На письменном столе лежали три конверта. Один распечатанный, за подписью редактора. Второе письмо было от Татевик. На третьем вместо обратного адреса написано: «От Гаянэ Карапе-тян». Конверт был толстый. Он развернул его. Внутри оказались ученическая тетрадь и маленькая записка.
«Здравствуй, товарищ Шагинян!
Пишет вам подруга Асмик и Сероба. Вчера я нашла в портфеле у Асмик дневник. Всего несколько страниц. Ночью все переписала, посылаю вам. Ее дневник я храню у себя, но переписала все слово в слово. Не знаю, правильно я делаю, что посылаю. Я та девушка, что приезжала в Ереван, помните, и на бюро выступала? Каждый день ношу цветы на их могилы, но что толку… Переписывала дневник и все плакала. Я нашим ребятам рассказала, что говорили в Ереване. Ладно, не буду тянуть. Наш класс шлет вам привет. Я не говорила им про дневник Асмик, но сказала, что собираюсь написать вам.
Гаянэ».
Он раскрыл тетрадь.
«30 декабря
Не знаю, зачем я решила завести дневник? В начале шестого класса два месяца писала, потом сожгла. Прочла и сожгла. Пустяки какие-то были. А сейчас зачем пишу, не знаю. Грустно мне. Скоро Новый год, зачем грустить? Вчера играли в снежки, солнце ярко светило. Все время читаю Ваана Терьяна, какой это был хороший человек…
12 января
Рядом с нашим селом строят атомную станцию. Учитель физики долго объяснял. Первая в Армении. Мама каждый день смотрит в сторону строительства и недовольно бурчит себе что-то под нос. Я ей объясняю, но она знать ничего не хочет. Папа говорит, что все неплохо складывается: наступит весна, и переберемся в другое село или даже в райцентр… А мне не хочется, ну куда мы уйдем из нашего села? Сейчас буду писать Серобу сочинение про «Вардананк». Могут подумать, что сам он не в силах написать. Просто лень ему, а вообще он очень начитанный. Мама сказала, что папа собирается в Ереван, привезет мне новое платье и туфли. Опять грустно. Почему-то вдруг делается грустно. «Уж не влюбилась ли ты?» – спросил вчера Сероб. Скоро школу кончаем, что я буду делать, смогу ли поступить?… Сероб собирается на географический, хотя четыре дня назад говорил, что подает в физкультурный. Кто его поймет. «Хочешь стать Колумбом? – издевалась Гаянэ. – Армянский Колумб, какой же континент ты откроешь?» – «Я уже открыл его», – отрезал Сероб и вдруг засмеялся… «И что же ты нашел?» – спросила я. «Много будешь знать – скоро состаришься». И ушел. Хочу попросить его вместе порешать задачи по тригонометрии. Интересно, согласится?…
14 января
Собрание кончилось поздно, домой я возвращалась с Серобом. Четырежды обошли вокруг церкви. «Я буду венчаться в церкви», – сказал Сероб. Я засмеялась, вот дурак. «Одиннадцать сыновей будет у меня»., – «Почему именно одиннадцать?» – спросила я. «Чтобы была футбольная команда». – «А если родятся девочки?» – «Вот те на, я и не подумал». Посмеялись. Потом всю дорогу молчали. Должны были перейти ручей, он взял меня под руку, перешли, а он все не отпускал мою руку, потом вдруг сказал: «Ты читала „Ромео и Джульетту“, Асмик?» – «Нет», – ответила я. Знаю, что автор Шекспир и еще есть кинокартина. А «Ромео и Джульетту» прочитаю, возьму из библиотеки, прочитаю. Интересно, почему он задал этот вопрос?
21 января
Поссорилась с Гаянэ. И с Серобом тоже. А почему – не напишу. Папа привез мне платье, оно немного коротковато, то есть не коротко, но он сказал, чтоб отпустили на десять сантиметров. Буду в нем как чучело. Мама удлинит его. Но ведь совеем не коротко.
22 января
Сероб подрался с Егишем, избил его, у Егиша пошла из носу кровь. Может быть, из-за того, что случилось на уроке физкультуры? Когда я раздевалась, заметила, что Егиш подглядывает за мною в дверь. Я запустила в него туфлей… Не удлиню я платье. Сероб со мной не разговаривает, но при чем тут я? Вызвали его к товарищу Бегояну, а вдруг выгонят из школы?… Ну зачем он избил этого сопляка? Будь что будет, утром скажу, что не поняла геометрию, пусть объяснит.
