Пробуждение сердца

15

Страхи ее оказались напрасными. Хью неподвижно лежал в темноте рядом с ней, и не успела она поверить, что такое возможно, как он уже крепко спал. Некоторое время она прислушивалась к его глубокому, ровному, спокойному дыханию. В конце концов Санча тоже уснула – для того лишь, чтобы увидеть мучительный сон.

Ей снилось, что она гоняется за Туфу, веселым пушистым песиком, по лабиринтам темных коридоров. Сердце ее бешено колотится, мышцы болят от напряжения. Одна отчаянная мысль гонит ее вперед: нужно догнать собачку, поймать ее. Но ноги будто налились свинцом, она спотыкается, и каждый раз, как только настигает песика, тот ускользает от нее. Все дальше и дальше бежит она за пушистым дьяволенком, пока не врывается в двери будуара с алыми портьерами.

Санча сразу узнает покои мадам Изабеллы, громадную резную кровать, алые бархатные драпировки. Бессильная что-нибудь сделать, она смотрит, как собачка ныряет под балдахин и прыгает на кровать. «Нет!» – кричит она, стремительно бросается за Туфу, отодвигает занавески и застывает от ужаса, видя перед собой огромное черное чудовище, получеловека-полузверя с острыми клыками, с которых капает кровь. Прищуренные желтые глаза чудовища злобно вспыхивают, и она, к своему ужасу, видит, как он встает и бросается на нее – наваливается всей своей страшной тяжестью.

Пронзительный вопль жены заставил Хью вскочить в постели. Какое-то мгновение он боролся с бившейся в конвульсиях девушкой. Ничего не понимая спросонья, он только и мог, что стиснуть ее руки, которыми она отчаянно молотила по воздуху, да не дать ей упасть с кровати.

– Чудовище! Чудовище! – косноязычно лепетала Санча. Дико озираясь в темноте, она пыталась стряхнуть с себя сон, в котором страшно переплелись реальность и какой-то иной, жуткий мир. – Я чувствовала его дыхание на лице! Клыки у него были как у дикого кабана… Ох!

– Тихо, тихо, это сон, всего лишь сон, – мягко говорил Хью, привлекая ее к себе. К его удивлению, она не сопротивлялась, а, напротив, вцепилась в его руку и уткнулась лицом в плечо.

– Ты его не видишь? – плакала Санча, вся дрожа.

– Успокойся, нет тут никакого чудовища, это был только дурной сон.

– Нет, – простонала она, покачав головой, – не сон. Это болезнь возвращается, как предупреждал врач. Я схожу с ума.

– Ну что ты, – Хью легонько встряхнул ее. – Из-за какого-то сна? Все люди видят сны.

Он почувствовал, как она отчаянно затрясла головой.

– Это ужасные, дьявольские кошмары! – страдальчески воскликнула Санча. – Я теперь никогда не смогу заснуть…

– Ляг со мной, – сказал Хью, погладив ее по голове, – я расскажу тебе сон, который видел в детстве, а бывает, вижу и сейчас и просыпаюсь от него. – Он отвел ее спутанные шелковистые волосы с испуганного лица и заговорил тихим голосом: – Мой дед был лесничим, и маленьким ребенком я жил с ним в его хижине. Он часто брал меня с собой, когда шел с помощником в лес на обход. Я любил бродить по лесу и искал всякие предлоги, чтобы ускользнуть из дому. – Улыбнувшись ей, он продолжал: – Дети такие хитрецы. Часто я наблюдал за птицами. Меня поражало, что они могут летать. Часами наблюдал я за ними, и потому мне часто снилось, что я тоже летаю. Я описывал круги над лесом и поднимался все выше и выше. А потом, к моему ужасу, этот чудесный дар вдруг пропадал, и я камнем падал вниз, падал, падал… Я никогда не ударялся о землю – успевал проснуться раньше, дрожащий, испуганный. Вот такой сон, что скажешь?

– Ты не стал после этого бояться высоты?

– Высоты? Нет, какой в этом смысл, ведь я так и не научился летать.

Слабая улыбка тронула губы Санчи. Она не поверила ему, по крайней мере, тому, что его дед был лесничим.

– Внуки простолюдинов не становятся дворянами. Если твой дедушка действительно был лесничим, как тогда ты смог стать рыцарем?

– Не просто рыцарем, а еще и графом, – с усмешкой напомнил он. – Все благодаря человеку, который был моим отцом. – Хью вспомнил тот день в Виндзоре, несколько недель назад, когда он и отец разговаривали как равные. В нем шевельнулось сожаление, что им не удалось узнать друг друга лучше. – А почему ты спрашиваешь об этом? Я недостаточно благородного происхождения для фрейлины королевы?

– Нет… то есть да! О! Я не имела в виду, что… И ты так добр ко мне. Но только…

– Понимаю, что ты хочешь сказать, – я не твой избранник. Ну, закрывай глаза. Пусть тебе приснится что-нибудь хорошее.

Несколько дней Санча находилась под впечатлением своего сна. Вдобавок ко всему она случайно увидела Мартина и Алису, спускавшихся с верхнего этажа, который больше походил на необитаемый чердак. Взгляд, брошенный на их лица, не оставил у Санчи никаких сомнений в том, чем они там занимались. У нее было такое чувство, будто ее предали, и она не могла понять, как не заметила того, что происходило у нее на глазах.

