Пробежка в парке

Морис

Именно этого я и боялся. Пятая неделя. Предполагается, что к ее концу мы должны осилить двадцатиминутную пробежку. Двадцать минут! Большой скачок в сравнении с предыдущими неделями. Но я намерен попытать удачу; мой стиль бега меняется. Я никогда не смогу оторваться от остальных, как Брендан или Кира, которая хочет стать пожарным и выглядит так, словно уже рвется в пылающий ад, однако меня уже почти не заносит вбок. Я выработал этакий шаркающий способ передвижения, благодаря которому продолжаю бежать даже несмотря на то, что у меня в груди пылающий ад, куда так рвется Кира. Мне по-прежнему не хватает дыхания, чтобы полноценно участвовать в разговорах, в которые меня любит втягивать Кэти. Кстати, я до сих пор не могу ее раскусить: она и вправду участливая или просто любит совать нос в чужие дела? Кэти тоже слегка шаркает, так что в итоге мы обычно бежим вместе. И у нее определенно есть организаторские способности, потому что благодаря ей несколько участников нашей группы объединились для самостоятельной пробежки. От Кэти никуда не деться, даже если бы я захотел.

Нам предстоит двадцатиминутный забег — а сегодня дождь. Мелкая морось, сеющая с угрюмого неба, мало-помалу усиливается. Нехорошее предзнаменование. Внезапно меня охватывает опасение, что я собираюсь унизить себя, что я собираюсь остановиться на обочине жизни с закипевшим двигателем, пока все остальные проносятся мимо. Вечерами становится все холоднее; я миную давно разоренный конский каштан, трава под которым усеяна пустыми колючими скорлупками. У меня возникает внезапное желание симулировать травму — растяжение мышцы, вывих лодыжки, но я смотрю на Полин и думаю, что она не примет поддельную справку, и знаю, что она мне слишком нравится, чтобы ей лгать. Итак, после пяти минут энергичной ходьбы мы переходим на бег — и да, главное вовсе не скорость, главное — продолжать двигаться вперед; на самом деле Полин призывает сбавить обороты и найти свой ритм. Жена обожала танцевать, но у меня всегда было плохо с чувством ритма, и я главным образом исполнял роль майского шеста, вокруг которого она кружилась; мне искренне жаль, что Мина не смогла потанцевать с Брюсом Спрингстином под «Танцы в темноте». Жаль, что она так и не исполнила свой пенсионный танец с жизнью. Иногда я задумывался о том, чтобы посетить те места, которые были в нашем списке, но мысль о поездке в одиночку не доставляла мне удовольствия: я понимал, что каждое мгновение будет наполнено осознанием того, что Мины со мной больше нет. Трудно быть одному после того, как всю жизнь прожил с кем-то вдвоем; мне во многом ее недостает, в частности, теперь никто не даст мне совет насчет нашей дочери Рэйчел, никто не удержит меня или, наоборот, не подтолкнет, в зависимости от ситуации.

Я не видел Рэйчел и Элли уже три недели. Вернее, не совсем так: все это время она не звонила, но все же я вижу их мельком. Не на нашей небольшой групповой пробежке, маршрут которой проходит мимо дома дочери, а когда Рэйчел водит Элли в бассейн и совершает еженедельную вылазку за продуктами в супермаркет. Выражение «вижу мельком» подразумевает какое-то неожиданное, счастливое стечение обстоятельств, но на самом деле я, если честно, пытаюсь предугадывать, где их можно увидеть. Поэтому я паркую машину и торчу в ней, как заправский детектив, только, сдается мне, детективы не пьют чай из термоса и не слушают «Тьму на окраине города»[6], поскольку ведут слежку за подозреваемым, а я слежу не за подозреваемым, а за родной дочерью. Я не верю в телепатию и тому подобную чушь, однако все сильнее ощущаю, что дело дрянь. Я чувствую это по походке Рэйчел, по тому, как она держит Элли за руку, словно ребенок — воздушного змея, готового внезапно вырваться и улететь с первым же дуновением ветерка. И я знаю, что если не буду приглядывать за своими девочками, то никогда не смогу со спокойной совестью вспоминать о жене.

Мина так и не пришла в сознание после аварии, и когда я вспоминаю часы, проведенные у ее больничной койки, иногда пропускаю момент отключения системы жизнеобеспечения, а взамен представляю, что бы она сказала мне на прощание, будь у нее такая возможность. Мина велит мне заботиться о себе, а сразу вслед за этим берет с меня обещание присматривать за Рэйчел и Элли.

Дождь усилился, и я рад этому, поскольку надеюсь, что он поможет охладить мой закипающий двигатель. У меня такое чувство, будто что-то рвется наружу из моей груди, и пока Кэти стрекочет про книжку, которую она сейчас читает, я воображаю, что сейчас разыграется сцена из «Чужого» и из меня вылезет гротескный мутант. Но, может быть, это всего лишь мое сердце, сердце, которое чувствует, что работает на износ, лихорадочно качая кровь, в то время как легкие посылают отчаянный сигнал SOS, требуя кислорода.

— Все в порядке, Морис? Вы добились прекрасных результатов. Расправьте плечи, не сутультесь, чтобы легкие дышали свободно, — говорит Полин.

«Пожалуйста, сэр, у меня колет в боку. Можно я пойду переодеваться?» — звучит в моей голове голос мальчика в нейлоновых шортах во время слякотного забега по пересеченной местности, которые так любят устраивать учителя физкультуры. Однако вслух отвечаю:

— Все в порядке, Полин.

