Прокурор республики

ПОБЕЖДАЕТ СИЛЬНЕЙШИЙ

Дел в эти дни у Крыленко невпроворот. А когда бывало иначе? Случалось ли хоть однажды, чтобы мог он почувствовать передышку? Отключиться? Заканчивался один процесс, начинался другой. Такова была обычная, повседневная жизнь прокурора республики.

Но не только в судебных залах проходила она. Ежедневно докладывали ему о самых важных делах, по которым велось следствие, о самых тяжких преступлениях, совершенных накануне, о злодеяниях далекого прошлого, раскрытых только сегодня.

Ни одно преступление не остается безнаказанным, рано или поздно наступает расплата — эта истина неизменно подтверждалась в кабинете прокурора.

Давно ли революционный трибунал, разбирая дело о заговоре послов, пригвоздил к позорному столбу шпиона Сиднея Рейли? Преступнику удалось скрыться, и он был приговорен к расстрелу заочно.

Прошло семь лет. И вот глухой осенней ночью возле приграничной деревушки Ала-Кюль Рейли был схвачен чекистами.

Еще одна мрачная тайна раскрылась в эти дни: известная некогда Серебрякова, бывшая хозяйка модного салона, где конспиративно встречались революционеры, оказалась штатным агентом охранки, трудившимся в поте лица под кличкой «Туз». Теперь ее ждала скамья подсудимых: Крыленко подписал обвинительное заключение и дело направил в суд.

Убийства из-за угла, зверские расправы врагов с представителями власти, налеты, ограбления, поджоги…

Спекулянты, мошенники, воры втягивали в свои преступные махинации детей, потерявших родителей и близких, скитавшихся по необъятным просторам разоренной войной страны.

До всего должны были дойти руки прокурора республики: и добиться кары для виновных, и спасти случайно затянутых в преступную трясину, и помочь тому, кто нуждался в помощи.

Стране было нужно, чтобы он, Николай Крыленко, занимался тем, что было принято называть изнанкою жизни. И он занимался, понимая, что этим служит революции. Служит народу. Но именно потому, что изнанка жизни составляла прокурорские будни, так тянулся он ко всему, что было ее лицом.

Он был жизнелюб, и ничто человеческое ему не было чуждо. В часы, свободные от работы, он отправлялся в пешие походы, играл в волейбол, рыбачил, с наслаждением рылся в книжных развалах букинистов, слушал музыку, читал стихи. И еще — это стало и страстью, и важным общественным делом — он старался привить тысячам, десяткам тысяч людей любовь к шахматам.

«Шахматная лихорадка», охватившая осенью двадцать пятого года Москву и весь Союз, была делом его рук. Это он задумал и осуществил грандиозное, невиданное до сих пор в России спортивное мероприятиемеждународный шахматный турнир при участии всех «звезд» мирового класса, с которыми состязались на равных никому дотоле не известные молодые советские мастера.

Часть нынешнего проспекта Маркса от площади Свердлова до площади Дзержинского называлась тогда Лубянским проездом, по нему ходили трамваи главный городской транспорт тех лет. Но вечерами, в дни игры, движение перекрывали, потому что тысячные толпы москвичей заполняли Лубянский проезд и огромную площадь между Большим театром и Китайской стеной. Конная милиция безуспешно пыталась отразить натиск толпы.

Здесь, во 2-м Доме Советов (ныне гостиница «Метрополь») проходил турнир, на долгие годы ставший сенсацией не только в мире спорта. Советская республика была тогда признана далеко не всеми; приезд в Москву мировых знаменитостей означал еще одну брешь в «культурной» блокаде.

Приехал Капобланка, «знойный кубинец», чемпион мира, знаменитый шахматист, за ним стаей ходили болельщики — одаривали конфетами и цветами, охотились за автографами… Приехал другой великий шахматист, экс-чемпион мира Ласкер, прибыли Рети, Тартаковер, Рубинштейн, Грюнфельд, Шпильман, Маршалл, Торрес — словом, все лучшие шахматисты, чьи имена вошли в историю шахмат.

Люди, ни разу не слышавшие до той поры слов «ферзь» и «ладья», часами стояли возле демонстрационных досок, набрасывались на экстренные выпуски шахматных бюллетеней, обсуждали удачи и промахи своих новых кумиров. А потом, окончательно «заболев» шахматной лихорадкой, садились за учебники, записывались в кружки, овладевали премудростями дебютов и эндшпилей, пополняя росшую не по дням, а по часам армию советских шахматистов. Это массовое движение, которому не было равных, породило и полководцев шахматной армии Советского Союза будущих чемпионов мира и гроссмейстеров мирового класса.

У колыбели этой армии, проницательно видя ее будущие победы, зримо представляя себе ее роль в повышении культуры народа, стоял прокурор республики Николай Крыленко.

…Мест для зрителей на этом турнире не было — столики стояли в зале, посреди которого, освежая воздух и заглушая голоса темпераментных комментаторов, журчал настоящий фонтан. Редкие счастливцы толпились вокруг столиков, неуклюже задевая игроков коленями и локтями.

К Николаю Васильевичу, наблюдавшему за игрой Капабланки, протиснулся корреспондент «Вечерней Москвы»:

— Скажите, пожалуйста, на ваш взгляд, шахматы — это спорт или искусство? Наши читатели интересуются…

Читатели действительно интересовались. Споры об этом велись тогда всюду.

— Искусство, прежде всего — искусство! — уверенно ответил Крыленко. Богатство идей и красота комбинаций ставят этот вид умственного творчества в один ряд с другими проявлениями искусства: поэзией, живописью, музыкой. Элемент борьбы придает шахматам еще и спортивный характер.

