Проблемы русского работника

103

уже работают люди. Поэтому одной техничке изменили график работы. Она

приезжала первым автобусом в 6:00, убирала наиболее сложные в

производственном отношении помещения, а затем убирала кабинеты, всё это

делала без перерыва, посему и уезжала домой в 14:00. А вторая начинала в

8:00, мыла посуду и убирала проливы реактивов и грязь, образовавшуюся по

ходу дневной смены, работая до 17:00. И вот приходит ко мне вторая

уборщица и жалуется на «несправедливость»:

- Почему той уборщице разрешают уезжать в два часа, а я работаю до

пяти?

- Потому что та работает с шести и без обеда, а ты с восьми и с обедом.

- Это неправильно, пусто тоже работает до пяти.

- Но тогда же получится, что она работает не 8 часов, а 10.

- Ну и что?

- Послушай, может быть, вас менять? Одну неделю она будет работать

с шести, а вторую ты.

- Нет, мне не нравится работать с шести, пусть она работает до пяти.

И я не смог её убедить в справедливости этого графика: она пропускала

мимо ушей все мои доводы, что по фактическому времени они работают

одинаково, она требовала, чтобы они обе работали до пяти, иначе это «не

справедливо». Я вынужден был прекратить разговор с ней, и она, обидевшись, спустя некоторое время, нашла другую работу и перевелась в

другой цех. Чем этот случай отличается от рассказа Энгельгардта о том, как

делили работу невестки? Один хитрей другого

А вот ещё случай. Автомобильный завод в Тольятти потребовал у нас

ферросилиций ФС-45 фракции 20-80 мм, то есть в кусочках не менее 20 и не

более 80 мм. Был построен дробильно-сортировочный узел, но при

дроблении образовывалось 15-20% кусочков до 20 мм, которые трудно было

кому-нибудь сбыть, и которые по этой причине возвращались на печь, лопатами сбрасывались на ее колошник и заново переплавлялись.

Мой тогдашний начальник, начальник металлургической лаборатории

ЦЗЛ А.А. Парфёнов, разработал и внедрил эффективный способ переработки

этих кусочков. При разливке ковша с ферросилицием на разливочной

машине эта мелочь дозировалась (подсыпалась с определённым расходом) под струю металла прямо в мульды в количестве, при котором она успевала

оплавиться и составить со слитком одно целое. Этот способ дал возможность

сократить расход электроэнергии, который раньше требовался для

повторного расплавления мелочи в печи, и увеличить стойкость мульд. И всё

шло хорошо, пока мы ферросилиций фракции 20-80 не стали поставлять на

экспорт.

В начале поставок возникли разногласия с фирмой, анализирующей

наш металл за рубежом, и нас обвинили в том, что у нас кремния в сплаве на

самом деле на 2-3% меньше, чем мы указываем в документах. Мы с этим

разобрались, но не сразу, а по получении тревожного сигнала было принято

104

решение дробить для экспорта только металл, в котором не менее 45%

кремния. В марке ФС-45 разрешается иметь содержание кремния от 42 до

47,5%, печным бригадам выгодно плавить металл с кремнием под верхним

пределом марки, поэтому мы полагали, что проблем не будет – металл с

кремнием 45% и выше будет передроблен и пойдёт на экспорт, а металл с

содержанием ниже 45% будет прямо в слитках отправлен «по Союзу».

И началось непонятное. Пока экспортных заказов не было, т.е. металл

не дробился, обе печи плавили ФС-45 с анализами выше 46%, поскольку, повторю, так выгоднее. Но как только начинали исполнять экспортный заказ, как по команде все бригады начинали плавить металл с содержанием

кремния ниже 45%, который, напомню, не дробился и отправлялся только

отечественным заводам. В причинах этакого патриотизма разбирался

техотдел и вот что выяснил.

Если все бригады плавят ферросилиций для экспорта, то весь металл

дробится, и фракция менее 20 мм отсевается. То есть выплавка как будто

уменьшается на 15-20%, но эта мелочь тут же возвращается на разливочную

машину и равномерно подсыпается во все следующие плавки, т.е. выплавка

снова увеличивается, компенсируя потери при отсеве. Вроде всё в порядке и

никто ничего не теряет, наоборот, все получают кое-какую премию за

экспорт. Но тут же какой-то умник догадался, что если он будет плавить

металл с низким содержанием кремния, то его плавки дробить не будут, но

ему всё равно будут подсыпать мелочь от дроблённых плавок других бригад, т.е. те увеличат ему выплавку на 10-15% за счет металла, выплавленного его

товарищами, что больше премии за экспорт. И пошло-поехало! Равнение – на

худшего! Никто из рабочих и не пытался остановить рвача – все стали

снижать кремний в ФС-45 в надежде, что и им в плавки чужого металла

подсыпят.

Пример показывает, насколько ушлым бывает русский гегемон, когда

появляется возможность что-либо урвать за счет общества. И этот пример -

полное подтверждение вывода Энгельгардта о русском работнике: «если

можно, то пустит лошадь на чужой луг или поле, точно так же, как

вырубит чужой лес, если можно, увезет чужое сено, если можно, — все

равно, помещичье или крестьянское, — точно так же, как и на чужой

работе, если можно, не будет ничего делать, будет стараться свалить всю

работу на товарища».

Энгельгардт дает жесткую оценку русским работникам, я к ней

присоединяюсь, поэтому еще раз напомню, что речь идет о некоем среднем

русском, массовом русском, а работников, примыкающим к крайним случаям

(к которым относятся эгоисты до мерзости и идеалисты до крайности), эти

оценки не относятся. Независимый хозяин

Есть еще два аспекта организации русских в трудовые коллективы, которые следует рассмотреть. Первый относится к случаю: «Зять, бросая

камень в собаку, попал в тещу и подумал: «Тоже хорошо!»».

105

Энгельгардт описывает случаи, когда крестьяне и в те далекие 70-е

девятнадцатого века вынуждены были создавать колхозы. Это случай, когда

деревня была способна купить разорившееся имение помещика целиком.

Разбить все поля и леса на нивки для каждого двора было уж явно

нецелесообразно, особенно, если имение находилось далеко от деревни, разделить помещичий скот поровну тоже не получалось, волей-неволей надо

было как-то организовываться для работы в этом хозяйстве сообща. Что

обрабатывать, что сеять, что сажать и где косить – это проблем не было, это

решали миром, это умели. Но поскольку доходы с имения делились поровну

по дворам, то возникал вопрос, как обеспечить равный трудовой вклад

каждого двора? Для этого требовалось иметь кого-то, кто проследил бы за

исполнением каждым работником трудовой повинности. И крестьяне для

этого нанимали управляющего своим имением и скотника. Заметьте, они не

избирали этих лиц из своей среды, они их нанимали, причем из как можно

более дальних районов, чтобы указанные лица не имели никаких

родственных связей в деревне.

В результате восстанавливалась добрая старая барщина: управляющий

и скотник получали права помещика-крепостника, а крестьяне по отношению

к ним становились крепостными. И теперь уже управляющий и скотник не

только следили за тем, чтобы каждый крестьянин отработал ровно столько

(по объему работ, а не по дням), сколько и остальные, но они могли еще и

как-то специализировать труд. То есть, не гонять каждого крестьянина на все

виды работ, а хорошего пахаря использовать в поле, хорошего скотника – на

скотном дворе. А доход от имения делился поровну между всеми членами

трудового коллектива этой деревни.

Так вот, большевики, организуя колхозы, послали на село 25 тысяч

рабочих, в основном коммунистов (потом, когда трудности с

коллективизацией явно обозначились, заявления переселиться в село для

организации колхозов подали около 60 тысяч рабочих и служащих).

Разумеется, большевики имели в виду совершенно не то, что требовалось по

русскому мировоззрению, но эти двадцатипятитысячники соответствовали

главному требованию с точки зрения русского работника – они не имели

родственных связей в деревнях и селах.

Однако, с точки зрения управления коллективом, справедливость

руководителя стоит, все же, на втором месте, а на первом его хозяйская

сметка – умение планировать, загадать. То, что на место председателя

колхоза избран честный коммунист-рабочий, а не местный мерзавец-кулак, это было очень хорошо! Но ведь этот рабочий в вопросах сельского

хозяйства был олухом, как Давыдов из «Поднятой целины», с удовольствием

уплетавший щи с говядиной, даже не догадываясь, что казаки забивают

быков, и Давыдову весной не на чем будет пахать.

Насколько эффективнее на месте председателя был настоящий хозяин,

хорошо описал мой соавтор по книге «Отцы-командиры» А.З. Лебединцев, на которого я уже ссылался. По его собственным детским воспоминаниям и

106

рассказам его матери Александр Захарович сообщает, что еще до

коллективизации молодежь их кубанской станицы выселилась на

построенный хутор, так как из-за разросшегося населения станицы стало

далеко ездить на поля. И когда началась коллективизация, то колхоз сначала

был организован на их молодежном хуторе, «голодомор» колхоз пережил без

потерь, мало этого, казаки станицы, еще не организовавшие колхоз, спасались от голода у своих родственников в их колхозе. Но нам интереснее

председатель этого колхоза.

«Многое помнил из прежних ее (матери – Ю.М.) рассказов, но немало

услышал интересного впервые, в том числе о девичестве и первых годах

коллективизации. Она открыла мне секрет нашего бурного роста колхоза и

источников финансирования под руководством нового председателя колхоза

Шапетина. Прибыл он к нам, со станицы Сторожевой, что располагалась в

десяти километрах южнее хутора. Он хорошо знал местные обычаи и

казачий уклад жизни, хозяйственную деятельность и, самое главное, не имел

в хуторе родственников, что наиболее благоприятно отражалось на его

руководящей репутации. Был он молод, энергичен, знал повадки земляков. В

1932 году впервые построили детский садик и детясли. Это вызывалось

крайней необходимостью, так как старушек-домоседок в хуторе просто не

было. Все они остались со старшими сыновьями в станице. Матери

председатель предложил место стряпухи в детсадике. Членов правления он

подбирал по деловым качествам, даже невзирая на неграмотность. Таким

путем и она оказалась членом правления. Мне было очень интересно

услышать от нее об источниках финансирования всех затрат на покупку

динамо-машины, водной турбины, проводов, столбов, радиоприемника с

усилительной аппаратурой. Ведь все это стоило денег, и немалых.

Мать улыбнулась и чистосердечно рассказала мне об источниках

поступления денег. Приступая к строительству, Шапетин все это

рассчитал заранее. Именно в том, наиболее голодном и трудном тридцать

третьем, он приобрел самое необходимое, расплачиваясь, как сейчас

говорят, бартером. Более того, он велел откармливать отходами при

детской кухне двух кабанов, которые не проходили по свиноферме, откормили и забили бычка, выходившего в хуторском стаде, а не на ферме.

В те годы был замечательный медосбор, и на пасеке собрали бочку меда

сверх плана. Все это было продано на рынке и пошло на покупку электро- и

радиооборудования. Районное начальство было занято организацией МТС и

ослабило контроль над ревизионной работой в колхозах. Припомнилось все

это председателю позднее, когда были установлены «нормы по выявлению

врагов народа, террористов, оппортунистов и прочих недоброжелателей».

А тогда, когда впервые в сельской местности загорелась «лампочка

Ильича», когда заговорило радио в хуторе, когда целиком вся бригада

одновременно могла мыться в колхозной бане, когда все праздничные

торжества и свадьбы начали проводиться в колхозном клубе, тогда это

восхвалялось в газете как «Великий почин». В 1937 году это обернулось

107

арестом председателя и «червонцем» в не столь отдаленных местах. Но он

и там оказался нужным как организатор. Поэтому и выжил. Но в колхоз его

не вернули, хотя колхозники очень жалели о нем и вспоминают и поныне.

