Пророки и поэты

И.Гарин

Пророки и поэты

ШЕКСПИР

ТЫ ПАМЯТНИК ВОЗДВИГ НАЗЛО ВЕКАМ

О Шекспир! Дух! Владычил ты горами

Превыше гор, создателем рожденных,

Вещал слепцам о пропастях бездонных...

Ты бесконечность сблизил с нами!

Я предпочел бы в мраке быть глубоком,

Но видеть мир твоим хотел бы оком.

Ю. Словацкий

Я прожил 50 лет, равных векам, 50 лет, вместивших в себя первобытность, рабство, феодализм, инквизицию, распад и возврат к неолиту - время между двумя зверствами, гигантскую протяженность человеческого бессмыслия, хлыстовства, скотства, дури. Я прожил 50 лет, равных всем человеческим эпохам, дающих мне право на Данте и Шекспира. И я могу с глубоким прискорбием заявить, что все ужасное, написанное ими о человеке, - малая толика правды. Их ад - наш рай...

Ричард III - не герой нашего времени лишь потому, что он - жалкий щенок, обремененный рефлексией... И дочери короля Лира - благородные девицы... А Калибан - вершина разума... Ибо в жизни все куда страшней, чем в драмах Великого Вила, в жизни куда более жутко, чем в фарсах театра абсурда, вышедших из Шекспиpa, в мире, в который забросила нас судьба, хуже, чем в самых страшных фантазиях, рожденных безумием...

Все провидцы рода человеческого оказались недальновидны: не провидели нас... Впрочем, найдись мужественный гений, способный единым взглядом обозреть все наши непотребства, его ждала бы жуткая участь - шок безумия...

И все мы в разной степени безумны. Миазмы земли, устланной метровым слоем костей, политой морями крови, отравляют живущих, превращая всех нас в безумную орду, спасающуюся от самой себя.

Российская шекспириана часто возвращается к нескольким малозначительным упоминаниям Лебедя Эйвона о России и русских: русские соболя, русская икра, русский император...

Отцом моим был русский император

Удивительно, что, обсасывая случайно брошенные Шекспиром слова о России, никому не пришло в голову сравнить годы жизни Шекспира (1564-1616) с шекспировскими событиями, происходящими в то время на Руси. Что это были за события? Кровавое царствование Ивана Грозного, череда убийств в царском окружении, жуть опричнины, массовый террор против народа, разорение и закрепощение крестьян, генетический отбор на тупость, злобность и аморальность, казни опричного капитула, царствование слабоумного Федора Ивановича, затем Бориса Годунова и Василия Шуйского, смутное время, Гришка Отрепьев, Тушинский вор, измена Басманова, крестьянские бунты русских Кедов, голодомор и чума, унесшие более трети населения страны, разруха, запустение полей, шайки на дорогах...

В 1605 г. в Лондоне вышла в свет книга со следующим длинным, по

обычаю того времени, заглавием: "Сэра Томаса Смита путешествие и

пребывание в России, с описанием трагической смерти двух императоров и

одной императрицы, случившейся в течение одного месяца, когда он был

там, а также чудесного спасения ныне царствующего императора,

считавшегося умершим 18 лет тому назад".

Самое любопытное - никем не замеченное почти хронологическое совпадение жизни Шекспира с эпохой русского опустошения и распада (1572-1614), имеющего мистическую тенденцию к повтору {Сегодня Шекспир вновь остро необходим С последовательностью исторических волн настало очередное смутное время Я завершаю эту книгу в дни очередных Лжедмитриев, и новые Кеды уже сбивают свои шайки}.

Да ведь Шекспир писал обо всем этом! Писал, когда в России вообще не было писателей. Печатный букварь Василия Бурцева появился спустя 18 лет после смерти Шекспира, первый театр - спустя 56, Славяно-греко-латинская школа - спустя 70 лет... Да, первая печатная книга Федорова действительно появилась в год рождения Шекспира, но в России все "культурные революции" почему-то совпадали с царствованиями некрофилов и убийц.

Когда смельчак возьмет на себя труд сравнить всего Шекспира со всей Русью, то окажется, что только о России и русских Ричардах III он и писал. Вот бы нам своего Шекспира вдобавок к "Борису Годунову" Александра Сергеевича Пушкина! А то ведь что получается? Что мы можем добавить к сказанному в хрониках величайшего англичанина? Разве что нашу всеобщую историю, обработанную "Сатириконом":

Любимейшей забавой молодого царя было жениться.

У Iоанна в сущности было очень нежное сердце, и единственной причиной его жестокости было любопытство.

Женившись и пожив некоторое время с женой, он начинал думать:

- Любопытно было бы посмотреть, какова будет моя вторая жена?

Несколько месяцев Iоанн Васильевич боролся со своим любопытством, но потом не выдерживал и постригал жену в монахини, а сам брал другую жену.

- Ничего не поделаешь! - говорил он, - уж очень я любопытен.

Игрушки молодому царю заменяли бояре, - молодые и старые.

Поиграв с боярином, Iоанн начинал томиться мыслью:

- Что у моей новой игрушки делается внутри. Любопытство до тех пор мучило царя, пока он не распарывал боярина и не узнавал, что делается у него внутри.

Сначала Iоанну Васильевичу нравились бояре Глинские.

- Славные игрушки! - восхищался он: - Вот интересно было бы знать, какие у них пружины внутри? Должно быть, заграничные!

Не долго крепился Грозный и велел распороть Глинских.

Потом то же самое он сделал с Шуйскими; потом с Бельскими.

Каждый год Iоанн Васильевич производил набор новых любимцев.

Однажды он велел в шутку бросить псам своего любимца Андрея Шуйского.

К сожалению, псы не поняли шутки и загрызли бедного боярина...

В другой раз Iоанн обратил внимание на длинные бороды новгородских купцов.

- Вы бы побрились, - посоветовал им царь.

- Рады побриться! - отвечали купцы: - Да парикмахерской поблизости нет.

- Это пустяки! - сказал Iоанн Васильевич: - Можно и без парикмахера.

Он приказал облить бороды купцов дегтем и поджечь. В одну минуту подбородки у них стали чистенькими, как ладонь.

Летописцы уверяют, что остаться живым при Iоанне Грозном было так же трудно, как выиграть двести тысяч.

До Бориса почти царствовал Федор Iоаннович. Но...

Наконец, его похоронили и стал царствовать Борис. Во время венчания на царство Борис сказал:

- Клянусь, что у меня не будет ни одного бедняка.

Он честно сдержал слово. Не прошло и пяти лет царствования Бориса, а уж ни одного бедняка нельзя было сыскать во всей стране с огнем.

Все перемерли от голода и болезней.

Именно во время Шекспира - он не мог не знать об этом! - Иван Грозный, вслед за шестибрачным Генрихом VIII изведший своих жен, затребовал очередную из королевской семьи Елизаветы и даже прислал Ф. Писемского за "царской невестой" в Лондон. Женитьба русского царя на Марии Гастингс не состоялась. Грозный вскоре умер, но даже перед смертью похвалялся московским англичанам, что, если леди Гастингс откажется быть его женой, он возьмет ее силой.

