Пророчество Апокалипсиса 2012

45

Мы уже приближались к Холму Ножей, но врага, по донесениям разведчиков, нигде видно не было, что вызвало немалую озабоченность у наших командиров. Ведь мы представляли всего лишь отряд телохранителей, а основные силы должны были подтянуться из города лишь на следующий день. Но мы находились здесь и ничего не знали о противнике. Один лишь правитель не выказывал беспокойства.

Правда, сестру он уже отправил под сильной охраной домой. Она хотела остаться и заявляла, что он не должен подвергать себя риску, отсылая часть личной стражи. Чего-чего, а трусости среди ее недостатков не наблюдалось.

Я был наслышан о Холме Ножей, подлинном чуде сего мира, и воображал себе его в виде священной пирамиды, от которой искусные мастера отщепляют пластины обсидиана. Однако оказалось, что под этим названием объединены склоны нескольких расположенных в сосновом лесу холмов.

Холмы эти вовсе не были утесами из сплошного обсидиана. Черный камень просочился в них, когда боги разгневались и огненные горы извергли потоки раскаленной лавы. Часть ее, застыв на склонах этих холмов, превратилась в обсидиан.

О времени возникновения Холма Ножей не ведал никто. Видимо, это случилось во времена столь давние, что даже Помнящий Историю ничего о них не знал.

По склонам, здесь и там, были разбросаны сотни шахт, по большей части небольших, похожих на колодцы. Обсидиан откалывали от стен такой штольни и вытаскивали на поверхность, где большие осколки подвергали первичному расщеплению, чтобы носильщикам было легче доставить их в Толлан для дальнейшей обработки.

Естественная слоистая структура обсидиана позволяла отщеплять от него тонкие пластины, воздействуя инструментом из твердого камня. Мастеровые вклинивались в щели между слоями, зачастую используя деревянные или костяные клинья, чтобы смягчить воздействие и не расколоть обрабатываемый материал на кусочки, слишком мелкие для использования. Из небольшой части добытого обсидиана простейшие изделия, например ножи или наконечники стрел, изготавливались на месте, остальное отправлялось в город на спинах носильщиков.

Добыча обсидиана являлась монополией правителя: предполагалось, что доходы от этого должны покрывать расходы на содержание караульного отряда.

Доставленные в город осколки обсидиана продавали ремесленникам, а уж те превращали каменные заготовки в оружие и инструменты: ножи, наконечники копий и стрел, острые вставки для рубящих граней мечей и боевых топоров, а также бритвенные лезвия, зеркала, украшения и прочую домашнюю утварь.

Торговля предметами мирного назначения не ограничивалась, а вот оружие иноземцам продавать запрещалось. Исключение делалось для союзников Толлана, но даже им оружие поставлялось в ограниченном количестве.

На Холме Ножей находились крупнейшие залежи обсидиана сего мира, и вождь, под чьим контролем они оказывались, получал в свои руки грозный арсенал. Когда Холмом владел Теотиуакан, все окрестные племена платили ему дань.

Сейчас эти запасы контролировал правитель Толлана.

Я присматривался к работе добытчиков камня, когда ко мне подошел придворный оружейник. Для тольтека он был очень смуглым, и его белоснежное, с золотым шитьем, хлопковое облачение контрастировало с темной кожей. Как и все воины, он носил сандалии с высокой, до колен, ременной шнуровкой.

— Когда видишь Холм Ножей впервые, это разочаровывает, да? Зная, какое значение он имеет, люди представляют его себе чем-то вроде Церемониального центра города. Трудно поверить, что боги могли сотворить нечто столь значимое, но столь неприглядное. Некоторые считают, будто работники на Холме просто прогуливаются и поднимают со склона обломки, уже имеющие форму кинжалов, наконечников копий и всего прочего, что делают из обсидиана. Но на деле, как ты сам видишь, обсидиан извлекают из-под земли, и добытые пластины нуждаются в обработке. Клинки создаем мы, а вовсе не бог огня.

Еще на пути к Холму я потребовал от придворного оружейника снарядить и вооружить меня как воина, а когда правитель поинтересовался, зачем мне это понадобилось, я солгал ему.

— Повелитель, я хочу быть полезен тебе во время битвы, но не смогу принести пользу, если меня будут окружать стражи. Я не нуждаюсь в телохранителях и сам способен постоять за себя.

Оружейник снабдил меня необходимым боевым снаряжением. Правда, он попытался выдать мне доспехи знатного придворного, но я настоял на обычном воинском облачении, хотя, конечно, понимал, что стеганые хлопковые доспехи с вшитыми в них кусочками раковин, собранных на берегу Восточного моря, защитили бы меня куда надежнее.

Из оружия я выбрал макуауитль, деревянный меч с острыми обсидиановыми лезвиями, и короткий, пригодный для метания боевой топор. Оружие было отменной работы, из лучшего обсидиана, какое доставалось только командирам, знатным вождям и благородным воителям. Но от некоторых моих требований у оружейника отвисла челюсть.

— Я хочу вделать обсидиановые острия в носки моих сандалий. Дымящийся Щит, обучая меня приемам рукопашного боя, научил драться ногами так же, как и руками.

— Но это бесчестно! — пытался возражать оружейник.

Но я настоял на своем. Меня так и подмывало сказать, что его понятие о «чести» годится для подданного богатой державы тольтеков, но малоприменимо, когда речь идет о войне с людьми-псами. Да и Дымящийся Щит учил меня другому.

