Прожорливое время

Глава 1

Томас Найт застыл, положив одну руку на кофейник, а другую протянув к крану над мойкой. На улице все еще царила темнота, и свет на кухне должен был показывать лишь зеленую бахрому тиса во дворе, но там возникло что-то еще. У самого окна. Томас не мог сказать точно, то ли мелькнуло отражение в кофеварке, то ли он и вправду заметил краем глаза, но понял, что там появилось нечто странное, такое, чего не должно быть.

Он постоял неподвижно секунды три-четыре, словно ожидая, не придет ли неизвестность в движение, сознавая, что ничего не произойдет. Ему придется обернуться и посмотреть. Пока что это было лишь впечатление от красок, которых не должно было быть там, бледный овал, тронутый желтым и красным, резкий на фоне темноты двора позади. Но когда он на него посмотрит, тот приобретет форму и содержание. Томас не хотел на него глядеть.

Он обернулся очень медленно. Пусть неожиданности для него не было, но сама суть увиденного едва не заставила Найта вскрикнуть. К стеклу прижималось женское лицо.

Глаза неизвестной были широко раскрыты, пристально смотрели на Томаса, но он не махнул рукой, прогоняя ее прочь, не пригрозил вызвать полицию. Они оказались слишком неподвижными и отсутствующими, не видели его.

Томас предположил, что женщина стояла у окна, однако в ее позе сквозила какая-то неуклюжесть, и на стекле остался легкий подтек — чего? Пота? Косметики? Женщина совершенно не двигалась, и Найт неохотно сделал маленький шаг к окну, в глубине души надеясь, что фигура окажется манекеном, добытым в магазине и поставленным здесь кем-то из его самых бойких учеников в ознаменование окончания учебного года.

Но женщина была настоящая. Томас сделал еще два осторожных шага.

Отражение в стекле было черным повсюду, за исключением лица, прижатого к окну, освещенного светом на кухне, поэтому казалось, что оно парило в подвешенном состоянии, словно воздушный шарик. Найт прикинул, что женщине где-то под шестьдесят. Ее бледная кожа, только-только тронутая старческими пятнами, выглядела ухоженной. На ней была умело наложенная косметика, губы чуть краснее естественного цвета, что ей шло, а зубы сверкали невероятной белизной. Но внимание Томаса привлекли в первую очередь глаза женщины. Широко раскрытые, они застыли с выражением, которое можно было принять за удивление.

Или за ужас.

Один глаз был мутно-грязного зеленого цвета, другой — неприятно-фиолетовый.

Поставив кофейник, Томас снял с настенного телефонного аппарата трубку, по-прежнему не отрывая взгляда от неподвижного лица, прижатого к стеклу, но не стал набирать номер. Сначала нужно выйти на улицу и убедиться наверняка.

На кухне было два окна, одно выходило на юг, на задний двор, другое, у которого стояла женщина, смотрело на восток. Томас вышел в предрассветную прохладу, кутаясь в махровый халат, и зашлепал босиком по холодной дорожке. От фасада дома женщину не было видно, и только когда Найт обошел вокруг темного пятна тиса, растущего в углу, и свернул на узкую дорожку между домом и густой живой изгородью на соседнем участке, он ее разглядел. Нельзя сказать, что женщина стояла. Она оказалась выше ростом, чем предполагал Томас, и сейчас буквально висела на одной из усыпанных золотыми блестками аукуб, растущих вдоль погруженной в тень стены. Единственным источником света было резкое и плоское сияние окна кухни, придававшее лицу женщины неестественную яркость при взгляде из помещения. Но на улице свет лишь чуть окрашивал зеленью и золотом края аукубы. Был виден лишь силуэт головы, остальное тело терялось в темноте.

Томас медленно приблизился к ней, ожидая увидеть какое-нибудь движение, все, что угодно, что перевело бы нелепую фантасмагорию утра в нечто более прозаическое. По-прежнему оставалась вероятность того, что это просто какая-то помешанная старуха, которая выбрала его дом по причинам, известным ей одной, и сейчас она уйдет, бормоча себе под нос что-то нечленораздельное.

— Прошу прощения, — сказал Томас.

Женщина ничего не ответила, даже не пошевелилась. Он положил руку ей на плечо и тут все понял. Почувствовав липкую холодную влагу на плече пожилой дамы, погруженном в тень, он отпрянул назад.

Слишком поздно. От его прикосновения женщина сместилась. Упав на землю, она перекатилась на живот. Свет с кухни выхватил жуткую вмятину у нее на затылке и кровь, пропитавшую одежду на спине, подобно плащу.

Глава 2

Томас уже опоздал на работу на два часа, но полиция все еще была здесь. Он рассказал во всех подробностях о своей зловещей утренней находке, однако не мог сообщить ничего существенного. Нет, он никогда раньше не видел эту женщину. Она лежит сейчас не там, где Найт ее обнаружил. Дама упала, когда он к ней прикоснулся. Томас сожалеет о том, что оставил свои следы на месте преступления, но он не знал, что женщина мертва…

Найт повторил это дважды, сначала полицейскому в форме, который отнесся к нему как к недоумку, умышленно мешающему расследованию, затем женщине-следователю в штатском по фамилии Полински, показавшейся ему излишне деятельной. Он заключил, что полиция понятия не имеет, кто эта мертвая женщина.

— Ни сумочки, ни кредитных карточек, ни документов, — сказала Полински. — Характер раны позволяет предположить разбойное нападение.

— Характер раны? — спросил Томас, пугаясь собственного любопытства, но в то же время стараясь показать, что он не имеет никакого отношения к случившемуся.

Найт был крупным широкоплечим мужчиной шести футов трех дюймов роста. Человек, не знающий его близко, мог предположить, что он обладает грубой физической силой. От Томаса не укрылось, что полицейские украдкой окидывают его оценивающими взглядами, хотя он и подозревал, что некоторые из них уже знают, кто он такой.

— Похоже, женщину ударили сзади обломком кирпича. Мы обнаружили его в зарослях и уже отправили в лабораторию.

Томас пристыженно промолчал.

Его продержали еще сорок пять минут и наконец сказали, что он может идти. Вернувшись за своими вещами, Найт обнаружил, что у него трясутся руки. Он взглянул на себя в зеркало. Его лицо было мертвенно-бледным. Ощутив внезапный приступ тошноты, Томас бросился в ванную, но когда добежал туда, все стихло. Он посидел минут пять на краю ванны, затем выпил залпом стакан ледяной воды и почувствовал, что ему стало лучше.

Найт оделся, чтобы идти на работу, ощущая тишину дома теперь, когда все ушли. Он поймал себя на том, как же странно завязывать галстук в середине дня. Ему захотелось позвонить в Японию своей жене Куми, просто чтобы услышать ее голос, пока окружающий мир не станет хоть чуточку нормальнее. Неважно, что она скажет. Достаточно было уже одного того, что они снова разговаривали друг с другом.

Скрипящие ходики в прихожей пробили одиннадцать. Томас еще раз почистил зубы, провел ладонью по покрытому щетиной подбородку и решил побриться. Он сам не мог сказать почему, но ему казалось важным отправиться в школу, имея собранный и профессиональный вид, что никак не вязалось с его внутренним состоянием.

«Быть может, если все остальные решат, что это самый обычный день, то так оно и будет», — подумал Найт.

Но день не был обычным, и не только из-за трупа за окном. В утреннем хаосе Томас начисто забыл о том, что уроки отменены, школа закрыта в связи с церемонией, посвященной памяти Уильямса. Он вспомнил об этом только тогда, когда свернул на пустую стоянку перед Ивенстоунской средней школой.

Выругавшись, Томас развернулся и поехал в методистскую церковь Хемингуэя в Чикаго, где Бен Уильямс когда-то работал добровольцем на раздаче бесплатного супа беднякам. Служба уже закончилась, и люди группками выходили из церкви. Найт сидел в машине и слушал радио. Он увидел много знакомых ребят, в том числе тех, кто окончил школу лет пять-шесть назад, в основном чернокожих. Неужели прошло уже столько времени с тех пор, как Уильямс больше не учился у него? В это трудно поверить, но так бывает всегда. Томасу исполнилось тридцать восемь, он преподавал в этой школе уже больше десяти лет. Бену Уильямсу было двадцать три — толковый, вдумчивый паренек, пользующийся уважением окружающих, подающий местной бейсбольной команды «Уайлдкитс». Он пошел служить в Национальную гвардию только потому, что это помогало оплачивать обучение в колледже. После командировки в Ирак парень собирался стать учителем, как Томас. Неделю назад пришло сообщение, что Уильямс убит. Подробностей Найт не знал.

Томас преподавал английский язык и литературу в классе, где учился Уильямс. Он забыл, что они проходили в том году. «Юлия Цезаря»? Как только всплыло это название, Найт вспомнил, что так оно и было. Уильямс деятельно занимался постановкой нескольких сцен из пьесы. Воспоминания нахлынули так мощно, что Томас не поверил, как он смог запамятовать постановку, а также обаятельного паренька, бывшего душой всего этого. Уильямс играл Марка Антония. Найт смутно припомнил, что ребята поставили сцену убийства и ее последствия, может быть, даже дошли до прощальных речей. В памяти у него отчетливо запечатлелось только то, как Бен Уильямс обращался к одноклассникам, игравшим римских граждан:

Томас был удивлен тем, как хорошо он помнил эти строки, но почти забыл мальчишку, благодаря которому они врезались ему в память.

Двадцать три года. Если бы Найт просто прочитал об этом в газете, не знал бы Уильямса, то прощальная служба вызвала бы гневную тираду об ужасах войны, но сейчас он не испытывал гнева. Было только чувство утраты, бренности бытия. Томас начал было оформлять мысли о растраченном впустую потенциале Уильямса, но тотчас же отбросил их, как штампы. Он хотел ощутить более прочную связь со своим бывшим учеником, но не мог ухватиться ни за что, кроме того монолога из «Цезаря», чтобы сделать образ мальчишки осязаемым. Найт думал об Уильямсе, но чувствовал непосильную тяжесть собственных тридцати восьми лет. В двадцать три года он преподавал в Японии, еще не поступил в аспирантуру, но уже познакомился с Куми, больше того, влюбился в нее. Двадцать три.

«Странно, что такая значительная часть того, чем ты являешься, складывается так рано», — подумал Томас.

Он вспомнил все: запах в своей квартире в Японии, ощущение от велосипеда, на котором катался каждый день, восторженное предчувствие встреч с Куми. Это было очень давно, но Томас прочувствовал все так остро, что улыбнулся, словно по-прежнему жил в том времени, его не выгнали из школы, он не разошелся с женой и не обнаружил труп за окном своей кухни. Найт посмотрел на свои руки, лежащие на рулевом колесе. Они были большими, сильными. Но кожа на них стала грубее, чем была когда-то, не такой гладкой. Оглянувшись на церковь, Томас прикинул, не похожа ли смерть бывшего ученика на утрату собственного ребенка.

«Поразительно, как много всего ты о себе сочиняешь», — подумал он, а вслух произнес:

— Такова природа зверя.

«А кто у нас „зверь“?»

Наверное, жизнь.

Томас сидел, мысленно прокручивая все, что смог накопать в памяти о Бене Уильямсе, и смотрел на ребят, которые рассаживались по машинам и желтым школьным автобусам, в то время как бывшие одноклассники Бена Уильямса трепали друг друга по плечу, пожимали руки и давали слово держать связь.

Глава 3

К вечеру утренний кошмар уже казался ему чем-то бесконечно далеким, и Томас, возвратившись домой, ничуть не удивился, никого там не застав. Единственным свидетельством расследования было обилие желтой ленты, предназначенной не пускать зевак туда, где лежал труп, и полицейская машина в конце квартала. Двое копов в форме ходили из дома в дом. Томас уже почти забыл о случившемся, задвинул все на задворки сознания и старался ни о чем не вспоминать. Но вот он вернулся, и все снова стало реальностью. Проходя по дорожке к входной двери, Найт ощутил, как к нему возвращается былая тошнота.

Войдя в дом, он выпил стакан воды, снял трубку, набрал шестнадцатизначный номер и стал ждать.

— Привет, Том, — сказала Куми.

— Ты больше не говоришь «моси-моси», — улыбнулся он.

— Только не тебе. Ты единственный, кто звонит в такой поздний час.

— Как Токио? — спросил Найт, чувствуя, как звуки голоса Куми спускают натянутую у него внутри пружину подобно горячей ванне.

— Знаешь, как обычно. Государственный департамент хочет привлечь меня к решению вопросов интеллектуальной собственности с Китаем, а я в этом ровным счетом ничего не смыслю.

— Начальство понимает, что ты владеешь японским языком, а не китайским?

— Да.

— В таком случае почему именно ты?

— Понятия не имею. Считается, что я умею общаться с людьми.

— Господи, да начальство тебя совсем не знает.

— Никто не знает меня так, как ты, Том, — сказала Куми, как всегда насмешливая. — По крайней мере, некоторые мои стороны видишь только ты.

— Хотелось бы надеяться.

— Я имела в виду совсем другое. У тебя образ мышления…

— Студента-первокурсника?

— Пожалуй, — согласилась Куми. — Ты не староват для этого?

— Возможно. Но иногда мне кажется, что по-настоящему я знал тебя только тогда, когда мне было двадцать.

Ему покаталось, что он услышал, как Куми вздохнула Несколько лет они были в ссоре, причем яростной, а теперь, по крайней мере, снова разговаривали друг с другом. Быть может, между ними сохранялось нечто большее, но говорить об этом со всей уверенностью было трудно. Все это время они оставались мужем и женой хотя бы формально.

— Как твои занятия? — спросил Томас.

Куми решила, что, поскольку ей придется пожить в Японии, можно будет заодно и прикоснуться к культурному наследию. Она записалась на курсы по трем предметам: карате, традиционная японская кухня и икебана. Именно искусство расставлять цветы отправилось к черту первым.

— Эти женщины сводили меня с ума, — объяснила тогда Куми. — Все должно быть именно так. Сделать это можно только одним способом. Они втыкают в горшок две бамбуковые палочки и цветок камелии, а ведут себя при этом так, словно обезвреживают боеголовку тактической ядерной ракеты. Они смотрели на меня и говорили: «Это неправильно». Неужели? Речь шла о расстановке цветов! Я вынуждена была бросить все, пока никого не убила.

Этот разговор велся две недели назад.

— Не знаю, как долго еще продержится карате, — сказала Куми сейчас. — Тренеры говорят, что я слишком агрессивная и не могу сосредоточиться.

Томас фыркнул.

— Смейся-смейся, учитель английского языка, — обиделась Куми. — Вот я вернусь и надаю тебе по шее.

— Когда? — тотчас же спросил Найт.

— Когда научусь закручивать суши. Это у меня получается лучше. Дзен-буддизм гораздо понятнее, когда ты готовишь булочки с рисом и водорослями, не получая при этом ногой по голове. Сам прикинь.

— Послушай, у меня кое-что случилось, и мне нужно поговорить с тобой.

Он рассказал о мертвой женщине. Куми задавала правильные вопросы до тех пор, пока у него не закончились ответы, после чего наступила тишина. Тогда Томас рассказал о поминальной службе по Бену Уильямсу.

— Что-то не припомню, чтобы ты упоминал о нем, — заметила Куми.

Это было сказано без критики, но Томас ощетинился:

— Ты со мной тогда не разговаривала, забыла?

— Нужны двое, чтобы… Не знаю, — сказала она. — Кажется, в пословице говорится про танго.

— Верно, — вынужден был признать Томас.

— Извини, Том, но я не смогу приехать в Штаты прямо сейчас.

— Понимаю, — произнес Найт, радуясь тому, что Куми хотя бы задумалась над такой возможностью. — Я сам не могу сказать, что подействовало на меня сильнее, убийство или поминальная служба. Бедняге Бену было столько же лет, сколько мне, когда мы с тобой познакомились.

— Вот как?

— Тут уж задумаешься, правда? — сказал он, и гулкая пустота этой фразы заставила его добавить что-нибудь еще: — Я имел в виду, тут начинаешь понимать, как у тебя мало времени, как нужно стараться…

— Жить сегодняшним днем?

— Да, что-то в таком духе.

— Том, у тебя все в порядке?

— Да. Извини. Просто на меня, наверное… накатила меланхолия. Мне тридцать восемь лет, Куми, понимаешь? Тридцать восемь. Значит, я уже прошел половину пути.

— Какого именно?

— Жизненного, — сказал он. — Я имею в виду, если взять в расчет среднюю продолжительность жизни. Больше половины, если со мной что-то случится…

— Да, очень жизнерадостная тема, — заметила Куми.

— Извини.

— Я сожалею, что меня нет рядом, Том, но прежде ты не хотел, чтобы я вернулась.

— Не совсем верно, — поправил ее Томас. — Хотел, но сам этого не понимал.

Куми рассмеялась, и он поспешил развить свое преимущество:

— Итак, о каком сроке идет речь? Полгода? Год?

— Том, не знаю, — сказала Куми, и в ее голосе снова прозвучала осторожность, нежелание связываться с ним. — Сейчас я не могу об этом думать. Проект, которым я занимаюсь, начинает приносить какие-то ощутимые результаты. Я жалуюсь насчет своей работы, но это частица меня. Между нами, чаще всего я выполняю ее совсем неплохо и люблю. Дай я разберусь со всем, и тогда мы поговорим. Обещаю.

— Через неделю?

— Две. Может быть, три.

— Хорошо.

— Вот и отлично, — сказала Куми, рассмеялась и сделала короткий шумный выдох, выпустивший напряжение у нее из груди.

Звук оказался настолько знакомым, что Томас буквально увидел его и понял, что он означает. Это было облегчение, радостное и благодарное, и Найт почувствовал, что Куми задолго до его звонка собиралась с духом, чтобы сказать ему, что пока не приедет, еще не готова даже обсуждать это.

— Хорошо, — повторил он, гадая, когда в следующий раз увидит ее и почему все эти телефонные разговоры заставляют его чувствовать себя участником телевизионного шоу, досрочно выбывшим из борьбы, уносящим домой утешительный приз, который у него уже есть или никогда не был ему нужен. — Я просто хочу, чтобы ты приехала.

— Постараюсь, — сказала Куми. — Обещаю.

Глава 4

Когда зазвонил телефон, Томас возился в заваленной книгами кладовке, которую он в шутку именовал своей библиотекой. Весь год Найт, словно одержимый, читан романы. Даже после нескольких часов проверки тетрадей он уютно устраивался в уголке со стаканчиком чего-нибудь крепкого и книгой и сидел до тех пор, пока у него не начинали слипаться глаза. Томас медленно переворачивал страницы, мысленно взвешивал каждую фразу, независимо от того, насколько примитивным был жанр, и всегда дочитывал книгу до конца, какой бы плохой она ни была, даже если на это уходили недели. По его прикидкам, каждая третья оказывалась лишь пустой тратой времени. Как правило, он предсказывал это после первых нескольких страниц — точно так же Найт после первого абзаца определял, какую оценку поставит за сочинение своему ученику, — но не мог ее бросить. Кладя на пол стопку девственно новых книг в мягкой обложке, Томас подумал, что этим своим недостатком он втайне гордится.

— Как у вас дела, мистер Найт? — спросил незнакомый голос.

— Замечательно, — осторожно произнес Томас. — Кто это?

— Дэвид Эсколм. Наверное, вы меня забыли.

— Вовсе нет, Дэвид, — скачал Томас, поймав себя на том, что вплоть до этого звонка он действительно не вспоминал об этом человеке.

Дэвид Эсколм учился у него, но когда? Лет десять назад? Что-то в этом роде. Определенно, до Бена Уильямса. В отличие от парня, убитого в Ираке, Эсколм был некрасивым прыщавым подростком, совершенно неспортивным, не имеющим друзей. Он чуточку чересчур заботился о своем же собственном благе. Они с Томасом говорили о музыке, о том, что называлось альтернативным роком, и о его различных предвестниках, от гранжа до более старых, причудливых групп вроде «XTC», которые трудно отнести к какому-либо направлению. Именно Эсколм познакомил Найта с некоторыми из этих групп и подарил альбом «XTC», когда окончил школу. Томас до сих пор время от времени прокручивал его.

Словно прочитав его мысли, Эсколм спросил:

— Вы по-прежнему слушаете музыку?

— Иногда, — признался Найт. — Если честно, я несколько отошел от этого. До сих пор ставлю то, что слушал, еще когда вы у меня учились.

— И читаете Шерлока Холмса? Это ведь вы познакомили меня с ним, помните?

Томас не помнил. Он уже несколько лет не брал в руки Конан Дойла.

