Пробуждение сердца

9

Он захлопнул дверь и щелкнул задвижкой. Из коридора по-прежнему доносились, хотя и приглушенно, смех и шутки.

Взглянув на кровать, Хью увидел свою жену во всем очаровании девственной наготы. Дамы не только сняли с нее всю одежду, но сдернули с постели и покрывало с одеялом, так что ей нечем было прикрыться. Единственное, чем она могла защититься от нескромных глаз, были ее тонкие руки. Она сидела посреди постели, съежившись и поджав под себя ноги, потупив глаза и стараясь казаться как можно незаметней.

Услышав, как щелкнула задвижка на двери спальни, она вскинула голову; в ее взгляде были одновременно паника и презрение.

Хью молча стоял у двери и, тупо набычась, смотрел на нее сквозь пелену хмеля. Он не только чувствовал себя невероятно глупо, но ему еще и было стыдно за себя и за нее. Прошло несколько мгновений, прежде чем он понял, что все еще держит в руках кубок. Он оглянулся, ища, куда его поставить.

Ее одежда, брошенная небрежной рукой, валялась на низком длинном сундуке, прикрепленном к стене и служившем одновременно скамьей. Сапфировое платье цвета вечереющего неба, расшитое бриллиантами, мерцало в свете свечей. Хью поставил кубок на край сундука и заметил на полу под ногами сорочку из тончайшего шелка.

Он нагнулся, подобрал ее, легкую, как шепот, подошел к кровати и протянул Санче. Она судорожным движением протянула руку и выхватила ее; глазам Хью на миг открылась маленькая округлая грудь.

Хью отвернулся. Он слышал позади себя торопливый шорох, представлял белую арку ее рук в тот момент, когда она надевает сорочку через голову, маленькую округлую грудь. Его бросило в жар, и Хью с трудом подавил в себе желание обернуться. Он расстегнул и снял с себя красивый серебряный пояс с висящим на нем парадным кинжалом, отделанным драгоценными камнями, и отложил в сторону. Потом взял одеяло, подумал и прихватил подушку.

Когда он наконец повернулся к ней, Санча уже была в сорочке и смотрела на него широко раскрытыми глазами, словно муж был диким зверем и готовился растерзать ее. Глаза ее были черны как ночь и подернуты влагой.

Их взгляды встретились, но в тот же миг она отвернулась, и густые черные ресницы опустились, скрыв от него ее глаза. Хью медленно приблизился к кровати, положил покрывало в изножье, а подушку швырнул к резному изголовью. Потом сел, и кровать скрипнула под его тяжестью.

– Ты понимаешь, что теперь мы муж и жена? – спросил он.

Санча, избегая его взгляда, уставилась в одну точку где-то в углу кровати. Она отрицательно замотала головой; густые черные волосы упали ей на лицо, словно завеса.

– Не хочу я никакого мужа, – сказала она тонким, жалобным голосом.

Хью уныло вздохнул и, отвернувшись, принялся стаскивать башмаки. Не успел он повернуться к ней спиной, как почувствовал, что она схватила и потянула к себе одеяло, а оглянувшись, увидел, что она укрылась с головой. Он ничего не сказал, встал и резким движением стянул с себя рубаху и небрежно швырнул на складной стул возле кровати.

Он стоял неподвижно – лишь грудь его высоко вздымалась – и смотрел на жалкий маленький комочек под одеялом. Тишину нарушало только его глубокое ровное дыхание.

– Сколько тебе лет? – наконец спросил он. Хью не знал этого, никто не сказал ему, но полагал, что ей не более шестнадцати или семнадцати, а может, и того меньше.

Ответом было долгое, напряженное молчание. Вдруг под одеялом раздались всхлипывания, переросшие в бурные рыдания. Это были не обычные слезы, каких можно было ожидать от перенервничавшей перед свадьбой, утомленной суетой девушки, но отчаянный плач, вопль истерзанной души.

