Пророчество Апокалипсиса 2012

62

Сей мир, 1004 год

Иксчааль исчезла.

Я перерыл всю казарму, но никого и ничего не нашел. Необходимо было быстро убраться оттуда, что я и сделал, покинув казарму через задний ход и оставив внутри мертвых воинов. Я застал их врасплох, без оружия, иначе в Страну мертвых пришлось бы отправиться не им, а мне. Запахнув поплотнее плащ, чтобы скрыть следы крови, я выскользнул наружу и нырнул в лабиринт узких, извилистых улочек, надеясь, что там буду менее заметен. Но в конечном счете мне все равно пришлось выйти на широкую дорогу, ведущую к южным воротам. Я старался не торопиться, ибо боялся привлечь внимание, хотя, с другой стороны, мне позарез нужно было успеть выйти до того, как барабаны забьют тревогу и ворота закроются.

Этот сигнал, повелевающий привратникам закрыть ворота, раздался, когда до распахнутых створ оставалось совсем недалеко. Тюк с индюшиными перьями я бросил, перед тем как ворвался в казарму, но на подпоясывавшей меня веревке висел мешочек с какао-бобами, служившими платежным средством в сем мире. Запустив туда руку, я выудил пригоршню бобов, бросил их наземь, а потом крикнул стражникам:

— Эй, взгляните! Кто-то рассыпал здесь бобы какао!

Караульные и прохожие принялись ползать по дороге, собирая бобы, что дало мне возможность проскочить за ворота за миг до того, как они захлопнулись.

Только через два часа после выхода из города я позволил себе сбавить шаг. Никаких признаков погони. Надвигалась война, и властям Теотиуакана было не до перебивших друг друга в пьяной драке стражников: их главной заботой стали вражеские войска.

Я не терял надежды догнать Иксчааль, будучи уверен, что она удалилась именно в этом направлении. Несколько раз я описывал ее попадавшимся навстречу путникам, спрашивая, не видел ли кто такую женщину. Увы, никто не видел. Исчезновение Иксчааль беспокоило меня: вдруг я опередил ее в своем стремлении поскорее покинуть город, а она осталась внутри, за закрытыми воротами?

Напоследок она успела крикнуть: «Помни о своей миссии!» По правде сказать, ничего другого мне и не оставалось. Но задача эта виделась все более трудновыполнимой. Мне предстояло преодолеть огромное расстояние, ничего не зная ни о землях, через которые пролегал мой путь, ни о живущих там людях. Хуже того, я уже добрался до земель, жители которых не говорили на науатль и ко мне, как к чужеземцу, относились с подозрением.

Посольский знак, врученный мне Кецалькоатлем, я спрятал под одежду. В обычных обстоятельствах, по словам оружейника, знак гарантировал бы мне безопасный проход по сему миру чуть ли не от края до края, но сейчас, когда Толлан вел войну на двух фронтах, а в самом городе знать плела заговоры против правителя, у соседей прибавилось дерзости и храбрости. А заодно и подозрительности по отношению к посланцам правителя, вдруг объявившимся в их владениях.

Чтобы не бросаться в глаза, я использовал способ маскировки, подсказанный Иксчааль: купил тюк с перьями индюков и уток, взвалил его на спину и под видом носильщика присоединился к каравану, двигавшемуся в нужном мне направлении. Груз мой был, с одной стороны, легким, а с другой — не столь ценным, чтобы привлечь нежелательное внимание со стороны как разбойников, так и корыстолюбивых сборщиков податей.

Продолжая свой путь, я все глаза проглядел, высматривая Иксчааль, и беспрерывно расспрашивал людей, не видел ли кто одинокую женщину. На сердце у меня лежал камень, ибо мне ее не хватало.

Но, несмотря ни на что, в глубине души я чувствовал, что Иксчааль в безопасности. Разве могла эта женщина, воплощение тайны и магии, оставить свою миссию незавершенной? Нет, нам определенно суждено встретиться снова.

Иксчааль научила меня многому и, самое главное, тому, что нельзя простому смертному любить богиню.

63

Чолула

Три неустанных дневных перехода привели меня к границе владений Теотиуакана, а дальше лежала страна ольмеков. Завоевав прибрежную полосу у Восточного моря, они распространили свою власть за горы, вплоть до великого плато Анауак.

Я миновал великую пирамиду Тлачиуальтепетль, увидев ее только с расстояния. С виду больше похожая на гору с плоской вершиной, чем на творение человеческих рук, в основании она была даже больше, чем грандиозная Пирамида Солнца в Теотиуакане, и почти такая же по высоте.[36]

Вечером, сидя у костра среди носильщиков, я пил октли и слушал сказителя, повествовавшего о том, как на равнине возле Чолулы выросла колоссальная пирамида.

— В Эпоху четвертого Солнца, еще до возникновения сего мира небесный свод поддерживали по углам четыре великие горы, — поведал он. — А еще до четвертого Солнца было три других Солнца. В конце каждой эпохи боги разрушали мир, насылая на него тьму, ураганы и пламя. Четвертое Солнце было эпохой Чальчиутликуэ, богини воды, ставшей супругой Тлалока, бога дождя, владыки морей, рек и озер. Когда он упрекнул жену в чрезмерном тщеславии, та разрыдалась и плакала пятьдесят два года, утопив мир в своих слезах.

В Эпоху четвертого Солнца мир населяли не люди, а гиганты. Когда Великий потоп положил конец их владычеству и самому их миру, семеро гигантов спаслись от наводнения, взобравшись на вершину горы и укрывшись в пещере, а к тому времени, когда они выбрались наружу, Кецалькоатль сотворил из собранных в преисподней костей утопленников людей и населил ими новый мир. Таким образом возродилась жизнь.