Знатные военачальники и благородные воители, которые возглавляли воинские отряды, носили в бою особое, специальное снаряжение. Разумеется, оно не было таким пышным, а стало быть, стесняющим движение, как парадные доспехи, которые надевали на торжественные церемонии, однако его обязательным элементом был плюмаж. Чем выше был ранг командира, тем выше ему полагалось украшение из перьев, а венец правителя возносился над головой на пару локтей.

Все эти головные уборы имели индивидуальные отличия, чтобы воин ни с кем не спутал своего командира. Это позволяло бойцам группироваться вокруг своего начальника и следовать за ним, куда бы он ни направился. Еще большее значение в обеспечении ориентации и единства действий подразделений имели знамена, именовавшиеся памитлями. Памитль являлся отличительным знаком воинского подразделения и представлял собой закрепленное на спине воина копье, которое венчало изображение бога-покровителя командира данного отряда. Золотое изображение божества вздымалось довольно высоко и было видно издалека. С одной стороны, этот отовсюду заметный воинский стяг позволял бойцам даже в суматохе боя всегда видеть командира и следовать за ним, а с другой — будучи закреплен на спине, он оставлял руки свободными и не мешал сражаться. Правда, плюмажи и памитли делали командира заметной и желанной мишенью для противника. Противоборствующие стороны всегда стремились захватывать знатных и высокопоставленных пленников, и подобные броские знаки отличия увеличивали для командира риск быть захваченным врагом. А смерть или пленение командира всегда влекли за собой самые тяжкие последствия. Памитли носили все командиры, кроме самого правителя. Его высокий боевой штандарт, увенчанный изображением ягуара, носил знаменосец, обязанный постоянно держаться возле правителя.

У меня не было намерения ни командовать воинами, ни тем более выставлять напоказ свой высокий придворный сан. В отличие от начальников отрядов мне не приходилось заботиться об общем ходе сражения. Я решил одеться как простой боец, потому что собирался, если представится возможность, подобраться к намеченной добыче незаметно, как лесной кот, с тем чтобы ударить наверняка.

Моей целью было найти Теноча на поле боя и убить его.

Ай-йо… Я совершил ужасную ошибку, когда несколько лет назад помог ему спастись. Мне горько было слышать о том, что теперь ему хватало сил — и смелости! — посягать на главное сокровище самой могущественной державы сего мира, ведь я знал, что это по моей вине злодей разоряет землю, ставшую моей родиной и подвластную правителю, которому я служу.

Тогда, передавая ему нож, я совершенно не думал о том, какими последствиями чревато это деяние. Вышло же так, что Теноч не только вернулся домой героем, сумевшим вырваться из сердца вражеских владений, но и, лично побывав в Толлане, поведал сородичам, что все рассказы о собранных там несметных богатствах вовсе не вымысел.

Добавило ему славы и то, что он перебрался через городскую стену. Для тех из племени людей-псов, кому довелось увидеть хотя бы издалека стены Толлана, они казались грозными и неодолимыми, словно горы, но Теноч, исходя из собственного опыта, смотрел на это иначе: если ему удалось перебраться через стену, значит, это возможно и для атакующего войска. Кроме того, он знал, как защищен город изнутри. Я нутром чуял, что нападение Теноча на Холм имело своей целью раздобыть обсидиан для последующей атаки на город.

Другое дело, что, случись сейчас у Холма битва, я знал, как поведут себя в ней ацтеки, и считал, что есть довольно простой способ покончить с исходящей от них угрозой. Как и тольтеки, воины племени людей-псов прекращали сражаться, потеряв вождя, однако гибель Теноча означала бы нечто большее, чем их поражение в одной битве. Ничто, кроме его личности, не объединяло разрозненные кланы, и в случае его гибели они тут же вернулись бы к прежним раздорам, перемежающимся мелкими набегами на владения соседей. О крупном завоевательном походе не будет и речи. Вновь и вновь я корил себя за то, что в свое время выполнил просьбу Цветка Пустыни. Откажи я ей тогда, и она сейчас была бы жива, а Толлану не приходилось бы отстаивать свои сокровища от людей-псов. Оставалось надеяться, что в предстоящей битве я сумею нанести Теночу смертельный удар, и тайна всего произошедшего умрет вместе с ним.

Мои размышления прервал оружейник, передавший мне приказ немедленно явиться с докладом к правителю.

— И моли богов, чтобы тебе не отрубили голову, как только ты пред ним предстанешь. Он сегодня не в духе.

— А известно, где люди-псы?

— Я, знаешь ли, оружейник, а не придворный прорицатель, — буркнул он. — И в отличие от тебя, звездочет, не умею гадать по звездам.

46

Когда я спешил к шатру правителя, из головы у меня не шел Холм. Где же враг?

Сейчас мы уже выяснили, что атаки ацтеков, приведшие нас сюда, были не более чем мелкими налетами. Более того, военачальник, чьему попечению был поручен Холм, отправился на охоту в сопровождении половины охранявшего объект войска. Он оставил обсидиановые разработки практически без защиты и так и не вернулся до прибытия нашего маленького отряда.