Влюбленные, никого не замечая вокруг, прошли мимо, слишком поглощенные своим чувством. Санча ничего не сказала Алисе, но с этих пор уже не могла относиться к ней по-прежнему и еще сильней страдала от одиночества.

Бродя по огромному замку, Санча обнаружила кладовые, забитые мешками с гусиным пухом, шерстяными тканями и льняным полотном, сотканным старыми служанками. Целая комната была отведена для изготовления свечей; там громоздились запечатанные кувшины с салом, мотки фитиля и деревянные формы для отливки.

Санча прошлась по крохотному саду, помолилась у деревянной статуи Пречистой Девы, заглянула в конюшню, где ее лошадь хрустела сеном и овсом вместе с коровами и другими лошадьми.

Собираясь на прогулку, Санча надевала соломенную шляпу с широкими полями, какие носили простолюдинки, которую обнаружила в одной из кладовых. Иногда она уныло бродила по фруктовым садам, почти не разговаривая с Алисой, которая сопровождала ее. В другие дни осматривала поля, заглядывала в хозяйственные службы, где сбивали масло и делали сыр, а в пору сбора урожая давили яблоки для сидра и варили эль.

Но всякий раз ей приходилось возвращаться в замок, к враждебному отношению служанок, их грубым голосам и невозможному провинциальному выговору. Проходя мимо них, Санча спиной ощущала их косые взгляды, слышала позади себя их перешептывание. Даже дети сторонились ее, когда она пыталась заговорить с ними.

Обитатели Эвистоуна – эти суровые северяне – настороженно относились к чужакам. Но к тем, кого считали своими, они были сама доброта и преданность. Они с готовностью приняли Хью Кенби. Он был одним из них, потому что родился меньше чем в десяти лигах от этих мест. Даже его люди, которые прибыли с ним с Юга, постепенно завоевали доверие и расположение местных жителей. Те из приезжих, кто занимался торговлей или знал какое-нибудь ремесло, устроились в ближайшей деревне, остальные взялись налаживать хозяйство на давно заброшенных фермах. Недостаток в Эвистоуне мужчин брачного возраста делал их еще более привлекательными в глазах местных обитателей.

Алиса сумела постоять за себя. Ей удалось справиться с неприязнью матроны, верховодившей на кухне – Моры, матери четырнадцати детей, у которой, по ее собственному выражению, половина обитателей Эвистоуна состояла в родственниках. Это была высокая властная женщина лет под шестьдесят, крепкая, как столетний дуб, и почти такая же толстая.

Одна Санча, несмотря на все попытки добиться расположения челяди, оставалась изгоем. С самого дня ее приезда на нее смотрели с отстраненным любопытством. Она была чужой для них и при этом излишне, на их взгляд, пытлива: задавала вопросы, которые они с трудом могли понять, поскольку говорила странно – в нос.

Не раз Санча видела, как у нее за спиной они передразнивают ее: кулдыкают, зажав большим и указательным пальцами нос, и хихикают.

Изо дня в день обитатели замка следили за каждым ее движением, пялились на нее, как лондонцы на короля Ричарда. Иногда Санча находила этот постоянный интерес челяди к своей персоне забавным, но чаще – утомительным. Как бы то ни было, она терпеливо и с улыбкой сносила его, надеясь, что женщины скоро утолят свое любопытство и она перестанет быть центром их внимания.

Жизнь в Эвистоуне постепенно налаживалась, обретала устойчивый порядок. Каждое утро Санча просыпалась в постели одна. Хью по привычке поднимался очень рано и уходил с Мартином и несколькими из своих людей. Дни он проводил в разных хозяйственных хлопотах или на охоте. Он редко возвращался раньше ужина, и от него пахло свежим ветром и лошадьми.

Обычно, когда солнце уже заглядывало в окно, Алиса входила в спальню, чтобы помочь госпоже одеться. По правде говоря, Санча не нуждалась в посторонней помощи. Она носила простые юбки, которые шнуровались спереди или сбоку и мало чем отличались от тех, в каких ходили служанки, разве что материя была получше да цвет поярче.

Несмотря ни на что, в компании Алисы ей было веселее. Алиса по природе своей была смешлива и вдобавок, как правило, приносила ворох сплетен о слугах. Так Санча узнала имена большей части слуг и их детей и о том, кто с кем в каких отношениях находится.

В то утро Алиса причесала госпожу, и они вместе спустились вниз. В кухне было шумно, толпились женщины: овсяные лепешки еще не поставили в печь. Кроме холодной бараньей похлебки, на завтрак ничего не было. Санча побледнела, когда ей предложили эту похлебку. Она не выносила баранину ни в каком виде. Чем-то, может быть запахом, она напоминала ей влажное шерстяное одеяло. Она скорее согласилась бы съесть свою туфельку.

Она предпочла вчерашнюю лепешку с медом и осталась ждать, пока испечется хлеб. В распахнутые окна влетал свежий ветерок июньского утра, но не мог разогнать кухонного чада и духоты.

Санча, скучая, поглаживала серую полосатую кошку, которая с важным видом вошла в кухню из сада и, подняв хвост трубой, принялась с мурлыканьем тереться о ее ноги. Глянув вниз, Санча увидела белого котенка, последовавшего за кошкой в кухню, – крохотного и тощего, с розовым носиком и мягкой шерсткой. Санча не могла удержаться, взяла его на руки и прижала к груди.

