Проходная пешка

Глава 8

Сарлинг откинулся на спинку кресла: маленькое, как у куклы, тело, которое за широким столом казалось еще меньше. Стол, покрытый блестящим красным сафьяном с золотым тиснением по краям, чернильница и резное гипсовое пресс-папье отбрасывали на него густые тени от света настольной лампы. Сарлинг диктовал Белль соображения о парижской конференции, глядя куда-то вверх, время от времени сверяясь со своими заметками.

Положив на колени блокнот, Белль выводила в нем закорючки стенографии. Странички белели на складках ее зеленого платья. Порою Сарлинг останавливался, теребил жесткие усы в поисках нужной фразы. В левой руке старик держал стакан с молоком. Белль прекрасно понимала, что парижская конференция лишь отчасти владела его мыслями. С той самой минуты, когда он залез в машину, и до сих пор он не переставал думать о чем-то еще. Сидя за шпинатом и печеными яйцами, он вел себя, как мальчишка, который что-то знает и размышляет, сказать об этом или нет. Раньше Сарлинг никогда не брал в рот вина, но сегодня настоял на том, чтобы она выпила с ним за вырезкой бутылку «Шабли». Он просто излучал доброту, деликатность, демонстрировал почти рыцарский такт, — входя в гостиную, взял ее под руку, провел пальцами от локтя до плеча с ровным нажимом, который мог быть и лаской, и доверительным предостережением друга-опекуна. Да, Сарлинг что-то затаил в мыслях, и Белль знала: вылейся его мысли наружу, за ними последуют или пощечина или объятия.

Он диктовал:

— Я беседовал с месье Лакувром о задержке пуска фабрики в Нанте. По его мнению, она заработает в марте будущего года, но мощности будут зависеть от поставщиков по главным сопутствующим контрактам в…

«Белль, — сказала она себе, — на улице ждут двое мужчин. Сарлинг не доживет до марта. Они там, в темноте парка, затаились в кустах, под тучами, и туман клубится вокруг. Двое мужчин, уверенных в себе, в своем плане и своих возможностях. Но до тех пор, пока ты не встанешь у окна, не покажешься им, они не шелохнутся. Если ты вообще не подойдешь к окну, они подождут и уйдут, а старик останется в живых до следующего своего приезда сюда… да, только до следующего, потому что они вернутся снова. От школы при монастыре, от трактира в Хедингтоне, от универмага, из которого ты ускользала с коробочкой дешевой пудры, от коротких любовных встреч в Вест-эндском отеле, уикэндов в Брайтоне, подчинения Сарлингу и полного повиновения одному из тех, что на улице, — до чего ты докатилась, Белль? Сидишь здесь и готовишься впустить смерть. Даже не смерть. Убийство…» Десятки газетных заголовков и статей пронеслись в мыслях, как птицы, и в памяти возник все тот же вопрос из прошлого: «Как же убийцы это сделали? Как они дошли до такого состояния?» Теперь она сама была на грани убийства, но все равно не знала ответа.

— Все. — Сарлинг закончил диктовать. Он нагнулся вперед, поставил локти на стол и, подперев пальцами подбородок, отчего изуродованная кожа поползла вверх, превратил глаза в щелочки.

— Перепечатать?

— Завтра, когда мы вернемся в Лондон.

— Завтра?

— Вы не любите работать по субботам?

— Знаете, мне все равно. Я просто думала, что мы останемся здесь.

— Сегодня же вечером и вернемся.

— Понятно. Хотите, чтобы я вела машину?

— Вы можете меня подвезти. Но сначала заедем в Сити.

— Отлично. — Она вдруг почувствовала облегчение, но не выдала его в голосе. Сколько оно продлится? Те двое с улицы уйдут. Но они вернутся.

Сарлинг молча смотрел на нее. Белль не могла отвести взгляда от этих прищуренных глаз, они смущали ее, хотели, чтобы она не выдержала штурма, выдала правду.

— Белль, как дела у Рейкса и Бернерса с планом моего убийства?

