Пропавшая невеста 2 (СИ)

Глава 14

Проспала Доминика долго, больше суток, и когда открыла глаза на улице уже занимался рассвет второго дня.

Наблюдая за причудливым танцем бликующих пылинок, она скользила стеклянным взглядом по полоске света, идущей от входного полога до противоположной стены. Не хотелось ничего. Ни есть, ни шевелиться, разве что жажда не давала покоя. Кончиком языка она провела по пересохшим губам, и тут же почувствовала неприятный привкус и скрип песка на зубах. Горло тоже пересохло, и попытка сглотнуть закончилась надрывным кашлем.

— Ты как? — раздалось откуда-то из-за спины.

Проворная Орта выскочила, как черт из табакерки, и тут же протянула запотевший прохладный стакан.

Ника с трудом приподнялась на локте, дрожащей ладонью обхватила его и поднесла к губам. Вода была вкусной, каждый глоток возвращал силы и наполнял жизнью. Выпив до дна, Ника вытерла влажный подбородок и опустилась обратно на жесткую подушку, при этом запыхалась так, будто пробежала вокруг всего лагеря и обратно.

— Жива?

— Не очень.

— Дарий сам тебя лечил.

— У меня ощущение, будто полжизни на рудниках провела и вот теперь впервые разогнулась.

О том, что внутри ширилась пустота, Доминика говорить не стала.

— Так бывает, — беспечно отмахнулась веселая целительница, — ты такого страху натерпелась. Я бы наверное…

— Не надо, — Ника подняла ладонь, останавливая дальнейшие слова, — не напоминай.

— Ой, прости, — прошептала Орта, — ты потом к Малене обратись, она сны плохие убирать умеет.

— Спасибо.

Сны — это не самая большая проблема. Жуткий картинки появлялись в голове, стоило только прикрыть глаза. Оглушали свой яркостью и неотвратимостью, заставляя задыхаться.

— Мы не стали беспокоить и будить, но… тебе надо помыться. На тебе корка грязи, и пахнешь ты как вирта.

— Шевелиться не хочу. Сил нет.

— Ничего, сейчас кашки поешь, лепешками вкусными закусишь и хорошо будет.

— Будет, — согласилась она, — я поваляюсь еще немного?

— Валяйся на здоровье. Сегодня тишина, спасать никого не надо. Только мне идти пора, помочь обещала.

— Конечно, иди, — улыбнулась Доминика и старательно удерживала эту улыбку до тих пор пока деятельная Орта не приподняла полог и, махнув на прощание рукой, выскользнула наружу.

После этого улыбка стекла, уступая место горькому спазму, сковавшему горло.

Она вспоминала те ясные, голубые глаза, которые медленно стекленели, уставившись в небо. И безногого воина. И остальных кому не смогла помочь.

Жутко.

В груди застучало и заболело так сильно, будто еще немного и ребра не выдержат, треснут, сдаваясь под напором надломленного сердца. Доминика не справлялась. Закусив до крови грязный кулак, зажмурилась, ища в себе надежный островок, опору, за которую можно было бы ухватится.

На языке снова появился привкус крови, а боль немного отрезвила, возвращая способность чувствовать. Девушка отняла руку от рта и уставилась на тугую, алую каплю, набухающую на месте прокуса. Поддавшись внезапному порыву, слизала ее, тут же сморщилась и попыталась залечить ранку, но ничего не выходило. Следующая капля напухла и сорвалась вниз по перепачканной коже.

Еще одна вялая попытка и тот же результат. Дар не отзывался…или вообще пропал.

В груди загремело еще сильнее. Забыв о слабости, Доминика подскочила с койки и тотчас за это поплатилась. Ее повело. Так сильно, что она пребольно ударилась коленом о соседнюю койку и неуклюже плюхнулась обратно.

— Да что тебя! — От обиды Доминика горько всхлипнула.

Теперь болела коленка, и снова не получалось справиться с болью.

Она уже была готова разреветься, но тут в адовар бесшумно зашел Дарий, и даже не взглянув в ее сторону, направился к столу. В руках у него была темная, покрытая слоем пыли бутылка. Он зубами вытащил пробку, выставил перед собой два стакана и плеснул в оба. В один — почти до верху, во второй — едва прикрыв дно.