Нам докладывали, что ацтеки собрали грозное войско, значительно превосходившее силы защитников Холма. Но если так, почему после отбытия военачальника и уменьшения гарнизона ацтеки не воспользовались благоприятной ситуацией и не захватили столь легкую добычу? Это было не похоже на них: чувствуя свою силу, люди-псы всегда нападали.

Хотя сам правитель и не подавал виду, его командиры, переговариваясь между собой, с трудом скрывали озабоченность.

По правде сказать, захват ацтеками Холма Ножей вряд ли принес бы им много пользы, ибо удержать его они бы все равно не смогли. Холм находился в глубине владений тольтеков, и, не имея возможности получать продовольствие и подкрепление, захватчики вынуждены были бы или покинуть его, или погибнуть.

Толлан имел возможность вывести в поле куда большее по численности, лучше обученное и вооруженное войско, чем люди-псы.

В такой ситуации единственной разумной тактикой было бы стремительное нападение, захват как можно большего количества обсидиана и бегство с добычей. Но никакого грабительского налета до сих пор не произошло.

Я поделился своей озабоченностью с правителем, но он, похоже, не обратил на это внимания.

Мне оставалось лишь гадать о том, что на уме у Теноча. И у нашего правителя.

Я еще не добрался до командного шатра, когда трубы пропели сбор, и войско стало выстраиваться в походную колонну. Мне даже пришло в голову, уж не собираемся ли мы оставить Холм и как можно скорее вернуться в город.

Когда я вошел в шатер, правитель надевал боевое облачение.

— Какие чувства ты испытываешь, зная, что тебе придется встретиться в бою с соплеменниками? — спросил он. — Подумай, возможно, ты сойдешься в смертном бою с воином, с которым вы вместе росли.

Его слова потрясли меня, хотя я постарался ничем этого не выдать. О моем намерении убить Теноча никто не знал, иначе правитель, ценивший меня как знатока звезд, просто не разрешил бы мне участвовать в битве. Но чего мне вовсе не хотелось, так это чтобы он усомнился в моей верности.

— Псы-ацтеки обратили меня в рабство, а потом собирались предложить для принесения в жертву. Я остался в живых лишь благодаря вмешательству Звездочета, ацтеком себя больше не считаю и никаких обязательств по отношению к этому племени не имею.

Наш разговор прервало появление командира воителей-Ягуаров Дымящегося Щита, под стражей доставившего в шатер военачальника, которому было поручено оберегать Холм. Тот потребовал объяснить, за что его арестовали.

— За измену! — воскликнул правитель.

Вельможа упал на колени.

— Изменник! Холм не подвергался серьезной угрозе. Ты специально отбыл на охоту, чтобы люди-псы могли притвориться, будто собираются атаковать, не опасаясь преследования.

— Повелитель, я…

— Предатель! Племя людей-псов подкупило тебя, и ты указал им на караван с обсидианом, направлявшийся в Толлан, который был куда более легкой мишенью, чем гора, и добычи сулил больше. Из-за тебя люди-псы заполучили достаточно обсидиана, чтобы вооружить тысячи воинов.

Стражники выволокли сотрясавшегося от рыданий военачальника из шатра. Я последовал за правителем и придворными. Начальник стражи объявил собравшимся воинам:

— Военачальник, оберегавший Холм, вступил в сговор с врагами Толлана.

Кара за это могла быть одна — смерть.

Когда начальник стражи взмахнул мечом, я отвел глаза.

47

Мы с правителем находились в шатре вдвоем. Воины снаружи ожидали приказа к выступлению. И правитель, и я были в полном боевом облачении, если не считать высокого головного убора из перьев, который он собирался надеть лишь перед самым началом битвы. Если нам вообще удастся навязать врагу битву. Для того чтобы сразиться с ацтеками, их требовалось сначала перехватить, что, по моему разумению, было не так-то просто сделать. Будучи кочевниками, люди-псы могли, если требовалось, не останавливаться дни и ночи напролет, обходясь без еды и отдыха, тогда как тольтеки нуждались в еженощном сне.

Правитель мерил шатер шагами. Я стоял смирно, не смея вымолвить ни слова. Наконец он остановился прямо передо мной.

— Ты знаешь их вождя Теноча. Он когда-то был и твоим вождем, и нашим пленником. Вижу я и твои сомнения: что-то с этой атакой не так. Как по-твоему, что именно?

— Мой повелитель… — глубоко вздохнул я. — Готов поверить всему, что слышал… кроме одного: люди-псы не подкупали военачальника, охранявшего Холм Ножей. Мои соплеменники так не действуют.

— Ваши вожди только берут взятки, но никому их не дают?

— Да. Кроме того, такая стратегия не имеет для ацтеков смысла. Слишком все это для них затейливо, а толку мало. На большом удалении от своих, не имея возможности получать ни припасы, ни подкрепление, им долго не продержаться. Такой риск совсем не в духе Теноча.

Правитель несколько раз кивнул.

— Думаешь, за всем этим стоит Теотиуакан?

— Мне кажется, после твоей победы у Теотиуакана просто не было времени, чтобы составить подобный заговор.

— Тогда кто может за этим стоять?

— Кто-то из Толлана, кто-то из твоей знати или сановников.

На лице правителя промелькнула усмешка.

— Вкупе со жрецами и верховным жрецом в первую очередь.

Он сам знал ответ, но хотел услышать подтверждение своим мыслям.