— Не понимаю, о чем вы говорите. — Имя Рейкса стало ключом к легкому, немедленному отпору. Если его предадут, в этом будет виноват кто угодно, только не она. В мгновение ока мысли и сердце девушки наполнились кристально-чистым образом Рейкса, словно сверкнул солнечный зайчик от далекого зеркала… его пальцы в ее волосах… ее руки обвили его, чтобы защитить, а он даже не знал, хочет ли этой защиты. Рейкс был в ней со всем своим стремлением обладать, но все же не обладал ничем, потому что она окружила, скрыла, взлелеяла и сохранила его, зная, что защита — это тоже обладание.

— Белль, я спрашиваю, насколько они продвинулись?

— Разве он бы сказал?

— Да, если бы хотел вашей помощи.

— Так вот — он ее не просил, а если бы просил, то никогда не получил бы!

— Неужели? — улыбнулся Сарлинг. — Впрочем, это ничего не значит. Рейкс хочет меня убить, но не смеет тронуть, пока не подберется к досье и светокопиям.

Старик снова откинулся на спинку кресла, обхватил подлокотники волосатыми руками. Он заговорил, не замечая Белль, не считаясь с ней, направляя слова куда-то в сторону. Его речь напоминала монолог, обращенный к человеку, которого не было здесь… к тому, кто ждал на улице. Но для Сарлинга он все равно стоял в кабинете, живой и угрожающий, теперь не просто уважаемый противник. Соперничество между ними уже не казалось старику просто забавой:

— Я должен умереть. Но сначала нужно, чтобы в его руки попали досье и светокопии. Отдай их, и умрешь. А мне не обойтись без Рейкса, и я не отпущу его до тех пор, пока он не поможет мне.

Сарлинг встал, нарочно опрокинув кресло, и покачал головой:

— Тебе не удастся обмануть меня, Белль. Ты помогаешь ему, потому что любишь его. Но сегодня я увезу отсюда досье. Они уйдут в сейф банка. Но досье на Парк-стрит надо держать под рукой: ведь они скоро понадобятся Рейксу.

«Увези их, — подумала она. — Увези, закрой дверь убийству. Даже Рейкс и Бернерс не смогут взять банк, хотя, кто знает, Рейкс и здесь что-нибудь придумает… какое-нибудь подложное письмо от Сарлинга».

Но до этого было так далеко, что мысль о письме мгновенно улетучилась.

Сарлинг встал:

— Вы рассказали ему, как работают замки здесь и на Парк-стрит?

— Как я могла, даже если бы хотела? Я ведь этого не знаю.

Скрывая обман, она подменила его злостью. Белль смотрела, как старик расхаживает по кабинету, разглядывала эту спину в бархатном мятом пиджаке.

Сарлинг стал вполоборота к ней, оскалился, показал неровные зубы.

— Вы же умная девушка. Стоило только понаблюдать за мной, пересказать ему мои действия, и он бы все понял. И он понял, не так ли?

— Не знаю я, что он сделал.

— Неправда. Вы знаете о нем все. Он уже владеет вами, а вы и рады принадлежать ему, рады отдать свою любовь, хотя Рейксу на нее наплевать с высокой колокольни. Вы превратились в глупую женщину, Белль. Вы позволили себе влюбиться в человека, который при случае убьет вас так же легко, как убил бы меня. Итак, — в этом слове зазвучала почти отцовская теплота, — я обязан вас защитить. На следующей неделе вы уедете в Америку. В наш нью-йоркский отдел. Останетесь там на полгода. Хорошо, правда? Вам ведь нравился Нью-Йорк, когда мы ездили в Штаты.

— Мне безразлично, куда вы меня пошлете. Это ваше право. Но мне больно, когда вы думаете, что я… словом, что я могу участвовать в таком деле.

— В каком деле, Белль?

— В таком, как помогать кому-нибудь убить вас. Боже мой, почему вы так обо мне думаете?

Он отвернулся, подошел к дубовой двери в бункер и спокойно сказал:

— Вы точно такая и есть — женщина, жаждущая отдать свою любовь первому встречному, лишь бы он предложил ей хотя бы надежду на свободу. Вы должны благодарить меня, Белль. Ведь взамен он вам ничего не даст. Кроме, может быть, смерти. О да, я уверен, он уже решил убить вас, как только избавится от меня. Ему придется так поступить. Такой уж он человек. Рейкс не смирится ни с чем, мешающим его полной безопасности в той жизни, которую хочет устроить себе в Девоне. Разве вы никогда не задумывались над этим, Белль?

Она встала:

— Нет, не задумывалась.