Вряд ли кто на хуторе помнил эти подробности так, как запомнила и

рассказала мне моя неграмотная мать тридцать семь лет спустя».

Должен немножко прокомментировать. Что касается двух кабанов,

выкормленных на отходах детской кухни, то это «лапша на уши» городскому

жителю. Что касается «бартера», то это еще «лапша», смысла которой, возможно, и мать не понимала. Все эти кабаны, бычки и мед, весь этот

«черный нал» - это только то, что шло на взятки людям, от которых зависела

продажа оборудования этому колхозу, а взятки до 1937 года были крайне

распространенным

явлением.

На

покупку

такого

чрезвычайно

дорогостоящего оборудования, как турбина и генератор, провода и

электромоторы, да еще и такого оборудования, которое не спрячешь за

сараем, для строительства таких, бросающихся в глаза, сооружений, как баня

и клуб, нужны были «белые» деньги, проведенные по бухгалтерским отчетам

колхоза. И они, как видите, у колхоза были уже в 1933 году – году «разгара

голодомора». И в этом же году у колхоза было зерно не только для

хлебосдачи, не только на семена, но и для того, чтобы откармливать свиней

как на свиноферме, так и нелегально. А свиньи - это конкуренты людей в еде, поскольку их откорм ведется ячменем или кукурузой - тем же, что ест и

человек, и выращенным на тех же полях, на которых растет и хлеб.

Главный вывод, который можно сделать из этих примеров

Лебединцева, понятен: хороший хозяин, кроме этого, независимый в своих

решениях от кого-либо в самом коллективе, уже является безусловным

фактором прогресса такого коллектива. Даже при наличии иных,

неблагоприятных факторов. Загонщики

И еще один аспект, который большевики применили бессознательно, но верно, но уж очень неартельно! Речь идет о передовиках производства, стахановцах и прочих ударниках. Поскольку Энгельгардт приводит пример

истинно русской артели на примере артели граборов, то я его словами

немного расскажу о том, что это была за профессия. Это были землекопы, но

сказать так, это ничего не сказать, – велика ли мудрость землю копать - кто

этого не умеет? По большому счету граборы были и ландшафтными

дизайнерами в сегодняшней терминологии, и мелиораторами. Причем

ландшафтами их работы и немцы восхищались, а граборы могли и осушить

все, что возможно. Но, конечно, они в первую очередь были землекопы.

«Исконные, старинные граборы, из поколения в поколение

занимающиеся граборским делом, достигли в земляном деле высочайшей

степени совершенства, - пишет Энгельгардт. - Нужно видеть, как режет

грабор землю, вырывая, например, прудок, — сколько земли накладывает он

на тачку, как везет тачку! Нужно видеть, как он обделывает дерном

откосок! До какого совершенства, до какого изящества доведена работа!

108

Грабор работает, по-видимому, медленно: он тщательно осматривает

место работы, как бы лучше подладиться, тщательно выбирает такой

дерн, какой ему нужен, режет землю тихо, аккуратно, так, чтобы ни одной

крошки не осталось, ни одной крошки не свалилось с заступа, — он знает, что все это будет потеря работы, что все эти крошки придется опять

поднять на ту же высоту, с которой они свалились. Нельзя не залюбоваться

на граборскую работу, тем более, что вы не видите, чтобы грабор делал

особенные усилия, мучился на работе, особенно напрягал мускулы. Ничего

этого нет. Он работает, как будто шутя, как будто это очень легко: дерн, глыбы земли в пуд весом грабор отрезывает и выкидывает на тачку, точно

режет ломтики сыру. Так это все легко делается, что кажется, и сам так

бы сделал. Только тогда и поймешь, как трудна эта граборская работа, сколько она требует науки, когда рядом со старым опытным грабором

увидишь молодого, начинающего, недавно поступившего в артель. Старый

уже выкидал свою дольку земли и сел трубочку покурить — залогу делает, а

молодой еще возится на своей дольке, и глыбы земли у него не такие, и земля

крошится, и подчистки много, и тачку опрокинул, не довезя до конца доски

— подчищать нужно. Старые позаложили, отдохнули, пора за новые дольки

браться, а ему и отдохнуть некогда, потому что нужно выгнать столько

же, сколько и другие товарищи артели. Положим, в артели каждый

получает за то количество кубов земли, какое он вывез, но ведь едят

сообща, совестно отставать от артели. И вот, нервно пососав трубочку, отдохнув всего какую-нибудь минуту, молодой грабор опять берется за

заступ и спешит на свою дольку. Искусство граборов в земляном деле еще

более ярко выделяется, если посмотреть на эту же работу, когда ее

делают обыкновенные крестьяне, не граборы. Мне достаточно посмотреть

то место, с которого брали землю, чтобы безошибочно определить, кто

работал: граборы или крестьяне. Где брали землю не граборы, тотчас

видно, что люди делали огромную массу непроизводительной работы, бесполезно растрачивали силу. Крестьяне, впрочем, за настоящие

граборские работы никогда почти и не берутся, и если в деревне нужно

вырыть канаву или пруд, то нанимают граборов».

И если для крестьянина хорошим заработком в те времена были 50

копеек в день, то граборы зарабатывали и рубль, и рубль двадцать. А в

России в это время был бум на земляные работы – нужны были насыпи для

железных дорог. Казалось бы, вот где граборы могли стать миллионерами.

Однако на вопрос Энгельгардта, почему граборы не работают на железной

дороге (чугунке), последовало разъяснение:

«Пробовали наши и на чугунку ходить. Заработать там много можно,

если бог здоровья даст, да что толку. В одно лето так собьешься, что

потом в год не поправишься. Там, на чугунке, сибирная работа, сверхсильная, до кровавого пота - за непочтение к родителям такую

работу делать. Там работают с загонщиками - гони за ним. А загонщиками-то подобраны молодцы, притешают их тоже. Ну, и убивается народ. Нет, 109

наши граборы на чугунку не ходят - туда безрасчетный народ идет, за

большими заработками гонятся, или от нужды, на задатки их тоже ловят.

И много их там пропадет, умрет либо калекой вернется».

В настоящее время все больше и больше оседающий в конторах и

управляющий механизмами народ уже не представит, что значит работа «на

износ», что значит «надорваться на работе», но тогда еще много видов

физических работ были именно такими. Но в этом разъяснении грабора вы

увидели термин «загонщик», о котором грабор сообщил, как о некоем враге

всех остальных. Дело в том, что на железной дороге земляные работы брали

на себя подрядчики – люди с деньгами, они сами не работали, а нанимали

крестьян, которым платили повременно, скажем, рубль в день. Но в такую

свою «артель» они ставили и одного профессионала – грабора, которому

тайно платили больше, скажем, три рубля в день («притешили» его), но с

условием, что он в работе будет все время опережать остальных землекопов.

С американцами или немцами такая бы штука не прошла, там принцип:

«какое мне дело до всех до вас, а вам – до меня?». Ну и пусть себе загонщик

горбатится, ведь мы же не лежим, мы работаем столько, сколько полагается.

Но это же были русские, они не могут быть последними в обществе, они

обязаны «равняться», поэтому все остальные гонятся за провокатором, теряя

здоровье.

Нет никаких сомнений, что большевики совершенно не это имели в

виду, когда развили стахановское движение – целью было выявить и развить

таланты в рабочей среде, только в этом смысле поставить перед рабочими

маяки. (Стаханов был талантом, он научился видеть центры напряженности в

пласте угля и бил в эти центры отбойным молотком. Стаханов говорил, что

«пласт должен сам выбрасывать уголь», почти как взрывом. И учил этому

шахтеров). То, что стахановское движение не имело целью загнать

работников, я гарантирую, поскольку многие годы сам подводил итоги

соревнований, посылал людей фотографироваться для доски почета и знаю, какие цели преследовались. Но в те далекие годы масса работ была

физическим трудом, и успеть за талантом было физически трудно. И

возникала коллизия – важные для государства виды работ, требовавшие и

физических усилий, хорошо оплачивались, поэтому соблазняли и тех, у кого

сил и талантов или ума для исполнения таких работ не хватало. Но в жажде

заработать, такие люди тоже устраивались на эти работы. И тут стахановцы

становились для них загонщиками, поскольку, будучи русскими, эти слабые

люди все равно гнались за передовиками на пределе своих сил. Казалось бы, успокойся, ведь и так зарабатываешь, сколько хотел, не рвись! Но это

русские, они так не могут, они, проклиная все, гнались. И у части рабочих не

могла не возникать ненависть к тем, кто талантлив, кто может много

заработать, и кто заставляет их работать сверх сил.

В качестве примера такой ненависти приведу достаточно известную

песню очень популярного в свое время автора, Владимира Высоцкого. Он

сам, естественно, нигде и никогда не работал, но будучи талантом в своем

110

деле, во многих отраслях человеческой деятельности легко схватывал суть

тех событий, которые он излагал в своих песнях, и очень тонко и точно ее

передавал. В данном случае это песня «Случай на шахте», идею которой

Высоцкому, наверняка, своим рассказом подсказал реальный рабочий.

Рассказ ведется от имени шахтера, которому стоило бы поменять профессию, но алчность заставляла его работать на шахте, ведь шахтерам платили много.

Этому рассказчику нужны были деньги, чтобы подняться над остальными, чтобы все завидовали тому, какое дорогое «бухло» он пьет, как «кучеряво»

живет. Но возникла проблема.

«Сидели, пили вразнобой

мадеру, «Старку», «Зверобой», -

и вдруг нас всех зовут в забой до одного.

У нас стахановец-гагановец-

загладовец - и надо ведь,

чтоб завалило именно его!

Он в прошлом младший офицер,

его нам ставили в пример,

он был, как юный пионер, - всегда готов!

И вот он прямо с корабля

пришел стране давать угля,

а вот сегодня наломал, как видно, дров.

Спустились в штрек, и бывший зек,

большого риска человек,

сказал: «Беда для нас для всех, для всех одна...

Вот раскопаем - он опять

начнёт три нормы выполнять,

начнёт стране угля давать - и нам хана!

Так чтобы, братцы, не стараться!

Мы поработаем с прохладцей, -

один - за всех, и все - за одного!..»

Служил он в Таллине при Сталине,

теперь лежит заваленный,

нам жаль - по-человечески – его».

Оцените коллизию – повторю, наплевать на успехи стахановца и

работать всего лишь столько, сколько хватает сил, эти шахтеры не могут, -

это не по-русски. И выдать «три нормы» они не могут – умрут ( «нам хана»).

И они идут на убийство стахановца неоказанием помощи.

К вопросу стахановцев очень близко примыкает и вопрос

взаимоотношения людей, имеющих формальное образование, и людей, имеющих талант. Но поскольку у нас сейчас почти все с образованием, то эта

111

тема очень велика и я не буду ее включать, тем более, в текст, а пример

такого взаимоотношения дам в Приложении.

Большевики совершенно не учитывали той вражды, которая может

возникнуть в русских трудовых коллективах из-за раскрытия отдельными

членами своих талантов, а настоящая русская артель это учитывала, но об

этом чуть ниже, а закончить эту темку я хочу оценкой ее Гитлером.

Рассуждая о проблемах войны с СССР, он высказался: «И было бы глупо

высмеивать стахановское движение. Вооружение Красной Армии –

наилучшее доказательство того, что с помощью этого движения удалось

добиться необычайно больших успехов в деле воспитания русских рабочих с

их особым складом ума и души». Понял ли сам Гитлер то, что он сказал, но на

счет особого склада ума и души он был прав.

Глава 7. РУССКИЙ ТРУДОВОЙ КОЛЛЕКТИВ Здравый смысл

Причину, по которой крестьянам необходимо объединиться в артели, Энгельгардт объясняет так:

«Крестьяне живут отдельными дворами, и каждый двор имеет свое

отдельное хозяйство, которое и ведет по собственному усмотрению.