– Какой ты красивый, какой крохотный, – ворковала она. Обернувшись к служанке, бесцельно слонявшейся по кухне, одной из внучек Моры, она сказала: – Принеси немного молока и миску.

Санче пришлось повторить просьбу дважды, медленнее выговаривая слова, прежде чем служанка, крупная, с неровными зубами девочка-подросток по имени Дженн, поняла, чего от нее хотят. Когда старая Мора сообразила, что молоко предназначается для котенка, ее лицо побагровело, как спелая слива.

Алиса вся сжалась, ожидая от нее какой-нибудь грубости, но старуха ограничилась тем, что проводила хмурым взглядом внучку и, ворча, уставилась на плиту, где в большом котле топилось сало. Продолжая ворчать, как надвигающаяся гроза, Мора стукнула поварешкой о край котла, схватила из ивовой корзины, стоявшей сбоку от плиты, пук щепы и швырнула в топку, отчего огонь забушевал с новой силой.

С улицы вошли четыре маленькие девочки и окружили Санчу; у каждой в руках было по котенку, которых они хотели показать ей. Поглаживая котят, Санча ласково заговорила с одной из девочек. Первый раз кто-то из детей подошел к ней, и она была взволнована и счастлива тем, что наконец-то добилась их доверия.

Одна девчушка, с темными глазами и такими же волосами, более стеснительная, чем остальные, держалась позади. Она протянула своего котенка Санче, но не осмеливалась подойти ближе. Она напомнила Санче ее младшую сестру, оставленную на далекой родине. У Санчи сжалось сердце: что-то с ней, где она сейчас? Она молила Бога, чтобы ее не выдали замуж против воли и ей не пришлось, как самой Санче и ее старшей сестре, жить с нелюбимым человеком вдали от родительского дома.

Подняв глаза, Санча увидела, как одна из служанок, ловко орудуя деревянной лопаткой с длинной ручкой, вынимает из печи готовые лепешки. Алиса на рабочем столе разрезала истекающие золотистым ароматным медом соты. Дженн вернулась, неся миску с молоком. Мора снова сердито швырнула пук щепы в топку, и пламя вновь взвилось, треща и сыпя искрами.

Санча осторожно поставила белого котенка на пол и выпрямилась. Какое-то мгновение она не могла понять, отчего Дженн стоит с миской в руках, разинув рот и с выражением испуга на лице. Лишь когда Дженн завопила что есть мочи и выронила миску, она догадалась: случилось что-то ужасное.

Миска стукнулась об пол, к леденящему воплю Дженн присоединился хор отчаянных голосов. Санча мгновенно обернулась и увидела, что самая робкая из девочек пылает, как свечка: рот ее открыт в безумном крике, а по юбке быстро взбираются языки огня.

Мора грохнулась в обморок, остальные женщины вопили, хватаясь друг за дружку и не пытаясь помочь несчастному ребенку. Девочка в панике хлопала себя по юбке и подскакивала на месте. Может быть, она подошла слишком близко к плите или вылетевшая искра попала ей на юбку. Не имело значения, как это произошло, важно было действовать, не теряя времени. Санча схватила девочку в охапку и закутала в свои широкие юбки, сбивая пламя. Когда девочка достаточно успокоилась, чтобы можно было снять с нее обгоревшую одежду, оказалось, что она не успела получить серьезных ожогов.

Столь же быстро и окончательно, как Санча загасила огонь и спасла ребенка, может быть, даже от смерти, изменилось и отношение к ней. С этого дня все в Эвистоуне признали «иностранную госпожу».

Вернувшись вечером, Хью узнал о том, что приключилось на кухне. Находчивость и смелость Санчи были у всех на устах. Когда все собрались к ужину, Хью похвалил жену, и присутствующие выпили за ее здоровье.

Его похвала смутила Санчу, и она сконфуженно пробормотала:

– Я вовсе не думала, что совершаю что-то необыкновенное, а просто испугалась за девочку.

– Все равно, это был смелый поступок, а поскольку я муж твой, мне будет особенно приятно похвалить тебя.

– Да, – ласково добавила Алиса, склоняясь к госпоже, – это правда, ведь все растерялись, и никто не знал, что делать. Если бы девочка выбежала из кухни, то непременно сгорела бы.

Когда ночью Санча, вся дрожа, вновь проснулась от очередного кошмара, Хью отнес это на счет дневных волнений.

Санче всем сердцем хотелось верить ему, но у нее это не получалось. Ведь во сне она опять догоняла белого песика и никак не могла догнать. Опять она очутилась перед огромной кроватью, задрапированной алым бархатом.

В этом сне все менялось, как дрожащее отражение в зеркале озера, и чудовище становилось человеком, склонившимся над безжизненным телом, телом мужчины. Руки человека быстро двигались над трупом, словно в какой-то отвратительной пантомиме. Неожиданно, будто почувствовав ее присутствие, фигура в капюшоне резко поворачивалась к ней, и девушке открывалось чье-то мерзкое, злобное лицо. Парализованная ужасом, Санча видела, как из-под сутаны медленно выпрастывалась сморщенная рука и делала ей знак приблизиться.