Сарлинг открыл дубовую дверь и произнес:

— Позвоните вниз, вызовите машину. Вы поведете ее сами. И дайте знать Бейнсу на Парк-стрит, что мы возвращаемся. Скажите, что мы придем поздно. Пусть ложится спать. Ждать нас не стоит.

Белль обошла письменный стол и остановилась у стены, у тумбочки с телефоном. Она не сводила глаз с Сарлинга. Он поднял правую руку, сдвинул защитную пластинку на замке бункера. Потом прижал большой палец левой руки к хромированной пластинке. Перед тем как толкнуть ее внутрь двери, где стоял фотоэлемент, маленький глаз, готовый в любую минуту дать сигнал: «Посторонний в доме», Сарлинг повернулся и, улыбаясь, помахал левой рукой.

— Когда увидите его, передайте, что я уже больше не ходячий ключ, который можно украсть. Теперь ему придется взламывать сейф уже в банке. При этом понаблюдайте за его лицом. На нем не отразятся его мысли, но я знаю, о чем он будет думать. «Как это сделать? Как?» Вот он какой, этот Рейкс. Вот такой человек мне и нужен.

Сарлинг повернулся и сдвинул внутреннюю пластинку. Через несколько секунд дверь бункера ушла вправо в стену, тяжело, по-стариковски, вздохнув.

Белль смотрела, как он входит в бункер. Только подойти, распахнуть шторы, один миг постоять спиной к окну, а потом позвонить и вызвать машину.

«Я не могу, — подумала она. — Только не сейчас, когда Сарлинг так близок к истине, так осторожен. Не надо, Белль, не надо. Рейкс поймет, согласится, что риск был слишком велик. В другой раз, в другом месте или, возможно (в душе она хотела именно этого), нигде и никогда».

Нет. Нельзя отступать, отходить от задуманного. Два коротких шага к окну. Это все, чего от нее хотели. Нет, она не могла. Теперь Белль поняла, что никогда и не думала этого делать. Нет, нет, нет и нет! Она шла к окну, превозмогая самое себя.

Слежка за домом занимала их полностью. Они стояли, уверенные, как всегда, в правоте собственных намерений, стояли неподвижно, будто сквозь них пропустили железные стержни и воткнули в землю. Было тихо. Только позади в кустах слышалась беспокойная возня устраивающихся на ночлег скворцов, фазанов. Где-то высоко пролетел самолет. Он гудел на низкой ноте, с облегчением, потому что заканчивал свой путь. Биочасы подсказали Рейксу, что уже девять вечера. И тут же по парку и полям в насыщенном влагой воздухе гулко прокатился бой церковных часов.

Уже целый час они не разговаривали друг с другом. Все давно было сказано. Они изучили этот дом, парк, эту ночь так хорошо, словно получили их в наследство. Футах в ста впереди, в сумерках, темным пятном выделялась бесформенная громада дома. Рейкс не различал ни одной детали, но в памяти мог восстановить каждую черточку: сводчатые окна, карниз с желобом для дождевой воды, изъеденные непогодой и солнцем колонны, оловянные вены тяжелых старинных водосточных труб, похожие на сеть, нити старой глицинии, опутавшие стены здания. Она-то, глициния, и поможет им добраться до второго этажа. Главная спальня, ванная, спальня для гостей, опять ванная, большие окна холла, кабинет…

Как только в кабинете мелькнет из-за шторы свет, они пойдут вперед.

В правом крыле темного дома, у самой крыши, вспыхнул свет, кто-то подошел к окну, задернул шторы. Там комнаты слуг. Какая-нибудь горничная теперь сидит на постели, снимает туфли, ложится на спину, ленивой рукой ищет по транзистору «Радио Люксембурга», тянется к зажигалке и сигаретам, лежит и с широко открытыми глазами мечтает о поп-звезде. А лет пятьдесят назад в Альвертоне миссис Гамильтон мечтала о прекрасном принце. Двадцать лет назад она же, застав его со служанкой, надрала уши и ей, и ему, а Потом, лежа в постели с Гамильтоном, наверняка помотала головой и, усмехнувшись, сказала: «Маленький мерзавчик. Ему только тринадцать, а туда же. Эх вы, мужики, сладкоежки!»