Поясню примером: в деревне, лежащей от меня в полуверсте, с бытом

которой я познакомился до тонкости, находится 14 дворов. В этих 14-ти

дворах ежедневно топится 14 печей, в которых 14 хозяек готовят, каждая

для своего двора, пищу. Какая громадная трата труда, пищевых

материалов, топлива и пр.! Если бы все 14 дворов сообща пекли хлеб и

готовили пищу, то есть имели общую столовую, то достаточно было бы

топить две печи и иметь двух хозяек. И хлеб обходился бы дешевле, и

пищевых материалов тратилось бы менее. Далее, зимою каждый двор

должен иметь человека для ухода за скотом, между тем как для всего

деревенского скота было бы достаточно двух человек; ежедневно во время

молотьбы хлеба 14 человек заняты сушкою хлеба в овинах; хлеб лежит в 14-ти маленьких сараях; сено — в 14-ти пунях и т. д. Мне, помещику, например, все обходится несравненно дешевле, чем крестьянам, потому что у меня все

делается огульно, сообща. У меня ежедневно все 22 человека рабочих

обедают за одним столом, и пищу им готовит одна хозяйка, в одной печи.

Весь скот стоит на одном дворе. Все сено, весь хлеб положены в одном

сарае и т. д. Мои батраки, конечно, работают не так старательно, как

работают крестьяне на себя, но так как они работают артелью, то во

многих случаях, например при уборке сена, хлеба, молотьбе и т. п., сделают

более, чем такое же количество крестьян, работающих поодиночке на

себя...».

Причина повышения производительности труда, а речь идет именно об

этом, Энгельгардтом не объясняется, но в сегодняшних понятиях она

заключена в разделении труда и его специализации. А разделение и

специализация дают быстрый рост квалификации, в свою очередь,

вызывающую

рационализацию

труда,

и

резко

сокращают

112

непроизводительную потерю времени на смену работ. Ведь почему 22

батрака Энгельгардта, даже ленясь, обмолачивают больше, чем 22

индивидуальных крестьянина в поте лица? Потому что для молотьбы надо

сначала принести снопы на ток, развязать их, уложить, потом взять цеп и

начать собственно молотить. Закончив, собрать сначала солому, стряхнуть с

нее оставшееся зерно, отнести солому к скирде, затем взять веник, отмести

вымолоченное зерно и полову, пойти за новыми снопами и т.д. А у помещика

самые способные к работе цепами батраки непрерывно молотят, остальные

подносят, уносят, сметают, и эта специализация дает эффект повышения

производительности. Ведь работа батрака - это работа повременная. Батрак

получал за отработанный (трудовой) день и работа его должна быть менее

эффективной, а работа крестьянина индивидуально на себя - это сдельная

работа, ведь крестьянин получал стоимость всего сделанного. И именно он, сдельщик, должен быть более эффективным, но разделение труда все

поменяло – при специализации даже ленивые опережают старательных.

Эффективность работы сообща, эффективность разделения и

специализации труда и крестьянам были понятны, но, по описанным выше

свойствам своего характера, добровольно объединиться в артель

повременщиков они не могли. Для такого объединения им необходимо было

насилие, хотя бы насилие договора помещика с батраками. Но если насилия

нет, то уважающие себя крестьяне на повременную работу не пойдут, а будут

искать работу сдельную даже при работе сообща в артели. Энгельгардт

пишет:

«В моих письмах я уж много раз указывал на сильное развитие

индивидуализма в крестьянах; на их обособленность в действиях, на

неумение, нежелание, лучше сказать, соединяться в хозяйстве для общего

дела. На это же указывают и другие исследователи крестьянского быта.

Иные даже полагают, что делать что-нибудь сообща противно духу

крестьянства. Я с этим совершенно не согласен. Все дело состоит в том, как смотреть на дело сообща. Действительно, делать что-нибудь сообща, огульно, как говорят крестьяне, делать так, что работу каждого нельзя

учесть в отдельности, противно крестьянам. На такое общение в деле, по

крайней мере, при настоящей степени их развития, они не пойдут, хотя

случается и теперь, что при нужде, когда нельзя иначе, крестьяне и теперь

работают сообща. Примером этого служат артели, нанимающиеся

молотить, возить навоз, косить. Но для работ на артельном начале, подобно тому, как в граборских артелях, где работа делится и каждый

получает вознаграждение за свою работу, крестьяне соединяются

чрезвычайно легко и охотно. Кто из нас сумеет так хорошо соединиться, чтобы дать отпор нанимателю (если бы не артели, то разве граборы

получали бы такую плату за работу: граборы-одиночки обыкновенно

получают дешевле, потому что перебивают работу друг у друга), кто

сумеет так хорошо соединиться, чтобы устроить общий стол, общую

квартиру?».

113

Итак, Энгельгардт отмечает, что были формы объединения, на которые

крестьяне охотно шли, и приводит в пример граборские артели. Давайте о

ней. Русская артель

Но начнем с того, что русский крестьянин в иных случаях объединится

и в разбойничью шайку, и в пьяную компанию, и в этих объединениях может

вести себя как угодно. Но в трудовую артель он объединялся исключительно

с целью совместной работы, поэтому русские артели отличались

исключительной дисциплиной: «В настоящих граборских артелях нет ни

пьяниц, ни мошенников, то есть они, пожалуй, и бывают, но сдерживаются

артелью, потому что еще не совсем отпетые люди. Но, разумеется, и

между граборами есть вовсе отпетые пьяницы, есть и воры, которые

способны воровать даже у своих братьев, граборов, есть и буяны, и

мошенники, сварливые, нигде не способные ужиться люди, не артельные

люди, как говорят мужики. Таких людей ни одна артель не принимает», -

пишет Энгельгардт, и это понятно – работа есть работа.

О безусловной строгости жизни в артели еще более подробно пишет

Мельников.

«Артелями в лесах больше работают: человек по десяти, по

двенадцати и больше. На сплав рубить рядят лесников высковские

промышленники, раздают им на Покров задатки, а расчет дают перед

Пасхой либо по сплаве плотов. Тут не без обману бывает: во всяком деле

толстосум сумеет прижать бедного мужика, но промеж себя в артели у

лесников всякое дело ведется начистоту... Зато уж чужой человек к артели

в лапы не попадайся: не помилует, оберет как липочку и в грех того не

поставит.

…Охоч лесник и до «продажной дури» - так зовет он зелено вино, - но

во время лесованья продажная дурь не дозволяется. Заведись у кого хоть

косушка вина, сейчас его артель разложит, вспорет и затем вон без

расчета. Только трижды в зиму и пьют: на Николу, на рождество да на

масленицу, и то по самой малости. Брагу да сусло пьют и в зимницах, но

понемногу и то на праздниках да после них...».

Вот Мельников, описывая жизнь артели в «зимнице» - землянке в лесу,

в которой ночует артель, рисует возникшую ссору между двумя молодыми

артельщиками.

«Закричал Захар пуще прежнего, даже с места вскочил, ругаясь и

сжимая кулаки, но дядя Онуфрий одним словом угомонил расходившихся

ребят. Брань и ссоры во все лесованье не дозволяются. Иной парень хоть на

руготню и голова - огонь не вздует, замка не отопрет, не выругавшись, а в

лесу не смеет много растабарывать, а рукам волю давать и не подумает...

Велит старшой замолчать, пали сердце сколько хочешь, а вздориться не

смей. После, когда из лесу уедут, так хоть ребра друг дружке переломай, но

во время лесованья - ни-ни. Такой обычай ведется у лесников исстари. С чего

завелся такой обычай? - раз спросили у старого лесника, лет тридцать

114

сряду ходившего лесовать хозяином. «По нашим промыслам без уйму нельзя,-

отвечал он, - также вот и продажной дури в лесу держать никак

невозможно, потому, не ровен час, топор из рук у нашего брата не

выходит... Долго ль окаянному человека во хмелю аль в руготне под руку

толконуть... Бывали дела, оттого сторожко и держимся». Смолкли ребята, враждебно поглядывая друг на друга, но ослушаться старшого и подумать

не смели... Стоит ему слово сказать, артель встанет как один человек и

такую вспорку задаст ослушнику, что в другой раз не захочет дурить...».

Но умение жить в коллективе, сдерживать свой характер и пороки - это

не единственный критерий отбора работника артели. Возможно, вначале

артели и формировались случайно, но через пару сезонов все артельщики

уже видели, кто есть кто – какие у кого силы и способности. И в дальнейшем

артели формировались уже по силам и способностям работников: таланты

объединялись в одни артели, более слабые – в другие.

Глава артели (у граборов – рядчик) имеет отличия от привычных нам

начальников. « Рядчик, как я уже говорил, - пишет Энгельгардт, - работает

наравне с другими граборами, ест то же самое, что и другие. Рядчик есть

посредник между нанимателем и артелью. Наниматель членов артели не

знает, во внутренние порядки их не вмешивается, работ им не указывает, расчета прямо с ними не ведет. Наниматель знает только рядчика, который всем распоряжается, отвечает за работу, получает деньги, забирает харчи, имеет расчет с хозяином. В граборские артелях рядчик

имеет совершенно другое значение, чем в плотничьих, где рядчик

обыкновенно есть хозяин, берущий работу на свой страх, получающий от

нее все барыши и несущий все убытки, а члены артели — простые батраки, нанятые хозяином-рядчиком за определенную плату в месяц и на его, рядчика, харчах». Заметьте это – настоящий глава русской артели должен

работать лопатой и тачкой столько же, сколько и остальные члены артели, и

вынуть столько же земли.

Энгельгардт продолжает: «…В этом отношении рядчик имеет только

то преимущество перед другими членами артели, что сверх заработанного

своими руками получает от артели так называемые лапотные деньги, то

есть известный процент — 5 или 10 копеек с рубля — с общей суммы

заработка. Эти деньги рядчик получает за свои хлопоты: хождение за

приисканием работы — от того название лапотные деньги, — выборку

харчей, расчеты с нанимателем, разговоры с ним относительно работы, причем рядчик теряет рабочее время, лишние расходы на одежду и пр. Но, главным образом, рядчик получает этот процент за то, что он заручился

работой у знакомого нанимателя. Это видно из того, что теперь, когда

работ стало меньше, процент этот повысился, потому что рядчик, особенно если он заручился хорошей работой, подбирая артель, старается

понажать и выговаривает в свою пользу больший процент. Впрочем, все

зависит от взаимных условий: отвечает ли, например, рядчик перед

артелью за неплатеж денег нанимателем, состоит ли артель из старых, 115

опытных граборов или из начинающих и пр. Рядчик, особенно если он не

исконный старый рядчик, а случайный или начинающий, не всегда есть

умственный человек артели. Случается, что рядчик не силен в

математических вычислениях, не может, например, быстро вычислить

объем земли, вынутой из пруда сложной фигуры и т. п., в таких случаях в

артели всегда найдется умственный человек, который делает подобные

вычисления. Умственный человек никогда не получает особой платы от

артели».

Теперь о рядовых работниках – артельщиках: «В граборских артелях

все члены артели равноправны, едят сообща, и стоимость харчей падает на

всю заработанную сумму, из которой затем каждый получает столько, сколько он выработал, по количеству вывезенных им кубов, вырытых

саженей и пр. Работа, хотя и снимается сообща, всею артелью, но

производится в раздел. Когда роют канаву, то размеряют ее на участки (по

10 сажен обыкновенно) равной длины, бросают жребий, кому какой участок

рыть, потому земля не везде одинакова, и каждый, равным образом и

рядчик, роет свой участок; если расчищают кусты или корчуют мелкие пни, тоже делят десятину на участки (нивки) и опять по жребию каждый

получает участок. Словом, вся работа производится в раздел, —

разумеется, если это возможно, — и каждый получает по количеству им

выработанного.

