Пробежка в парке

Брендан и Анджела

Я не ожидал увидеть его там. Вышел после дежурства и обнаружил, что отец Анджелы, Эйдан, стоит возле моей машины и внимательно разглядывает ее, проводя нечто вроде визуального техосмотра, и по выражению его лица и по тому, как его пальцы трогают вмятину на дверце, оставшуюся после недоразумения с ограничительным столбиком на стоянке, я понял, что он мысленно уничтожает мой автомобиль. Впрочем, завидев меня, Эйдан тут же расцвел и превратился в само дружелюбие — мол, решил, что неплохо бы пообщаться и поболтать по душам с женихом дочери. Но деликатность не его конек, поэтому, прежде чем я успел вынуть ключи, Эйдан предложил мне новую машину — точнее, одну из своих старых, которую, очевидно, счел более подходящей для будущего зятя. И когда я вежливо отказался, то заподозрил, что мы приблизились к тому моменту в драмах, где озабоченный отец предлагает подонку существенное финансовое вознаграждение за отказ от притворной любви к его дочери и немедленный отъезд. Я покосился на карман его пальто, потому что вообразил, что ему не чужда привычка совать людям на парковках пачки денег в коричневых бумажных пакетах. Ходили слухи о причастности Эйдана к продолжающемуся «Намагейту»[8], однако у него репутация человека с абсолютно неуязвимыми деловыми интересами.

Но если из его кармана и должен был появиться коричневый бумажный пакет, то пока никакие признаки об этом не свидетельствовали; вместо этого Эйдан по-дружески положил мне руку на плечо и пригласил отобедать, заметив, что нам необходимо получше узнать друг друга накануне знаменательного события. Отказаться я не мог, и мы очутились в ресторане в центре города, где его знали по имени, и тотчас позаботились, чтобы мы заняли удобный столик, и подали его обычный напиток прежде, чем он сделал заказ. Небрежно осведомившись о моей работе и наших пробежках, отец Анджелы с увлечением изложил мини-автобиографию, чтобы дать мне понять, что он всего добился сам, начал с нуля и ничем не гнушался, выбиваясь в люди. Мне стало очень неловко, когда Эйдан заявил, что вырос в доме, похожем на тот, в котором до сих пор обитали мои родители, недвусмысленно намекнув, что если бы они тоже ничем не гнушались, то, подобно ему, нажили бы золотые горы.

Я уклончиво кивал и дожидался, когда же на столе появится коричневый бумажный пакет. Это произошло между основным блюдом и десертом, предваряя вопрос Эйдана о том, кем я вижу себя через десять лет; после того, как мне удалось избежать хоть сколько-нибудь осмысленного ответа, отец Анджелы предложил мне работу. У него появилась возможность приобрести определенный портфель городской недвижимости, и он решил, что мы с Анджелой идеально подходим для управления им. Я понятия не имел, что такое управление портфелем недвижимости, и не жаждал это выяснять, но, прежде чем мне было позволено высказаться, мой собеседник настоял, чтобы я должным образом обдумал данное предложение, обсудил его с Анджелой и только после этого явился к нему с готовым ответом.

Итак, судьба предназначила мне не изгнание из семьи, но введение в ее состав. Однако последнее вызвало примерно те же чувства, что и первое. Интересно, знала ли Анджела об этом предложении до того, как его выложили на стол? На следующий вечер, когда мы приходим на наше второе на неделе групповое занятие по бегу, я, ни слова не сказав, ожидаю, не поднимет ли она эту тему, но Анджела тоже ничего не говорит и, кажется, полностью сосредоточена на пробежке. Сначала я пытаюсь бежать рядом с ней, но мне трудно поддерживать ее темп; Анджела, должно быть, понимает это, потому что велит мне обгонять, и я покидаю ее, переходя на собственный ритм. Потом я говорю ей, что она молодец, что она готова к финальному забегу, и мы наспех обнимаемся. Анджела замечает, что должен быть более легкий путь, а я возражаю: разумеется, это тяжело, но она отлично справляется и в конце концов поймет, что это того стоило. Однако я ни словом не упоминаю о предложенной должности, как и о том, что после окончания программы продолжу бегать, что уже бегаю каждое утро перед работой. Что бег приносит пользу и моему телу, и голове.