И вот Рейкс увидел сигнал. В кабинете отвели в сторону штору, и луч света, вырвав из тьмы окно, расплылся в тумане, обозначил знакомую фигуру, руку, спину. Какой-то миг Белль стояла неподвижно, потом шторы сомкнулись.

Тронув Бернерса за плечо, Рейкс безмолвно двинулся вперед, на ходу надевая перчатки. Они старались держаться кустов, избегали посыпанной гравием дорожки. Наконец они остановились метрах в четырех от дома, так близко, что можно было различить изгиб оконного переплета на первом этаже — окна гостиной. Они могли описать каждый стоящий там стул, каждую ложку, каждую рюмку.

Гравий подходил к самому дому, следов не оставалось. Главный ствол глицинии был в фут толщиной, прочный и шершавый. Подняться по нему проще простого. Рейкс полез вверх, чувствуя, как подрезанные ветки царапают лицо. Ступив на карниз, он выбрался на крышу веранды и подождал Бернерса. Его руки в перчатках выделялись в темноте блеклыми пятнами.

Насторожившись, они немного постояли бок о бок, будто подпускали поближе тьму, пытаясь понять, насколько она опасна, а потом, убедившись, что все в порядке, двинулись по крыше. Окна главной спальни, ванная, гостиная, и вот уже чуть заметный серебристый свет в одном из окон кабинета. Центральные створки имели около метра в ширину и метр двадцать в высоту. Одна из них, с поднятым бронзовым запором, была приоткрыта на полдюйма.

Рейкс распахнул окно, ступил на подоконник, отбросил шторы и вошел в комнату. На миг свет ослепил его, но он быстро освоился.

Вполоборота к нему у телефона стояла Белль, держа в руке трубку. Ее побелевшее лицо застыло от волнения, подкрашенные губы чуть раздвинулись. На столе лежали исписанные листки, овальное серо-белое гипсовое пресс-папье смахивало на умершую планету. Большая ваза с пламенно-алыми азалиями стояла на подставке красного дерева у дубовой двери бункера.

В кабинет влез и Бернерс, задел Рейкса рукою, проходя мимо, чтобы закрыть входную дверь.

Белль положила трубку и кивнула в сторону бункера. Рейкс подошел к нему и встретил Сарлинга с зеленой папкой под мышкой. Он обхватил старика за плечи и, воспользовавшись его замешательством, легонько вытолкнул из дверного проема в комнату.

— Не кричите, вас все равно никто не услышит.

— Вы, разумеется, уже узнали, что здесь непроницаемые стены, — почти равнодушно ответил Сарлинг.

— Я могу даже сказать, какая фирма их возводила и во что это обошлось, — заметил Бернерс. Он взял из рук старика папку и положил на стол.

— Здесь светокопии, — сказала Белль. — Он собирался отвезти их в Лондон, оставить до утра в сейфе компании. Я только что вызвала машину.

Сарлинг, притаившийся у стола, загнанный, но спокойный, взглянул на Белль и, не желая выказать страха, спросил:

— Пока мы говорили… все это время… ты знала, что они на улице?

— Да.

Он пожал плечами, взглянул в глаза Рейксу и сказал со своей ужасной ухмылкой:

— Она хорошо послужила вам. Надеюсь, вы так же хорошо ее вознаградите.

Рейкс вынул из кармана рукавицы и подал их Сарлингу:

— Наденьте.

— Вам нужно открыть еще один бункер?

— Вы же все прекрасно знаете. А поранить палец можно любым острым углом.

— Я уже подумал об этом.

Сарлинг надел рукавицы. Рейкс связал ему руки мягкой пеньковой веревкой, туго, но так, чтобы не перетянуть кожу. На Сарлинге не должно остаться ни синяков, ни ссадин.

Бернерс взял со стола зеленую папку и сказал:

— Она заперта.

— Ключ у меня в правом кармане, — ответил Сарлинг. Рейкс выудил из пиджака ключ и подал Бернерсу.

— Проверьте, есть ли ваше и мое.

Бернерс открыл папку, порылся в конвертах, на каждом из которых стояло чье-то имя.

— Там есть и мое, — вмешалась Белль.

— Они возьмут его себе, — усмехнулся Сарлинг. — Ты просто сменишь хозяев. Все равно не вырвешься.

Бернерс вытащил из папки конверт и подал Белль, даже не взглянув на нее.

— У них будет еще одно твое досье.