Вообще Шекспира легко "привязывать" к истории: можно обосновать ведьм "Макбета" демонологией Якова I или связать "Гамлета" с заговором Эссекса. Но интерпретация "века Шекспира" как "века Елизаветы" - поверхностна. Еще Гундольф отметил, что не время выдвигает Цезарей, а Цезари создают свое время. Гетевеликому Гете, придавшему своему времени собственные черты, изменила мудрость, когда он говорил, что сила Шекспира обусловлена его временем. Нет, мощь века Елизаветы обусловлена Шекспиром! "Век Елизаветы" пуст без Шекспира, Марло, Донна, Бен Джонсона... Для самораскрытия шекспировского гения, для постижения его личности необходим не век, а только сам Шекспир!

Почему нам близок Шекспир? Потому что время, в которое он жил, - это наше страшное время. Террор, междоусобицы, беспощадная борьба за власть, самоуничтожение, "огораживание" Англии XVII века - это наш "великий перелом", наша "перестройка", наш переход к эпохе первоначального накопления. Впрочем, у Шекспира все это "спрятано", он не любил говорить, что его предки теряли землю, а он ее приобретал, он не распространялся о гонениях на крестьян, он был поэтом, писавшим страсти человеческие.

Шекспир - это вневременность и внеисторичность: прошлое, настоящее и будущее у него - одно. По этой причине он не устаревает и не может устареть. Вот почему сегодня мы прочитываем все, что он написал, как сказанное о нас.

Вот почему,

Отец мой, власть я Анджело доверил:

Пускай он именем моим разит,

А я останусь в стороне от боя

И незапятнан.

Разве слова Герцога, что "очень много воли дал народу", не из нынешней политики?

...Анджело суров,

Наветам недоступен, словно кровь

В нем не течет живая, словно пища

Его не хлеб, а камень: поглядим,

Как власть меняет и что станет с ним!

Разве Анджело не живое свидетельство того, "как власть меняет" и "словно кровь в нем не течет живая"?

Имеют право воры на грабеж,

Когда судья крадет.

Разве это не из сегодняшней газеты самой коррумпированной страны мира?

Шекспир чутко уловил и сокрытие преступных замыслов тирана под покровом притворства и лицемерия, и роль "верных Русланов", и мразь массы, и всегда единый финал - растерзание трупа "грозы мира" его же шакалами.

Гений - зеркало времени. В нем они узнают себя. Смотря на него, самовыражаются. Анализируя его, познают себя. Отрицая его, выражают недовольство собой.

Вольтер, Гете, Толстой и многие другие... говорили не только и не

столько о Шекспире, сколько, подчиняясь таинственному притяжению

Шекспира, попадали в стихию самовыражения или, иначе говоря, в стихию

выражения общественных, искусствоведческих тенденций своего времени.

Понося Шекспира, Толстой говорил о себе. Восхваляя Шекспира, Гете и Пушкин пели себе осанну. Романтики видели в нем вдохновенного пророка, реалисты подчеркивали его правду жизни, символисты называли Лебедем Эйвона, я вижу в нем Джойса и Беккета, ожидающего Годо. Видимо, это и есть главная отличительная особенность гения - концентрация времени, эйдосов и ликов. Притом все, что написали о нем реалисты и декаденты, романтики и акмеисты, вымысел: Шекспир был обыкновенным человеком, актером елизаветинского театра, всецело принадлежащим концу XVI-началу XVII века, а горы написанного о нем, включая все то, что напишу здесь я, - чистый вымысел, придумка, магия слов, куда больше относящихся к нам, чем к нему. Но в том и секрет харизмы великого человека, что, являясь человеком обычным, он дает пищу всем эпохам, заставляет других титанов соизмеряться с собой. Принадлежа времени, он образует вечность.

Игровой, фиктивный момент драматургии Шекспира-приглашение к соавторству, свободе интерпретации, безграничным возможностям самовыражения. Артистичность, сценичность Шекспира - прежде всего призыв к игре, игре интеллектуальной, философской, психологической, психоаналитической, если хотите, к игре в бисер.

Многообразие Шекспира - это его открытость, универсальность, человечность, всемирность, то самопроявление глубинной человеческой достоверности, которое позволяет каждому выразить самого себя - режиссеру, актеру в такой же степени, в какой поэту, философу, теологу или музыканту. Это именно то важнейшее качество, которое делает обыденное гениальным, игра фантазии, фикция, мистерия, свободный полет воображения, сон, сновидение {С.Д. Кржижановский обнаружил, что сон - самый сквозной из всех символов Шекспира, проходящий через все его творчество. Это не случайно: сон - игра фантазии, окно в подсознание, фанатизм духа.}, мираж, пламя.

Шекспир - это он сам, но и все интерпретации Шекспира - это обязанная Шекспиру культура, о которой он не подозревал. Гений - это семя, божественный ген, мистическая сила, реликтовый взрыв, рождающий огромные расширяющиеся миры, это космическая иррадиация, вселенское поле, в котором находятся миллионы негениев, поле, которое питает их человечность.

Не будь Шекспира, культура была бы иной: многие книги вообще не были бы написаны, а написанные были бы другими. Впрочем, сказанное относится ко всем гениям-матерям.

Тайна Шекспира - это тайна предела человеческих возможностей, тайна высшего творчества, тайна "Божьего дара". Разгадывать эту тайну будут столько, сколько просуществует человечество. Ибо Шекспир и есть человечество в миниатюре.

Тайна Шекспира - тайна "высшей игры ума, который освобождается от жестоких законов жизни и сам, в свою очередь, становится творцом жизни, властным издавать законы, управляющие миром, который он сам создал по образцу существующего".

Благотворное действие искусства будет тем больше, чем ярче

иллюзия, и в то же время - чем глубже будет ощущение сна.

Сна, который - жизнь...

Тайна Шекспира - тайна самой природы, гласом которой является гений. Томас Манн так и говорил: Шекспир - это сама природа, наивная, морально индифферентная, вездесущая и всеутверждающая.

Почему же тогда у Шекспира столько хулителей? - Вольтер, Ницше, Толстой, Шоу, Ибсен, Гатри, Уитмен, Пристли...

Целые эпохи и многие выдающиеся люди считали Шекспира непоследовательным, неотесанным, грубым, фальшивым, напыщенным. Даже в 20-е годы нашего века многие выдающиеся деятели искусства "не видели в Шекспире ничего, кроме фальши и рева". В одном ревю комик Гью Петри пел: "О Шекспир, ты велик, но не можешь заполнить места". После первой мировой Шекспира почти не ставили, а когда сгорел Стратфордский Мемориальный театр, Б. Шоу поздравил соотечественников с этим событием. Но вот что симптоматично: хулители Шекспира были еще большими его ревнителями. Когда театр сгорел, Г. Ферджен писал:

Мы не знаем в точности, было ли это простой случайностью или

делом какого-нибудь благонамеренного поджигателя с подлинной страстью

к Шекспиру.

XX век, повторив и отразив всю человеческую историю, повторил и все многообразие отношения потомков к Шекспиру - от уничижения до обожествления, от нигилизма и скептицизма до героизма.

Пьесы Шекспира не просто "ставят" - пьесами Шекспира великие режиссеры отвечают на вызов времени, реагируют на свое бытие, обличают и наставляют свою эпоху. Если бы вообще не было пьес, кроме драм Шекспира, то их одних хватило бы, дабы отразить дух всех времен. Всю человеческую историю можно сыграть по Шекспиру и с помощью Шекспира. Одного Гамлета достаточно!

Вторая мировая война явилась очередным прозрением Шекспира. На дверях книжных магазинов в Лондоне в 40-м году можно было встретить объявления: "Извините, но Шекспир и "Война и Мир" распроданы". В Шекспире искали глотка красоты, но еще больше - глотка правды. В конце войны, когда Ричард III метался в конвульсиях на сцене, публика думала о скорой победе и расплате за гитлеровские злодеяния.