…В весеннюю упряжку граборы работают только до 1-го июля. После

Петрова дня их уже ничем не удержишь. Вычитай, что хочешь, из

заработка, — никто не останется — бросят все и уйдут. Рядчик

разделывайся там, как знаешь. Возвратившись домой, артель производит

расчет: из заработанной артелью суммы прежде всего выделяется, с

общего согласия, известный процент в пользу местной церкви, на икону

Казанской Божьей матери, особенно чтимой граборами, так как и весенняя, и осенняя упряжки кончаются к празднику Казанской. Затем выделяются

лапотные деньги рядчику, вычитается стоимость харчей, и остальное

делится между членами артели сообразно заработку каждого. Погуляв

несколько дней, отпраздновав летнюю Казанскую (8 июля), граборы

принимаются за покос, непомерно работают все страдное время, так что

даже заметно спадают с тела, в конце августа опять идут на граборские

работы, на осеннюю упряжку, и возвращаются домой к зимней Казанской

(22 октября). Отпраздновав Казанскую, погуляв на свадьбах, становятся на

зимние работы».

Из описания Энгельгардта следует, что артельщики-граборы являются

сдельщиками, а рядчик строго учитывает, сколько кубов каждый артельщик

вынул. Но, судя по всему, речь идет о том, что они могут уйти из артели

раньше других или прибыть позже и за счет этого сделать работы меньше, чем остальные, но в течение дня граборы выполняли один и тот же объем

работ – у них не было стахановцев, не было передовиков. Выше, при

описании своего наблюдения за работой граборов, Энгельгардт отмечал, что

116

молодой грабор, не успевший закончить свой участок, спешит, но ведь

остальные граборы в это время курят – ждут его и не переходят на

следующий участок. И даже оставляют и ему немного времени перекурить –

не хотят даже ему быть «загонщиками».

А у лесорубов, которые не имеют права уйти из леса всю зиму, была, как бы, повременная оплата труда, но здесь «хозяин» следил, чтобы все

выполняли абсолютно один и тот же объем работ, ни на «маковую росинку»

не отличающийся от работы других артельщиков:

«За неделю либо за две до лесованья артель выбирает старшого: смотреть за работой, ровнять в деле работников и заправлять немудрым

хозяйством в зимнице. Старшой, иначе «хозяин», распоряжается всеми

работами, и воля его непрекословна. Он ведет счет срубленным деревьям, натесанным брусьям, он же наблюдает, чтобы кто не отстал от других в

работе, не вздумал бы жить чужим топором, тянуть даровщину...».

«Хозяин» сам, разумеется, работает топором, как и все остальные, но по

своей сути он является и надсмотрщиком за работой артельщиков-повременщиков, но только, как вы видели выше, он надсмотрщик с очень

крутыми полномочиями, ему даже кнут не нужен, – по его команде артель

изобьет любого артельщика за неподчинение «хозяину» артели.

И возникает вопрос: создавая колхозы, с оплатой колхозников за

трудовой день, большевики имели необходимое количество таких

надсмотрщиков? Нет, большевиков больше заботило, чтобы марксизм

процветал. Вспоминая свою жизнь, могу сказать, что русский рабочий в

коллективе такой и есть, как в описании Энгельгардта и Мельникова, но вот

таких «хозяев», как дядя Онуфрий, - с таким авторитетом у рабочих, - я

встретил, пожалуй, только одного. Я о нем рассказывал в других работах, повторюсь. Хозяин

В начале 80-х на нашем, в то время и так сплошь проблемном заводе

возникла еще одна проблема.

В цехе №4 на одной из двух закрытых ферросилициевых печах

сложилась ситуация, просто оскорбительная для завода. Одна из печей

вышла из капитального ремонта и теперь до следующего капитального

ремонта должна была работать 10 лет. После капитального ремонта печь

разогревают где-то 30-40 дней, и после этого она работает на полной

мощности в обычном режиме. Разогрев - операция ответственная, но

разогревов завод к тому времени провёл уже, надо думать, около 50-ти.

Ничего нового и неожиданного в этой операции не было, но... цех не смог её

провести! Я не знал и сейчас не знаю предыстории, но думаю, что в ходе

разогрева много раз ломали электроды, их обломки забили ванну печи, на

них наплавились карбиды, ходы металла от тиглей под электродами до летки

были перекрыты козлами. («Козел» - это обычный термин в металлургии, обозначающий что-то густое, твёрдое и монолитное там, где всё должно быть

жидким и рыхлым.) Ферросилиций получался не на подине, а где-то вверху, 117

и стекал не к летке, а выше угольных блоков, образующих внутренние

пространства печи, к кожуху печи. Печь за полгода имела несколько аварий, в ходе которых металл вытекал из стен печи в самых разных местах. Свод

печи сгорел, новый не ставили, поскольку было понятно, что и он сгорит

через день. Закрытая по конструкции печь работала в открытом режиме, да и

«работала» - это громком сказано: электроэнергию она жрала, а металла

давала очень мало.

Время шло, а ситуация на печи менялась только к худшему, в

результате «умники» стали вносить предложение заново капитально

отремонтировать эту печь. А это означало построить её заново. (Для этого

старую печь нужно было охладить, разрезать и снять 20-мм стальной кожух, пробурить шпуры, заложить взрывчатку, взорвать ванну печи, убрать руками

тысячу тонн обломков, снова смонтировать и отфутеровать печь. На всё это

нужно три месяца, огромные деньги и большое количество материалов, которые заказываются минимум за год. Но главное, всё это было

страшнейшим позором, поскольку уже лет 50 в СССР не было

ферросплавного завода, штат которого был бы не способен разогреть печь).

Думаю, что в цехе и все четыре бригады этой печи, и ИТР, в принципе,

понимали, что нужно делать, но рабочие не хотели это делать, а у ИТР не

хватало духу и, главное, способов их заставить. За отказ рабочего что-то

делать ИТР снимает с него премию, т.е. примерно 30% его общего заработка.

Но завод не выполнял план, и премий уже несколько лет не было. Рычаг, которым начальники управляют подчинёнными, был сломан, и поднять

рабочих на тяжёлое дело было невозможно. А дело, повторюсь, было очень

тяжёлым физически.

(Приношу извинения за непонятную многим терминологию, но

написать просто «рабочим надо было работать так, чтобы ж… была мокрая», я посчитал недостаточным).

Козлы, образующиеся в печи, в принципе можно убрать и каким-либо

альтернативным способом, например, дать на них флюс, иногда стружку и

т.д. Но это далеко не всегда помогает. Наиболее очевидный путь - расплавить

их, но для этого нужно подать в козел тепло в виде образующихся в тиглях

под электродами раскалённых газов. В свою очередь, для этого нужно, во-первых, пробить вручную в этих козлах отверстия, чтобы газы могли

проходить через них и нагревать их, во-вторых, непрерывно следить за

колошником и лопатами или скребками засыпать шихтой отверстия, через

которые выходят газы в других местах колошника, - направлять эти газы на

расплавление козлов. На промышленной печи, мощностью 21 000 кВА такие

операции, вообще-то, считаются невозможными. Ведь промышленная печь -

это костёр около 6 метров в диаметре, а в данном случае, еще и с очагами

пламени температурой свыше 2000 градусов. И вот нужно подойти к этому

«костру» вплотную и орудовать прутом весом килограммов в 20, либо

уголком, либо швеллером, и, помогая себе кувалдой, пробивать отверстия в

нужных местах колошника (поверхности шихты в печи). При этом на тебе

118

начинает оплавляться каска, размягчаться и стекать на грудь пластиковый

щиток, прикрывающий лицо, начинает тлеть и прогорать до дыр суконная

одежда, а ты обязан долбить, долбить и долбить эти проклятые козлы. Хотя

бы 4 часа в смену, а 4, уж так и быть, отлежись в питьевом блоке.

Печь каждые сутки обслуживают три бригады, четвёртая - на

выходном. И, естественно, у каждой бригады, принимающей печь, имелась

мечта, что эту «заманчивую» работу по обработке колошника сделают

остальные бригады. И все четыре бригады рабочих, обслуживающих печь, не

получая достойной оплаты уже полгода, тем не менее, смотрели друг на

друга, ходили вокруг печи и давали «умные» советы инженерам, что бы ещё

такого в печь дать, чтобы ты не работал, а печь заработала. Но никто из

рабочих к операциям, которые действительно могли исправить печь, не

приступал.

На нашем заводе работал ветеран, пускавший первую печь завода, -

Анатолий Иванович Григорьев. Металлург, прекрасно знавший все работы и

все специальности в цехе: на какой бы он должности ни работал, всегда был, как говорится, «в каждой бочке затычкой», т.е. всегда и везде всё проверял

сам, сам за всем следил, и не потому, что не доверял подчинённым, просто

такой по характеру человек. Помню, рассказывал бывший начальник смены о

том, как работал с Григорьевым, когда тот тоже был ещё начальником

смены: «Идёт обходить цех перед приёмкой у меня смены. Через 20 минут

возвращается и уже более грязный, чем я после 8 часов работы». Мне

Григорьев всегда был симпатичен, кроме этого, своим отношением к людям

и делу он напоминал мне киношного Чапаева. Так вот, Григорьев получил от

рабочих кличку «Тятя».

К пенсии в 50 лет он подошёл в должности начальника плавильного

цеха и стал проситься на лёгкий труд - старшим мастером. Юмор этой

просьбы, наверное, трудно понять. По моему мнению, на заводе есть две

должности, тяжелейшие по сумме ответственности, - это должности

директора и начальника цеха. И две собачьи должности - старшего мастера и

Главного инженера. Собачьи потому, что ни тот, ни другой не имеют права

покинуть завод, пока там что-то не работает или плохо работает. Только

главного инженера задерживают лишь крупные аварии, но на всём заводе, а у

старшего мастера - аварии любые, но всего на четырёх печах своего блока.

Тятю не отпускали с должности начальника цеха, поскольку, все

плавильные цеха были в очень тяжёлом состоянии, начальников, способных

справиться с этой работой, было мало, найти и подготовить достойных не

успевали, многие пробовали, да не все в тех условиях выдерживали эту

работу. Но Тятя всё же добился своего и начал работать старшим мастером, но недолго. Спустя несколько месяцев директор, не сумев уговорить

Григорьева, пошёл на беспрецедентный шаг - надавил на Тятю партией. Я, само собой, на парткоме не был, но помню репортаж с него в заводской

многотиражке. Члены парткома призывали Тятю вспомнить, как во время

войны коммунисты первыми поднимались в атаку и т.д. и т.п. Заканчивалась

119

заметка примерно так: «Анатолий Иванович встал, хотел что-то сказать, а

потом махнул рукой и сел». Так Тятя снова стал начальником цеха. Но между

этими событиями, в период своей работы на «лёгком труде» старшим

мастером, Анатолий Иванович совершил запомнившийся мне подвиг, хотя я

лично и не был его свидетелем.

Директор упросил Тятю перейти на работу в цех №4, стать на этой

проклятой печи старшим мастером и, наконец, заставить печь работать. В

этом Григорьев отказать директору не мог, он взял под своё управление печь, и недели через две она уже прекрасно работала, её укрыли сводом, и она

продолжала прекрасно работать уже без Тяти. Мне, естественно, было

интересно, что именно делал Григорьев, какие технологические приёмы

применял, и я спросил об этом у начальника цеха.

- Тятя пришёл утром, заставил всех плавильщиков в бригаде этой печи

взять шуровки и долбить ими колошник. Пока стоял рядом, они работали, потом куда-то отошёл, они сели. Тятя возвратился, схватил лопату и с

матюками начал лупить лопатой по спине одного, другого. Они тоже с

матюками взяли шуровки и снова встали к печи. И так Тятька несколько

суток без перерыва стоял возле печи и заставлял всех работать до упаду. И

печь пошла...