Она просыпалась от собственного пронзительного крика, и никакие уговоры мужа не могли успокоить ее, заставить забыть привидевшийся кошмар, избавить от страха подкрадывающегося безумия.

Прошло несколько недель; отношения между Санчей и Хью мало изменились. Он не делал попыток принудить ее к близости, и, может быть, поэтому она стала чувствовать себя свободней в его присутствии. Чтобы доставить ей удовольствие, он велел заново оштукатурить стены гостиной. А в один из пасмурных летних дней, найдя ее плачущей, страдающей от одиночества, сел рядом и несколько часов болтал о разных пустяках, и, чтобы развеселить ее, даже достал доску и сыграл с ней, хотя презирал подобное препровождение времени.

Несколько раз, когда Санча просыпалась от кошмаров, он обнимал ее и ласково успокаивал, и постепенно она проникалась к нему все большим доверием и чувствовала себя в безопасности, дыша запахом его кожи и слыша, как бьется совсем рядом его сердце.

Как-то Санча все утро провела в господском саду. У нее были грандиозные планы привести в порядок заросшие клумбы и тропинки. Несколько разросшихся кусов роз, все в цвету, первыми удостоились ее внимания. Алиса работала рядом, жалуясь всякий раз, как шипы впивались ей в пальцы.

Она непрестанно ворчала, борясь с ветками, хватающими ее за одежду. Когда особо упорный стебель, не желавший пустить Алису, в конце концов отлепился, стащив, однако, с ее головы соломенную шляпу, Алиса не выдержала.

– Уж эти мне розы! – в ярости зашипела она. – Хуже чертополоха!

Около полудня тихий звон, похожий на треньканье колокольчиков, заставил Санчу резко поднять голову. Она прислушалась. Слабый звон, от которого по спине у нее пробежал холодок, доносился как будто со стороны тисовой аллеи. Санча посмотрела туда и заметила человека, который появился из тени деревьев и зашагал по высокой траве к замку.

– Бродячий торговец! – воскликнула Алиса. – Ой, смотри, у него крохотная обезьянка!

Санча, не говоря ни слова, вглядывалась в приближавшегося человека.

Дети, игравшие в саду, тоже заметили бродячего торговца; сверкая босыми пятками, они бросились с нему, крича и смеясь, и окружили плотной толпой. Вскоре вслед за ними из кухни потянулись по двое и по трое кухарки, чтобы тоже взглянуть на пришельца. Из конюшни вышел любопытный паренек, но тут же был позван назад.

В своей дурацкой шляпе и пестром наряде бродячий торговец являл необычайное зрелище. Казалось, все свое богатство он носил на себе, и вдобавок на плече у него восседала маленькая коричневая обезьянка. Торговец выглядел так же диковинно, как его обезьянка, – скособоченный и коренастый, в одежде, снизу доверху украшенной веселыми разноцветными пуговицами. На шее у него болтались нитки всевозможных бус, туловище крест-накрест пересекали бесчисленные ремни и ремешки. Подвешенные на веревочках, позванивая и сверкая на солнце, болтались металлические пряжки и амулеты; из корзины, которую он нес, высовывались весело развевавшиеся яркие ленты.

Странной, ныряющей походкой он вошел в сад. Непохоже, чтобы странствующий торговец был хромым, однако при взгляде на него начинало казаться, что одна нога у него движется галопом, тогда как другая – шагом. Растянув рот в широкой, от уха до уха, ухмылке, он стащил с головы громадную шляпу с пером и отвесил церемонный поклон, приветствуя сбежавшийся народ.

Маленькая обезьянка перебегала с одного плеча на другое и громко верещала, вызывая восторг детей. Торговец тем временем извлек из недр своего бренчащего одеяния флейту, спустил обезьянку на землю и принялся приплясывать, сопровождая свои прыжки игрой на флейте. При звуках музыки обезьянка тоже начала плясать. Она кружилась, как крохотный сморщенный старичок, подпрыгивала и делала кульбиты. Все смеялись ее уморительным ужимкам и хлопали в ладоши. Санча веселилась вместе с остальными, позабыв смутный страх, который вызвал в ней поначалу звон безделушек.

Кончив играть, торговец спрятал флейту где-то среди складок бесформенной одежды и принялся декламировать куплеты, обращаясь к госпоже и ее служанкам и восхваляя их красоту. Перейдя затем к делу, он предложил им гадание по руке, способы сохранить мужа, предсказание погоды и средство от всяческих болезней. Затем пришел черед товара для простого люда.

– Заговоры и привороты, – выкрикивал он нараспев, – амулеты, заколки и ленты! – Перечислению, казалось, не будет конца.

За садом, в монастырской ризнице, Хью просматривал хозяйственные книги. Брат Малком сидел рядом и ломал руки, силясь припомнить, о чем идет речь в записях, сделанных его же рукой. Старый монах не зря предупреждал, что почерк у него плохой – действительность превзошла все ожидания, и Хью с унынием спрашивал себя, сможет ли когда-нибудь разобраться в этих каракулях. Он упрямо расшифровывал строку за строкой, но, заслышав музыку и смех, не смог устоять, отложил перо и вышел в сад.

