Призрак Сомерсет-Парка

Глава 60

На кладбище было так тихо. Я слышала, как с ветвей дуба надо мной капал тающий снег. Увядшие цветы на надгробии Мэйзи я заменила новым букетом. Ее останки извлекли из семейной гробницы Линвудов и вернули туда, где они и должны были покоиться.

Я пообещала Флоре перед тем, как та уехала на новое место службы в большом особняке в нескольких графствах отсюда, что обязательно принесу цветы ее лучшей подруге. А моим новым домом стал коттедж бабули Лил.

Здесь меня всегда ждал пирог, если я была голодна, и успокаивающий чай, если мне не спалось. Мягкое обращение бабули Лил и ее материнская доброта служили спасительным убежищем после сеанса и пережитых испытаний.

Все это время я несла на себе тяжкий груз вины за смерть maman, но ее гибель была не моих рук делом. Спиритический сеанс все-таки заставил кое-кого исповедаться: констебля Ригби.

В ту ночь, когда моя maman упала с лестницы, из всех полицейских именно он прибыл первым на место происшествия – и не случайно. Он уже направлялся на встречу с мисс Крейн. А она велела одной из девочек привести его побыстрее вместо доктора. И пока я, окаменев, стояла наверху и сжимала в руках шаль maman, хозяйка пансиона нарочно склонилась над телом, заслоняя мне обзор. Она делала вид, что пытается помочь, а на самом деле зажимала ей нос, чтобы maman больше никогда не смогла дышать. Подкупом и угрозами мисс Крейн заставила коронера изменить в бумагах причину смерти с удушения на сломанную шею.

Мисс Крейн хранила секреты многих влиятельных лондонцев, но ее власть над другими простиралась лишь до известного предела.

Установления новой причины смерти было достаточно для возобновления расследования. Констебль Ригби заключил со следствием сделку о признании вины, а слово полисмена, пусть и продажного, всегда перевесит слово содержательницы борделя. И хотя мисс Крейн обвиняли лишь в смерти моей матери, суд над этой дамой стал заключительной главой «Сомерсетских убийств», как окрестили их газетчики. Новости о тройном убийстве в роскошном поместье напечатали во всех заголовках. Такое не могло пройти незамеченным – это было слишком вызывающе.

Я поднялась и зашагала от могилы Мэйзи к каменной стене, что окружала церковный двор. Зима ослабила хватку, и сквозь твердую почву уже пробивались свежие побеги. Гарет ждал меня, стоя рядом со своей лошадью. В клубах февральского утреннего тумана он смахивал на ангела, которого я всего лишь себе вообразила.

Я полезла в корзину и вручила ему два маленьких букета. С унылым видом он взял их и убрал в седельную сумку.

– Знаю, ты этого не одобряешь, – сказала я, – но мистер Локхарт под конец раскаялся, а Одра, в некотором роде, была жертвой. Будет справедливо оставить знаки внимания и на их могилах.

Он вздохнул.

– Возможно, ты и оправдала их в душе, но я никогда не прощу им того, что они едва тебя не погубили.

Я промолчала. С той жуткой ночи прошло несколько месяцев, но мне все еще снились кошмары о подземелье, о водяной могиле. Это миссис Донован услышала мои крики о помощи, пока остальные слуги спасались от огня.

Поскольку после явления призрака Одры констебль Ригби был не в себе, Гарету удалось сбежать из библиотеки. Он помчался на конюшню. Во-первых, проверить, успела ли я уехать, а во-вторых, чтобы Джозеф при помощи топора снял с него наручники. Когда конюх сообщил ему, что я так и не приходила, они оба поспешили обратно в дом. Они вошли через черный ход в кухню, и миссис Донован сказала, что кто-то кричит в кладовой. Они не поверили ей, пока сами не услышали, как я зову Гарета по имени.

Бедняга миссис Донован так до конца и не оправилась от перенесенных бед. Известие о смерти Уильяма подкосило ее сильнее любого удара по голове, она слегла, а через несколько недель отдала богу душу.

С меня сняли обвинение в краже после того, как полиция получила от семейства Хартфорд письмо с извинениями. Вероятно, до миссис Хартфорд дошли слухи о том, как я пострадала от рук мисс Крейн, и вдова простила меня за попытку украсть ценности. Вдобавок Гарет заплатил небольшое состояние одному из лучших стряпчих Лондона. Отчет коронера из моего полицейского досье внимательно изучили, и настоящей причиной смерти maman было названо удушение. Я гадала – не намеренно ли мистер Локхарт упомянул об этом во время приема? Хотелось бы думать, что он предлагал мне шанс на спасение на тот случай, если меня снова отправят в тюрьму.

