Проба пера

Как знак любви и изобилья

Господь нам даровал Всесильный

нечаянность случайных встреч,

когда без лести и усилья

архангел расправляет крылья,

чтобы от рока нас сберечь.

Ловлю падучую звезду,

стремлюсь из бездны в высоту;

в болоте обрету мечту

и с ней в пустыню побреду

Маленькое, крошечное чудо

может сотворить и человек,

улыбнувшись, например, от сердца,

не взирая, кто вы и откуда,

долог или короток ваш век

и куда намерены вы деться.

Лучше видеть сны, чем их толковать.

Лучше делать кровать, чем на ней спать.

Лучше видеть в кино кокосы, чем есть их в натуре,

заплести волосы в косы, распространяя их по фигуре.

Зима торжествует себя в январе

уверенной стужей, серьезными лицами

людей, проводивших ушедший год,

стершейся памятью о листве и траве,

вьюгой, опасностью простудиться,

необходимостью кушать алтайский мед.

Облака, что по небу плавают

Всевышнему служат забавою;

а под ними, совсем не похожие,

путешествуют люди прохожие.

Первого января мир ленив и рассеян,

человек удивленно смотрит в новую как бы эру,

не зная, что проживет, придумает и сумеет

вспомнить, забыть, открыть и поставить примером.

Счастье льется с неба толстыми волнами,

в которых мерцают звезды и родятся снежинки,

веет январской стужей щеками полными

и апельсин делит на половинки.

Я сижу на самой вершине

скалы Мирового Порядка.

Далеко внизу подо мною

шумит океан Бытия.

Но Вселенского Хаоса волны,

из него поднимаясь круто,

достают до моих колен.

Тяжесть жизни гнет вниз мою спину —

а Земля, опасаясь такого веса,

закругляется под моими ногами.

Глядя на чистый лист, вижу его глубины.

Слушая свой язык, внемлю словам его.

Трогая мысли ткань, чувствую кожей трепет.

Времени чуя пыл, песни его пою.

Старый кот сидит на заборе, поводя хвостом.

Что ты скажешь ему по сути,

этим мерцающим голубым глазам?

Двое голых мальчишек

плещутся на мелководье голубой реки

далеко от глубокого омута,

где таится страшный усатый сом.

Мне жаль людей, которые не понимают стихов.

А может быть, их поэт еще не родился?

Тогда мне жаль их вдвойне.

Очнувшись от глубокого сна,

душа долго всматривалась в омут бытия

в поисках своего хозяина,

но не нашла его. Ау!

Как сделать, чтобы в жизни не было фальши?

Глядя в глаза голодному тигру, не притворяйся невкусным;

топча Землю, не думай, что ей это безразлично;

имея дело с людьми, помни об их Создателе.

Лошади, когда их убивают, — плачут.

Не нужно рекламы вегетарьянства —

просто сходите на бойню.

Он пел своей возлюбленной песни;

а когда она уставала,

сочинял следующие.

Душу скребут сомнения,

как лопата дворника — зимнюю улицу.

А лед придется скалывать ломом.

Утром ко мне приходят друзья,

а вечером они не уходят.

И это — счастье.

Душа синицей за окном

щебечет о своем.

Узоры инея застили внешний мир.

Поняв Божественный намек, иду в себя.

Явленья солнца жду, лучей его.

Теленок не знает о том, что он —

теленок. Не сосчитает количества ног,

не догадывается о наличии хвоста.

Я так привязан к жизни, к суете.

Мистерия воскресного обеда

милее горних сфер и благодати их.

Люблю весной журчание ручья,

ценю, когда приходит благодать,

и ангела, хранящего меня,

стараюсь чересчур не утомлять.

Голое тело, распростертое на кровати,

поклоняется богу соф и кушеток,

будучи идолом само по себе.

Пора и мне заняться чем-нибудь…

Пустому дню не ведомы сомненья;

подстрочник жизни — он не стал стихом;

привычными обетами влеком,

я проводил его без сожаленья.

Привычные размеры бытия

теснят философа, тем более меня.

Я причесываю свои мысли,

как конюх — породистую лошадь,

и так же они лягаются.

На свете нет обыкновенных слов.

Обыкновенными бывают люди,

души не знающие колдовства.

Наверное, во мне не умер повар.

Таинство завтрака, пышность обеда, величие ужина

восхищают, умиротворяют.

Вдохновение мчится на тройке.

— Но! — кричу я кореннику.

Пристяжные в полете сами.

Легче долго внушать комару,

что жужжать по ночам неэтично,

чем окончательно проснуться

и прихлопнуть настырного гада.

Все дни как дни — унылой вереницей

бегут, чуть слышными шагами шелестя,

давно прочитанной истории страницы,

пылинки Вечности, Истории пустяк.

Там горе стерлось, и тревоги давней

знакомый холод затихает, не звучит;

там Время глухо затворило ставни

и на дорогах расставляет «кирпичи».

Пишу, как мне положено, стихи,

люблю прекрасный пол; красотки те же

меня волнуют, что и всех других

мужчин за сорок, и воображенье

рисует больше, чем могу свершить.