Когда Хью пришел в себя от неожиданности, он растянулся рядом с ней на кровати, опершись на локоть, и стал успокаивать ее, обращаясь туда, где под пуховым одеялом должна была быть ее голова.

– Ш-ш, – тихо приговаривал он, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, живо представляя себе, что в коридоре, должно быть, думают, будто он истязает ее. – Незачем плакать. Никто не собирается делать тебе ничего плохого. – Голова у него кружилась от непомерного количества вина, что он выпил за день. Но чем больше Хью старался успокоить ее, уверить, что бояться нечего, тем горше она рыдала.

И тут он совершил роковую ошибку: попытался стянуть с нее одеяло, чтобы не только словами, но и всем своим видом показать, что она напрасно так боится его. Санча сопротивлялась, извивалась как уж, отражая все попытки вытащить ее из-под сбившегося одеяла, вертелась, отбивалась и наконец изо всех сил саданула коленкой в пах. Удар пришелся вскользь, тем не менее Хью на миг выпустил ее, и она с воплем соскочила с постели.

Волоча за собой одеяло, Санча подбежала к двери и попыталась открыть засов. Она колотила по нему кулачками, дергала, тянула – все напрасно, засов не поддавался.

Хью скатился с кровати и одним прыжком оказался у двери, в которую с воплями колотила его молодая жена. Он попытался схватить ее, но поймал только край одеяла. Он повторил попытку раз, другой, но добычей стала лишь горсть пуха. Хью представил, как они выглядят со стороны – он, полуодетый и босой, и она, в сползающем одеяле, вопящая, как рыночная торговка, – и это показалось ему таким смешным, что он покатился со смеху, не оставляя, однако, попыток схватить ее.

Наконец это ему удалось, и, завернув ее в одеяло, плотно, как опутывает паутиной паук свою жертву, Хью взял свою жену, не перестающую плакать, и отнес обратно на кровать.

Едва коснувшись перины, Санча выскользнула из одеяла и попыталась уползти на четвереньках. Хью со смехом прыгнул за ней, схватил за подол сорочки и, притянув к себе, крепко стиснул в объятиях.

Оказавшись в железном кольце его рук и чувствуя, что ей не вырваться, Санча издала душераздирающий вопль и зашлась в плаче еще более отчаянном, чем прежде. Одной рукой Хью прижимал ее к себе, не обращая внимания на рыдания, сотрясавшие ее хрупкое тело, а другой подсунул большую мягкую подушку себе под голову и улегся поудобнее.

– Ну-ну, – бормотал он, еще крепче прижимая ее к себе. – Не плачь, я не сделаю тебе ничего плохого.

Собрав последние силы, Санча сделала отчаянную попытку освободиться, но не смогла разорвать его объятий.

– Лежи спокойно, черт возьми! – сказал он. – Разве не слышишь, что я говорю: тебе нечего бояться! – Свободной рукой Хью прижал ее голову к своей груди, словно этим мог заставить ее послушаться. – Ну, успокойся же. – Он отвел волосы с заплаканного лица и принялся гладить ее по голове. Волосы были дивные – густые, длинные, их тяжесть вызвала в нем улыбку восхищения.

Санча, убедившись в его мирных намерениях, постепенно успокаивалась и позволяла ему гладить себя, что он и продолжал делать, испытывая наслаждение от прикосновения к ее волосам. Вскоре жалобные стенания стихли, хотя она еще прерывисто вздыхала от недавних рыданий.

– Ну вот и умница, – тихо говорил Хью. – Пойми, жена не должна бояться мужа.

– Ничего мне от вас не нужно! – произнесла она прерывающимся голосом. – Я не желаю быть вашей женой! – Санча приподняла голову, стараясь не касаться щекой его груди, покрытой курчавыми волосами и обильно политой ее слезами.