Потом так же молча подошел к Доминике и протянул тот, в котором было меньше.

— Пей. Полегчает.

— Что это? — уныло простонала Доминика. — микстура?

— Да. Самая, что ни на есть целебная.

Трясущимися руками она забрала стакан, хлебнула, залпом проглатывая его содержимое, и тут же закашлялась.

— О, боги, — просипела, пытаясь отдышаться, — это что, драконово пламя?

— Всего лишь настойка с восточного побережья.

— На бешеных ежах?

— На шишках, — усмехнулся он, присаживаясь напротив, — Как самочувствие?

— Нормально, — уныло пожала плечами. — Не считая прокушенной руки и разбитой коленки.

— С чем же не порядок?

— Вот здесь ломит, — приложила руку к груди, — каждый вдох до дрожи.

— Так бывает, девочка. Надо просто пережить.

— Я не справлюсь… уже не справилась. Столько людей погибло из-за меня.

— Из-за тебя? — он удивленно взглянул из-под кустистых бровей, — это ты их разила и рубила на куски?

— Я не смогла вылечить всех.

— Никто бы не смог, слишком большой перевес сил. Благодаря тебе они продержались до подмоги.

— Не все.

Снова вспышкой в голове голубые глаза и кровавые обрубки вместо ног.

— Не все, — согласился он, — это военный лагерь, Доминика, а не увеселительная ярмарка. Здесь рыщет смерть, как бы мы ни старались ее обмануть. Это надо принять, и продолжать делать все, что в наших силах.

— Кажется… — Ника запнулась, нервно провела ладонью по спутанным грязным волосам и подняла на целителя беспомощный взгляд, — у меня не осталось больше сил. Я пустая.

— Ты Высшая. Ваша сила не иссякая никогда. Чем больше отдаете, тем больше их становится. Другое дело, что позавчера ты надсадилась и нужно восстановиться.

— Да нет же, — горячо возразила она, и выставила вперед руку с запекшейся на месте укуса кровью, — я не смогла справиться даже с таким.

— Дай себе время. Я чувствую твой дар. Он на месте, просто устал.

— И сколько мне ждать? День, два, год?

— Вот этого я не знаю, — Дарий развел руками, — Просто жди. Отдыхай

— Какой тогда от меня толк? Я бесполезная!

— Кто сказал такую глупость?

Доминика подскочила на койке, только сейчас заметив в адоваре темноволосого незнакомого мужчину. Он стоял у стола и флегматично крутил в руках ту самую, пыльную бутылку, а когда обернулся, яркие глаза сверкнули янтарем.

— Кхассер, простите. Я не заметила вас, — она неуверенно поднялась, но он жестом остановил, приказывая сесть обратно.

Сам подошел и опустился на койку рядом с Дарием.

— Меня зовут Аксель.

— Это я вас лечила…Там.

Он просто кивнул:

— До меня дошли слухи, что ты предсказала этот прорыв.

Ника смутилась:

— Я не предсказательница, просто почувствовала что-то.

— Расскажи…

Кое-как она объяснила то, что уловила магическим зрением в тот день. Про линии жизни, пронизывающие землю, и про то, как ощущалась пустота чужеродного присутствия.

Аксель внимательно слушал, не перебивая и не задавая вопросов, только в конце кивнул и скупо похвалил.

— Молодец.

— Молодец? — сморщилась Доминика, будто ей пощечину отвесили, — да я людей подвела, отправила на верную гибель. Если бы не я…

Кхассер остановил ее взглядом и строго произнес:

— Рой шел на лагерь, а вы его сбили и отвлекли, заставив выйти на поверхность раньше времени. Если бы они добрались до своей цели, жертв было бы намного больше, поверь мне. У тебя очень полезный дар, и я надеюсь, что ты будешь и впредь помогать, находить вторженцев до того, как они доберутся до лагеря.

— Впредь? — воскликнула Доминика.

Это что же, темноволосый кхассер хочет, чтобы она заново прошла через весь этот ад? Ее ужас был так очевиден, что Аксель нахмурился.

— Уверен, Доминика будет помогать, — вместо нее ответил Дарий, — день-другой и будет как огурчик.