Эсколм не стал дожидаться его ответа и процитировал, неумело подражая британскому акценту:

— «Вы видите, но не замечаете!» Потрясающая вещь. Вы смотрели телевизионную постановку с Джереми Бреттом? Фантастика!

— Да, снято неплохо, — согласился Томас.

Для него явилось огромной неожиданностью услышать голос Эсколма после стольких лет. Тут было что-то странное. За торопливыми объяснениями этого типа относительно того, как он решил разыскать своего бывшего школьного учителя английского языка, за дружеской болтовней о годах, прошедших со времени последней встречи, стояло что-то расчетливое. Казалось, Эсколм проговаривает заранее подготовленный текст, не со скучающей отрешенностью специалиста по телефонному маркетингу, а с деланой небрежностью, словно актер, который старается выдать за экспромт то, что заучено наизусть.

— Вы знати Бена Уильямса? — спросил Томас.

— Нет, — ответил Эсколм. — Прочитал о нем на прошлой неделе. Поминальная служба была сегодня, так?

— Да.

— Круто ему досталось.

Это неуместное замечание вывело Томаса из себя, он решил поскорее завершить разговор и поинтересовался:

— Дэвид, вы хотели поговорить со мной о чем-то определенном?

— Что ж, это самое смешное. — Голос, доходивший, судя по всему, по сотовому телефону, был проникнут весельем, как будто речь действительно шла о чем-то смешном, но только Томас в это не поверил. — На самом деле я просто не знал, к кому еще обратиться. Понимаю, прошло много лет. Мы потеряли друг друга из виду, но я хочу знать: кто еще из моих знакомых читает Шекспира?

Томас нахмурился и переспросил:

— Шекспира?

— Да, — подтвердил Эсколм. — Мне нужна кое-какая помощь по этой теме.

Он чуть ли не хихикнул над явной абсурдностью своей просьбы, и у Найта мелькнула мысль, не разыгрывают ли с ним какую-нибудь шутку. Быть может, их там целая группа, только что с поминальной службы, сгрудились вокруг телефона и стараются не взорваться от смеха, разыгрывая своего бывшего учителя…

— Несомненно, Дэвид, среди ваших знакомых есть и другие, кто также читает Шекспира, — заметил Томас.

— Возможно, — согласился Эсколм, даже не пытаясь увиливать. — Но вы ведь писали по нему докторскую диссертацию, правильно? Я этого не забыл. Вот почему вы были таким хорошим учителем.

Томас усмехнулся этой непоследовательности.

— Я ее так и не закончил. Все это было давным-давно. Почему бы вам не переговорить с кем-нибудь с кафедры английского языка?.. Я запамятовал, что вы окончили.

— Бостонский университет! — ответил Эсколм, на мгновение искренний в своем удивлении. — Вы же сами помогали мне в него поступить, помните?

— Конечно, — пробормотал Томас.

Бостонский университет, его альма-матер, откуда он в конце концов сбежал, чтобы преподавать в средней школе, дома, в Чикаго, стараясь отгородиться от причитаний своих преподавателей о растраченном таланте, как поступил и со своим трещавшим по всем швам браком.

«Все это было так давно…»

Почва под его браком перестала колебаться. На какое-то время. Мысленно вернувшись к разговору с Куми, Томас рассеянно подумал, когда же они снова увидятся.

— Так или иначе, но я не очень-то подружился там хоть с кем-то, — говорил тем временем Эсколм.

— А как насчет Рэндолла Дагенхарта? — спросил Найт. — Он по-прежнему работает в университете?

— Кажется, да, — чересчур поспешно подтвердил Эсколм. — Дагенхарт у нас преподавал, но это был общий курс. Мои работы он не проверял. Так что я в конце концов проводил больше времени на театральном факультете. Но вам я, конечно же, доверяю.

В его голосе снова прозвучала нервозность. Томасу это не понравилось.

— Спасибо, но… — начал было он.

— Я говорю совершенно серьезно, — перебил его Эсколм. — Это очень важно.

После чего он вставил кое-какие автобиографические сведения, доказывая свою правоту. Рассказ о том, что Дэвид защитил диссертацию по английской литературе, затем работал в маленьком, но разборчивом агентстве, откуда его пригласили в издательскую компанию, крупнейшую в стране, удивил Томаса только тем, что в очередной раз, как это всегда бывает в подобных разговорах, дал понять, сколько же времени утекло незаметно. Томас ничего не понимал в издательском мире, но слышал о литературном агентстве «Вернон Фредерикс», пусть даже только о его киноотделении, сотрудников которого регулярно благодарили на церемониях вручения премии «Оскар».

— Не понимаю, какое это отношение имеет к Шекспиру, — сказал Томас. — Да и ко мне, если честно.

— Мистер Найт, уверяю, ни с чем подобным вам еще не доводилось сталкиваться. Честное слово. Я хочу, чтобы это были вы.

Томас помолчал, потом спросил:

— Что вы от меня хотите?

— Мне надо показать вам кое-что. Я остановился в гостинице «Дрейк». Номер триста четыре.

Найту вдруг стало не по себе, причем так, что не передать словами. У него возникло желание сказать, что он провел жуткий, изматывающий день, разбираясь с последствиями того, что утром обнаружил труп, прислоненный к окну его кухни, но от одной только мысли о том, что придется рассказывать об этом, ему захотелось поскорее все забыть.

Чуть помедлив, Томас просто спросил:

— Когда?

Глава 5

Положив трубку, Найт сразу же вошел в Интернет и набрал в поисковой системе «Эсколм. Литературное агентство „Вернон Фредерикс“». Он и сам не мог сказать, что ожидал найти, быть может, статью в «Чикаго трибьюн» о местном пареньке, который выбился в люди. Но Томас обнаружил профессионально выполненную страничку. Холодные голубые и серые тона окружали такую же качественную похвальбу о литературных наградах, завоеванных талантливым неназванным сотрудником, и длинный перечень ссылок. Внизу были указаны отделения ЛАВФ: Нью-Йорк, Лондон, Лос-Анджелес, Токио и Нэшвилл. В Чикаго такового не было. Выбрав нью-йоркское, Томас открыл список сотрудников.

Дэвид Эсколм нашелся в нижней трети.

Там была и фотография. Паренька, который когда-то учился у Томаса, еще можно было узнать, хотя и с большим трудом. Прыщи исчезли, неуклюжие очки в стиле восьмидесятых сменились на изящную черную оправу с продолговатыми линзами, а сам мальчишка превратился в мужчину, уверенно улыбающегося в объектив. В элегантном костюме Эсколм смотрелся совершенно естественно. Он давно забыл обо всех юношеских проблемах и без страха глядел в будущее. Это было лицо делового человека.

«Ничего удивительного тут нет, — напомнил себе Томас. — Давай посмотрим, сможешь ли ты удержаться от чтения этому человеку своих нудных лекций о состоянии искусства в Америке, хорошо?»

Найт глуповато улыбнулся, при этом его взгляд упал на окно кухни. Вечерний свет быстро угасал, и окно превратилось в дыру, ведущую в сгущающуюся ночь, стало рамой, из которой вырезали холст. Какое-то мгновение Томас видел лицо мертвой женщины так же отчетливо, как если бы она по-прежнему стояла там, устремив на него немигающий взгляд. Один глаз зеленый, другой фиолетовый.

Поспешно отвернувшись от окна, он взглянул на часы. До встречи с Эсколмом у него еще оставалось время на неторопливую пробежку по сумеречным улицам Ивенстоуна. Все, что угодно, только чтобы выбросить из головы это лицо.

Телефон снова ожил, и Томас схватил трубку после первого звонка.

— Алло?

— Мистер Найт, это лейтенант Полински. Мы разговаривали сегодня утром. У вас есть минутка?

— Конечно.

— Мы все еще пытаемся установить личность жертвы. Я снова должна спросить, вы точно ее не знаете?

— Я в этом уверен. Такое лицо я не забыл бы. — Да уж, эти глаза!.. — А что?

— Мусорный бак стоит у двери кухни?

— Да.

— Когда его забирают?

— В среду утром, со стороны улицы.

— Наши эксперты, осматривая место преступления, обнаружили клочок бумаги, желтую памятку, в кустах, в нескольких ярдах от трупа. Конечно, это может быть просто мусор, и все же маловероятно, что листок пролежал на земле почти неделю, особенно если учесть, что в выходные шел дождь.

— Что на нем написано?

— Только ваше имя и адрес, нацарапанные карандашом. Вы сами недавно ничего такого не выбрасывали?

— Нет. Я и так знаю, где живу.

— Верно, — согласилась Полински. — Я так и думала. Как только мы установим, кто это, постараемся сравнить почерк, но пока предполагаем, что записка принадлежала убитой.

— Смысл в том…

— Да, что она шла именно к вам. Вы точно ее не знаете?

Томас молчал, уставившись невидящим взором в стену, и следователю пришлось повторить вопрос.

— Я ее точно не знаю.

Только положив трубку, он задумался, так ли это на самом деле.

Глава 6

Не было ничего удивительного в том, что Эсколм остановился в «Дрейке». Томас доехал на метро по «красной» линии до Чикаго и прошел пешком до начала «Великолепной мили», квартала дорогих и роскошных зданий. Сама гостиница — неброская элегантность снаружи и застеленная красными коврами роскошь внутри — неизменно напоминала Томасу какой-нибудь хороший старый английский театр, построенный еще Генри Ирвингом,[2] где можно наткнуться на молодого Джона Гилгуда,[3] выскочившего в антракте из служебного входа сделать пару затяжек. В отличие от большинства небоскребов из стекла и стали, здесь не царил тошнотворный порядок. Престиж «Дрейка» заключался в определенной позолоченной обшарпанности, говорившей о почтенном — по меркам Чикаго — возрасте. Томасу это нравилось, но сейчас он почувствовал себя здесь чужаком.

Он быстро прошел под потолком с лепниной и массивными бронзовыми люстрами, обходя огромные кашпо с цветами, расставленные на манер дотов, и наконец обнаружил стойку администратора, где назвал номер Эсколма так, словно попросил политического убежища. Негр в форме указал на бронзовые двери лифта, обрамленные пальмами в горшках.

На Томасе были потертые джинсы и фланелевая рубашка под кожаной курткой. Он поймал на себе скептический взгляд дамы в костюме от Шанель и посмотрел на нее с таким вызовом, что она поспешно принялась шарить у себя в сумочке.

Эта агрессия была напускной. В подобных местах Томасу всегда хотелось заправить рубашку и выпрямиться. Он словно пытался — тщетно, разумеется — сойти за своего или произвести на кого-то впечатление, что еще хуже. Найт раздраженно подумал, что Эсколм настоял на том, чтобы встретиться именно здесь, как будто хотел утереть бывшему учителю нос своим успехом, и тотчас же одернул себя.

Этот Дэвид был неплохим парнем. Пусть странным, возможно, немного невротическим, но в нем не было ни заносчивости, ни злобы.

Двери кабины открылись, Томас вышел, осмотрелся по сторонам и прошел по коридору к номеру 304. Дверь была сделана из дорогого массивного дерева, скорее всего тика. Такая хороша для особняка, но никак не для гостиничного номера. К ней оказался прицеплен такой же массивный бронзовый молоток.

Найт постучал и стал ждать.

Ответа не последовало, и он постучал снова.

Вдруг дверь распахнулась, и Томас после десятилетнего перерыва снова увидел Эсколма.

Их встреча получилась странной. Распахнув дверь настежь, Дэвид какое-то время молча таращился на гостя, затем повернулся к нему спиной и, бормоча что-то себе под нос, быстро вернулся в комнату. Дверь оставалась открытой. Пройдя внутрь, Томас смущенно остановился, глядя на то, как хозяин номера рассеянно перебирает книги, лежавшие на столе, после чего с яростным криком смахнул их на пол. Все то, что он слышал в голосе Дэвида Эсколма по телефону, усилилось в разы.

Казалось, литературный агент забыл о своем посетителе. Он возбужденно расхаживал по комнате, непрерывно шевеля губами, время от времени останавливался и тер виски обеими руками — картина бесконечного отчаяния. На нем было, вероятно, то, что считалось у него рабочей одеждой, но он снял пиджак, галстук и расстегнул несколько пуговиц на мятой рубашке. Комната, куда попал Томас, являлась зеркальным отражением своего обитателя. Все изящное и утонченное словно опрокинул ураган. Пол устилали книги и бумаги, кофейный столик был опрокинут, а ваза с тюльпанами, прежде стоявшая на нем, валялась разбитая на ковре. На полу лежала знакомая коробка с компакт-диском: «ХТС», альбом «Английское поселение».

— Дэвид, что случилось? — спросил Томас.

Эсколм обернулся, словно вспомнив, что он не один, издал глухой смешок и снова принялся расхаживать из стороны в сторону, пробираясь между вытащенными ящиками с одеждой и бутылками с шампанским, которых было не меньше полудюжины, разбросанных на полу подобно гаубичным снарядам.

— Извините, — сказал Томас. — Кажется, я пришел не вовремя, поэтому ухожу. Быть может, вы как-нибудь позвоните мне…

— Нет! — закричал Эсколм. — Не уходите!

Пустота в его взгляде внезапно исчезла, он снова стал серьезным и полным отчаяния.

— Похоже, вы заняты, — продолжал Томас. — Я могу вернуться…

— Нет, — повторил Дэвид, быстро подходя к нему и хватая за руку с такой силой, что у Томаса побелели костяшки пальцев. — Ради бога, извините. Я… сам не свой. Но вы нужны мне здесь. Пожалуйста, садитесь.

Фраза «сам не свой» и то обстоятельство, что все те стулья, которые не были опрокинуты, были завалены книгами и бумагами, вызвали у Томаса сомнение.

Перевернув кожаное кресло, Эсколм смахнул на пол какие-то бумаги, указал на него и снова предложил:

— Пожалуйста, садитесь.

Медленно, не отрывая от него взгляда, Томас сел и осторожно произнес:

— Быть может, вам лучше последовать моему примеру.

Эсколм лихорадочно затряс головой, словно основательно обдумывая предложение, затем с хрустом наступил на осколок вазы и устроился напротив Найта.

— Дэвид, что здесь происходит?

Молодой литературный агент долго сидел совершенно неподвижно, затем, к ужасу Томаса, снова закрыл лицо ладонями, качнулся вперед и испустил долгое сдавленное всхлипывание. Потом он убрал руки, однако у него на лице оставалась гримаса горя, рот растянулся в пародию улыбки, глаза были зажмурены, по щекам текли слезы.

— Я потерял, — выдохнул Эсколм.

— Что? — едва слышным шепотом спросил Томас, по-прежнему чувствуя себя напряженно и неуютно.

Дэвид наконец поднял на него взгляд, словно собираясь с духом, чтобы произнести эти слова:

— «Плодотворные усилия любви».

— Что?

— «Плодотворные усилия любви», — повторил Эсколм. — Пьесу Шекспира.

Найт, совершенно оглушенный, какое-то время молча смотрел него, потом сказал:

— Но ее же никогда не существовало. Если она и была написана, то до нас не дошла. Пропала.

— Вы не правы, — возразил Дэвид. — Я держал ее в своих руках всего каких-нибудь несколько часов назад, и вот теперь ее нет.

Глава 7

— О чем вы говорите? — спросил Томас.

Его напряжение внезапно испарилось. Он чувствовал странную расслабленность, словно все это было шуткой или недопониманием.

— «Плодотворные усилия любви»? Такой пьесы просто нет.

— Есть, — сказал Эсколм. — Была. Я держал ее в руках.

— Дэвид, такой пьесы нет и никогда не было, — мягко повторил Томас.

— Она существовала, — упрямо повторил литературный агент, успокаиваясь по мере того, как неистовое отчаяние переходило в усталость. — Есть и сейчас. Я держал ее в своих руках, вот здесь, — сказал он, снова закрывая глаза.

Силы покинули его, и он обмяк в кресле.

— Как пьеса могла попасть к вам в руки? — спросил Томас, стараясь не пустить в свой голос сомнение, защитить этого человека от заблуждения.

— Она у меня была. — Эсколм вздохнул. — Но теперь ее нет.

Это становилось навязчивым заклинанием, поэтому Томас попробовал зайти с другой стороны и поинтересовался:

— Где вы ее нашли?

— Я ее не находил, а одолжил у одного клиента, — сказал Эсколм.

Томас так медленно сделал выдох, что получился свист. Одно дело — потерять то, что Эсколм принимал за утерянную пьесу Шекспира, и совершенно другое — лишиться того, что доверил ему клиент, считающий, будто владеет неизвестной пьесой Шекспира. Разумеется, это не так, ничего подобного просто не может быть. Но если кто-то считал иначе, хотя бы утверждал это, а затем передал пьесу на хранение своему литературному агенту!.. Неудивительно, что Эсколм на грани срыва. Это может его уничтожить.

— Хорошо, — начал Томас. — Когда вы держали пьесу в руках в последний раз?

Он будто помогал Куми искать ключи от машины.

— Поселившись в гостинице, я положил ее в сейф, а час назад достал, чтобы показать вам, — ответил Дэвид и сверкнул глазами на Томаса, словно это была его вина.

Найт отмахнулся от подобного обвинения и поинтересовался:

— Вы держали пьесу в номере?

— Да, — подтвердил Эсколм. — Она была вот здесь. — Он хлопнул ладонью по кровати. — В черном чемоданчике. Я принял душ, переоделся. Не могу точно сказать, когда исчезла рукопись. Я обратил на это внимание только… — Дэвид взглянул на часы как человек, не имеющий понятия, что сейчас на дворе, ночь или день. — Лишь двадцать минут назад. Но, судя по всему, она пропала, пока я был в ванной.

Томас угрюмо окинул взглядом свидетельства разгрома. Это было делом рук отчаявшегося Эсколма, а не грабителя. Речь шла не о методичных поисках человека, который не помнит, что куда положил, а о хаосе последней надежды. Раскрытый чемоданчик валялся на кровати, выплеснув содержимое на полосатое покрывало. Если литературный агент говорил правду, то кто-то точно рассчитал момент своего появления и знал, что и где искать. Все остальные вещи в номере, в том числе бутылки шампанского, были разбросаны уже самим Эсколмом, которого охватила паника.

— Больше ничего не пропало? — спросил Томас.

Дэвид уставился на него и неожиданно язвительно поинтересовался:

— Вы хотите знать, не валялись ли у меня тут какие-либо другие бесценные предметы? К примеру, неизвестный натюрморт Ван Гога или давно утерянная мраморная статуэтка Микеланджело?..

— Значит, нет, — оборвал его Найт.

— Именно так, — подтвердил Эсколм и снова поник.

— В таком случае мы должны обратиться в полицию, — сказал Томас.

— Нет. Ни за что! С таким же успехом можно позвонить в редакцию «Трибьюн». Со мной все будет кончено.

— Тогда владельцу.

— Снова нет, — произнес Эсколм раздельно, словно делая очередное предупреждение чрезвычайно надоедливому ребенку. — По той же самой причине.

— Кто знал о том, что рукопись у вас?

— Никто. Только мой клиент.

— А кто?..

— Я не могу вам это открыть, — сказал Дэвид.

Томас презрительно фыркнул и заявил:

— Может быть, мне лучше уйти?

— Нет, — поспешно произнес Эсколм. — Не уходите. Просто я не могу вам это сказать.

Найт взглянул на часы и предположил:

— Об этом, конечно же, должны знать у вас в агентстве, так?

— Нет. Сотрудники ЛАВФ имеют полную свободу. Никто не стоит за плечом, потому что мы хорошо знаем свое дело. — Он хищно усмехнулся, но его глаза оставались пустыми. — Я ни перед кем не отчитываюсь.

— Извините, Дэвид, — сказал Томас. — Не думаю, что смогу вам помочь. Я не понимаю, почему вы обратились ко мне.

Чтобы чем-то занять себя, он подобрал с пола бутылку шампанского и поставил ее на ночной столик. Она была полная, фольга плотно обматывала пробку, закрепленную проволокой. Спасаясь от пристального взгляда Эсколма, Томас изучил этикетку. Шампанское было французским и называлось «Сент-Эвремон реймсское». Томас о таком никогда не слышал. Он рискнул посмотреть на Дэвида.

Вызывающий гнев литературного агента рассыпался, и, словно картинка на неисправном телевизоре, появился образ дрожащего школьника. Эсколм казался растерянным, раненым и одиноким.

— Совсем как рассказ про Шерлока Холмса, правда? — тихо произнес он. — Запертые комнаты и пропавшие документы. «Морской договор». Помните?

— Смутно, — признался Томас.

Эта ссылка его чем-то встревожила, что проявилось у него на лице.

