Пробуждение сердца

17

Наступила середина лета, и в аббатстве праздновали рождение Иоанна Крестителя. Всю ночь на Иванов день крестьяне жгли в лугах костры, казавшиеся во тьме огромными оранжевыми глазами. Весь следующий день кострищи тлели и дымились. Брат Малком был в ярости и поносил «языческий обычай». Несколько недель после этого, встречая крестьян, он осыпал их упреками, смущал их душу угрозами неведомых кар. Юан, пастух, и многие слуги сторонились его, как прокаженного.

В эти летние дни, наполненные опьяняющим запахом роз и свежескошенного сена, Санча часто сопровождала мужа на своей каурой лошадке в поездках по поместью. Она наблюдала, как буйные травы падают под косами крестьян, а позже, в погожий день, как встают в лугах аккуратные стога. Ее изумляли эти горы сена, делавшиеся как можно выше, чтобы им не страшны были затяжные осенние дожди. С юным задором она присоединялась к крестьянкам, смеясь и помогая им поднимать золотистые снопы.

Но больше всего Санче нравилось смотреть на овец. В день, когда отары перегоняли на пастбища, она выезжала с Хью и Мартином. Все утро она не покидала седла, наблюдая за тем, как пастушьи овчарки носятся, словно тени, в высокой траве лугов, собирая разбредавшихся в разные стороны овец. Умные собаки без устали метались среди отары, высматривая отбившихся животных, заставляя упрямых присоединяться к остальным, жалобно блеющим в ожидании стрижки.

В конце месяца Санча занялась садом. Как-то утром она одна работала там, высаживая на новую клумбу маргаритки, заросли которых обнаружила на старом кладбище, как вдруг произошло нечто поразительное. Утро было тихое, лишь изредка перекликались птицы. Неожиданно сад как будто ожил, заполненный непонятным жужжанием, словно в воздухе летало множество ангелов.

Это были не ангелы, а пчелиный рой, который повис над садом, вибрируя сотнями крылышек, и опустился на фигуру Пречистой Девы. Освальд, повар аббатства, который заодно смотрел и за пчелами, поспешил, насколько позволяли его старческие ноги, в сад. Это было великое событие, и, едва услышав о нем, все: юные помощники конюхов, слуги, дети с горящими глазами, – все собрались в господском саду, чтобы наблюдать чудо.

Темная копошащаяся пчелиная масса покрывала фигуру Богоматери как плащ, отчего она, казалось, ожила. Монахи опустились на колени и принялись усердно молиться; толпа благоговейно гудела.

Брат Малком воспринял случившееся как знамение.

– Дети мои, с сердцами, преисполненными любви, вознесем хвалу благословенной Деве Марии, – обратился он к собравшимся. – Ибо ее милосердием можем мы избавиться от прошлых грехов и очистить помыслы наши, слова и деяния. – Воздев руки и глаза к небу, он возопил: – Благословенна ты, Мария, ибо в душе твоей обитает Святой Дух, о коем пел Давид. Благословенная ты, кого славят…

Даже старая Мора, пахнущая овсяной мукой и дрожжами, появилась из кухни в окружении внучек, чтобы послушать брата Малкома. Позже брат Освальд собрал пчелиный рой. Едва видимый под шевелящейся массой, он осторожно направился к фруктовому саду, где стояли соломенные ульи.

Два дня, пока хлестал проливной дождь, Санча не выходила из гостиной. Сидя с Алисой возле лампы и занимаясь вышиванием, она мельком взглянула на стол, покрытый скатертью. Стол был обычный, он ежедневно попадался на глаза, но сейчас скатерть была постелена наискосок, и длинные концы ее свисали до самого пола. Санча вдруг почувствовала, как вновь ее охватывает паника, как поднимается все тот же леденящий страх, что сжал ее сердце тогда, в господском саду, когда она услышала звук колокольчиков. И весь день чувство ужаса не покидало ее.

Но если тревожные, мрачные мысли одолевали Санчу все же не слишком часто, то любовью она была полна постоянно. Хью был ослеплен ею, хотел, чтобы она всегда находилась рядом, делился с нею мыслями и обсуждал свои решения. Никогда еще она не чувствовала, что так любима, так близка другому человеку.

В уединении их спальни он превращался в медведя, нашедшего медовый сот: нетерпеливого и осторожного. Она принадлежала ему во всех смыслах слова; стеснительность была отброшена и забыта, появилось необыкновенное чувство свободы и гордости своим телом. Действия и слова, которые несколько месяцев назад заставили бы ее сгорать от стыда, теперь представлялись естественными, как дыхание. Совершенно иными глазами смотрела теперь Санча на мир, который и сам чудесным образом переменился. Она была как гусеница, внезапно превратившаяся в восхитительную бабочку, или как ученый, который наконец нашел ответ на мучительно-важные вопросы. Восторженность не покидала ее. Все объяснялось просто: она любила.

Лето было в полном разгаре. С лугов веяло ароматом цветущего клевера, на полях ветер гнал волны желтеющего овса. Жаркие летние дни дарили Санче новые, неведомые прежде чувства, и у нее не возникало желания вспоминать о прошлом.

Хью любил говорить ей:

– Ты самая красивая девушка на свете.

Она тихо смеялась и, горделиво поводя головой так, что пышные черные волосы волной перекатывались по спине, лукаво спрашивала:

– Откуда ты знаешь? Ты же не видел других девушек, какие есть на свете.

На что он неизменно отвечал:

– Мне и не нужно их видеть, потому что у меня есть ты.