Однако что-то происходит со временем, потому что, по словам Полин, прошло десять минут из двадцати, хотя она должна бы сообщить, что осталась всего минутка. Оказывается, мы только на полпути, тогда как я хочу услышать, что финиш уже близок. И Кэти больше не щебечет над ухом — должно быть, тоже это чувствует. Я кошусь на нее: лицо моей спутницы устремлено вперед и блестит от дождя. Это придает ей вид святой подвижницы; думаю, Кэти было бы приятно, если бы я сказал ей об этом, но ведь такие вещи не принято говорить, да и дыхания у меня не хватает.

На дорожке уже появились лужи, впрочем недостаточно глубокие, чтобы тратить энергию на их огибание, поэтому я шлепаю прямо по ним, обдавая наши с Кэти лодыжки маленькими алмазными капельками. Но основной вопрос, лежащий в сердцевине всего этого: когда станет легче? Когда прекратятся страдания? Надеюсь, что скоро, потому что долго я не выдержу. Я был бы несказанно счастлив сыграть роль капитана Отса и для всеобщего блага сказать, что я пойду на улицу и, может быть, вернусь не скоро[7]. Вот только я и без того на улице, и когда мы снова пробегаем мимо голого каштана, я начинаю чувствовать себя одной пустой скорлупкой, из которой вынули сердцевину.

Марк даже не пришел на похороны Мины, и меня это вполне устроило. Он был тогда в Шотландии, якобы навещал какого-то приятеля, но так и не удосужился вернуться. А мы с Рэйчел сидели на передней скамье и даже в какой-то момент взялись за руки, правда ненадолго. И в этой церкви, куда наша семья ходит только на крестины, свадьбы и похороны, я думал, как здорово было бы повести дочь по проходу к алтарю и увидеть, как она выходит замуж за хорошего парня, который будет любить ее и заботиться о ней. Сделает ее счастливой. Но, может, в этом-то и заключается главная ошибка: нам всем нужен кто-то, кто сделает нас счастливыми, как будто мы сами на это не способны. А если нам повезет (или не повезет) найти кого-то, что произойдет, когда этого человека не станет?

Не знаю, может, потому, что я вижу Рэйчел издали, мне чудится, будто она похудела, и хотя некогда дочь гордилась своей внешностью и не жалела денег на одежду и косметику, теперь она выглядит какой-то неухоженной. Слегка изнуренной. А однажды утром, закинув Элли в детский сад, Рэйчел битый час просидела в парке, словно не хотела возвращаться домой. Я подумал было, не подойти ли к ней, будто случайно, но удержался, сказав себе, что это рискованно: вдруг дочь поймет, что я за ней слежу. Это тот самый парк, куда я водил ее в детстве. Ей больше всего нравились качели, она всегда просила подтолкнуть ее повыше. Именно такую Рэйчел я люблю себе представлять: не сидящую в одиночестве на скамейке в парке, хмурую и исхудалую, а парящую над городом на качелях, так высоко, что кажется, будто она летит над крышами жилых кварталов и даже над портовыми кранами.

Дождь льет как из ведра, но нам осталось еще пять минут. Я начинаю надеяться, что сейчас из какого-нибудь невидимого громкоговорителя объявят: «Из-за дождя матч отменяется», но под неуклонно мрачнеющим небом слышится только влажное шлепанье ног. Я каждый день наблюдаю, как пролетают в мгновение ока очередные пять минут, а вот теперь каждая минута, каждая микросекунда становится вечностью, и стрелки секундомера Полин, кажется, назло замедляют ход. В моем полубредовом сознании начинает звучать песня, и я пою про себя с нарастающим отчаянием: «Давай, Эйлин», правда, при повторе слова превращаются в «Давай, Полин, давай, Полин, дуй в этот чертов свисток».

Наконец раздается свисток; предполагается, что мы все должны перейти на быстрый шаг, но я нашел деревянный столбик и обнимаю его; кажется, только он удерживает меня в вертикальном положении. Я нависаю над столбиком, ухватившись за его верхушку обеими руками, и пытаюсь отдышаться, чувствуя, что весь кислород улетучился куда-то за пределы Вселенной. Так вот каково это — оказаться в «зоне смерти» на Эвересте, где воздух настолько разрежен, что каждый шаг дается неимоверными усилиями. А потом я осознаю, что меня хлопают по спине и называют молодцом, и это немного шокирует, потому что единственная близость, которая ассоциируется у меня с групповой физической активностью, — это хлопок мокрым полотенцем в школьной раздевалке. «Молодец, Морис», — звучит со всех сторон, и меня по-прежнему похлопывают чьи-то руки, хотя я не вижу чьи, потому что прижался лицом к столбу, точно собираюсь с ним целоваться. Сперва мне не хочется его отпускать, чтобы не упасть, а потом Полин уговаривает меня ослабить хватку, выпрямиться и набрать немного воздуха в пустые легкие. Я тронут. Тронут по столь разным причинам, что и объяснять не буду.

— Молодец, Морис, вы справились, — говорит Полин, и я пытаюсь улыбнуться, но ничего не отвечаю, потому что знаю: стоит мне заговорить — и я начну плакать, а плачущий мужчина моего возраста в ярко-синей быстросохнущей футболке «Фьюжн Про» с длинными рукавами и воротником на молнии (размера XL) и спортивных штанах (тоже размера XL) — не слишком презентабельное зрелище. Но эти слезы — не оттого, что я впал в детство, осознав, что у меня промокли ноги и отсырела спина, потому что дождь попал мне за шиворот. Просто я слышу, как Мина говорит, что я должен заботиться о себе и о Рэйчел с Элли, но, пытаясь сделать первое, я не знаю, как подступиться ко второму, разве что приглядывать за ними издали и быть начеку. А когда все уходят вперед, я отстаю и, несмотря на старания, роняю несколько слезинок. Затем вытираю их, надеясь, что если кто-нибудь обернется, то решит, что это всего лишь дождь. Всего лишь человек, вытирающий со щек капли дождя.