– Не желаешь? Почему? Я не урод какой-нибудь – молод, здоров и, – добавил он с ноткой юмора, – силен как бык. – Хью улыбнулся, наблюдая, как трепещут ее черные ресницы, и продолжал: – Я не люблю скандалов и не питаю пагубной страсти к вину. – Наклонив голову к плечу, он заглянул ей в лицо и подмигнул: – Сегодня – это, конечно, исключение. Ведь и святые, так нас, кажется, учили, были небезгрешны.

От него дурманяще пахло вином, а низкий бархатный голос звучал так мягко, так усыпляюще. Нервное напряжение, не оставлявшее ее все это время и дававшее силы сопротивляться действию эликсира, начало слабеть, и дьявольское снадобье постепенно забирало над ней свою власть. Голос Хью звучал как бы отдаляясь и затихая, пока Санча не перестала различать его слова. Веки ее потяжелели, колеблющееся пламя свечи потускнело, стало расплываться перед глазами. Она делала героические усилия, чтобы собрать ускользающие мысли, но с каждым мгновением силы все стремительней покидали девушку, и наконец глубокий сон овладел ею.

Удивленный тем, что она так странно притихла, Хью посмотрел на нее. Похоже было, что его супруга мирно спит. Он подумал было, что это одна из ее хитрых уловок. Но нет, хотя он и ослабил объятия, она осталась лежать такая же обмякшая и неподвижная. Хью бережно приподнял ее, чтобы уложить поудобней, и рука случайно коснулась упругой груди. Не в силах побороть искушения, он на несколько мгновений задержал ладонь на нежной округлости. Девушка никак не отреагировала на его прикосновение и продолжала спать. Хью смутился, словно сделал что-то недозволенное, поспешно убрал ладонь и, взяв ее одной рукой за плечи, а другую просунув под колени, положил поудобней. Однако при этом шелковая сорочка задралась, открыв ее ноги. Нет, положительно до нее нельзя было дотронуться, не подвергаясь при этом искушению.

Она была так соблазнительна, так нежна и стройна! Хью вспомнил, как увидел ее, войдя в спальню, – ее бело-розовую наготу и испуганно-стыдливый взгляд. От этого воспоминания у него пересохло во рту. Он протянул руку и легко коснулся ее бедра, ожидая, что она проснется, но Санча даже не пошевелилась. Ее кожа была теплой и шелковисто-нежной. Она продолжала спать даже тогда, когда его рука подняла сорочку выше, открыв изящный изгиб бедер и матовую белизну живота.

Хью был совершенно околдован невинной прелестью своей юной супруги и потерял над собой власть. Рука его помимо воли легла на ее тело, поглаживая, лаская. Дрожь желания прошла по его телу. Санча по-прежнему лежала недвижно, погруженная в глубокий сон.

Жажда обладания этим прекрасным телом пронзила его. Он не был неискушенным в любовных делах юнцом, но сейчас не мог совладать с сотрясавшей его дрожью. Превозмогая себя, Хью потянулся за одеялом и укрыл ее.

Нет, это бессмысленно, невозможно, даже если все ждут от него подобного шага. Не может он овладеть ею сейчас, когда она ничего не сознает – безвольная, безжизненная, словно труп. Только не так. Одна только мысль о том, чтобы воспользоваться ее состоянием для удовлетворения своей похоти, вызвала в нем отвращение. Он поднялся с кровати, подошел к окну и распахнул его.

На него пахнуло прохладой и сыростью; мир за окном был погружен во тьму. Одинокий факел мерцал внизу, во дворе замка, только подчеркивая окружающую его темноту; тишину ночи нарушали приглушенные звуки музыки, голоса и смех.

Хью знал, что будет опозорен, если простыни, покрывающие брачное ложе, останутся наутро девственно-белыми. В то же время он не мог заставить себя взять ее вот так, тайком от нее, как вор. Долго стоял он у окна, погруженный в раздумья, наконец вернулся в комнату и принялся искать среди вороха разбросанной одежды кинжал с серебряной рукояткой.

