Прокурор республики

ПРИГОВОР ВЕРХОВНОГО ТРИБУНАЛА

Отом, что дипломаты ряда западных стран организовали заговор против Советской власти, чекисты знали уже давно. До поры до времени они не мешали событиям идти своим ходом: под именем Шмидхена и Бредиса в самом «мозговом центре» заговорщиков действовали чекисты Ян Буйкис и Ян Спрогис, а роль «подкупленного» командира латышского дивизиона, который нес охрану Кремля и должен был произвести «переворот», играл большевик Эдуард Берзин.

Двадцать пятого августа на тайном совещании в присутствии Берзина заговорщики обсуждали программу ближайших диверсий. Они решили взорвать железнодорожный мост через реку Волхов. О решении заговорщиков Берзин немедленно доложил Дзержинскому.

Цель была ясна: этим путем шли в Петроград эшелоны с продовольствием. Если бы мост был взорван, миллионному городу грозил голод.

Сразу после этого совещания английский шпион Сидней Рейли отправил Берзина в Петроград — наладить связь и подготовить диверсию. Здесь, на конспиративной квартире, в уютном будуаре хозяйки, Берзину случайно попался пустой конверт на ее имя. Достаточно было беглого взгляда, чтобы он запомнил обратный адрес: Москва, Шереметьевский переулок, 3, кв. 65. Запомнил так, на всякий случай, не зная, естественно, представляет ли этот адрес для дела какой-нибудь интерес: разведчик не вправе пренебрегать даже самой мелкой деталью…

Через день, 30 августа, в Петрограде был убит Урицкий. Несколькими часами позже Фанни Каплан стреляла в Ленина. Белый террор начался.

В тот же день чекисты приступили к ликвидации заговора. Был арестован английский дипломат Локкарт.

При аресте оказал сопротивление и в перестрелке был убит английский военно-морской атташе Кроми. Несколько других дипломатов-заговорщиков укрылись в американском консульстве, над которым для большей безопасности был поднят норвежский флаг. Тогда же, тридцатого августа, чекисты нагрянули и по адресу, который случайно открыл Берзин.

В Шереметьевском переулке жила актриса Елизавета Оттен. Имя это пока что ничего не говорило чекистам, но тем не менее они решили произвести обыск и установить круг знакомых артистки.

Безропотно пропустив в квартиру чекистов, Оттен, казалось, была обижена их вторжением. Она спокойно и даже насмешливо наблюдала за обыском. И вдруг один из чекистов заметил, что Оттен пытается засунуть в обшивку кресла, уже подвергшегося осмотру, клочки разорванного письма.

Клочки без труда удалось склеить. Это было письмо на имя Сиднея Рейли.

Глаза артистки наполнились слезами: всхлипывая и суетясь, она тут же стала рассказывать. Да, Рейли жил в ее квартире. Да, сюда приходят какие-то люди и приносят для него письма и пакеты, содержание которых ей неизвестно.

Елизавету Оттен арестовали, а в квартире устроили засаду. Ждать пришлось недолго. Вечером пришла некая Мария Фриде. Пока она запиралась и плела всевозможные небылицы, чекисты установили, что ее брат, Александр Фриде, бывший царский офицер, работает в Главном управлении военных сообщений Красной Армии.

Отряд чекистов немедленно отправился к нему домой. О начавшихся арестах бывший офицер еще ничего не знал: очевидно, поэтому он и не успел уничтожить улики — шпионские записи о расположении военных частей и их вооружении. И деньги… Много денег.

Александр Фриде признался, что работал на американского торговца Джонсона, он же, как выяснилось потом, Ксенофонт Каламатиано. Прикрываясь положением помощника американского торгового атташе, он занимался шпионажем и стоял в центре разветвленной сети агентов. Его «многогранная» деятельность была давно уже известна чекистам. Но сам Каламатиано успе. л скрыться.

Так начала разматываться вся цепочка: один незадачливый шпион выдавал другого, в засаду, расставленную на квартирах участников заговора, попадались все новые агенты и их сообщники.

Вскоре Каламатиано задержали посты, замаскированные возле американской миссии, где он рассчитывал получить убежище.

…К началу ноября Виктор Кингисепп закончил следствие по делу о «заговоре послов», и председатель следственной комиссии ВЦИК Елена Федоровна Розмирович подписала заключение о передаче всех материалов в Обвинительную коллегию для решения вопроса о предании заговорщиков суду.

«Все арестованные перечисляются за вами…» — было написано в сопроводительном письме, адресованном главе Обвинительной коллегии Николаю Крыленко.

Главный обвинитель, как ради краткости стали называть Николая Васильевича, внимательно читал дело, подолгу останавливаясь на каждой странице. Особенно привлек его протокол об изъятии тайника с вещественными доказательствами у Каламатиано. Обнаружение тайника стало центральным событием следствия, которое блестяще провел Кингисепп. Этот профессиональный революционер, за плечами которого не было никакого юридического опыта, продемонстрировал в этом деле, как и в других делах, порученных ему, высокое следовательское искусство.