Мне не нужно обдумывать предложение Эйдана — у меня уже есть две семьи: та, которая произвела меня на свет, и та, в которой я работаю каждый день, других мне не требуется. Придя на отделение, я замечаю, что в палате Джудит какая-то кутерьма. Иду узнать, в чем дело, обнаруживаю толпу людей, обступивших ее кровать, и тут только понимаю, что эта женщина действительно выходит замуж — она говорила не под воздействием морфия! Джудит жестом приглашает меня войти, и я вижу, что у нее на шее белый кружевной шарфик, а на руках — такие же кружевные перчатки (они символизируют подвенечный наряд на ее изможденном теле); жених — мужчина, с которым она живет уже пятнадцать лет, — одет в темный костюм с бутоньеркой на лацкане и белую рубашку. Это гражданская церемония, и после того, как вступающие в брак приносят обеты, две сестры невесты поют а капелла. Я стою в уголке и пытаюсь держаться молодцом, а после окончания церемонии Джудит подзывает меня и спрашивает, не желаю ли я поцеловать невесту. Я наклоняюсь и осторожно притрагиваюсь губами к ее впалой щеке, пожимаю руку жениху, а затем оставляю их проводить драгоценное время вдвоем.

Но я неотступно думаю об этом. И в те выходные, когда мы едем на северное побережье и останавливаемся в квартире, принадлежащей родителям Анджелы, мое сознание захвачено образами увиденного. А также размышлениями о непредсказуемости жизни, о ценности времени, проведенного вдвоем, и, главное, о том, как выглядит настоящая любовь. Ей не нужны никакие вещи, не нужно ничего, кроме того, что существует между двумя людьми.

В субботу утром я просыпаюсь рано, осторожно бужу Анджелу и говорю ей, что нам нужно совершить пробежку по пляжу. Она спрашивает, не сошел ли я с ума, и предлагает заняться кое-чем другим, но я отвечаю, что мы должны побегать. Кажется, она замечает, как это важно для меня, потому что встает, и мы надеваем кроссовки. Мы идем по дюнам к пляжу, песчаный тростник царапает нам руки. Безоблачное небо, простирающееся над гладью моря, залито зимним утренним светом, с отливом пляж почти опустел, только песок мерцает алмазным блеском. Мы идем по мягкой песчаной ряби к воде, туда, где песок плотнее, и смотрим на горизонт.

— Красиво, — говорит Анджела, и мы погружаемся в молчание.

К нашим ногам подбирается искристая волна с тонкой белой каемкой, заставляя меня вспомнить белое кружево, исполнившее роль подвенечного платья и в тот момент затмившее красотой самые дорогие наряды. Каждое мгновение, проведенное в той палате, оказалось для меня более реальным, чем все когда-либо мной пережитое. И я постепенно пришел к решению. К решению о свадьбе, об Анджеле, о том, есть у нас общее будущее или нет. В каком-то смысле оно очень простое, потому что все сводится к одному: предпримет ли она попытку уговорить меня работать на ее отца. Если да, то я пойму, что у нас никогда не будет независимой жизни, мы навсегда окажемся в чужой тени и уже не сможем самостоятельно располагать собой. Поэтому я нервничаю, когда мы поворачиваемся боком к морю и начинаем разминочную ходьбу. Я напуган тем, что этот момент наконец настал, потому что, несмотря на полную синхронность наших шагов, мне неизвестно, куда они нас приведут.