Ему возразил стоявший рядом нарком здравоохранения Николай Семашко:

— Вопрос, по-моему, поставлен неправильно. Надо так: это наука или спорт? Я бы ответил: спорт, основанный на науке.

А французский гроссмейстер Савелий Тартаковер, который только что свел вничью трудную партию, заключил:

— И наука, и спорт, и искусство.

Крыленко махнул рукой:

— К черту определения! Это просто прекрасно — играть в шахматы… Так и запишите: прекрасно!

Капабланка допустил промах — ошибку, которая может стать для него роковой. Крыленко заметил это сразу. Он стоял в толпе болельщиков, плотным кольцом окруживших столик чемпиона мира, и безуспешно пытался скрыть волнение.

Он всегда переживал перипетии интересной, напряженной партии. А тут переживал вдвойне: с Капабланкой сражался чемпион Ленинграда Саша Ильин-застенчивый молодой человек, за плечами которого уже было боевое прошлое и такая революционная биография, что ее вполне хватило бы на троих. Восемнадцатилетним эмигрантом-большевиком он стал шахматным чемпионом Женевы, и с тех пор к его фамилии прибавилось, как это делалось в старину разве что с полководцами, гордое дополнение «Женевский».

Худое лицо Ильина-Женевского дергалось от нервного тика — это был результат контузии, полученной им на фронте десять лет назад. Отравившись газами, он потерял память и целый год не мог играть в шахматы, но огромным усилием воли он заставил себя начать с нуля и вскоре уже играл в прежнюю силу.

Элегантный, в прекрасно сшитом костюме, в белой сорочке с модными пуговками на воротничке, как мало напоминал он того, заросшего щетиной, с воспаленными, слезящимися глазами комиссара, который вел на штурм Зимнего гренадерский полк, а потом воевал с восставшими юнкерами… Вот он задумался, сдвинув мохнатые брови, нервно провел рукой по вьющимся волосам. И решительно отдал Капабланке ферзя.

Крыленко впился глазами в доску. На лбу выступили капельки пота. Он мысленно стал считать варианты, но Капабланка быстро схватил фигуру принял жертву. В азарте борьбы этот великолепный тактик не заметил ловушки. Еще несколько ходов… Ладьи ИльинаЖеневского взрывают позиции чемпиона мира. Пешка рвется в ферзи. Мат неизбежен. Капабланка эффектным жестом низвергает своего короля — признает поражение, И подает противнику руку.

В зале началось что-то неописуемое. Все бросились обнимать победителя. Кто-то распахнул настежь окно:

«Капабланка сдался!» — восторженный возглас на всю заполненную людьми площадь. И овация такая, что милицейские кони испуганно заржали.

Николай Васильевич радовался вместе со всеми, но клики победы были ему не по душе. Что это — коррида? Петушиный бой? Или схватка гладиаторов? Не хватало еще, чтобы зрители кричали: «Добей его!»-и, как в Риме, опускали палец вниз.

Он протиснулся к Ильину-Женевскому и молча его обнял. Лишенный ложного честолюбия, повелевающего спортсмену возвратиться с поля битвы не иначе, как победителем, Крыленко никогда не распекал за поражение, если противник, каким бы он ни был, взял верх в честной спортивной борьбе. Но, если в столь же честной игре победил свой, радость его была огромна.

Капабланка с грустной улыбкой смотрел на ликующую толпу. Крыленко крепко стиснул его руку.

— Согласится ли маэстро в свободный день дать сеанс одновременной игры? — спросил он.

— Охотно! — ответил гроссмейстер. — Шахматы для меня не мука, а наслаждение.

Сразиться с чемпионом мира пришли на этот раз не совсем обычные шахматисты. Это были ветераны революции, приобщившиеся к шахматам в эмигрантском далеке или сибирской ссылке. Привыкшие ко всему относиться серьезно, они и на шахматы смотрели не как на приятную забаву, а как на дело, которое требовало от человека напряжения всех его духовных и нравственных сил, полной самоотдачи.

Никто из них не рассчитывал на победу — силы слишком неравные, но все были готовы не к шуточной — настоящей борьбе. И, едва взглянув на своих противников, Капабланка понял это, понял, что не гастроль его ждет, а работа. Бой!

Всего несколькими днями раньше ему преподнесли необычный сюрприз. В день, свободный от игры, он согласился поехать на экскурсию в Ленинград. Согласился и встретиться с ленинградскими шахматистами — походя разгромить их где-то по дороге из Эрмитажа в Петергоф. Но Петергоф «не состоялся». Сеанс длился шесть часов. Чемпион мира неожиданно проиграл 14-летнему пионеру Мише Ботвиннику.

Крыленко был последним в ряду. Все чаще и чаще останавливался у его столика Капабланка. Одно время казалось, что у Крыленко не только ничейная позиция, но даже появилась возможность атаки. Другие участники сеанса уже мало-помалу превратились в зрителей, а он все еще играл, высчитывая новые и новые варианты. И вдруг неожиданно для всех сказал:

«Сдаюсь».

— Почему? — воскликнул Яков Генецкий, старый друг, заядлый шахматист, неизменный участник домашних баталий. — Ведь еще можно было играть. До мата, во всяком случае, далеко.

Крыленко пожал плечами.

— Что за странная идея — играть, когда не осталось шансов даже на ничью? Рассчитывать, что противник допустит промах, зевнет? Но это же не спортивно!.. Надо уметь не только выигрывать, но и проигрывать.

— Уметь проигрывать?!

— Конечно. Спорт есть спорт: побеждает сильнейший. А терять достоинство — хуже этого ничего не бывает.