Обезьянка тем временем перепрыгнула с одного плеча торговца на другое и сорвала с его головы шляпу. Тот принялся ловить ее короткопалой рукой, громко ругаясь и изображая гнев. Отобрав наконец у нее свою дурацкую шляпу, он взмахнул ею, низко поклонился и спросил:

– Не имею ли я удовольствие обращаться к благородному лорду и доброму хозяину Эвистоуна?

– Имеешь, имеешь, мой развеселый друг, – ответил Хью, смеясь над ужимками обезьяны.

Торговец рассыпался в цветистых похвалах господину, а затем произнес:

– Позвольте, милорд, подарить вам одну вещицу. Это замечательная пряжка, которая прекрасно подойдет такому мужественному молодому человеку, как вы. – С этими словами он вынул из сумки, висящей на поясе, сверкающую металлическую пряжку и, сунув ее обезьянке в лапку, подтолкнул зверька к Хью.

Хью присел на корточки, чтобы взять пряжку. Но хитрое существо не отдавало подарка, пока Хью не предложил ей, достав из пояса, монетку. Когда пряжка оказалась в руках Хью, он немало удивился. Вещица была из чистого серебра и покрыта искусной резьбой – бродячие торговцы вроде этого не торгуют подобными пряжками. Когда же он перевернул ее, то был не просто удивлен – потрясен, увидев крохотную бумажку, на которой значилось: «Не предупреждал ли я тебя, чтобы ты ждал неожиданного?»

Хью проводил задумчивым взглядом обезьянку, которая заковыляла обратно и вспрыгнула на плечо хозяина.

Хью подбросил на ладони пряжку и кивнул торговцу. Мысли роем проносились у него в голове, и не последней из них была мысль о Томасе Суинфорде: этот человек заслуживал того, чтобы к нему относились серьезно.

Хью выжидал в сторонке удобного момента, вертя в пальцах пряжку и наблюдая за тем, как торговец под смех и веселый гомон служанок бойко распродает свой товар, беря из тянущихся к нему со всех сторон рук пенсы за пуговицы, ленты и бусы.

Наконец все покупательницы получили, что хотели, и торговец обратился к Хью.

– Милорд! – крикнул он и зашагал за ним к ризнице. Обезьянка ковыляла следом, не поспевая за хозяином. – Нельзя ли честному купцу иногда приходить в ваш сад? У бедного торговца нелегкая жизнь. Приходится думать, как уберечься от разбойников. – Черные глаза торговца пристально смотрели на Хью, и взгляд, которым они обменялись, был полон значения.

– Приходи, я разрешаю, – ответил Хью, наклонясь, чтобы рассмотреть обезьянку. – Что за обезьянка у тебя, какой породы?

Человек пожал плечами и почесал крючковатый нос.

– Я знаю, милорд, только то, что ее привезли из-за моря. Я ее выменял на какую-то безделицу. Чертовски привередливая тварь, но полезная.

Хью достал из пояса еще монетку и протянул ее обезьянке. Бровки у нее зашевелились, как усики у осы. Хью покрепче сжал монетку. Озадаченный зверек сердито заверещал и стал дергать монетку, забавно кривляясь. Наконец обезьянка вырвала ее и сунула за щеку.

– Твоя напарница – законченный воришка.

– Точно, милорд, – ухмыльнулся торговец, – она почти как человек.

В саду они были не одни, и, прежде чем заговорить, торговец осторожно оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что их никто не слышит.

– У вас есть что-нибудь для меня?

– Пока нет. Будет, когда придешь в следующий раз, – пообещал Хью.

– Где искать донесение?

Хью подумал, что весьма благоразумно будет постараться, чтобы их не видели вместе. Чем меньше посвященных, тем безопасней для них обоих. Быстро прикинув в уме, Хью негромко спросил:

– Ты прошел через кладбище?

Еще раньше он заметил лошадь, щиплющую траву среди старых надгробий. Торговец утвердительно кивнул, и Хью сказал:

– На краю кладбища – разрушенная стена. Рядом со стеной, примерно посередине провала, растет небольшая рябинка. Донесение будет там, за деревом, в щели между камней. Ты без труда найдешь его.

Лицо торговца оставалось непроницаемым, он только опустил веки, показывая, что все понял. Поклонившись, он поднял с земли корзинку со своим нехитрым товаром.

– Благодарю, милорд, за вашу доброту. – Потом вытянул руку, и обезьянка вскочила ему на плечо. – Солнце уже садится за холмы, – вздохнул он. – Мне пора. Предстоит дальняя дорога, и здесь я появлюсь не раньше дня святого Суитина. Да хранит вас Господь, сэр!

Неторопливо текли дни. Санче больше не снились кошмары, но теперь волновало ее другое – собственные пробуждающиеся желания. Она часто ловила себя на том, что думает о муже, который и мужем-то ей по-настоящему не был, но последнее время стал предметом обжигающих и смущающих видений.

Вид его мускулистого тела, поначалу лишь пугавший, теперь неотвратимо манил ее. Всем своим существом она стремилась к мужу, словно притягиваемая неведомой силой, так что одной мысли о нем было достаточно, чтобы она теряла покой. И насколько она жаждала этих ощущений, настолько же, опомнившись, досадовала на себя. Но ничего не могла поделать с собой, с зарождающимся мучительно-сладостным желанием.