— Вы должны мне помочь, — вдруг сказал Эсколм с мольбой в голосе.

— Я не знаю, как это сделать.

Это была правда, хотя на самом деле главным оказалось то, что он сам не мог сказать точно, хочет ли помогать. Такая вот ситуация ему не нравилась, и он с облегчением ухватился за возможность выпутаться из нее совершенно честно, на основании своего бесспорного неведения.

— Ей-богу не знаю, что надо делать, — продолжал Томас. — Я сообщил бы о случившемся вашему клиенту или в полицию, но понимаю, почему вы этого не хотите.

— Точно.

— Сожалею, но мне пора идти. Если я еще чем-нибудь смогу вам помочь, звоните.

Эсколм словно оцепенел. Его глаза остекленели, он кивнул, но ничего не сказал.

— Вам плохо? — встревожился Томас. — Я хочу сказать, если нужно, чтобы я остался…

— Даниэлла Блэкстоун, — произнес Дэвид.

Найт задумался. Это имя что-то затронуло в его памяти, но очень смутно.

— Она ваша клиентка?

— Да, из пары Блэкстоун и Черч.

Не удержавшись, Томас присвистнул.

— Вы напрасно восхищаетесь, — заметил Эсколм. — Я не смог опубликовать ничего из того, что написала эта женщина. Она не настолько хороший автор.

— Значит, ей невероятно везет. — Найт усмехнулся. — Не проходит недели, чтобы Блэкстоун и Черч не числились в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс».

Эта пара писала детективные романы, действие которых происходило в Англии. Главным героем был полицейский следователь, попутно член палаты лордов, распутывающий дела со сверхъестественным душком. Томас прочитал пару книжек и нашел их неправдоподобными, но невероятно увлекательными.

— Но ведь это Блэкстоун и Черч, так? — парировал Эсколм. — Не только Блэкстоун. Эта женщина не смогла бы написать приличную книгу, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Больше десяти лет она камнем висела на шее у Эльсбет Черч. Последнюю вещь в так называемом соавторстве они написали два года назад, а потом объявили, что в обозримом будущем каждая будет работать отдельно. С тех самых пор Блэкстоун не удалось опубликовать ни строчки. Если учесть, какой бред сейчас издается, это должно о чем-то говорить.

— Так почему же вы взялись ее представлять? — спросил Томас.

— Вы хотите сказать, что все остальные мои авторы ждут, когда им назвонят из комитета по Нобелевским премиям? — спросил агент, снова становясь язвительным. — Потому что, разойдясь с Черч, Даниэлла рассталась и со своим литературным агентом, а издатель великолепно скрывал, как мало в этом содружестве представляет собой собственно Блэкстоун. Вот мы за нее и ухватились. Разумеется, потребовалось всего десять минут, точнее, страниц, чтобы понять, что она мертвый балласт, и еще примерно столько же времени, чтобы ее бывший издатель предал это широкой огласке, продвигая будущие сольные работы Эльсбет Черч. Так что целых восемь месяцев я безуспешно продвигал бред, написанный Блэкстоун, стараясь найти какого-нибудь «негра», который согласился бы писать за нее, но все безуспешно. Вдруг она появляется в Нью-Йорке с пьесой, написанной, подумать только, от руки.

Томас удивленно уставился на него. Тут что-то было не так.

— От руки?

— Нет, не рукой Шекспира, — успокоил его литературный агент. — Ее собственной. Сначала она заявила, что написала пьесу как ответ Шекспиру, и спросила, можно ли получить на нее авторское право. Я понял, что дамочка врет, после того как прочитал первые десять строчек. Эта женщина скорее слетала бы на Луну, чем смогла бы их сочинить. Я ей позвонил и все высказал. Она обиделась, но через неделю перезвонила сама и призналась, что не писала этого, а лишь скопировала. Оригинал принадлежит перу Шекспира, и никто не знает о его существовании. Не смогу ли я придумать, как ей получить какие-нибудь авторские права, чтобы до конца дней своих больше не нужно было писать ни одной чертовой строчки? Я объяснил, что если автор пьесы действительно Шекспир, то пьеса является общественной собственностью, и ни у кого нет на нее никаких прав, если не считать ценности самой рукописи. «В таком случае мы должны ограничить круг тех, кто ее увидит, — сказала Блэкстоун. — Я могу получить права не на саму пьесу, но на издание ее. Надо бы позаботиться о том, чтобы все шло именно так». Я ей сказал, что сначала нужно очень тихо установить, что это действительно то, о чем она говорит. Блэкстоун попросила меня заняться этим и принесла страницы, переписанные ее рукой. Она не решилась даже снять с оригинала ксерокопию, опасаясь, как бы кто-нибудь не увидел. Отдать мне оригинал она категорически отказалась, так что у меня есть только копия. Значит, любые исследования ограничиваются самим текстом, а не составом чернил, возрастом бумаги и тому подобным.

— Кажется, я ничего не понимаю, — сказал Томас. — Пропала лишь копия, написанная рукой Блэкстоун, но она же не представляет абсолютно никакой ценности, разве не так? А оригинал по-прежнему остается у этой женщины. Так в чем же проблема?

— Да в том, что никто не должен об этом знать! — воскликнул Эсколм. — Если где-то будет бродить другая копия, то Блэкстоун никак не сможет сохранить содержимое пьесы в тайне. Дальше, не успеешь глазом моргнуть, как все это будет выложено в Интернет, станет общественной собственностью, и никто не заработает ни цента.

— Едва ли здесь речь может идти о больших деньгах, — начал Томас. — Определенно…

— Вы шутите? — не дал ему договорить Эсколм, повышая голос, а потом мышцы его лица напряглись и застыли. — Год назад на аукционе издание ин-кварто «Гамлета» ушло за двадцать миллионов долларов, а ведь это пьеса, известная вдоль и поперек, дошедшая до нас во многих экземплярах нескольких ранних изданий. Вы можете представить себе, сколько будет стоить единственная сохранившаяся копия утерянной пьесы Шекспира? Я не могу. Но тут дело даже не в стоимости самой рукописи. Авторские права считаются общественной собственностью, но владелец единственной копии будет грести деньги лопатой. Издатели и киношники начнут выстраиваться к нему в очередь, только чтобы взглянуть на нее одним глазком.

— Понимаю… — начал было Томас.

— Ничего вы не понимаете, — снова перебил его Эсколм, и в его возбуждении прозвучала злость. — Абсолютно!.. Это же будет открытие века в области искусства. Оно попадет на первые полосы газет всего мира. Да, всего мира, — повторил он. — Потому что Шекспир — величина глобальная, краеугольный камень культуры и образования всей планеты. Неважно, если пьеса окажется посредственной или даже откровенно плохой. Плевать, оригинал ли это, написанный рукой самого Шекспира, или копия, которую сделал карандашом какой-то подросток. Новая пьеса гения!.. Если все сойдутся в том, что это действительно так, то никто не станет спорить. Меньше чем через год будет снят фильм с участием всех, о ком вы только когда-либо слышали, а от объемов продаж книг Дэну Брауну и Дж. К. Роулинг захочется плакать. Речь идет о миллиардах долларов, мистер Найт. Целых миллиардах! Эта пачка бумаги — не просто книга, а целая индустрия.

Какой бы скептицизм ни испытывал Томас в отношении достоверности самой пропавшей рукописи, он вынужден был признать, что Эсколм прав. Если пьеса действительно принадлежит перу Шекспира, то станет золотой жилой далеко не только для одних литературоведов. Но он по-прежнему не понимал, чем должен был помочь Дэвиду и почему тот вообще обратился к нему.

— Дело не в том, кто владеет оригиналом, — закончил Эсколм. — Он тоже будет стоить денег, но это не идет ни в какое сравнение с тем, сколько заработает тот, кто первым напечатает пьесу. Вот что главное. Такова суть проблемы. Пусть у Даниэллы Блэкстоун где-нибудь в сейфе хранится великолепное издание ин-кварто эпохи Возрождения, которое можно продать за кругленькую сумму, однако настоящие деньги даст первое современное издание и все то, что из него вытечет. Получить контроль над этим делом она может только в том случае, если никто не увидит пьесу иначе как в издании, авторские права на которое будут у нее. Теперь вы понимаете, мистер Найт? Контроль был в наших руках, и мы его потеряли. Точнее, я. Вместе с ним ушли такие деньги, о которых вы не смели даже и мечтать.

Томас долго молчал. Весь этот разговор о деньгах его утомил, но даже если Эсколм был прав, это не снимало вопрос, не выходивший у Найта из головы еще после телефонного разговора.

— Почему вы обратились ко мне? — настойчиво поинтересовался он. — Я никак не могу взять в толк, почему нахожусь здесь.

— Я хотел, чтобы вы прочитали рукопись, — объяснил Эсколм. — Сказали, что вы о ней думаете. Подлинный ли это текст.

— Я преподаю английский в средней школе! — воскликнул Томас. — Вам нужны эксперты. Академики. Те, кто пропускает выбор слов и варианты текстов через компьютер и определяет, кто что написал. Это же целая отрасль исследований, в которой я ничего не смыслю. Даже если бы рукопись сейчас лежала перед вами, я все равно ничем не смог бы вам помочь. Я ведь даже так и не дописал диссертацию, Дэвид! — сказал он, вставая и думая о том, что все это чересчур затянулось. — Извините. День сегодня выдался очень странный. Был рад снова увидеться с вами, Дэвид, но я не тот, кто вам нужен.

Глава 8

Найт вернулся в дом 1247 по Сикамор-стрит на самой окраине Ивенстоуна с визитной карточкой Эсколма в кармане, озадаченный, усталый, переживая неудачу, что, как он сам понимал, не поддавалось никакому объяснению. В конце концов, не Томас потерял рукопись, и никто в здравом уме не может ждать от него существенной помощи в ее возвращении.

Если она действительно существовала.

В этом была еще одна причина морального опустошения Найта. Как и любой учитель, он гордился успехами своего бывшего ученика, несмотря на то что Эсколм носил их так, как павлин таскает свой хвост. Однако если Дэвид лишь мошенник или, того хуже, жертва таковых, то все эти успехи ничего не стоили.

Альтернатива — если Эсколм говорил правду — была ничуть не лучше. Допустим, он на самом деле нашел утерянную пьесу Шекспира, но вся слава, которой он мог бы добиться, будет сметена начисто тем обстоятельством, что Дэвид снова ее потерял. По жестокой иронии судьбы в тот самый момент, когда агент-павлин снова появился в жизни Томаса, ему грубо повыдергали перья. Найт не мог решить, как было бы лучше: больше не встречаться с Эсколмом или же, предполагая, что все это настоящее, получить приглашение на доверительную беседу и понаблюдать из партера за тем, как жизнь его бывшего ученика сливается в сточную канаву.

Томаса встревожила ссылка на «Морской договор». Эсколм был прав. Этот рассказ про Шерлока Холмса очень напоминал случившееся с ним. Из запертой комнаты исчез важный документ, подозрение пало на того, кому было поручено следить за его сохранностью. Холмс принял сторону подозреваемого, доказал невиновность этого человека и нашел документ.

Все очень аккуратно.

Вот почему Найта обеспокоила ссылка Дэвида на рассказ Конан Дойла. Это обстоятельство слишком уж красиво делало его пострадавшим. Но вдруг это уловка? Вечер выдался таким странным не только из-за рассказа о пропавшей пьесе. Томасу казалось, что он вошел в зрительный зал в середине спектакля, что перевернутый вверх дном номер в гостинице — не более чем декорации. Что там говорил Эсколм про увлечение театром во время учебы в университете? Возможно ли, что отчаяние и паника — лишь игра, и если да, то какова ее цель?

«Все же ты только представь себе, каково обнаружить утерянную пьесу Шекспира!» — подумал Томас.

Эта мысль опьяняла, какой бы невозможной ни казалась. Ну да, находка принесет большие деньги при любом разрешении юридической стороны вопроса об авторском праве, но подумать только — открыть белому свету такое сокровище, поделиться им со всем миром!..

Томас Найт, учитель-недоучка, делает величайшее открытие в истории изучения творчества Шекспира…

Разве это не что-то? Томас обмусоливал эту мысль, наливая стакан, который позволял себе каждый вечер. Вторым он злоупотреблял крайне редко, однако сегодня был как раз тот случай.

«Полагаю, можно делать исключение для тех дней, которые начинаются с трупа за окном кухни», — подумал Найт.

Начиная с завтрашнего дня он погрязнет в болоте выпускных работ своего класса, так что свободного времени у него не будет до самых выходных, нравится это ему или нет.

Это была первая неделя июня, и ребята уже чувствовали запах летних каникул, приправленный ароматами барбекю на берегу огромного озера, солнцезащитного крема и праздничных фейерверков. Надо будет только преодолеть крепостную стену контрольных и экзаменов, и они окажутся на свободе. Томас еще не до конца забыл эти запахи и то бесконечное пространство прекрасных дней, свободных от школы, о котором они возвещали, помнил полосу препятствий конца учебного года, подобную реке Стикс, которую нужно переплыть, чтобы добраться до полей Элизиума на противоположном берегу.

Сейчас лето почти не приносило изменений в его ежедневный распорядок, разве только давало ему больше времени на чтение. Томас надеялся увидеть Куми, но сомневался в том, что она сможет позволить себе прилететь в Штаты. Даже если он сам выберется к ней, то жена, скорее всего, будет полностью поглощена работой. Найт отпил глоток виски, наслаждаясь ароматом торфа, дыма и резковатым привкусом водорослей, затем взял стакан и отправился на крыльцо задней двери, где можно было сидеть и слушать ночь.

Дворик был крошечный, квадрат непокорного газона, ограниченный древними кустами роз, росших уже тогда, когда Томас здесь поселился, отгороженный от соседей бирючиной и остролистом. Тут было тихо и спокойно. Найт сидел на шатком крыльце со стаканом в руке и слушал крик совы, обосновавшейся на вязе в дальнем конце дворика, его главной достопримечательности. Здесь, в зеленой прохладной тени, ему казалось, что город остался за тысячу миль. Томас подозревал, что он ждет этих моментов с таким же нетерпением, как его ученики мечтают о лете.

«Господи! — подумал он. — Какой день…»

Невозможно было поверить, что все это — мертвая женщина, поминальная служба, Эсколм и его немыслимые утверждения — произошло в течение последних двадцати четырех часов. Даже меньше, если точнее. Такое казалось жутким, нереальным.

«Настанет день, самый обычный, приедет Куми, мы будем сидеть в тишине и наблюдать за совой. Затем в субботу утром отправимся в город и позавтракаем в кафе „У Лулы“. Куми, как всегда, закажет яичницу с сыром, мы побеседуем о книгах, которые читаем, после чего отправимся гулять вдоль берега озера…»

Томас не обращал внимания на звук до тех пор, пока до него не дошло, что он слышал его по крайней мере трижды. Это было слабое, краткое позвякивание, вроде крохотного колокольчика. Найт прислушался, и звук раздался снова.

«У соседа звонит музыкальный флюгер?»

Только если он установил его совсем недавно, к тому же ночь была безветренная.

Томас постарался сосредоточиться и определить, откуда исходит звук. Перезвон прозвучал опять, и Найт понял сразу две вещи. Звук доносился из прохода между живой изгородью и домом. Это были шаги, хотя учитель английского не мог взять в толк, почему они сопровождаются странным позвякиванием.

Томас очень медленно поставил стакан. Звук прекратился. Найт тихо встал и прислушался.

Ничего.

Он напрягся, затаил дыхание, склонил голову набок и вслушался в тишину.

По-прежнему ничего.

Тут звук раздался снова, на этот раз приглушенный, но так же близко. Если это были шаги, значит, тот, кто крался вдоль дома, ступал очень осторожно. Быть может, он знал, что хозяин сидит на крыльце.

Ближайший телефон находился на кухне. Томас оглянулся вокруг. На крыльце не было ничего, кроме старого кресла-качалки и обшарпанного деревянного стола, который он уже давно собирался выбросить, да все никак не доходили руки. Больше всего походил на оружие стакан с виски.

«Да, лучше не придумаешь. Потому что убийца, возвратившийся на место преступления, выскочит из кустов, размахивая рюмкой для коньяка…

Заткнись и слушай».

Пронзительный металлический звон прозвучал опять, на этот раз настолько близко, что Томас различил другие обертона, сопровождавшие его: шелест ткани, едва уловимый скрип обувной кожи, малейший намек на дыхание.

Звуки приближались.

Если забежать на кухню, можно будет воспользоваться телефоном или схватить нож. Не отрывая взгляда от темного треугольника зелени, где всего в пятнадцати ярдах начинался проход вдоль дома, Томас медленно сделал шаг вбок к двери на кухню. Затем еще один.

Он проверил дверь. Она была не заперта, но решетка закрыта, чтобы не пускать в дом ночных насекомых. Найт шагнул к ней, затем снова устремил взгляд на проход. Лампа освещала только крыльцо. Тот, кто пробирался вдоль дома, мог выйти во двор, оставаясь практически невидимым. Томас уставился на тень за изгородью, большое черное пятно высотой примерно с человека, не уверенный в том, было ли оно там прежде. Он поймал себя на том, что мысленно перебирает растения, посаженные вдоль изгороди, пытаясь вспомнить, нет ли среди них такого большого, чтобы отбросить подобную тень.

Новый звук. На этот раз не металлический звон, а хруст гравия под подошвой.

Томас сделал еще один шаг к кухне. Телефон его больше не устраивал. Вызванная по нему помощь подоспеет слишком поздно. Найту нужно было оружие. Нащупав левой ладонью решетку, он стал искать ручку. Она ходила туго, потому как требовала смазки еще несколько недель назад. Томас нажал на нее, по-прежнему глядя на темное пятно за изгородью. Сначала ручка не шевелилась, затем повернулась с громким щелчком, дверь вздрогнула и со скрипом распахнулась.

Томас вздрогнул от этого шума. Во дворе внезапно наступила абсолютная тишина, затем снова раздалось позвякивание, на этот раз более громкое и отчетливое, за ним последовало другое, третье.

Неизвестный, кем бы он ни был, уносил ноги.

Отпустив дверную ручку, Томас спрыгнул с крыльца, двумя большими шагами добрался до прохода и побежал.

Если во дворе было просто темно, то в проходе, загороженном домом и укутанном разросшимся кустарником, царил практически непроницаемый мрак. Его собственные гулкие шаги заглушили все остальные звуки, которые мог издавать неизвестный, и Томас, переполненный нервным возбуждением и злостью, не смог осмыслить то, что произошло дальше. Он услышал еще одно слабое металлическое позвякивание, затем слишком поздно осознал, что человек в темноте остановился и обернулся, готовый его встретить.

Наскочив с разбега на неизвестного, Томас основательно получил кулаком в подбородок. Он так и не увидел атаки, на которую набежал с такой силой, что голова отлетела назад, а ночная темень словно озарилась белой вспышкой молнии. Для того чтобы остановить такого крупного мужчину, как Найт, требуется хороший удар, но этот как раз был таким. Отлетев к стене, Томас постарался сохранить равновесие, но крепко схлопотал ногой в живот. Сквозь шок и боль он услышал тихий звон металла на ботинке, попавшем в цель, после чего осел на землю, стараясь сделать вдох, мысленно крича от ужаса, поскольку воздух упрямо не шел в грудь. С пустыми легкими Найт повалился, не замечая ничего, кроме отчаянной агонии своего тела.

Глава 9

Вероятно, он лишь несколько секунд пролежал без дыхания на бетонной дорожке, но этого времени хватило, чтобы нападавший скрылся, не переходя на бег. Томас слышал удаляющиеся позвякивающие шаги и ощущал лишь немую злость на себя самого за собственную бестолковость. Позднее он испытал облегчение, что убийца — если это действительно был он — не вернулся и не сделал с ним то, что сотворил с той женщиной. В конце концов, Найт ничем не смог бы ему помешать.

Он позвонил куда следует и, когда приехал полицейский в форме, рассказал ему о случившемся. Говорить было особенно не о чем, и единственная существенная подробность — что у нападавшего на обуви были колокольчики — не произвела на копа никакого впечатления.

— Когда человек в стрессе, ему кажется, что он слышит самые разные странные звуки, — сказал тот. — Особенно если он выпил.

— Но вы это отметьте, хорошо? — попросил Томас.

— Колокольчики… на… обуви, — записал полицейский. — Вы довольны?

— Конечно, — сказал Найт, сознавая, что от этой подробности не будет никакого толка.