Любое европейское событие отражалось на Шекспире: мировые войны, экономические кризисы, мюнхенский сговор.

Когда Льюис Кессон поставил патриотического "Генриха V" (сентябрь

1938), имевший такой успех в "Олд Вик" только год назад, публика не

желала на него ходить: "период Мюнхена был фатальным для такой пьесы,

как Генрих V". Она шла только три недели.

Для чего разные эпохи обращались к Шекспиру? Только ли чтобы постичь и отразить себя? Да, и для этого тоже, но главное, для того чтобы постичь суть жизни, времени, мира, человека. Шекспир - это и есть постижение глубин. Он не монументален - сущностен. Связь Шекспира с мировой культурой - в родстве всех величайших жизнепостигающих творений гениев разных эпох и народов.

В "Докторе Фаустусе" Шекспир оказывается недосягаемой вершиной для композитора Леверкюна, никогда не расстающегося с томиком его сонетов, недосягаемой по непосредственности выражения, жизнелюбию, красочности и мощи. Шекспир постоянно присутствует на страницах романа Томаса Манна - в виде скрытых цитат, фраз в разговорах, подражаний модерниста Леверкюна модернисту Шекспиру. Больше того, вся жизнь и творчество Леверкюна оказываются модернистскими параллелью и контроверзой шекспировским, как бы завершая ту линию культуры, исходной точкой которой являлся Великий Бард.

Главные темы Шекспира - добро, зло, любовь, ненависть - можно найти у любого поэта, но Великому Вилу свойственно то видение обнаженного духа, та бездонность, та раскрытая механика ужасной реальности, то запредельное знание грядущего и то сокровенное постижение жизни и времени, которые, не являясь жизнью, являют собой ее эйдос, содержание и цель.

Гомер, Иов, Эсхил, пророки Исайя и Иезекииль, Лукреций, Ювенал, Тацит, апостолы Павел и Иоанн, Данте, Рабле, Сервантес, Шекспир - я перечислил 14 гениев-матерей Гюго, упомянутых им в книге о Шекспире.

Если бы нас заставили выбрать одного-единственного поэта, мы

остановились бы на Потрясающем Копьем, великом творце человеческих

характеров. Шекспир, быть может, единственный художник нового времени,

который превзошел античных мастеров...

Гениальность - всякий раз новое человечество. Не боясь погрешить против истины, утверждаю, что новое человечество Шекспира - наиболее адекватно единственно существующему и что единственно существующее - здесь и сейчас самое шекспировское из всех когда-либо существовавших.

Главное открытие Шекспира - существование многих правд - не только правды поэзии, правды чувств, правды характеров, но разных правд разных людей.

И Шекспиров - великое множество: Раймера и Вольтера, Дюсиса и Роу, Китса и Колриджа, Гете и Шиллера, Пушкина и Толстого, Шоу и Джойса, Бонда и Тревора Нанна, Шекспира "Бинго" и "Смуглой леди сонетов". Есть Шекспир южный, влюбленный, и Шекспир, переполненный ненавистью ко всему миру: "Я ненавижу. Короткое тяжелое слово. Начинается с шипения, а заканчивается плевком". Есть Шекспир, выпивающий свою цикуту из бутылочки Бен Джонсона. Есть умирающий от самосожжения. О котором вести речь?..

Шекспир - разный. Есть ренессансный, барочный, маньеристский, романтический, реалистический, модернистский. Каждое время вкладывало в него частичку себя, забывая при этом, что был еще средневековый, елизаветинский, всецело принадлежавший своему времени Шекспир, что был еще сделанный из снов магический Шекспир, Шекспир ужасов, фарсов, фанатизмов и фикций. Шекспир-шут, юродивый, буффон...

Шекспир "в манере Ватто" с клоунскими лацци и Шекспир в манере Беккета с "отважными новациями" ожидания Годо, тышлеровский Шекспир для камерных выставочных залов и вагнеровский Шекспир для огромных байрейтовских действ. Харкот Уильямс требовал от актеров "умереть в пьесе", Гатри выпускал на сцену Петруччо в женском корсете викторианской поры, Гилгуд очищал Шекспира от натурализма Бирбома Три, Крэг уподоблял актера "механическому плясунчику", пародируя сверхчеловека Ницше...

ВЫХОДЕЦ ИЗ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Нам лгут, будто человековедение Шекспира восходит к Пико делла Мирандолла, к его труду "О достоинстве человека". Человековедение Шекспира типично средневековое: человек - венец творения и пригоршня праха. Именно последние слова произносит Гамлет в знаменитой речи. Именно между венцом и прахом помещало человека Средневековье.

Да, мировидение Шекспира типично средневековое: божественный порядок космоса, иерархия, великая цепь бытия. Мир состоит из бесконечного количества звеньев. все в нем связано и взаимообусловлено, низшее подчинено высшему, нарушение в одном месте влечет ломку целого, добро и зло космичны все эти идеи черпались непосредственно из патристики и христианского видения бытия. Шекспир часто использовал слово degree, ранг, порядок подчинения. Многие его пьесы символизируют действия, составленные в триаду "порядок-хаос-порядок". Налицо постоянное противопоставление идеалов "центра, ранга, старшинства, обычая и порядка" ужасам хаоса, раздора, развала, анархии, царящих там, где порядок разрушен.

Как у Дионисия Ареопагита, основы иерархии - степень благородства, близость к Небесам. Высшие миры, низшие миры... Как у Бодена, идея полноты мироздания, олицетворяющая щедрость Творца, идея иерархии сущего, идея непрерывности переходов от низшего к высшему. Всем своим творчеством Шекспир поддерживал традиционную веру в божественное устройство мира, в порядок, установленный и соблюдаемый Богом.

В "Великой цепи бытия" А. Лавджоя прослежено влияние средневековой парадигмы с ее иерархией духовных ценностей на европейскую культуру и философию эпохи Ренессанса и Просвещения. Христианская идея мира как единой и разумно организованной иерархии, простирающейся между Богом с его высшими духовными ценностями и мертвой материей, пронизывает всю культуру Европы. У Шекспира она находит выражение в речи Улисса ("Тротил и Крессида"):

На небесах планеты и Земля

Законы подчиненья соблюдают,

Имеют центр, и ранг, и старшинство,

Обычай и порядок постоянный.

И потому торжественное солнце

На небесах сияет, как на троне,

И буйный бег планет разумным оком

Умеет направлять, как повелитель.

Распределяя мудро и бесстрастно Добро и Зло.

Далее речь идет о связи государственных порядков и божественных установлении, а также о том, что нарушение божественной иерархии чревато торжеством грубой силы: "Забыв почтенье, мы ослабим струны - и сразу дисгармония возникнет".

О, стоит лишь нарушить сей порядок,

Основу и опору бытия

Смятение, как страшная болезнь,

Охватит все, и все пойдет вразброд,

Утратив смысл и меру.

Те же идеи - во второй части Генриха IV:

Есть в жизни всех людей порядок некий,

Что прошлых дней природу раскрывает.

Поняв его, предсказывать возможно

С известной точностью грядущий ход

Событий, что еще не родились.

Но в недрах настоящего таятся,

Как семена, зародыши вещей;

Их высадит и вырастит их время.