Злейшим ее врагом была праздность. Не имея дела, которому можно было бы целиком отдаться, она подпала под власть какого-то властного навязчивого чувства. Оно обрушивалось на нее – и на краткий миг наполняло сознание неясными образами, темными и угрожающими. Огромные фигуры колебались и меняли очертания перед ее мысленным взором, соединяясь и разлетаясь в стороны, как стая воронов над дохлым зайцем. Санча не могла сказать, что они высматривают, ибо предмет их хищной алчности оставался невидим. В мгновение ока видение исчезало, оставляя в душе холодящий ужас.

Однажды Санча работала в саду, пропалывая под палящим солнцем гвоздики у подножия статуи Пречистой Девы. Она разогнула уставшую спину и, глянув из-под полей шляпы, увидела мужа и Мартина, которые возвращались откуда-то, ведя за собой лошадей.

Санча ничего не сказала Алисе, продолжавшей выпалывать сорную траву. Она сделала это умышленно, подумав, что Алиса, как только узнает о возвращении Мартина, найдет какой-нибудь предлог, чтобы остаться с ним наедине, хотя бы для разговора.

Санча отерла пот со лба тыльной стороной ладони; в ушах стояло ленивое жужжание пчел. Она смотрела, как возвращающиеся с полей мужчины, разгоряченные и покрытые пылью, остановились у каменной колоды под вязом, чтобы напоить лошадей и умыться самим.

Хью стащил рубаху, обнажив мускулистый торс, бросил ее в колоду и начал плескать холодную воду себе на грудь и плечи. Мартин подвел лошадей, потом взял деревянную бадью, зачерпнул воды, вылил на себя и стал отряхиваться, как собака. Пока Санча смотрела на них, со стороны конюшен появился Румолд и еще несколько человек. До сада доносились их громкие голоса и смех.

– Я вижу, они вернулись.

Санча испуганно вздрогнула и лишь теперь поняла, что Алиса стоит рядом и тоже смотрит из-под шляпы на мужчин у колоды с водой.

– Да, – ответила она. Алиса тут же вернулась к прерванному занятию, а Санча продолжала наблюдать за мужем, любуясь его молодым, сильным телом и чувствуя невыразимое волнение, которое возникло так внезапно и бросило ее в жар.

«Это солнце виновато», – обманывая себя, подумала она и принялась снова выдирать траву. Алиса закончила пропалывать маленькую грядку с гвоздиками и шнитт-луком и сказала:

– Надо пойти поторопить кухарок, а то они весь день только и будут, что сплетничать. Пока языки у них не устанут, они за работу не возьмутся. Им все равно, чем мы будем ужинать, хотя бы только хлебом и сыром.

– Хорошо, иди, – согласилась Санча, отрываясь от своей клумбы, чтобы смахнуть пот со лба. «По крайней мере, – подумала она, – в словах Алисы есть какая-то доля правды». В любом случае, ей хотелось остаться наедине со своими мыслями.

Некоторое время она еще работала, положив себе очистить цветы от вьюнка, заполонившего клумбу. Когда с вьюнком было покончено, Санча собрала его с мощенной известняковой плиткой дорожки в полотняный фартук и с чувством удовлетворения от завершенной работы направилась в конец сада. Здесь, за кустами можжевельника, высилась куча вырванных сорняков, издававшая на солнце особый запах увядающей травы.

Вернувшись в дом, Санча увидела, что в столовой пусто и тихо; из кухни доносились нестройные голоса и смешливые возгласы стряпух. Наверху в гостиной несколько мужчин доканчивали штукатурить стены, и старуха с метлой подняла перед ней целое облако пыли. Санча прошла в спальню и закрыла дверь на задвижку.

К вечеру солнце уже не попадало в окна, но в спальне тем не менее был душно и жарко. Санча разделась, налила в таз воды из кувшина, ополоснула лицо, руки и тело. Затем надела шелковую рубашку, тщательно причесала волосы, слегка тронув их розовым маслом, и задумалась, какое платье вынуть из обитого железом сундука, преодолевшего с ней путь на Север. После долгих размышлений она остановилась на лиловом, из брабантского полотна, отделанного шелковой тесьмой.

Одеваясь, Санча перенеслась мыслями в прошлое, в величественный мир французского и английского королевских дворов, когда ее жизнь проходила в грандиозных дворцах. Ее окружали золото и блеск драгоценностей, знаменитые придворные, дамы в пышных нарядах, поэты и музыканты. Тогда она была милой, невинной девушкой, избалованной дочерью благородных родителей, фрейлиной мадам Изабеллы, старшей дочери короля и королевы Франции, которой вскоре предстояло стать королевой Англии.

Санча тосковала по прошлому. Сердце ее жаждало возврата прежних дней, но она была достаточно умна, чтобы понимать: прошлое не вернется никогда. Она также понимала, что в конце концов ей придется делить ложе с мужчиной, и сомневалась, чтобы какой-нибудь знатный барон был столь внимателен и сдержан к молодой супруге, как ее низкорожденный граф.

«Может, со временем я полюблю его», – подумала она. Нельзя было отрицать, что в сердце ее возникла нежность к нему и более того – желание, в котором она стыдилась признаться себе и от которого не раз в его присутствии у нее пресекался голос и перехватывало дыхание. Так и не решив, как вести себя с мужем, Санча последний раз глянула на свое отражение в серебряном зеркале флорентийской работы, подарок маленькой королевы.