10 февраля
Были у дяди Парнака – я, Гаянэ, Астхик, Сероб и Вазген. Смотрели альбомы, вывезенные из Германии. Какие там красивые города! «Вырастем – поедем в Италию. Ромео и Джульетта жили там…» – «tie многого ли хотите?» – сказал Вазген. Потом мы рассматривали фотографии, боже мой, какие это были красивые девушки! Дядя Парнак сказал; что во время войны в каком-то немецком городе он был бургомистром, то есть председателем горсовета. Никто из наших солдат по-немецки не говорил. Он сказал, что говорит, и его назначили. «А как же вы с ними объяснялись?» – спросил Сероб. «Жестами». – «И долго это длилось?» – «Два дня». – «Тоже неплохо». Дядя Парнак рассказывал много интересного, какие-то книги показывал, и все не по-нашему, и еще сказал, что зря растратил свою жизнь в этой дыре. Мы с девочками подмели, прибрали, у него ведь никого нет, он очень обрадовался. Когда мы вышли, Сероб и Вазген вынули из карманов по одной открытке. Стащили. «Не заметит, – сказал Вазген, – столько их у него…» Открытки красавиц. Сама не знаю почему, я вырвала у Сероба открытку, разорвала. Сероб разозлился, потом засмеялся и всю дорогу смешил нас разными историями. Вазген расхвастался, завоображал из-за этой открытки. Подумаешь! Ненавижу мальчишек.
20 февраля
Ходили в горы за подснежниками, не нашли. Всем классом были. Только Анаид не пошла с нами. Сероб отделился от нас, пошел один. Уже темнело, когда он вернулся и дал мне букетик. Откуда? «А тебе что? – сказал он. – В магазине купил. Из Москвы получили». Сумасшедший.
Не скажу никому, засушу, спрячу в томик Терьяна… Но, так хочется, чтобы весь свет узнал об этом. Какие чудесные подснежники…
27 февраля
Сегодня уже показались подснежники. Промерзшие, посиневшие… Как удивительно все в природе. Сероб был очень грустный, по дороге то отставал, то забегал вперед. Было совсем не холодно. Снег. Солнце припекало, а снег не таял. Дура я, а Гаянэ сказала: «Сероб что-то нос повесил, какой-то не такой сегодня…» – «А мне что, – сказала я, – пойди подними ему нос». А сама чуть не плачу. Гаянэ отошла к Серобу, – интересно, о чем они шептались?… Вазген показывал открытку дяди Парнака. Я тоже посмотрела – красивая девушка с голыми плечами. «Помнишь?» – спросил Сероб. «Угу», – ответила я и не поняла, о чем. Может, о той открытке, что я порвала? Подошла Гаянэ, я сказала, что весной мы переберемся в райцентр. Сероб удивленно посмотрел на меня. «Что?» Я повторила. Сероб засмеялся, а я посерьезнела. «И уедем, – сказала я, – а что в нашей деревне хорошего, даже бани нет…» Сероб вдруг погрустнел. Я еще какие-то глупости говорила. Сероб бросил снежок далеко-далеко, ничего не сказал. Когда мальчишки ушли, Гаянэ спросила: «Это точно?» – «Почем я знаю, – сказала я, – папа говорил. А что, разве не все равно?»
8 марта
Сероб принес мне подарок – флакон духов и туфли на высоком каблуке. Ненормальный. «В районном универмаге купил, – сказал он, – на свои деньги, что летом заработал…» Туфли были на два номера больше, в туалете примерила. Из школы возвращались вдвоем. «Понимаешь, что ты наделал, – говорю я ему, – что мне сказать дома, от кого это?» Совсем голову потеряла, пока что спрячу в хлеву, в стене, а там видно будет. Немного побрызгала духами голову… «Чем это так воняет?» – спросил, войдя в комнату, отец. Мама удивилась: «Какая еще вонь, старый, сам от себя шарахаешься». Я чуть не померла от страха: а вдруг узнают… «Поставь воду греться, голову буду мыть», – сказала я маме. Сумасшедший, сумасшедший…
11 марта
В тетрадку по геометрии Сероб вложил письмо. «Как только стемнеет, приходи на церковный двор». Тетрадку он мне дал по дороге, письмо я прочла дома. Все думала, как быть, зачем он меня зовет. «На тебе лица нет», – сказала мама. Пошла в хлев, двери закрыла, надела туфли. Велики, но можно ваты положить. «Что ты делала в хлеву?» – спросила мама. «Да ничего, голова болит», – сказала я. Что делать – идти или не идти? Стемнело, а отца все не было. «Где папа?» – спросила я. «Пошел в райцентр дом присмотреть».
Здорово все складывается… «В школе у нас собрание, мама». – «У тебя же голова болела…» – «Прошло». – «Не опоздай, смотри, и отца дома нет».