— Хорошо. Ждем.

Кхассер пожал целителю руку, кивнул сгорбившейся Нике и ушел.

— Ну что, выпускница гимназии, готова к свершениям? Или хочешь домой?

— Хочу, — кивнула она, — но не уеду.

Разве можно уехать? Сидеть где-то в деревенском лазарете, когда здесь такое!

— Вот и молодец, — он потрепал ее по щеке, — ты научишься с этим жить.

Доминика его уверенности не разделяла, но спорить не стала, только произнесла монотонно:

— Мне нужно смыть грязь.

— Купальня целителей в твоем полном распоряжении.

— Вы залечите мне колено и руку?

— Нет, девочка. Сама.

— А если у меня не получится?

— Куда ж ты денешься?

После мытья стало чуточку легче. Она сменила одежду на чистую, мягкой холстиной обмотала волосы и вернулась в адовар.

Спать больше не хотелось, зато проснулся голод. Сильный до тошноты. Завтрак уже давно прошел, а ждать до обеда — не хватило терпения, поэтому Доминика отправилась в ту часть лагеря, где над кострами колдовали повара. На вертелах крутились туши оленей, в больших ямах, выложенных камнем, запекались пресные лепешки, а над котелками витал такой аромат, что желудок нетерпеливо урчал.

Ей выдали тарелку горячей, дымящейся похлёбки, ломоть черного ноздрястого хлеба и большую ложку. Пристроившись на перевернутом ящике, Доминика неспешно ела, наблюдая за тем, как работали шустрые помощницы. Они ловко чистили овощи и драили грязную посуду, смеялись и щебетали, обсуждая всякие глупости. Кому кто нравится, кому кто улыбнулся и в чьем шатре, кто проснулся этим утром.

Вертихвостки!

Ника поражалась, как они могут заниматься такими глупостями, когда гибнут люди. Недоумевала, слушая как воины шумели и смеялись, вместо того чтобы горевать о соратниках.

Ей самой было так плохо, что хотелось забиться в самую глубокую щель и сидеть, молча уставившись в одну точку, а лагерь продолжал жить, как ни в чем не бывало. Этого она не могла ни понять, ни принять. Поэтому, не доев до конца, поставила тарелку в кучу к грязной посуде и пошла обратно.

До самого вечера Ника просидела в шатре целителей. Вернее пролежала, старательно изображая спящую, когда внутрь заходил кто-то еще.

Она все пережёвывала, перетирала в голове те ужасные события. Изнывала от мыслей о том, что надо было сделать по-другому, быть подвижнее, выучить это дурацкое рассеяние силы. Стараться еще лучше, отдавать еще больше. Надо было…

— А ну-ка пойдем, — Орта буквально спихнула ее с кровати.

— Куда?

— В центр.

С улицы давно доносилась музыка и громкие голоса ночного лагеря.

— Не хочу.

— Идем!

Доминика и глазом моргнуть не успела, как ее вытащили из шатра, а потом, не позволив опомниться, буквально поволокли дальше.

— Я хочу спать!

— Там поспишь.

Орта усадила ее на мягкие подушки, сунула в руки стакан с легким плодовым вином, в котором плавали кусочки льда — непозволительная роскошь в такую жару, но благодаря ледяным магам доступная всем.

— Отдыхай.

Сбежать не было никакой возможности, поэтому Доминика откинулась на плетеную спинку и уныло помотала содержимое стакана. Лед неспешно потрескивал и бился о стеклянные стенки, а само вино на вкус было слегка кисловатым.

Возле главных костров лагеря, как всегда, кипела жизнь.

— Как они могут веселиться? — горько прошептала Доминика, — после всего, что случилось.

— Те, кто погиб, не хотели бы чтобы остальные тратили свое время на скорбь. — Орта развела руками, — право на жизнь андракийцы зарабатывают своей кровью.

— Это чудовищно.

— Таковы наши обычаи. Эти танцы — дань уважения тем, кто погиб, защищая лагерь.

Музыка стала еще громче и оборвалась на самой яркой ноте, чтобы спустя несколько мгновений зазвучать совсем иначе. Пронзительные аккорды и ритм барабанов, в этот раз наполнили сердце не привычным стыдом, а трепетом. Тоской и болью, которые требовали выхода.