Хью казалось, что он любил Санчу с того самого момента, когда впервые увидел ее. И теперь, дойдя в обладании ею до сокровеннейших глубин, он по-новому наслаждался нежными объятиями и поцелуями. Он любил зарываться лицом в ее волосы, прикасаться к ним губами, покрывать поцелуями ее шею и затылок, шепча откровенные, иногда смешные слова. Пока Санча, ослабев от смеха, вновь не отдавалась ему.

Однажды душной ночью, когда они никак не могли уснуть, Хью заговорил о своем детстве, о том, как жил с дедом-лесником, который знал лес и чувствовал себя в нем так же привольно, как дикие звери.

– А когда ты стал оруженосцем? – спросила Санча.

– Меня учили верить в Бога и в то, что Он воплотился в человеке, а еще тому, как убивать людей. – Он перевернулся на спину и смотрел на нее сквозь полуприкрытые веки. – Если вдуматься, это так странно, потому что воспитывали нас священники. Дисциплина была суровая. Я все прекрасно помню. Мне еще не исполнилось и девяти, когда меня отправили в крепость Невиллов. Нас было пятеро, таких парнишек, – вспоминал он с улыбкой. – Все сыновья местных дворян, наподобие меня. Много ночей я провел, стоя на коленях в часовне и молясь о спасении души. Священники учили нас латыни: читать и писать, а еще счету. Если мы сбивались с пути истинного, нас секли розгами.

– Правда? И часто тебя наказывали?

– Довольно часто.

– За что? За какие прегрешения?

– За то, что я предпочитал родной язык. – Рассказывая, Хью машинально накручивал на палец прядь ее густых волос. – Может, будь я прилежней в стихосложении, меня бы наказывали реже. – Он лукаво подмигнул ей и добавил: – Надо было мне усердней заниматься латинской грамматикой.

Санча засмеялась и уверила его, что епископ, прочтя письмо, непременно сочтет его знатоком латинского. И, конечно, это будет целиком ее заслуга. Они принялись спорить, потом некоторое время лежали молча.

– Почему ты никогда не говоришь о своей матери? – спросила минуту спустя Санча.

– Она умерла.

– У нее были еще дети?

– Нет, она умерла очень молодой. Я даже лица ее не помню.

– А дедушка?

– Тоже умер.

– Брат Малком рассказывал тебе, как застал меня на кладбище, где я разглядывала могилы?

– Нет, он мне ничего не сказал. Моей родни там нет.

– Да, он мне говорил.

– Что он рассказывал тебе еще?

– Очень мало. Он беспокоился, что я увижу кости римских легионеров и разволнуюсь. Он сказал только, что ничего не знает о твоих родственниках. Где они похоронены?

– В лесу, возле дедовой сторожки, – ответил Хью и удрученно добавил: – Мне следовало бы съездить туда, поклониться их могилам.

– Можно, я поеду с тобой?

Хью взглянул на нее и улыбнулся. В сумраке спальни ее черные глаза казались бездонными.

– Конечно, я буду очень рад.

Всю следующую неделю Хью пропадал в принадлежавшей ему деревне. Начатое там строительство подходило к концу, в том числе крытые прилавки на рыночной площади. Каждый день он, Мартин и Румолд возвращались только под вечер, всегда в хорошем настроении и слегка навеселе.

Теплым ветреным утром Хью отправился навестить сторожку деда. Санча ехала рядом с ним, любуясь природой: густыми кронами деревьев, ослепительно синим небом, лугами, сплошь покрытыми голубыми цветами.

Солнце было уже высоко, когда Хью остановил коня в роще древних дубов. Забыв обо всем, он долго смотрел вокруг.

– В эту рощу я бегал ребенком. Деревья, может быть, стали выше, но в остальном почти ничего не изменилось. – Он послал коня вперед и подъехал к могучему дубу.

Санча дернула поводья и последовала за ним.

– Вот это мое дерево, – сказал Хью. Он спешился, бросил поводья и провел рукой по морщинистой коре гиганта, ища крест, который когда-то вырезал. Наконец он нашел его.

Санча слезла с лошади, чтобы взглянуть на отметину. Потом спросила:

– А домик твоего дедушки близко отсюда?

– Совсем рядом, на вершине того холма.

Они сели на лошадей, выехали из рощи и стали подниматься по заросшему кустарником склону. За прошедшие годы на вершине холма поднялся молодой лес. Густые заросли заглушили тропу, и им пришлось искать объезд. Наконец, завидя впереди что-то, напоминавшее хижину, Хью и Санча слезли с лошадей, привязали их к кусту и дальше пошли пешком.

От скромной хижины мало что осталось: кучка камней да гниющих бревен. Сквозь переплетения веток и хмеля виднелись пласты почернелой и покрытой мхом соломы с давно обвалившейся крыши. Протаптывая тропинку в густой траве, Хью провел Санчу туда, где когда-то была единственная большая комната. Солнце не проникало в эту часть развалин, и здесь было прохладно и сыро, как в погребе.

Санча нашла пустое птичье гнездо в ветвях, сумевших проникнуть в развалины, и испуганно вздрогнула, когда под гнилой балкой шмыгнула землеройка.

В одном углу, на земляном, заросшем мхом полу, громоздилась куча камней, обозначая место, где когда-то был очаг. Тут валялись ржавая кухонная утварь и горшок, наполовину заполненный землей, где уже пустил корни папоротник.

Хью не смог найти могил матери и деда, которые не были ничем отмечены. Они с Санчей долго и безуспешно искали среди повилики, высокой травы и бурелома могильные холмики – время сровняло их с землей. Наконец, оставив надежду найти хотя бы следы могил, они прочитали молитву над руинами и медленно отправились назад той же дорогой, какой приехали.