В дверь негромко постучали, и тихий женский голос произнес:

– Сэр, уже звонили к заутрене.

Хью приподнялся на локте, отчего кровать скрипнула под ним. Голос казался знакомым, но он не узнал его, во всяком случае, признал не сразу. В комнате было темно, свечи догорели, оставив на подсвечниках потеки воска. Он спустил длинные ноги с кровати, сел и огляделся.

Спящая девушка зашевелилась, но не проснулась. Хью нашарил в темноте башмаки, сунул в них ноги и потянулся за рубахой.

– Сэр, может, принести свечу? – прошелестел голос за дверью.

Хью был уже на ногах и надевал рубаху. Он ворчливо ответил, что свеча не нужна, и начал искать, расхаживая по комнате, кожаную сумку со своими вещами. Еще недавно она была где-то здесь, но теперь, в темноте, он никак не мог ее обнаружить.

Дверь, скрипнув, отворилась, и мрак спальни рассеял свет свечи. Хью увидел свою сумку на лавке под распахнутым окном, подошел, чтобы взять ее, и понял: на улице дождь. Он слышал его шум, жадно вдыхал влажный воздух.

Отвернувшись от окна, он увидел в круге света от свечи круглое лицо Алисы Вотсдаутер.

– Как ты очутилась здесь? – удивился Хью, ничего не понимая спросонья, и взялся за камзол, но вместо привычной кожи ощутил под пальцами мягкий бархат.

– Мартин привез меня ночью, – ответила Алиса, смущенно избегая его взгляда.

Хью продолжал рыться в сумке. Наконец он нашел перчатки.

– Ты была здесь этой ночью? – негромко спросил он, надевая перчатку на левую руку и стараясь делать это осторожно, чтобы не задеть глубокую рану на пальце. Правую перчатку он не стал надевать, а просто взял ее в левую руку.

– Да, милорд, была, – кивнула Алиса. – Мне разбудить миледи? Там уже пришли женщины, чтобы одеть ее. Я сказала им, чтобы они не беспокоились, но одна из них, самая толстая, настаивает, что должна увидеть вашу супругу.

– Да, буди, – ответил Хью. В висках у него стучало, голова раскалывалась, под веки словно попал песок.

В дверях возникли силуэты нескольких женщин, следом появилась еще одна, с масляной лампой. Комнату залил желтый свет.

Позади всех, с оловянной чашкой в руках, в спальню вплыла толстая Дельфина, верная прислужница Суинфорда.

Санча проснулась и увидела склоненные над нею лица. Она испуганно вскрикнула и резко села в постели, прижимая одеяло к груди.

– Пора пить эликсир, миледи, – прозвучал голос, и Санча оглянулась. Дельфина сунула ей в руки оловянную чашку и скомандовала грубым, решительным голосом: – Пейте, миледи, не раздумывайте!

Санча мельком увидела мужа, прошедшего по спальне. От одного его вида она смущенно зарделась, ибо, хотя ее воспоминания о минувшей ночи были смутными и разрозненными, она не забыла его невыразимо страстный поцелуй, который он запечатлел на ее губах на виду у гостей, и это воспоминание заставило ее вздрогнуть. Столь же живо вспомнились ей его обнаженные мускулистые плечи, прикосновение его ладоней и незнакомое волнующее ощущение, которое пронзило ее, когда она оказалась в его объятиях.

К счастью, ей тут же пришлось отвлечься от этих мыслей. Окруженная суетящимися женщинами, среди которых была и строгая Дельфина, она поднесла чашку к губам и выпила приторно пахнущую микстуру. Тут же чья-то рука бесцеремонно выхватила у нее пустую чашку, кто-то через голову стянул с нее сорочку, кто-то еще упорно втискивал ее ноги в туфельки.