— Они считают, боги должны отвернуться от меня, — произнес правитель, — ибо я не отдаю в их руки достаточно пленников, чтобы ублажить кровью Тескатлипоку. А некоторые считают, что он обратил свой гнев на весь наш народ, и Тлалок не пошлет дождей… до тех пор, пока я у власти.

— Если Тлалок не посылает дождей, у него на то свои мотивы, — покачал головой я. — А те вельможи, которые строят заговоры, думают не о воле богов, а о богатстве и власти, что достанутся им после твоего свержения.

— Если я лишусь поддержки народа, их мотивы уже не будут иметь значения.

— Народ любит тебя, повелитель. Я могу это засвидетельствовать.

— Но народ любит еще и поесть, и боится голода. Пустые желудки заставляют людей прислушиваться к жрецам…

— Но ты мог бы приобрести маис у других правителей в обмен на обсидиан.

— А они вооружили бы этим обсидианом своих воинов, чтобы угрожать нам… Ладно, расскажи лучше про этого Теноча. Как он мыслит, как он воюет?

— Это дикий зверь. Но не безмозглый, не крокодил, атакующий все, что движется, и не змея, кусающая все, что окажется рядом. Нет, он подобен лесному коту… ягуару, способному затаиться во тьме и терпеливо выжидать в засаде, чтобы внезапно броситься на добычу. Таков Теноч, так он мыслит и действует.

Мне вспомнилось, как он держался в плену, не просил о пощаде и был готов драться до последнего вздоха. Воистину, как дикий зверь, хищник, не размышляющий, но повинующийся инстинкту.

— Он признает только одно: ломить вперед, — сказал я. — Не отступать, не сдаваться. Больше всего ему по душе внезапные атаки.

— Как он атакует? Как располагает свои силы?

— Как атакует…

И тут до меня дошло, что я ведь и вправду знаю, как сражается Теноч. Я не раз видел его нападения на другие племена или на селения тольтеков. Наверняка против нас будет использована та же тактика.

— Он нападает из укрытия. Из засады. Так у него принято. Он не завяжет бой открыто, лицом к лицу.

— Почему?

— Может быть, сейчас под его началом большие силы, но прежде ему доводилось воевать только маленькими отрядами. Он просто не знает, как управляться с многочисленным войском. — Я помедлил и, встретившись с правителем взглядом, уверенно повторил: — Он планирует напасть из засады.

48

Наконец у меня созрел план убийства Теноча. Разумеется, расскажи я об этом правителю, он бы пресек мою губительную самоуверенность категорическим запретом. И был бы прав.

Но я уже тысячу раз проклял себя за то, что передал Теночу нож, и сейчас просто не мог упустить возможность хоть как-то искупить свою вину, умертвив злодея. Не говоря уж о том, что, если он будет захвачен живым — а наши воины стремились захватывать пленников, — этот человек не преминет рассказать о моей роли в его освобождении.

Правитель, со своей стороны, принял решение преследовать врага, но выделил треть своих сил для обороны Холма, на тот случай, если ацтеки вернутся.

— Бойцам казненного военачальника доверия нет, — заявил правитель. — Воины моей стражи останутся здесь, не только чтобы отразить возможное нападение людей-псов, но и защитить драгоценный обсидиан от расхищения предателями.

На марше он выслал вперед разведчиков, дабы обнаружить возможную засаду.

Не принадлежа к командному составу, я во время марша не находился при его особе и, соответственно, имел возможность ускользнуть. Чем довольно скоро и воспользовался, фактически став дезертиром.

Оказавшись вне видимости кого-либо из воинов, я открыл заплечный мешок. Там должен был находиться походный рацион, однако я спрятал туда смену одежды и кое-какое, прикупленное специально для этого, снаряжение. Сняв тольтекское боевое облачение, я, насколько было возможно, постарался придать себе сходство с воином-ацтеком. Помимо одежды этому должны были послужить зеленые полосы, которыми я раскрасил лицо, руки и ноги. Теперь меня было не отличить от бойца племени людей-псов. Открыто разгуливать в таком виде с обсидиановым мечом я не мог, под одеждой его было не спрятать, так что мне пришлось засунуть оружие поглубже в кусты, чтобы не попалось никому на глаза. Боевой топор, не такой длинный, отправился в заплечный мешок, кинжал был упрятан в матерчатый пояс. Но и безоружный ацтек вызвал бы подозрения, поэтому я обломал толстый сук и превратил его в увесистую дубинку.

Вся моя надежда была на то, что я не наткнусь на своих бывших собратьев по племени. Правда, за прошедшие годы я подрос на несколько дюймов, а занимаясь со Щитом боевыми искусствами, изрядно раздался в плечах, так что, наверное, во мне не сразу признали бы бывшего раба Койотля. Впрочем, кто знает?

Зато попадись я людям правителя, они точно сочли бы меня предателем-ацтеком.

Ай-йо… Человек без родины, я не имел другого выхода, кроме как убить Теноча. Только его смерть могла оправдать мою мнимую измену божественному правителю.