Томас понимал, что у полиции и без него работы хватает, но его все равно переполняло отчаяние и, если быть честным, страх. По всей вероятности, нападавший имел какое-то отношение к мертвой женщине с разными глазами. Если так, кто поручится, что он не вернется?

Томас постарался заснуть, но постоянно просыпался, убежденный в том, что ему что-то слышится. В пять утра, измученный и выжатый, он отказался от дальнейших попыток, принял душ, почитал и в шесть с небольшим отправился в магазин на Грин-Бей-роуд. Было еще очень тихо, что ему нравилось. Томас любил покупать продукты, но крайней мере тогда, когда знал расположение товара в магазине, а здесь дело обстояло именно так. У него было два способа совершать покупки, и он обычно последовательно прибегал к ним в каждое посещение магазина. Первый заключался в том, чтобы быстро, по-деловому наполнить тележку тем, что не нужно искать и выбирать, — молоком, соком, яйцами, хлебом и так далее. Покончив с этим, Томас расслаблялся и переходил к приятной части — изучению мяса и овощей, мысленному составлению меню и рецептов ужинов на ближайшие несколько дней. Холодильник и морозилка у него были не такие большие, как ему хотелось бы, поэтому процесс требовал не только воображения, но и самодисциплины.

Томас любил поесть, хотя и не стал тем, что некоторые называют рабом желудка, кстати, не только потому, что терпеть не мог это выражение. У него, как ему нравилось думать, был эклектический вкус. Он мог по достоинству оценить и гамбургер из ресторана быстрого обслуживания, хотя на ужин с большей радостью съел бы свиную лопатку, зажаренную в духовке, пирожки с тыквой, печеные артишоки с грибами и салом в ресторане «Авек» на Рэндольф-стрит в Чикаго. Томас был не гурман, а просто энтузиаст.

Он выбрал несколько початков кукурузы. Похоже, с поставками дела были плохи, но Найт не мог сказать, из-за засухи или наводнения. В последнее время и то и другое случалось достаточно часто. Он взял свиное филе, предлагаемое по специальной цене, решив пожарить его с розмарином и тмином из собственного сада, и подобрал подходящее пиво. В винах Томас разбирался плохо и не мог позволить себе развивать эрудицию в этом отношении. Вот в пиве он знал толк. Найт взял цыплят, бобы и сырокопченую колбасу, а затем отправился выбирать фрукты. Больше всего ему приглянулись персики и нектарины. Он взял по несколько штук, добавил к ним зеленый салат, помидоры, кедровые орешки и бутылку экстранатурального оливкового масла. Как что-то может быть экстранатуральным? На этом Томас наконец остановился. Самым главным было даже не наполнение сумок продуктами. Ему удалось хоть в какой-то степени восстановить ощущение нормальности.

Домой Томас вернулся к семи часам и только закончил разгружать машину, как увидел в окне гостиной мигающие синие огни. Он уже был на полпути к входной двери, когда раздался звонок. Хотя он и заметил подъезжающую к дому полицейскую машину, этот звук заставил его вздрогнуть.

Открыв дверь, Найт увидел на пороге женщину в форме, которая стояла к нему спиной и рассеянно оглядывала улицу. Она обернулась, бледная и неулыбчивая. Лейтенант Полински. У нее было длинное овальное лицо, широкий рот с тонкими губами и непокорная копна черных волос. Ей было лет тридцать с небольшим, но глаза и телосложение подошли бы пожилой женщине.

— Доброе утро, мистер Найт, — сказала Полински. — Я могу заглянуть на минутку?

— Конечно.

— Похоже, у вас выдался бурный вечер. Как вы себя чувствуете?

— Все в порядке.

— Расскажите о том, что случилось.

Томас изложил всю историю, хотя говорить особенно было нечего.

Когда он закончил, следователь только кивнула и произнесла серьезным голосом:

— Вы поступили не слишком благоразумно, бросившись за ним в погоню, тем более если вам показалось, что это убийца.

— Знаю, — согласился Томас. — Просто я… Кто-то рыскал у меня во дворе. Не знаю, я вышел из себя.

— Все же вы поступили безрассудно.

— Да, такой уж я, — усмехнулся Томас. — Само безрассудство.

— Это не игра, мистер Найт, — Полински пристально посмотрела на него. — Речь идет о расследовании убийства, и вы могли впутаться в очень серьезные неприятности. Такие, после которых больше не просыпаются. Вы понимаете, что я хочу сказать? Давайте попробуем впредь быть чуточку более осторожным и благоразумным, хорошо?

— Ладно, — согласился Томас.

Полински еще раз смерила его взглядом, убежденная в том, что он ничего не понял, затем пожала плечами и сообщила:

— Наши сотрудники обходят соседние дома и проверяют, может быть, кто-нибудь что-то видел. Они начали еще вчера.

— Да, — пробормотал Томас, не зная, как к этому отнестись. — Верно. Боюсь, сам я больше ничего не вспомнил. Но после вчерашнего вечера я рад, что полицейские где-то рядом.

— Вы по-прежнему уверены, что не знаете убитую женщину?

— Да.

— Хорошо, — сказала Полински.

Она показалась Томасу необычайно настороженной. У него мелькнула мысль, почему с ним беседует следователь, ведущий дело, в то время как опрос соседей доверен простым полицейским с улицы.

— Имя Даниэллы Блэкстоун говорит вам что-нибудь?

— Писательница? Это она и есть убитая женщина? — Томас ошеломленно уставился на нее.

— Совершенно верно, — подтвердила Полински, спокойно выдержав его взгляд. — Вы ее знали?

Какое-то мгновение Томас не знал, что сказать, потом все же ответил:

— Только по книгам.

Глава 10

Найт понял, что это не тот ответ, который от него ждала следователь. Ему на какое-то время удалось убедить себя в том, что эти слова честны, пусть и в очень ограниченном смысле, но он сознавал, что на самом деле выдал отговорку. Казалось, Полински что-то заподозрила в его колебаниях. Она ушла, но Томас не сомневался в том, что офицер полиции вернется. Неслучайно Даниэлла Блэкстоун умерла рядом с его домом, особенно если у нее в кармане лежал адрес, а литературным агентом оказался бывший ученик Найта.

То, что было странным и пугающим в том смысле, в каком страшат кошмарные сны, пока человек не очнется, внезапно стало значительно мрачнее, гораздо тревожнее. То, что прежде казалось серией загадочных, но не связанных между собой событий — мертвая женщина, безумная одержимость Эсколма, ночной гость во дворе, — теперь с жуткой очевидностью становилось частями одного целого.

Его подставил Эсколм. Только так. Именно он дал этой женщине его имя. Она хотела обратиться к кому-нибудь вне круга официальных шекспироведов, к тому, кто не станет отнимать у нее право собственности, чтобы тем самым заработать себе имя в научном мире, и Дэвид направил ее к нему, Томасу. В результате она была убита на пороге его дома, а Эсколм скрыл то, что ему было известно о ее смерти, и то, что он уже впутал Найта в это дело. Возможно, и кое-что еще, кое-что похуже.

«Совсем как рассказ про Шерлока Холмса, правда? — сказал тогда Эсколм. — Запертые комнаты и пропавшие документы. „Морской договор“».

— «Морской договор», твою мать, — пробормотал Томас.

Все оказалось обманом. Надо было выяснить, с какой целью это делалось.

Томас позвонил в «Дрейк».

— Соедините меня с номером постояльца. Его зовут Дэвид Эсколм.

— Сэр, будьте добры, зачитайте по буквам.

Раздраженно проделав это, Найт стал дожидаться гудков телефона в номере, но вместо этого снова услышал голос оператора:

— Сожалею, но у нас в гостинице не зарегистрирован человек с таким именем.

Раздражение возросло, теперь приправленное чем-то наподобие беспокойства.

Положив трубку, Томас заставил себя оторвать взгляд от часов.

Тут что-то было не так. Поставив на стол кружку с кофе, Найт быстро пересек комнату и вышел на улицу.

Полински и других полицейских нигде не замечалось. Работа на месте преступления, начавшаяся рано утром, уже завершилась. Часть тротуара по-прежнему отгораживала желтая лента, но теперь там никого не было. Выудив из кармана визитную карточку Полински, Томас вернулся в дом.

На звонок следователь не ответила. Томас не воспользовался предложением автоответчика обратиться к другому сотруднику.

Вместо этого он дождался, когда включится запись, и сказал:

— Это Томас Найт из дома двенадцать сорок семь по Сикамор. Мы с вами говорили сегодня утром. Я хочу кое-что добавить относительно убийства Блэкстоун. Скорее всего, это несущественно, но, пожалуйста, перезвоните мне.

Продиктовав свой номер, Томас положил трубку.

Он понимал, что идет на попятный. Найт делал это не потому, что не хотел быть причастным, что для него оказалось бы неудобным попасть под следствие. Томас даже представить себе не мог, что он сам или один из его бывших учеников мог оказаться виновным — пусть и косвенно — в смерти женщины.

Затем Найт позвонил в пять разных компаний, занимающихся установкой охранной сигнализации, и поинтересовался ценами. У него никогда прежде не было ничего подобного, он просто не видел в этом необходимости. Внезапно ему захотелось установить сигнализацию у себя дома, причем как можно быстрее.

Глава 11

Томас самую чуточку опоздал в школу, и ученики уже начали беспокоиться. Он постарался сделать все возможное, чтобы совладать со своими мыслями, привлечь внимание класса, но никак не мог сосредоточиться и поймал себя на том, что то и дело обращается к той самой книге для учителя, которую обычно довольно напыщенно называл противоядием к учению. «Итак, теперь, когда мы сами составили ответы, давайте сверимся с противоядием к учению…» В конце первого урока Томас извинился за свою рассеянность и пообещал ученикам на следующий день снова быть самим собой. Те закивали с серьезным видом, многозначительно переглядываясь.

«Они знают, что ты говорил с полицией. Может быть, им даже известно, почему так случилось».

Временами Томас жалел, что нет государственного экзамена, который проверял бы способность ребят проникнуть в самое сердце загадок и тайн школы. Его ученики получили бы на нем только самые высокие оценки.

В обеденный перерыв Найт проверил ящик речевой почты. Там было три сообщения. Два от компаний по установке охранных сигнализаций с вопросами об устройстве дома и о том, подготовлено ли жилье к работе. Томас не знал, что подразумевается под этим словом, но перезвонил и сказал, что дом, наверное, не подготовлен. Ему ответили, что это увеличивает стоимость работ. Найт заявил, что ничего не имеет против, и договорился о том, чтобы представители обеих компаний приехали к нему в выходные.

Третье сообщение было от Полински с просьбой перезвонить. Томас так и сделал, и на этот раз следователь ответила после первого же гудка.

— Это Найт, — сказал он.

— У вас есть для меня какая-то информация? — деловым тоном поинтересовалась Полински.

— На самом деле я не уверен. Все совершенно недоказуемо. Скорее, речь идет просто о странном совпадении…

— Говорите, — остановила его Полински.

Томас рассказал все: о звонке Эсколма, о встрече в «Дрейке», о панике своего бывшего ученика из-за потери пьесы Шекспира и его утверждении о том, что она принадлежала писательнице, которая была убита рядом с домом Найта. Когда он закончил, в трубке наступило молчание, и Томас стал ждать, что его вежливо поблагодарят и тактично пошлют к черту.

— Эсколм? Вы можете прочитать фамилию по буквам?

Томас сделал, как ею просили, и последовала новая пауза.

— Утерянная пьеса Шекспира? — наконец спросила Полински. — На ваш взгляд, это вероятно?

— Пожалуй, нет. Нет, — сказал Томас. — Но я в этом мало смыслю.

— Похоже, этот Эсколм думает иначе, — заметила следователь. — Что-нибудь еще?

— Кажется, это все.

— Буду держать с вами связь, — сказала Полински, заканчивая разговор.

В учительской Томас раскрыл «Трибьюн» и начат рассеянно листать газету, ища что-нибудь про убийство. Вдруг его взгляд упал на одно слово в заголовке маменькой статьи из раздела «Жизнь».

Шекспир.

Тревога вспыхнула, но тотчас же погасла, как только Томас прочитал заметку. Это не имело никакого отношения к кошмарным событиям последних дней. Просто как раз сейчас в Чикаго проходила международная конференция, посвященная творчеству Шекспира. Восемьсот с лишним литературоведов со всего мира съехались сюда, чтобы выступать с докладами и обсуждать их. Томас слабо улыбнулся. Сам он бывал на подобной конференции, когда учился в университете. Она проходила в Бостоне. Найт нашел ее впечатляющей, пугающей и абсурдной.

Разумеется, глупо было думать, что конференция каким-то образом связана с только что случившимися событиями. Она была запланирована за многие месяцы, даже годы до них. Томас выпал из этого мира больше десяти лет назад, точнее, вообще не был его частью с тех самых пор, как забросил свою докторскую диссертацию, когда она была готова лишь на четверть. Однако, будучи преподавателем английского языка и литературы, он не мог полностью расстаться с Шекспиром, хотя порой ему каталось, что это великий писатель не хочет покидать его. Теперь конференция вернулась в город, где он жил, и Томас не мог удержаться от мысли, что это не случайно. Какая-то связь должна была быть.

Оторвавшись от газеты, Найт нахмурился, принимая решение. Он уйдет из школы сразу же после окончания занятий и направится на конференцию. Томас снова заглянул в газету, чтобы узнать, где проходят заседания, и у него перехватило дыхание.

Гостиница «Дрейк».

Естественно…

Глава 12

Томас приехал в гостиницу, так и не получив никаких известий ни от полиции, ни от Эсколма, однако после обеда он почти не думал об этом. Его будоражила мысль присутствовать на конференции, посвященной творчеству Шекспира. Несомненно, там будут люди, которых он знает если не в лицо, то по имени, хотя первое также нельзя было полностью снимать со счетов. Приехали динозавры, по-прежнему корпящие над науками, которые все остальные забросили еще лет тридцать назад, молодые выскочки, говорящие на непонятном жаргоне, бардопоклонники[4] — как правило, актеры-неудачники — и те, кто бездумно ими восторгается. Что самое главное, он снова окунется в прежнюю энергию, в увлекательные ученые диспуты, в восторг новых открытий, но также в мелочные придирки и хвастовство, в высокомерие и педантичность, в выводящую из себя политкорректность, граничащую с фанатизмом, и в агрессивный карьеризм стервятников, готовых наброситься на того, кто скажет какую-нибудь немыслимую глупость. Это будет все равно что заглянуть на собственные похороны.

«И порадоваться тому, что ты уже умер», — мрачно усмехнувшись, подумал Томас.

Быть может, и так, если это означает расставание с научным миром.

На этот раз в «Дрейке» царила другая атмосфера. Найт понятия не имел, что надеется здесь найти, но вошел уверенно, как свой человек. Один вестибюль был отдан под выставку книг, в другом происходила регистрация участников. Томас направился во второй зал.

Два десятка ученых выстроились в очереди к трем столикам, разбитым по алфавиту. Зарегистрированным участникам выдавались программы и бирки с фамилиями. Для того чтобы свободно проходить на заседания, Томасу нужно было получить то или другое. Подойдя к ближайшему столику, он притворился, будто изучает буквы «Р — Я», словно сомневаясь, под какой окажется его фамилия, при этом как бы случайно положив руку на незаполненную пластиковую бирку. Накрыв ее ладонью, Найт направился прямиком в ближайший туалет.

Закрывшись в кабинке, он написал свою фамилию на листе из тетради, вставил его в пластиковую обложку, после чего деловито вернулся в зал регистрации, подошел к столику «А — И» и с виноватым видом протиснулся мимо очереди.

— Извините, — обратился Томас к замученной студентке, сидевшей за столиком. — Кажется, я потерял свою программу. Не возражаете?..

— Берите, — сказала девушка, кивая на стопку коричневых брошюр.

Томас удалился, довольный собой, листая программу и выбирая заседание, которое можно будет посетить сегодня вечером.

— Найт? Томас Найт?

Он быстро обернулся. В нескольких шагах от него стоял мужчина лет шестидесяти с лишним, с лицом ищейки и большими влажными глазами. Через плечо у него висела сумка с переносным компьютером. Он был одет по профессорской моде, в лилово-розовый твидовый костюм, который пятьдесят лет назад, вероятно, считался обязательным. В проницательном взгляде крупного мужчины с плечами защитника американского футбола и посеребренными сединой волосами сквозило что-то похожее на недоверие. Томас сразу же припомнил этого человека.

— Здравствуйте, профессор Дагенхарт, — сказал он, подавляя панику по поводу того, что его так быстро узнали, но радуясь тому, что это сделал Дагенхарт. — Как поживаете?

— Замечательно. — Пожилой ученый улыбнулся, однако с его лица не сходило недоумение. — А вы как? Никак не мог подумать, что снова встречу вас здесь, — сказал он, крепко пожимая Томасу руку.

«Под „здесь“ он имел в виду не Чикаго и не гостиницу, а конференцию по изучению творчества Шекспира», — догадался Найт.

Местонахождение не имело значения. Мероприятие будет в общем и целом приблизительно одним и тем же, независимо от того, в каком городе оно проводится. Большинство участников не увидят ничего, помимо стен гостиницы.

— Мой родной город, — робко произнес Томас. — Решил посмотреть, что к чему.

Он поймал себя на том, что вернулся к школьному жаргону, стал говорить совсем как его ученики.

— Значит, вы не выступаете с докладом? — спросил Дагенхарт.

— Господи, что вы, — искренне ответил Томас, о чем сразу же пожалел. — Просто хочу посмотреть, что нынче горяченького в шекспироведении.

Дагенхарт улыбнулся, услышав эту фразу, но как-то сухо, насмешливо, поэтому Найт поспешил заполнить паузу и спросил:

— Господин профессор, а вы?

— Нет, я не выступаю с докладом, если вы это имели в виду, — ответил Дагенхарт. — Я принимаю участие в работе семинара по вопросам пола в ранних комедиях.

— Замечательно, — сказал Томас, кивая так, словно ничего более увлекательного нельзя было придумать, стараясь подобрать какую-нибудь умную реплику, произвести впечатление, как будто он опять был студентом.

— А вы по-прежнему преподаете в школе? — спросил Дагенхарт все с той же слегка недоуменной улыбкой, словно Томас заявил, что он верхолаз или укротитель львов.

— Расплачиваюсь за свои грехи, — усмехнулся Найт.

— И никаких мыслей закончить докторскую?

— Господи, никаких, — чересчур горячо выпалил Томас. — Я хочу сказать, мне нравится преподавать в школе, кажется…

— Что вы делаете мир чуточку лучше? — насмешливо спросил Дагенхарт.

— В общем, да, — согласился Томас, стараясь не допустить в свой голос обиду. — Хотя бы самую малость. Сами понимаете.

— Что ж, наверное, кто-то должен находиться в передовых окопах, — сказал Дагенхарт. — Вы для этого подходите лучше многих. Однако я ума не приложу, как вы с этим миритесь.

— С чем?

— С ленью. С узаконенной посредственностью. Со всеми этими чертовыми тестами, доказывающими то, что всем нам и так прекрасно известно: никто ничему не учится и никому нет до этого никакого дела.

— Нет, — возразил Томас. — Все не так плохо. Я хочу сказать, что работаю в хорошей школе. Если любить свой предмет и учеников…

Какая-то женщина тронула Дагенхарта за плечо, и он обернулся. Ей тоже было за шестьдесят, высокая, с налетом царственности в осанке. Каким-то образом этой даме удалось вообще не заметить Томаса.

— Мы уже идем, — произнесла она скучающим тоном, с сильным британским акцентом.

— Да, — опомнился Дагенхарт. — Я вас догоню. — Спохватившись, он сказал: — Это Том Найт. Мой бывший студент. Теперь преподает в средней школе.

— Вот как? Неужели? — заявила «императрица». — Как это благородно с вашей стороны.

Томас кивнул, улыбнулся и прочел имя на бирке, приколотой на лацкане. Катрина Баркер.

У него отвисла нижняя челюсть.

— Мисс Баркер, — пробормотал он. — Я в восторге от вашей книги. Честное слово… замечательная.

— Вы имеете в виду мою последнюю работу? — спросила женщина.

— Вероятно, нет, — признался Томас. — Ту, которая посвящена городской комедии.

— Боже!.. — Она небрежно махнула рукой. — Это все было в прошлой жизни. Я уже давно не занимаюсь данной темой, но рада, что книга вам понравилась.

— На мой взгляд, она просто прекрасная. Ваш анализ религии в творчестве Джонсона и Миддлтона…[5]

Взглянув на часы, Дагенхарт снова обратил свои влажные проницательные глаза на Томаса и заявил:

— Что ж, рад был снова увидеться с вами, Найт. Всего хорошего.