...слова Улисса из "Троила и Крессиды" о космическом порядке

вещей - чисто средневековая концепция, состоящая из амальгамы идей

Ветхого завета и Платона. У шекспировского Улисса планеты - каждая

знает свое место по отношению к центру, потому и нет во вселенной

хаоса. Эти слова - верность средневековому пониманию вещей с его

нормами связи, порядка, соподчинения, нерушимой стабильностью

общества, с его иерархией и на небе и в земной жизни - по степеням

восхождения от виллана к монарху.

Космогония Шекспира мало отличается от космогонии Данте - стройного представления о мировом порядке, взаимосвязи вещей, соподчинения разных явлений жизни и бытия. Как и для Данте, для Шекспира Ад - это хаос, а порядок - Бог.

Пусть небеса разверзнут хляби вод.

Пусть хлынут волны нового потопа.

Пускай умрет порядок. Пусть во всех

Проснется Каин, а в крови потонет

Последний акт трагедии веков...

Обстоятельное обследование творчества Шекспира выявляет огромное количество поэтических образов, метафор и аллегорий, непосредственно связанных со средневековой концепцией "великой цепи бытия". Теодор Спенсер в книге "Шекспир и природа человека" выяснил, что не только философия Потрясающего Копьем, но вся идеология Возрождения - дань средневековой иерархии ценностей, прямые заимствования поэтики, системы образов и понятий "темных веков", средневековой философии жизни и философии человека. Последняя - инвариант патриотической.

Человек сотворен из двух природ: одной - телесной и земной,

другой - божественной и небесной. Одной природой он подобен животным,

другой - тем бесплотным существам, которые обитают в небесах.

Чем не Ареопагит, Григорий Великий, Эриугена, Боэций, Иоахим Флорский, Бонавентура, Ришар СенВикторский, Бернард Клервоский?..

При известной разнице мировидений Шекспира и Данте они совпадают в ключевых моментах. Основой мировидения являются три уровня природы: низший, плотский и животный, определяемый вожделениями и страстями, высший, ангелический и божественный, зависящий от духа, и средний, человеческий, зависящий и от чувств, и от разума. Сила человека - в индивидуальной способности возвыситься до высшего.

Вдохновенный монолог Гамлета о достоинстве и прахе человека - всего лишь пересказ средневековой концепции "срединности" человека, его положения между ангелами и животными, столь ярко выраженной в "Божественной Комедии".

Мы лжем, утверждая, что средневековая философия считала человека существом жалким и ничтожным. Жалким и ничтожным его сделали "темные века", сотворенные нами. А для Абеляра, Фомы Аквинского, Данте человек был посредником, посланником Бога на земле.

В "Троиле и Крессиде" наличествует средневековое представление об обществе как живом организме с головой, конечностями, щупальцами, функциональными органами - с его ненасытностью, "всеобщей волчьей, звериной алчностью", организме, пораженном недугами невоздержанности, организме, обреченном на неминуемую погибель.

Шекспир был художником и актером, а не монахом. Тем не менее он был бессознательным теологом, и вся его интерпретация человека и жизни интерпретация христианская. Чтение "Зимней сказки", писал Бетелл, подтверждает, что Шекспир писал с позиций ортодоксального христианина. Все западные исследователи - Спенсер, Сидни, Ради, Хукер, Ульрици, Фрай, Уитейкер, Баттенхауз, Сандерс, Арнольд, Тильярд, Блекмор, Симпер - едины в христианизации Великого Вила, причем речь идет не только о "великой цепи бытия", а о всех аспектах аллегорики Мастера - от доктрины воздаяния до доктрины искупления. Г. Ульрици открыл в творениях Шекспира христианское учение о всеобщей греховности. В "Эзотеризме Шекспира" П. Арнольд пришел к заключению, что углубленный анализ творчества великого поэта "придает этому пласту человеческой мысли и поэтического творчества смысл, гораздо более близкий к Средневековью с его мистической атмосферой, чем к современной литературе, с которой пытались сблизить Шекспира и его соратников нынешние комментаторы". Как выяснил У. Сандерс, Шекспир не только знал, но и активно пользовался идеями Дионисия Ареопагита и Аквината. Он был глубоко верующим человеком, хотя не кричал о своей вере на всех углах. Но это видно из его пьес, из нравственности бытия, которая из них вытекает.

Шекспир далек от ренессансного эпикурейства: будем пить и веселиться, ибо завтра умрем. Его представления о любви - всецело теософические, неоплатонические. Любовь плотская ниже любви божественной, духовной. Лишь духовность делает любовь вечной.

У Времени любовь - не жалкий шут:

Пусть губ и щек соцветья Время скосит,

Нет над любовью власти у минут,

Она годам свой приговор выносит.

У Шекспира чисто средневековый идеал любви - сочетание верности и брака, а в философии - открытие бессмертной красоты и слияние с ней.

Как выяснил У. Карри, даже терминология "Макбета" дышит Средними веками. Т. Манн считал, что многие шекспировские герои - великолепный реликт средневековых аллегорических действ, посвященных черту.

Трагедия Шекспира - торжество принципов христианства, идей альтруистической любви и всепрощения, с одной стороны, и экзистенциальной идеи силы мирового зла и абсурда, с другой. Экзистенциализм и христианство не противоречат друг другу, это две стороны единого целого.

Основа морали последних драм Шекспира - христианское милосердие, спасительность которого познал стареющий поэт с утихшими страстями, - именно христианское, а не светское, какое ему навязывают наши служивые.

Тема искупления проходит через большинство шекспировских трагедий. Страдание - знак нравственного пробуждения человечества. Только ощутив боль в своем сердце, человек становится человеком. Бруковский или скофилдовский Лир очеловечивается, лишь пройдя крестные муки, лишь став на место последнего человека в королевстве, опустившись пред ним на колени. Шекспир цитирует Христа, вкладывая в уста прозревшего короля эти слова о принятии на себя всех несчастий мира.

Этика Шекспира - христианский гуманизм: зло есть отсутствие добра, оно - результат неподчинения людей божественным установлениям. Все злодеи Шекспира - не исчадия ада, а атеисты, "строптивые сыны" - люди, поддавшиеся своим неистовым страстям, жертвы собственного честолюбия, алчности и своеволия. Фактически все этические монологи, вложенные Шекспиром в уста своих героев, - переложенная на язык поэзии патристика. Нет, Шекспир не имморален - он строгий последователь этики Христа. Изабелла в "Мере за меру" принимает решение без колебаний, следуя заповеди Христа оставь отца и матерь свою. Христианство не выдержало бы вековых гонений, если бы не было неколебимо в выборе между праведностью и греховностью. Здесь - слепок с христианского фатализма и стоической готовности к любой судьбе.

Нарушение божественной меры чревато гибелью - эта христианская идея стержневая в трагедиях Страстного Пилигрима, отстаивающего личностное начало человека и одновременно демонстрирующего тщету героизма. Героизм плохо сочетается с моралью, поэтому удел героя - гибель, восстанавливающая хрупкое равновесие добра и зла.

В Средневековье Шекспира привлекала не только христианская этика, но и куртуазность, культура рыцарства, рыцарский кодекс благородства и чести, культ любви, защита сильными слабых, художественные традиции, эстетика, мощь фантазии, смеховая культура, театр улиц и площадей, сам терпкий дух ушедшей эпохи. Шекспир скорбит об ушедшем рыцарстве. Редкими носителями благородных идеалов в его ранних хрониках являются люди, преданные патриархальным обычаям и нравам.