Когда она вышла из спальни, в гостиной было пусто. В воздухе еще висела пыль, а запах сырой штукатурки преследовал ее и в коридоре. Она спустилась по деревянной лестнице вниз в поисках мужа. В столовой по-прежнему не было ни души. Санча нигде не могла найти Хью. Мартина и Алисы тоже не было видно, хотя это не очень удивило ее.

Поиски привели Санчу в маленький садик позади кухни. Тут, упершись ногой в каменную стену, сидел Донел и болтал с двумя кухонными служанками. Кокетливая улыбка блондинки, предназначенная Донелу, вмиг исчезла при появлении Санчи. Завидев госпожу, Донел вскочил и почтительно поклонился.

– Ты не знаешь, где мой муж?

– Нет, миледи. Хотя я недавно видел, как он разговаривал возле аббатства со старым монахом. Обратно Санча прошла через кухню, где две пожилые женщины ощипывали куропаток и стоял аромат пекущегося хлеба. В закопченном углу играли на земляном полу дети – три маленькие девочки; у открытого очага сидел парнишка и поворачивал над пламенем вертел с бараньей ногой.

Миновав полутемную столовую, Санча повернула в коридор, открыла узкую дверь и оказалась на улице, освещаемая косыми лучами заходящего солнца. Быстрыми шагами она направилась в господский сад. Пройдя несколько шагов по мощеной дорожке, она остановилась, разглядывая приведенную ею в порядок клумбу с ромашками. Она смотрела на нежные цветы, словно они могли подсказать ответ на мучивший ее вопрос. Санча наклонилась, осторожно сорвала цветок, поднесла к лицу, потом сорвала другой, третий, и вот у нее в руке уже был небольшой букет. Она направилась дальше по дорожке, окруженная облаком тонкого аромата, – так и не найдя ответа.

Подойдя к ризнице, она увидела через окно мужа. Он сидел за конторкой в белой полотняной рубахе, сосредоточенно нахмурив брови. Хью закатал широкие рукава, но не позаботился заправить рубаху, она распахнулась на груди. На столе перед ним лежало несколько толстых книг, переплетенных в кожу, в руке он держал перо.

Санча остановилась перед потемневшей от времени дубовой дверью, охваченная внезапным страхом, и чуть было не бросилась бежать обратно по садовой дорожке. Но наконец решилась, подняла руку и постучала.

– Войдите, – отрешенно отозвался Хью, сосредоточенно глядя на лист бумаги, лежащий перед ним.

Лучи заходящего солнца проникли следом за ней, озарив комнату волшебным золотистым светом.

Хью увидел на пороге Санчу, и лицо его сначала выразило удивление, потом просветлело от радости. Он отложил перо и поднялся.

– Проходи, моя леди.

Санча улыбнулась в ответ.

– Ты один? – спросила она, оглядывая помещение. Таинственный свет, словно расплавленный янтарь, заливал комнату и все, что в ней находилось.

– Конечно, один, – ответил Хью, приглаживая взъерошенные волосы, и добавил: – Был, во всяком случае, до этого момента. – В ее поведении угадывалось сейчас что-то новое, он не мог сказать что, но сердце его забилось быстрей.

Она прикрыла дверь, и в ризнице снова воцарился полумрак.

– А где брат Малком?

Хью вышел из-за стола.

– Наверное, молится о спасении наших душ. Моя, это я знаю точно, жаждет спасения. Последний час я занимался тем, что пытался составить письмо его святейшеству епископу, верноподданническое письмо.

Санча протянула ему букет:

– Я принесла тебе цветы.

Он наклонил лицо к букету.

– Они так чудесно пахнут, хотя, конечно, не так дивно, как ты. Маргаритки?

– Нет, ромашки, – снисходительным тоном старшей сестры поправила она. – Это письмо, которое ты пишешь? – спросила Санча и, легко скользнув в сторону, обошла стол, чтобы взглянуть на бумагу. На ее губах появилась улыбка. – Но здесь ничего нет, ни одного слова.

– Увы, – согласился он. – Мой латинский ограничивается псалмами да хозяйственными отчетами, вещами, которые я понимаю, – грехом, кожами и шерстью.

Санча быстро взглянула на него, в глазах у нее вспыхнули искорки, и, положив букет, она расправила юбки и села в кресло.

– Я напишу за тебя письмо, если хочешь.

– Ты училась латинскому? – Казалось, не проходило дня, чтобы прелестная маленькая жена не удивляла или не поражала его. Сейчас у нее был деловой вид, как у откупщика, сидящего за своими гроссбухами. Хью чуть не засмеялся. Не то чтобы он сомневался в ее способностях, но и верил не слишком. Он вспомнил, как его дед говорил, что приручать лисицу – это все равно что учить женщину, результат одинаков: обе становятся еще хитрее.

– Конечно, – утвердительно кивнула Санча, взмахнув пушистыми черными ресницами. – Король Ричард пожелал, чтобы Мадам и ее фрейлин обучили языкам. Латинский куда легче этого невозможного английского. Ну, начнем, – пробормотала она, взяла перо и обмакнула в чернильницу. – Думаю, следует сказать его святейшеству что-нибудь лестное о нем самом. Мужчины любят лесть больше, чем женщины, а поскольку епископ, конечно же, персона очень важная, то и слова должны быть подходящими.