Почему такие выходки прощались А.И. Григорьеву? Его боялись как

человека или начальника? Ни в меньшей мере! Во-первых, на печи уже

перепробовали всё, что можно, и все если и не понимали, то чувствовали, что

та тяжёлая работа, которую заставляет делать Тятя, - это единственный

оставшийся путь к исправлению работы печи, а, следовательно, к более

лёгкой работе в недалёком будущем и к существенно более высокой

зарплате. То есть, все понимали, что Тятя старается ради них. Во-вторых, рабочие Тятю хорошо знали, знали, что он не уйдёт с печи, пока печь не

заработает, что он будет сутками тут работать, будет стоять возле них и

показывать, куда надо бить, сам хватать шуровку и показывать, как именно

надо пробивать, разве что прикорнет часок где-нибудь тут же, у печи. А

значит, он вот так - если нужно, то и лопатой по спине, - заставит работать

все четыре печные бригады, а это для русского человека самое главное – все

будут делать одинаковую работу! Теперь уже не обидно, теперь уже никакая

работа не страшна. Ну, а то, что она очень тяжелая, то для русского

работника не имеет особого значения, – лишь бы она была для всех

одинакова. Коллективизация и кулаки

Теперь следует сказать пару слов о кулаках и о том, почему

большевики объявили кулакам войну. Ведь по марксовым догмам все

крестьяне это мелкобуржуазный класс – и бедняки, и кулаки. Большевикам в

то время нужно было по 2 центнера зерна с гектара обрабатываемых земель, какая им разница, от кого их получить – от бедняков или кулаков? Ведь это

еще вопрос, сумеет ли бедняк обработать землю, а с кулака эти 2 центнера

получались с гарантией. Так что большевиков не устраивало? Ну, были бы

120

колхозы, и рядом с ними кулацкие хозяйства - чем это большевиков не

устраивало, если кулаки были теми, о ком сегодня слагаются легенды –

«исправными хозяевами»?

Но вы видели в описании Энгельгардта, что уже при самом своем

зарождении кулачество не было никакими трудолюбивыми сельскими

хозяевами, и, кстати, Россия так и не увидела от кулаков ни новых пород

скота, ни новых сортов растений, ни новых орудий труда, ни новых

сельскохозяйственных технологий. Это были сельские ростовщики,

обдиравшие крестьян самым гнусным и изощренным способом – заставляя

их работать на отработку долга в то время, когда для крестьянина было

жизненно важным работать на себя. И получали кулаки немыслимый и для

ростовщика процент.

Большевики сами крайне примитивно классифицировали кулака – тот,

кто имеет батраков. Но батраки были не выгодны даже помещикам. Крестьян

выгодно было обдирать именно так – заставляя работать на себя как бы

свободных крестьян. При этом кулаку не надо было иметь ни рабочего скота, ни инвентаря – все это обязан были иметь и содержать должник, а

дополнительную землю можно было арендовать у своих должников или у

того, кто ее не в силах полностью обработать, скажем, у безлошадных

крестьян. Более того, начинающий кулак мог даже сам выполнить легкие и

не требующие спешки операции – мог сам вспахать и засеять. А начинал он

пить кровь в самых тяжелых работах, в самое спешное время – в страду.

Я к тому акцентирую внимание на этих аспектах деятельности и

внешнего вида кулака, что существует достаточно много всякого рода

воспоминаний типа «а вот моя бабушка говорила, что их раскулачили ни за

что, просто из зависти». За что раскулачили бабушку, нужно не у бабушки

узнавать, а у тех ее односельчан, кто признал дедушку кулаком. Они

объяснят, за какую «зависть» они его ненавидели.

Повторю, в принципе, большевикам кулаки были безразличны, у

большевиков, как у государственных деятелей и марксистов, не было

необходимости конфликтовать с кулаками. Но большевики были народной

властью, а СССР был во враждебном к их власти капиталистическом

окружении, и большевикам нужна была безусловная поддержка своего

собственного народа, посему большевики не могли равнодушно относиться к

тем, кого ненавидело большинство народа.

Второе, что следует иметь в виду, это естественная гибель кулачества

при коллективизации. Ведь основой деятельности кулака являлась дача денег

(хлеба) в долг и требование возврата долга в виде отработки на кулака. Но

объединенные в артель крестьяне, если им и потребуется кредит, будут брать

его в банке, а банк требует возврат долга и проценты в виде денег, а не в виде

отработки. Кулак превращался в простого крестьянина, его капиталы

оставались без применения, он сам из элиты общества опускался в его

середину, что, очень возможно, и было самой большой обидой, наносимой

121

кулакам советской властью. Что-что, а то, что коллективизация является их

смертным врагом, кулаки не могли не понимать.

История не имеет сослагательного наклонения, тем не менее, интересно

рассмотреть вопрос удушения кулака его же методом, вернее, конкуренцией

с ним. Если вы поняли, о чем написано выше в цитатах Энгельгардта, то для

крестьянина проблемой было то, что ему осенью не хватало денег заплатить

налоги, и он вынужден был за бесценок продавать хлеб, а потом занимать

хлеб у помещика или кулака и за него отрабатывать. Если бы царь или

переместил время уплаты налогов на начало года, или создал в селах

кредитные учреждения, которые бы под 6% годовых давали крестьянам

осенью кредит, крестьяне перестали бы влачить полуголодное состояние, и

сельское хозяйство России рвануло бы вперед. Понятно, что для царя это

было невозможно – это разоряло дворян-землевладельцев, а цари по дурости

полагали, что эти паразиты-дворяне являются опорой трона.

Но вот почему большевики на это не пошли? Введи они в каждом селе

ссудную кассу, а по сути, обучи вести бухгалтерскую книгу кого-то из

хозяйственных крестьян, дай ему небольшой капитал, и он от имени

государственного банка выдавал бы кредит своим односельчанам. А

поскольку этот банкир в своем селе всех знал – кто труженик, кто пьяница, -

то выдавал бы кредиты без ошибок и залогов. Такой бы мерой большевики

удавили бы кулака конкуренцией задолго до коллективизации. Но

большевики на это не пошли.

А ведь это еще раз косвенно подтверждает, что кулаки были болью не

большевиков, и большевики о борьбе с кулаками серьезно не думали, а были

в каком-то смысле бездумными исполнителями крестьянской воли.

Но, разумеется, кулаки, уже несколько поколений владевшие деревней,

сдаваться не собирались. Менее всего, думаю, кулаки наносили вреда своим

террором. Это была не та власть, которую террором можно было напугать, поскольку, что в этом случае надо делать, власть знала. Второй вид вреда –

это когда кулаки вступали в колхоз и начинали разваливать его изнутри

путем диверсии и саботажа. Пример – Яков Лукич Островнов из «Поднятой

целины» Шолохова. Но от диверсий и саботажа остаются крупные следы, по

которым враг тоже быстро вычисляется и уничтожается.

И, думаю, что хуже всего для власти было действие кулака мало

замечаемым оружием – пропагандой.

Кулаки ведь были самыми авторитетными людьми на селе, их слово

много значило, особенно для баб, легко поддающихся панике и внушению, стремящихся как можно быстрее осуществить сиюминутное желание и не

задумывающихся о последствиях. И будучи русскими, кулаки прекрасно

понимали русского человека и могли легко играть на алчности, на желании

халявы, на страхе остаться в дураках. Что-нибудь, сказанное ими вскользь, типа: «Умные люди уже волов порезали да мясо продали, а дураки их в

колхоз погонят», - или: «Хлеб на базаре уже 10 рублей пуд, а государству

продавай по рублю – это же грабеж! Даже при царе продавали, как базар

122

скажет. Власть большевистская, вот пусть большевики своей власти по

рублю и продают, а мы люди простые – мы горбом заработанное даром

отдавать не собираемся», - или: «Не дадим хлеба – город сдохнет! Год не

отсеемся, и сдадутся большевички!», - или: «Косой машешь, горбатишься – и

один трудодень! А Иванова сучка в конторе сидит и тоже один трудодень!» -

распространяясь по селам, давало мгновенные разрушительные эффекты безо

всяких поджогов и пожаров.

А большевики, создавая колхозы, к сожалению, делали все, чтобы

пропаганда кулаков стала как можно более эффективной. Племенные особенности

Еще один момент. Голод начала 30-х был не всесоюзным, он охватил

только Украину и области, в которых было высоким влияние украинского

(малороссийского) мировоззрения – области донских и кубанских казаков.

Великороссы и белорусы проводили коллективизацию не без кулаческого

сопротивления, но все же и без маразма голода. Один из комментаторов этой

работы вспоминал: «Моя бабушка, ныне покойная, проживала до войны в

Угличском районе Ярославской области. Это нечерноземье. Так вот, по ее

словам, до войны их семья получала в колхозе на трудодни 300 пудов хлеба, кроме всего прочего. К тому же имелась своя скотина, огороды. Колхозники

покупали мебель-буфеты, костюмы-тройки и прочие не слишком нужные

крестьянину вещи. Поэтому ни о каких народных страданиях из-за кровавых

большевиков речи не было. Более того, на Сталина молились, за худое про

него реально могли забить. Без всякого НКВД, о котором в деревнях только

слышали, но реально практически не сталкивались».

Я объяснял эту разницу протекания коллективизации тем, что

крестьяне черноземных областей (украинских и казачьих) пахали землю

волами, а нечерноземных (великорусских и белорусских) - свои супеси

пахали лошадьми. Поэтому производительные силы собственно России не

пострадали от уничтожения волов, поскольку там их и не было.

Но это не вся причина, поскольку и по своему мировоззрению

малороссы достаточно сильно отличаются от остальных русских племен.

Великороссы из разных областей России тоже отличаются друг от друга

своим видением мира, но у них было общее – невозможность выжить

сельским хозяйством в случае неурожайного года, а в некоторых

перенаселенных областях нечерноземной России – и в случае урожая.

Посему эти области веками давали России рабочих самых разных

специальностей – все города России были построены руками крестьян, практически все великорусские крестьяне имели рабочие специальности для

работы в свободное от сельхозработ время. Причем крестьяне имели не

только привычные для нас рабочие профессии, Энгельгардт, к примеру, описал не только деревни, специализирующиеся, скажем, на земляных

работах, он приводит в пример и деревню, крестьяне которой веками

специализировались на ветеринарии. В свободное от сельхозработ время -

весной и осенью - крестьяне этой деревни уходили по данным им

123

деревенской сходкой маршрутам по округе и холостили скот, при

необходимости и лечили его, тогда эта профессия называлась «коновал».

Мой прапрадед Архип, великорусский крестьянин, пришел на Украину

в Новомосковский уезд Екатеринославской губернии из Курской губернии на

те же сезонные заработки, и тут его моя прапрабабка и окрутила.

Поэтому стремление великороссов жить большой семьей и не

разделяться, объясняется не только желанием сократить расходы, но и, главное, желанием иметь возможность отпустить мужчин семьи на отхожие

промыслы. Энгельгардт рассказывает:

*» «Я знал очень зажиточное граборское семейство, состоящее из

трех женатых братьев, следовательно, 6 работников. Из такого

семейства, весною и осенью, два брата уходят на граборский заработок в

артелях, а один брат с тремя женками остается дома и успевает, исполняя

в то же время должность сельского старосты, выполнить все полевые и

домашние хозяйственные работы: у нас женщины пашут, молотят и в

некоторых деревнях даже косят.

* С ледовательно, семейство из трех пар, без ущерба для своего

хозяйства, может отпускать весною и осенью на сторонний заработок

двух человек, или 1/3.

К 1-му июля два брата, находившиеся на граборской работе, возвращаются домой, где остаются до 1-го сентября. В это время все

шестеро самым усиленным образом работают в своем хозяйстве, в

особенности на покосе, для чего и приберегают себя на работе в весеннюю

упряжку.