Позднее один из выживших гигантов, Кселуа, возблагодарил богов, воздвигнув возле Чолулы Великую пирамиду. Собрав десятки тысяч людей и выстроив их в цепочку, Кселуа приказал им передавать кирпичи из рук в руки, пока миллионы кирпичей не сложились в невероятных размеров храм. Пирамида росла и росла, но, когда боги поняли, что она может достичь небес, они послали на строителей небесный огонь, вынудив прекратить работу.

— Если люди пытаются вторгнуться во владения богов, они обречены, — завершил свой рассказ сказитель.

А я двинулся по истертой множеством ног носильщиков и воинов горной дороге, что вела к Восточному морю. Здесь, гораздо южнее Тахина, климат был жарким и влажным, а уж в это время года тем более. Дождь шел не переставая, и все вокруг было пропитано сыростью.

Я слышал, что дальше на юг лежат еще более жаркие края. А боги бурь, налетая на побережье, сметают с него целые города, уничтожают посевы и даже выкорчевывают леса.

Наконец я вышел к побережью, но до владений майя оставалось еще две недели опасного пути. Джунгли, лежавшие между владениями ольмеков и страной майя на юге, кишели воинственными дикими племенами, свирепыми и хищными, словно двуногие пантеры.

Иксчааль рассчитывала сесть на побережье на направлявшееся в земли майя купеческое судно, и я, во исполнение ее замысла, оплатил место на пироге, выдолбленной из цельного древесного ствола. Огромные деревья росли по берегам полноводных лесных рек. Их срубали выше по течению, сплавляли к морю и уже здесь выдалбливали каменными топорами. Никогда раньше мне не доводилось видеть подобных лесных колоссов.

Выйдя в море, пирога с десятью гребцами на борту тут же удалилась от берега на такое расстояние, что он пропал из виду. Это было сделано для того, чтобы избежать рифов и мелей и, если налетит шторм, нас не разбило о прибрежные скалы, но едва береговая линия оказалась за пределами видимости, морские демоны вселились в мое тело, изводя тошнотой и головокружением.

Раньше я не только не бывал на таких водных просторах, но и не видел ничего подобного. Восточное море казалось мне безбрежным, но я-то знал, что оно заканчивается у пещеры бога Солнца. На рассвете, выплывая оттуда, он озарял горизонт, потом, верша дневной путь, заливал светом всю землю, а на закате удалялся в пещеру через западный вход. Мы беседовали обо всем этом с купцом, когда я вообще был в состоянии беседовать, то есть когда меня не выворачивало за борт.

Ай-йо… Я пожертвовал бы Тлалоку первенца, лишь бы он избавил меня от морской болезни.

Хозяин пироги, средних лет мужчина с широким, квадратным лицом и завязанными в хвост черными волосами, был видавшим виды путешественником и прекрасным рассказчиком.

Он вел торговлю резиновыми изделиями, которые ремесленники делали для него из древесного молока Плачущей женщины, добывавшегося на побережье близ Тахина. Жрецы и состоятельные богомольцы сжигали небольшие поделки в храмах, рассчитывая ублажить богов. Я подумывал о том, не попросить ли его принести жертву, выбросив за борт одну из своих кукол, — ради моего исцеления.

Разумеется, простой носильщик не мог бы оплатить проезд на судне, поэтому я сказал купцу, будто мой хозяин послал меня на юг, чтобы выяснить, есть ли там перспектива сбыта обсидиановых зеркал. Купец дал мне множество советов и предупредил о трудностях, с которыми я могу столкнуться в землях майя.

— Язык у них совсем не похож на твой, но с тамошними торговцами ты говорить сможешь. Большинство из них, во всяком случае в городах, знают науатль, поскольку это основной язык торговли сего мира. Странствуя по стране майя, ты повсюду увидишь свидетельства того, что они утратили благоволение богов. Я слышал, правитель Кецалькоатль тоже лишился милости божественных сил и Толлан сейчас переживает голодные времена.

— Неужели боги до сих пор карают майя? — спросил я.

Мне рассказывали о них немало, однако этот человек торговал с майя всю жизнь.

— Да, майя ныне в полном упадке.

— А какие напасти насылают на них боги?

— Бог Солнца иссушил их землю, в то время как бог дождя отвратил от нее свой лик. Хотя с моря налетают бури и гигантские волны, сметающие с лица земли поля, леса и целые города, но потом дожди прекращаются и солнце палит так, что земля начинает трескаться под ногами.

Но если остальные боги разоряют землю, то Владыки Смерти буйствуют среди людей. Болезни, голод и нескончаемые войны опустошают целые города.

— Зачем же эти майя, если все у них так плохо, добавляют себе невзгод, ведя войны?

— Потому и воюют, что все так плохо. Войны позволяют направить ненависть народа на соседей, отвлекая внимание от неспособности правителей справиться с бедствиями.

Купец рассказал мне, что многие дороги держат под контролем разбойники, главы поселений или местные военные вожди, и, с его точки зрения, особой разницы между обычными грабители и представителями законной власти не было.

— Все они взимают с путников незаконные поборы, а дороги между тем приходят в упадок, что затрудняет торговлю между побережьем и большими городами в глубине суши. Когда-то их связывали с морем широкие, ровные дороги, по которым потоком двигались караваны носильщиков, но все это в далеком прошлом. Сейчас торговля захирела, ибо нелегко доставлять товары по бездорожью. — Он покачал передо мной пальцем. — Ты сам все увидишь и во всем убедишься. Боги карают их. И тебя тоже покарают, если свяжешься с этими разбойниками.

64

Городок на побережье страны майя, называвшийся Хайна, был разделен приливным болотом на две части. Во время прилива низина затапливалась, отрезая прибрежную часть поселения от материка. На этом приливном острове находилось множество старых захоронений представителей местной знати.

— Их хоронили здесь, — сказал купец, — потому что верили, будто из-за близости к морю они попадут в пещеру бога Солнца, а не в вечную тьму Шибальба.

Так здесь, на юге, называли потусторонний мир Миктлантекутли.