Трагический ход времени - это, помимо прочего, конец средневекового веселого времени, доброй старой Англии.

Уитмет имел все основания называть Шекспира "певцом феодализма" в аристократическом смысле последнего слова. Но Шекспир феодален и по другой причине - по напряжению своей "средневековости". Стендаль, отмечая мощное влияние Средневековья на европейскую культуру XIX века, требовал обрабатывать ее "подобно Шекспиру".

Шекспир по-средневековому антиисторичен. В соответствии с Библией, человек вышел готовым из рук Творца и потому неизменен. Люди всегда были одинаковы. Прошлое и настоящее неразличимы. Эволюция и прогресс - внешние, а не внутренние состояния человека и истории.

Шекспир не разделял ренессансные панегирики разуму. Он более близок к Монтеню и Лютеру с его "блудницей дьявола", чем к Ландино или Альберти. Гамлет - трагедия разума, трагедия "знающего" человека, осознание слабости рассудка индивидуального человека перед мощью совокупного человеческого неразумия и зла. Вопрос "быть или не быть?" - это еще и вопрос быть или не быть человеком разумным, или - для человека разумного - быть (существовать) или покончить с собой. Гамлет - человек выдающегося ума, и это причина его гибели. "Сознание делает всех нас трусами", - говорит он. "Сознание делает всех нас жертвами", - говорю я. Вот что говорят наши:

Неизбежно возникает вопрос: неужели точка зрения Гамлета и

Шекспира на разум и свободу совпадают? Конечно же, нет...

Конечно же, да! "Гамлет", "Макбет", "Лир" - ответы наследника средневековой теологии безродным материалистам еще не наставшего Просвещения.

От древнего орфизма, положенного в основу розенкрейцерова "Братства Розы и Креста", Шекспир усвоил идею гармонии сфер и чудодейственного влияния музыки на человека.

С аллегорическим путешествием души у Розенкрейца перекликается в

"Венецианском купце" эпизод с тремя ларцами: какой путь избрать

легкий, приятный, цель которого богатство, власть, почет, или трудный,

но зато прямой путь к Богу? Порция сумела доказать, что логика - дело

Ада, а человеческий ум обманчив. Песня, которую поют Лоренцо и

Джессика, имеет что-то общее с католической литургией. Антонио,

живущий только ради идеальной до степени мистицизма дружбы, своим

скорбным ликом напоминает Христа. В "Цимбелине" скрыт шифр

"гностического Христа".

И повсюду у Шекспира аллегории, притчи, символы, как в Священном

Писании; повсюду в его драмах горести, беды и испытания, чтобы достичь

неба и разгадать, что представляет собой "condition humanie"

человеческое существование.

"Зимняя сказка" - типичный религиозный миф с теологическим смыслом. Д. Г. Джеймс считал, что здесь Шекспир пытался найти выражение своему мистическому чувству, не прибегая к явным христианским аллюзиям. Тем не менее рассказ об искуплении Леонтом своего греха выдержан в христианских тонах, Гермиона постоянно ассоциируется с идеей божественной благодати, а сцена ее возвращения к Леонту насыщена христианской фразеологией.

В пьесах Шекспира много мистики, сверхъестественных сил, духов, призраков, ведьм. Отношения человека е потусторонним были для него не только художественным средством, но и "второй реальностью".

Средневековость Шекспира не в выисканных намеках на оккультные доктрины и учения средневековых мистиков Экхарта, Рюинсбрука или Таулера, не в розенкрейцеровом Братстве, не в сошедших с его страниц алхимиках, астрологах и иллюминатах - Средневековость Шекспира в его "дантизме", в опоре на христианскую эзотерию, в его этическом комплексе целомудренной любви как отражении небесной чистоты, в его поэтической мощи и космической широте, в его средневековой цельности и единстве.

Но как совместимы Средневековье и модернизм Шекспира? Самым непосредственным образом - как будущее, вырастающее из прошлого, как модернизм средневекового Данте, как гениальность, впитывающая прошлую культуру для ее трансформации в грядущую.

Естественно, Шекспир не просто средневековый человек, он - великий синтезатор. Средневековье, Ренессанс, барокко, маньеризм сплавлены в нем воедино в ренессансный модернизм с его диссонансами и парадоксами, контрастами, противоречиями, буффонадой, глубинным реализмом и фарсом, живой фантазией и холодной механикой, игрой и серьезностью, масками безумия и шутовством, абсурдом и рассудительностью, многочисленными формами самообретения и самоутраты.

Мы любим разглагольствовать о позднеренессансном Шекспире, о кризисе Ренессанса, о трагическом Ренессансе, о страшных ударах, нанесенных гуманизму, трагическом гуманизме Шекспира, окрашенном в оптимистические тона, и о прочей галиматье. Но Шекспир никогда не принадлежал какому-либо направлению - он принадлежал только Шекспиру.

Если хотите, Шекспир - не ренессансный художник, а противовес Ренессансу, и противовес, не столько преодолевший его (Дойчбайн), сколько противостоящий ему изначально. Шекспир не пересматривал гуманистическое мировоззрение, а был человеком шекспировского мировоззрения, согласно которому гармония между "я" и миром невозможна, земной мир - хаос, бессмыслица, история - игрище страстей, и лишь божественность упорядочивает мир, одновременно превращая человека в агнца, человечество - в Божье стадо. Шекспир - это не крах гуманистического взгляда на мир, а мир краха и праха, отличный от Дантового лишь пониманием того, во что превращает человека послушание Небу.

СИНТЕЗ ИЕРУСАЛИМА И АФИН

Культура иерархична - во все времена она простирается между пещерностью и музыкой небес. Каждый ищет себе нишу. Скажи мне, какую культуру ты выбираешь, и я скажу, кто ты. Наши всегда выбирали разумное, вечное гильотину французской революции, моральные сюсюканья аморального Руссо, "самое передовое учение". Примитив тяготеет к примитиву. Ему подавай строй, плац и сермяжное слово. Слово ему вполне может заменить - жизнь... Проследив исторические корни зарождающейся культуры, нетрудно предсказать, какой она станет. Наши корни - Спарта, Утопия, Стоя, Ренессанс, Просвещение, рационализм. Черты - пафос, ходульность, претенциозность, примитивное морализаторство. Короче - целомудрие, рождающее изуверство.

...У нас была страшно бедная и скудная философская антропология.

Она изначально была задана тем, что наши мыслители предпочитали

пользоваться до- статочно простым срезом философии ренессансного

гуманизма, европейского Просвещения и позитивистов XIX века. Этот

узкий срез общемировой философии как-то удивительно удачно внедрился в

русские головы, и даже отдельные вкрапления метафизики или мистики не

поколебали незыблемость основ. Коротко это можно сформулировать как

старую базаровскую позицию: человек здоров, обстоятельства больны, и

для всеобщего счастья нужно их вылечить. Это наш фундамент, наша база.

Многие явления русской культуры просто под нее подверстывались. Наши

философские представления были просто железобетонными - казалось, они

выработаны для того, чтобы существовать вечно.

И новое наше христианство тоже построено на позитивизме - лишь с

добавлением религиозных красок, которые замешаны на традиционном

русском гиперморализме, - страшной, самой по себе, вещи. Когда ты

слишком моралистичен, становишься, наоборот, недостаточно моральным. В

свое время Талейран замечательно сказал, что любое преувеличение ведет

к недостаточности. Потому, видимо, и в новом христианстве больше

морализма, чем религии. Это тоже связано со стремлением выковать

нового человека: надо как бы облучить ближнего своего новым

мировоззрением - чуть ли не в буквальном медицинском смысле, как

больного некоей общественной болезнью, - и тогда он действительно

переродится. Но моралисты забывают: от облучения могут выпасть волосы,

зубы, и тогда опять получится какой-то урод.