* Проработа в страдное время дома, наготовив сена, убрав хлеб и

посеяв озимь, два брата опять идут на граборский заработок, а один брат с

тремя бабами остается дома и успевает убрать яровое и огородное, обмолотить хлеб, обработать лен и пр. Следовательно, осенью опять 1/3

людей из двора уходит на сторонний заработок.

* З имою граборских заработков нет, и потому граборы занимаются

другими работами: обжиганием и развозкой извести и плиты, резкой и

возкой дров, молотьбой хлеба по господским домам, бабы же прядут и ткут

полотна. Зимою двор мог бы отпускать на сторонние заработки или

заниматься дома сторонними, нехозяйственными работами, 2/3 или, самое

малое, 1/2 людей.

* К то ясно сознает суть нашего хозяйства, тот поймет, как важно

соединение земледельцев для хозяйствования сообща и какие громадные бо-гатства получались бы тогда».

Но, что тут следует подчеркнуть - в таком неразделенном хозяйстве

хозяином будет кто-то один из братьев-граборов, а остальные будут как бы

батраки в этом хозяйстве. Работая на известковых карьерах или обмолачивая

помещику хлеб, все братья опять батраки.

То есть, хотя работа батраком и великороссам очень не нравилась, но

некуда было деваться – земля не кормила. Отсюда все несуразности

124

организации большевиками колхозов по принципам некоего предприятия с

начальниками и работниками, великороссами воспринимались менее

болезненно - великороссы к статусу наемного работника были более

привычны.

А малороссы, наоборот, – непривычны! Чернозем мог кормить весь

год, посему в отхожие промыслы малороссы не ходили, зимой занимались

ремеслом на дому, в батраки нанимались редко. Мой дед, к примеру, был

стельмахом, он и при царе, и в колхозе зимой строил телеги, я еще их застал

у него во дворе, хотя дед уже давно был на пенсии.

Особенности мировоззрения малороссов тех времен возьмем из

этнографического очерка описания России под редакцией В.П. Семенова-Тян-Шанского. Этот труд сообщает:

« Вообще малорус нелегко расстается со своими обычаями или

заимствует чужое. «Лучше свое латане, ниж чуже хапане» («Лучше свое

заштопанное, чем чужое краденное»), - говорит, он, и даже в настоящее

время (начало XX века), когда обособление теряет всякое историческое

оправдание, в его быте можно видеть много резко отличающего его от

соседних племен.

Высокое развитие личности, возвысившейся во времена казачьей вольной жизни, и которую не успело стереть

крепостное право, делает малоруса весьма самостоятельным, врагом слепых авторитетов. Отсюда понятна его

любовь к самостоятельному хозяйству. «Добра спилка - чоловик та жинка» («Хороший союз – муж и жена»), - говорит

он и спешит отделиться, как только женится и заводит свое хозяйство.

…Не признавая ничего стихийного, давящего личность, будь то

основанная на старшинстве власть большака в большой семье или

большинство голосов в общине, малорус в то же время склонен к

общественным организациям, основанным на взаимном соглашении и

годности сочленов.

Доказательством этому может служить живучесть всевозможных товариществ, братств, артелей и

других ассоциаций. В настоящее время эти организации представляют часто уже форму, лишенную содержания, как

остатки учреждений подобного рода, густою сетью покрывавших Малороссию в период ее самостоятельной жизни.

Так, от некогда процветавших здесь цехов и промышленных товариществ остались встречающиеся и ныне артели

рыболовов, жнецов, чумаков, гончаров (в с. Хомутце Миргородского у.). Но, кроме того, сохранилось братское единение

и не на почве труда, а благотворительного характера, или, еще чаще, имеющее целью поддержку и украшение церкви.

Эти же задачи - поддержка и украшение церкви и благотворительности - сохранились главным образом и в остатках

других организаций с исчезновением тех специальных целей, с которыми они были основаны». (Заметьте, и граборы

первым делом делали отчисления на церковь).

…К распространенным формам общественных союзов следует отнести еще обычай толоки - «помогати

хлеба святого збирати» («помочь хлеб святой убрать») за одно угощение. Наконец, сюда же относятся общественные

обеды в храмовые праздники, устраиваемые местами на общий счет, причем для заведывания ими избираются особые

братчики».

То есть мы видим исключительное стремление украинца быть самостоятельным хозяином, при том, что и на

Украине земля была в общинном владении. Но и это не все, но предварить дальнейшее хочу собственными

воспоминаниями.

Мне было лет 12-13, дедушка Федор, живший в селе Николаевка, будучи по делам в городе, зашел нас

проведать, но появился он часа в 2, когда до прихода родителей с работы оставалось еще часа 4. Но я уже понимал, что

дедушку нужно покормить. Я слетал в подвал, набрал картошки, соленых огурцов и помидоров, бодро почистил

картошку, порезал, разжег керогаз, поставил на него сковородку, но сам я картошку раньше не жарил, поэтому

вознамерился высыпать ее сразу на сковороду. Наблюдавший за мною дед остановил меня: «Ты, что – собрался

картошку на воде жарить?» (из-за этого «жарить на воде» я этот случай и запомнил). Я пошел в кладовую, нашел там то

ли сало, то ли масло и под руководством деда пожарил не только картошку, но и вбил в нее яйца. Подал это на стол и

мы с дедом поели, по крайней мере, до того момента, когда пришедшая с работы мама не приготовила обед, дед с

голоду не помер.

Несколько лет спустя, возможно я был уже студентом, я поехал к дедушке и бабушке в село на поезде. Сойти

нужно было на полустанке, назывался он Тюрюк - по имени смотрителя этого полустанка, расстрелянного немцами за

то, что был партизаном. Мимо его могилы и шла дорога на село, но до него было «три километра с гаком (с крюком)», то есть, может, и все 5. И идти надо было по жаркой летней степи, мимо полей, да еще и с грузом, то есть для

125

горожанина, не ходящего пешком на такие расстояния, это было не в радость. Зашел во двор, сразу вытащил из колодца

ведро холодной воды и припал к ней. А дома был только дедушка, бабушка, как выяснилось, была на «помочах» -

помогала кому-то «мазать» (штукатурить) вновь построенную хату. Дед тут же послал за нею какого-то

подвернувшегося малолетнего родственника, но бабушка, видимо, все же решила закончить свой участок работ и не

поспешила, поэтому дедушка оказался в моем положении – ему надо было меня накормить. На столе в летней кухне

стояла хлебница с остатками хлеба от завтрака (хлеб бабушка пекла раз в неделю, поэтому он был соответствующий), дед пошел в огород и долго выбирал там арбуз, сезон которым еще не наступил. Наконец, сорвал, разрезал, арбуз был

едва розовый, но он мне его предложил вместе с хлебом. Наконец, пришла бабушка, развязала фартук, сняла с его

тесемки ключ, открыла кладовую и начала доставать оттуда все необходимое для еды. Тут я понял, что дедушка не

имеет никакого доступа к еде в доме, но мне казалось, что это такой порядок только в семье моего деда. Оказалось, что

нет, оказалось, что это так и положено.

У Энгельгардта мы читали, что даже у смоленских крестьян то, что жена в свою пользу откармливает хряка

или засевает нивку, вызывало возмущение. А вот этнографический очерк Семенова об обычаях малороссов сообщает:

«В малорусской семье женщина занимает весьма высокое положение. Все домашнее хозяйство вверяется в ее

распоряжение, так как «без хозяина двор, без хозяйки хата плачет». «Жиноцьке» хозяйство, в которое хозяин не

вмешивается, составляют: «дробина» (мелкая птица), продукты огорода, конопля и лен, мука, крупа для харчей, молоко, сало. Превосходя энергией и практичностью своего мужа, нередко склонного к тому же к чарке, малороссиянка фактически является обыкновенно главой семьи. В случае семейных несогласий, в которых она очень

редко представляет собой страдающее лицо, практикуется расходка, формальный же развод – явление, незнакомое

малороссийской жизни.

…Не

менее

интересен

встречающийся

местами

обычай

«понедилькования», празднования понедельника, указывающий на остатки

весьма правильной организации замужних женщин. В местностях, где этот

обычай распространен (напр. в м. Борисполе Переяславск. у., где прежде

было женское братство и союз мироносиц), родители невесты на сговоре

выговаривают ей право пользоваться свободой в понедельник. В

большинстве случаев в этот день женщины работают для себя или шьют

приданое дочерям; в некоторых же селениях компания замужних женщин

проводит понедельник в корчме, пропивая имущество, принадлежащее лично

им».

То есть влияние баб на коллективизацию на Украине было огромным,

поскольку главой дома мужики очень часто были только номинально, а, на

самом деле, « малороссиянка фактически является обыкновенно главой

семьи».

Правда, отвлекусь, такой половой распущенности, которую описал

Энгельгардт, на Украине не было, опять-таки, по причине добровольного

объединения мужчин, вернее, будущих мужчин.

«Остатки прежних «молодших братств» - неженатой молодежи, -

корни которых, как мы видели, заходят еще в отдаленную первобытную

эпоху, представляет собою «парубоцтво», - сообщают Очерки. - В эту

организацию может вступать всякий хлопец, с согласия родителей, по

достижении 16-17 лет, если только его старший брат не состоит в

парубках. Обряд принятия в парубки, сопровождаемый непременно

магарычем, называется «коронуваньем». Все члены братства считаются

равными, «товарищами», во время же общественных работ они выбирают

себе атамана. …Общественное положение парубка очень высоко. Он

может на сходе заступать своего отца, а также, в случае провинности, его

не отдают на поруки отцу, но судит сельский сход. Парубкам, наконец, принадлежит исключительное право посещать «музыки», «улицы» и

«вечерницы», играть роль бояр на свадьбах. Любопытно также, что

126

парубоцтво является хранителем девичьей чести, строго карающим

провинившихся».

Таким образом, если еще и учесть, что малороссы по своему характеру

являются чрезвычайно упорными (упрямыми?), то ожидать успехов

коллективизации без понимания особенностей русского народа заведомо не

приходилось.

А Маркс об этом ничего не написал! Подытожим осмысление

Русский человек высоко ценит общество, в котором живет или

трудится, высоко ценит потому, что это общество веками давало ему защиту

для жизни в очень суровых условиях жизни в России

Из-за этого ему очень важно, как он выглядит в этом обществе – не на

последних ли ролях? И если он не способен или по моральным причинам не

будет стремиться выдвинуться на первые роли, то для него жизненно

важным для жизни в обществе является равенство.

Русский человек внутренне готов ради общества на любую тяжелую

работу, однако:

- он охотно схитрит и постарается эту работу полностью или частично

переложить на других, поскольку это приподнимает его в собственных

глазах;

- по тем же соображениям ему ценно нечто бесплатное от общества;

- он знает, что все такие умные, как он, посему строго следит, чтобы

никто не пользовался никакими преимуществами, недоступными ему, и

подобные преимущества других воспринимает, как личную обиду;

- индивидуальные трудовые преимущества других людей (таланты или

просто большую силу), недоступные ему, русский человек считает

несущественными и не видит в них основания для материальных, а часто и

моральных преимуществ таких людей в обществе.

К этому следует добавить разные способности людей даже при

одинаковом трудолюбии – не все имеют таланты заниматься тем делом, которым они занимаются.

В результате, если русский человек имеет талант заниматься своим

делом, то он предпочтет индивидуальную деятельность – предпочтет быть

полным и единоличным хозяином своего дела.

Если у него нет талантов, то он предпочтет стать батраком

(бюрократом в научных категориях).

Однако все свойства русского человека останутся при нем в любом

коллективе – и в обществе единоличных хозяев, и в обществе батраков. И в

обществе, созданном русскими людьми на добровольных началах и по их

правилам, и в обществе, в котором не они устанавливают правила.