— Неужели нельзя по-другому? Энди… — пробормотала она, теребя в руках конверт. — Ведь теперь ты можешь что-то сделать.

Рейкс подавил внезапную ярость, услышав свое имя. Дура!

— Все уже сделано.

Он оттолкнул Сарлинга от стола, размотал длинную альпинистскую веревку и начал делать из нее сбрую для Сарлинга, шлейку, чтобы спустить его в окно.

— Вот они. — Бернерс держал в руках два конверта.

— Возьмите все. Спрячьте в его портфель. А папку оставьте здесь, — бросил Рейкс. Потом, обратившись к Белль, спросил: — Ты давно вызвала машину?

— Только что.

— Где его шляпа и пальто?

— В прихожей.

— Сходи принеси.

Бернерс выпустил ее и снова закрыл дверь.

На Белль Рейксу было наплевать. Как и на все остальное в этом доме. Он действовал точно так, как было задумано заранее, подчинялся одному лишь плану и подчинялся безоговорочно. Потому, наверно, его так задело это «Энди»… Бернерс поймет. Они умели извлекать многое из пустяков. Так же, конечно, работали Сарлинг и Вюртер.

Рейкс достал цветной платок и показал Сарлингу со словами:

— Вытащу, как только сядем в машину.

Старик кивнул и произнес печально:

— Вы пришли раньше, чем я думал.

Рейкс взял его за руку, нажал его пальцем кнопку в стене — и бункер закрылся. Затем скрутил платок, связал и засунул кляп в рот Сарлингу.

В дверь постучали. Бернерс открыл, и в кабинет вошла Белль, держа в руках котелок и пальто Сарлинга.

— Я ухожу, — сказал Рейкс Бернерсу. — Помогите мне.

Он пролез через окно, Бернерс помог ему вытащить Сарлинга. Они подтянули старика к карнизу. Рейкс спустился по стволу глицинии, а когда ноги Сарлинга повисли в воздухе, обхватил их. Рейкс не хотел, чтобы Сарлинг брыкался, пытаясь разбить окно первого этажа.

Старик ступил на землю, покачнулся, но Рейкс поддержал его. Бернерс бросил свой конец веревки, потом скинул шляпу и пальто, которые принесла Белль. Рейкс накинул пальто на плечи Сарлингу и надел ему котелок. Потом намотал веревку старику на руки, взял его под локоть и повел в темноту.

Они прошли парк тем же путем, каким Рейкс и Бернерс пробирались к дому, миновали высокие корабельные сосны, и мертвые иглы хрустели под ногами, прошли в мягкой тьме у спокойной воды пруда, по подстриженному газону, где тишина неожиданно взорвалась блеянием горстки овец, а потом через рощицу, дышавшую запахом сырой листвы, к маленьким воротам на проселочную дорогу.

Здесь Рейкс снял веревочную сбрую с Сарлинга.

Они ждали, слушая, как туман клубится у деревьев, ложится на ветви, а потом медленно стекает росой на землю. Где-то вдали проехала машина, осветив серебристые пятна лишайника на старых воротах. Часы далекой церкви пробили десять. До Лондона три часа езды. Время самое подходящее: движение невелико, нет возни у светофоров, где праздные водители шарят глазами по сторонам, оценивая другие автомобили и тех, кто в них сидит.

Подъехали Белль с Бернерсом. Фары погасли, только двойные точки подфарников выхватывали из темноты клочья плывущего тумана.

Рейкс вывел Сарлинга из ворот. Бернерс вышел из машины и помог посадить старика. Белль сжимала руль, смотрела вперед.

— Вы поедете в другой машине, — сказал Рейкс Бернерсу.

Тот молча пошел назад.

Машину ведет Белль. Щетки безуспешно пытаются бороться с густым мокрым снегом. В зеркало ей виден Сарлинг. Уже без кляпа, он забился в самый угол и сидит, опустив глаза. Рейкс рядом с ним — облегченно распахнул плащ, расслабился и закурил сигарету.

Его занимает Белль. Зачем она подошла к окну, раздвинула шторы и подняла запоры? Тогда в ней жила другая Белль, другая женщина, совсем незнакомая. Белль противилась ей, но повиновалась, не слушала, но слушалась.

Когда Сарлинг садился в машину, Рейкс предупредил, что попытайся он привлечь к себе внимание, его тут же запихнут под сиденье и накроют чехлом от машины. Вот уже целый час они едут в полном молчании. Винчестер остался далеко позади, и субботняя дорога почти совсем опустела. Им все реже и реже встречались одинокие ночные автомобили.

— Белль, — тихо позвал Сарлинг.

Она посмотрела на него в зеркало и снова перевела взгляд на дорогу. Желтые фары осветили поворот, колеса мерно шуршали по асфальту.

— Да?

— Я завещал тебе пятьдесят тысяч фунтов.

— Ну и что?

— Никто не хочет умирать. Я знаю, Рейкса упрашивать бесполезно, но, может, мне удастся уговорить хоть тебя…

— А я все думаю, когда же он начнет этот разговор, — откликнулся Рейкс.

— Белль, я должен поговорить с тобой. Мне нужна твоя помощь. В чем-то это, возможно, даже твой долг передо мной. Ведь если бы не я, ты кончила бы жизнь в тюрьме.

— Может быть.

В зеркале она мельком увидела, как Сарлинг неуклюже провел рукавицей по лицу.

— Белль, тебе так просто спасти и себя, и меня. Ты же не хочешь связываться с убийством, правда?

Конечно, этого она не хотела, да было уже поздно. Что она могла ответить, сидя здесь помимо своей воли, не зная, к чему это приведет, желая только одного — чтобы поскорее кончилась эта поганая ночь. Она закусила губу, сосредоточилась на дороге, не желала думать ни о чем, ничего не хотела от тех, кто сидел сзади. Она пыталась сосредоточиться на ночных подробностях шоссе, возникающих в свете фар: громаде железнодорожного моста, гладких черных плитах стального парапета, серебристых шляпках заклепок; белой полосе, уходящей в бесконечную тьму.

Рейкс негромко сказал:

— Конечно, она не хочет впутываться в убийство. Я тоже не хочу. Но мы уже замешаны в нем, и впутали нас вы, Сарлинг. Это было давно, еще тогда, когда вы с Вюртером стали коллекционировать мужчин и женщин. Вам бы собирать старые картины или еще что-нибудь в этом духе… но только не людей. — Он презрительно хмыкнул. — Хотите, расскажу о вашем предложении? Он даст тебе сто тысяч, Белль. В понедельник утром. А чтобы получить их, тебе стоит только заехать в канаву. Нарушить правила где-нибудь на виду у полиции. Забуксовать, врезаться в столб. Что-нибудь такое — и он свободен. — Рейкс говорил беззлобно, спокойно, без выражения, не понижая и не повышая тона. — И в понедельник утром ты станешь богатой, Белль. Он освободит тебя. В понедельник утром ты получишь сто тысяч и досье в придачу. Если захочешь, он даст тебе больше — двести тысяч, Меон-парк, весь мир. Он предложит тебе все, о чем ты и не мечтала, — в понедельник утром. Но ты же прекрасно знаешь, что произойдет, когда наступит этот понедельник, правда? Ты снова сядешь за машинку и станешь отстукивать какой-нибудь отчет. А в понедельник вечером, чтобы посыпать твои раны солью, он войдет к тебе и, хочешь ты этого или нет, заставит раскинуть перед ним ноги. Конечно, если ты согласна так жить, пожалуйста, никто тебя не неволит.

— Хватит! — воскликнула она. — Больше ни слова обо мне!.. Умоляю: ни слова.

Сзади воцарилось молчание.

Прошло много времени, настолько много, что, когда Сарлинг наконец усмехнулся в ответ, она только недоуменно попыталась связать это с прошлым разговором.

— Вы, конечно, правы, Рейкс, — сказал он, — я пообещал бы весь мир, а потом урезал бы выкуп, но не так сильно, как вы себе представляете.

— Сидите смирно и оставьте Белль в покое. Из-за вашей болтовни она невнимательно ведет машину.

Теперь Белль действовала, как автомат, подчинялась установленным правилам мрачной игры в убийство. Время от времени слышала, как они о чем-то говорят, но слышала, не вслушиваясь. Она нарочно закрыла дорогу всем мыслям о будущем, везла Сарлинга обратно в Лондон, и все. Везла, и все. Они поставят машину в гараж у дома, Сарлинг поднимется в спальню, а утром обнаружится, что он умер во сне. Так это и должно быть для нее, а раз должно, значит, так оно и будет. Сарлинг умрет во сне.

Машина остановилась у ворот, когда часы показывали три четверти первого ночи. Через Лондон они проехали спокойно, без происшествий. Белль вышла, открыла ворота, загнала машину в гараж.

Когда она пошла закрывать их, из темноты выступил Бернерс, все еще одетый, как Сарлинг. Не сказав ни слова, он отдал Рейксу плетеную корзинку, взяв у него Сарлингов портфель.

Бернерс и Белль направились в дом. Перед входом горел тусклый голубой фонарь. Рейкс тем временем повернулся к Сарлингу, достал из кармана кляп-платок. Тут старик вдруг спросил:

— Вам нечего сказать мне?

— Нечего.

— Другой на вашем месте сказал бы: «Простите, нечего».

— Другой на вашем месте попытался бы спастись.

— Спастись можно от кого угодно, только не от вас. Все ясно — я приговорен. Не к смерти, а к вашей безжалостности. Я не обманулся в вас, а потому дайте мне сначала сказать пару слов, а уж потом затыкайте рот. Вы берете мою жизнь, значит, становитесь моим должником. А долг, знаете ли, платежом красен, верно?

— Нет.

— Две просьбы. Первая, возможно, не так уж важна. Это вопрос чувств. Если сможете, попытайтесь сохранить жизнь Белль. Не будь ее, вы бы сейчас здесь не изгалялись. Будьте к ней добры, если сможете. Такие вонючие люди, как мы с вами, пользовались добротой этой девушки. Отпустите ее, сделайте это ради нас обоих.

— А вторая? — В голосе Рейкса не было любопытства, одно нетерпение.

— Вы знаете о ней. Я даже не прошу об этом, не могу. Но вы и так выполните ее. Я уверен.

Рейкс не ответил. Он засунул кляп в рот Сарлингу, понимая, что в последнюю секунду тот может закричать в надежде, что в доме кто-нибудь не спит, завязал платок на затылке и освободил ноздри, чтобы можно было дышать.

Он вышел из машины, оставив в ней старика. Но это был уже не Сарлинг, уже не человек, о нем можно было думать только как о последней преграде на пути к свободе. А старик смотрел ему прямо в глаза откуда-то из-под котелка. Рейкс заметил, как дернулось его тело, как напряглись руки, пытаясь освободиться от веревок, как качнулась голова, отчего котелок смешно сдвинулся на самые брови. Рейкс освободил пружину и бросил капсулу в корзину. Закрыл крышку и быстро защелкнул замок. Едва успев захлопнуть дверцу, Рейкс услышал, как капсула негромко разорвалась.

Повернувшись, он пошел в дом. Шагал в голубом свете осторожно, но уверенно, как шагал бы даже в кромешной тьме. Рейкс открыл дверь и вошел в заднюю прихожую, знакомую по фотографиям Белль, линиям и символам Бернерса на бумаге. Впотьмах он ступил на кокосовый половик и сел, быстро проверив кончиками пальцев, на месте ли стул.

Рейкс сидел и ждал. Ему не хотелось узнавать, что происходит над ним между Белль и Бернерсом или в гараже с Сарлингом. Телом он был на Парк-стрит, а мыслями в Альвертоне — думал, как восстановить заброшенный летний домик.

Час спустя пришел Бернерс и, ни слова не говоря, положил ему руку на плечо.

— Ну? — спросил Рейкс.

— Бейнс вышел посмотреть, не надо ли чего хозяину. Он видел меня только со спины. Мисс Виккерс отослала его обратно. Все складывается как нельзя лучше.

Они спустились в гараж, подошли с двух сторон к машине, распахнули обе передние дверцы, потом вернулись обратно в прихожую, подождали еще пятнадцать минут. Они действовали, опираясь на точное знание свойств ГФ-1.

Через четверть часа в гараже пахло только бензином и маслом. Сарлинг полулежал на заднем сиденье. Рейкс с помощью Бернерса вытащил старика, взвалил на плечи. Бернерс шел впереди, нес котелок — свой он не снял до сих пор.

Они миновали темную прихожую, темный коридор, попали в тускло освещенный главный холл, поднялись на второй этаж. Ковер парадной лестницы заглушал их шаги. Квартиры слуг были под самой крышей. Вверх по ступенькам, в первую дверь направо — в кабинет. Шторы опущены, дубовая дверь бункера уже открыта, Белль впускает их и включает свет.

Рейкс снимает Сарлинга с плечь, будто это мешок с мукой, распрямляет тело перед бункером, поддерживая его сзади под мышки. Бернерс сдвигает защитную крышку, берет левую руку старика, снимает рукавицу и осторожно прижимает большой палец к главной пластинке.

И вот уже Рейкс оттащил Сарлинга назад, легко поддерживает маленькое тело. Бернерс сдвинул главную пластинку, фотоэлемент сработал, и дверь скользнула в сторону.

— Помогите мне отнести его, — попросил Рейкс. — Досье заберем потом.

— Верно, — кивнул Бернерс.

Они бережно, пэ-товарищески, взяли Сарлинга, понесли через узкий коридор в спальню, положили на кровать. Бернерс ушел.

Из темного угла за ночным столиком у кровати вышла Белль и заперла дверь спальни.

Тем временем Рейкс начал раздевать Сарлинга.

Он поднял голову и попросил:

— Помоги мне.

— Не могу. Я не смогу к нему прикоснуться.

Она уже выгнала Сарлинга из своих мыслей. Даже белье, которое старик надевал, ложась спать, она выложила для кого-то безымянного.

— Иди сюда, — тихо позвал Рейкс. — Посмотри на него. Он — ничто, не человек, а просто вещь, которую мы должны привести в порядок. — Он взял девушку за подбородок, крепко сжал его пальцами и встряхнул. — Ты сделаешь все, что я скажу. Расшнуруй ботинки.

К подошве ботинка прилип сырой дубовый листок. Машинально Белль сунула его в карман платья, где и обнаружит через неделю высохшие хрупкие крошки с обломками жилок.

Они переодели Сарлинга в пижаму и чулки, положили поудобнее в кровать. Рейкс смял подушки и простыню. Тело Сарлинга было все еще мягким, и Рейксу вспомнился разговор с Бернерсом о том, как остывает и коченеет тело, что в первые шесть часов его температура падает на два с половиной градуса в час… Он окоченеет как раз тогда, когда Бейнс придет будить его. Смерть во сне. Время остановки сердца — около часа ночи. И все естественно, кроме самой смерти, хотя и она тоже вполне закономерна для человека, который стремился управлять людьми, как марионетками в балагане. На горе свое пытается один повелевать другими.

Белль складывала и убирала одежду Сарлинга, как делал бы он сам, если бы поздно заявился домой.

— Заканчивай побыстрее, — сказал Рейкс. — Ложись спать, прими три таблетки снотворного.

Она стояла с рубашкой Сарлинга в руках и рассеянно вынимала из рукавов запонки. Рейкс обнял Белль, задел сухими губами сухие губы, ласково потрепал по щеке, потом повернулся и ушел.

Он спустился в гараж. Бернерс, теперь уже без усов, ждал его, держа под мышкой пачку форматных листов толщиной в фут — досье. Рейкс вынул из машины плетеную корзинку, открыл ее, взглянул на осколки на брезентовом дне, а потом проверил, не осталось ли чего на заднем сиденье; вынул пепельницу; высыпал в платок окурки трех сигарет, которые выкурил в пути. Разумеется, все это он проделал в перчатках.

Досье положили в корзинку. Любого человека, идущего задними дворами и переулками без четверти три с плетеной корзинкой в руках, могла бы остановить полиция. Но на машине они не вызвали подозрений. И через несколько минут благополучно остановились на Маунт-стрит. Бернерс пошел в дом, Рейкс поехал в гараж.

Когда он вернулся на такси на Маунт-стрит, Бернерс сидел в кресле со стаканом в руке. Рейкс налил себе полстопки чистого виски и сел напротив. Он кивнул Бернерсу и выпил. Они молчали, все во власти крепкого союза их интересов, прочной нити той общности, о которой они никогда не говорили. Они просто сидели рядом, довольствуясь сознанием того, что они вместе, пока, наконец, Бернерс не сказал:

— Интересно, сколько он заплатил за стол в Меоне? По фотографиям я думал, у него стоит Чиппендейл. Однако это подделка, хорошая, но подделка.

А в постели на Парк-стрит Белль всматривалась в темноту широко раскрытыми глазами и понимала, что снотворное ей не поможет.