49

Я двигался вперед по скалистым гребням, пробираясь сквозь поросль горных сосен, в то время как небольшое войско правителя следовало по дну долины. Для меня было очевидно, что Теноч станет подстерегать тольтеков где-нибудь на возвышении, чтобы издалека заметить их приближение и обрушиться на них сверху. Но не слишком высоко, иначе им потребовалось бы много времени на спуск, что лишило бы их преимущества внезапности. Следовательно, я мог быть уверен, что нахожусь выше места вероятной засады. Опережать войско правителя было совсем нетрудно, хотя в отличие от марширующих воинов мне приходилось карабкаться по горным склонам. Усталые тольтеки двигались даже медленнее, чем когда следовали в Тахин. Правитель не только щадил своих бойцов, не желая, чтобы они выбивались из сил, но и вел их осторожно, высматривая противника. Однако первым, с высоты, его должен был заметить я.

Хотя по изложенным мною выше причинам основные силы Теноча слишком высоко не поднимались, это не относилось к разведчикам, которым удобно было следить за врагом с высоты. Дабы не нарваться на них, мне приходилось таиться, что замедляло продвижение. И это при том, что я стремился добраться до Теноча прежде, чем он успеет напасть из засады.

Три часа я продирался сквозь кусты и огибал утесы, пока не углядел первый наблюдательный пункт. Пятеро ацтеков прятались за цепочкой валунов, чуть ниже вершины высившегося над долиной холма. Я присел за утесом, осторожно, стараясь не попасться на глаза, огляделся и заметил по ту сторону долины еще одну группу наблюдателей. Теперь мне предстояло двигаться с еще большей осторожностью, чтобы меня не засек кто-то из дозорных.

Поднявшись на самую вершину, я медленно, с опаской пробирался вперед до тех пор, пока дозор не остался далеко позади, и только тогда позволил себе чуть ускорить продвижение и спуститься пониже. Моей задачей было обнаружить главный лагерь Теноча.

Обнаружил я его в таком месте, в каком и предполагал. Теноч расположил войско на поросшем густым лесом склоне, не слишком высоко над долиной. Деревья надежно укрывали его бойцов, давая возможность обрушиться на проходящую колонну стремительно и внезапно.

Я затаился в зарослях, выжидая. Попытка углядеть на небе Кецалькоатля успехом не увенчалась: день был слишком ясным, и, хотя я знал, в какой части неба следует искать звездного бога, сегодня он светил не слишком ярко.

Ай-йо… Почему бог не пожелал мне показаться? Быть может, я лишился его милости? Я поклялся, что вся кровь, пролитая мною сегодня, будет пролита в его честь.

Увидев дозорных, бегущих по направлению к лагерю, я выскочил из укрытия и пристроился за ними, держась, однако, достаточно далеко, чтобы они меня не заметили. Мой план заключался в том, чтобы сойти за одного из дозорных и таким образом проникнуть в лагерь.

Но, проламываясь сквозь кусты и огибая деревья, я неожиданно осознал, что кто-то движется позади меня, и движется быстро. Набрав воздуха, я приготовился заговорить с ним, не зря ведь, в конце концов, я вырос среди племени людей-псов.

— Ты из какого племени, друг? — спросил на бегу воин, поравнявшись со мной.

Я повернулся, чтобы ответить, и кровь застыла в моих жилах. То был боец из моего племени, мой ровесник, с которым я играл в детстве.

Ай-йо! Воистину боги прокляли меня. Именно этому человеку удалось бежать, когда воины Дымящегося Щита разгромили отряд Теноча и захватили его в плен, а Звездочет обратил внимание на знаки на моем животе.

Он мгновенно узнал меня, охнул и поднял копье.

Но Дымящийся Щит не зря тратил со мной время: наплевав на боевые церемонии, я ударил его в колено ногой, носком сандалии, куда был вставлен кусок обсидиана. Воин закричал от боли. Следующим ударом я сбил его наземь, однако, даже тяжело ударившись о каменистую почву, он приподнялся и попытался пронзить меня копьем. Отбив его выпад дубиной, я нанес еще один удар ногой, на сей раз угодив обсидиановой вставкой ему в подбородок, так что он захлебнулся собственным криком. Кровь хлестала у него изо рта, но воин и теперь еще пытался продолжить схватку.

Я прыгнул на него обоими коленями, припечатав к земле, взмахнул кинжалом и вонзил клинок ему в грудь.

Хватая ртом воздух, я несколько раз провернул кинжал в ране, расширив ее, а потом запустил в зияющее кровавое отверстие руку и схватил его сердце. Оно билось в моей ладони. Я вырвал его и воздел над головой к небу, где, как я знал, проплывал звездный бог.

— Подношение для тебя, Кецалькоатль! — воскликнул я, обращаясь к своему небесному покровителю, защищавшему меня и правившему мой путь, когда я младенцем плыл по реке в корзинке. — Вкуси крови и одари меня твоей силой!

50

Я размазал кровь убитого воина по лицу, надеясь, что это сделает меня менее узнаваемым, и сменил свою грубую дубинку на его копье.

Мне удалось смешаться с воинами людей-псов, когда они выстраивались за памитлями своих вождей. Даже у ацтеков древки памитлей венчало множество изображений богов и животных. Я высматривал самца радужного колибри, переливающегося всеми оттенками синего, красного и зеленого цветов, и наконец углядел его, то есть узнал, где был Теноч.

Находясь на склоне холма, в окружении воинов, я стал продвигаться по направлению к памитлю с колибри. Никто из собравшихся позади знамени Теноча воинов меня не узнавал. А вот я узнал Теноча сразу, хотя он стоял спиной ко мне и находился на значительном расстоянии. Его голый торс был окрашен в синий цвет, символический цвет Уицилопочтли, Колибри Юга, бога войны нашего племени.