Нет ни времени, ни желания перебирать все народы мира, чтобы

установить, насколько оригинальными являются эти свойства русских

людей, но у русских людей эти свойства имеются или имелись до самого

127

недавнего времени, когда Россия была еще русским государством, а не

ограбляемой колонией с идеологией чужого народа. Мировоззренческие шибки коллективизации

Теперь вернемся к 20–30-м годам прошлого века – ко времени создания

большевиками из русских людей трудовых коллективов для работы в

сельском хозяйстве.

Мне неизвестно, сколько большевики мучились, создавая устав

колхозов, но по чисто западному пути создания акционерных обществ с

паем, зависимым от вносимого вклада, они не пошли. Паем стало трудовое

участие в годовом круге крестьянских работ – в принципе это по-русски, однако этим паем стал не результат работы человека, а время его работы на

этот результат – трудодень. Это было грубым надругательством над

мировоззрением русского человека, вне зависимости от того, хозяин он по

своим личным качествам или батрак. Русские никогда не создавали артели на

таком принципе, для них подобная форма артели является работой на какого-то барина, не имеющая никакого отношения к их добровольному

объединению.

И ситуация была тупиковая – большевики не могли ничего придумать,

а крестьяне не могли им помочь советом, ведь если бы русские крестьяне

знали, как организовать сельскохозяйственную артель, они бы организовали

колхозы еще при крепостном праве.

Начнем с того, что крестьянская община, как я уже писал, всегда очень

тщательно делила землю сначала по сортам, а уж потом по количеству

работников, в результате в некоторых деревнях исчислялось до 15 сортов

земли в зависимости от ее плодородия и удобства обработки. И у каждого

крестьянина были полоски всех видов земель – было абсолютное равенство

землепользования. Некоторые деревни не делили землю так, чтобы каждому

досталась земли абсолютно всех сортов, а тщательно высчитывали, сколько

прибыли может принести тот или иной участок общинной земли. И

общинную землю делили на участки только по количеству крестьян, но

каждый участок имел площадь в зависимости от его прибыльности – высоко

прибыльные земли были меньшей площади, а низко прибыльные – большей.

И когда при разделе земли бросали жребий, кому какой участок должен

достаться, то на жребий могла выпасть и плохая земля, но ее было много, и в

сумме она давала такую же прибыль, как и участки хорошей земли. Обид не

было. А в колхозе абсолютно вся земля обрабатывается одним клином, и

даже если все колхозники до одного пашут землю, то и в этом случае затраты

труда на разных участках общего колхозного поля не равны, то есть

трудодень не равен трудодню.

Мало этого, при одинаковом виде работ теоретически еще можно было

бы их уравнять – крестьяне имели опыт того, как это делается. Но ведь

коллективизация предусматривала специализацию – в этом ее огромный и

главный хозяйственный смысл! Однако специализация это разные виды

работ. Разные! То есть, русский человек просто не способен был сравнить

128

эти работы даже в их тяжелой части и, следовательно, не мог их уравнять.

Пахота не равна косьбе и не просто не равна по затратам физической и

умственной энергии, а просто это разные работы. Работа сеятеля не равна

работе скотника, а последняя не равна работе доярки – это просто разные

работы. И все эти работы не равны работе бухгалтера или секретарши

председателя, как бы добросовестно те ни относились к своим обязанностям.

А всем один и тот же трудодень?? Только через 15 лет Москва

очухалась и ввела за разные работы разное количество трудодней – от 0,5 до

2,5. Но это опять таки была оплата не за результат работы, а за трудовой

день, опять повременка.

А тогда, в начале 30-х, это ведь были односельчане, знающие друг

друга, как облупленных. Они знали и кто ленив, и кто туповат, – знали, кто и

как может работать. И им была ненавистна сама мысль, что на их труде эти

ленивые и тупые будут паразитировать и смеяться над тружениками –

«дураков работа любит!». В общем, подобная «артель» это настолько не по-русски, что вся эта затея с коллективизацией должна была бы сдохнуть, не

начавшись, если бы…

Если бы большевики уже не имели на селе огромные массы своих

сторонников – людей, понимавших, что это их власть, и эта власть хочет

светлого будущего для них. Тех крестьян, кто 10 лет спустя отстоял свою

власть в тяжелейшей войне с Европой. А в ходе коллективизации эти люди

отстояли технический прогресс на селе, хотя им тоже были ненавистен

порядок оценки труда, им тоже, причем, добровольно, пришлось наступить

на свои взгляды на абсолютное равенство. Остальные крестьяне, обыватели, которых не волновала власть, особенно обыватели на Украине и в областях

казачьих войск, наступили на свои взгляды от бессилия: идти на поводу у

кулаков, сопротивляться власти и затягивать голод они уже просто не могли

– понимали, что «против мира не попрешь».

Что,

собственно,

создали

большевики

под

вывеской

сельскохозяйственных артелей? По своей организации это были слепки с

организации промышленных предприятий, но только с весьма слабой

трудовой дисциплиной и своеобразным способом оплаты труда (который, кстати, со временем все больше и больше приближался к оплате труда в

промышленности). Да, колхозы обеспечили мощный, невиданный ранее в

России прогресс сельского хозяйства, обеспечили его продовольственную

независимость

и

недостижимый

сегодня

уровень

потребления

высококачественных продуктов питания в СССР. Но колхозы не были

идеалом – не были тем, что можно было бы создать, если бы действовать с

учетом русского мировоззрения.

Вот, в принципе, и все, но закончить я обязан теорией управления

людьми, общей для всех народов. Я понимаю, что «теория» это скучное

слово, но, как говориться в одном популярном раньше фильме: «Надо, Федя, надо!».

129

Глава 8. ТЕОРИЯ УПРАВЛЕНИЯ ЛЮДЬМИ Понятие Дела

Всем и всегда нужен добросовестно работающий персона, а уж во

времена кризисов – тем более. А что это такое - «человек добросовестно

работает»? Это описание поведения человека. А что такое «бездельник»? Это

тоже описание поведения человека.

А есть ли объективные законы, то есть, такие законы, которые бы вне

воли человека определяли его поведение? Да, есть. И вот то, как в процессе

управлении людьми действуют законы их поведения, и является теорией

управления людьми. Ниже мы этим законами и займемся, но новая теория

требует и новых понятий, и для начала начнем с такого понятия, как Дело.

Когда я использую это понятие в том значении, которое я этому

понятию придаю, то в первую очередь имею в виду результаты труда

человека, а не какой-то процесс. И эти результаты должны быть нужны тому, кто их получает.

Поэтому я даю такое определение Дела:

Дело - это результат труда человека, за который истинные потребители готовы платить

Что значит, «платить»? Плата может быть разной, - обычно это деньги.

Но это может быть прямой обмен и товарами, и услугами. А иногда платой

может быть честь и слава, которые потребитель Дела оказывает исполнителю

за столь огромное Дело, что денег для его оплаты может и не хватить. В

любом случае, главным признаком того, что человек делает Дело, является

готовность потребителя за него платить.

В определении я употребил глагол несовершенного действия «готовы

платить», а не «платят». Сегодня истинные потребители Дела редко имеют

возможность платить лично. Государство изымает у них, посредством

налогов различных видов огромные суммы и платит за них людям, делающим Дело на государственной службе. Ведь то, что ни один из нас

непосредственно не платит солдату и милиционеру, учителю и врачу, не

означает, что мы не стали бы им платить за их Дело лично сами. Мы готовы

за это платить.

Я прошу вдуматься в понятие «Дело» потому, что оно является основой

всех остальных рассуждении и выводов книги. Остерегитесь считать это

понятие слишком простым, нудным и малополезным умствованием, поскольку понимать, что является Делом, - очень практично, и я попробую на

собственном примере убедить вас, что способ мышления от Дела годится во

всех случаях жизни и на всякой должности. Польза от понимания Дела

С 1973 по 1995 год я работал в различных должностях на Ермаковском

заводе ферросплавов – крупнейшем в мире предприятии в своем бизнесе.

Году, думаю, в 1990 звонит мне по прямому телефону директор

С.А.Донской, талантливейший руководитель и директор, что называется, «от

130

бога», и медовым голосом сообщает, что посылает ко мне «двух товарищей»

и очень хочет, чтобы я решил их вопрос.

Заходят ко мне двое мужчин и рекомендуются заместителем

председателя правления и работником московского банка «Столичный», о

котором я впервые тогда и услышал. Сообщают мне, чего они хотят, и тут я

понял, почему шеф меня голосом предупредил быть сдержанным: за такое

предложение мало было послать в традиционные места – это было слишком

близко или мелко. Мы – госпредприятие, мы основную массу (около 80%) своей продукции поставляли по госзаказу и госценам предприятиям СССР.

Оставшуюся часть продавали на экспорт по мировым ценам, причем

«ножницы» в то время были огромны. Если внутри СССР ФС-75 стоил где-то

около 200 рублей за тонну, то на границе или в порту Венспилса около 400

долларов, углеродистый феррохром за тонну хрома стоил 230 рублей, а на

Западе – 1500 долларов. При этом уже существовал «компьютерный курс», по которому доллар стоил около 100 рублей. Так вот эти «два товарища» из

банка «Столичный» просили продать им чуть ли не 30% годового

производства этих сплавов по госцене! Получалось, что мы должны были

отдать им всю прибыль от экспорта, более того, еще и пойти на

невыполнение госзаказа и остановку отечественных заводов. Предложение

было наглым до изумления!

Но тон шефа! Я понял, что шеф не смог найти решение сам и надеется,

что я найду такое решение, при котором мы бы и послали «Столичный»

подальше, и при этом как бы и не виноваты были, что не исполнили

«просьбу» тех, кто давил на Донского откуда-то очень высокого кресла.

Я спросил, собираются ли они эти пару сотен тысяч тонн ферросплавов

продать за границу (для чего же еще он им нужен?), но, к своему удивлению, увидел, что этот вопрос они поняли, но прямо мне ответ тоже не дают. Меня

это даже заинтриговало – что же эти сукины дети из «Столичного» задумали?

И я им заявил прямо.

- То, что вы хотите, не решаемо в принципе. Как я понял, вы сами не

понимаете, что вам нужно. Если не собираетесь продавать наш металл по

мере выплавки, то в СССР нет склада, на котором вы смогли бы разместить

то количество металла, которое хотите купить. Как я понимаю, эта сделка

является частью проекта, суть которого вы нам не сообщаете, либо не знаете

ее. И я не знаю, смогу ли я вам помочь, если узнаю суть, но сейчас точно

помочь ничем не могу. Посему рассказывайте нам все до конца, или

прощайте.

Они вышли, но прошло несколько минут, и снова звонок по прямому

телефону от Донского – они снова оказались у него, и он их не послал! Да, дело серьезное – на шефа давили как никогда! Я спросил, снял ли шеф

трубку (чтобы мои слова не были слышны в кабинете), он подтвердил, и я, обрисовав ему ситуацию. Сказал, что завод может оправдаться перед теми, кто на нас давил, тем, что «Столичный» не объясняет нам суть дела, а без

этого мы ему не можем помочь. Конечно, это хилая «отмазка», но все же

131

хотя бы что-то для разговора Донского с теми, кто нас насиловал. Шеф

понял, повесил трубку, и я решил, что мы от этих нахалов избавились, но

через час они снова были у меня, однако теперь уже с сообщением, что они

разговаривали с председателем правления (надо думать – со Смоленским), и

он им разрешил ввести меня в курс дела.