Резкий голос – похоже, то была Дельфина – приказал причесать ее. Не говоря Санче ни слова, служанки сноровисто делали свое дело. Ее прекрасные черные волосы расчесали, разделили пробором и заплели в две незатейливых косы.

Служанки сновали по спальне, невнятно переговариваясь приглушенными голосами. Крепко сбитая невысокая девушка с деревенским румянцем на круглых щеках решительно подошла к Санче и сказала:

– Миледи, меня зовут Алиса, я ваша новая служанка.

Санча слушала рассеянно, словно это не касалось ее, и ничего не ответила Алисе, которая держала в руках длинное темно-зеленое платье. С Санчей обращались словно с безвольной куклой, но у нее не было ни сил, ни желания возражать против этого. Ее поставили на ноги, и в тот же миг шелковая сорочка с рукавами, скользнув через голову, облегла ее тело, за ней последовало зеленое платье.

Пока его зашнуровывали, пожилая женщина с проседью в волосах сняла с постели белье. Взгляд Санчи нечаянно упал на простыню, на которой темнели красные пятна.

У Санчи екнуло сердце. Щеки ее заалели от стыда, в животе все сжалось, когда она поняла, что эти алые пятна означают. Она почувствовала неожиданную слабость. «Нет, – ошеломленно уверяла она себя, – этого не может быть!» Иначе она обязательно помнила бы об этом. Санча лихорадочно перебирала события минувшей ночи. Но ничего не могла припомнить, кроме слез отчаяния, волнующего прикосновения его рук, умиротворяющего тепла его объятий.

Санча похолодела. Учащенно дыша, она пыталась вспомнить хоть что-то определенное, но в памяти зиял черный провал. Посмел ли он? Позволила ли она? Нет, она ничего не помнила! Пол поплыл у нее из-под ног. Она почувствовала, как ее бросило в жар, вдруг стало нечем дышать, к горлу подкатила тошнота, и, как ни старалась она сдержаться, мерзкое снадобье исторглось из нее.

Служанки отпрянули от нее. Вскоре в спальне появились женщины и занялись уборкой, тогда как остальные суетились вокруг, успокаивающе похлопывали ее по рукам и переговаривались между собою, считая, что внезапный приступ тошноты – верный признак того, что она этой ночью зачала. Глубокомысленные замечания женщин привели дрожавшую Санчу в еще больший ужас.

Ее усадили на скамью и, торопливо всыпав в чашку порошок, приготовили новую порцию снадобья. Дельфина, нависая над Санчей, проследила, чтобы она выпила все до дна.

Выходя из гардеробной, Хью слышал суматоху в спальне, но прошел мимо, увидя, что там полно суетящихся женщин.

В коридоре было светло: кто-то зажег настенные канделябры, а в прихожей Хью увидел бездельничающего отцовского юного пажа, подпиравшего стену.

Он еще был в дверях, когда в прихожей появился Мартин, его оруженосец. С плаща Мартина стекала дождевая вода, оставляя лужи на полу, где уже успели наследить слуги. Он почтительно поздоровался с Хью, стащил с головы мокрую шляпу и доложил, что коляска готова и стоит во дворе замка. Отряд и повозки ждут на дороге, мальчишка-слуга послан за конем Хью.

– Какие еще будут распоряжения? – спросил Мартин.

– Жди здесь, – приказал Хью. – Проводишь мою жену и Алису до коляски. Ах да, в спальне остался сундук с ее одеждой, проследи, чтобы его спустили вниз и тоже погрузили.

Мартин кивнул и отступил в сторону, пропуская двух служанок, которые спешили в спальню с кувшинами воды.

Отца и Томаса Суинфорда Хью нашел в верхней гостиной, ярко освещенной свечами. Уильям Кенби сидел на скамье у стены и грузно качнулся навстречу Хью.

– Будь здоров, сын! – сказал он и пьяно ухмыльнулся. – Как чувствуешь себя после этой ночки? А твоя милая супруга?