Благодаря прибрежному положению Хайны отсюда начиналась главная торговая дорога, что вела во внутренние земли.

— В былые времена путь от Хайны до Ушмаля занимал два дня. Но теперь он может оказаться для тебя путем в вечность, если ты нарвешься на жестоких разбойников или кровожадных жрецов, что отлавливают путников для жертвоприношений, — продолжил купец.

Несколько торговцев, говоривших на науатль, предложили мне присоединиться к каравану, достаточно большому, чтобы нанять охрану и заплатить неизбежные взятки. Однако этот еженедельный караван отбывал только через пять дней, а ждать так долго я не мог. Поэтому мне пришлось снова нарядиться носильщиком и взвалить на плечи груз, который не должен был возбудить алчность грабителей.

Ай-йо… Оказалось, что в здешних краях перья индюков и уток ценятся довольно высоко, так что для этого отрезка пути подобный груз не годился.

Стоимость груза определяла и цену, которую приходилось платить за вход в город и проживание. Взятки повсюду требовали исходя из стоимости товара, а тех, кто не мог удовлетворить аппетиты вымогателей, изгоняли прочь, отходив дубинками и кнутами.

Когда рядом со мной неожиданно появился нищий, я испуганно отшатнулся. Большую часть его лица скрывала похожая на череп маска Ax-Пуча, у майя — бога смерти. На открытых частях тела нищего гноились отвратительные язвы, на шее болталась дохлая сова.

Я уже заметил, что караульные шарахаются от пораженных недугами бродяг, опасаясь, что демоны болезней перескочат на их тела, и даже боятся трогать все, к чему прикасались недужные. Беспокоить хворых здесь, как и везде в сем мире, остерегались, ибо считали, что боги, в своем странном видении событий, могут счесть это оскорблением. И то сказать, не будь богам угодно, чтобы эти люди болели, они бы уже были мертвы.

Нищий усмехнулся мне, скривив покрытые болячками губы:

— Я покажу тебе путь.

Он говорил низким, хриплым шепотом.

— Какой еще путь, куда?

— Путь к Волшебнику.

Я последовал за бродягой, который двинулся через рынок, прихватив по пути какой-то фрукт. Торговец заорал, но сделать ничего не посмел.

Нищий ни разу не оглянулся, чтобы проверить, иду ли я за ним. Охваченный нетерпением и не понимая, что за игру он ведет, я ускорил шаг и догнал его.

— Тебя послала Иксчааль? — спросил я.

Не обращая на меня внимания, он цапнул лепешку с лотка торговки, завернул в нее перец, прихваченный с другого прилавка. Продавцов это, конечно, не обрадовало, однако никто не попытался его остановить.

— Тебя послала Иксчааль? — снова спросил я.

Он повернулся ко мне спиной и побрел дальше.

Я последовал за ним с рыночной площади до городской окраины, где мы перешли с главной улицы на торговую дорогу, ведущую из города. Путников на ней было меньше, а дома по сторонам выглядели еще более обшарпанными, многие пустовали.

Заброшенные дома меня удивляли: Теотиуакан тоже считался лишившимся благоволения богов, но здания там еще не превратились в развалины. Боюсь, в Теотиуакане я воочию убедился, что бывает с цивилизацией, теряющей волю к жизни.

Подойдя к заброшенному сараю, нищий нырнул внутрь, оставив дверь за собой открытой. Я замешкался у входа, но потом извлек из сумки короткий боевой топор и, подойдя к двери, осторожно переступил порог. А внутри вскинул оружие, готовый отразить нападение.

Но нападать было некому, там никого не было.

На полу у моих ног лежали рваные лохмотья нищего. Рядом стоял глиняный горшочек с ягодным соком. Тут же, глядя на меня мертвыми глазами, лежала и сова. Я поднял лохмотья и поразился тому, что, несмотря на грязный вид нищего, от них повеяло тем чувственным цветочным запахом, что исходил от Иксчааль.

65

Я вышел из Хайны по дороге, что должна была привести меня в Ушмаль. На мне была одежда нищего и пугающая маска бога смерти, а язвы и нарыв, весьма правдоподобные, удалось изобразить с помощью ягодного сока. На шее на веревке из сизаля болталась мертвая сова.

«Я покажу тебе путь, — прохрипел нищий. — Путь к Волшебнику».

Вспоминая каждое движение «бродяги», сказанные им слова, запах его одежды, я все больше утверждался в той мысли, что это была Иксчааль, и проклинал себя за тупость.

Стражники, собиравшие мзду со всех, входивших в город и покидавших его, при моем приближении расступились, и, хотя я ловил на себе их злобные взгляды, ни у кого не хватило смелости потребовать с меня плату или пустить в ход дубинки, на удары которыми они обычно не скупились. Меня пропустили, освободив широкий проход.

Маскировка оказалась удачной, потому что я сыграл на страхе, присущем каждому, — страхе смерти.

Крик совы предвещал кончину: когда люди, услышав его, оборачивались, они видели перед собой жуткий скелет — Ах-Пуч стоял за ними. Он хватал их своими когтистыми лапами и волок в преисподнюю, где властвовал над славившимся пронизывающим холодом девятым уровнем.

Ай-йо… Я и сам смертельно боялся обидеть это безжалостное божество, но убеждал себя, что угождаю ему, лишний раз внушая людям страх перед ним. И надеялся, что у бога смерти полно других хлопот и ему нет дела до ничтожного щенка из племени людей-псов.

Местность за городскими стенами была столь же унылой, как и настроение в городе. Иссохшие поля почти не давали урожая, сельские поселения пустели, а оставшиеся, убого выглядевшие жители, завидев меня, прятались по домам.

Эта мрачная, угрюмая атмосфера породила во мне нестерпимое желание оказаться в блистательном Толлане. С Иксчааль в объятиях.