Суть вот в чем. Предавшие СССР правительство и ЦК КПСС начали

разворовывать страну, создавая себе будущие кормушки и каналы перекачки

денег – так называемые коммерческие банки. По идее, внедряемой в мозги

советским людям, эти банки должны были убедить население нести к ним

свои сбережения и из этих денег выдавать кредиты под высокоэффективные

проекты и т.д. Но как много дураков доверило бы свои деньги этим бывшим

завлабам и гинекологам, пусть и самой талантливой национальности в мире?

Поэтому, под прикрытием этой идеи, Госбанк СССР начал выдавать

коммерческим банкам государственные ресурсы. Преступление было уже в

том, что это были наши деньги – деньги, заработанные народным хозяйством

СССР, и выдавать их надо было нам – предприятиями, а Госбанк выдавал их

этим прощелыгам для спекуляций. В том числе он выдал огромные деньги и

«Столичному».

Тот, само собой, задумал элементарную по тем временам спекуляцию –

оплатить сделку по закупке на Западе чего-либо, типа персональных

компьютеров – здесь спекулятивный курс доллара доходил до 150 рублей. Но

чтобы оплатить компьютеры, «Столичному» нужны были не рубли, а

доллары. И с этим проблем не было – какой-то банк на Западе сходу

предложил «Столичному» кредит в 100 миллионов долларов.

Однако была трудность: «Столичный», чтобы получить такой кредит, должен был предоставить западному кредитору залог, и этот залог должен

был иметь вид ликвидного на Западе товара. Ни перевозить его на Запад, ни

продавать его там не требовалось - главное было в том, чтобы «Столичный»

владел этим залогом на правах собственника. Вот банк и приехал к нам

купить такой товар на сумму залога.

Решение у меня возникло немедленно, хотя это, конечно, не совсем

так. Ведь до этого времени я уже много лет занимался принципами

управления людьми и знал очень распространенную ошибку, особенно

присущую бюрократам, - не видеть Дело, не видеть то, что действительно

нужно потребителю! Ведь «Столичный» ломился к цели только тем путем, который видел, не понимая, что этого пути, по сути, нет, не видя, что это

действие не выполнимо.

Что нужно было банку? Правильно оформленные и достоверные

бумаги о том, что «Столичный» в виде залога купил ценностей на нужную

сумму. На тот момент Делом для «Столичного» были эти бумаги и ни что

иное. Но для получения этих бумаг банк пошел по привычному пути – решил

купить эти ценности и именно это действие стал считать Делом, но, повторю, это было не Делом, а только действием по достижению Дела, причем, неосуществимым действием.

132

Когда я понял, что «Столичному» действительно нужно, - что является

для него Делом в данном случае, - я тут же согласился продать им весь

необходимый металл и попросил «двух товарищей» с часик погулять, пока я

подготовлю договоры. Быстренько написал тексты, секретарь отпечатала, и к

приходу «двух товарищей» я их этими договорами порадовал.

По основному договору, предназначенному для предъявления в

западный банк, банк «Столичный» в течение недели переводил заводу на

счет всю сумму сделки, а я им продавал и хранил на складах своего завода

требуемое количество металла, обязуясь отправить его в любой момент тому, кому «Столичный» определит. Я уже давно работал с западными партнерами, поэтому изготовил нужную бумагу так, что к ней не подкопаешься. Однако к

этому договору было секретное приложение, в котором стороны

договаривались, что завод купленный банком «Столичный» металл никогда и

никому отправлять не будет, а полученные за эту «продажу» деньги никогда

не вернет. Когда «товарищи» поняли, что именно я им предлагаю, они

изумились.

- Получается, что мы переведем вам огромную сумму в рублях, а вы

нам – ничего?!

– Как это ничего? А вот эти бумажки?

– Но ведь это же получается фикция!

– Ну, не совсем фикция, поскольку договор на покупку выглядит ведь

как настоящий. О секретном приложении к нему никто знать не будет. Да и

потом, не могу же я упускать такой случай и не продать вам фикцию, если с

вас за нее можно взять хорошие деньги? Звоните начальству, согласовывайте

условия сделки!

Они уехали на почту, поскольку не хотели разговаривать при мне, а

сотовых телефонов еще не было, приехали через какое-то время с

сообщением, что в Москве тоже поразились, но деваться было некуда –

согласились.

Закончу. «Столичный» довольно быстро «прокрутил» западный кредит

(я возил ему подтверждения о том, что храню залог, два или три квартала, потом необходимость в этом отпала). В последнее мое посещение банка на

Пятницкой (они в это время капитально ремонтировались), я получил

приглашение перейти к ним на работу с окладом в 2 млн. рублей в год (у

меня в это время зарплата была где-то около 1,5 тысяч в месяц). Я отказался, причин было много, но главная в том, что и эта работа, и эти люди мне не

нравились.

Но речь не об этом, а о том, что «мышление от Дела» – это очень

практичный способ поиска решения любых проблем. Дело – свято, только

оно имеет значение, а все остальные действия по достижению Дела не святы

и значения не имеют.

Поэтому выделим:

Дело - это результат труда человека, за который истинные потребители готовы платить 133

О власти

На что, забегая вперед, нужно обратить особое внимание. Плата, поступающая от Дела, - это поощрение исполнителю Дела, отсутствие платы

– это наказание исполнителю. Очень трудно, пророю, представить свое Дело

в виде начальника, тем не менее, надо четко представлять себе это главное

свойство Дела:

Дело имеет возможность поощрять и наказывать своего исполнителя.

И от нас, руководителей, зависит, предоставим ли мы Делу эту

возможность или не предоставим, но об этом ниже.

Теперь задумаемся над таким, непрерывно используемым в управлении

людьми понятием, как «власть».

Казалось бы, какая тайна для нас может содержаться в слове «власть»,

чтобы специально говорить о нем?

Не спешите, поскольку даже формально наиболее эрудированные

специалисты слабо представляют, что это такое. К примеру, в годы

перестройки в телевизионной игре «Что? Где? Когда?» ведущий задал

команде

эрудитов,

команде

действительно

знающих

и

порою

сообразительных людей, казалось бы, очень простой вопрос: «Как

называется человек, подчиняющийся своему начальнику?». Вопрос, на

который каждый должен немедленно найти ответ, оказался даже эрудитам не

по зубам. Они не знали и не смогли сообразить, что такой человек называется

«бюрократом», и крайне поразились, узнав об этом. Но ведь они знали, что

первая часть слова «бюрократ» (французское слово «бюро») означает, кроме

определенной формы мебели, руководящий орган и, следовательно, просто

начальника. Они знали также, что вторая часть слова «кратос» в переводе с

греческого означает «власть». Так в чем же дело? ВЛАСТЬ -

ЭТО

СПОСОБНОСТЬ

И

ВОЗМОЖНОСТЬ ОПРЕДЕЛЯТЬ ПОВЕДЕНИЕ ЛЮДЕЙ.

Это понятно, но подавляющая часть людей неправильно представляет

себе природу власти, поскольку считает, что власть возникает от

начальника, - от данных ему кем-то прав, от его приказаний. Но это в корне

не верно!

Основа власти - в подчиненном этой власти, а не во властных

полномочиях начальника, и возникает власть только тогда, когда

подчиненный начинает исполнять команды начальника, когда

подчиненный или просто человек считают для себя выгодным подчиниться

тому, кто осуществляет власть. Понятие «выгода» не надо суживать: если

носитель власти за неправильное поведение расстреливает, то большинство

сочтет для себя выгодным иметь правильное поведение. Пока вы никому не

подчиняетесь, никто не имеет над вами власти, - власть отсутствует, ее

нет. В создании власти главное лицо - подчиненный.

Вот из-за непонимания этой природы власти и возникло представление

о бюрократах, как о неких начальниках, сидящих в бюро и конторах и

134

выдумывающих противные народу приказы. Конечно, это действительно

бюрократы, но не потому, что они командуют, а потому что они в свою

очередь подчиняются вышестоящему «бюро».

Власть имеет тот, кому подчиняются. Еще раз – не тот, кто

командует, а тот, кому подчиняются.

О поощрении.

Итак, вы поняли суть власти и теперь вам необходимо ее добиться -

сделать так, чтобы ваши подчиненные подчинились либо лично вам, либо

тому, кому вы сочтете нужным. Подчеркну, вы, руководители, можете

подчинить работника или себе, или тому, кому вы сочтете нужным

подчинить.

Подчинение человека кому-либо или чему-либо, это то, что называют

поведением этого человека. Строго говоря, каждый из нас законы поведения

людей использует точно так же, как мы используем закон всемирного

тяготения, хотя мало кто из нас в состоянии вспомнить его формулировку.

Применительно к нашим задачам сформулируем эти законы. Первый закон -

это закон собственно поведения человека.

Человек действует так, чтобы в результате получить максимально

необходимое ему поощрение и минимальное наказание.

Как правило, люди очень узко трактуют понятия «поощрение» и

«наказание», а ведь на самом деле это очень широкие понятия. Обычно это

деньги, но если в обществе ценится честь и слава, то и они. Поощрением

может быть также отсутствие наказания.

Обобщая, можно дать следующие определения:

Поощрение - это приобретение чего-то ценного для данного

человека, а наказание - потеря этого ценного.

Для человека его труд, да и просто его время также являются

реальными ценностями, поэтому у первого закона поведения людей есть

следствие:

Человек стремится достичь результат своей деятельности с минимальными затратами для себя

А второй закон поведения людей является одновременно и основным

законом власти.

Человек подчиняется той инстанции, которая поощряет или наказывает его.

Но нам более интересно следствие второго закона, которое также не

является чем-то необычным, но очень важным для понимания принципов

управления:

Каждый человек делает только то, что указывает ему инстанция, которая поощряет или наказывает его.

Цель власти – поведение подчиненного

Уточним понятия. Подчиняться – это значит иметь то поведение, которое требует иметь та инстанция, которой подчиняются.

135

Думаю, что многие под словом «инстанция» подразумевают человека

или группу людей, - командиров. Это тоже слишком узко. Разве такой

властной инстанцией, заставляющей Человека действовать, не может быть

его любопытство, его желание узнать новое, его желание творить?

Следствие второго закона поведения людей (при чтении закона с

конца) становится очень важным вторым законом власти, действие которого

будет показано в дальнейшем:

Тот имеет реальную власть, чьи указания, что делать, исполняет подчиненный.

Для этого требуется, чтобы подчинившая его инстанция, - та, которой

мы даем власть над ним, - имела возможность поощрять и наказывать данного человека.

Первой такой инстанцией, разумеется, являемся мы, начальники. Нам

вместе с должностью дают право и возможность поощрять и наказывать

вверенных нам подчиненных, это дает нам власть над ними, то есть, дает нам

возможность требовать от них нужного нам поведения В свою очередь это

дает нам возможность управлять подчиненными – делить между ними

порученное нам Дело и добиваться его исполнения по частям. Выстраивается

система управления, в которой, на первый взгляд, все предельно разумно и

логично:

- высшая инстанция получает или берется сама за исполнение Дела в

его предельной сложности;

- для его исполнения она делит Дело на более простые Дела и своей

властью (способностью поощрить и наказать) заставляет нижестоящие

инстанции исполнить эти более простые дела;

- нижестоящие инстанции делают то же самое, передавая свои Дела в

разделенном виде своим подчиненным, а те – своим подчиненным, и т.д. и т.

п.;

– разделенное Дело всей организации доходит до рабочих,

превращающих своими руками это Дело вышестоящей инстанции в

реальность.

Я уже говорил о том, что по-французски, всех начальников в этой

системе управления – все ее управляющие инстанции называют «бюро». Эти

инстанции, эти бюро имеют над нижестоящими инстанциями власть, по-гречески, «кратос», в связи с чем такая система управления Делом

называется бюрократической. Эта та система управления в которой мы

живем и работаем.

Но мы отметили, что Дело имеет возможность само поощрять и

наказывать своего исполнителя. Следовательно, можно построит систему

управления людьми, в которой власть будет принадлежать Делу, и эта