Для других племен колибри в качестве бога войны был неприемлем: для большинства им мог быть только хищник, орел или ястреб, ягуар или оцелот. Но Теноч настаивал на том, что колибри заслуживает почитания, ибо ни одно другое создание не способно летать задом наперед, хоть вверх, хоть вниз, и неподвижно зависать в воздухе.

Племя людей-псов он видел в том же свете, то есть как народ, гонимый ветрами судьбы, коему волей богов предначертано пребывать в вечных скитаниях, никогда не зная, куда им предстоит двинуться завтра.

То, что сейчас боги направили их на юг, казалось знаком благоволения. Юг было принято считать теплым, зеленым, цветущим краем, где людей-псов, предположительно, ждало процветание.

Сам вождь занял место в первом ряду, что увеличивало опасность для жизни, ибо в любой схватке противники стремятся в первую очередь вывести из строя вождей. Падение памитля всегда влекло за собой смятение среди простых воинов.

Он рисковал, но это возвышало его в глазах бойцов, готовых следовать за своим вождем повсюду. И для того чтобы раскроить Теночу череп боевым топором, мне предстояло прорваться к нему сквозь ряды верных приверженцев.

И чем дальше, тем более самоубийственной виделась мне моя затея. Теперь я находился в самой гуще ацтеков, и о том, чтобы скрыться, если мне все же удастся убить Теноча, не приходилось и мечтать: ясно было, что меня изрубят в куски спустя мгновение после нанесения смертельного удара. Да и возможность самого такого удара представлялась все более сомнительной, потому что чем дальше я продвигался, тем теснее становились ряды готовившихся к атаке бойцов. С копьем в одной руке и придерживая другой котомку со спрятанным в ней боевым топором, я находился шагах в пятидесяти от цели, когда вдруг взревели раковины, и вся плотная масса ацтеков устремилась вперед, в атаку.

Колонна тольтеков находилась совсем рядом, так что бой завязался почти мгновенно. Мне пришлось припустить бегом вниз по склону, вместе со всеми, иначе меня просто сбили бы с ног и затоптали. Теперь моя затея с попыткой убийства казалась еще более нелепой, ибо воины, окружавшие Теноча, сплотились теснее. Более того, ацтеки устремились на войско правителя не беспорядочной толпой, а выстроившись клином острием к противнику. Набравшись боевого опыта, Теноч за прошедшее время превратился в превосходного тактика и командира. С моей позиции, выше по склону и позади строя, было хорошо видно, куда нацелено острие клина. В отличие от находившегося впереди Теноча наш правитель — это было видно издалека по памитлю с ягуаром — находился в центре своего войска. И Теноч наметил удар именно по ягуару, то есть по самому правителю.

Этот дикарь, предводитель кочевого племени людей-псов, стал настоящим военачальником.

Другое дело, что его тактика была далека от того, что считалось нормой в цивилизованном мире. Происходящее сейчас вовсе не походило на Цветочные войны[31], какие устраивают ради захвата пленников для жертвоприношений, а не ради земель или добычи. Битва, которую навязывал противнику Теноч, представляла собой не серию благородных поединков между воинами, а массированный удар в одну точку с целью уничтожить правителя. Считалось, что каждый боец в отдельности может попытаться стяжать славу, прорвавшись к вражескому вождю, но предводители никогда не бросали все свои силы против одного человека. Подобная стратегия, сводящая на нет значение личной доблести, совершенно не соответствовала общепринятым представлениям о воинской чести.

Построение войска правителя, состоявшего из благородных воинов и простых бойцов, соответствовало традиции. Ударив по колонне, острие ацтекского клина разорвало ее надвое, и люди-псы хлынули в прорыв, устремляясь к правителю. Судя по поднявшейся вокруг него суматохе, этот маневр оказался неожиданностью и для него, и для его окружения.

Штандарт Теноча возвышался над атакующим клином, увлекая ацтеков вперед. Похоже, он вознамерился убить правителя тольтеков лично.

Если бы не накативший на меня панический страх, я, наверное, восхитился бы дерзостью и бесстрашием Теноча. Сумей он осуществить задуманное и сразить правителя величайшей державы сего мира, его имя было бы прославлено в веках. История пишется победителями, и, окажись таковым Теноч, Помнящие Историю быстро забыли бы о том, что выдающегося успеха он добился, поправ правила чести.

Это определило бы и судьбу Толлана. Вера в то, что с ними пребывает благословение богов, могла превратить орды Теноча в неукротимую силу, сметающую все на своем пути.

В неистовой панике я рванулся вперед.

51

Мощный прорыв Теноча, при всей его фатальной стремительности, оставлял открытыми фланги, что дало оправившимся от первоначального замешательства тольтекам обрушиться на атакующих с двух сторон. Ацтекские воины развернулись, чтобы отразить этот натиск, в ходе быстрого перестроения в рядах образовался разрыв, и я, быстро проскользнув туда, сократил расстояние между собой и Теночем.

Первоначальный натиск замедлился, атакующий клин увяз в плотной массе войск противника. Я заметил, что даже в этой тесной свалке некоторые тольтекские воины стремились не убить противника, а захватить в плен. Возможно, такая тактика и соответствовала их представлениям о чести, однако никак не способствовала достижению победы и с этой точки зрения выглядела просто глупо. Не говоря уже о том, что могла привести к плачевным результатам.