66

В дневном переходе от Хайны, опечаленный и разозленный всем тем, что видел по дороге, я отказался от образа Владыки Смерти, зато вытащил боевой топор и открыто повесил его на пояс — в качестве предостережения возможным грабителям. Должно быть, предупреждение оказалось действенным, во всяком случае, разбойники меня пока не трогали, да и честные люди старались держаться подальше.

Страна майя, прародина цивилизации сего мира, ныне не только не являлась цветущим краем, но и, похоже, катилась прямиком в преисподнюю, назови ее хоть Миктлантекутли, хоть Шибальба. И это при том, что большая часть тех сокровищ разума и искусства, которые столь старательно собирал у себя в Толлане правитель Кецалькоатль, призывавший ко двору лучших художников и ремесленников, писцов, ученых, звездочетов, лекарей и зодчих, была позаимствована именно у их создателей, у майя. Увы, разоряемый религиозным нетерпением, тиранией властей и хозяйственным упадком, их мир уничтожал себя прямо у меня на глазах.

Цивилизация, записавшая в изготовленных из прекрасной бумаги книгах не только летопись времени своего величия, но и историю четырех минувших эпох, ныне даже собственную историю сберегала лишь в пересказах сельских сказителей, так называемых Помнящих Историю. Там, где прежде просвещенные лекари пользовали больных на основе канонов врачебной науки, невежественные шаманы выдавали за лечебные снадобья сгнившие крысиные глаза или протухший змеиный яд — то, что гораздо чаще доводило людей до смерти, чем приносило им исцеление. Хвори буквально выкашивали этот некогда здоровый и трудолюбивый народ. Люди покидали города, поскольку окрестные поля уже не могли прокормить их, торговля замирала.

Дороги, а следом за ними и заброшенные поселения поглощали джунгли. Величественные дворцы постепенно разваливались, яркие краски на городских стенах выцветали и шелушились, изваяния, на создание которых порой уходила целая жизнь скульптора, разрушались.

Казалось, будто разрушаются сами люди.

Великая цивилизация пришла в полный упадок.[37]

Но хуже всего было то, что во всем, происходящем с майя, я видел предзнаменование тех невзгод и бедствий, что ждали в будущем Толлан.

Если восторжествует путь, предпочитаемый жрецами и племенем людей-псов.

По странной причуде богов великая цивилизация майя неуклонно хирела в то самое время, когда примитивное племя людей-псов столь же неуклонно набиралось сил.

Разница между тольтеками, майя и ацтеками заключалась в том, что мои собратья-ацтеки смертельно завидовали благополучию соседей, в то время как сами спали на голой земле и доедали то, что оставалось после стервятников. И сейчас их алчные волчьи глаза были устремлены к самой желанной добыче сего мира, к великому городу Толлану.

Ай-йо… Мир вокруг меня становился все более нездоровым и опасным.

А потом я увидел Иксчааль.

67

Ближе к вечеру, за час пути до Ушмаля, среди заброшенных, зараставших лесом полей, некогда обеспечивавших город маисом и бобами, я увидел Иксчааль. Она с безмятежным видом ждала меня под деревом саподилла.[38]

Я усилием воли подавил порыв броситься к ней бегом и даже согнал с лица облегченную улыбку. Я столько времени мучился, не спал ночами, переживая из-за ее судьбы, выспрашивал о ней, пытался искать ее во время своих опасных скитаний, когда стоило бы не высматривать женщину, а оберегать собственную жизнь.

Конечно, я уже понимал, что не могу по-настоящему владеть ею, это было бы то же самое, что обладать ветрами и водами Кецалькоатля. Но рядом с ней мне было уютнее. Она нравилась мне.

Подойдя к ней, под сень тенистого дерева, я поставил наземь котомку с моими припасами и оружием и сел. Иксчааль протянула мне глиняную чашку холодного фруктового сока. Я пил его, глядя на нее поверх обода.

Наконец, не в силах больше сдерживаться, я спросил:

— Это ты была там, в Хайне, в нищенских лохмотьях?

— Когда я увидела, как ты болтаешься с идиотским видом по рынку, мне подумалось, что лучше бы тебе оттуда убраться, да поскорее. Рано или поздно ты привлек бы внимание воинов или стражников правителя Хайны, и они под пытками выведали бы у тебя все твои планы.

— Но почему ты не открылась мне сразу? Почему бы нам было не путешествовать дальше вместе?

— После того как мы разделились в Теотиуакане, я решила, что для тебя будет безопаснее путешествовать в одиночку. Почти все путники на дорогах — это мужчины. А как только среди них появляется пара, мужчина и женщина, это сразу привлекает внимание и вызывает подозрения.

— А что случилось в Теотиуакане?

— Как только я оказалась в казарме, командир заявил, что желает насладиться мною первым, и увел меня в комнату. Едва он закрыл за собой дверь, я вырубила его и бежала через окно.

— И покинула город без меня.

— Я боялась отстать от тебя. Думала, что ты послушался меня и ушел, не задерживаясь.

Иксчааль держалась так, будто ничего особенного не произошло, словно мы не были разлучены ужасными обстоятельствами, а просто встретились на дороге после недолгой, случайной разлуки.

— Мы двинемся, когда стемнеет, — сказала она.

— А что тогда будет, когда стемнеет?

— Тебе все скажут Стражи.

— Знаешь, я уже устал от…

— Это твой долг по праву рождения.

— Расскажи мне о моей матери.

— Ты должен заслужить ответы.

— Заслужить? Я пересек чуть ли не весь сей мир из конца в конец, отбиваясь от убийц, жаждавших вырезать мою печень и скормить собакам. Что еще, спрашивается, мне нужно сделать, чтобы заслужить твое доверие? Может, только моя смерть способна убедить тебя и Стражей, что я его достоин?

Она, как мне показалось, глубоко задумалась, а потом кивнула.

— Пожалуй — для начала.

Когда стемнело, Иксчааль вывела меня на лесную тропинку.