На одном из допросов внимание Кингисеппа привлекла трость с тяжелым набалдашником — Каламатиано не выпускал ее из рук. В присутствии одного из руководителей ВЧК, Якоба Петерса, Кингисепп отвинтил набалдашник: под ним оказался тайник, набитый расписками, которые давали хозяину его многочисленные агенты. Правда, агенты эти были зашифрованы, но теперь уже Кингисеппу не составило труда добиться от Каламатиано их имен. Так появились решающие улики против «невинных страдальцев», которые «случайно» попались на конспиративных квартирах в расставленные чекистами сети.

Имена… Имена… И факты… Им нет числа. Все интересовало иностранную разведку: формирование воинских частей, их передвижение, оружие, которым они обладают, масштабы мобилизации, снабжение, обучение…

И работа заводов, не только военных… И настроение масс… За деньгами не было остановки, агентам платили щедро.

Дело дочитано до конца. Теперь составить обвинительное заключение, и в суд… И пусть явится на процесс как можно больше людей. И пусть ход его шире освещает печать. Пусть видит мир, кто и как пытается сокрушить Республику Советов. Пусть откроются перед всеми грязные тайны иностранных разведок. И пусть все убедятся, как непримиримо революционное правосудие к изменникам и как милостиво оно, даже в суровое военное время, к оступившимся, растерявшимся, попазшимся в цепкие лапы врагов.

Снова судит Карклинь. Он снискал славу проницательного и справедливого судьи, для которого не существует никаких предубеждений, никаких заранее принятых решений, который с одинаковым вниманием слушает доводы «за» и «против».

На скамьях защиты — лучшие адвокаты Москвы.

Крыленко рад иметь в процессе таких противников.

— …Гражданин Каламатиано, — спросил судья, — вы понимаете, в чем вас обвиняют?

Тяжело поднялся мужчина, сидевший у самого барьера. Комично торчали на его лице непропорционально широкие уши, массивный нос и лихие фельдфебельские усы. «Асов» шпионажа не было в зале (Локкарта пришлось обменять на незаконно задержанного в Лондоне Максима Литвинова), поэтому Каламатиано стал в этом процессе «подсудимым номер один».

— Понимаю, — ответил он.

— Признаете ли вы себя виновным?

Он обрезал решительно:

— Нет!

_ Нет! — послушно повторили вслед за ним все подсудимые.

Они знали, что улики налицо, что заговор полностью раскрыт. И все же твердили: нет!

— Подсудимый Каламатиано, — начал допрос Крыленко, — в секретных донесениях, которые были изъяты у других подсудимых, содержатся сведения военного характера. Эти сведения они собирали для вас?

— Да.

— По вашему заданию?

— Да.

— За деньги?

— Да.

— И вот это, — он показал на папку с аккуратно подклеенными бумажками, найденными в трости Каламатиано, — их собственноручные расписки в получении денег?

— Да.

— За что же вы платили деньги и для какой цели собирали эти сведения, если шпионский характер своей деятельности вы отрицаете?

— Для блага Америки и России, — многозначительно ответил Каламатиано.

— Все зависит оттого, что вы подразумеваете под этим, — заметил Крыленко. — Наши взгляды на благо России могут разойтись.

Каламатиано горячо возразил:

— В данном случае они совпадают. Советская Россия заинтересована в торговле с Западом. Американские бизнесмены охотно пойдут ей навстречу. Пусть политики спорят, а коммерция всегда коммерция. Зачем терять такой огромный рынок сейчас, когда Россия разорена войной?!

— Логично, — согласился Крыленко. — Разумно и логично. Но какое это имеет отношение к сбору сведений о дислокации военных частей?

Каламатиано издал какой-то странный звук.

— Самое прямое, гражданин обвинитель. Ни один бизнесмен не станет вкладывать деньги в неизвестность.

Прежде чем торговать, надо знать все о своем партнере. Ну хотя бы о том, сколь прочно его положение.

Представьте себе: американская фирма сегодня продает вам товар, завтра вас, извините, сдали в архив, а кто будет платить?

— Почему же в таком случае вы зашифровывали своих агентов? Почему на квартире одного из ваших сообщников нашли взрывчатку и капсюли к динамитным шашкам? Как, наконец, согласуется с вашей благородной коммерческой деятельностью план взрыва железнодорожного моста?

…Для дачи показаний вызвали подсудимого Голицына — бывшего подполковника генерального штаба.

— Вам понятно, — спросил Крыленко, — какую работу вы выполняли для Каламатиано?

— Конечно! — Это был истинный штабист: он отвечал коротко и ясно. Сбор коммерческой информации.

— Подсудимый, вы военный?

— Так точно.

— И вы всерьез утверждаете, что переданные вами сведения о формировании красноармейских батальонов в Туле и о продвижении войск представляют собой коммерческую информацию?

Голицын изобразил на лице полнейшее недоумение.

— Но ведь сведения такого рода можно узнать из газет…

Этот человек явно не отличался находчивостью.