Воины правителя, облаченные в стеганые доспехи из хлопка или волокон агавы, были защищены лучше ацтеков, сражавшихся почти нагими, если не считать набедренных повязок и плащей, служивших отличием для командиров. Однако нелепая тактика сводила это преимущество почти на нет, и для меня было очевидно, что противники постепенно их одолевают.

Когда мне наконец удалось протиснуться достаточно близко к Теночу, чтобы пустить в ход свой боевой топор, на меня неожиданно устремился прорвавшийся сквозь ряды ацтеков тольтекский воин. Копье было у меня в левой руке, правой я придерживал сумку с боевым топором. Перебросить копье в правую руку, чтобы воспользоваться им для защиты, у меня не было времени, и я выхватил топор из торбы.

Воин, устремлявшийся ко мне, замахнулся, чтобы метнуть копье, — я должен был или остановить его немедленно, или умереть. Не дать ему совершить бросок можно было, только опередив его, а опередить его я мог лишь одним способом, которым и воспользовался: метнул с разворота свой топор ему в голову. Воин упал, а я лишился топора.

Но это меня не остановило. Я продолжал рваться вперед, держа копье в левой руке, вытащив правой кинжал и стараясь избегать столкновений с другими тольтекскими воинами. Моей целью был Теноч.

Вокруг него группировались ацтеки, однако в столпотворении боя мне удалось протиснуться к нему еще ближе. Теперь он находился прямо передо мной, спиной ко мне, его штандарт колыхался в такт его движениям. Толпа то напирала вперед, то откатывалась, и мы оба перемещались то туда, то сюда.

Отбросив, чтобы не мешало, копье, я совершил последний рывок, проскользнул вплотную к Теночу и вонзил кинжал ему в бок. Теноч охнул. Я, для верности, повернул кинжал в ране и вырвал его, надеясь, что в общей суматохе мой тайный удар останется незамеченным.

Поверженный противник, уже падая вместе со штандартом, обернулся — и меня охватило отчаяние. То не было лицо Теноча. Я даже знал этого знаменосца, то был боец из нашего племени.

До сих пор мне и в голову не приходило, что Теноч мог поручить нести свой боевой стяг другому. Теперь я понял его замысел: в то время как тольтеки рвались к штандарту, надеясь порешить вражеского вождя, Теноч сам устремлялся вперед, дабы осуществить свой замысел и убить правителя.

Бойцы моего бывшего племени использовали синюю боевую раскраску, ибо то был цвет бога-колибри. Сейчас передо мной находилась плотная группа таких воинов, явно расчищавших для Теноча путь к правителю. Подхватив с земли оброненный кем-то тольтекский меч, я влился в ряды ацтеков, устремляясь вперед вместе с ними.

Совсем неподалеку я увидел колышущиеся перья головного убора и теперь уже точно знал, что это Теноч. Только он мог позволить себе носить символ бога войны. А прямо перед Теночем маячил яркий, переливчатый боевой штандарт нашего правителя.

Теноч уже почти прорвался к нему.

52

Продвигаясь вперед, я вынужден был беспрестанно отбиваться от воинов-тольтеков и проталкиваться сквозь плотную толпу ацтеков. Углядев в рядах сражавшихся брешь, я устремился туда, оказался наконец всего в паре шагов от Теноча и уже делал замах, когда краешком глаза уловил опасное движение и успел нырком уклониться от меча, просвистевшего над моей головой.

На миг я замер, в ужасе и изумлении глядя прямо в глаза придворному оружейнику. Он тоже узнал меня и остановил следующий удар за долю секунды до того, как должен был меня обезглавить. Замешательство длилось недолго, но в следующее мгновение на него налетели два сцепившихся в смертельной схватке бойца, и нас разделили.

Я снова устремился к Теночу, но теперь мне приходилось помнить о том, что сзади меня в любой момент может настигнуть оружейник.

Сошедшиеся в бою толпы колыхались туда-сюда, налетая и откатываясь, словно волны, бьющиеся о каменные стены. Если мне с превеликим трудом и удавалось продвинуться на пару шагов вперед, то меня тут же снова оттесняли назад. В отчаянии я рубил всех подряд, не разбирая, тольтек это или ацтек. Любой, оказавшийся между мной и Теночем, был моим врагом.

Запыхавшийся, почти обессилевший, я обратился внутрь себя, взывая к могущественнейшему из богов Кецалькоатлю, дабы он придал мне сил для спасения правителя.

Мне удалось уклониться от метившего мне в живот копья, но атаковавший меня тольтек тут же нанес удар древком по голове. Я упал, увидев перед глазами звездную вспышку, и на миг провалился во тьму.

Лежа на земле, с гудящей головой, я вслепую шарил вокруг, пытаясь нащупать меч. А когда зрение восстановилось, похолодел от ужаса: мой правитель, меньше чем в локте от меня, тоже был сбит на землю, и Теноч уже замахнулся на него копьем.

Где-то вдалеке запела боевая труба.

Я подскочил как ошпаренный и правой рукой дернул Теноча за левую. Он покачнулся, и острие его копья вонзилось в землю. Мы встретились с вождем клана взглядами, но в отличие от оружейника, который, узнав меня, замешкался, Теноч не растерялся ни на миг. Он бросил застрявшее в земле копье и выхватил кинжал.