Ника шмыгнула носом и тут же почувствовала, как Орта тянет ее за рукав:

— Иди.

— Ты что…

— Иди. Сегодня тебе это нужно больше, чем всем остальным. Не думай, просто чувствуй. Позволь себе это и станет легче. Поверь.

И неожиданно для самой себя Доминика сдалась. Скинула обувь, как в тумане развязала шнуровку на груди, и платье серым облаком упало к ее ногам. У нее не было такой повязки, как у остальных, поэтому она осталась в тонкой нательной рубашке, едва прикрывающей стройные бедра. Не сомневаясь и ничего не видя вокруг, она шагнула на мягкий, прогретый за день песок и подошла так близко к костру, что жар от него поднимался по коже.

В Шатарии не учили таким танцам, не говорили, как надо двигаться, если ты почти обнажена и находишься перед толпой незнакомых людей. Поэтому Ника просто прикрыла глаза, выдохнула и отпустила на волю то, что томилось внутри.

Плавный жест, покачивание бедер, взмах волос, поворот вокруг своей оси, прогиб. Тяжесть постепенно растворялась, скованность пропадала, уступая место томительной гибкости. Ей уже казалось, что она не здесь, и что музыка звучит не снаружи, а внутри, перекачивается по венам наполняя тело истомой.

Было тяжело дышать.

Она позволяла боли проходить насквозь. Снова видела бездонные голубые глаза павшего воина, смотрела в них, мысленно прося прощения и обещая жить дальше, и делать все, чтобы другие тоже жили.

В этот момент она вспомнила все, что говорила Джайла про Андракис, и приняла его, запуская в свою душу. Ее место было здесь.

На бедра легли чьи-то жесткие ладони, крепко, по-хозяйски сжимая и не позволяя не отступить ни на шаг. Сердце болезненно споткнулось и застонало.

— Давно ты здесь?

— Только прилетел.

— Отпусти, — не открывая глаз, она попыталась вывернуться из его рук, но Брейр не отпустил. Наоборот, увлек за собой, вынуждая подчиниться древнему ритму.

— Танцуй, Ника, танцуй, — шею опалило горячим дыханием.

В голове кое-как перекатывались вялые мысли, здравый смысл и застаревшая обида настаивали, что надо прервать танец, что она не обязана терпеть рядом с собой этого нахала, но тело отказывалось подчиняться. Попав в плен древних ритмов, пронзаемое насквозь ударами барабанов и вкрадчивыми нотами флейт, плевать оно хотело и на здравый смысл, и на все остальное. Просто жило своей жизнью. Млело от того, что сильные руки держали, заставляя следовать за собой. Вздрагивало, от прикосновений и само выгибалось навстречу, пропускало через себя каждый миг, впитывало.

Это было сильнее ее.

Потребность. Дикая, неумолимая, доводящая до исступления. Острее, чем раньше, злее, откровеннее. С ней невозможно было бороться, хотелось броситься в омут с головой, выпустить на волю эмоции и позволить себе быть с ним. Не жалея, не оправдываясь, не ища причин для отказа и не вспоминая о том, что было больно.

Разве так можно?

Гордость бунтовала, а сердце шептало, что да… Можно. И нет смысла тратить жизнь на сожаления, тем более здесь и сейчас, когда она может оборваться в любой момент.

Брейр вел, подчиняя ее волю себе, вынуждая следовать за собой. Гибкое хрупкое женское тело выгибалось рядом с сильным мужским. Вдох в унисон и отблеск костров в глазах, когда смотрели друг на друга.

В этом танце не было запретов, только обнажённые чувства. Каждый удар собственного сердца совпадал с ударом по тугому барабану, все эмоции на пределе, обнажены, открыты.

— Тебе больно, — он держал ее поперек талии одной рукой. Свободной ладонью зарылся в распущенные волосы, натягивая, вынуждая склонить голову на бок и немного назад. Янтарный взгляд жадно скользил по обнаженной шее. Такой беззащитной и изящной.

— Мне хорошо.

— Я чувствую тебя, — горячие губы прошлись вдоль пульсирующей жилки оставляя за собой влажный след. От ее вкуса хотелось урчать. Сладкая, пьянящая, как спелая вишня.