Было темно и страшно, и вдруг я услышала свое имя. Это Сероб. «Ну что, зачем вызывал?» – «Посидим немного». – «Камень холодный». – «Ничего». Он расстелил свой платок. Сели на какую-то плиту. Было очень темно. «Не боишься?» – спросила я. «Когда ты со мной, мне ничего не страшно». – «Врунишка». Он сидел и ничего не говорил. «Отца дома нет», – сказала я. «Знаю». – «Откуда?» – «Знаю – и все». Было холодно. «Хочешь, накинь мой пиджак?» – «А ты как же?» – «Ничего». В пиджаке я согрелась. «Ну, что ты хотел сказать?»
Он сидел молча, как будто забыл обо мне, потом вдруг произнес: «Через два месяца кончаем школу». – «Как много звезд, – я посмотрела на небо. – Вон моя звезда!» – «Которая?» Я показала на четвертую звезду Большой Медведицы. «А у тебя она есть?» – «Угу». – «Которая?» – «Она не в небе». – «А где же?» – «В десятом „А“. – „Да ну тебя…“ Десятый „А“ – это наш класс. Сумасшедший. А потом вдруг спрашивает: „Асмик, ты меня любишь?“. Что я могла сказать, промолчала. „Простудишься, – сказала я, – возьми свой пиджак, а я пойду“. – „Погоди“. – „Ведь холодно, давай накину на нас обоих“. Я подсела поближе, он и правда замерз. Мы молчали…
Я дома. Поздняя ночь. Отец уже вернулся, мама спит. Только что опять просыпалась, ворчала: «Да спи ты, неугомонная, поди глаза совсем ослепли». Думает, алгебру решаю, я ей сказала, что завтра контрольная. Никуда мы не уедем из нашего села, никуда.
16 марта
Писала сочинение на тему «Кем быть?». Я написала, что хочу стать архитектором, строить здания, мосты, церкви… Слово «церкви» товарищ Керобян красным карандашом вычеркнул, а на полях написал: «В нашей стране церкви давно уже не строятся». Зачем я это написала, и сама не знаю. Еще написала, что у меня своя звезда на небе, а товарищ Керобян подчеркнул и на полях написал: «Какая звезда?» Тройку поставил. Сероб получил пятерку. Не успела спросить, что он написал, все не удавалось с ним перемолвиться на переменках.
19 марта
Сероба в школе не было. «Болен», – объявил Вазген и посмотрел на меня. «Пошли, навестим его», – сказала Гаянэ. Я притворилась, что не слышу. Чем он болен? Сижу дома, места себе не нахожу, ну почему я не пошла к нему? Ночью, должно быть, простыл. Сумасшедший.
22 марта
Опять не было Сероба.
Пошли к ним всем классом.
«У него температура», – сказала мать. Немного посидели, рядом в комнате спал он. Я спросила, какая у него температура. «Не мерили, отец пошел за градусником. Сорок будет». – «Схожу, принесу», – я встала. «Отец вот-вот вернется. А ты чья будешь?» Будто не знает. Я ответила. Немного посидели, потом встали. Поглядели сквозь щель в двери. Он спал, лицо потное, голова обмотана шарфом. Глупый, глупый, он у церкви простыл. Я чуть не сказала это вслух.
28 марта
Сероб уже два дня ходит на занятия. Немного похудел. Домой возвращались вместе. На улице никого не было, и он забрал у меня сумку: «Тяжелая». – «Ты же болен». – «Ничего». Из сельсовета вышел товарищ Бено. Сероб вернул мне сумку. И вдруг сказал: «Если умру, что будешь делать?» Вот сумасшедший. «Траур надену». – «Правда?» – «А ты попробуй». Посмеялись. «В тот день я кое-что у тебя спросил, когда же ответишь?» – «Что спросил?» – «Забыла?» – «Нет, – врать я не стала, – а что бы тебе хотелось услышать?» Не знаю, что на меня вдруг нашло в эту минуту. Он помрачнел и ничего не ответил.
Потом дома я весь день читала Терьяна.
1 апреля
«Люблю, – сказала я, – люблю». Сероб удивленно посмотрел на меня. В гимнастическом зале никого не было. «Правда?» – «Какое сегодня число?» – «Первое апреля». – «Первый апрель – никому не верь», – сказала я и выбежала во двор. Я помчалась в ущелье, здесь уже пробивалась трава, земля была мягкая-мягкая. Разулась, окунула ноги в реку. Потом, как сумасшедшая, запрыгала, запела. Что вдруг нашло на меня? Я ведь тоже немножко ненормальная. На урок физкультуры так и не пошла. И сейчас тоже что-то напеваю под нос. Пойду примерю туфли, отца нет, уехал в город.