Ночью Санча проснулась и лежала, прислушиваясь к глубокому, спокойному дыханию мужа. Она думала об опустевшей и развалившейся хижине, о маленьком мальчике, оставшемся без матери, и вспоминала слова колыбельной, которой ее когда-то научила няня. Она смотрела на освещенное серебристым лунным светом, льющимся из окна, лицо спящего мужа и видела в нем того мальчика с пепельными в призрачном свете волосами, мечтая, что в один прекрасный день родит ему сына, похожего на него.

Вновь зарядили проливные дожди. Низкое небо было сплошь затянуто тяжелыми тучами. В один из таких ненастных дней в Эвистоунское аббатство прибыли паломники. К заезжим торговцам здесь привыкли, но паломники появлялись редко. По словам брата Малкома, эти были первыми чуть не за год.

Паломников было четверо: двое юношей, которых богатые хозяева послали за себя совершить паломничество к святым местам, и двое пожилых мужчин. В прошлом они были солдатами, совершили много грехов за свою жизнь и теперь хотели замолить их, прежде чем предстанут перед вечным судией.

Хью пригласил их разделить общую трапезу. Они с радостью приняли его приглашение, как и приглашение брата Малкома переночевать у монахов в аббатстве.

Паломники набросились на еду, как оголодавшие волки. Не прекращая жевать, они рассказывали о том, что им довелось увидеть за долгую дорогу. Они вышли из Ньюкасла, рассказывал один из молодых паломников, и заметил:

– На Севере затевается мятеж. Вот дойдем до Карлайла, и я останусь там, обратно не пойду.

– Это правда, – подтвердил второй юноша. – Где бы мы ни проходили, везде говорят об этом. Кое-кто даже поговаривает, что Нортумберленд заключил союз с нехристями шотландцами и валлийцами.

– Да, вечно одно и то же, ничем людям не угодишь, – фыркнул солдат с квадратным лицом. – Когда королем был Ричард, им захотелось убрать его; теперь, когда королем стал Генри, они и с этим хотят расправиться.

Хью воспринимал их рассказы так же, как байки бродячих торговцев. Что-то в них было выдумкой, что-то – правдой. Так или иначе, Хью не мог поверить, что Нортумберленд заключил союз с шотландцами или валлийцами.

Санче было тяжело слушать разговоры о политике, о смерти Ричарда, об узурпаторе Генри Болинброке. В Эвистоуне она обрела покой и счастье и не хотела, чтобы ей напоминали о прошлом.

Вечер закончился рассказом брата Малкома об аббатстве и его истории, восходящей ко временам римских завоеваний. Санча подозревала, что святой человек частенько фантазирует, когда что-то не знает или не может вспомнить. Его рассказы никогда не повторялись. То же относилось и к мощам святого, которые якобы хранились в ковчеге, в часовне аббатства. В тот вечер брат Малком с простодушной детской улыбкой на лице объявил, что в ковчеге хранится фаланга пальца святого Данстена, прославившегося тем, что кузнечными щипцами ухватил за нос дьявола.

Санчу развеселило это заявление монаха, но она постаралась сохранить серьезную мину. Только неделю назад брат Малком уверял ее, что в ковчеге хранятся несколько волосков с бороды древнего святого.

Алиса же, которая весь день была какой-то задумчивой и вялой, услышав новый вариант рассказа о реликвии, ожила и, толкнув госпожу локтем, заулыбалась.

В день святого Суитина дождь кончился и выглянуло солнце. Сразу стало теплей. Мокрый сад за дверью кухни сиял и переливался сотнями капель под яркими лучами. Санча позвала Алису и нескольких девочек помочь ей вывесить пучки лечебных трав сушиться на солнце. Голоса девочек мешались со стуком горшков, доносившимся из кухни, и болтовней кухарок, месивших тесто.

Вдруг в кухню ворвались двое чумазых мальчишек. Один из них закричал:

– Там обезьянка! На дорожке в господском саду!

– Обезьянка и бродячий торговец! – не желая отставать, крикнул второй. – Быстрей бегите смотреть! – И оба сорванца вылетели за дверь, кривляясь и корча рожи.

Все побросали работу. Тесто наспех прикрыли полотенцами, траву оставили на столе. Санча с Алисой последовали за женщинами в сад, где под музыку бродячего торговца крутилась и прыгала обезьянка и плясали с веселым смехом дети.

У клумбы с ноготками Санча увидела старого знакомца: белого котенка, пушистого и подросшего, который ловил порхающую бабочку. Она взяла его на руки и принялась гладить мягкую шерстку.

Закончив играть веселую мелодию, торговец обратился к хозяйке замка:

– Да благословит вас Пресвятая Дева, миледи. – Торговец поклонился, взмахнув разноцветной шляпой. – Позвольте сказать, что ваш котенок почти так же очарователен, как вы. Не пожалейте двух шиллингов на бархатный ошейник и блестящий колокольчик для такого милого создания.

Мора, оттеснив массивной фигурой любопытных, подошла поближе.

– Ну и ну! – фыркнула она. – Рехнуться можно!

Ее восклицание в основном относилось к цене, которую заломил торговец за такую безделицу. Но тот, пропустив ее слова мимо ушей, продолжал уговаривать:

– Должен заметить, дорогая хозяйка, что монахини Челфордского монастыря надевают на своих любимцев точно такие же ошейнички.

– Монахиням не разрешается держать домашних животных! – пропищала толстушка Гасти, одна из внучек Моры.