Кому из нас по сути интересна

чужая жизнь? Волнения и стыд,

причудливая смесь сомнений и обид,

душевной хворости томительная песня?

Найдешь ли смысла тайный след

в хитросплетениях напастей,

которые все ближе и опасней,

и кроме смерти избавленья нет?

Ищи в душе мерцание надежды,

прополощи ветрами паруса,

и звезды россыпью в пустые небеса

отправь сиять рукой небрежной.

И, наставляя на искомый путь

чужую душу, о своей забудь.

Мораль — удел философов и Торы.

Добро для человека — обычно скарб,

а зло — эмоция в сердцах, которой

не придаешь значенья впопыхах.

Распростирающаяся

почти что на полмира

земля моя, страна моя

меня не докормила.

Снегом замело дорогу

слышен скрип лопат.

Атеист я перед Богом,

но не виноват.

Хорошо, когда у человека глаза сияют,

светят сильно и ярко, мир освещая;

но еще лучше, когда сияют глаза,

обращенные на него, и него из-за.

Прощай, моя хорошая, любимая, прощай,

ходила ты со мною, дружила невзначай;

тебе служил я верой и правдою служил,

послушно подчинялся и очень дорожил.

И ты теперь знакома народу моему,

пришлась ему по сердцу, а также по уму,

а я пойду по миру дорогою другой —

не сотворю кумира, забуду образ твой.

Человек идет по дороге

размазывая по щекам слезы,

и не видит своего счастья,

которое стоит на обочине,

скромно потупив глаза,

и очень чего-то ждет.

Вечером падаю от усталости,

но возношу благодарственную молитву,

что не дожил еще до старости,

что не просил у черта храбрости

и никогда не рвался в битву.

Стихи, посвященные женским шубам.

Опишу их достоинства стилем сугубым,

воспою их, обнимающих нежное тело,

как мне самому когда-то хотелось.

Сумрачный зимний день радует снегопадом.

Мир заносится белым и становится рядом,

близким и неизбежным. Так сердца приходит опыт

и тревоги души тебе аккуратно штопает.

Счастье не уходит, а поворачивается боком,

чтобы лучше был виден профиль

его самого, старающегося как лучше;

а человек ходит по комнате, глядит из окон,

греет остывший турецкий кофе

как бы ни для кого, а на всякий случай.

По звуку скрипучего снега

определима температура по Цельсию.

Истинный сибиряк узнается именно так.

Сугроб за окном будто не таял от века.

Разум молчит, словно меняет профессию;

от мудреца останется один чудак.

Я жизни говорю, что я устал,

все основное выполнил, остаток доживаю

и уваженья к старости смирившейся прошу.

Я не стремлюсь залезть на пьедестал,

пленительные чары только отмечаю,

а зубы хоть сожму, но вряд ли укушу.

Сердце гонит кровь по жилам

летом, не зимой.

Лечь в берлогу мне по силам

снежною порой.

Там под елкой суковатой

тихо до весны

буду, замыслом чреватый,

только видеть сны.

Природа вещей возвращает на круги своя.

Неразумный скиталец завершает свой путь у порога.

Осмысление жизни чревато поимкою Бога:

то, что было и есть, все поведает Он, не тая.

Окружающая меня среда

нравится мне иногда,

когда говорит мне «да»,

и обнимает бережно.

А в зеркале мой портрет

всегда говорит мне «нет»,

меняет количество лет

и смотрит очень насмешливо.

Не верю в сны. Но иногда под утро

привидится сюжет, которого невмочь

моей душе — забыть, рассудку — воплотить.

Кто к блядству непричастен, тот герой!

Любовь усаживается в кресло

смотрит невыразимыми глазами,

улыбается многозначительно;

ждет от меня песни

моими пленяясь снами,

их собирает рачительно.

Девочка-подросток втайне от всех красит себе лицо.

В спальню врывается оранжевый попугай.

Радостный младенец с громким чмоканьем сосет пустышку.

На родине пареной репы

тулуп — естественная одежда

зимой, а сапоги — летом,

колени в любой сезон выглядят непристойно,

поскольку напоминают о том, что между,

и никогда не кончится память о войнах.

… ты держала в руках своих красную розу,

наблюдала, как та засыхает без капли воды,

и не видела в этом особой беды,

и стихи моих взглядов легко принимала за прозу.

Когда небо из черного становится серым,

и на востоке меркнут яркие звезды,

в душу человека приходит тревога,

и какой бы он ни был дотоле веры

отступать и молиться бывает поздно —

его призывает к себе Дорога.

Низшие формы сознания

привлекают мое внимание:

лампа с шеей вопросительным знаком,

листок бумаги, до букв лаком,

шарик, на нем рисующий кренделя,

но не в забаву, а читателя для.

Не верующим в Бога и судьбу

Всевышний оставляет все возможности

поверить в независимость свою.

И дует каждый во свою дуду,

и думает о личной осторожности,

и строит хату на краю.