Бьюла

Крупная, как две женщины сразу, Бьюла – ныне Тетушка Би – частенько видела сны, чего другие обитатели Пустоши себе не позволяли. Улыбка на ее губах играла не всегда и вовсе не означала, что обладательница ее – круглая дура. Носила она ее скорее как своеобразный оберег от несчастья, что всегда реяло над хлопковым полем и его окрестностями и постепенно впитывалось тебе в кожу. Говорят, горе не пахнет, но от этого определенно шел запах. И пахло оно вещью, которая долго пролежала в земле, а потом, вытащенная на свет божий, не воскресла, а принялась источать дикую вонь, словно пытаясь тем самым рассказать, кто зарыл ее и кто выкопал обратно.

Порой Бьюле казалось, что эта вонючая штука – она сама. Что это ее насильно зарыли в землю и бросили догнивать. А вытащили слишком поздно. И все же те воры, кто, мня себя исследователями, вырыл ее, решили, что на что-нибудь она им сгодится. В итоге ею овладело какое-то странное состояние. Запретные сны, некогда вдохновлявшие на сладкозвучные песни многих и многих, стали дробиться на куски, сталкиваясь с какой-то иной сущностью. Бьюле казалось, что она раздвоилась. Не только телом, но и разумом, и сердцем, и – хотелось надеяться – душой. (Ведь она у нее была, что бы там тубабы ни болтали. Теперь даже две!) Что же ей оставалось делать? Только поджигать каждую мелочь, надеясь, что блеск пламени ее утешит.

Поначалу она не собиралась отдаваться Амосу. Эсси носила под сердцем ребенка, и все равно ее выгоняли в поле. Однако петь, задавая работникам ритм, она уже не могла. И Тетушка Би взяла это на себя – петь она не умела, зато знала множество историй. О том, как в долине стоял прекрасный город и как жители его однажды решили устроить пир, не убоявшись надвигавшейся бури. Но это не все, еще Тетушка Би (а может, Бьюла) собрала кроме своей нормы хлопка еще и половину Эссиной, чтобы ту не высекли. Точно так, мэм, они бы не погнушались и беременную выпороть, хотя пользы в этом ни на грош. Коль стремишься приумножить свои богатства, с чего же рисковать сразу двумя из них?

– И после всего, что на ее долю выпало, ты по-прежнему пытаешься на нее влезть? – не побоялась она спросить у Амоса, когда солнце налилось красным и протрубил рожок.

– Дак она моя женщина. Я ж для нее. Чтоб она про все позабыла. Чтоб не думала, что хоть частичку своей красоты утратила.

– Стало быть, потому ты сам к ней являешься, а не ждешь, когда она к тебе придет?

Физиономия у Амоса сделалась такая растерянная, что Тетушка Би поняла – объяснять бесполезно. Сколько мужчин она повидала на своем веку – и все, когда их одолевала похоть или желание что-то доказать, становились абсолютно бесчувственными. Землю и море готовы были местами поменять, лишь бы получить удовлетворение. После, когда рассудок к ним возвращался, добрые начинали жалеть о том, что натворили, а злые злились пуще прежнего. Но Тетушка Би считала, что особой разницы между ними нет. Им даже необязательно было как-то по-особому это выражать. Хватало и того, что они смотрели с отвращением на нее из-за того, что сотворили сами. Вставали с тюфяка и уходили, не сказав ни «спасибо», ни «доброго вечера», ни даже «прошу прощения». Хоть бы сделали вид, что их заставили так поступить, или попытались как-то возместить ущерб! Так нет же, бросали ее валяться в своей и их вони с таким видом, будто преподнесли долгожданный подарок. Ей же оставалось только рыдать, надеяться, что семя их в ней не задержится, и благодарить судьбу, если приходила кровь.

Но самое страшное, что все это повторялось снова и снова, пока не изменилась она сама. Пока не начала против собственной воли получать удовольствие от привычного порядка вещей. Лукавая улыбка. Льстивые слова. Толчок. Удар об пол. Ритмичные движения. Последнее содрогание. Шлепок. Пинок. Оплеуха. Как всегда, позабытое «Спасибо, спокойной ночи». И вот настал день, когда она, к собственному изумлению, сделалась тем, что из нее так настойчиво лепили. Вода обтесала камни. Она и оглянуться не успела, как из скалы превратилась в растреклятую реку.