Здравым смыслом тоже…

— Для чего же тогда вы нужны были гражданину Каламатиано? И с какой стати вам платили такие деньги, если сообщаемые вами сведения можно было бесплатно вычитать в газетах?

Настал черед другого агента Каламатиано — студента Петроградского университета Хвалынского. Для сбора шпионских сведений он ездил в Воронеж и Смоленск, имея в кармане фиктивное удостоверение с печатью вице-консула Соединенных Штатов.

— Вы тоже, конечно, разъезжали с коммерческой целью? — без малейшей насмешки спросил Крыленко.

— Да-да… — чуть слышно пролепетал он.

— Вы — образованный человек, неужто вам никогда не приходила в голову мысль, что экономическая информация во время войны есть оборонная информация?

— Нет, — простодушно ответил Хвалынский. — Я не усматривал в этом никакой тайны.

— Если в этом нет никакой тайны, почему же вы подписывали донесения не своим именем, а шифром?

Отвечать было, в сущности, нечего, но Хвалынский ссе же ответил:

— Так было удобнее…

— Кому?!. - немедленно парировал Крыленко.

…Казалось бы, наглая и смешная тактика прижатых к стенке врагов уже наглядно и окончательно разоблачена… Но вызывался на трибуну еще один подсудимый, еще один и еще — все они, словно сговорившись, повторяли разбитые доводы своих предшественников.

На что они надеялись? Чего ждали?

— Слово для обвинения имеет товарищ Крыленко.

Он собрал листочки — наброски речи, выписки из томов судебного дела и взошел на трибуну… Подождал, пока затихнет зал… И начал речь…

Доказать вину заговорщиков на этот раз было нетрудно. Слишком наглядны оказались улики. Попытка опровергнуть неопровержимое еще больше усугубила их вину.

Не для суда говорил Крыленко — для тех, кто в зале и далеко за его пределами следил за перипетиями этой схватки. Для тех, кто лелеял еще мысль о реванше, о том, что революцию можно все-таки одолеть, если и не в открытом бою, то на невидимом фронте.

…Защита, опытная и талантливая, попыталась ослабить впечатление от этой речи — от той железной цепи улик, которая была развернута обвинителем. И все-таки опровергнуть обвинение она не смогла, поэтому и прибегла к иной тактике. «Не помешает ли суровый приговор по делу Каламатиано торговым связям Советской России с Западом?» — спрашивал адвокат Муравьев.

«Разве сбором информации военного характера не занимается любая дипломатическая миссия?» — удивлялся адвокат Тагер. «В состоянии ли каждый человек, тем более при потрясениях, которые испытывает Россия, предвидеть отдаленные последствия своих действий, если, по его мнению, в них нет ничего предосудительного?» — размышлял вслух адвокат Липскеров.

Крыленко взял слово для реплики:

— Что ж, опасность, о которой говорил защитник Муравьев, вполне реальна. Весьма возможно, что западные бизнесмены предпочли бы иметь дело не с Советской властью, а с другой — свергнутой властью буржуазии, ради реставрации которой и плели заговор подсудимые. Но значит ли это, что мы от страха перед этой перспективой, оставим безнаказанным тяжкое преступление, которое, будь оно доведено до конца, поставило бы под угрозу само существование Советской власти?

Столь же неубедителен и довод защитнике) Тагера.

Каждая дипломатическая миссия, говорит он, занимается разведкой, это, по его словем, обычное нормальное дело. Для кого обычное, спросим мы. С чьих позиций нормальное? Для буржуазии, для империалистов — да, для них это нормально и обычно. Таковы принципы циничной западной дипломатии, которые мы разоблачаем и всегда будем разоблачать. Для нас это не нормальное явление, а международный разбой. Мы, созидатели нового мира, перед лицом пролетариата всех стран пригвождаем эту «нормальную» деятельность к позорному столбу и торжественно заявляем, что для нашего государства подобные вещи никогда не будут ни нормой, ни даже случайностью — они нам органически чужды и противны. Ну а насчет того, что, — дескать, некоторые подсудимые — второстепенные, запутавшиеся в коварных цепях банды Локкарта, — не могли оценить как следует свои поступки и предвидеть их последствия, на это, я думаю, можно ответить так: не надо быть ни семи пядей во лбу, ни проницательным политиком, ни человеком аналитического склада ума, чтобы понять, что нельзя торговать своей страной, нельзя высматривать и выведывать государственные секреты и нести их с черного хода таким коммерсантам, как Каламатиано, нельзя заниматься конспирацией за спиной у народной власти, не рискуя при этом быть призванным к строгому ответу. Вот такого ответа, строгого и справедливого, и ждет от вас, товарищи судьи, победивший русский пролетариат, пролетарии всех стран.

Этот ответ пришел на следующий день. Выслушав последние слова подсудимых, которые снова клялись, что «на их совести нет преступлений», трибунал удалился на совещание и вечером третьего декабря восемнадцатого года вынес свой приговор. Каламатиано и Александр Фриде были приговорены к расстрелу.