– Можешь рассказывать это другим, хоть бы его святейшеству папе римскому, а не мне. Монашки в Челфорде держат кошек и собак, а одна – даже белку. Клянусь Святой Троицей! Иногда они даже берут их с собой в храм. Я собственными глазами видел. Говорю тебе, эти монашки не отказывают себе в земных радостях. Они обожают всякие безделушки какие поярче, и это далеко не все, что о них можно сказать. – Убедив недоверчивых, торговец достал из сумки другой ошейник и повернулся к Санче. – Взгляните, миледи, вот чудесный ошейничек, ярко-зеленый, украшенный золотой нитью, а колокольчик – как нежно звенит! – И в подтверждение своих слов он потряс ошейником перед глазами Санчи. – Слышите? Что за звук!

У Санчи холодок пробежал по спине от хитрой улыбки торговца и тонкого переливчатого звона колокольчика. Она опустила котенка на землю, выпрямилась и без улыбки сказала торговцу:

– Я не люблю колокольчиков. – Она попятилась, потом повернулась и выбежала из сада.

Когда зацвел чертополох, Санча и Хью снова отправились на верховую прогулку. Во время последней охоты Хью приметил большое стадо оленей и, зная, как Санча любит животных, захотел, чтобы она полюбовалась на них. Тогда он и его люди завалили двух громадных самцов, но самок предусмотрительно не тронули, чтобы маленькие оленята не погибли, оставшись одни.

Хью выбрал дорогу через холмы и мрачные леса, тонувшие в этот ранний час в густом тумане. Солнце поднималось все выше, туман постепенно рассеивался, и их взору предстали бескрайние просторы, холмы, похожие на зеленые волны, уходящие вдаль и тающие в голубой дымке.

Они остановились на высоком холме, возвышавшемся над узкой долиной. Внизу под ними бежала речушка с искрящимися на солнце заводями. Ее топкие берега сплошь заросли осокой и камышом, заглушавшим всякую иную растительность. Но большой луг за нею радовал глаз разноцветьем, неожиданными пурпурными головками чертополоха и алыми гроздьями ягод на кустах.

Позаботившись о лошадях, Хью вернулся к тому месту, которое облюбовал для их наблюдательного поста. В ожидании мужа Санча набрела на крохотные желтые цветочки, росшие под деревьями. Когда Хью вернулся, она взглянула на него и улыбнулась.

– Посмотри, какие они чудесные, – протянула ему Санча цветы.

– Почти не пахнет, – заключил Хью, поднеся к носу цветок, повертел его в пальцах и примирительно добавил: – Хотя выглядит довольно мило.

– Ты не знаешь, как они называются? – спросила Санча.

Хью отрицательно покачал головой, показывая, что его это мало интересует.

– Я такой же знаток цветов, как моя левая нога. Брат Малком знает, наверное, побольше, – предположил он. – Если хочешь, я накопаю их тебе перед возвращением домой. Привезешь цветы в аббатство и посадишь в своем садике.

– Ой, конечно, хочу, – обрадовалась Санча, предвкушая, как высадит их на клумбе и будет ухаживать за ними. Снова подняв глаза на Хью, она заметила, что он устремил внимательный взгляд на луг, раскинувшийся внизу.

– Что там?

– Всего лишь птицы – кормятся в камышах у воды, – ответил Хью, мгновенно обернувшись. Порою, думая о ней, он забывал обо всем на свете. Вот и сейчас он не сводил взгляд с Санчи, бродящей по цветущей поляне. Она сама как цветок, думал он, – прекрасный и нежный.

– Ты хочешь увидеть оленей? – спросил наконец он.

– Они уже появились?

В его глазах появилась искорка смеха.

– Нет еще. Нужно посидеть и подождать.

Со своего места на холме они могли видеть всю долину.

– Два дня назад восемь маток и столько же оленят проходили вон там, – сказал Хью, показывая рукой, где на заросшем кустарником лугу появлялись олени. – Они пойдут по той же тропе, – говорил он с уверенностью внука лесничего. – Если мы будет терпеливы, – прошептал он ей на ухо, – то увидим их. Это красивое зрелище.

Они сидели и тихим шепотом разговаривали обо всем и ни о чем. Санча постепенно совершенствовалась в английском, но, когда Хью, дразня ее, употреблял какое-нибудь слово, имеющее множество значений, она приходила в замешательство и заявляла, что в английском языке слишком много ненужных сложностей. Это в самом деле так, смеялась она, иначе почему англичане всегда говорят одно, а подразумевают другое, и наоборот, подразумевают одно, а говорят другое? Тут их разговор перешел в игривую перепалку, прерываемую поцелуями, закончившуюся только тогда, когда Хью, беззвучно смеясь, сказал, что они перепугают всех оленей.

Они улеглись рядышком в густой траве и стали наблюдать. Так они пролежали больше часа, но никто не появлялся на лугу, даже птицы не пролетали над ним.

– Мартин просил у меня позволения жениться на Алисе, – как бы невзначай обронил Хью.

Санча повернула голову и уставилась на него. Если бы ей сказали, что сейчас солнце упадет с небес, она бы так не удивилась.

– Разве Алиса тебе ничего не говорила?

– Нет. Но я видела, что они любят друг друга, – ответила Санча и поджала губы.

– Когда решатся все дела с братом, – продолжал Хью, – мне понадобится эконом для Обри. Я хочу послать туда Мартина. Ты не против?

– Нет, конечно, нет. Он предан тебе, но мне будет недоставать Алисы.

– А Гасти? – спросил Хью, имя в виду русоволосую внучку Моры.

– Ты знаешь, как ее зовут? – Черные глаза Санчи подозрительно сузились.

Хью не мог сдержать улыбки. Было забавно думать, что его аристократка-жена ревнует, да еще к кому, к Гасти, грудастой толстушке с румянцем во всю щеку и глазами навыкате. Однако в ней была определенная привлекательность, привлекательность дикого животного. Да и, наконец, вскружила же она голову Донелу.