Но между скалой и рекой еще оставался промежуток. И в промежутке этом помещалась личность. Бьюла была скалой. Тетушка Би – рекой. А между ними лежала земля, местами плодородная, местами иссохшая. И пускай другие осуждают ее за то, что она первая пала так низко. Да, она стала первой, пожертвовала собой, чтобы другим было не так больно падать.

К тому же она ведь не по собственной воле сюда спустилась. Не ступала осторожно по склону, боясь поскользнуться на гладких камнях и обледенелых выступах. Нет уж, ее столкнули. Так не все ли равно, со слезами она грохнулась в пропасть или с улыбкой на губах? Могли бы в любом случае посочувствовать.

Тем более вы только поглядите, во что она тут, на дне, превратилась – в последний приют всех мужиков. Стала для них кухней, ночлежкой и уборной, рожала им детей, к которым они не питали никаких чувств, и подбирала чужих ребятишек, чтобы заменить тех, которых отняли у нее по прихоти или по расчету.

Вот она и решилась облегчить жизнь Эсси. Конечно, та все равно упадет, но хоть не так скоро. А женщинам нужно заботиться друг о друге – тем более когда отказ грозит смертью. Да-да, она приняла Амоса с распростертыми руками (и ногами), разрешила ему не только смеяться, молоть языком, тереться, долбиться, колотиться и забывать сказать «прощай» или «сладких снов», но делать это снова и снова, пока все происходящее не стало походить на какой-то священный ритуал.

Впрочем, сама она исповедовала другую религию. «Гляди-ка, Мэгги, видишь, как ты ошибалась? Если мальчишек с пеленок правильно воспитать, они поганцами не вырастут. Не станут, едва завидя женщину, сразу же пытаться ее поработить, но оставят ее в покое. Не жалей ласки, и позже, когда они повзрослеют и начнут общаться с другими мужиками – из тех, что желают только нападать и отбирать, а не «быть, как бабы», – они поймут, что так поступать нельзя. Им даже смотреть на такое будет противно».

Тетушка Би (в отличие от Бьюлы) обожала всех детишек мужского пола – особенно тех, кто посветлее кожей. А девочек – особенно тех, кто потемнее, – либо подчиняла своей воле, либо бросала на произвол судьбы (в чем Бьюла не уставала ее упрекать). Женщинам нужно заботиться друг о друге, это верно. Но эксперимент превыше всего. Нельзя, чтобы на ход его повлияла женщина, неважно, старая или молодая.

Пуа она взяла к себе после того, как продали ее родителей. Девчонка еще даже ходить не умела и питалась одним лишь материнским молоком. Но Тетушка Би на молоко скупилась, все больше подсовывала ей хлеб и кусочки свинины, которых, как она знала, малышка переварить пока не могла. Ночами девочка истошно орала, мучаясь коликами, Тетушка Би же и близко к ней не подходила, считая, что та сама виновата в своих бедах. Так она и кричала, пока не сорвет голос, а после лишь тоненько подвывала. Просто удивительно, что не онемела окончательно.

Девочка была слишком мала, чтобы есть взрослую пищу и вызывать у Тетушки Би такую ненависть, однако оба этих бесполезных, но упрямых свойства из крошечного тельца было ничем не вытравить.

Что Тетушка Би знала точно, так это то, что однажды Пуа ей пригодится. Может, мечом станет, а может, щитом, но пользу принесет наверняка. Не одна Мэгги умела видеть то, что глазом не различишь.

Однажды жаркой ночью Тетушка Би лежала рядом с Амосом. Тот явился к ней злой и принялся жаловаться, что как ни пытался урезонить Исайю с Самуэлем, те не желают покориться.

– Покориться чему? – задала она невинный вопрос.

Амос же глянул на нее так, будто она выругалась.

– Тому, кто во всем их превосходит! Ты, сдается, меня вообще не слушала? – рявкнул он, а затем склонил голову, вздохнул и сухо добавил: – Некоторые никак в толк не возьмут, что часть не может быть важнее целого. Слышишь, Би?

Глаза у Амоса добрые. Лицо открытое. И говорит он всегда так, словно рассказывает историю у костра. Так и заслушаешься, даже про комаров забудешь. Тетушка Би тоже так умела, но людям от нее не красноречие требовалось, а утешение. Рука у Амоса тоже легкая. Он вслед за ней спустился со скалы вниз, к бушующему потоку. Тронул воду. Просунул руку ей меж бедер, и она даже не дернулась. Знала, что он старается доставить ей удовольствие, но что это не главное. И все же заерзала от его прикосновений. Так они и лежали в обнимку – он улыбался, она сонно жмурилась.