Я полагаю, что фанатичное следование идеалам по природе своей патологично. Наука учит, что лица с подавленными сексуальными импульсами всегда громче других бьют тревогу по поводу безнравственности людей. Еще шире: в мученичестве есть нечто от мучительства, и из мучеников получаются отличные палачи. Вся наша история - яркое свидетельство опасности свободы, исходящей от рабов. Это уже знал Шекспир. От его прозорливости не могло ускользнуть противоестественное соединение скромности и неистовой одержимости, идеала и фальши, святости и беспощадности.

Уродства мира он объяснял не социальным несовершенством, а злокозненностью людей: "кулак нам - совесть и закон нам - меч". Единственная пьеса, где активно не зло, а добро - "Буря", но и здесь присутствует Калибан. Впрочем, и активность добра Шекспир расценил вполне реалистично: как подавление страсти, стоицизм, мудрость избранников. Просперо - символ человеческого духа, освобожденного от зла плоти.

В шекспировских драмах раз за разом появляются обреченные, со щемящей болью выражающие тему гибели в испорченном, полном зла мире беззащитной правды и беспомощной чистоты. Шекспировский Тимон вовсе не мизантроп, а полный горечи гневный обличитель человека и царящего на земле зла и насилия.

Задолго до Лоуренса, Генри Миллера и Джойса Шекспир ратовал против всяких культов невинности, чистоты и самопожертвования вместо пылкого удовлетворения страсти. Разница между Западом и Востоком - это разница между Шекспиром, поющим человеческую естественность, и Толстым, бросающим Анну под поезд.

Давно подмечено, что о гуманизме чаще всего разглагольствуют жестокие люди. Коммунизм - гуманизм беспощадных. Потому-то ему и не потребовались милосердие и терпимость, что "реальными гуманистами" были Ленины и Сталины.

Естественно, все мы - гуманисты. И исключительно из гуманистических побуждений сажали, стреляли и жгли. Еще и сегодня реалистам-гуманистам кажется, что недостреляли. Долго придется разбираться в наследственности нашего гуманизма от не имеющего к нам ни малейшего отношения гуманизма Возрождения, давшего миру действительно великолепную культуру, но, видимо, там наличествовало нечто такое, что привело к нам.

Нам сегодня приходится признать, что как раз гуманизм-то очень

часто антигуманистичен. Не надо увлекаться, осторожно! Слишком большая

вера в человека может привести к уничтожению жизни на Земле. Но, с

другой стороны, нельзя это представлять примитивно: только

антигуманистическая тенденция подлинно моралистична. Нет. Когда

разочарование в человеке так глубоко, что не веришь в возможность

что-то изменить, - это уже беспросветный аморализм... И все-таки,

лучше относиться к человеку плохо: если проявятся в нем какие-то

светлые качества, то хотя бы порадоваться можно будет - что за милый

сюрприз.

Да и в целом европейская философия XX века, которую наши апостолы

или не знают, или не хотят знать, вся - недоверчива по отношению к

человеку, вся под знаком - "осторожно, люди!". В том плане

"осторожно", что раз люди, то можно и взорваться...

На Западе не спасают человека - там лучше его знают и потому

меньше от него ждут. Поэтому западная культура работает с гораздо

более умеренными величинами.

Гуманистичны не восторги перед величием Земного Бога - гуманистична правда о нем, средневековая правда о человеке-сосуде зла и добра. Нет, в Средневековье не говорили, что человек-мешок дерьма. Это поклеп на Средневековье. Учители церкви считали его звеном между небом и адом. Богом и зверем. Я потому и предпочитаю философскую антропологию "Улисса" философской антропологии закаленной стали, что у Джойса - вся полнота человеческого, а у Островского человек-штык. И в Шекспире ценю не "певца человечности, победоносно выступающего против всего, что враждебно подлинной жизни", а певца жизни...

И еще: не нужно спасать человека и человечество. Неужели нам мало опыта "спасателей"? Если уж и надо кого спасать, то не человека, а от человека, еще более - от "спасителя" и "благодетеля". А человек, если он опыт Бога, таков, каким он и должен быть, даже если опыт неудачный...

Исторический опыт, который не учит дураков, учит умных остерегаться громких слов. Все самые большие мерзости начинались с освобождения и спасения. Никто больше Гитлера не любил немецкий народ, никто больше Ленина не желал счастья русскому. Вот почему я всегда - не только сегодня - бежал гуманистов, патриотов, поборников разума и борцов за счастье на земле.

Шекспир велик не ренессансным гуманизмом, даже не "глубоко шекспировской этикой любви, близкой к евангельскому учению и к современной психологии". Шекспир велик демонстрацией пустоты фарисейской праведности, фальшивой святости и сочувствием природному человеку. После сказанного легко понять реплику Бернарда Шоу, брошенную им почти век назад:

Мир не терпит, когда о нем размышляют те, кому известно, что он

собой представляет.

Собирая осколки уничтоженной нами для себя культуры, я не хотел бы сам быть записанным в погромщики.

Да, я недолюбливаю культуры, так или иначе способствовавшие возникновению Единственно Верного Учения. Но только за это. Мне претит вычленение из человеческой культуры ее частей, тем более их противопоставление. Но слишком свежи раны... Они саднят... А боль - плохое подспорье, прости меня, читатель...

Состояние боли не способствует объективности. Но кому она нужна, эта объективность?! Да и какая может быть объективность, если сознание всех нас десятилетиями утюжилось танковыми гусеницами тоталитаризма. Так что не ждите здесь свободы Гарена - довольствуйтесь Гариным, пытавшимся от гусениц увернуться...

"Непроницаемый барьер отделяет Ренессанс от Средневековья" - это ведь тоже следы гусениц. На самом деле коренных различий двух культур не было! Ренессансная парадигма естественным образом вытекала из средневековой, гуманизм носил явный христианский и церковный характер, а светской эту культуру можно назвать лишь постольку, поскольку она утратила монастырский и монашеский характер. Но ведь Данте и Джотто тоже не были клириками.

Ренессанс - это позднее Средневековье, разве что ускорившее свой ход. Светский характер Возрождения - наша ложь о нем, гуманизм - дитя христианской этики, христианской эстетики, христианской традиции, христианского видения мира. Ренессанс прорастал из христианского мистицизма и эсхатологии, коренясь в глубокой вере в "вечный отблеск божества". Конечно, если религиозные смуты представлять классовыми боями, нетрудно узреть в Ренессансе отрицание не только религии, но и монархии, феодализма и всей многовековой культуры человечества, р-р-р-революционную ломку в духе военных путчей современности. Но не было ломки, не было! Был медленный рост, было усиление человеческого мотива, был, наконец, возврат к Риму. Но эта обращенность к античности - не более чем расширение культуры и поиск ее корней.

В "Истории гуманизма" нахожу: несмотря на всю склонность к античности, нет ни одной фразы гуманиста, которая оскорбила бы правоверность, по крайней мере до Фичино и Пико, которые за свою ересь были сразу же осуждены. Религия Ренессанса - синтез христианства и античности, считал Николаи. Да и сам Ренессанс, в конечном итоге, отрекся от себя "ради любви божественной, раскинувшей руки на кресте, дабы принять нас в свое лоно".