– Ну, довольно о прошлом, – сказал Гарет, подставляя мне локоть. – Не хочу, чтобы наши последние часы были чем-то омрачены.

Я опустила затянутую в перчатку руку на сгиб его локтя. Мы пошли по деревенской дороге, на которой лежал свежий, недавно выпавший снег. Гарет отправлялся в Испанию, чтобы переговорить с предполагаемыми покупателями Сомерсет-Парка. В вечер спиритического сеанса библиотека немного пострадала от дыма, но прилегающие владения были по-прежнему великолепны. Гарету был необходим человек, который станет заботиться о конюшнях сообразно его высоким требованиям.

Он повернулся ко мне с лукавой улыбкой.

– Я могу воспользоваться поездкой, чтобы присмотреть кое-что в собственных интересах. Есть пожелания?

– Пожелания? – поддразнила я. – Не предложения?

– А как еще можно тебя соблазнить?

Я покраснела, представив все варианты.

– Гряда холмов, – отозвалась я.

– Очень хорошо.

– И лес, – добавила я. – Возможно, река или ручей – но как можно дальше от моря.

Он кашлянул.

– Разумеется…

Тропинка повернула, и мы остановились. Вдалеке, посреди туманной завесы, вздымался Сомерсет, призрачно великолепный. Но я никогда не смогу больше ступить на его земли.

Настроение переменилось, наша игривая беседа от мрачных воспоминаний стала серьезнее.

Гарет взял мои руки в свои и очень медленно снял одну перчатку.

– Позволишь ли и мне подарить тебе кое-что памятное, чтобы ты меня не забыла?

– Это невозможно.

Он снял фамильный перстень с мизинца и надел на мой указательный палец – кольцо село как влитое.

– Ты уверен? – спросила я, отводя руку, чтобы рассмотреть подарок. – Последнее украшение, которое ты мне вручил, я потеряла.

Его улыбка исчезла.

– Мне снятся кошмары о том, как я не успеваю тебя спасти.

– Похоже, тебе нужен чай бабули Лил. – После отъезда доктора Барнаби дела у старушки пошли в гору. Он уехал в Лондон, намереваясь стать хирургом. Я догадывалась, что бдения у постели больных его больше не интересовали. Барнаби оставил Гарету пространное письмо с извинениями и надеждой, что когда-нибудь они смогут возобновить дружбу, хотя для полного исцеления требовалось немало времени.

– Нет уж, благодарю, – усмехнулся Гарет. – Я вижу, как она косится на меня, когда я приезжаю с визитом в коттедж.

– Это не из-за тебя. Все дело в том, что ты связан с Сомерсетом и его проклятьем.

– Отчасти она права. На меня наложены чары. – Он потянулся ко мне и покрутил перстень на моем пальце. – Но я и не против.

В груди потеплело, и я улыбнулась, потерявшись в мечтах о нас вдвоем. Блаженных мечтах о будущем. И почему я сомневалась в его искренности? Гарет стал человеком, которому я безоговорочно доверяла.

Он склонился ближе.

– А ты уверена, что мне не нужно остаться на суд? – спросил он, казалось, в сотый раз.

В тот день, когда арестовали мисс Крейн, я заранее постаралась занять место в первом ряду на противоположной стороне улицы. Но если она и была пристыжена, этого никто не заметил. Спину она держала прямо, нелепая шляпа была при ней. Однако я оказалась не готова ни к страху, что сжал мое горло, ни к полному бессилию – я ничего не могла сделать, лишь бессмысленно глазеть, как мисс Крейн исчезает в тюремной карете. Пламенную речь, приготовленную мной загодя, заглушили гулкие удары моего сердца.

Я по-прежнему была той молчаливой девчонкой, которую она увидела в первый раз. Во мне кипели отчаяние и гнев, и всю дорогу в Рэндейл я проплакала в экипаже.

Я досадовала на себя, потому что не посмела заговорить с мисс Крейн, но бабуля Лил сказала: быть храброй – значит слушать свое чутье, а не гордость.

– Нет, – ответила я Гарету. – За процессом я буду следить лишь по газетам. Честно говоря, жду не дождусь, когда все закончится. Я готова начать новую жизнь.

Он улыбнулся и поцеловал мне руку.

– Как и я.