– Господин обязан знать своих слуг по именам. Так ты не против, чтобы они поженились?

– Нет. Я не стану препятствовать счастью Алисы. – Санча опустила глаза. В густой траве перед ней пробирался, тыкаясь во все стороны, муравей. Она подняла голову и встретила внимательный взгляд Хью.

– Они не могут немного подождать?

Хью замялся, немного смущенный.

– Алиса не говорила тебе, что ждет ребенка?

– Алиса беременна! – Это известие не столько поразило, сколько задело Санчу за живое. Как Алиса могла оказаться такой бессердечной и не поделиться с ней новостью? Она раскрыла рот, чтобы сказать Хью о своей обиде, как вдруг он сделал знак молчать. Санча повернула голову и посмотрела туда же, куда смотрел он.

Из чащи на склоне холма выпорхнула стая куропаток и полетела над долиной. В наступившей после этого тишине послышался треск сучьев, с каждым мгновением становившийся все отчетливей.

Санча замерла в ожидании, не сводя глаз с чащи. Но из зарослей показался не олень, а всадник. За ним – второй.

– Не высовывайся, – прошептал Хью.

Несколько мгновений прошло в тишине, потом над долиной пронесся громкий крик, и из леса, заслышав сигнал, стали выезжать другие всадники. Они парами появлялись на лугу, пересекали вброд речушку и заросли тростника и снова скрывались в лесу. Казалось, им не будет конца.

По одежде и щитам Хью определил, что это шотландцы. Но всего удивительней было то, что на щитах англичан, что ехали бок о бок с ними, был герб Нортумберленда. Хью внимательно наблюдал за всадниками и говорил себе, что паломники оказались не так уж далеки от истины. Похоже, Нортумберленд действительно замышлял выступить против Генри.

Спустя какое-то время после того, как среди деревьев скрылся последний всадник, Хью и Санча отправились в обратный путь. Санча не понимала, что так взволновало Хью. Для нее день сложился не слишком удачно. Она не увидела оленей, ради чего приехала сюда; узнала, что служанка, которую она полюбила как сестру, не сочла возможным довериться ей, и в довершение всего забыла попросить Хью выкопать понравившиеся ей цветы.

За ужином она избегала смотреть на Алису. И хотя Санча старалась не демонстрировать обиды, позже она с раскаянием спрашивала себя, не слишком ли была холодна с Алисой.

Под утро Санча проснулась от прежнего кошмара. Она лежала в темноте с тяжело бьющимся сердцем, и перед глазами у нее стояла омерзительная фигура в капюшоне, манящая ее сморщенной рукой. Впервые она почувствовала, что человек что-то прячет под сутаной, что-то круглое и гладкое. У Санчи мурашки ползли по телу, и она постаралась быстрее забыть привидевшийся ужас.

Утро было туманное, но вскоре солнце разогнало сизую мглу. Санча работала в своем садике, собирая лепестки роз, когда ее внимание привлек скрип колес, доносившийся со двора аббатства. Там в облаках пыли остановились купеческая повозка и несколько вьючных мулов. Встречать купца вышел один из молодых монахов. Санча слышала их голоса, и если не очень ошибалась, купец объявил, что торгует прекрасной и прочной тканью, которая и составляет его груз.

Она подхватила корзинку с лепестками и поспешила в дом. Каблучки ее туфелек выбили торопливую дробь на каменном полу столовой и деревянных ступеньках лестницы. В гостиной она задержалась лишь для того, чтобы поставить корзинку на большой квадратный сундук, и тут же скрылась в спальне.

Налив в тазик воду из кувшина, она вымыла перепачканные руки и ополоснула блестевшее от пота лицо. Глядя на себя в зеркало, поправила косы, которые последнее время сворачивала кольцами и закалывала над ушами, надела свежую юбку. Потом поспешно вынула из сундука с одеждой шкатулку, украшенную драгоценными камнями, и, порывшись в ней, достала мешочек с деньгами – последними, что остались от ее жалованья фрейлины королевы.

Санча сбежала по лестнице и пошла через душную кухню, где за одним из длинных столов сидела бледная и молчаливая Алиса. Перед нею стояла чашка простокваши, которую Мора обычно заставляла пить всех болящих, чем бы они ни страдали. От вида простокваши в соединении с кухонным чадом Санчу едва не стошнило.

– Алиса, пойдем со мной! – на ходу крикнула Санча. – Мне нужен твой совет. – Она вылетела в сад, и Алисе ничего не оставалось, как нехотя встать и последовать за госпожой.

Шагая по дорожке, Санча оглянулась через плечо. Видно было, что Алисе очень плохо. «Жестоко с моей стороны, – думала Санча, – вытаскивать ее на такую жару». Санча было остановилась, но потом двинулась дальше, решив все-таки посмотреть, чем богат купец.

В аббатстве Санча сразу же разыскала купца. Он оказался приземистым человеком средних лет, с прилизанными редеющими волосами и к тому же весьма кичливым. Самоуверенно заявив: «Я торгую только самой лучшей тканью», – он намекнул, что цена соответствует качеству товара и не по карману местным красавицам.

Сообразив, что перед ним хозяйка поместья, он тут же сменил самоуверенный тон на услужливый. Санчу, однако, было не так легко провести. Если хитро поблескивающие глазки купца, думала Санча, зеркало его души, то он точно алчный и прижимистый, каким показался ей с первого взгляда.