Баркер изобразила сочувствующую улыбку, и ее взгляд наполнился добротой. Томас развел руками и покачал головой, показывая, что он все понимает. Эта важная персона занята, в то время как он сам…

Баркер направилась следом за Дагенхартом. Они пересекли вестибюль и прошли через двустворчатые двери в конференц-зал. Томас остался стоять один, листая программу, словно знал, что делает, имел полное право находиться здесь.

У него хватило достоинства не сесть рядом с Дагенхартом, хотя он постоянно бросал в его сторону взгляды, словно ожидая, что тот обернется и улыбнется, предложит посидеть в баре, вспоминая былое. Однако прошлого не вернешь, и Томас, слушая доклады, все больше укреплялся в мысли, что научный мир забыл про него и ушел далеко вперед. Не он отверг академическую науку за ее изощренную мелочность и ограниченность, а она оттолкнула его.

Томас жалел о том, что не смог сказать ничего умного Катрине Баркер, которая, на его взгляд, была по-настоящему талантлива. Она относилась к тем ученым, чьи работы преображают взгляды на пьесу и контекст, в котором это творение родилось. Ему хотелось броситься покупать ее последнюю книгу, просто чтобы можно было вернуться и поговорить о ней, но он понимал, что не сделает ничего подобного.

Сессия была пленарной, поэтому конференц-зал оказался заполнен. Всем троим докладчикам, двум мужчинам и одной женщине, было лет под сорок, внешне они напоминали могущественных управляющих какой-нибудь корпорации с Западного побережья. Томас мало понимал из того, о чем они говорили. Время от времени он улавливал блеск поворотных точек, причем сам лексикон редко ставил его в тупик, так что он не мог списать все на сложный теоретический жаргон. Найт просто не понимал, о чем идет речь. Сам Шекспир редко упоминался в докладах — пара ссылок на «Короля Лира» в одном, несколько строк из «Двенадцатой ночи» в другом, — словно подразумевалось, что пьесы читали все. Вместо этого доминировали исторические подробности о каких-то никому не известных людях и событиях, точнее, условиях. Слушатели воспринимали все это как имеющее самое непосредственное отношение к теме конференции. Они восторженно рукоплескали, а когда секретарь объявил, что теперь можно задавать вопросы, стали с умным видом кивать друг другу и перешептываться.

— Все это очень хорошо, — сказал молодой парень в черном, вскакивая с места. — Но при условии, что пьесы были написаны Уильямом Шекспиром, человеком низкого происхождения, малообразованным, не совершавшим дальних путешествий и не бывавшим при дворе…

В зале раздались громкие стопы, многие стали выразительно закатывать глаза.

— Должен вам напомнить, что это конференция, посвященная творчеству Шекспира, — вмешался секретарь. — Этим именем мы называем человека из Стратфорда-на-Эйвоне…

Раздались громкие аплодисменты и одобрительные крики. Парень в черном продолжал что-то бормотать, ссылаясь на графа Оксфордского и настаивая на том, что сын стратфордского перчаточника не мог творить поэзию, наполненную такой утонченностью и знанием мира…

Томас поспешно бежал из зала.

Покинуть конференцию вообще означало бы признать свое поражение или, что хуже, неудачу в более крупных масштабах, но Найт не желал слоняться в кулуарах в надежде пристать к какой-нибудь группе умных людей, знающих друг друга на протяжении многих лет и воспринимающих конференции как возможность снова встретиться. Он направился в бар. По крайней мере, со стаканом в руке Томас будет производить впечатление человека, у которого есть какое-то занятие.

«Золотой петух» был обит темным деревом, в зале стояли красные кожаные кресла. Томасу захотелось выпить джин с мартини, но затем он решил не расходовать то, что обычно откладывал на ужин, и заказал пива. Не успел он отхлебнуть два глотка, как поднял взгляд, уверенный в том, что на него пристально смотрят. У главного входа стояла Полински. Она застыла совершенно неподвижно, глядя на Томаса так, словно уже давно была здесь, изучая его. У нее на лице Найт увидел что-то похожее на скептицизм, даже на неприязнь, и его рука, поднятая было в приветливом жесте, остановилась на полдороге.

Поколебавшись еще мгновение, Полински неторопливо приблизилась к Томасу, не отрывая от него взгляда, и сказала:

— Добрый вечер, мистер Найт. Что привело вас сюда?

— Конференция, посвященная творчеству Шекспира, — ответил Томас, похлопав по программе, лежащей на столике рядом с кружкой пива. — Это как раз то, чем я когда-то занимался. Вот и решил заглянуть — посмотреть, может быть, встречу старых знакомых.

— Например, Дэвида Эсколма? — Полински по-прежнему стояла рядом со столиком.

— Он сегодня утром выписался из гостиницы, — сказал Томас. — Разве я вам не говорил?

— Нет.

— Значит, вы пришли сюда, чтобы встретиться с ним? Сожалею. Я бы избавил вас от хлопот.

— Ничего страшного.

Она по-прежнему сосредоточенно, задумчиво смотрела на него. Томас пододвинул ей стул, Полински медленно уселась напротив, как-то странно, неестественно двигаясь, словно обращалась с чем-то дорогим и хрупким. Она положила руки на стол. У нее были большие руки с грубой кожей и неухоженными ногтями.

— Значит, вы занимались творчеством Шекспира в Бостонском университете, — сказала Полински.

Томас начал было кивать, затем спохватился и констатировал очевидное:

— Вы навели обо мне справки.

— Скажем так, за многие годы вы оставили за собой обширный след.

Это замечание могло быть шутливым, однако глаза офицера полиции говорили обратное.

— Человек должен высказывать то, что у него на уме, — сказал Томас и отпил глоток пива.

В свое время у него имелась привычка выплескивать все, что он думал о городе и системе образования, любому, кто был готов его слушать, особенно журналистам. В основном эти речи оказывались очень нелицеприятными, нередко подпитываемыми разочарованием и чувством неудачи. В конце концов после одного подобного заявления Томас лишился работы. Почти на целый год.

— В прошлом году вы попали в газеты не за высказывание того, что у вас на уме, — заметила Полински.

— То был другой случай, — согласился Томас.

Странные события, произошедшие на Филиппинах в прошлую Пасху, попали на первые полосы. Газеты рассказали не все, но история о том, что обнаружил Найт, распутывая обстоятельства смерти своего брата, привлекла большое внимание. В школе Томас наотрез отказался обсуждать причудливое сочетание вооруженных фанатиков и древней археологии, которое привело его из Италии в Японию, и кровавые события на берегу того филиппинского островка, где умер его брат и где все наконец завершилось, но город запомнил своего героя. Едва ли можно было ожидать обратного, после того как Томас побывал в самой гуще таких сенсационных событий.

По иронии судьбы эти самые приключения круто перевернули его жизнь. Без них он ни за что не смог бы вернуться на прежнее место работы, не восстановил бы отношения с Куми. Утрату брата помогло пережить то, что эта смерть повлекла за собой столько положительных последствий.

Выдержав пристальный взгляд Полински, Томас пожал плечами и сказал:

— Если вы полагаете, что я охотник за известностью, стремящийся любым способом пережить прошлогодние пятнадцать минут славы, то ошибаетесь. Вам известно, что в прошлом году мне пришлось через многое пройти. Да, все это действительно было таким страшным, безумным, как изобразили в газетах. Но я вам говорю, что не искал ничего подобного и уж определенно не отклика бульварной прессы. Если бы можно было променять все это на жизнь моего брата и друга, я сделал бы это без колебаний.

Выслушав его, Полински кивнула, отступая, однако ее сдержанность осталась.

— Расскажите мне про Эсколма, — попросила она.

— Учился он хорошо, — начал Томас. — Окончил школу уже много лет назад. Светлая голова. Трудолюбивый. В социальном плане несколько… неуклюжий. Его никак нельзя было назвать всеобщим любимцем. Со спортом не дружил. Лицо прыщавое. Но, как я уже говорил, парень усваивал все на лету. Получил отличный аттестат. Я написал ему хорошую рекомендацию. Он обратился в несколько престижных колледжей и поступил в Бостонский университет на факультет английской литературы. Дэвид прислал мне одно или два письма. Обычные тексты «спасибо за то, что вдохновили меня», какие я получаю время от времени, затем… больше ничего. У меня не было никаких вестей от него лет восемь, до тех пор, пока он не позвонил мне вчера и не сказал, что хочет со мной встретиться.

— Эсколм называл вам свой адрес?

— Домашний — нет, но он дал мне свои рабочие координаты.

Достав бумажник, Томас вытащил визитную карточку ЛАВФ. Полински мельком взглянула на нее, но не взяла. Она по-прежнему держалась настороженно, словно испытывала Найта.

— Значит, Эсколм утверждает, что у него была утерянная пьеса Уильяма Шекспира, которую он получил от Даниэллы Блэкстоун?

— Да, «Плодотворные усилия любви».

— Вы ему поверили?

— Даже не знаю, что сказать, — признался Томас. — Эсколм говорил, что они с Блэкстоун собирались опубликовать эту пьесу и получить авторские права на единственное современное издание. Вообще-то они действительны в течение ограниченного времени, кажется, в Соединенных Штатах это семьдесят лет после смерти автора. Потом произведение становится общественной собственностью. Тогда авторские права можно оформить только на какое-то определенное издание. Даже если бы у Шекспира в настоящее время были потомки, каковых у него нет, они больше не получали бы ни гроша за его пьесы.

— Выходит, Блэкстоун хотела издать пьесу, не допустив утечки оригинала? — спросила Полински. — Такое возможно?

— Понятия не имею. Кажется, писателям иногда удается сохранить в тайне свои работы до самого выхода их в свет. Однако в данном случае ценность книги определялась бы тем, действительно ли ее написал Шекспир. Блэкстоун нужно было получить подтверждения экспертов, но для этого ей пришлось бы обратиться к ученым, и любой из них мог допустить утечку информации. Как только оригинальная рукопись увидит белый свет, скажем, будет ксерокопирована или окажется выложена в Интернете, сама пьеса станет общественной собственностью и изданию, подготовленному Блэкстоун, придется конкурировать с другими. Я так думаю. Эсколм не упоминал о том, что эта дама хоть что-то смыслит в творчестве Шекспира, следовательно, можно предположить, что ее публикация должна была стать лишь базовой. Если бы настоящие шекспироведы смогли бы подготовить свои издания, ее книга потеряла бы всякую ценность. Поэтому все нужно было сохранить в тайне.

— А как насчет независимой экспертизы? — спросила Полински. — Нельзя же ведь просто сказать, что эту вещь написал Шекспир, так?

— Допустим, издатель считал возможным искренне сделать подобное заявление. Не думаю, что ему грозили бы какие-либо неприятности, если бы впоследствии выяснилось, что он ошибся. На мой взгляд, Блэкстоун и Эсколм намеревались быстро издать пьесу как принадлежащую перу Шекспира. Пусть ученые ломают копья, споря о ее подлинности, а они тем временем гребли бы деньги с продаж. Если только с вопиющей очевидностью не было ясно, что пьеса не принадлежит перу Шекспира, парочка успела бы заработать приличную сумму, прежде чем все закончится. Но пока оставались бы сомнения в достоверности, они разрабатывали бы эту золотоносную жилу. Если бы в поддержку подлинности высказалось достаточное количество именитых ученых, деньги текли бы рекой, по крайней мере до тех пор, пока не появились бы другие, более качественные издания, на что, вероятно, потребовались бы годы.

— Для учителя средней школы вы весьма неплохо разбираетесь в таких вопросах.

— В основном я узнал все это от Эсколма, так что вы можете сами спросить его при встрече.

— Хорошо, — сказала Полински, и легкий язвительный скептицизм снова проявился в выражении ее вытянутого лица и тонкогубого, широкого рта.

— В чем дело? — спросил Томас. — Вы уже говорили с ним?

— Нет, — ответила следователь. — Больше того, мы понятия не имеем, где он.

— Вы звонили в литературное агентство «Вернон Фредерикс»? — спросил Томас, кивая на визитную карточку.

— Да, — подтвердила Полински, наконец улыбнувшись как-то мрачно, без всякого веселья, а ее глаза остались жесткими и немигающими.

— И?..

— Тут-то и начинается самое любопытное.

— То есть? — нахмурился Томас.

У него начинало складываться впечатление, что с ним обращаются как с игрушкой.

— Там никогда не слышали об Эсколме.

— Что?

— Он там не работает и никогда не числился. Никто по имени Дэвид Эсколм не регистрировался в этой гостинице. Никогда. Так что теперь вы видите, почему все это так любопытно, — снова улыбнулась она.

Глава 13

У него возникло такое ощущение, будто он вошел в комнату и обнаружил, что стоит на потолке.

— Нет, — повторил в третий раз Томас, — Эсколм. Повторяю по буквам: Э-С-К-О-Л-М. Имя Дэвид. Вчера вечером он жил у вас в триста четвертом номере.

— Сожалею, сэр, — ответила администратор. — Такого человека у нас не было. В архиве нет никого с такой фамилией.

— Но я приходил к нему, — настаивал Томас.

— Он не был зарегистрирован в этом номере.

— Однако, когда сегодня утром я звонил вам, мне сказали, что он выписался.

— Если вам действительно так ответили, то наша сотрудница допустила ошибку, — сказала администратор, оглядываясь на Полински. — Подозреваю, на самом деле она сказала, что такой человек у нас не зарегистрирован, а вы предположили, что он выписался. Мы очень внимательно следим за тем, чтобы не разглашать информацию личного характера о наших постояльцах.

Томас понимал, что эта женщина, скорее всего, права, но не хотел сдаваться.

— Хорошо, — сказал он, отходя от стойки и глядя через плечо на Полински. — Идемте со мной.

Следователь молча прошла за ним к лифту. Она ничего не скачала, когда они поднялись на третий этаж, вышли из кабины и прошли по коридору к номеру 304. Томас громко постучат в дверь.

Тотчас же внутри послышались звуки, и Томас торжествующе обернулся к Полински, убежденный в том, что сейчас будет доказана его правота.

Этого не произошло. Дверь медленно приоткрылась, и в коридор с опаской выглянула женщина лет семидесяти.

— Мне нужен Дэвид Эсколм, — повелительным тоном произнес Томас.

— Кто? — сквозь щель спросила испуганная женщина.

Томас понимал, что виной тому его резкость, но ничего не мог с собой поделать и рявкнул:

— Дэвид Эсколм. Среднего роста, двадцать пять лет…

Женщина покачала головой.

— Когда вы поселились в этот номер? — попробовал зайти с другой стороны Найт.

— Сегодня утром, — ответила дама.

— Достаточно, — сказала Полински. — Мы приносим извинения за то, что побеспокоили вас, мэм.

Взяв Томаса за руку, она повела его по коридору. Тот раздраженно стряхнул ее ладонь, но женщина уже закрывала дверь.

В лифте Найт кипел, почувствовав на себе взгляд Полински, обернулся к ней и бросил:

— Вы полагаете, я все это придумал? Каким же сумасшедшим нужно быть, чтобы сочинить такую историю? Эсколм был здесь. Черт побери! В этом самом номере. Я могу описать картины на стенах, цвет занавесок, все, что угодно, чтобы доказать, что приходил сюда вчера вечером.

— Вы прекрасно понимаете, что все эти подробности ровным счетом ничего не докажут, — сказала Полински. — Вы могли побывать в этом номере когда угодно.

— Зачем мне все это придумывать? — гневно спросил Томас, когда двери открылись. — Очевидно, в том, что связано с Блэкстоун, это с меня подозрений не снимает. Наоборот, только усиливает. Ведь я сам рассказал вам про Эсколма, не забыли?

Они стояли в кабине, уставившись друг на друга, пока не заметили женщину в собольем боа и коридорного с чемоданом у нее за спиной. Оба вышли из лифта.

— Идемте сюда, — сказал Томас, решительно направляясь к столику администратора.

Полински последовала за ним, держась на расстоянии двух шагов.

Найт постучал по экрану компьютера и спросил:

— Эта штука подключена к Интернету?

— Разумеется, — ответила администратор, снова оглянувшись на Полински.

— Можно, я только?.. — начал Томас, заходя за столик и усаживаясь в кресло.

Женщины переглянулись, но ему было все равно. Набрав в поисковой системе ЛАВФ, он открыл главную страницу литературного агентства.

— Вот, смотрите, — сказал Найт. — Проверьте нью-йоркское отделение.

— Что? — спросила Полински, заглядывая ему через плечо.

— Список агентов… — начал Томас.

Но ничего подобного там не было. Он поспешно открыл странички других отделений, но нигде не увидел то, что искал.

— Его имя находилось вот здесь, — растерянно пробормотал он. — У Эсколма была отдельная страничка.

На Томаса снова нахлынуло ощущение хождения по потолку. Люстра там, где должен быть стол, все двери перевернуты вверх ногами. Это был какой-то бред.

— Можно воспользоваться вашим телефоном? — спросила Полински.

— Делайте, что хотите, — ответила администратор, наблюдавшая за происходящим, как за увлекательным шоу.

Томас ввел в поисковую систему фамилию своего ученика и торжествующе воскликнул:

— Вот! Дэвид Эсколм, литературное агентство «Вернон Фредерикс».

Он перешел на ссылку.

Компьютер замялся, затем загрузил страницу. Найту сразу же стало очевидно, что это совсем не то, что он смотрел вчера. Сперва ему показалось, что это прогноз погоды, затем он сообразил, что метеорологическая карта просто является фоном. Ключевая информация была выведена внизу.

«Страница свободна. Если вы хотите приобрести домен с этим именем…»

Тем временем Полински, державшаяся рядом, диктовала по телефону фамилию Эсколма, выслушала ответ и сказала:

— Значит, в вашей компании не принято выкладывать для всеобщего обозрения какие-либо сведения о своих сотрудниках? Такой порядок не менялся в последние несколько дней? — Снова пауза, затем следователь кивнула и заявила: — Нет, все в порядке. Спасибо. — Она положила трубку.

— Это же какое-то безумие, — пробормотал Томас. — Страница была вот здесь…

— Взгляните на адрес, — укачала Полински. — Он не принадлежит к официальному сайту ЛАВФ. Если здесь находилась страница Эсколма, значит, кто-то просто скопировал стиль агентства, поместил на нее ссылки со своей страницы и разместил ее в Сети через другого провайдера. Но это еще не все. Мы проверили адрес Эсколма в Нью-Йорке.

— И?..

— Похоже, он переехал. Не указав куда.

Томас почувствовал, что его обошли со всех сторон. Это привело его в ярость.

— Когда вы собирались мне об этом сказать?

— Вообще не собиралась. — Полински пожала плечами. — Потому что я следователь, а вы…

— А я нет, — закончил за нее Томас. — Что дальше?

— Я еще поговорю с администратором наедине, выясню, кто был зарегистрирован в триста четвертом номере.

— Значит, я должен уйти.

— Думаю, я свяжусь с вами в самое ближайшее время, — заверила его Полински.

— Вы намекаете, что я не должен уезжать из города?

— Было бы очень неплохо, если бы с вами можно было связаться в любой момент, когда этого потребуют интересы следствия.

— Разумеется. — Томас усмехнулся. — А теперь, если не возражаете, я пойду допью свое пиво.

Но он не направился прямиком в бар. Найт подошел к доске объявлений конференции, схватил с соседнего столика желтовато-зеленое приглашение на генеральную репетицию какой-то неизвестной пьесы Миддлтона и написал на обороте: «Дэвиду Эсколму. На тот случай, если Вы торчите здесь, выдавая себя за шекспироведа. По поводу П. У. Л. и всего остального. Больше не звоните мне. Никогда. Т. Н.».

Двумя яростными линиями Томас подчеркнул слово «никогда», выдернул из доски кнопку и пригвоздил ею записку с такой силой, что треснула пластмассовая головка. Грузная женщина, изучавшая объявления, с опаской взглянула на Найта и поспешно удалилась.

Томас угрюмо насупился и направился назад в «Золотой петух».

Глава 14

— Где мое пиво? — потребовал Томас у изумленного бармена. — Я сидел здесь. Мне пришлось отлучиться на минутку и…

— Прошу прощения, сэр. Я его просто вылил. Подумал, что вы ушли.

— Так вот, я вернулся, — сказал Томас. — Меня мучит жажда. Я работаю учителем в школе, из чего следует, что мне не по средствам позволить себе отпить всего два глотка из кружки пива стоимостью шесть долларов, после чего вылить все остальное!

Он продолжал кипятиться, сознавая, что вымещает свое зло на ни в чем не повинном бармене, отчего ему становилось только хуже.