Целую неделю мисс Крейн ежедневно появлялась на первых полосах газет, и из статей становилось ясно: оказавшись в центре всеобщего внимания, она вознамерилась контролировать публикации о происходящем. Хозяйка пансиона поведала переполненному залу суда, что у нас с матерью были довольно бурные отношения и в день ее смерти все видели, как мы ссорились.

И пусть констебль Ригби дал обличающие ее показания, она никогда не признает правды. Я пообещала себе: пусть меня это тяготит, но в день оглашения приговора я отправлюсь в суд.

Я сделаю это ради maman.

В зале суда слышался лишь шорох карандаша художника, который сидел в нескольких рядах позади, лихорадочно делая зарисовки, чтобы запечатлеть момент. У входа поджидали посыльные газетчиков – они должны были доставить в редакцию броские заголовки для завтрашней первой полосы.

Мои руки, лежавшие на коленях, подрагивали, ведь я сознавала, как легко могла сама очутиться на скамье подсудимых. Я принялась крутить перстень на указательном пальце, вздыхая в такт.

Судья сквозь очки воззрился на клетку, где сидела обвиняемая.

– Виновна, – наконец провозгласил он.

Деревянные скамьи хором заскрипели, репортеры повскакивали с мест. Я зажмурилась и безмолвно обратилась к maman, силясь представить, что бы она на это сказала.

Открыв глаза, я успела увидеть, как мисс Крейн уводят в наручниках.

Не обратив внимания на репортеров, просивших прокомментировать вердикт, я направилась прямо в полицейский участок. Как нарочно, дежурил молодой констебль, с которым я познакомилась, когда была здесь в прошлый раз, и мне позволили пройти к камере и проведать заключенную. Я разгладила шелковое платье и поправила шляпку, желая удостовериться, что павлинье перо сидит как надо. Коридор, где располагались камеры, казался особенно холодным и темным.

Хорошо.

Мои ботинки печатали каждый шаг солдатским победным маршем. Она сидела, понурив голову. Я кашлянула. В этот раз на ней не было безвкусной помады и кричащего платья, но глаза ее смотрели все так же жестко и безжалостно. Она встала, подошла к решетке и оперлась локтями на прутья.

Я была рада, что длинная юбка прикрывает мои дрожащие колени.

– Думаешь, модными тряпками ты кого-нибудь обдуришь? – поинтересовалась она. – Новая шляпка людских толков не изменит. – Мисс Крейн бросила на меня жалостливый взгляд, словно это я находилась по ту сторону решетки. – Однажды ты поймешь: все, что я делала, было для твоего блага.

Она не только убила мою мать, но и позволила мне думать, что это моя вина. Она лгала в суде, разумеется, тщетно, но теперь, когда я наконец встретилась с ней лицом к лицу, я должна была добиться от нее правды.

– В тюрьме вам сочувствия не найти, – сказала я, изо всех сил стараясь говорить спокойно. – Здесь нет публики, только я. Это ваш шанс признаться.

Мисс Крейн цыкнула и покачала головой.

– Стоило мне тебя увидать, я сразу поняла: на тебя стоит потратить время и силы, пусть бы и несколько лет. Я бы сделала из тебя сокровище. Но твоя мать мне и подступиться не давала.

Я услышала, как она рассуждает об убийстве maman будто о коммерческом предприятии, и в крови моей тотчас разлился огонь. Хотелось дотянуться за решетку и влепить мерзавке оплеуху, но пришлось держать себя в руках и дать ей закончить.

Она кивнула, на потрескавшихся губах расплылась слабая улыбка.

– Я собиралась сделать тебя особенной. Удивительной и незабываемой. С твоей красотой и моими мозгами у нас было бы все, что только мог предложить Лондон. Весь город лежал бы у наших ног. – Тут лицо ее перекосилось, и она состарилась на тысячу лет.

– А теперь вы будете гнить в тюрьме. – Я подошла ближе, пригвоздив ее к месту взглядом.

Никогда я с мисс Крейн так не разговаривала. Она зарычала, будто загнанная в угол собака.

– Только я о тебе пеклась, хотя остальные девочки так и мечтали от тебя избавиться! Собственную бабку твоя судьба не волновала. Старуха и фунта не прислала, хотя она омерзительно богата!

Я покачала головой и уже хотела было уйти, не желая слушать эту клевету.

– Постой! – На лице мисс Крейн появилось выражение преувеличенной тоски. Она вцепилась обеими руками в решетку и принялась безудержно рыдать. – Лишь мне было до тебя дело, Дженни. Всегда лишь мне!