– Еще бы, – поддакнул Хью, боясь, что лопнет от сдерживаемого смеха, и говоря себе, что не отдал бы свою жену ни за какие сокровища на свете.

Собаки в аббатстве первыми дали знать о появлении чужаков. Их заливистый лай насторожил мужчин, собиравших инструменты после дневной работы на земляных валах. Увидев лишь двух всадников, они не стали бить общую тревогу. Один из землекопов, парнишка зорче других, определил, что это два монаха верхом на мулах.

Подъехав к аббатству, Антонио, посланец епископа, приставил ладонь козырьком ко лбу, защищая глаза от низкого солнца, и, повернувшись к своему спутнику, облегченно вздохнул:

– Слава Господу Богу, уберегшему Эвистоунское аббатство!

Антонио, став по пути свидетелем опустошений, причиненных разбойниками, боялся, что найдет аббатство лежащим в руинах. У него не было желания возвращаться к епископу с такими новостями. Его святейшество не любил дурных новостей и нередко вымещал свое неудовольствие на том, кто сообщал их ему.

Опасения Антонио не оправдались, и он увидел мирную и вполне благополучную картину. За земляными валами аббатства текла обычная жизнь: мужчины и женщины возвращались с полей, играли дети. Из-под копыт их мулов с писком разбегались цыплята, за каменными и плетеными оградами мычал пригнанный с пастбищ скот, в вечернем воздухе разносился запах жарящегося мяса. Виднелись следы нового строительства, груды ошкуренных бревен.

Как Антонио и предполагал, монахи аббатства были на вечерней службе. Из храма доносилось их пение на латинском языке. Вокруг приезжих быстро собрались любопытные. Оторвавшись от наковальни, пришел кузнец, что-то крикнув нескольким подросткам, кидавшим вилами навоз у конюшен.

– Где я могу найти твоего хозяина? – требовательно спросил Антонио, который не привык ждать.

– Наверно, в доме, – ответил кузнец; ему вторил и один из подростков, принявших повод у монахов.

Мартин, забавляющийся в кладовой с Алисой, услышал Румолда, зовущего помощников конюха.

– Пусть себе кричит, – хихикнула Алиса.

Но Мартин поднялся, высвободившись из ее объятий, и выглянул в окно.

– Это священник. Бьюсь об заклад, человек епископа. Надо идти.

– Не-ет, – протянула Алиса, не отпуская его.

– Да. Прекрати немедленно, – ворчливо сказал он, – сейчас не время!

Отмахиваясь от нее одной рукой, Мартин натянул штаны, высунул голову в дверь, огляделся, выскользнул в коридор и побежал, на ходу поправляя одежду. Он нашел священника в столовой, поздоровался и велел слуге принести вина; спутника Антонио направил ужинать на кухню.

На прямой вопрос, где господин, Мартин, волнуясь, словно девица, оправляющая красноречиво смятую юбку, ответил, что последний раз видел Хью в аббатстве разговаривающим с братом Малкомом.

– Я пошлю за ним мальчишку.

Мартин кликнул сына кухарки. Белоголовый мальчуган лет семи-восьми вприпрыжку, как козленок, побежал через сад, примыкавший к кухне, а там по тропинке, идущей позади аббатства.

Подбежав к ризнице, он услышал из-за двери смех: низкий и раскатистый мужской и ясный, мелодичный – женский. Этого он не ожидал, зная, что монахи – народ суровый, и несколько мгновений стоял в нерешительности. Потом, вспомнив наказ, тихонько постучал в дверь.

На пороге появился Хью. Мальчуган вздрогнул и озадаченно разинул рот, поглядывая на женщину, сидевшую за столом. Потом сообщил:

– Прибыл священник, милорд. Он ждет вас в столовой.

– Говоришь, священник?

Мальчуган кивнул и вытянул шею, чтобы получше рассмотреть женщину за полуоткрытой дверью.

– Беги обратно и скажи гостю, что я сейчас буду, – приказал Хью и, взяв мальчишку за плечо, развернул в сторону кухни. – Хороший мальчик, ну-ка, одна нога здесь, другая там. – Хью постоял на пороге, наблюдая за убегавшим мальчуганом.

Санча старательно вывела последнюю завитушку и подняла глаза.

– Кто-то приехал?

– Представитель епископа, скорее всего. Священник из Гексхэма, отец Антонио, я говорил тебе о нем.

– Проверять, что делается в аббатстве?

– Да, а еще утрясти мои дела с братом Гилбертом.

Санча задумчиво нахмурилась. Она надеялась, что это не означает новой конфронтации между Хью и братьями. Чтобы покончить с их взаимной враждебностью, думала она, мало присутствия священника.

– Письмо его святейшеству готово, тебе осталось поставить подпись. – Она подтолкнула лист бумаги через стол и протянула Хью перо.

В ризнице с каждым мгновением становилось темней. Санча встала с кресла и одернула юбки. Хью поспешно запахнул рубаху и заправил ее в штаны.

Было уже довольно темно. Хью взял Санчу за руку и повел к тропинке. Из чувства противоречия Санча спросила:

– Не ближе ли будет пройти через господский сад?

Хью заверил, пряча улыбку, что ближе не будет. Там, где тропинка сворачивала в заросли ореха и молодого терновника, Хью остановился, привлек ее к себе и проговорил:

– Это просто невыносимо.