— Позвольте, я принесу вам новую кружку, — предложил тот. — Если не ошибаюсь, это было «Гус айлендс», верно?

— «Хонкерс», — раздраженно поправил его Томас.

— Сам я предпочитаю «Уитмайзер», — примирительно заметил бармен.

— Может быть, попробую как-нибудь в следующий раз.

— Оно довольно забористое.

— Как и я, — пробурчал Найт.

— Да, я уже вижу, — усмехнулся бармен.

— Извините, — сказал Томас. — День выдался тяжелый.

— Кому сейчас легко? — отозвался бармен, пододвигая ему кружку свежего пива. — Угощайтесь.

— Ваше здоровье. — Отпив глоток, Найт подержал пиво во рту, наслаждаясь его вкусом. — Хорошее пиво. Кстати, а в шампанском вы разбираетесь?

— Так, немного. Однако выбор у нас ограниченный. Вас интересует что-то определенное?

— Вы когда-нибудь слышали о такой марке: «Сент-Эвремон реймсское»?

— Реймс — это город во Франции, если точнее, в провинции Шампань, — заметил бармен, радуясь возможности проявить свою эрудицию. — Знаете, что французы запрещают называть шампанским все то, что произведено не в этой провинции? Если вино сделано в Калифорнии, то это лишь игристое.

— А что насчет этого «Сент-Эвремона»?

— Вероятно, это какая-то марка вроде «Моэ» или «Крюга», понимаете? Но я о такой никогда не слышал. Быть может, оно предназначается исключительно для внутреннего рынка, как «Мерсье».

— Спасибо, — поблагодарил Томас, удивленный обширными познаниями бармена.

— Теперь мы помирились?

— В тот самый момент, как вы принесли мне новую кружку, — улыбнулся Томас.

— Ни в коем случае нельзя отнимать у шекспироведа его пиво, — раздался голос слева от него.

Томас обернулся. Это была хрупкая женщина в деловом брючном костюме. Прямые каштановые волосы забраны назад, в обезоруживающий девчачий хвостик, но глаза холодные и взрослые. Лет тридцать с небольшим, но ребяческая улыбка делала ее лет на десять моложе. Она была привлекательна. Ее лицо показалось Найту знакомым.

— На самом деле я здесь посторонний, — сказал он.

— Кажется, вы упоминали, что работаете в школе.

— Да, в средней, — уточнил Томас.

— Вот как. Я сказала бы что-нибудь лестное насчет вашего присутствия на конференции, но это прозвучало бы снисходительно, так?

— Возможно, — согласился Томас. — Если честно, я не принимаю участия в работе конференции.

— Бирка на лацкане вашего пиджака говорит об обратном, Томас, — улыбнулась женщина.

— Да, — запоздало сообразил он. — Я просто решил заглянуть послушать.

— И как, услышали какие-нибудь интересные доклады? — спросила женщина и тотчас же спохватилась: — Подождите. Не отвечайте. Вы вышли из зала как раз тогда, когда слушатели задавали вопросы по поводу моего доклада, так что не будьте чересчур искренним.

Томас улыбнулся, узнавая ее, и признался:

— Если честно, это было выше моего понимания. Но не сомневаюсь, тема очень интересная.

— Какой же во всем этом толк?

— Ну как же, интересная тема…

— Чепуха, — хитро усмехнулась женщина. — Мы становимся все умнее, говорим все более проницательные вещи. Если кто-то нас не понимает, значит, он не умный, не проницательный и вообще не наш человек. В чем-то это похоже на сказку «Новый наряд короля».

— Помню, — сказал Томас и добавил: — Я закончил лингвистический факультет.

— Вы изучали Шекспира? Где?

— В Бостонском университете.

— У кого вы занимались?

— У Дагенхарта.

— Господи, неужели?! — не скрывая своей радости, воскликнула женщина. — Рэнди Дагенхарт! Он сейчас здесь, знаете?

— Да, мы с ним встретились.

— В свое время он повсюду наводил ужас на девственно невинных студенток.

— Насколько я помню, этот круг людей очень узок.

— Верно, — согласилась женщина и пристально посмотрела на Томаса, словно завершая его тестирование. — Меня зовут Джулия Макбрайд. Джули для своих друзей или того, что подразумевается под этим в научном мире.

— Томас Найт, — представился он, пожимая ей руку.

— Рада с вами познакомиться, Томас, — сказала Джулия, приветственно поднимая стакан из нержавеющей стали с коктейлем кремового цвета. — Напрасно я насмехаюсь над Рэндоллом. В конце концов, ему многое пришлось пережить.

— Я ничего не знал…

— Обычные дела. Неудачный брак, точнее, расстроившийся. Вот Рэндолл, к сожалению, и стал кобелем. На какое-то время.

— А потом?

— Точно не могу сказать. Его жена заболела. Что-то серьезное. Кажется, инфаркт. Рэндоллу пришлось за ней ухаживать, а она, судя по всему, вряд ли была склонна к благодарности. В общем… Завтра он выступает на заседании, посвященном ранним комедиям, — заметила Джулия. — Вы придете?

Томас пожал плечами. Так далеко вперед он еще не загадывал.

— Считается, что его доклад станет лишь рекламой семинара, который Рэндолл на следующей неделе проведет в Стратфордском институте, — сказала Джулия. — Там состоится, если так можно выразиться, мини-конференция по творчеству Шекспира, поскольку собственно МШК назначена на следующий год, так что правила будут другими.

— МШК?..

— Прошу прощения. Международная шекспировская конференция. Собирается раз в два года. Участие только по приглашению. По слухам, если кто-то дважды пропустит ее без чертовски уважительной причины, его вычеркивают из списка. Но тут будет совсем другое. Масштабы меньше. Работа не столь интенсивная. Только представьте себе, допускают даже аспирантов. Завербовали всех критиков старой школы. Я сама использую конференцию как предлог съездить в Великобританию и сходить в театр, но на заседаниях, вероятно, буду появляться редко. Не мой уровень. Нам там хотя бы не придется иметь дело с оксфордианцами.

— С кем?

— С безумцами, утверждающими, что пьесы написал граф Оксфордский, а Шекспир — по причинам, не поддающимся человеческому рассудку, — взял себе деньги и славу. Разумеется, чушь собачья. Эти психи боятся Стратфорда, как черт ладана. — Повернувшись к бармену, Джулия подняла стакан. — Повторите, пожалуйста.

— Что вы пьете?

— Это называется «шоколадный поцелуй», — игриво улыбнулась она. — Вы уже жалеете о том, что спросили, ведь так? Если хотите, можете попробовать.

Томас поймал себя на том, что заливается краской.

— Все в порядке. Что вам известно о «Плодотворных усилиях любви»?

Похоже, его вопрос застал Джулию врасплох, но, возможно, она просто резко сменила тему.

— Да почти ничего. До нас эта пьеса не дошла.

— Но она существовала?

— Возможно. Подробностей я не помню. А что?

— Если бы пьеса обнаружилась, была найдена хотя бы копия оригинала… поднялся бы большой шум, верно?

Выражение лица Джулии изменилось. На этот раз недоумение казалось Найту куда более глубоким, но теперь к нему примешивалось кое-что еще, что-то вроде тревоги или осторожности.

— Я не чудик, — поспешил заверить ее Томас. — Мне просто любопытно.

— Странная тема для любопытства, — заметила Джулия, к которой вернулась прежняя игривость. — Но вы правы. Полагаю, шум действительно поднялся бы знатный. А что?

— Как я уже сказал, мне просто любопытно.

Бармен принес коктейль, и Джулия отпила глоток. Томас уловил аромат шоколада. Взгляд женщины был устремлен поверх его плеча. Проследив за ним, Найт увидел высокого деловитого молодого парня, нерешительно застывшего в дверях.

— Вы его знаете? — спросил Томас.

— Мой аспирант. Позвольте вас познакомить.

— Право, мне пора идти, — сказал Найт, вставая.

— Хотя бы допейте свое пиво. — Джулия улыбнулась.

— Не буду с этим спорить.

Сев на место, он отхлебнул глоток «Хонкерса». Когда Томас поставил кружку на стойку, парень уже стоял рядом. Только сейчас Найт разглядел, что на самом деле тому лет двадцать пять. Он уже начал лысеть и носил козлиную бородку, какие любят только аспиранты и игроки в бейсбол.

— Томас, это Чад Эверетт, — сказала Джулия. — Он пишет у меня докторскую.

Кивнув, Томас пожал парню руку. Взгляд Чада был настороженный, опасливый.

— Вы тоже аспирант? — спросил он.

— Пытаюсь наверстать упущенное, — сказал Найт. — Минуло уже десять лет, а передо мной по-прежнему чистый лист.

Джулия рассмеялась, но Чад — нет. Он продолжал стоять.

— Не хотите присоединиться к нам? — предложил Томас. — Я уже ухожу…

— Нет, — резко ответил Чад. — Мне нужно подготовиться к докладу.

— Чад выступает завтра, — объяснила Джулия. — Для него это первая конференция.

Чад быстро оглянулся на нее, обиженный, словно она сказала, что он мочится в кровать.

— Мне нужно проверить кое-что из того, о чем говорили сегодня, — сказал аспирант, старательно не глядя на Томаса.

— Ладно, Чад, — с напускной строгостью произнесла Джулия. — Пододвигай стул. Я правильно полагаю, что текст доклада у тебя с собой?

— Ну… если честно, да, — угрюмо подтвердил тот, раскрывая сумку древнего вида.

— Как это кстати, — заметила Джулия. — Томас, сожалею, но мы сейчас будем говорить о делах.

— Намек убираться восвояси, — улыбнулся Найт, допивая пиво.

— Быть может, мы еще как-нибудь встретимся, — сказала Джулия и бросила на него откровенный, задорный взгляд.

Томас вспыхнул, словно подросток, поднялся и заявил:

— Может быть. Всего хорошего, Чад, — спохватившись, добавил он, но аспирант даже не посмотрел на него.

По дороге к выходу Томас вспомнил свое послание, наполненное обидой и оставленное Эсколму на доске объявлений. Наверное, все дело было в пиве или в разговоре с Джулией, но он чувствовал себя великодушным. Эсколм, конечно же, никак не предполагал, что Даниэлла Блэкстоун умрет на пороге его дома. Найт не мог винить парня в том, что тот не стал афишировать, как неумышленно втянул своего бывшего учителя в самую гущу событий.

Томас быстро пересек притихшее фойе, подошел к доске объявлений и поискал взглядом желтовато-зеленый листок, которого там уже не было. Его сняли — Эсколм или кто-то другой.

«Какое тебе до этого дело?» — подумал Томас.

Глава 15

Было четыре с небольшим утра. Найт точно не мог сказать, почему проснулся, но, памятуя о том, как устал, тотчас же перевернулся на другой бок, устраиваясь поудобнее. Затем он решил, что хочет в туалет. Мочевой пузырь не показался ему чересчур полным, но Томас понимал, что теперь, когда он об этом подумал, ему уже просто так не заснуть. Встав с кровати, он, едва продирая глаза, зашлепал в туалет. Найт уже почти дошел туда, как вдруг остановился на верхней площадке лестницы, просто застыл на месте.

Сначала Томасу показалось, что он услышал какой-то звук, потом он сообразил, что это было что-то иное. Все дело в воздухе. Найт почувствовал легчайшее дуновение сквозняка, проникающего снизу лестницы, которое принесло характерный аромат цветков табака, растущего у входной двери. Томас стоял неподвижно, вслушиваясь, лихорадочно размышляя.

В доме кто-то есть.

Какое-то мгновение Томас мог думать только об этом. В любой другой день он решил бы, что лучший способ напугать какого-нибудь обыкновенного вора — это поднять громкий шум. Но только не сегодня. Если внизу кто-то находился, то это был не простой грабитель, забравшийся за стереокомплексом или телевизором.

Ситуация сложилась совсем не так. Гораздо хуже.

Томас шумно прошел в ванную, распахнул дверь, шагнул внутрь и открыл кран холодной воды. Затем он закрыл дверь намеренно громко, так, что стук далеко разнесся в тишине. Под звуки текущей воды, заполнившие дом, Найт осторожно направился назад в спальню, к телефону, стараясь не скрипеть половицами.

Дом был старый, доски рассохлись, но Томас прожил здесь достаточно долго и знал все скрипучие места. Он добрался до спальни, не издав ни звука, и уже подходил к телефону, как услышал стон дерева под нагрузкой.

«Лестница, — подумал Найт. — Этот тип поднимается наверх».

У Томаса не было оружия, но он подозревал, что тот, кто так уверенно поднимается по лестнице, может его иметь. Томас взялся за трубку, сознавая, что незваный гость его неминуемо услышит и убьет. Никакая полиция не успеет прийти на помощь.

«Надо было раньше думать об охранной сигнализации», — мысленно обругал себя Найт.

У него было одно преимущество: шум текущей воды. Он быстро обвел взглядом комнату, ища то, что можно было бы использовать в качестве оружия. Ночная лампа выглядела слишком громоздкой и в то же время хрупкой. Томас взглянул на брошенную одежду и кипы книг. Ничего. Тут послышался скрип верхней ступеньки. Кто-то стоял у раскрытой двери ванной, напротив спальни. Шум воды заглушит шаги Найта, но лестница перекрыта, а другого пути вниз нет.

Томас схватил за противоположные углы стеганое одеяло, широко раскинул руки и шагнул на лестницу.

У двери в ванную спиной к Томасу стоял человек с пистолетом в руке. Его голова показалась учителю английского непропорционально большой, но прежде чем эта мысль оформилась в его сознании, он прыгнул вперед, набрасывая развернутое одеяло на голову неизвестного типа.

Тот успел обернуться и удивленно вскрикнул, но Найт уже накинул на него одеяло и что есть силы обхватил руками, заглушая звуки.

Громко треснул пистолетный выстрел, из одеяла вырвалось облачко перьев. Пуля разнесла вдребезги окно в прихожей, и у Томаса зазвенело в ушах. Он непроизвольно отпрянул подальше от оружия.

«Только не убегай!» — пронзительно крикнуло его сознание.

Если его атака захлебнется, с ним будет все кончено.

Найт стиснул своего противника в объятиях, не давая тому высвободиться, прикинул, где находится его голова, и как мог резко шарахнул лбом по этому месту. Одеяло смягчило удар, но Томас все равно наткнулся на что-то твердое, неправильной формы, как будто на голове у незваного гостя был шлем. Найт отшатнулся назад и получил удар локтем в ребра. Пистолет снова развернулся к нему, и пока Томас безуспешно пытался остановить руку, сжимающую оружие, один за другим раздались два выстрела. В замкнутом пространстве, совсем близко, они прогремели не хуже грохота артиллерийского орудия, и один этот звук едва не отбросил Томаса назад. Но он не был задет, и это оказалось главным.

«Пули прошли мимо, но я теряю силы».

Томас был крупным мужчиной в неплохой физической форме, но убийца превосходил его. Еще несколько секунд, и Найт уже не сможет помешать пистолету прицелиться ему в лицо. Томас собрал всю оставшуюся энергию, сосредоточил ее в груди, сжал тугую пружину мышц спины и плеч, затем с громким криком ринулся вперед, неудержимый, словно бульдозер с реактивным двигателем. При этом он отпустил руку, сжимающую пистолет, поскольку у него не было другого выхода, однако убийца не смог направить оружие на него. Инерция сбила преступника с ног, увлекла вниз по лестнице.

Неизвестный тип тяжело рухнул на ступени, освобождаясь от одеяла, при этом пистолет ударился о балясину перил, вывалился из сжатых пальцев, пролетел вниз и упал на деревянный пол прихожей. Томас начал торопливо спускаться. Окно гостиной отбрасывало бледный прямоугольник отсвета фонаря с улицы на то место, где упал неизвестный, и Томас наконец понял, почему голова незнакомца показалась ему бесформенной. У убийцы был прибор ночного видения: что-то вроде полевого бинокля, скрепленного ремнями.

Это открытие встревожило Найта, замедлило его движения. Если до того у него и оставались какие-то сомнения, то теперь стало очевидно, что это не бродяга с улицы, ищущий, чем бы расплатиться за очередную дозу наркотиков. Все связано между собой: Блэкстоун, Эсколм, неизвестный в саду. Томас не представлял себе, что происходит, однако этот тип имел ко всему самое непосредственное отношение, и это было плохо.

Еще нападавший мог видеть в темноте. Значит, через секунду-другую он найдет упавший пистолет…

Правая рука Найта метнулась к стене и нащупала выключатель. Он включил верхний свет в прихожей, и незваный гость отпрянул назад. Теперь они, по крайней мере, были в равных условиях. Томас увидел, куда упал пистолет, и прикинул, что у него приблизительно столько же шансов добраться до оружия первым, как и у того типа, который принес его в дом. Но сначала ему нужно перебраться через тело, распростертое на лестнице.

Найт сбежал вниз, напоминая разъяренного носорога, но преступник спокойно, не трогаясь с места, дожидался его. Только когда останавливаться было уже поздно, Томас увидел у него в руке блеснувшую сталь: боевой нож, профессиональный на вид, извлеченный бог весть откуда. Убийца полоснул лезвием, и Найт почувствовал, как оно прочертило у него на руке длинную полосу. Боль обожгла так, словно сталь была раскаленной, и Томас отпрянул назад. Он по-прежнему находился на две ступени выше противника, и инстинкт подсказал ему нанести удар ногой изо всех сил.

Босая ступня попала убийце в висок и опрокинула его. Не обращая внимания на кровь, струящуюся по руке, Найт бросился на распростертого врага.

Тот сделал выпал ножом. Томас отшатнулся и тотчас же пожалел о своем безрассудстве. Лезвие полоснуло воздух, и Томас неуклюже упал на бок, уворачиваясь от него. Меньше чем через секунду он вскочил на ноги, лихорадочно озираясь в поисках пистолета.

Оружие лежало под кушеткой у камина в гостиной. В два прыжка Томас добрался туда, схватил ствол, развернулся и направил его на открытую дверь прихожей.

И снова наступила темнота. Незнакомец выключил свет. Найт сидел на корточках, направив пистолет на дверной проем, и ждал.

Какое-то время ничего не происходило, затем в дверь метнулось черное пятно. Томас успел разглядеть другое оружие, маленький револьвер. Тут черный глаз извергнул ослепительную бело-желтую вспышку и ревущий звук. В ответ Найт дважды вслепую нажал на спусковой крючок. Только теперь до него дошло, что он ранен.

Глава 16

Сначала пришел шок, затем боль. Оба ощущения удивили Томаса своей интенсивностью. Пуля попала в правое плечо. Найт не мог сказать, прошла ли она навылет, но ему показалось, что ключица раздроблена. Он привалился к стене, рассеянно гадая — какой же это абсурд! — останутся ли на краске подтеки от крови. Томас не собирался умирать, конечно, если убийца не вернется, чтобы его прикончить. Только не сегодня. Какие бы повреждения ни нанесла пуля, не было ни хлещущей крови, ни нехватки воздуха, а это означало, что жизненно важные органы не задеты. Пришла только боль.

«Что ж, это хорошо, — подумал Найт. — Лишь бушующая, обжигающая, кричащая боль. Можно сказать, мне повезло. Гип-гип-ура…»

Нужно добраться до средств связи. Единственным аппаратом внизу был радиотелефон на кухне, всего в нескольких ярдах, но Томасу совсем не понравилась мысль ползти обратно в темную прихожую. Он понятия не имел, где убийца и в каком состоянии тот находится. Найт выстрелил дважды. Пистолет был большой и тяжелый, калибра девять миллиметров. Томас прикинул, что если хотя бы одна пуля попала в нападавшего, то тот убит или умирает.

«Затаился и ждет, когда ты приползешь, чтобы тебя прикончить».

Найт прислушался, но не разобрал ничего, кроме собственного дыхания. Не стало ли ему труднее дышать? Сделав глубокий вдох, Томас ощутил резкую боль, не в плече, куда попала пуля, а ниже, ближе к середине груди. Он сделал еще один вдох, и боль вернулась. Дыхание давалось с трудом, словно он пытался втягивать воздух через соломинку.

«Наверное, это шок», — подумал Найт.

Его руки и лицо были холодными и липкими. Он вспотел сильнее, чем этого заслуживала схватка. Но больше всего Томаса беспокоило дыхание. Оно стало частым и неглубоким, и каждый новый глоток воздуха давался все с большим трудом. Кроме того, Томас поймал себя на том, что расслабляется, несмотря на боль, все его тело тяжелеет, увлекаемое куда-то теплым, черным течением.

«Спать, — подумал он. — Вот все, что мне нужно. Отдохнуть».