Когда приходилось сталкиваться с купцами, она чувствовала себя как рыба в воде. Будучи фрейлиной королевы, Санча имела дело с полчищами ювелиров, портных и всякого рода торговцев, которые постоянно соперничали друг с другом, чтобы завоевать королевскую благосклонность. Одна из трех фрейлин – Алина – совершенно не умела торговаться, находя это занятие ниже своего достоинства, Мари же слишком часто теряла терпение и выходила из себя. И только в Санче должным образом сочетались рассудительность и настойчивость, помогавшие ей справляться с самыми угодливейшими и льстивейшими негодяями.

Купец, видимо, почувствовал это, когда Санча настояла на том, чтобы посмотреть товар прямо в повозке. Не долго думая, она взобралась на нее и взялась за тюк с прекрасным тяжелым шелком.

– Какое-то все тусклое, – жаловалась Санча. – А это! Видите? Не прокрашено. А еще говорите о прекрасном качестве!

Купец, которого пот прошиб от такого напора юной леди, стал вытаскивать другие свертки. Санча все внимательно рассматривала.

– Как тебе нравится этот оттенок, Алиса? – вопрошала она свою страдающую служанку. Не забывая препираться с купцом, Санча каждый отрез неторопливо обсуждала с Алисой. Купец переминался с ноги на ногу, багровый то ли от жары, то ли от раздражения.

К тому времени когда Санча наконец расплатилась и забрала покупки, купец уже устало вытирал рукавом потный лоб. Пройдя столовую и поднявшись по лестнице, Санча остановилась и, улыбнувшись Алисе, чьи руки тоже были заняты отрезами, вместо того чтобы направиться в гостиную, повернулась и вошла в комнату, которую занимала служанка.

– Куда положить твое будущее свадебное платье? – спросила Санча.

Алиса, сдерживаясь из последних сил, прошла несколько шагов по комнате, села, не выпуская из рук тяжелые отрезы, и разрыдалась.

– Что с тобой, Алиса? – воскликнула Санча, бросив покупки на скамью.

Алиса, уткнув в ладони пошедшее красными пятнами лицо, безутешно рыдала, подрагивая плечами.

– Мне так стыдно. Я боялась признаться тебе, – причитала она. – Думала, ты сочтешь меня потаскушкой и прогонишь от себя!

Услышав причитания Алисы, Санча взяла у нее с колен материю, отложила в сторону и обняла подругу.

– Ну-ну, будет, дорогая. Не надо плакать. Все хорошо.

– Но зачем мне столько? – всхлипывая, показала Алиса на свертки. – Здесь на три платья хватит и еще останется, а я и одного не заслуживаю!

– Неправда, твоя доброта так много значит для меня. А потом, должно же у тебя быть хоть какое-то приданое. Разве ты не собираешься вскоре выйти замуж за оруженосца моего мужа? А главное, ты была моей лучшей подругой и, надеюсь, всегда ею будешь.

– Обязательно, – пообещала Алиса, утирая слезы с лица.

Молодые женщины, обретя былую дружбу, долго еще сидели обнявшись и говорили о свадебном платье, о будущем малыше, о Мартине.

Свадьба Мартина и Алисы состоялась в середине месяца, в небывало знойный день. В столовой замка накрыли праздничный стол, а потом пятеро музыкантов из соседних деревень взяли в руки инструменты: лютню, волынки и барабан – и заиграли если не слишком мелодично, то громко и весело.

Хью, несколько перебравший вина, восседал во главе стола и руководил весельем с видом снисходительного отца семейства. По заведенному порядку начинали танцы господин и госпожа. Хью взял Санчу за руку и, морщась от визгливого дуэта волынок, прошелся с ней по залу в неистовой жиге. Они кружились и кружились, пока она, ослабев от смеха, не запросила пощады.

Одного такого танца было вполне достаточно, и Санча с удовольствием устроилась за столом, глядя, как отплясывают другие, самозабвенно кружась по залу с раскрасневшимися лицами и растрепавшимися волосами.

Русая Гасти отплясывала с видом победительницы, цепко держа Донела. Рыжая Дженн, ее оставшаяся без пары кузина, стояла в сторонке, сгорая от зависти. Но тут Румолд сжалился над ней и пригласил танцевать. Даже старая Мора не устояла и, схватив пастуха Юана, как терьер крысу, потащила на середину зала.

Из конца в конец длинного стола летели крепкие шуточки, ответом на которые был неудержимый смех, что ничуть не смущало Алису. С ее лица не сходила счастливая улыбка, но Мартин весь вечер беспрестанно краснел и глупо ухмылялся.

Наконец музыканты выбились из сил и взмолились о пощаде. Устали и гости. Кое-кто уже спал, свалившись прямо на пол, другие с трудом держались на ногах, хотя продолжали смеяться и шуметь.

Только перед рассветом Хью и Санча добрались до постели. Хью хотелось лишь одного – поскорее уронить голову на подушку. Санча жаждала поговорить. Она перебирала события дня, уверяла Хью, что у Алисы непременно будет мальчик, и вновь смеялась, вспоминая, как Мора отплясывала с пастухом. Наконец она с сожалением сказала:

– Никогда не забуду сегодняшней вечеринки, – обернулась к Хью, чтобы пожелать спокойной ночи, но тот уже крепко спал.

Деревня Эвистоун, если, конечно, ее можно было назвать деревней, находилась в трех лигах от аббатства. Санча лишь однажды проезжала через нее. Селение представляло собой единственную улицу и горстку домов, и по меньшей мере четверть его обитателей составляли приехавшие с Хью.

Второй раз Санча оказалась в деревне на праздник святого Бартоломью. Стоял жаркий августовский день. Санча ехала вместе с Хью, Мартином и Алисой и с любопытством глядела по сторонам. Она увидела шесть новых домов с бревенчатым верхним и каменным нижним этажом, предназначавшимся для лавок. Самый большой и внушительный дом был отведен под таверну.