– Чего ты от меня хочешь-то? – шепотом спросила она.

Амос сел и обернулся на тот угол хижины, где лежали вповалку дети, словно кто-то смел их туда метлой. Взгляд его остановился на засыпавшей Пуа.

– Сколько Пуа сейчас? – он поскреб подбородок. – Пятнадцать? Шестнадцать?

– Вроде того.

– Как же тебе удалось удержать ее тут, при себе? Неужто ни масса, ни кто другой к ней ни разу не сунулись?

Тетушка Би с завистью глянула на девушку. Вот ведь характер: умудрилась выжить, несмотря на то, чем ее с младенчества потчевали, так еще и до сих пор разгуливает по Пустоши нетронутой. Не-не, тут не характер, а удача. Одной Пуа из всех обитателей плантации она улыбнулась. От удачливых никому нет пользы, кроме них самих. (Сара – особый случай, у Тетушки Би не было ни сил, ни способности смотреть правде в глаза, чтобы жить, как Сара.)

– Хм, – протянула она. – С чегой-то ты меня о ней расспрашиваешь?

– Нужна она мне. Этим подсуну.

В висках больно кольнуло, но Тетушка Би твердо решила, что жаль ей вовсе не Пуа, а саму себя.

– Это зачем?

– Сама знаешь.

Самуэль с Исайей не относились к племени названых сыновей Тетушки Би. Заманить их к себе ей так и не удалось – по понятным причинам. Их вроде как никто не растил и в то же время растили все сразу. Этакие бродяжки, всеобщие любимцы. Двое из хлева. Должно быть, неплохие ребята, ведь ходили за скотиной, а значит, растили жизнь, а не срывали ее и грузили в тюки. А все же один из них временами брался за топор. Порой до Тетушки Би доносился поросячий визг. Отчего-то свиньи всегда чувствовали, что их ждет, и верещать принимались с самого утра. Удрать пытались, но от Самуэля не убежишь. Лицо его до последней минуты оставалось невозмутимым. И лишь после, отмываясь от крови в реке, он иногда приоткрывал рот, и с нижней губы в воду падала капелька слюны. «Мальчик-то уж не мальчик, – думала Тетушка Би. – Мужчиной стал».

Амос страстно поцеловал ее. Скользнул губами вниз по шее. Затем поднял глаза и потерся носом о ее нос.

– Поглядим, что мне удастся впихнуть ей в голову, – сказала она. – С этой девчонкой надо поосторожнее. Что ни скажи, все наизворот делает.

Тетушку Би больно задевало, что, несмотря на строптивый нрав, Пуа до сих пор ни разу не нарвалась на неприятности. Как будто не отмахивалась от всех ее советов и наставлений, а, наоборот, мотала на ус. Поневоле задумаешься, что, может, и необязательно было отбиваться от всех и прогибаться. Пуа ведь удавалось выжить на чистом презрении и надежде на лучшее. Ох, ладно. Теперь-то уже без разницы. Пришло время – всегда она знала, что рано или поздно оно придет – и Пуа познать ту милость, которую Бьюле никто не подарил, отчего ее и оттеснила Тетушка Би. «Может, кому мое имя и не нравится, зато я сама себе его выбрала».

– Сдается мне, она на Самуэля заглядывается. Так ведь зовут того, что повыше? Лилового, а не черного?

– Угу, это тот, у кого рот не закрывается.

– Хмм… Ладно, поглядим.

Тетушка Би потянула Амоса на себя. Пуа и другие дети, несмотря на жару, так и жались друг к другу, словно боялись занять слишком много места. Оно и правильно: скорчишься, глядишь, тубаб тебя и не заметит. Если нет у тебя сил вынести то, что ему на ум взбрести может (а у кого они есть?), то лучше уж держаться тише воды ниже травы.

– Ну же! – Она глянула на Амоса.

Тот словно бы сбился с ритма. А ведь без музыки танца не выйдет.

– Давай я.

Обхватив его руками, она прижалась к нему всем телом.

– Можно я расскажу тебе про гром?

Пускай петь, как Эсси, она не умела, зато уж рассказчицей была знатной.

Загрузка...