Мышление гуманистов Возрождения было синкретично, рационализм и наука соседствовали в нем с авторитетом Библии, тезисы Священного Писания подтверждались идеями античных схолархов. Гуманисты не отвергали христианство ради античности, но согласовывали их - черта, все более утрачиваемая XVII-м и последующими веками.

От Средневековья же ренессансный гуманизм унаследовал созерцательность, мистичность, призывы к умеренности, благочестие. То, что мы называем уступками Средневековью, было естественной компонентой мировоззрения Валлы и Альберти, Петрарки и Фичино, и отрывать это от них - значит разрушать структуру их мышления.

Нечто не возникает из ничто: "чудо" Возрождения - естественный продукт "темных веков". Поэзия вагантов, труверов и трубадуров подготовила Данте и Петрарку, Дате и Петрарка - поэзию XV-XVI веков. Роман Розы, направленный против невежества, лицемерия и деспотизма, был прелюдией к Ланселоту, Тристану и Лису. В соборах отправляли не только церковные службы, но устраивали представления и маскарады. Лирика Рютбефа вела к Вийону. Бурная интеллектуальная жизнь XV и XVI веков лишь была следствием взрыва, именуемого Фома Аквинский, Данте или Джотто. За Петраркой, мадоннами Рафаэля, архитектоникой Палладия, за поэзией Попа и собором Св. Павла скрывается Возрождение христианское, плодами которого были Шартрский собор, легенда о короле Артуре, философия Аквината и житие св. Франциска. Именно поэтому Возрождение и дало высокие образцы религиозной поэзии, нашедшие отдаленный отблеск в трагедиях Шекспира или "Мудрости" Верлена.

В Возрождении, в недрах сознания его гениев полноценно жили "пережитки" той греховности человека, против которых они восстали. Любовь в своем исступлении, писал Леонардо, настолько безобразна, что человеческая раса погибла бы, la natura si perderebbe, если бы те, которые занимаются ею, могли узреть себя. Это - не фраза, это - искреннее презрение, подтвержденное множеством рисунков, этих действительно шокирующих копий полового акта, свидетельствующих не только о христианском отвращении к человеку-животному, но и о механицизме, в котором чувства, идеалы, красота выступают лишь как условия раздражения определенного мускула.

Ренессанс был подготовлен и выпестован широкими кругами средневековых интеллектуалов, деятелей "свободных искусств", теологов, рыцарей, поэтов, хронистов. Тысячи и тысячи профессоров и студентов независимых университетских корпораций, философствующих монахов, вагантов, шсюрионов, юристов, врачей, схоластоввот та почва, на которой взрастало новое мышление и грядущая интеллигенция, включавшая в себя государя Лоренцо Медичи, цехового мастера Боттичелли, университетского профессора Полициано, графа Пико делла Мирандола, клирика Эрмолао Барбаро, издателя Альдо Мануцио.

Происхождением своим Возрождение обязано меценатству Медичи и папскому трону и называется даже "Медицейским". Глава церкви не просто покровительствовал гуманистам, но постоянно стремился превратить итальянское Возрождение в придворное духовное движение, о чем свидетельствует знаменитая книга Кастильоне и почетные должности Лоренцо Баллы и других гуманистов при папском дворе. Леонардо Бруни был папским секретарем, Верджерио - канцлером Падуи при синьорах Каррара, Бонинконтри - наемником Сфорцы и придворным астрологом. Что их объединяло? Чем они отличались от интеллигентов Средневековья? Расширением цеховых и сословных границ? Небывалым ростом человеческих связей? Подчеркиванием личностности и индивидуализма? Да, но в куда большей мере - культурой, свободой, аристократизмом.

Творение Медичи и нескольких избранных умов, sapients, Возрождение сознательно отворачивалось от толпы, черни, плебса. Гуманисты связывали элитарность со знанием античности: те, кто изучал антику, автоматически оказывался лучшей частью человечества независимо от сословия, к которому принадлежал, остальные автоматически отбрасывались в разряд vulgus, plebs, multitude.

Modus vivendi гуманизма: избранность, но открытость. Хотя гуманисты считали, что интеллектуальная элита престижна, почетна и обращена ко всем, но также и одобряема всеми, флорентийский народ взирал на нее с равнодушием или же недовольством, как во все времена народ относился к исключительности и избранности.

Элитарность ренессансного гуманизма состояла в герметизме и эзотеризме "Гептаплуса" Пико делла Мирандола, в "темных" текстах Фичино и его афоризме "Божественные вещи непозволительно открывать черни", в латинском языке книг, в недостижимых глубинах Данте и Босха.

Но не только! Вспомним ренессансное искусство с его поразительными "вольностями". Языческое изображение человека, напряженность и гармония, свобода толкования "святых образов", пиршественное богатство плоти, мощь и многообразие изобразительных средств...

Но не только! Разве не Возрождение с его жизнеутверждающим индивидуалистическим началом имело в своем итоге Штирнера и Ницше?

Я смотрю на то, справедливо ли это для меня, вне меня нет права.

Если это справедливо для меня, то это справедливо вообще.

И если бы что-нибудь было несправедливо по отношению ко всему

миру, а по отношению ко мне справедливо, то я хотел бы этого, то я не

считался бы с миром. Так делает всякий, кто ценит себя; всякий,

поскольку он - эгоист, ибо власть идет впереди права, - и с "полным

правом".

Позже Бердяев, имея в виду эволюцию "единственного", скажет: "От безграничности и безудержности индивидуализма индивидуальность погибает. Мы видим действительный результат всего гуманистического процесса истории: гуманизм переходит в антигуманизм".

Единственное, что существенно отличает Возрождение от Средневековья, это ницшеанство Ренессанса - передача части прерогатив Бога в руки человека. Фрэнсис Бэкон сформулировал это афоризмом: "Человек - мастер своей судьбы". Суть человеческой природы, считал ренессансный человек Яго, в себялюбии, в получении пользы лишь для себя.

Ведь совесть слово, созданное трусом, чтоб сильных напугать и

остеречь. Кулак нам - совесть, и наше право - меч...

Это - результат Ренессанса. Так кончилась фетишизация личности, как позже - обожествление массы...

Возрождение - это мост: мост между плюрализмом и экстремизмом. Синкретизм здесь еще соседствует с утопическими представлениями, множественность человека с его достоинством. Человек, говорил Петрарка, слишком бренное и слишком высокомерное животное, слишком высоко возводящий постройку на хрупких основаниях. Августин здесь еще соседствовал с Сократом, а не изгонялся из человековедения. Подлинная жизнь моральна, поучали гуманисты, но человек зол... Человек здесь все еще расположен между землей и небом. Дьяволом и Богом.

Ренессанс - культура перехода, мост, связующее звено, прорастание зерен, завершение.

Ренессанс "как таковой" - лишь неповторимая возможность диалога;

все конкретно-определенное в сфере его мысли и творчества, собственно,

неренессансно, будь то христианство, "словесность", платонизм,

герметизм, аверроизм. Все это, взятое в отдельности, принадлежит

прошлому или будущему. Собственная содержательность эпохи негативна,

как Бог у Дионисия Ареопагита и Пико делла Мирандоллы. Ренессансна

только встреча неренессансных культур в индивиде, свободном по

отношению к каждой из них.

Синтезом здесь становится тот самый индивид, в котором культуры

сталкиваются.