Мне не больно-то нравилось брести в темноте по чащобе. В ночи властвовал ягуар, самое свирепое существо сего мира, убивавшее одним укусом. Весивший больше троих взрослых мужчин, этот зверь наводил смертный ужас своим громовым адским ревом, он мог подкрадываться неслышно, как тень, и нападать внезапно.

— Было бы неплохо, если бы нас защитили твои Ночные Владыки, — обращаясь к ней, проворчал я.

Помимо перспективы быть съеденным ягуаром ночь в джунглях сулила и другие «приятные» возможности: укус ядовитой змеи или смертельные, холодные объятия анаконды.

Куда она меня ведет, Иксчааль говорить отказывалась.

Ай-йо… Вот это-то меня и не удивляло.

Я мог ожидать того, что встреча состоится в каком-нибудь большом святилище, как то было в Тахине, когда Иксчааль привела меня в храм в тамошнем Церемониальном центре. Но на сей раз мы покинули город и направились на восток, в холмы, среди которых в призрачном лунном свете маячила небольшая храмовая пирамида.

Стражи находились там, восседая бок о бок на установленных на вершине тронах. Выглядели они подобно богам.

Или демонам.

Следуя за Иксчааль, я поднялся по ступеням и предстал пред тремя жрецами.

Только уже на вершине я осознал, что держу свой боевой топор в руке, готовый к удару. Во мне клокотал гнев. Они заставили меня пересечь весь сей мир, в то время как по пятам за мной неотступно следовали убийцы, и при этом отказывались сообщить мне, зачем нужны мои поиски и что я вообще ищу.

— Что я ищу? — прозвучал мой вопрос.

— Темный Разлом.

Мой взгляд поднялся к небу.

— Он там, где всегда, на своем месте.

И то сказать, преддверие пути в преисподнюю Миктлантекутли пребывало там, где и предполагалось.

— Ты не туда смотришь, — изрек Страж.

— А куда мне смотреть?

— Оглянись.

Я так и сделал. Позади, вдалеке, находился Ушмаль. Город был погружен во тьму, и лишь большую пирамиду и Церемониальный центр освещали сотни факелов. Даже с такого расстояния, когда люди на пирамиде казались чуть ли не муравьями, мне было совсем нетрудно понять, что там происходит. Храмовые жрецы работали без устали — отрезали головы, вырывали сердца, проливали кровь, дабы насытить богов.

— Это там, — промолвил Страж.

— Что там? — не понял я.

— Темный Разлом.

— Темный Разлом в Обители Волшебника, — сказал я, повторив фразу, засевшую в моем сознании.

Страж кивнул.

— Великая пирамида Ушмаля — это и есть Обитель Волшебника.

— Обитель Волшебника — это пирамида? — вырвалось у меня.

— Я объясню, — шепнула Иксчааль.

— Твоя мать Икслум была Хранительницей Темного Разлома, — произнес Страж. — С ее уходом эта обязанность ложится на тебя.

Я машинально потрогал отметины на своем животе.

— Да, — снова кивнул Страж. — Звездочет запечатлел Темный Разлом на твоем теле, чтобы мы могли узнать тебя, когда она уйдет.

— Что стало с моей матерью?

— Время ответов на такие вопросы наступит позже. Ты здесь для того, чтобы принять на хранение Темный Разлом.

— Да что это такое, Темный Разлом?

— Это кодекс. Для сбережения коего ты и был рожден.

— Книга? Темный Разлом — это книга?

— Книга Судеб.

— Книга Судеб? — покачал головой я.

Книга Судеб представляла собой 260-дневный календарь, использовавшийся для предсказания человеческих судеб. Ни о какой другой Книге Судеб мне известно не было.

Страж поднял руку, предваряя множество вопросов, которые я хотел задать.

— Твой долг — оберегать книгу.

— Это опасно?

— Да. В Ушмале нет более ни власти, способной поддерживать порядок, ни верховного жреца, угодного богам. Город погружен в хаос. На улицах властвуют фанатичные жрецы, банды грабителей и безумные толпы. Ты должен спасти кодекс и сберечь его для будущего. Он помедлил, глядя на меня. — Вот почему ты был рожден, вот почему ты — Хранитель Слова. Сейчас, когда кодекс в опасности, только ты можешь его спасти.

— Много ли воинов вы сможете выделить мне в помощь? — спросил я.

Стражи промолчали.

— А если у меня не получится?

— Ты отправишься в Шибальба.

Ай-йо… Шибальба — так майя называли преисподнюю Миктлантекутли.

68

Ушмаль

В город мы с Иксчааль вступили в обличье нищих, но нельзя сказать, что это так уж нас выделяло. Царившие в городе хаос и насилие побуждали людей одеваться и выглядеть бедно, чтобы не привлекать внимания стяжателей. Однако даже в условиях полного упадка и разложения былое величие майя давало о себе знать. Здесь до сих пор ощущался творческий дух предков нынешних майя и величие их древней, славной истории. Проходя мимо великолепных монументов, громадных дворцов, искусно построенных и украшенных зданий, я не мог не восхищаться изумительным мастерством зодчих, ваятелей и резчиков по камню. Поразительно, но деяния героев майя, их правителей и богов нередко были не нарисованы, а высечены в твердом камне в виде рельефов. Ощущение было такое, будто я оказался рядом с богами… с которыми, наверное, и имели дело древние майя.

— Это самый великолепный из городов майя? — спросил я у Иксчааль.

— Есть и другие, — покачала головой она, — столь же поражающие воображение. Майя создали великую цивилизацию, занимавшую территорию не меньше, чем нынешние великие северные державы. В период расцвета Ушмаль да и иные города страны майя превосходили богатством и блеском нынешний Толлан. Но когда боги отвернулись от них и началось угасание, люди покинули многие города, которые со временем обратились в руины. Ушмаль устоял, но ныне и он движется к разрухе.