Его веки задрожали, затем сомкнулись.

Томас сделал над собой усилие, чтобы остаться в сознании. Открыв глаза, он глубоко вздохнул, и ему показалось, что у него в груди что-то разорвалось. Найт не получал достаточно воздуха. Он сделал еще один жадный глоток, но теперь было уже очевидно, что его легкие не раскрывались должным образом.

Что-то случилось. Радость по поводу того, что все ограничилось одной болью, оказалась преждевременной. Пуля задела что-то внутри. Легкие наполнялись кровью. Томас подумал, что умрет, если не доберется до телефона в ближайшие пару минут. Быть может, он не выживет даже в том случае, если доберется.

Глава 17

Томас повалился на бок, затем перекатился на колени. Осторожно, стараясь не обращать внимания на боль в плече, он пополз к двери, продолжая сжимать в руке пистолет. Найт понятия не имел, сколько патронов осталось в обойме, и не знал, как это проверить, но все равно не расставался с оружием. Томас хотел сразиться с преступником, если тот оставался здесь, хотя и сознавал, что шансов одержать верх у него не будет никаких. Лучше бы тот подонок погиб или скрылся. Найт с трудом передвигался и не был уверен в том, что у него вообще хватит сил поднять пистолет и прицелиться. Его правая рука повисла безжизненной плетью, поэтому Томас переложил пистолет в левую. Он отдавал себе отчет в том, что даже с оружием в правой руке стрелок из него был никудышный. Теперь, когда ствол в левой, получится только еще хуже. Он мысленно позавидовал тем бейсболистам, которые запросто перехватывают биту из одной руки в другую…

«Вот так-то оно лучше, — сказал себе Томас. — Думай о бейсболе. Не зацикливайся на боли, на собственных легких. Представь себе, что ты на стадионе…»

Теперь он уже не столько дышал, сколько задыхался, с трудом делая слабые, хриплые вдохи и выдохи, отзывавшиеся пронзительной болью в груди. Ему становилось только хуже. Добравшись до двери, Найт выглянул в темную прихожую, выставив перед собой пистолет, как будто от него мог быть какой-то толк.

Нападавшего типа нигде не было видно.

Это хорошо. Плохо то, что до кухни нужно было проползти еще пять ярдов и затем как минимум столько же до телефона, висящего на стене. Томас с трудом мог двигаться. Ему ни за что не удастся встать и снять трубку.

«Лучшие игроки на поле. Настрой боевой, надежда еще остается».

Томас подумал о Куми и о том возрождении отношений, которое началось у них год назад. После стольких лет разлуки они наконец предприняли еще одну попытку, и эта хрупкая истина была лучшим, что случилось с ним за последние десять лет. Найт снова пополз вперед. Боль усилилась. Он решил, что не доберется до телефона.

С огромным трудом Томас преодолел ярд, затем еще один. Когда он добрался до двери, силы покинули его, и он тяжело рухнул там, где деревянные доски встречались с холодными каменными плитами кухонного пола. Его охватила дрожь, он почувствовал непреодолимое желание остаться на месте, заснуть, избавиться от происходящего как от тяжкого похмелья, проснуться уже здоровым, полным сил.

«Просто полежи, — подумал он. — Выдохни. Тебе не помешает немного поспать».

Томас снова поднялся на четвереньки, словно выполняя сотое отжимание. Плечо отозвалось пронзительной болью, рука подогнулась, но ему удалось удержать равновесие. Свет с улицы почти не проникал в окно, то самое, за которым он увидел мертвое лицо Даниэллы Блэкстоун, умолявшей впустить ее в дом, но Найту показалось, что кожа у него на руках начинает синеть.

«Плохи твои дела», — подумал он.

До телефона все еще оставалась тысяча миль, он парил где-то вдалеке, вне досягаемости. На глаза Томаса навернулись слезы, но он не мог сказать, какими страданиями это вызвано, физическими или эмоциональными. Преодолев еще пару футов, он свалился перед холодильником и перекатился на спину, всасывая воздух, чувствуя, как все вокруг плывет.

«Еще немного, совсем чуть-чуть», — подумал Томас.

Бесчувственность накатила, охватывая его крепкими объятиями. Найт отбился от нее, напрягая сознание, словно распугивая воронье, прищурился и уставился на стенку холодильника.

Там стояла швабра, старомодная штуковина с длинной ручкой и щеткой на конце, в точности такая же, какая когда-то была у его родителей.

Томас потянулся к ней, сначала мысленно, затем левой рукой. Он не смог ее достать, и ему пришлось сместиться, дюйм за дюймом, приподнимая спину вверх и вправо, подобно издыхающей гремучей змее. Найт опять протянул руку, но до швабры все еще оставалось несколько дюймов.

«Теперь уже совсем немного».

Изогнувшись, он снова протянул руку, и на этот раз растопыренные пальцы ухватились за грубую щетину. Швабра упала прямо на него. Ручка ударилась о плиты пола с таким же грохотом, какой издает пробка, выстрелившая из бутылки шампанского.

«Я еще жив».

Обхватив рукоятку швабры безжизненной правой рукой, Томас левой поднял щетку по стене. Он с силой толкнул ее, ткнул вверх, словно копье. Ничего не случилось, Найт попробовал еще раз. Снова ничего. Он с криком опять пихнул швабру к потолку.

На этот раз послышался грохот телефона, упавшего на пол. Пошарив левой рукой, Томас схватил трубку и нажал кнопку вызова. Собрав остатки сил, он сосредоточился и принялся вслепую тыкать клавиши, беззвучно шевеля губами: «Девять… один… один…»

Прижав трубку к уху, Томас зажмурился и стал слушать.

В ответ на чей-то голос он выдавил:

— Сикамор, двенадцать сорок семь, — после чего провалился в забытье.

Глава 18

— Мне очень неприятно говорить о том, что я вас предупреждала, — сказала Полински, одобрительно оглядывая больничную палату.

— Нет, не предупреждали, — возразил Томас.

Его грудь была перетянута бинтами, поэтому говорить было трудно.

— Вы правы, не предупреждала, — пожала плечами следователь. — Это был Эсколм?

Покачав головой, Найт ощутил острую боль в плече и сказал:

— Нет.

— Вы уверены? — спросила Полински. — Вы говорили, что на нападавшем был прибор ночного видения.

— Полагаю, ко мне приходил не он, — уступил Томас и осторожно оторвал голову от подушки. — Я не думаю, что на меня набросился Эсколм. Сначала было темно, затем…

Он вздрогнул от нахлынувших воспоминаний. Полински понимающе кивнула, сжимая тонкие губы.

— Тот самый человек, который уже нападал на вас на улице?

— Трудно сказать, — ответил Томас. — Я так не думаю, но это только предположение.

— Основанное на чем?

— На обуви. Тот тип, что приходил прошлой ночью, был в ботинках, которые позвякивали при ходьбе. У этого на ногах оказалось нечто другое.

— Он мог переобуться.

— Да, но эти два нападения выглядели совершенно по-разному. Первый негодяй пришел в звенящих ботинках и убежал, как только услышал меня. Ладно, попытался удрать. Я прыгнул на него, и он начистил мне физиономию. Второй прокрался бесшумно, в шпионском снаряжении, с пистолетом. Это другой человек. Если тот же, то он пожаловал с совершенно иной целью.

— Белый?

— Думаю, да.

— Можете описать рост, телосложение?

Томас начал было качать головой, но спохватился, пока боль не нанесла удар, и пробормотал:

— Извините. Пожалуй, среднее. Не массивный, фигура, вероятно, атлетическая, рост футов шесть или чуть меньше, но точно не могу сказать. Немного ниже меня, но как минимум такой же сильный.

Томас находился в больнице Ивенстоуна уже два дня. В течение первого из них он был без сознания. Ему сделали операцию и извлекли осколки пули тридцать восьмого калибра, которая раздробила ключицу, после чего ушла в глубь тела. Из легких откачали кровь с помощью катетера, все еще торчавшего в груди, и заменили ее коктейлем из капельницы. На ножевую рану на руке наложили швы и забинтовали. В реанимационном отделении Томас находился под постоянной охраной, как если бы ему по-прежнему что-то угрожало. Или же он был подозреваемым. Найт не мог сказать, какое предположение ближе к истине.

— Теперь-то вы мне наконец верите? — спросил он Полински. — Насчет Эсколма, «Дрейка», пьесы Шекспира?

Следователь улыбнулась, у нее чуть задрожал уголок губ.

— Знаете, есть такая популярная песенка «Двое из трех — это неплохо»?

— Нет, не знаю, — сказал Томас. — Которые двое?

— Скажем так, я еще нескоро начну цитировать Шекспира в материалах следствия, — отозвалась Полински, увидела, как Найт усмехнулся, склонила голову набок и спросила: — Вы полагаете, этот человек искал именно ее? Утерянную пьесу?

— Это единственное, чем можно связать пару нападений на один и тот же дом за две ночи подряд. Я просто не понимаю, почему у кого-то сложилось мнение, что пьеса у меня. Если только эти люди не думают, что Дэвид передал ее мне, после чего инсценировал ограбление.

— Эсколм придумал многое другое, — сказала Полински. — Но если это не он разгуливал по вашему дому в очках ночного видения со своим личным арсеналом, то все равно привлек внимание тех, кто не слишком обрадуется, узнав, что эта бесценная книга…

— Пьеса, — поправил Томас.

— Пьеса опять потерялась или, что более вероятно, вообще никогда не существовала.

Найт вздохнул и спросил:

— Когда я смогу вернуться домой?

— Это не по моей части. Но, полагаю, вас собираются продержать здесь еще как минимум пару дней.

— Вы не могли бы связаться с директором моей школы? Я должен проверить экзаменационные работы…

— Ваш класс уже передали другому учителю, — сообщила Полински.

— Да мне нетрудно проверить…

— Расслабьтесь, — остановила его следователь. — Вы разыграли у себя в гостиной сценку из жизни Дикого Запада и получили пулю. Даже такой трудоголик, как вы, должен понимать, что это достаточные основания для небольшого отдыха.

— И до каких пор мне расслабляться?

— До осени, — улыбнулась Полински.

— До осени? — взревел Томас.

Забыв про перебинтованное плечо, он уселся в кровати, и эти слова перешли в сдавленный стон.

— Семестр уже почти закончился, — пожала плечами Полински.

— Это же моя работа, черт побери! — не унимался Томас. — Я занимался с этими ребятами целый год…

— Придется смириться, — сказала следователь, вставая. — К выпускным экзаменам их подготовит другой учитель.

Разумеется, она была права, но правда все равно причиняла острую боль, и Найт упал на подушку, продолжая ворчать. Он гадал, как отнесутся ученики к его отсутствию. Они любили Томаса, во всяком случае многие из них. Отчасти это объяснялось тем, что он получил определенную известность. Новое ранение только подкрепит ее еще больше. Но главным было то, что он любил свой предмет так, что временами это чувство передавалась и ученикам. Но Найт не мог сказать, свидетельствует ли это о том, что он хорошо делает свое дело. В конце концов, восторг по поводу развития сюжета в романе Диккенса или фразы в пьесе Шекспира не имеет никакого отношения к тому, как его подопечные сдадут выпускные экзамены.

«Меня зовут Томас Найт, — представлялся он на самом первом занятии. — Я люблю книги».

Это замышлялось как шутка, пародия на собрания общества трезвости и программу по излечению от алкоголизма, состоящую из двенадцати пунктов. Томас надеялся, что к концу учебного года хотя бы кто-нибудь из учеников заразится его энтузиазмом. Ему хотелось наивно верить в то, что он делает мир чуточку лучше.

Ученики через директора прислали ему открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления, но Томас не мог сказать, скучают ли они по нему. Он с удивлением поймал себя на том, что хочет этого.

«Это сентиментальность и тщеславие», — подумал Найт.

— Хочу, чтобы вы это знали, — нарушила молчание Полински. — Мы наблюдаем за вашим домом со дня нападения.

— И что?

— Ничего. Приезжали сотрудники двух компаний по установке охранной сигнализации, осмотрели дом, подготовили предварительные оценки. Все документы вы найдете, когда вернетесь домой. Все же ставить сигнализацию сейчас… чем-то похоже на захлопывание ворот конюшни, после того как лошадь…

— Пристрелили, да? — закончил за нее Томас. — Точно.

Полински рассмеялась.

— А вы… будете продолжать наблюдать за моим домом, когда я вернусь? — спросил Найт, стараясь делать вид, будто ему все равно.

— Да, по крайней мере несколько дней.

Томас кивнул. Полински развернулась, собираясь уходить.

— Я его зацепил? — спросил он. — Нападавшего?.. Я дважды выстрелил в него.

Полински как-то странно посмотрела на него и спросила:

— Вам этого хотелось бы?

Этот вопрос, серьезное выражение ее лица заставили Томаса промолчать.

Полински покачала головой и заявила:

— Когда вы вернетесь домой, вас будет ждать кое-какая работа. Мы извлекли из стены две пули калибра девять миллиметров.

— Замечательно.

— Кстати, оружия там не оказалось, — добавила она.

— Что?

— Вы сказали, что было два пистолета. Из одного вас ранили, из другого вы обновили оформление стен в прихожей. Мы осмотрели все, но ничего не нашли.

— Он должен был лежать там, где я его оставил, когда пополз на кухню. Я могу показать вам это место…

— Его там не было, — сказала Полински, снова становясь серьезной. — Мы предположили, что нападавший вернулся за ним, вероятно до приезда «скорой помощи».

— Пока я лежал на кухне без сознания?

— Похоже на то.

Эта мысль почему-то встревожила Томаса. Убийца посчитал его мертвым? Если нет, то почему он сохранил ему жизнь?

— До свидания, Томас, — сказала Полински. — Постарайтесь больше не попадать в беду.

Найт окинул взглядом больничную палату и пробормотал:

— Без шансов.

Глава 19

После ухода Полински Томас лежат минут пятнадцать, погруженный в размышления. Он забыл рассказать следователю о записке, оставленной для Эсколма. Теперь Найт уже жалел о том, что ее написал. Это был сиюминутный каприз, следствие того, что он посчитал себя обманутым, обведенным вокруг пальца. Самым смешным оказалось то, что стрельба не только еще раз подчеркнула, в какие неприятности втянул Томаса Эсколм. Она также доказывала, что если только бывший ученик не злодей, каковым его считает Полински, то парню — а Найт по-прежнему воспринимал его именно так, — скорее всего, угрожает серьезная опасность. Допустим, убийце Блэкстоун до сих пор было неизвестно имя Эсколма. Весьма вероятно, что обиженная записка Томаса все изменила.

Превозмогая боль, Найт дотянулся до телефона и, сделав несколько звонков, в конце концов связался с администратором «Дрейка». Назвавшись вымышленным именем, он сказал, что работает в полицейском управлении Ивенстоуна и просто уточняет кое-какую информацию.

— Давайте, — сказала администратор.

— Я не могу разобрать собственные записи, — начал Томас. — Мисс Даниэлла Блэкстоун останавливалась в триста четвертом или триста седьмом номере?

— В триста четвертом. Так и не выписалась из него. До тех пор, пока — ну, сами понимаете, не выписалась.

— Спасибо, — поблагодарил ее Томас. — Я так и думал. — Он уже собирался положить трубку, как вдруг его осенила еще одна мысль. — Вы не могли бы соединить меня с номером Рэндолла Дагенхарта?

Последовала пауза, затем администратор сообщила:

— Мистер Дагенхарт уже выписался из гостиницы.

— А как насчет мисс Джулии… — Он запнулся, вспоминая фамилию. — Макбрайд?

— Подождите.

После трех гудков в трубке послышался женский голос. Он был каким-то запыхавшимся, и Томас сначала его не узнал.

— Это Томас Найт, — начал он. — Мы познакомились в баре «Дрейка».

— Ах да, ученый, приходящий в себя. — Тон Джулии тотчас же стал спокойным. — Помню. Вы меня поражаете.

— Это еще чем же?

— Я не думала, что вела себя настолько откровенно, чтобы спровоцировать ваш звонок.

Томас поймал себя на том, что заливается краской, и пробормотал:

— Да, верно. Я просто подумал, можно ли задать вам один вопрос.

— Вас интересует не то, какое вино я буду пить на ужин, — заметила Джулия, радуясь его смущению. — Хорошо. Что у вас на уме, мистер Найт?

— Эта утерянная пьеса Шекспира, — начал Томас, стараясь принять такое положение, чтобы говорить было не особенно больно. — «Плодотворные усилия любви». Вы сказали, что ее находка вызвала бы много шума, но не уточнили, считаете ли это вероятным.

— То, что пьеса существовала, или то, что ее обнаружили?

— То и другое.

— Это возможно.

— Но нам ведь даже неизвестно, была ли она написана.

— Это спорный вопрос, — сказала Джулия, отбрасывая игривость и переходя на профессиональный тон. — Практически несомненно, что пьеса существовала.

— Однако ее ведь нет в сборнике ин-фолио, который вышел в свет в тысяча шестьсот двадцать третьем.

Это издание ин-фолио, то есть в полный лист, стало первым «собранием сочинений» Шекспира, изданным через семь лет после его смерти членами театральной труппы, для которой он работал. Оно содержало тридцать шесть пьес, и половина из них до того момента не печаталась.

— Да, в первом ин-фолио ее не было, — подтвердила Макбрайд. — Кстати, как и «Перикла», хотя он уже несколько раз выходил до этого ин-кварто.

Ин-кварто, издания в четверть листа, были дешевыми книгами всего с одной пьесой.

— «Плодотворные усилия любви» не выходили ин-кварто, верно? — спросил Томас.

— Тут-то и кроется самая загвоздка, — сказала Джулия. — Вы что-нибудь слышали о Фрэнсисе Мересе?

Томас уже собирался сказать, что нет, но тут у него в памяти что-то шевельнулось.

— Список, — сказал он. — Мерес составил список известных драматургов и объяснил, чем они прославились, верно?

— В тысяча пятьсот девяносто восьмом он написал книгу «Palladis Tamia», которую сам называл сокровищем ума, — подтвердила шекспировед. — Нудное перечисление взглядов самого Мереса на искусство, поэзию и все остальное. Именно этот год по большому счету был зенитом творчества Шекспира. Мерес перечисляет шесть его комедий, тем самым косвенно подтверждая даты их создания. Это «Комедия ошибок», «Два веронца», «Сон в летнюю ночь», «Венецианский купец», «Бесплодные усилия любви» и…

— «Плодотворные усилия любви», — закончил за нее Томас, приподнимаясь на левом локте и тотчас же морщась от боли. — Но… у некоторых пьес ведь есть разные названия, так? Взять хотя бы «Двенадцатую ночь», которая также называется «Как вам угодно». Так что, возможно, Мерес просто использовал второе название для какой-то другой пьесы Шекспира, написанной до этого года, которой нет в списке. Вдруг это произведение нам хорошо известно?

— Например, «Укрощение строптивой»? — спросила Джулия. — Отвратительное предположение, мистер Найт. Такое мог сделать только мужчина. Вы меня удивляете.

— Что вы хотите сказать?

— «Строптивая» должна была быть в списке. Определенно, она написана до тысяча пятьсот девяносто восьмого года, однако Мерес ее не упоминает. Некоторые специалисты полагают, что «Строптивая» и есть «Плодотворные усилия любви». «Бесплодные усилия любви» говорят о том, как смерть и политика отнимают у людей их романтические завоевания. «Укрощение строптивой» учит, как заставить жену покориться.

— Ну, тут я не совсем согласен…

— Эта комедия рассказывает о том, как завоевать женщину, сломив ее дух, — весело перебила его Джулия. — Если это и есть «Плодотворные усилия любви», то все мы в опасности. Впрочем, ваши научные познания устарели, мистер Найт.

Томас, не подозревавший, что хоть что-то из сказанного им до сих пор может попадать под определение «научные познания», молча ждал.

— В тысяча девятьсот пятьдесят третьем году в переплете одной книги был обнаружен фрагмент рукописи. Как оказалось, это была часть описи книжного магазина в Эксетере. В ней перечислялись книги, проданные в промежуток между девятым и семнадцатым августа тысяча шестьсот третьего. Там были и «Укрощение строптивой жены», и «Плодотворные усилия любви». Конечно, можно придираться к расхождению между «строптивой женой» и просто «строптивой», но, на мой взгляд, совершенно очевидно, что «Плодотворные усилия любви» — это совсем другая пьеса. Что гораздо важнее, мистер Найт, она была издана.

— Так как же эта вещь была утеряна?