От блаженства у Ники слабели колени и закрывались глаза:

— И что же ты чувствуешь?

— Вот здесь болит, — накрыл ладонью грудь, — внутри.

Откинуть бы наглую руку, дать пощечину и сказать, чтобы не смел прикасаться, но голос пропал и не было сил на лишние движения. Проклятая музыка все больше кружила голову и распаляла, затмевая разум.

Строгие наставницы гимназии Ар-Хол попадали бы в обморок, увидев, как их лучшая выпускница танцует босиком на песке, почти без одежды, в объятиях ненавистного андракийца. Ее бы выпороли, оставили бы в позорном углу на коленях на весь, а потом при каждом удобном случае напоминали бы об этом, пытаясь пристыдить и унизить.

Так смешно. Сидеть за каменными стенами Шатарии, окруженной морем со всех сторон, не знать никаких бед и называть варварами тех, кто ценой собственной жизни защищал остальных, даже тех, кто этого не ценил.

Что станет с этой Шатарией, если Андракис не выстоит? Рой сомнет ее и даже не заметит. Проглотит за один присест и весь остров, и гимназию, и всех ее чопорных обитателей.

— Вот теперь больно, — прошептала она, когда прикусил кожу.

— Наказание за то, что сбежала.

— Ты собрался меня наказывать, кхассер? Я больше не твоя собственность. Ты забыл? — едва различимо улыбнулась она, — я вольная и могу делать то, что посчитаю нужным. Танцевать здесь с тобой…или с кем-то еще.

Рычание в затылок было весьма красноречивым.

— Я заберу тебя из лагеря.

— Нет.

— Заберу, — потянул еще сильнее за тугой локон, вынуждая ее откинуться ему на грудь.

Она кожей чувствовала, как раскатисто бьется сердце зверя и, околдованная этим звучанием, прикрыла глаза. Было так тепло и удобно, и по запретному сладко.

Они все правы — это танец жизни. И жить хотелось здесь и сейчас, не оглядываясь и не жалея.

— Я останусь в лагере, хочешь ты того или нет.

— Разве тебе здесь нравится? — горячая ладонь скользнула по бедру под подол рубашки, опаляя прикосновением.

— Не все должно крутится вокруг того, что нравится, — ответила Доминика и закусила губу, когда почувствовала прикосновение к подрагивающему животу. Порочная истома расползалась миллионом мурашек от того места, где кхассер вел пальцами, вырисовывая одному ему ведомый рисунок.

Ноги дрожали так сильно, что, если бы Брейр не держал — осела бы на песок. Дыхания не осталось, воздух раскаленным шаром врывался в легкие, не утоляя жажды. Она лишь разгоралась все сильнее и сильнее, сметая на своем пути остатки сомнений.

Когда его губы снова коснулись обнаженной кожи, Ника не смогла сдержать стон. В ответ тихий смешок:

— Хочешь танцевать с кем-то еще, целительница?

— Да. Я бы попробовала…Вон тот воин весьма неплох, — с трудом выдохнула она, — а у того, такие красивые глаза, что колени становятся мягкими от одного только…ай!

Не мог он слышать про чьи-то там глаза. Зверь внутри тут же ощеривался и был готов разорвать на куски каждого, кто просто посмотрит в сторону его пары. Поэтому Брейр закинул ошалевшую Нику себе на плечо, ладонью прижал подол рубашки к мягким изгибам, чтобы никто не смог увидеть, что под ней скрывается и под одобрительный гомон остальных унес ее от костров.

— Отпусти! — шипела она, пытаясь сползти с плеча.

Он слегка подкинул, поправляя, придавил сильнее свою строптивую ношу и отправился дальше.

Не обращая внимания на гневное ворчание, Кхассер откинул полог и зашел в прохладный полумрак своего адовара. Внутри едва заметно тлели сферы — по прибытию он не успел ими заняться и сразу отправился на поиски Доминики. Было прохладно.

— А ну-ка поставь меня! Лохматый ты котяра! — бушевала Ника.

Она даже била его кулаками по спине, только что от этого толку? Что этому здоровенному зверю ее кулаки? Не страшнее комариного укуса.