Пятиминутная ходьба кажется мне вечностью, и я проверяю телефонное приложение, чтобы удостовериться, что оно не зависло. Затем начинается пробежка, и я сохраняю весьма умеренный темп, даже вынуждаю Анджелу замедляться, устремляясь к уходящему в море каменному пирсу в конце пляжа. Наши лица омывает свежий воздух, и на мгновение нам начинает казаться, что мы вдыхаем какой-то разрешенный наркотик. Иногда нам под ноги бросается небольшая волна и жалобно всхлипывает, когда мы отшатываемся от нее. Видимо, начинается прилив. Через несколько минут я чувствую, как Анжела дергает меня за руку, чтобы я остановился; я решаю, что возникла какая-то проблема, но она всего лишь хочет, чтобы мы сбросили кроссовки, поэтому мы оставляем их на пляже, подальше от воды, и снова бежим вдоль кромки моря, вздымая ногами сверкающие брызги. Анджела прекрасна в утреннем свете, без единого штриха косметики, и мне кажется, что у меня разобьется сердце, если я взгляну правде в лицо и пойму, что то, что между нами есть, не сработало. И вот я с огромным трудом стараюсь продлить эти драгоценные мгновения, не желая, чтобы мы когда-нибудь добрались до конца пляжа. Анджела бежит хорошо, демонстрируя столь свойственную ей решимость, даже если иногда и морщится от ледяной воды; а вода эта так чиста и прозрачна, что видны волнистые песчаные гребни, которые мы чувствуем под своими ступнями.

Далеко в море грязным пятном на горизонте затаилась неподвижная тень танкера, и иногда наши шлепки по воде сливаются в нестройном дуэте с криками чаек. Но мы продолжаем бежать, и пускай мне этого ужасно не хочется, каменный пирс становится все ближе. Все ближе и ближе, как бы я ни старался замедлить наши шаги. Внезапно Анджела устремляется вперед, решив меня обогнать, и я с радостью поддаюсь ей, труся следом в кильватере ее брызг. Она вынуждена дожидаться меня у начала пирса, присев на один из черных камней, служащих волнорезами.

— Чего плетешься, рохля? — поддразнивает она меня.

Я не отвечаю, потому что не знаю, с чего начать, но Анджела как будто инстинктивно догадывается, что у меня на душе, и говорит, что нам надо кое-что обсудить. Я сажусь рядом с ней на камень, и мы снова смотрим на море, не зная, с чего начать. Наконец Анджела спрашивает:

— Чем ты ответишь на папино предложение о работе?

— Я собираюсь отказаться, — сообщаю я и пристально смотрю на Анджелу, чтобы увидеть ее реакцию.

После паузы она произносит:

— Хорошо. Рада, что ты меня не подвел. Я сказала папе, что ты не согласишься.

Когда я спрашиваю ее, уверена ли она, Анджела отвечает, что уверена, поскольку ничего путного из этого не выйдет. И я испытываю такое счастье, такое облегчение, что неожиданно вываливаю ей про свадьбу и про то, что я был свидетелем у Джудит; я даже не знаю, поняла ли Анджела хоть что-нибудь, однако она кивает, и я, расхрабрившись, поддаюсь внезапному, но непреодолимому импульсу и предлагаю:

— Давай поженимся здесь, на пляже! Надо будет подавать заявление на лицензию, но у других это уже получалось. Посмотри вокруг — какая красота! Несколько стульев, флажки, маленький столик для регистратора, музыка.

И Анджела вовсе не вопит в ответ, она… начинает смеяться, после чего спрашивает:

— А потом?

— Арендуем зал в местном культурном центре, закажем банкет. Этим может заняться твой папа, если захочет.

— Давно ты это планируешь? — осведомляется Анджела, но улыбка не сходит с ее лица. Потом она говорит, что обдумает мое предложение, пока мы бежим за кроссовками, и, прежде чем я успеваю ответить, срывается с места, выбивая ногами из воды веера искрящихся брызг.