10 апреля
Сероб не говорит со мной – прошел мимо. Надулся, ну и пусть… Сел один в конце. А я взяла и спросила задачку по алгебре у Вазгена. Он объяснял-объяснял, ничего я не поняла, а Сероб в это время смотрел в окно. Воображает. До чего недогадливые эти ребята…
19 апреля
Мы ходили в ущелье. Как это получилось, не знаю. После уроков шли домой и вдруг оказались на тропинке, ведущей в ущелье. «Куда мы?» – «Я знаю место, где растут фиалки». – «Да?» – «Кончилось твое первое апреля?» – «Ах, вот почему ты дулся!» – «Если не поступлю, пойду работать на строительство атомной станции, денег поднакоплю». – «Мама сказала – если не поступлю, выдаст замуж, сватаются ко мне». – «Что?» Сероб побледнел, глаза у него стали какие-то странные. «Говорит, сватаются ко мне». Я врала, мама ничего подобного не говорила, я просто болтала. Потом мы увидели фиалки… Все было хорошо, только… Уже возвращались, когда в кустах Сероб обнял и поцеловал меня. Не помню, что случилось, только помню звук пощечины. Дала пощечину и убежала. Не буду с ним говорить, даже через сто лет. Бессовестный.
20 апреля
Не разговариваю. Подошел, что-то сказал. Не ответила.
25 апреля
Не разговариваю.
27 апреля
Он вложил письмо в учебник химии (Гаянэ переписала письмо, которое, видимо, осталось в дневнике). «Асмик-джан, прости меня, ладно?… За одно преступление причитается одно наказание, ты мне пощечину дала, не хватит? Целую неделю не говоришь со мной, перестань, ладно? Не то брошусь в ущелье». А вдруг бросится, он же сумасшедший. Так и быть, попрошу у него утром учебник геометрии.
28 апреля
Попросила. «Пойдем в ущелье». – «Когда?» – как дура, спросила я, вместо того чтобы сказать: «Еще чего!» «Сегодня, завтра, послезавтра – сама скажи». Похудел он. «Завтра», – сказала я.
29 апреля
Лучше бы нам не ходить, боже мой, что теперь будет? Нвард-дзало, бабушка Вазгена, увидела нас, покосилась злобно, что-то пробурчала В стала быстро-быстро подниматься по тропинке в село, чуть ли не бегом… Уже четыре часа, как я дома. Господи, что будет, что будет?…
4 мая
………………………………………………………
Здесь дневник обрывался. Было проставлено только число, – видно, кто-то вошел, Асмик перестала писать и спрятала тетрадь…
От Татевик пришло письмо, после прочтет. И, конечно, снова не ответит. Как только вообще люди пишут письма, непонятно!
Третий конверт был надорван.
«…Выслушав и обсудив на заседании от 28 мая с. г. сообщение тов. Н. Мамян о самоубийстве, имевшем место в селе В. А. района А., бюро отмечает следующее:
4 мая с. г. ученица 10 «А» класса средней школы села В. А. член ВЛКСМ Асмик Саруханян кончает жизнь самоубийством. Два дня спустя самоубийством кончает ученик того же класса Сероб Варданян. Дальнейшее расследование показало, что довольно продолжительное время между молодыми людьми существовала любовная связь, которая, к сожалению, выпала из поля зрения педагогического коллектива школы и комсомольской организации. Более того – даже после того, как об их нездоровых отношениях заговорило все село, педагогический коллектив и комсомольская организация не сочли нужным вмешаться и указать молодым людям правильный путь. Совершенно очевидно, что если бы школьная комсомольская организация находилась на должной высоте, если бы чаще проводились диспуты и беседы по вопросам воспитания и нравственности, дружба молодых людей развивалась бы в правильном русле и школа не стала бы перед подобным позорным фактом.
Бюро отмечает, что в эти дни, когда комсомольцы и внесоюзная молодежь совершают подвиги в труде и учебе, самоубийство членов ВЛКСМ А. Саруханян и С. Варданяна нельзя охарактеризовать иначе, как бегство от наших героических будней, моральную слабость и малодушие.
Исходя из вышеизложенного, бюро постановляет:
1. Поставить на вид коллективу средней школы села В. А. района А. (директор С. Бегоян, секретарь комсомольской организации Г. Петросян).
2. Секретаря комсомольской организации 10 «А» класса Г. Карапетян освободить от обязанностей секретаря и объявить строгий выговор с занесением в личное дело.
3. Считать правильным решение дирекции школы осудить поведение тех комсомольцев, которые, вопреки приказу директора, участвовали в похоронах членов ВЛКСМ А. Саруханян и С. Варданяна.
Данное постановление распространить во всех первичных организациях республики (только в VIII и X классах)».
В конце было подчеркнуто одно предложение: «В декабре с. г. заслушать доклад о ходе выполнения данного постановления».
На первой странице, внизу, рукою редактора было написано:
«Тов. Л. Шагиняну. Перестроить статью в духе этого постановления».
В духе?