Санча думала, что таверна станет излюбленным местом сборищ местных жителей. Поблизости находился небольшой рынок, и в этот день вокруг прилавков и палаток на лужайке толпилось множество народу – обитатели ближайших ферм, жители деревни, люди из поместья и аббатства. Санча заметила в толпе Мору и ее многочисленных дочерей и внучек, брата Малкома, нескольких монахов и молодых конюхов из поместья. Возле таверны стоял Румолд, а у палатки, торговавшей изделиями из кожи, Санча увидела Донела, державшего за руку Гасти и о чем-то оживленно разговаривающего с ней.

Хью обращал внимание Санчи на каждый новый дом, явно довольный тем, что многое успел сделать в деревне. Было расчищено еще несколько площадок; над выкорчеванными и сожженными пнями еще курился тонкой струйкой дымок. В нескольких местах на вытоптанной земле громоздились кучи столбов и балок. Они слезли с лошадей возле рыночной площади, и тут же толпа закружила и завертела Хью и Мартина, и они пропали, оставив жен одних.

Санча и Алиса бродили по рынку, рассматривая выставленные товары. В одних палатках торговали яркими шалями, в других предлагали чугунные и глиняные горшки, деревянные ведра. Шорник развесил кожаную утварь и седла, а за таверной кузнец, приехавший на Север с Хью, подковывал лошадей.

На пылавших кострах, нанизанная на вертелы, жарилась баранина и дичь, наполняя воздух дразнящим ароматом. Алиса, которая теперь была постоянно голодна, жадно поглядывала в ту сторону, откуда неслись аппетитные запахи, и вздыхала:

– Надеюсь, мы скоро поедим?

Отойдя от очередной палатки, Санча привстала на цыпочки и посмотрела поверх голов в сторону таверны. Там на траву выносили уже последний стол.

– Пойдем-ка займем место, – предложила она Алисе. Санча тоже проголодалась. К тому же в плотном льняном платье ей было жарко и хотелось отдохнуть в тени.

Они подошли к столам в тот момент, когда из первого бочонка эля выбили дно. Наконец-то Санча увидела Хью. Муж был окружен людьми, рядом стояли Мартин и хозяин первой в деревне таверны. Санча припомнила этого человека: он был в отряде, который сопровождал их в переселении на Север. Множество людей, старых и молодых, собрались посмотреть, как их господин опрокинет добрую кружку эля и похвалит напиток. Хью выпил и объявил, что эль хорош. Раздались веселые голоса – настал черед всех остальных, которым не терпелось утолить жажду.

После торжественной молитвы, произнесенной братом Малкомом, благословившим еду, приступили к трапезе. Весь день на рынке не смолкали нестройные, режущие слух звуки волынок, лютен и барабанов. В воздухе разносились радостные крики, висели облака пыли, поднимаемой ногами пляшущих. И пусть этим пляскам не хватало грации, зато искреннего веселья было в них с избытком.

Сидя в тени за столом, Санча и Алиса смотрели на пляшущих, веселились, болтали и маленькими глотками отпивали эль из кружек. Мимо нескончаемым потоком шли люди. С воплями по рыночной площади носилась детвора. Досаждали черные кусачие мухи, которых все время приходилось отгонять. Вдобавок налетели пчелы. Они ползали по столу, набрасывались на остатки пищи и лезли в кружки, словно задались целью утонуть в недопитом эле. Санча могла поклясться, что видела, как Донел и Гасти скользнули за таверну. Когда Санча шепнула об этом Алисе, та засмеялась и похлопала себя по слегка округлившемуся животику.

Перед закатом веселье начало затихать. Толпа понемногу редела. Санча увидела мужа, стоявшего у опустевших бочонков эля и оживленно разговаривавшего с какими-то людьми. Весь день она почти не видела Хью. Он мельком улыбнулся ей и мимоходом погладил по плечу. Мартин и Румолд отделились от группы, и Мартин крикнул Алисе, что они пошли седлать лошадей.

Санча поднялась из-за стола и отряхнула юбки. Алиса выплеснула остатки эля на землю и тоже встала.

Внимание Санчи привлек громкий сердитый голос, перекрывавший остальной шум. Санча, любопытная как всегда, оглянулась и увидела возмущенную Гасти и рядом с ней внушительную фигуру Моры, ее бабки. Спор разгорелся, по-видимому, из-за Донела, весь день не отходившего от девушки. Похоже, Донел был пьян, и его слегка пошатывало, когда он подводил к Гасти свою лошадь.

Алиса вопросительно посмотрела на Санчу.

– Донел хочет, чтобы Гасти ехала с ним, – объяснила Санча.

– Что, опять у них мир да любовь?! – шутливо воскликнула Алиса, делая круглые глаза и смеясь вместе с Санчей.

Перепалка между тем продолжалась. Мора не терпела, когда ей возражали.

– Поедешь с нами в повозке! – крикнула старая матрона. Санча не слышала, что ответила Гасти, но увидела, как Мора ухватила девушку за ухо и потащила к повозке. – Ну-ка, полезай, да поживей! – завопила она на весь рынок. – Ах ты, маленькая мерзавка!

Донел, держась на почтительном расстоянии, что-то бубнил, пытаясь успокоить разъяренную Мору. В эту минуту из-за палатки показалась группа молодых людей, тоже порядком навеселе, среди которых выделялся Джерем, широкоплечий парень с квадратным лицом, ровесник Донела.

– Не миновать потасовки, – предположила Алиса. – Джерем тоже ухлестывает за Гасти, проходу ей не дает.