– Хорошо, – ответил Хью и перевел взгляд на Суинфорда, который сидел, развалясь, на скамье возле погасшего камина.

– Ты излишне скромен, – проговорил Суинфорд, добродушно посмеиваясь. Поднял кубок, приветствуя Хью, и пробормотал: – Бедная девочка.

Уильям Кенби, продолжая пьяно хихикать, похлопал себя по карманам камзола, расшитого серебром, сунул руку внутрь и наконец извлек связку бумаг:

– Это рекомендательные письма моим друзьям, которые с радостью приютят тебя и твою жену по дороге на север.

Хью принял поданный сверток и сунул во внутренний карман.

– Дорога туда очень опасна, – предупредил Уильям Кенби, положив руку на плечо сыну, и задумчиво проговорил: – Мне было бы куда спокойней, если б в твоем отряде было больше людей. Места вокруг Ноттингема пользуются дурной славой. – И он поведал жуткую историю об убийстве шестерых путников.

Хью слушал отца вполуха, ибо давно уже понял, что никто лучше его самого не защитит его интересы. Он открыто не выказывал своего неуважения, но забота о его благополучии, которую проявлял этот человек, этот «отец», для кого он еще несколько дней назад значил не больше, чем пыль под ногами, порядком его раздражала. Уж не принимает ли он его за дурака? Хью прожил без его глубокомысленных советов двадцать три года, и неплохо прожил.

В коридоре послышались шаги и оживленные голоса. Хью повернулся к раскрытой двери и увидел, как прошли укутанная в плащ жена, Алиса и Мартин; за ними следовали двое молодых слуг, неся сундук с одеждой, четверо или пятеро служанок с подушками и узлами. Суинфорд тоже повернул голову и проводил их взглядом.

Уильям Кенби быстро завершил отцовские наставления.

– Не стоит заставлять жену ждать тебя, – сказал он.

– Вы правы, – согласился Хью и собрался идти.

В этот момент Суинфорд отставил кубок и встал.

– Сомневаюсь, чтобы мы еще когда-нибудь встретились, – сказал он, приближаясь к Хью и протягивая ему руку. – Здоровья тебе и удачи.

– Благодарю вас, милорд, – произнес Хью, откланиваясь и с отвращением думая про себя, какая влажная и липкая ладонь у Суинфорда – словно снулая рыба. Он повернулся к двери, но остановился и как бы невзначай спросил: – Милорд, когда следует ждать вашего курьера?

Губы Суинфорда растянулись в улыбке.

– Жди неожиданного, ибо оно там, где не ждешь, – глубокомысленно заметил он.

– Вы, как какой-нибудь хитрован монах, любите выражаться туманно, – рассмеялся Уильям Кенби. – Поверь, – воскликнул он, хлопнув Хью по мускулистому плечу, – мне будет не хватать тебя! – Он проводил сына до двери. – Когда парламент кончит заседать, я собираюсь отправиться в Кале. Меня там ждут дела и молодая жена, такая же хорошенькая, как твоя. Ну, храни тебя Бог! Остерегайся, когда будешь во владениях графа Нортумберленда. Он натравит на тебя братьев, а их, Бог свидетель, не нужно особо поощрять, они без того ненавидят тебя.

Хью решил было, что отец собирается провожать его до лошади, пичкая бесконечными советами, но тот не пошел дальше прихожей.

Мелкий дождь продолжал сыпаться со свинцового неба. Хью быстрым шагом пересек двор, направляясь к коню. Случайно его взгляд упал на окошко коляски. Он увидел тонкий профиль жены, потом чья-то рука, наверное рука Алисы, задернула занавеску. Ему и не нужно было видеть Санчу, и без того ее образ – ослепительная белизна тела, аромат кожи, свежесть волос – был реальным, как эти мокрые камни под его ботфортами. Он вскочил в седло и направил коня к воротам; Мартин ехал рядом, не отставая от господина ни на шаг.