Но с плеча скинул, тут же поймав и бережно поставив на ноги.

— Я свободна, Брейр. Слышишь? Свободна! Вспомни об этом, когда снова захочешь продемонстрировать свои варварские замашки, — в сердцах оттолкнула от себя его руки, но кхассер тут же притянул ее обратно.

В янтаре горел неутолимый голод:

— Ты моя.

Она рассмеялась, дразня мужчину своим снисходительным смехом.

— Моя, — повторил с нажимом.

— С чего такие фантазии, кхассер? — Отблески в синих глазах были похожи на таинственное мерцание звезд на вечернем небосводе, — по-твоему я бежала из Вейсмора, чтобы по первому зову вернуться?

— Разве ты этого не хочешь?

Слова больно кольнули в межреберье. Ей не хватало сурового края, замка на берегу реки и тихого домика в лесу. Место, которое она начала считать своим домом, отпечаталось глубоко в сердце и манило обратно.

— Мне нечего там делать, — пренебрежительно сморщилась, — когда придет время покидать лагерь, я отправлюсь в Андер. Это мое право.

Брейр злился. Собственное бессилие раздражало гораздо больше, чем ее упрямство. Поэтому, невзирая на протест, обхватил за талию, оторвал от земли и в два шага отказался возле широкой кровати, заправленной мягкими шкурами.

— Хватит! Прекрати таскать меня как игрушку! — Ника уперлась ему в плечи. Теперь, когда она стояла на матрасе, их рост был одинаковым.

— Никаких игр, целительница.

Он ухватился за подол легкой рубахи и дернул, разрывая ее от низ и до самой горловины.

— Да что ж ты творишь-то!

Попыталась поймать, расползающиеся в стороны края, но он перехватил ее руки, вынуждая остановиться.

— Не надо.

— Брейр! — возмутилась Ника. Голос дрожал, щеки пылали, сердце билось непонятно где.

— Не надо, — шепотом.

Она замерла, не в силах противиться тому, что видела в пылающем янтаре. Там столько всего было намешано, что не разобрать. От лютой тоски, до адского нетерпения. Все его эмоции, как на ладони. Живые, открытые, принадлежавшие только ей.

Он провел ладонью по щеке. Мучительно медленно очертил большим пальцем контур мягких губ, нежный абрис лица, едва касаясь кончиками пальцев, спустился по шее к пульсирующей впадинке между тонкими ключицами.

Сейчас, когда на их запястьях не осталось серых нитей, все ощущалось по-другому. Ярче, острее. Словно до этого все было укрыто полупрозрачной пеленой, а теперь ее сдернули, обнажая не только тела, но и то, что скрывалось внутри.

— Моя, — тихим шепотом, не веря сам себе. Не понимая, за какие такие заслуги Иль-Шид подарила ему пару.

— Перебьешься! — Ника явно не разделяла его трепета и продолжала брыкаться, хотя он слышал, как неистово бьется дикое сердце, жадно втягивал воздух, наполненный запахом ее желания, видел, как отчаянно закусывала губы, чтобы сдержать стон, рвущийся на волю от каждого его прикосновения.

И чем больше на сопротивлялась, тем желаннее становилась. Наконец-таки освободившейся из заточения зверь урчал и был готов повалиться на спину и подставить ей мягкое, беззащитное брюхо. Млел, не понимая, почему они медлят. Для него не существовало ни проблем, ни сомнений, он просто ликовал, ощущая ту целостность, которой всегда не хватало.

Снаружи все так же дышала древняя музыка Андракиса. Все так же пьяня, она звучала в унисон с их диким пульсом. Танец жизни продолжался, не отпуская из своих объятий.

— Я не твоя, кхассер, — словно одурманенная повторила Доминика.

— А теперь? — он губами прошелся по обнажённой груди, смял ее, выбивая очередной стон. Спустился ниже и, встав на колени, прижался горячими губами к животу.

В памяти все еще стоял сладковато-горький запах румянницы. Хотелось наказать. Довести до исступления, так чтобы голос от криков сорвала и имя свое забыла.