Одной идеи терпимости в поисках истины, высказанной Валлой в сочинении "О наслаждении", вполне достаточно, дабы забыть все проявления нетерпимости деятелей кватроченто. Но идея идеей, а была ли эта культура действительно полифоничной? Была! И вот тому свидетельство Бруни:

Ибо хотя я и думаю, что нет доводов, которые опровергли бы меня,

но я жажду быть опровергнутым, дабы смягчить мою душевную муку и

недуг.

Истина, признанная победительницей, всего лишь лучшая, но не единственная. Одного этого довольно, чтобы считать эту культуру великой.

Без открытости и терпимости, без того ощущения неисчерпаемого

плюрализма истины, которое так хорошо и сознательно воплотилось в

пиковском "мире философов", гуманистический диалог как дружеский спор

разных культурных позиций был бы немыслим, во всяком случае в XV в.

Ludum serium сразу превратилось бы в столкновение лбами. Тогда запахло

бы теми кострами, на которых савонароловские "плаксы" сжигали

ренессансные картины и книги, или тем костром, на котором впоследствии

сожгли самого Савонаролу.

Мы связываем ренессансный гуманизм со свободой, но он ближе к суровому аскетизму монашества. Когда Поджо Браччолини описывает Никколо Никколи баденские нравы, это пишет клирик, а не артист. Баденские купальни и красотки для флорентийца - иной мир, иная планета.

Ренессансный гуманизм - головной. К нему восходят все те

абстрактные виды гуманизма, для которых филология важнее

одного-единственного человека, "слезинки ребеночка". Это гуманизм

торжественно-серьезный, полностью поглощенный великими вещами.

Возрождение - "серьезная игра", ритуал, стиль жизни. Дух Ренессанса очень далек от легкомыслия, говорил Хейзинга. - Жизненная игра в подражание античности велась со священной серьезностью.

Гуманизм мифологичен, но за его сценой прячется живая жизнь. Такова Венера Боттичелли: сакральность и природность, божественность и женственность, небо и плоть. Постепенно миф и игровая культура отступят под напором цивилизации, но XIV-XV века - игра, игра детей, повзрослевших детей. Ренессанс - конец детства.

Ренессанс и эстетизм - синонимы. Гуманизм - ранний эстетизм. Ритуалы общения, жизненные установки, образ жизни - это ранние отзвуки Шопенгауэра или Уайльда, в наивном или высокопарном варианте.

Вообще же Ренессанс эклектичен. Он взял гораздо больше, чем дал. Возможно, это самая непроизводительная из культур.

Ренессанс в такой же мере позднее Средневековье, в какой - раннее Просвещение; в этом его плюсы и его минусы.

Раннее христианство, гностики, мистики, отцы церкви возвышали истину души, деятели Возрождения - внешние истины. Типичным выразителем эпохи являлся Марсилио Фичино, в котором бедность осознанных идей компенсируется богатством творческой фантазии. Ренессансный гуманизм - конец искренности и начало лжи.

Мы полагаем, что мышление однородно, то есть однотипно, то есть конформно. Но мышление дифференцировано, иерархично, персонально. Каждая эпоха имеет свою парадигму, свой тип мышления, свое видение мира, свое содержание. Античное мышление мифологично, ренессансное - эстетично и филологично. Мышление подвижно, текуче, изменчиво. Как в воду, в него нельзя ступить дважды. Мы уже никогда не сможем мыслить, как Сократ. В этом ценность, богатство и многообразие мышления. Сумма культур - сумма мышлений.

Понять Ренессанс - значит понять его мышление: стиль, структуру, содержание, язык - не то, что думали гуманисты, но - как. Самое трудное в понимании иных культур - постижение образа мышления.

Они бранили средневековых философов, особенно схоластических

"реалистов". Но так как они сами ставили знание слов выше знания

вещей, то вся их философия не поднималась выше словесности,

вербализма, который представлял не более, как вырождение

схоластического номинализма, но схоластики были, по крайней мере,

строго логичны, а гуманисты "перескакивали Von Buch zu Buch, von Blatt

zu Blatt".

Разве не гуманисты отбросили живой язык ради мертвого языка древности? Разве не они снисходительно относились к величайшему перлу культуры, "Божественной Комедии"?

Возрождение - это возрождение античной aviditas litterarum, жажды и жадности словесности, stupor et extasis scientiae, восторженной поглощенности наукой, интеллектуальной неистовости. Стиль был важнее нравов, слово шло впереди мысли. Отсюда - средневековые ссоры из-за слов и толкований. Эпоха языка и памяти... Слово, риторика, красноречие давали все - вплоть до папского престола. Это было не столько производство знания, сколько его поглощение. Гуманисты очень много брали и не очень щедро отдавали. Они действительно возрождали, а не рождали. Они много учились, ценили время, были усердны и жаждали мудрости, но во всем этом и за всем этим скрывалась тень монастыря.

Ренессанс - это культура слова, ставшею синонимом культуры. Помимо добродетели, писал Кастильоне, истинное и главное украшение души каждого человека составляет словесность. Я знаю только двух богов: Христа и словесность, вторил ему Э. Барбаро. Ренессанс - это филологичная форма мышления, не столько заимствовавшая материал из опошленной схоластами современности, сколько черпающая его из древности.

Отмежевываясь от схоластики, ренессансная мысль широко пользовалась ее приемами, а полемика Пико делла Мирандола и Эрмолао Барбаро о соотношении истины и красноречия, философии и риторики - типичный схоластический диспут двух монахов. Филологическая форма ренессансного стиля мышления обрекала его на измельчание и вырождение, которое заметно уже в конце XV века.

Ольшки считал, что элоквенция и эрудиция, предметы гордости гуманистов, - просто исторический балласт, мешавший подготовке строгого и дисциплинированного мышления. Книжность и искусственность этой культуры общеизвестны. Даже если гражданский гуманизм кватроченто не сводится к чистейшей "цицероновской риторике", дидактика и риторство - ее важнейшие составные элементы. Ренессанс не знает разноголосия - в лучшем случае диалог. Верджерио - исключение. Защита Пико схоластики - не только литературный прием или ирония, но очень важный символ, не понятый до сих пор.

Впрочем, не будем упрощать. Возрождение - не только гуманизм Фичино, Полициано и Пико делла Мирандола с их "бесконечной истиной и добротой", но иМакиавелли, утверждавший, что люди по природе своекорыстны, жадны, трусливы и жестоки, что порядок - это насилие, способное обуздать хаос, но и - Боден с его исторической правдой, но и - Босх с его символической правдой о человеке и мире.

Развитие европейского общества не оправдало надежд гуманистов.

Вторая фаза развития ренессансной философии состояла в самокритике,

признании нереальности надежд, в стремлении преодолеть иллюзии, хотя

бы и благородные, в намерении утвердить трезвый взгляд на реальность.

И не только вторая. Умозрительная ренессансная вера в Человека и в неограниченные возможности его самоусовершенствования разрушалась in statu nascendi, в момент возникновения - религиозными и гражданскими войнами, тираниями, насилием, зломыслием, беспощадностью человека. "Разлагается все: государство, общество, семья, отдельный человек".

Мы связываем инквизицию со Средневековьем, но инквизиция-это Возрождение, эпоха кровавых казней и бесчеловечных пыток, эпидемий, нищеты, дикости, грязи, мракобесия.

Гуманистические иллюзии шли рука об руку с трагическим мироощущением: Босх, Брейгель, Ронсар, Донн, Гонгора, Крешоу, