Прокурор республики

В СЕТИ ЗАГОВОРОВ

Жизнь в Смольном не прекращалась ни на секунду.

По выбеленным сводчатым коридорам сновали вооруженные рабочие в походном снаряжении, с пулеметными лентами, опоясавшими спину и грудь.

В комнате № 17, где помещался Военно-революционный комитет, Крыленко, взбадривая себя крепким, почти черным чаем, весь день принимал донесения связных о положении в городе и на фронте.

Глубокой ночью Крыленко направился в Актовый зал, где съезд Советов так же бурно, как накануне, проводил свое второе заседание.

— Зря опаздываешь, товарищ! — прямо в ухо Крыленко прохрипел бородач в шинели, пропахшей махоркой и потом. Глаза его горели. Чувствовалось, что ему не терпится немедленно поделиться своей радостью. — Слыхал, какие декреты мы тут сейчас приняли?

Эх ты!.. О земле… О мире… Мир будет, батя, понял?

Вот так…

Вдруг наступила тишина. С трибуны донеслось:

— Образовать для управления страной правительство, именуемое Советом Народных Комиссаров…

Председатель Совета — Владимир Ульянов-Ленин… Народные комиссары по делам военным и морским Владимир Антонов-Овсеенко, Николай Крыленко и Павел Дыбенко…

Крыленко нахмурил лоб, пытаясь осознать то, что услышал. Как-то не сразу дошло, что было названо его имя. Зал неистово аплодировал, а он стоял неподвижно — с улыбкой, застывшей на лице.

Бородач ткнул его в бок.

— А ты чего не хлопаешь, товарищ? Дыбенко-тослыхал? Матрос с Балтики член правительства!

А Крыленко — прапорщик… Наш брат…

Комиссар Петропавловской крепости Георгий Благонравов, позвякивая ключами, вел Крыленко по нескончаемым каменным коридорам Трубецкого бастиона.

Покрытые пылью редкие лампочки только подчеркивали темноту. С потолка по стенам стекали тоненькие ручейки. Но камера, которую открыл Благонравов, оказалась просторной и теплой. На аккуратно застланной койке, чуть сгорбившись, сидел худой человек с густой копной седых волос и читал книгу. Это был военный министр низложенного Временного правительства генерал Верховский.

— Здравствуйте, генерал, — сказал Крыленко, присаживаясь на ввинченную в пол табуретку. — С вами разговаривает народный комиссар по военным делам Крыленко.

Верховский не выразил ни малейшего удивления.

— Добро пожаловать, прапорщик, чем могу служить? У вас усталый вид. С тех пор, как я вас видел летом на съезде Советов, вы сильно изменились.

— Возможно, генерал. Делать революцию — нелегкое занятие.

— Сочувствую. Впрочем… — Верховский развел руками, — вы сами взвалили на себя это бремя.

— Я и не жалуюсь, генерал. Мы с вами люди военные, давайте говорить напрямик. Мир еще не заключен.

Миллионы солдат томятся на фронте, их нужно кормить, одевать, лечить. Наконец, эвакуировать, когда мир будет подписан. Революции необходим опытный специалист, который смог бы вести всю руководящую техническую работу военного министерства. Предлагаю вам этот пост.

— Но это слишком непомерная честь для арестанта, господин Крыленко.

— Сейчас не до шуток, — нахмурился Крыленко.

Верховский выпрямился, щеки его вдруг задергались от нервного тика.

— Теперь вы, прапорщик, стали военным министром.

Вот и руководите… Если вам угодно знать мое мнение, извольте: я не верю, что большевики удержат власть.

Предпочитаю переждать ваше правление в крепости.

Больше говорить было не о чем. Крыленко встал.

— Воля ваша…

В камере по соседству сидел бывший заместитель Верховского генерал Маниковский. Он оказался более сговорчивым. И уже через полчаса машина наркома везла их на Мойку, в помещение бывшего военного министерства, где на посту у входа, охраняя опустевшее здание, скучали двое красногвардейцев: все сотрудники министерства демонстративно не явились на работу, Ярко освещенные улицы были заполнены народом.

Не спеша прогуливались парочки, в магазинах шла бойкая торговля, перед манившими рекламой кинематографами выстроились длинные хвосты.

Маниковский, не веря своим глазам, приник к окну.

— Признаться, господин нарком, я думал, что город погрузился во мрак.

— И что по нему шныряют только дикие звери!.. — усмехнулся Крыленко. Многим, очень многим, Алексей Алексеевич, перед лицом истины придется пересмотреть свои прежние взгляды. А меня, между прочим, зовут Николай Васильевич…

Позади на полной скорости несся мотоцикл, явно стараясь догнать машину наркома.

— Притормозите, пожалуйста, — попросил Крыленко шофера.

Мотоцикл поравнялся с машиной. Курьер — молодой парнишка в солдатской шинели без погон — сказал извиняющимся голосом:

— От самой Петропавловки мчусь за вами, товарищ Крыленко. Вас срочно ждут в Смольном. Привезли арестованных. Важные птицы, как будто…

Кто бы это мог быть? Время тревожное. Керенский и генерал Краснов совсем близко от города собирают войска: готовят наступление на Петроград. Столица кишит заговорщиками, готовыми в любую минуту нанести революции удар в спину. Только что они провели разведку боем: подняли юнкерское восстание, захватили Инженерный замок, телефонную станцию. Им, наверное, уже мерещилась скорая победа. Но скорым было их поражение. Кто знает, что задумали они на этот раз?

— Найдется ли местечко для меня на вашем моторе? — спросил он мотоциклиста. — А вы, товарищ шофер, довезите, пожалуйста, генерала.

…Арестованные под конвоем дожидались наркома в крохотной комнатке, примыкавшей к швейцарской, — несколько мужчин в добротных пальто и модных штиблетах, иные с зонтом или тростью в руках, но вид у них был довольно помятый: нерасчесанные бороды, галстуки, съехавшие набок, фетровые шляпы со следами въевшихся пятен.

Двоих Крыленко сразу узнал: это были эсеры Гоц и Зензинов.

— Почему вы здесь, граждане эсеры? — спросил он, а мысль уже лихорадочно работала: заговор? Он знал, что оба они вошли в организацию, собиравшуюся свергнуть Советскую власть и присвоившую себе громкое имя: «Комитет спасения родины и революции». Они же возглавили юнкерский заговор, но при его подавлении им удалось улизнуть. Оказывается, ненадолго…

Не скрывая злобы, ответил Гоц:

— Мы у вас в плену, господин самозванец. Республика погибла, разбойники торжествуют. — Он цитировал Марата. — Рано торжествуете, Крыленко, народ скоро прозреет.

Крыленко почувствовал, как у него сжало виски.

— Мне некогда с вами спорить, гражданин Гоц, — устало сказал он. История разберется. — Он подозвал конвоира. — Объясните, в чем дело, товарищ.

Пожилой рабочий, с суровым, непроницаемым лицом, неумело зажав винтовку в левой руке, стал докладывать:

— Задержали этих граждан под Гатчиной. К Керенскому, значит, спешили. Договариваться… Вы, мол, наступайте отсюда, а мы ударим оттуда. Из Питера. То есть.

И зажмем, выходит, большевиков в клещи.

— У вас очень грамотные бойцы, гражданин Крыленко, — иронично поглядывая из-под густых бровей, проговорил Зензинов. — Они умеют читать в душах.

Вбежал Подвойский. Он был бледен.

— В Михайловском митингуют! — крикнул он. — Настроение не в нашу пользу.

Крыленко понимающе кивнул. В Михайловском манеже располагался броневой батальон. Тот, за кого были броневики, мог распоряжаться всем городом.

— Еду сейчас же! — сказал Крыленко.

Арестованные дожидались своей участи. «Спасители родины» сидели, выставив вперед, словно шпаги, свои зонты и трости. Они с испугом смотрели на Крыленко — ждали, как видно, что он прикажет тут же расстрелять их.

— Вот что, граждане, — сказал нарком, — возиться с вами революции некогда. Я прикажу вас немедленно освободить, если вы обязуетесь в дальнейшем соблюдать лояльность. Согласны?

— Ни за что! — истерично выкрикнул Гоц.

Остальные молчали.

— К вам, гражданин Гоц, это не относится. — Крыленко посмотрел на часы. Надо было спешить. — Освободите арестованных, товарищ красногвардеец. Всех… — Он помедлил. — Кроме Гоца… Вызовите отряд и отправьте этого господина в тюрьму.

Митинг в Михайловском манеже длился уже несколько часов. В едва освещенном огромном помещении, где свободно гулял ветер и пахло сыростью, две тысячи солдат пытались разобраться в происходящем и докопаться до правды. Они напряженно слушали ораторов, сменявших друг друга на крыше броневика, ставшего импровизированной трибуной. В полумраке манежа зловеще чернели башни и орудия броневых машин.

Часовые в дверях преградили Крыленко путь. Он вытащил свой мандат, подписанный Лениным.

— Проваливай со своими бумажками! — ожесточенно крикнул один из солдат и выразительно щелкнул затвором.

Рукой отстранив штык, Крыленко спокойно вошел внутрь.

— Стой! — заорали сзади. — Стрелять будем.

Не обращая внимания на крики, он стремительно продвигался к стоявшему в центре броневику, откуда доносился взволнованный голос очередного оратора.

— Товарищи, — кричал солдат, — поймите, нужно немедленно заключить мир! Кто даст нам мир, за тем мы и пойдем. Мы на фронте не можем больше воевать — ни с немцами, ни с русскими…

— Это недостойно русского патриота! — Тщедушный человечек, стоя на крыше броневика, повторял, как заклинание: — Недостойно! Недостойно! Надо воевать до полной победы союзников!..

— Вы говорите, как Керенский! — раздался голос из толпы.

Молодой поручик, забравшийся на броневик вслед за ним, пытался доказать, что самое лучшее, пока положение не прояснится, — соблюдать нейтралитет.

— Что нам, солдатам, до всей это свалки политических партий?.. — Он говорил спокойно и веско. Хорошо отработанная актерская «задушевность» располагала к нему изверившуюся, уставшую от посул и призывов солдатскую массу. — Страшно русскому убивать своих же русских братьев. Давайте отойдем в сторону и подождем, пока политики закончат драться друг с другом.

Его проводили аплодисментами. «Правильно говорит», — рассудительно сказал кто-то рядом.

Крыленко протиснулся к самому центру. Он заметил знакомое лицо Джона Рида, дружески помахал ему издали рукой.

— Разрешите и мне сказать слово, — обратился он к офицеру, стоявшему возле броневика; тот был распорядителем митинга.

Офицер узнал его.

— Не надо, прапорщик… Мы сами разберемся.

Без вас.

Но и солдаты узнали Крыленко. Один, изловчившись, вспрыгнул на капот, крикнул:

— Товарищи! Здесь товарищ Крыленко, нарком по военным делам. Он хочет говорить.

Толпа загудела.

Не дожидаясь, пока утихнет волнение, Крыленко, к которому сразу же протянулось множество рук, забрался на броневик.

— Товарищи солдаты! — крикнул он с такой силой, что возбужденный гул двухтысячной толпы разом утих.

Он откашлялся, но хрип не проходил. Впрочем, все уже привыкли к хриплым ораторам: на многочисленных митингах в эти трудные дни мудрено было не сорвать голос. — Мне незачем напоминать вам, что я солдат.

Мне незачем говорить вам, что я хочу мира. Но я должен сказать вам, что большевистская партия, которой вы помогли совершить рабочую и солдатскую революцию, обещала предложить мир всем народам. Сегодня это обещание исполнено… — Он переждал аплодисменты. — Вас уговаривают остаться нейтральными в тот момент, когда в нас стреляют на улицах и ведут Керенского на Петроград. Совет Народных Комиссаров — это ваше правительство. Вы хозяева положения. Великая Россия принадлежит вам. Подумайте хорошенько, согласитесь ли вы отдать ее обратно?

Крыленко кончил речь и сразу почувствовал, как подкашиваются ноги. Голова закружилась. Он пошатнулся и чуть не упал. Сотни рук поддержали его. Голос его снова обрел силу.

— Времени митинговать больше нет. Час выбора настал. Кто за Керенского — направо! За Советы — налево!

Толкаясь, наступая друг другу на ноги, солдаты ринулись влево. Под мрачными сводами манежа гулко тарахтели моторы броневиков.

— В Смольный, — чуть слышно прошептал Крыленко, обхватив спину ожидавшего его у входа мотоциклиста. Больше всего он боялся заснуть на ходу.

Холодный ветер, бивший в лицо, быстро прогнал усталость.

На ступеньках Смольного его встретил пожилой конвоир, которого он оставил в швейцарской часа полтора назад. Лицо его выражало растерянность и испуг.

— Гоц сбежал, — виновато сказал он. — Ума не приложу, как это случилось…

Сбежал один — поймали другого. Красногвардеец, который доставил его в Смольный, стал торопливо докладывать:

— Задержан в штабе Петроградского военного округа… Там в шкафу штабные бланки лежат, так он возле этого шкафа все вертелся. Очень подозрительный малый. Стали проверять документы, а он вдруг как заплачет, трясется весь: не убивайте, кричит, у меня есть важное сообщение. Ну и решили, значит, его сюда доставить, товарищ нарком. Для разбору…

На табуретке, согнувшись, трясся мелкой дрожью юноша лет семнадцати. На его худые плечи была накинута шинель.

— Ваше имя? — спросил Крыленко.

— Зелинский Евгений, — всхлипнул арестованный. — Прапорщик.

— Давно ли? — удивился Крыленко.

— Произведен генералом Корниловым… Досрочно…

— Офицер, значит… — насмешливо протянул Крыленко. — Небось Зимний обороняли? Отпущены под честное слово? — Зелинский кивнул. — Ну что ж, прапорщик, с вами разговаривает народный комиссар по военным делам прапорщик Крыленко. Выкладывайте свое важное сообщение.

Зелинский перестал дрожать. Его воспаленные глаза впились в наркома.

— Заговор… — выдавил он наконец. — Я завербован… Должен был украсть бланки… Не знаю зачем…

— Кто заговорщики?

— Офицеры…

— Кто во главе?

— Пуришкевич…

Пуришкевич?!. Тот самый?!. Сухонький, с бородкой, прикрывавшей впалые щеки? Вспомнилась его площадная брань с думской трибуны, выкрики, которыми он всегда сопровождал речи большевиков. Пуришкевич…

Организатор погромов, кровопролитий, убийств из-за угла. Что ж, от него можно было и в самом деле ожидать всего. Но чтобы именно он оказался во главе военного заговора, чтобы офицеры стали под команду бессарабского помещика, этого барина, намозолившего глаза всей России своей поддевкой и бородой!..

— Когда вас ждут с бланками?

Зелинский посмотрел на часы.

— Через пятнадцать минут.

— Где?

— Гостиница «Россия». Мойка, шестьдесят…

Раздалась команда, и шесть грузовиков с вооруженными красногвардейцами выехали из ворот Смольного, направляясь к набережной Мойки.

Гостиницу оцепили, выставили посты, на чердаках соседних зданий установили несколько пулеметов: кто знает, как поведут себя заговорщики!..

— Вперед! — скомандовал Крыленко, вытащив из кобуры револьвер. Цепочкой… Прижимайтесь к стене.

Но выстрелов не было. Красногвардейцев никто не ждал. Мирные постояльцы гостиницы пили чай, играли в карты, а иные уже спали. Их разбудили. Под кроватями лежали винтовки, гранаты, патроны, а в одной из комнат — даже пулемет, накрытый ватным одеялом.

— Все арестованы! — сказал Крыленко.

Никто не сопротивлялся.

— Где ваш руководитель?

Арестованные молчали.

— Никого из здания не выпускать! Обыскать все помещение.

Зелинский сообщил, что Пуришкевич живет в номере двадцать три. Номер оказался пустым. В книге постояльцев, которую вел хозяин гостиницы, было записано: «23 — г-н Евреинов».

У красногвардейцев нашлось много добровольных помощников — дворник, горничная, швейцар. Они охотно открывали запертые двери, обшаривали подвал, чердак, чуланы. Пуришкевич как в воду канул.

С особым рвением искал Пуришкевича дворник гостиницы.

— Нигде нетути, товарищ начальник, — подобострастно улыбаясь, проговорил он, вылезая из очередного шкафа, — хучь оближите усе, а ни одной твари больше не найдешь. Может, сударь энтот уже эвакуировался, а мы зазря тут полозием…

«Какая странная речь, — подумал Крыленко. — Назойливое «хучь» и «усе» рядом с «эвакуировался», произнесенным без единой ошибки. Безграмотный мужик, а жесты барственны. Руки холеные, не знакомые с грязной работой… Суетлив… Эти впалые щеки… Оттопыренные уши… Ну, конечно же, как можно было не узнать его?! Сбрил бороду, шелковую поддевку сменил на поношенный пиджачишко…»

— Предъявите паспорт, гражданин дворник.

Тот с готовностью вытащил документ. Так и есть — Евреинов…

— Значит, это вы — Пуришкевич?

Он даже не запирался, быстро перешел на нормальный язык.

— Под каким бы паспортом я ни въехал в гостиницу, вы не имеете права меня задерживать. Никакого преступления я не совершил, у вас нет доказательств.

— Ладно, — сказал Крыленко, — разберемся. Будет следствие. А пока что… Именем революции вы арестованы!

Красногвардеец, листавший блокнот, отобранный у Пуришкевича, подошел к наркому:

— Товарищ Крыленко, тут вот адрес какой-то. Может, пригодится…

«Николаевская, 7. Иван Парфенов», — прочитал Крыленко, Вспомнилось, что Зелинский тоже называл этот адрес: именно там, у некоего Парфенова, его приняли в ряды «спасителей родины».

Грузовики с красногвардейцами помчались на Николаевскую. Крыленко же поспешил в штаб Петроградского военного округа: предстоял очередной разговор по прямому проводу со ставкой. Этого разговора с нетерпением ждали в Смольном.

После того как «министр-председатель и верховный главнокомандующий» Керенский был низложен, главковерхом автоматически становился начальник штаба ставки генерал Духонин. От него и потребовал Совнарком немедленно начать переговоры с противником о перемирии.

Духонин юлил. Отделенный от Петрограда сотнями километров — ставка находилась в Могилеве, — он пытался выиграть время. Под крылышком ставки пригрелись сбежавший из-под ареста Гоц, освобожденный из крепости генерал Верховский, руководители эсеровской партии Чернов и Авксентьев и еще многие деятели низвергнутой власти. Ходили слухи, что они намереваются там создать свое «правительство», а Могилеа объявить временной столицей страны. Пока что они собирали войска для нового похода на красный Петроград.

В аппаратной у прямого провода, соединявшего штаб со ставкой, дежурил офицер связи.

— Вызывайте Духонина, — приказал Крыленко.

Застучал аппарат. Потянулись минуты ожидания: Духонина не оказалось на месте, за ним послали. Но вот аппарат опять заработал, поползла лента: «Здесь генерал Духонин, кто меня вызывает?»

— Передавайте… Здесь народный комиссар по военным делам Крыленко. Немедленно приостановите движение каких бы то ни было воинских частей внутри страны, непосредственно не связанное со стратегическими соображениями… Нам известно, что под Гатчиной снова появились ударные батальоны, питающие надежду овладеть Петроградом. Предупреждаю: их ждет та же участь, что и эшелоны Керенского.

Аппарат замолк. Какое-то время он стоял без движения: там, в Могилеве, читали текст и размышляли, как ответить. Наконец, лента поползла снова. Крыленко читал ее на ходу: «Всем, всем, всем…»

Вот хитрец, избегает обращения к правительству, к наркому, с которым он ведет сейчас разговор! Не хочет даже косвенно признать новую власть.

«Всем, всем, всем… Движение войск приостановлено… Духонин».

Что это: правда или очередная ложь? Осознание неизбежности происшедшего или попытка усыпить бдительность, чтобы нанести революции новый удар?

— Передавайте… Следовательно, можно считать, что вашим приказом всякие продвижения из Петроград приостановлены? Я буду рад передать ваш ответ Петроградскому гарнизону и делегатам воинских частей. Напоминаю, что при новом появлении контрреволюционных частей на подступах к Петрограду их постигнет участь эшелонов Керенского.

На Николаевской тем временем шел обыск. Нашли список членов подпольной организации, поддельные бланки, ротатор для печатания прокламаций. Нашли и неотправленное письмо Пуришкевича на имя генерала Каледина с завтрашней датой. Еще бы день, и письмо ушло. Письмо генералу, готовившему на Дону казачьи полки для похода на Петроград: «Организация, во главе коей я стою, работает не покладая рук над спайкой офицеров и всех остатков военных единиц и над их вооружением. Спасти положение можно только созданием офицерских и юнкерских полков. Ударив ими и добившись первоначального успеха, можно будет затем получить и здешние воинские части… Мы ждем вас сюда, генерал, и к моменту вашего подхода выступим со всеми наличными силами».

Цель «выступления» была изложена в письме ясно и четко: «Расправиться с чернью! Начать со Смольного и потом пройти по всем казармам и заводам, расстреливая солдат и рабочих массами… Уничтожать их беспощадно: вешать и расстреливать публично в пример другим».

У Панферова нашли еще и банку с цианистым калием. Зачем был им нужен этот моментально действующий, насмерть сражающий яд?

Поздно вечером Крыленко снова вызвал на допрос Зелинского. Истеричный перепуганный хлюпик («Спаситель родины», — мысленно усмехнулся Крыленко) начал было играть в молчанку, но быстро сник и выложил все.

Заговорщики собирались отравить несколько тысяч красногвардейцев и солдат, перешедших на сторону большевиков. Мысль, которая могла прийти в голову только фанатику и изуверу.

— Допустим, — сказал Крыленко, — вам удалось бы осуществить свой замысел. Допустим… Каким вам представлялся его финал?

Зелинский опять хотел отмолчаться, но Крыленко заставил его говорить.

— Убить Ленина… — еле слышно проговорил Зелинский. — Арестовать членов Совнаркома… Захватить власть и восстановить монархию.