— Боюсь, что, глядя на Ушмаль, вижу будущее Толлана, — сказал я.

— Я тоже, — отозвалась она.

Однако слишком большого сходства между двумя городами не наблюдалось, по крайней мере на сегодняшний день. Столица тольтеков пока представляла собой сверкающий, великолепно отполированный и ограненный драгоценный камень, в то время как город майя попросту умирал. Но с другой стороны, здесь все еще веяло величием прошлого и казалось, что этот дух сохранится даже после того, как от Толлана останутся одни развалины.

— Силен тот правитель, который сохраняет контроль над городом в трудные времена, — через некоторое время произнес я.

— Увы, когда в Ушмале настали темные времена, правитель был убит. После его смерти многие покинули город, но бежать могли далеко не все. Беднякам было просто некуда, а кое-кому, буянам, грабителям, да и некоторым военным вождям, все это оказалось только на руку. Теперь не разобрать, где разбойники, а где воины: чем наглее и кровожаднее шайка, тем больший успех ей сопутствует. Некоторые банды захватили те или иные городские кварталы, но в нынешней ситуации важнее держать в руках не территорию, а ресурсы. Зернохранилища, источники воды, городской арсенал, священный храм, обеспечивающий доступ к богам, — вот что дает настоящую силу и власть, а не улицы и дома. Некоторые шайки еще цепляются за кварталы, но их дни сочтены.

Несметное количество изображений бога дождя Чака, с человеческим телом, но клыкастого и покрытого змеиной чешуей, указывало на то, какое значение имела для местных жителей вода. Вооруженный топором из молний, этот бог производил гром и проливал на землю дождь, сотрясая своим оружием тучи.

— Чак был столь же скуп на воду на юге, как ныне Тлалок в Толлане, — сказала Иксчааль. Она пояснила, что, несмотря на обильную тропическую растительность, почва здесь, во владениях майя, в отличие от многих иных земель, отторгает воду. — Испокон веков вода здесь скапливалась в выложенных камнем природных колодцах, называемых сенотами. Почва здешняя воды не удерживает, но обильные ливни наполняли подземные резервуары. Города строились вокруг больших сенотов, селения возникали близ маленьких. Как и многие другие, сеноты Ушмаля почти высохли. Воды едва хватает для того небольшого населения, которое еще осталось в городе.

Я тут подумал о Толлане и тамошней засухе.

— Так что же, державы майя пришли в упадок из-за того, что бог дождя лишил их воды?

— В некоторых землях не хватало воды, в некоторых — пищи, — покачала головой Иксчааль, — на одни обрушивались болезни, другие терзали войны. Общим для всех было одно — упадок.

— Но чем он был вызван?

— Тем, что их оставили боги.

Иксчааль привела меня в самое сердце города, туда, где находились его главные святыни. Стоя перед высокой пирамидой, я ощущал исходящий от нее дух тайны и волшебства — того же рода, что исходил от самой Иксчааль.

— Обитель Волшебника, — сказала моя спутница. — Обойди весь сей мир, другой такой пирамиды нет.

Все священные пирамиды, которые мне до сих пор доводилось видеть, имели широкое четырехугольное основание и постепенно сужались к плоской вершине. Обитель Волшебника в основании была овальной и формой отчасти походила на яйцо. Это, подобное яйцу, строение было уже, чем обычная пирамида, и не ступенчатым, а гладким до самого верха. Иксчааль поведала мне о том, что сей необычной формы храм был задуман и построен карликом.

Однажды бездетная старушка нашла яйцо, которое отнесла домой и бережно хранила до тех пор, пока из него не вылупился младенец. Шли годы, младенец стал взрослым, только вот роста был очень маленького. Правда, силища у карлика была огромная, совсем не по росту. Поощряемый вырастившей его старухой, карлик предложил помериться силой тогдашнему правителю Ушмаля и взял над ним верх. Обиженный правитель приказал карлику, раз он такой сильный, за ночь построить храм, а когда поутру проснулся, над городом высилась эта необычная пирамида.

— Карлик был богом, — догадался я.

— Да, поэтому все и называли его Волшебником. А некоторые говорят, что он был упавшей с неба звездой.

Так все было или иначе, но Обитель Волшебника и впрямь представляла собой выдающееся достижение. Строений подобной формы не встречалось нигде, и мне было понятно, почему люди приписывали ему звездное происхождение.

Однако имелось и нечто, роднившее его со всеми прочими виденными мною пирамидами, — кровь. Кровь пятнала ступени, заполняла угловые бассейны и, переливаясь через края, стекала по гладким склонам.

Ай-йо… Мне сразу же вспомнилось обнаженное тело, истекающее кровью после отсечения головы.

Стражи верховного жреца храма в рваной, заляпанной кровью одежде сидели на корточках у подножия и соревновались в меткости, швыряя в чан человеческие кости. Некоторые пятна крови были совсем свежими.

— Как давно хранится кодекс в Обители Волшебника? — поинтересовался я.

— Обитель построили над другой пирамидой, обычной формы, которая, в свою очередь, была воздвигнута поверх еще одной, сооруженной гораздо раньше. Но кодекс Темного Разлома древнее, чем первая пирамида, древнее самого Ушмаля. Там, внутри, имеется лабиринт тоннелей, уходящих так глубоко под землю, что некоторые верят, будто один из них ведет прямиком в Шибальба. И кодекс хранили именно там, в глубочайшем тоннеле, в такой близости от преисподней, какая только достижима для живого существа.

— Так что же, выходит, кодекс находится в потустороннем мире?

— Он находится у тебя под ногами.

Я посмотрел под ноги и только сейчас понял, что стою на крыше сенота, подземного резервуара, где хранились городские запасы воды. Крыша находилась почти на одном уровне с мостовой и выделялась лишь тем, что была украшена резьбой по камню, повествующей о деяниях бога воды Чака. По моим прикидкам, она имела около сорока шагов в поперечнике, так что сенот имел внушительный размер.