Труба прогремела вторично, как раз в тот миг, когда я ударил его ногой в промежность. Теноч охнул, покачнулся. Я бросился к нему, мы схватились вплотную, упали, и я добавил коленом ему в живот, но Теноч, верткий, как змея, сумел засадить свой кинжал мне в спину. В этот миг мне наконец удалось нащупать рукоять меча, и я, схватив его, ударил Теноча в горло с такой силой, что пробил его шею насквозь. Я выпустил рукоять, оставив дрожавший клинок в горле.

Мой враг был мертв.

Яростная атака ацтеков немедленно захлебнулась люди-псы начали отступление.

Я услышал крик «Нет!» прежде, чем получил мощный удар между лопаток, и рухнул на землю так, что удар вышиб из моих легких весь воздух. Извернувшись на земле, я увидел, как правитель отталкивает придворного оружейника, который ударил меня в спину обломком копья.

Боги защитили меня — трижды! Кинжал Теноча, угодивший мне в спину, застрял в надетых под плащом толстых стеганых доспехах, и моя рука нашла потерянный меч, прежде чем вождь ацтеков успел отправить меня в преисподнюю Миктлантекутли. Ну а в руках придворного оружейника, пытавшегося поразить меня в самом конце битвы, оказалось лишь сломанное копье.

— Почему они бежали? — спросил я правителя.

— Не один только ваш вождь знает, что такое военная хитрость. Я приказал отряду, оставленному у Холма, скрытно двинуться следом за нами и атаковать врага, после того как битва начнется. Когда ацтеки услышали звуки боевых труб и увидели, что на них обрушилось прибывшее к нам подкрепление, они решили, что на поле боя явились все силы тольтеков, и пустились в бегство. Ну и конечно, сыграло свою роль то, что ты убил их вождя.

53

Хотя правитель разгромил людей-псов, победа выглядела не столь уж блистательно, с учетом того, что именно выходец из племени людей-псов спас правителя и поразил его смертельного врага.

Но главное, правитель был жив.

Однако оказалось, что не только это омрачало успех. По возвращении во дворец правитель сообщил мне, что на Холме была захвачена большая партия обсидиана.

— Это сделали люди-псы, — сказал правитель. — Говорят, что преемник Теноча принял командование и изготавливает оружие, чтобы повести на войну объединенные племена.

— Племена людей-псов не доверяют друг другу, — заметил я. — Набеги на сородичей они совершают гораздо чаще, чем на нас.

Правитель смерил меня пристальным взглядом.

— Времена меняются, и, увы, не к лучшему. Они вооружены и объединены.

— Ты собираешься атаковать этих варваров? — спросил я, хотя и был уверен, что совершить победоносный поход на север невозможно.

— Ты ведь знаешь, какую жизнь ведут люди-псы, — покачал головой правитель. — Они в постоянном движении. Если мы явимся в их земли, они просто разбегутся.

— Да, изловить их трудно и перебить тоже, — согласился я.

— Я уверен, что Теотиуакан сыграл определенную роль в нападении на Холм Ножей, — заявил правитель. — Этот налет планировался задолго до моей победы над их наследником в Тахине. Думаю, не за один месяц. И военачальник, чьей обязанностью была защита Холма, участвовал в заговоре. — Он взглянул мне в глаза. — Но этот вождь не мог действовать в одиночку. Он не предал бы меня без поддержки со стороны влиятельных сил в Толлане.

— Ты по-прежнему подозреваешь жрецов? — спросил я.

— Я подозреваю лично верховного жреца, но доказательств у меня нет. — Правитель прошелся несколько раз туда-сюда и снова повернулся ко мне. — Ты осознаешь последствия того, что я тебе сказал?

Я действительно все понимал. Знатные вельможи и верхушка жречества вступили в сговор с Теотиуаканом на юге. Теотиуакан, в свою очередь, связался с ацтеками на севере. Стало быть, Толлан подвергался опасности удара с двух направлений.

И это при наличии измены и брожения в самом городе.

Правителю предстояла схватка с врагами сразу на трех фронтах.

— Я собираюсь напасть на Теотиуакан, — произнес он.

Хороший план. Осуществляя его и выступая против внешнего врага, наш правитель вынудил бы знать отправиться в поход с ним, а не прятаться по своим дворцам в городе, строя козни.

— Лучшая защита — это нападение, — добавил правитель.

— Да, таков закон войны, — согласился я. — Хочешь, чтобы я сверился с небесами…

Правитель отрицательно покачал головой.

— Нет, ты можешь сослужить мне более важную службу.

Я пал на колени. Я был готов броситься в жерло огненной горы, лишь бы искупить то, что передал кинжал Теночу.

— Все, что угодно, повелитель. Тебе нужно будет узнать, когда звездный бог Кецалькоатль…

— Ты должен помочь мне с Темным Разломом.

Даже отруби мне правитель руку, я не изумился бы больше.

— Что я должен сделать? Я не знаю о Темном Разломе ничего, кроме того, что он виден на небесах.

— И у тебя на животе, — заметил Кецалькоатль. — Ты отправишься в страну майя. Это там.

— В страну майя? — недоверчиво переспросил я.

Путешествие туда обещало быть долгим и опасным.

— Темный Разлом — это твое предназначение, — сказал правитель, — и мое тоже. Ты, Звездочет и я — от нас троих зависит судьба Толлана. И возможно, судьбы грядущих поколений.