— Ни за что, — против воли зарылась ладонями в короткие русые волосы и прикрыла глаза. Слишком слабая, чтобы сказать решительное нет…

Брейр уронил ее на мягкие подушки. Она знала, что не уйдет и не остановит его, а он не отпустит. Знала, с того самого момента как почувствовала наглое прикосновение у костра. Все это время она так отчаянно в нем нуждалась! Рядом с ним было не так больно и не так страшно. Рядом с ним снова хотелось жить и верить в свои силы.

Он перехватил ее руки и прижал к подушке за головой.

— Все еще хочешь уйти? — в голосе рычание. Во взгляде черный огонь.

— Просто люби меня, — прошептала она, — сегодня я больше ничего не хочу. Сделай так, чтобы я забыла обо всем остальном. Забери мою боль, пожалуйста.

Она сама потянулась к нему, подставляя губы для поцелуев и с жадностью отвечая на них. Выгибаясь, в беспамятстве повторяя его имя и царапая мужские плечи. Сильно, до крови, не жалея, оставляя свои метки, еще не понимая, что он и так принадлежит только ей.

Сегодня она была дикой. Сегодня в ее крови пульсировало сердце Андракиса.

Утром Ника проснулась первой. Боясь пошевелиться и разбудить спящего рядом мужчину, она лежала, подсунув ладонь под щеку, и рассматривала его. Во время сна он выглядел спокойным и умиротворенным, исчезла хмурая складка между бровей, и губы не были поджаты в жесткую линию. Красивый, аж руки чесались от желания прикоснуться.

Не желая подвергаться соблазну, она тихо выскользнула из-под одеяла и осмотрелась в поисках вещей. Сандалии остались где-то у костров, вместе с остальной одеждой, на полу только рубашка. Рваная!

Этот кхассер готов все разодрать в клочья — и одежду, и сердце. Но Ника на такие жертвы была не готова. Рубашку можно и другую сшить, а вот новое сердце взять неоткуда. Оно и так после прошлого раза покрыто шрамами вдоль и поперек, и болит.

Справедливо решив, что раз он порвал не одежду, то она в праве забрать его, Доминика взяла с лавки серую простую рубаху, накинула ее на плечи и бесшумно выскользнула на улицу. Руки полностью утонули в рукавах — пришлось закатывать, а подол почти доставал до колен. Если не присматриваться, то вполне можно принять за платье… хотя кого она пыталась обмануть? Каждый, кто попадался навстречу прекрасно понимал, что она босая, растрепанная, в мужской рубашке на голое тело возвращалась после шальной ночи.

Мужчины понимающе ухмылялись, девушки хихикали и тут же начинали шептаться. А Ника шла, обхватив себя руками и думала о том, как она докатилась до такой жизни.

Как ни странно, стыда не было, сожалений тоже. Она прошло сокрушенно качала головой, поражаясь на саму себя. Целительница, Высшая, выпускница гимназии…и шлепает голыми пятками по песку, кутаясь в рубаху, которая до сих пор хранила запах хозяина.

Зато в груди уже не так болело, и голова была забита совсем другим, а не мучительными воспоминаниями о синих глазах.

Она не знала, такой ли смысл изначально закладывали андракийцы, но танец жизни определенно помог. Хотелось что-то делать, быть полезной.

Только прежде, чем спасать мир, надо было одеться.

Ника нашла свои вещи, аккуратно сложенными на кровати и обувь возле тумбочки. Кто-то позаботился о ней, то ли деятельная Орта, то ли кто-то еще. Было приятно, но щеки снова начало калить от смущения.

Это же надо было так отличиться. Но прятаться уже было поздно, поэтому Доминика переоделась, переплела косу, закрепив ее тугим пучком на макушке, и отправилась на поиски остальных лекарей.

Большая часть из них обнаружилась в главном шатре, и как обычно при появлении Доминики все дружно обернулись.

— Доброе утро, — произнесла она, чувствуя, как безбожно краснеет.

Хоть бы постеснялись так откровенно пялиться! Но куда там! Интерес присутствующих был настолько осязаемым, что им даже спрашивать ничего не надо было. Все читалось по глазам.

— Да. Я была с ним, — сдалась Ника, обреченно поднимая взгляд к потолку, — и нет, я не буду об этом говорить.

— Ты его пара, — сказал Дарий.

— Ерунда.