У ведущего вниз отверстия стояли караульные, выглядевшие такими же оборванцами, как и стражники верховного жреца. Правда, одежда караульных у сенота не была испачкана в крови, и, приглядевшись, можно было догадаться, что их лохмотья когда-то были облачением личной стражи правителя.

— Так ты говоришь, что кодекс в сеноте? — уточнил я.

— Да. Я уже рассказывала тебе, что, когда город был покинут всеми, кроме бедняков, проходимцев и грабителей, здесь разразилась настоящая война за оставшиеся жизненные ресурсы. Вожак шайки, захватившей контроль над сенотом, именовал себя Владыка Чак, Властелин Воды.

Я мог бы об этом догадаться.

— До этого Владыка Чак был рабом правителя и исполнял обязанности стражника, а скорее пыточных дел мастера. Когда правителя не стало, бывший раб собрал вокруг себя оставшихся воинов и захватил контроль над водой.

— У него было большое войско? — спросил я, понимая, сколь важна вода, и какой отчаянной, надо думать, была схватка.

— У него есть сильное оружие, не позволяющее другим алчным шайкам попытаться отбить сенот.

— Какое оружие? Он что, объявил, будто обладает тем самым жезлом из молний, которым его небесный тезка сотрясает тучи?

— Нет, все гораздо проще. Он подвесил над водой в сизалевом мешке большой сосуд со смертельным ядом.

Я застонал от негодования. Вот уж действительно сильное и подлое оружие. Никто не решался напасть на него, ибо тогда сенот был бы отравлен и всем этим двуногим крысам и змеям, что оставались в городе, пришлось бы убираться неведомо куда.

С помощью воды он держал весь Ушмаль в заложниках.

— А как к нему попал кодекс?

— После того как город остался без правителя и верховного жреца, Владыка Чак ворвался в храм, думая, что, обладая святилищем, сумеет упросить богов даровать ему верховную власть над всем городом. Этого не случилось, из храма его выбили, однако, отступая к сеноту, он прихватил с собой все, что счел ценным. И кодекс в том числе.

— А вы пытались выкупить у него книгу?

— Нет, потому что сначала попробовали выкупить другие похищенные реликвии, чтобы выяснить, можно ли иметь с ним дело. Но он, получив запрошенную цену, тут же начинал требовать в десять раз больше. Торговаться с ним можно месяцами, так и не добившись результата. Кроме того, ему известно, что это священная книга. А стало быть, даже если бы мы и договорились, он все равно попытался бы или убить, или обмануть нас.

— Ну и как же нам тогда заполучить от него кодекс? — спросил я.

— А вот это уж решать Хранителю, — прозвучал ответ.

69

Как попасть в сенот, ставший хранилищем кодекса, избежав при этом столкновения с Владыкой Чаком и его кровожадными головорезами, служившими когда-то придворными палачами, было задачей, достойной самого Кецалькоатля, божественного покровителя не только наук, но и приключений.

Или щенка койота, выросшего среди диких ацтеков, прирожденных убийц и грабителей.

— Октли, — сказал я.

— Октли? Ты никак задумал выторговать священную реликвию за кувшин пойла? Ты сумасшедший?

— Иксчааль, в храмах, или где там еще, вас, Стражей, готовят, учат, надо думать, многому, но не всему. Уверен, мне известно, как сторговать кодекс у Владыки Чака.

— И как же?

Я взглянул ей в глаза.

— Сейчас ты увидишь, как я творю волшебство.

Купив несколько сосудов октли у торговца на площади, я нанял его охранников, чтобы отнесли сосуды к сеноту. Конечно, торговец попытался подсунуть мне разбавленное пойло, но мигом отказался от этого, когда я дал ему кусок нефрита, стоимость которого в несколько раз превосходила цену всего его товара.

— Мне нужен чистейший октли, один запах которого способен опьянить бога.

Он предложил мне отведать глоток. Ай-йо! Вот это напиток! У меня аж глаза на лоб полезли.

Когда мы с Иксчааль предстали перед караульными у сенота, те мигом сообразили, что напиток предназначен для них в качестве взятки, хоть и не знали пока за что.

— Отнеси это Владыке Чаку, — попросил я начальника стражи, вручив ему отполированный до блеска, усыпанный самоцветами обсидиановый кинжал.

— У Владыки Чака уже есть кинжал, — воззрился на меня злобными, жадными глазами стражник. Он с удовольствием засадил бы кинжал в меня.

— Посмей только не выполнить, что я сказал, и он этим кинжалом отхватит тебе яйца. Этот клинок — дар от правящего дом Толлана. Его посылает Владыке Чаку лично правитель Кецалькоатль.

При упоминании правителя блистательного Толлана стражник выпучил глаза. Но я видел, что еще больше ему захотелось присвоить дорогостоящий нож.

— Немедленно отнеси кинжал Владыке Чаку! — рявкнул я. — Иначе он им же тебя и освежует! — Когда стражник неохотно направился к ведущей вниз лестнице, я вдогонку добавил: — И скажи Владыке Чаку, что у меня есть для него и другой дар, нечто еще более ценное.

Иксчааль воззрилась на меня, и я подавил усмешку. Мне нравилось держать ее в неведении, заставляя строить догадки, что она так часто проделывала со мной. Но хотелось верить, это не доведет нас до погибели.

Стражник удалился вниз по лестнице, а я отвел Иксчааль в сторонку.

— Куда мы идем? — удивилась она.

— Просто отойдем, чтобы не мешать стражникам и здесь, и внизу заливать в глотки октли.

Будучи умелым бойцом, Иксчааль прекрасно знала, что опьянение ухудшает реакцию и мешает верно нацелить удар, и в схватке трезвый противник получает над пьяным неоспоримое преимущество. Не говоря уж о том, что к пьяному часовому легче подобраться и оглушить его неожиданным ударом.