Алиса, похоже, не ошиблась. Джерем и его дружки двинулись прямо на Донела, тесня и толкая его.

– Привет, Гасти! Моя лошадь получше этой клячи! – хвастливо сказал Джерем.

– Еще бы, – поддакнул один из его приятелей, – и сравнивать нечего. Не такая облезлая, как у Донела! – Последнее замечание вызвало взрыв смеха других парней и собравшихся любопытных. Слово за слово, и вот уже драка казалась неминуемой. Санча обратила внимание на то, как Джерем обошел сзади лошадь Донела, но не заметила, что он украдкой подложил что-то под седло.

Когда перепалка, казалось бы, должна была непременно перейти в драку, Джерем с друзьями, бросив напоследок несколько оскорбительных фраз, отошли в сторонку и остановились, пересмеиваясь и подталкивая друг друга.

Гасти скрепя сердце забралась в повозку и уселась возле своей кузины к явному ее удовлетворению.

Донел взялся за поводья, вдел ногу в стремя. В тот миг, когда он коснулся седла, лошадь заржала, взвилась на дыбы и галопом помчалась по рыночной площади. Люди с криками бросились врассыпную, а Джерем с дружками схватились за животы от смеха.

– О Господи! Придурки! – крикнула Алиса и принялась отчаянно звать: – Мартин! Мартин!

Санча, опешившая от неожиданности, спохватилась и бросилась на поиски Хью, уверенная, что Донел разобьется насмерть. Она была в полном смятении, когда наконец нашла Хью. Тот с хозяином таверны и кузнецом пили по последней кружке эля.

Шум и крики заставили их прервать разговор. Санча подбежала как раз в тот момент, когда на другой стороне рыночной площади Донел вылетел из седла и упал в кусты медвежьих ягод. Хью и остальные мужчины уже бежали к нему.

– Быстрей! Надо что-то делать! – крикнула Санча им вдогонку.

Мартин помчался к месту падения Донела. Побежали и другие, и с ними Гасти, визжавшая что есть мочи, и хохочущие Джерем с дружками.

Санча смотрела, как Хью и Мартин вытаскивают Донела из кустов. Румолд послал человека изловить убежавшую лошадь. Все говорили, что Донел не иначе как родился в рубашке, раз уж при таком падении не разбился насмерть. Все лицо и ухо были у него в кровоточащих ссадинах, рубаха порвана и тоже в пятнах крови.

Подошел нагло ухмыляющийся Джерем, окруженный приятелями, желая напоследок еще раз поддеть соперника. Но не успел он рта раскрыть, как Донел оттолкнул Мартина и бросился на обидчика. Они катались по земле, яростно молотя друг друга кулаками и осыпая бранью. Друзья Джерема сунулись было помочь ему, но, встретив каменный взгляд Хью, попятились назад.

– Останови их сейчас же! – почти в истерике крикнула Санча Хью.

Вокруг дерущихся теснились зрители, криками подбадривая соперников, которые били друг друга кулаками, пинали ногами, выдавливали глаза и рычали от ярости. Не в силах выносить ужасную сцену, Санча, чтобы положить конец драке, дергала Хью за рукав, пронзительно крича:

– Прикажи им перестать!

– Он заслужил хорошую взбучку, – холодно улыбнулся Хью.

Санча опешила, не ожидая от мужа такого ответа, и не сразу нашлась что сказать, но тут же завопила:

– Они убьют друг друга! Останови их! Останови их немедленно!

Но Хью только рассмеялся.

– Ничего страшного не случится, – сказал он и повернулся к дерущимся, которые уже поднялись на ноги. Слышались только хриплое дыхание и глухие удары кулаков по телу.

Отказ Хью остановить драку привел Санчу в неописуемую ярость. Щеки ее запылали, словно от пощечины. Она уже собралась обрушиться на мужа с бранью и, несомненно, сделала бы это, но в это мгновение кулак Донела угодил прямо в нос противнику. Фонтаном брызнула кровь. Санча содрогнулась от жуткого зрелища и бросилась прочь.

Ее кобылка была привязана с остальными лошадьми у таверны. Санча перешла на шаг, чтобы не напугать животных, подошла к своей лошади и отвязала поводья. За ее спиной послышались шаги, и рука Хью легла ей на локоть.

– Куда ты собралась? – спросил он смеющимся голосом. – Ты ведешь себя как ребенок.

Санча зло смотрела на него, не произнося ни слова, и пыталась выдернуть руку.

– Да что с тобой? – Он крепко держал ее за локоть, продолжая улыбаться и не желая понимать ее состояние.

Глаза ее гневно вспыхнули.

– Я не хочу смотреть, как они убивают друг друга! А ты – ты еще хуже их! Ты просто зверь!

Он ласково засмеялся, привлек ее к себе и сказал:

– Пойдем обратно.

– Нет! – отказалась Санча и снова стала вырываться.

В этот момент появился Мартин.

– Все кончено, – бросил он, подходя к лошадям. Алиса, подошедшая вместе с ним, сказала скучным тоном, словно иного исхода и быть не могло:

– Донел как следует отделал его. Больше Джерему не захочется подкладывать под седло колючку.

Санчу от злости била дрожь. Сидя в седле, она оглянулась на рыночную площадь и увидела, как друзья волокут окровавленного Джерема. Почти все уже разошлись. Донел ковылял к своей лошади, опираясь на Румолда. Слышались пронзительные, сердитые голоса женщин. Хотя видно их не было, можно было узнать Мору и ее внучек, продолжающих перебранку.

В аббатство вернулись в сумерках. Всю дорогу Санча не разжимала губ и смотрела прямо перед собой.