— Я разве спрашивал? — усмехнулся седовласый целитель, — он тебя вытащил.

— Никто никуда меня не тащил…почти.

— Ты светишься, — поддакнул кто-то со стороны.

— Глупости, — упрямо ответила она, а у самой защемило где-то глубоко и очень сладко. Снова накрыл голод, который мог удовлетворить только он, и в голове зазвучал голос, переходящий в рычание «моя».

…А следом, откуда-то из глубин памяти выпрыгнула язвительная реплика Берты «она так сладко стонала», и наваждение в один миг исчезло, словно его смыло водопадом. Она сама, Тиана…сколько еще таких сладко стонущих?

— Нет никакой пары.

— Хорошо. — Дарий примирительно поднял руки, — Значит, мне показалось.

— Показалось, — угрюмо кивнула она, чувствуя, как настроение неотвратно поползло вниз, — вы лучше научите меня, как силы рассеивать. Я готова.

— А как же разбитое колено?

Ника подняла край подола демонстрируя идеально гладкую коленку. Силы вернулись. Она чувствовала их, была полна под завязку, но отказывалась принимать, что это из-за ночи проведенной с кхассером. Просто нужно было время, чтобы восстановиться. Вот и все.

— Ну, пойдем, раз готова, — главный целитель кивком приказал следовать за собой и вышел из шатра.

Во время пути Дарий рассказывал, как дышать, как держать руки, как свои собственные нити силы вытолкнуть за пределы тела. Сосредоточенно впитывая, Доминика повторяла в воздухе незамысловатые пассы и прислушивалась к тому, что творилось внутри. Ее дар, словно гончий пес, встал в стойку, готовясь к чему-то новому, и от нетерпения покалывало ладони.

По дороге они миновали центральную площадь. Пепелища лишь едва заметно дымили, напоминая о вчерашнем беспределе, а вокруг пустовали лежаки. Ника кашлянула, смущенно дернула воротничок, который почему-то начал душить, и поспешила дальше, но спустя десяток шагов притормозила.

Из главного адовара лагеря доносились голоса. Среди них она узнала Брейра и покраснела еще сильнее. Так же уловила спокойный тон Хасса, и жесткий голос Тхе’Маэса.

— Император здесь? — шепотом спросила у целителя.

Он молча кивнул и лишь когда отошли на приличное расстояние тихо пояснил:

— Вчера все примчали. Готовятся к переходу, до зимы остались считанные дни.

Ника тревожно выдохнула. Время летело так быстро, что она не успевала привыкать к изменениям. Только освоилась в лагере, приняла его и уже скоро отправляться дальше.

— Мне очень надо научиться рассеянию. Очень-очень, — тихо, но решительно проговорила она.

— Почти пришли, — Дарий порывисто сжал ее тонкие, подрагивающие пальцы и тут же отпустил, словно смутился собственного порыва.

Еще издалека Доминика услышала громкий лай и завывания.

Он же не вел ее туда, где сидели эти адовы твари, каждая из которых размером с теленка, а пасти такие, что запросто перекусят человеку руку?

Но когда они ввернули к псарне ее худшие сомнения подтвердились.

— Зачем мы здесь? — пропищала она, наблюдая за тем, как вдоль хрупких, словно игрушечных ограждений носятся и рычат черные, как ночь псы. Их сильные тела лоснились, под гладкой шкурой перекатывались стальные мышцы, а в глазах светился ум и обещание разорвать.

— Они вечно дерут друг друга. Где как не здесь тренироваться на рассеянии? Здравствуй, Тео, — Дарий махнул рукой здоровенному, как гора псарю. По пояс голый он неспешно расхаживал по своим владениям, и при каждом шаге его внушительный, покрытый густой растительностью живот угрожающе колыхался, — мы потренируемся на твоих крошках?

Ника всхлипнула. Крошки? Да любая из этих крошек сожрет и не подавится!

— Хулиганы в дальнем загоне. Я там самых нервных и потрепанных в одиночки рассадил для воспитания.

— Вот с них, пожалуй, и начнем. Да, Ника?

— Ммм, — сдавленно промычала она и, втянув голову в плечи, отправилась следом за беспечным Дарием, а псы, громко принюхиваясь и фыркая, провожали их голодными взглядами.