Меня утомила ее жестокая ложь и попытки меня обдурить. И я ответила ей ее собственными словами:

– Только не вздумайте проливать тут моря лживых слез. Вы скорее облапошите умирающего, чем подадите ему воды напиться. – И с этими словами я покинула мисс Крейн, запечатлев напоследок ее образ – жалкого, павшего духом создания, лишенного румян и нарядов, в полном отчаянии глядящего мне вслед.

Я вышла на улицу, и порыв холодного воздуха меня отрезвил. Слова мисс Крейн эхом отзывались в памяти. Я застыла на месте, не дойдя до кареты. Бабушка? Но семья maman и не ведала о моем существовании. Так откуда мисс Крейн знает о ее богатстве? Я повернула за угол и направилась в пансион, хотя от одной мысли снова оказаться там у меня скручивало живот. Неужели она просто решила помучить меня напоследок?

Быть храброй – значит слушать свое чутье. Перед возвращением в Рэндейл стоило хотя бы проверить…

Подойдя к дверям пансиона, я осторожно постучала и застенчиво разгладила платье, тревожась, что оно для этой части Лондона слишком нарядное.

Отворила Друзилла.

– Дженни? – Она оглядела меня с ног до головы с тем же удивлением, что и я ее.

Я с трудом узнала посвежевшее лицо и широкую улыбку. Она по-прежнему предпочитала низкое декольте, но платье было новым и чистым.

Друзилла пригласила меня войти и проводила в гостиную. Мебель была та же самая, но клочья паутины исчезли, а ваза с цветами заметно оживила помещение. Мы уселись на покачнувшийся под нашим весом колченогий диван, который подпирала стопка книг. Обсудили судебный процесс и приговор мисс Крейн. Друзилла сказала, что девушки решили сами управлять пансионом с целью заработка.

– Совсем другое дело, когда ты сама можешь выбирать парня, – объяснила Друзилла.

В конце концов я рассказала ей о том, как виделась с мисс Крейн и что та упомянула о моей бабушке.

– Ты не знаешь, у нее были какие-нибудь конторские книги? – спросила я. – Может быть, она вела где-то учет корреспонденции?

Друзилла покачала головой.

– Полиция перерыла все ее бумаги, – сказала она. – В кабинете у нее стоял один только маленький стол, да и тот был пуст. Мне жаль.

Я и не догадывалась, насколько была глупой и самоуверенной, а теперь мне стало стыдно, что меня так легко облапошили. Maman долгие годы не выходила на связь с семьей, наверняка они и не подозревают о моем существовании.

– Все равно спасибо, – отозвалась я. – Не сомневаюсь, что она соврала.

Раздался необычный стук в дверь – четыре быстрых удара. Друзилла улыбнулась, бросив взгляд на часы, висящие на стене.

– Это Фред. Мы договорились увидеться после обеда. – Она поспешила ко входу, где обменялась с вошедшим приглушенными репликами и быстро проводила его к лестнице, которая вела наверх. – Я скоро, милый! – бросила Друзилла ему вслед.

Я поднялась, чтобы поблагодарить Друзиллу и покинуть пансион. Диванчик покачнулся. Я посмотрела на стопку книг. Они лежали на этом месте, заменяя отсутствующую ножку, с тех пор, как мы с maman впервые перешагнули порог дома мисс Крейн. Какое еще применение книгам могло бы здесь найтись? Меня осенила одна мысль, и по коже побежали мурашки.

С помощью Друзиллы я приподняла конец дивана и вытащила книги. Взяв в руки первый роман, я раскрыла его, перевернула и потрясла. На ковер посыпались купюры. Друзилла завизжала и принялась совать их за корсаж. Во втором томике не оказалось ничего, кроме моли.

А в третьем лежал конверт.

Трясущимися руками я достала письмо. Оно было полностью на французском, однако я узнала имя maman. Я разбирала на слух язык матери и немного говорила на нем, но, чтобы перевести письмо должным образом, требовалась помощь Гарета. Что написала моя бабушка? Неужели она впрямь знала обо мне? Вряд ли я смогу вынести очередной отказ, но мне нужно было знать наверняка.

– Ого, – заглянула мне через плечо Друзилла. – Хорошие новости или дурные?

Я сложила письмо заново и сунула в конверт.

– Не знаю, но по крайней мере теперь известен адрес, – сказала я, указывая на подпись на конверте.

– Привези мне круассан, – подмигнула Друзилла.