— Вероятно, пропали и еще какие-то пьесы, — сказала Джулия. — Комедия «Два благородных родственника» также не была включена в первое издание ин-фолио. К тому времени Шекспира уже не было в живых, а театр «Глобус» сгорел дотла. Кто может сказать, сколько еще рукописей не дошли до нас?

— Но мы ведь говорим не о рукописи, — возразил Томас. — Вы же сами сказали, что пьеса была опубликована ин-кварто, то есть в сотнях экземпляров. Как она могла пропасть?

— Известно ли вам, сколько экземпляров первого ин-кварто «Тита Андроника» дожили до нашего времени? — спросила Макбрайд. — Один. Тогда пьесы были грошовыми книгами. Они не принадлежали к высокому искусству, не считались даже поэзией. Нам известна по крайней мере еще одна, написанная Шекспиром, — «Карденио», которая не дошла до нас, хотя рукопись, возможно, существовала до тысяча восемьсот восьмого года, когда сгорела библиотека театра «Ковент-Гарден». В начале семнадцатого века Шекспир не был той литературной иконой, каковой является сейчас. Просто драматург, причем популист, писавший развлекательные пьесы для театра. Это получалось у него хорошо, он заработал своим творчеством кучу денег, но можно ли говорить, что современники считали его величайшим писателем всех веков, мастером, каждый клочок бумаги, вышедший из-под пера которого нужно хранить как священную реликвию? Едва ли.

— В таком случае как эта пьеса вообще могла уцелеть? — спросил Томас, меняя подход.

— А вот тут, мистер Найт, вы ставите меня в тупик, — ответила Джулия, и ее тон снова стал заигрывающим.

Томас явственно представил себе, как она возлежит на подушках с шоколадным коктейлем в руке.

Глава 20

Найт провел еще два дня на больничной койке, переключая телевизор с одного канала на другой и периодически ругаясь по поводу глупости увиденного до тех пор, пока боль в плече не заставляла его откинуться назад и умолкнуть. Наконец он объявил, что возвращается домой. Лечащий врач, гнусавый мужчина средних лет с ястребиным носом и проницательными глазами, сказал, что он предпочел бы подержать его еще пару суток, но если Томас покинет заведение прямо сейчас, то это его не убьет.

— Очень хорошо, — обрадовался Найт. — Есть предел объемов дневного телевизионного эфира, которые может вынести человек.

— Вы могли бы что-нибудь почитать, — усмехнулся врач. — Знаете, кое-кто по-прежнему любит книги.

— Мои многочисленные друзья и благожелатели не принесли мне ни одной, — сказал Томас.

Помимо полицейских его посетил еще только один человек, Питер-бельчонок, директор школы, который заглянул в палату, стесняясь букета цветов и большой открытки, подписанной учениками. Друзей у Томаса было не много, но стоило учесть, где он побывал чуть больше года назад, а также выпивку, потерю работы и другие, еще более мрачные моменты. Поэтому Найт решил, что дела обстоят не так уж и плохо. Прочитав написанные на открытке фамилии, Томас улыбнулся.

За день до того он позвонил Куми, просто чтобы услышать ее голос, и по причинам, которые сам не мог четко определить, не сказал ей ни слова о случившемся.

«Не хочу ее напрасно беспокоить», — решил Найт.

Он снова попал в «Чикаго трибьюн». Такое было неизбежно, учитывая его былую славу, но Куми этого не увидит. Больше никому не пришло в голову ей позвонить. Для полиции Томас по-прежнему был разведен и не имел близких родственников.

По телефону Куми говорила о своем непрекращающемся стремлении избегать чрезмерной агрессивности на уроках карате и сдерживаться в работе.

— У меня такое ощущение, будто я застряла посредине, — сказала она. — Во всем. Я не японка, но и не истинная американка. Здесь никто не знает, как со мной быть. Я по-прежнему хожу на цыпочках вокруг церемониальных протоколов, которые не до конца понимаю. Порой мне кажется, что я работаю в космическом скафандре или в водолазном шлеме, что было бы совсем неплохо, если бы мои занятия были связаны с космосом или с погружениями под воду. Я немного освоилась, но все равно остаюсь чужой.

Томас улыбнулся. Ему стало легче, когда он услышат ее голос.

— Так приезжай сюда, — сказал он. — Возьми отпуск. Попроси, чтобы тебя перевели в Штаты.

— Дай сначала научиться готовить суши, — отозвалась Куми, имея в виду кулинарные курсы. — Я до сих пор боюсь угощать кого бы то ни было сырой рыбой. Вот одолею хотя бы один рецепт, тогда посмотрим.

— Надеюсь, это произойдет скоро.

Положив левую руку на правое плечо, Найт принялся растирать его, прогоняя боль, которая никак не проходила.

«Почему ты ей не говоришь? — гадал Томас. — Возьми и просто скажи: „Послушай. Куми, я очень сожалею насчет суши и всего остального, но ранен“…»

Но он этого не сказал. Найт не лгал, но изворачивался и после окончания разговора снова спросил себя, почему ничего не объяснил Куми.

«Если бы ты ей сказал, а она не приехала бы, то это показало бы, что жена еще не готова ради тебя бросить работу, как бы ни жаловалась на нее, подтвердило бы, что Куми тебя не любит», — решил Томас.

Иногда небольшая неопределенность предпочтительнее твердой уверенности.

Найт подумал о Джулии Макбрайд, привлекательной ученой, занимающейся Шекспиром, которая также числилась в списке тех, кому он не рассказал про перестрелку у себя дома. Томас ничего ей не говорил, но ему хотелось, и это его беспокоило.

«Тут держись поосторожнее», — напомнил он себе.

Когда неизвестный тип выстрелил в Найта, на том был халат, который пришлось разрезать, чтобы добраться до раны, поэтому у Томаса не оказалось ничего из одежды, кроме трусов. Он попросил Питера-бельчонка захватить из дома джинсы и рубашку. Эта просьба, похоже, смертельно напугала директора школы и поставила его в тупик. На следующий день он принес вещи, которые Найт не надевал уже несколько лет, вероятно достав их из самого дальнего угла гардероба.

Скрыв свое разочарование, Томас поблагодарил его, но начал возражать, когда Питер повторил то, что говорила Полински:

— Нет, ваш класс передали другому учителю. Отдыхайте. Наслаждайтесь летом.

После нескольких дней, проведенных на больничной койке, Найт пришел в бешенство от одной только мысли о том, что ему нечем будет заниматься, даже выписавшись из больницы. Однако когда Питер-бельчонок ушел, Томас минут десять просто лежал, разглядывая старую одежду, висящую на спинке кровати. Чтобы хоть как-то развеяться, он включил телевизор и, попрыгав по канатам, наконец наткнулся на повторный показ «Западного крыла».[6] Найт все еще смотрел телевизор, рассеянно подумывая о том, чтобы встать, когда дверь отворилась и в палату вошла женщина. Она была в строгом сером брючном костюме. Ее прическа совсем не походила на то, что Томас видел в прошлый раз, но размашистую поступь жирафа нельзя было спутать ни с чем. Подойдя к кровати, дама подбоченилась, с высоты своего роста глядя на Найта так, словно он только что грубо подрезал ее на дороге.

— Ты бываешь счастлив только тогда, когда в тебя стреляют, так? — спросила Дебора Миллер.

Глава 21

— Привет, Дебора, — сказал Томас. — Каким ветром тебя сюда занесло?

— Приехала в Чикаго на совещание. Решила проведать тебя. Поболтать, понимаешь? Думала, мы попьем пива и вспомним наше близкое знакомство со смертью. Но ты, похоже, жить не можешь без этого, так? В школе мне сказали, что ты здесь.

— Тебя не обманули.

— Если бы речь шла о ком-то другом, то я решила бы, что виной всему нападение хулиганов. Кто угодно мог стать случайным свидетелем ограбления, — продолжая хмуриться, сказала Дебора. — Но поскольку это Томас Найт, я рассудила, что ты совал свой нос куда не следует.

Томас рассказал ей все, отчасти потому, что она была не из тех, кто вежливо относится к попыткам уклониться от ответа, в основном же по другой причине. Их отношения, такие, какими они сложились, с самого начала были окружены интригой, заговором и убийцами. Он уже полгода не разговаривал с ней, но сейчас они будто продолжили беседу прямо с того места, где остановились.

Дебора была куратором музея в Атланте. Томас познакомился с ней в Италии, и обоюдное увлечение археологией ввергло их в самую пучину одного очень неприятного дела об убийстве, связанного со смертью брата Томаса и другими странными и значительными событиями. Вернувшись в Штаты, Дебора задействовала свои связи в ФБР и тем самым спасла ему жизнь. Найт был уверен в этом.

— Значит, утерянная пьеса Шекспира? — спросила Дебора, когда он закончил. — Именно поэтому в тебе наделали дыр?

Усевшись, она вытянула ноги и скрестила щиколотки. Своим присутствием эта дама наполнила палату, придав креслу вид детской мебели.

Томас кивнул и сказал:

— Одна дыра. Единственная пуля.

— Потому что кто-то хочет получить пьесу или же сохранить все это в тайне? — поинтересовалась Дебора, не удостоив его замечания даже кивком, и Найт в ответ пожал плечами. — Быть может, в пьесе есть какие-то тайные сведения об авторе, — усмехнулась Миллер. — По-моему, я читала что-то подобное в колледже. Речь шла о том, действительно ли Шекспир написал все эти пьесы, или же их создал кто-то другой. Кажется, это называется вопросом авторства, верно?

— Именно так, — подтвердил Томас.

Он помнил все весьма смутно, однако ему никогда не приходилось встречать ученого, который относился бы к этой проблеме серьезно, поэтому Найт особенно над ней не задумывался.

— Я показала эту книгу своему преподавателю английской литературы, — продолжала Дебора, улыбаясь собственной наивности. — Наверное, хотела похвалиться, втянуть его в серьезную дискуссию. Но он оказался очень мудрым.

— Что ответил тот преподаватель?

— Скажем так, он ни словом не обмолвился о моей излишней доверчивости. Но теперь я абсолютно уверена в том, что пьесы Шекспира написал парень из Стратфорда по фамилии Шекспир. Только представь себе.

Томас рассмеялся.

На экране Мартин Шин в роли президента Бартлетта устраивал пресс-конференцию.

— Хороший эпизод, — заметила Дебора, кивая на телевизор.

— Всегда приятно найти что-нибудь грамотное в этом идиотском ящике, — согласился Найт.

— По-моему, человеку, который года не может прожить без того, чтобы не получить пулю, следует поосторожнее обращаться с такими словами, как «идиот».

— Возможно. Так что это за совещание, на которое ты приехала?

— Ради чего устраиваются совещания? — спросила Дебора. — Ради денег. Экономика дрогнула, а когда с финансами туго, вся высокая культура, которую считают роскошью, получает удар в челюсть. Наш музей, как и все прочие в стране, бьется изо всех сил. Мы собираемся образовать что-то вроде консорциума с несколькими другими музеями, чтобы делиться ресурсами. Ведущая роль принадлежит Археологическому музею в Шарлотте, штат Северная Каролина, но мы собрались здесь, чтобы обсудить вопросы снабжения и план дальнейших работ. На нейтральной территории.

— Случайно, не в «Дрейке»?

— В «Дрейке»?

— Это гостиница.

— Ах, — усмехнулась Дебора. — Нет. Ничего такого значительного. Завтра я возвращаюсь в Атланту, затем лихорадочные приготовления к поездке в Мексику.

— Очень мило.

— Хотелось бы, чтобы было так, — согласилась Дебора. — Но это работа. Однако в поле, собственно раскопки, а не встречи с хлыщами в дорогих костюмах, которые собираются оптимизировать доходы, наполнив наш музей электронными динозаврами.

«Все та же самая добрая старая Дебора», — подумал Томас.

— Куми здесь? — спросила она.

Найт вздрогнул и ответил:

— Нет, по-прежнему в Токио. А что?

— Ну, как же, ты ранен и все такое.

— Ты же знаешь, как она занята, — уклонился от прямого ответа Томас. — Кстати, меня сегодня уже выписывают…

— Ты ей ничего не сказал.

Это был не вопрос, поэтому Найт отвел взгляд, затем просто подтвердил:

— Нет.

Покачав головой, Дебора подобрала колени и пробормотала:

— Не понимаю я вас.

— Ты даже не встречалась с ней! — воскликнул Томас.

— Да как я могла с ней увидеться? — выпалила в ответ Дебора. — Вы никогда не бываете на одном и том же континенте, разумеется, кроме тех случаев, когда вам приходится бегать от снайперов. Меня удивляет, что Куми не лежит на соседней койке.

— Я не хочу впутывать ее во все это, — сказал Томас, не желая обсуждать этот вопрос.

— Ты ее защищаешь, — холодно усмехнулась Дебора. — Из того, что я о ней слышала, мне стало ясно, что она в этом не нуждается.

— Возможно, — вынужден был признать Найт. — Просто… все очень сложно.

Он уже рассказывал Деборе о своем неудавшемся браке, о выкидыше, разбившем семью, о попытке пожить раздельно, переросшей в годы изоляции друг от друга, о проникнутых горечью междугородных телефонных звонках, которые в конце концов прекратились, и о годах молчания. Дебора из первых рук знала о событиях прошлой весны, частично залечивших рану, но как можно исправить десятилетие взаимного недоверия и отчуждения, если вместе вы провели всего несколько дней? Дебора была права. Они с Куми практически всегда находились на разных континентах.

— Мы просто еще не дошли до этого, — сказал Томас. — Полагаю, мы идем в ту сторону, но по-прежнему во многом остаемся чужими друг для друга. Нам нужно немало времени, чтобы к этому привыкнуть. Изменить такое положение вещей трудно. Я не хочу, чтобы Куми беспокоилась… Зависела от меня, — добавил он, найдя подходящее слово. — Мы еще не готовы для этого.

— Только не затягивайте слишком долго. Жизнь коротка. Ты, как никто другой, должен это понимать.

Глава 22

Через полчаса Дебора ушла, пообещав не пропадать. Томас побросал свои скудные пожитки в сумку и пнул ее ногой, когда она упала с кровати. Плечо у него по-прежнему было перетянуто бинтами, хотя и не так туго, и каждое движение причиняло боль. Найт уже заканчивал подписывать бумаги о выписке, когда медсестра со строгим лицом принесла ему большой конверт из плотной бумаги.

— Это пришло вам сегодня, — обиженным тоном сказала она. — Оставили в регистратуре.

Имя Томаса было тщательно выведено печатными буквами. Внутри был другой конверт, поменьше, и письмо, написанное от руки.

«Я очень сожалею, мистер Найт, — начиналось оно. — Ничего этого не должно было произойти».

Письмо было большое, но взгляд Томаса отыскал подпись в самом низу второй страницы: «Дэвид Эсколм». У него в груди вставшей на дыбы лошадью поднялась ярость. Ему захотелось порвать письмо или скомкать его и швырнуть в противоположный угол. Но он вздохнул и продолжил читать.

Где?

Единственный Уголок поэтов, о котором когда-либо слышал Томас, находился в Вестминстерском аббатстве в Лондоне. Найт уставился в пустоту, затем вскрыл второй конверт. В нем был билет туда и обратно на самолет до лондонского аэропорта Гатвик и пять тысяч долларов наличными.

— Да ты издеваешься, — пробормотал он, разозлился, стиснул зубы и перечитал письмо.

Эсколм солгал ему, подставил его. По милости этого субъекта Томасу под окна подбросили труп, а затем чуть не убили в собственном доме. Теперь Найт должен собрать все это воедино и не позволить кому-то сломать шею своему бывшему ученику? Пусть Эсколм и не думает об этом.

Затем Томас вспомнил записку, оставленную на доске объявлений конференции в «Дрейке», и решил, что, пожалуй, поступил правильно. Он больше не хотел иметь никаких дел с Дэвидом Эсколмом. Пусть этот тип ему на глаза не попадается. Если остаток своих дней он проведет за решеткой, Томас будет только рад. Эсколм давно не мальчик, Найт вот уже десять лет не в ответе за него.

Зазвонил телефон, и Томас ответил на вызов.

— Это Полински, — сказала следователь. — Вы по-прежнему намереваетесь выписаться сегодня?

— В настоящий момент я как раз направляюсь к выходу.

— Хорошо. Вы не могли бы приехать на берег озера в конце Черч-стрит?

— Мы устроим пикник в честь моей выписки из больницы?

— Нет, — сказала Полински. — Я хочу вам кое-что показать. — Ее голос прозвучал по-деловому, четко.

Томас ощутил холодный озноб и спросил:

— Что-то?

— Похоже, мы нашли Дэвида Эсколма.

Глава 23

— Его обнаружила парочка, пришедшая сюда, чтобы встретить рассвет, — сказала Полински.

По мнению экспертов, тело пробыло в воде около шести часов, и смерть наступила незадолго до этого. Эсколм был убит выстрелом в сердце с близкого расстояния из пистолета, скорее всего, тридцать восьмого калибра.

— Из того же самого? — спросил Томас.

— Пока что говорить об этом еще слишком рано, — сказала Полински. — Но я не удивлюсь.

Томас нахмурился. Всего час назад он встретил бы Эсколма залпом оскорблений, быть может чем-то покрепче, если бы вышел из себя. Этот человек воспользовался им, выставил его на посмешище, бросил под пули как в переносном, так и в прямом смысле. Но теперь, глядя на тело, наполовину прикрытое брезентом, на бледное мальчишеское лицо, мокрое и сморщенное, Найт видел только то, что связывало его с Дэвидом. В конце концов, Эсколм был еще ребенком, пусть и наломавшим дров. Он поступил глупо, мерзко — у Томаса в памяти всплыло слово из письма, — но не заслужил подобной участи. Ярость Найта уплыла прочь по водам озера, и ему стало беспричинно стыдно, как будто он желал именно этого.

«Была еще записка, с фамилией и упоминанием П. У. Л. На свете нет шекспироведа, который сразу не догадался бы, что стоит за этими тремя буквами…»

Томас устремил взор на воду. Левую руку он засунул в карман, правая висела на перевязи, чтобы рана не открылась вновь. Внезапно он почувствовал себя бесконечно усталым.

— Есть вероятность того, что это ранение он нанес себе сам? — спросила Полински мужчину, которого Томас принял за коронера или судебно-медицинского эксперта.

Тот с сомнением покачал головой.

— Это не самоубийство, — уверенно заявил Томас. — Эсколм не собирался ничего заканчивать. Он был в самой середине дела.

— Откуда вам это известно? — спросила Полински.

Томас чувствовал в кармане конверт с билетом на самолет, но не стал его доставать.

— Просто интуиция, — сказам он. — Я могу быть свободен?

— Да.

— Я еще буду вам нужен? Имею в виду, я должен оставаться в городе? Мне бы хотелось куда-нибудь уехать.

Полински задумалась, прищурившись, и поинтересовалась:

— Куда, например?

— Не знаю, — Томас пожал плечами, стараясь не смотреть ей в глаза. — Просто мне нужно… уехать. Я буду поддерживать с вами связь.

— Вы не подозреваемый, — равнодушно заметила Полински. — В момент смерти Эсколма вы находились в больнице, под наблюдением. — Она вздохнула. — Да, можете уезжать. Просто позаботьтесь о том, чтобы я могла с вами связаться.

Кивнув, Томас устало побрел по берегу, затем остановился, обернулся и окликнул:

— Полински!..

Она обернулась, прикрывая ладонью глаза от блеска воды.

— Вам известно что-нибудь о том, где побывала Блэкстоун, прежде чем приехать сюда?

— Есть какая-либо причина, почему я должна вам это говорить? — спросила следователь.

— Нет, — признался Томас. — Просто пытаюсь помочь.

— Мистер Найт, отнеситесь ко всему проще. Отдохните.

Найт кивнул, но прежде чем он отвернулся, Полински, похоже, передумала и спросила:

— Вам ведь известно, что Блэкстоун англичанка, так?

— Да, я это знаю.

— Судя по паспорту, сюда она прилетела из Парижа.

— Вот как, — пробормотал Томас, вспоминая бутылки шампанского в номере, в котором, как ему тогда казалось, жил Эсколм.

— Вам это о чем-нибудь говорит?

— Пока что ни о чем.

Возможно, предположение, что в будущем этот факт приобретет какой-то смысл, что он не собирается расставаться с этим делом, было ошибкой. Томас поймал на себе пристальный взгляд Полински. Она открыла было рот, собираясь что-то сказать, но Найт сделал вид, будто ничего не заметил, помахал рукой и, развернувшись, направился по берегу. Он решительно шагал прочь, не обращая внимания на боль в перебинтованном плече, сжимая левой рукой билет на самолет, лежащий в кармане.