— С чего ты взял, будто кинжал произведет на Чака впечатление? У него наверняка есть кинжалы.

— Не такие, как этот. Его дал мне сам правитель. Как и у моего меча, у него обсидиановое лезвие исключительной работы: оружейники Толлана делают кинжалы только для правящего дома и высшей знати. Чак сразу поймет, что это не простой клинок.

Вернувшийся стражник велел нам следовать за ним вниз. Его помутневшие глаза и раскрасневшееся лицо сказали мне, что он успел приложиться к октли. Поспевая за стражником, мы спустились на четыре уровня по пролетам освещенной факелами каменной лестницы, после чего оказались на узком выступе, что шел вдоль бассейна с водой. Мне сразу бросился в глаза подвешенный над водой сизалевый мешок с ядом, от которого тянулась веревка. Ее конец шел к человеку, который восседал, как на троне, на явно принадлежавшем раньше кому-то из знати кресле, — и этому человеку хватило бы одного взмаха ножа, чтобы перерезать веревку и отравить воду.

Мы прошли по уступу и остановились перед троном. Двое стражников находились позади нас, двое слева, спиной к воде, а перед нами восседал Владыка Чак.

Он оказался ниже ростом, чем я представлял: при виде его первая моя мысль была о карлике, воздвигнувшем Обитель Волшебника. Но нет, карликом он, конечно, не был, хотя почти на голову уступал в росте Иксчааль и, наверное, едва достигал макушкой мне до плеча. Зато он был мускулист и широкоплеч, кожу, наряду с татуировками, покрывали заработанные в боях шрамы.

То был опытный, многое повидавший боец, справиться с которым не так-то просто. Но нога у него была в повязке, видно из-за раны или травмы. Вокруг трона громоздилась добыча, захваченная при налетах на дворец, храм и иные места. Книга среди всего этого богатства была всего одна: кодекс, обернутый в оленью кожу.

Я переглянулся с Иксчааль и по глазам ее понял, что это и есть Откровение Темного Разлома.

— Я собираюсь тебя убить, — произнес, не шевельнувшись на своем кресле, Владыка Чак.

Это заявление ответа не требовало. Я ждал следующего, более обнадеживающего.

— Или, может быть, не убью, если ты меня порадуешь.

— А что может тебя порадовать?

— Твоя кровь. Желательно, вся. Сегодня я еще не приносил жертв богам. Кроме того, кровью майя они уже пресытились, а вот кровь тольтека, думаю, будет им в радость.

— Моя кровь предназначается моим собственным богам, да и то в количествах, которые я проливаю сам.

— Твои тольтекские боги сплошь шлюхи. — Чак бросил на меня злобный взгляд. — Даже те из них, кто мужского рода, продавали свои тела другим богам. — Он поднял перед собой кинжал. — Ну и что еще ты украл у тольтекского правителя?

— У меня есть и другое тольтекское оружие. Прекрасной работы, из лучшего обсидиана.

Чак поджал губы и кивнул, проводя пальцем по режущему краю клинка.

— Даже правитель Ушмаля не имел подобного кинжала. Почему ты принес его мне?

— Желая предложить дружескую сделку, — пожал плечами я. — Даю тебе что-то свое, а получаю что-то твое.

— Ну, от меня ты не получишь ничего, кроме мучений. Правда, если твои подношения мне понравятся, я, пожалуй, подарю тебе взамен быструю смерть. Я люблю оружие из хорошего обсидиана.

— А мне нужен кодекс, что лежит справа от тебя.

Чак уставился на меня и некоторое время молчал.

— Он, должно быть, очень ценный.

— Не очень, — покачал головой я, — ведь с его помощью ты не раздобудешь еды и не убьешь своих врагов. Но это священная реликвия, и боги гневаются из-за того, что она оказалась в неподобающих руках. Я отнесу книгу в храм, чтобы жрецы позаботились о ней.

— Жрецы? — неожиданно расхохотался Чак. — Да мы перебили их всех — я имею в виду настоящих жрецов. Нынешний верховный жрец храма раньше отвечал за чистоту ночного горшка правителя.

— Еще раз говорю, я пришел сюда ради сделки. Дай мне книгу, и я дам тебе то, что для тебя важнее всего в мире.

— Что?

Чак еще произносил это слово, а я уже разворачивался, как и Иксчааль рядом со мной. Боевой топор на коротком древке вылетел из-под моего плаща, ударив ближайшего ко мне стражника по голове. При этом я сознательно нанес удар обухом, так, чтобы топор не застрял в черепе, а сбил противника с ног и заставил упасть в воду. Тем же смертоносным движением я обезглавил воина, стоявшего с ним рядом.

Бок о бок со мной, Иксчааль, крутанувшись, словно ей придали быстроты боги, пронзила кинжалом горло караульному, стоявшему позади ее.

Четвертый стражник успел отступить на шаг, оказавшись за пределами ее досягаемости, и вскинул топор, но Иксчааль метнула кинжал с такой силой, что он вонзился ему в горло по рукоять. Стражник пошатнулся, но еще не успел упасть, когда она подскочила к нему и вытащила кинжал.

Теперь мы были вдвоем против одного Владыки Чака. Он пытался встать, но не мог опираться на поврежденную ногу.

— Было у меня намерение обменять твою жизнь на кодекс, — сказал я, — но теперь вынужден забрать ее, потому что ты оскорбил моих богов.

Чак сделал отчаянный выпад, целя мне в живот, но я, отмахнувшись топором, отрубил ему кисть, а потом, перехватив рукоять топора обеими руками, мощным ударом раскроил пополам его череп.

Мы схватили кодекс и, перепрыгивая через три ступеньки, понеслись наверх.

Все четверо караульных у входа валялись на земле. Двое не дышали, двое других выглядели так, словно дышать им осталось недолго.

Я взглянул на Иксчааль.

— Я кое-что добавила к октли, — пояснила она.

— Что?

— Свою магию.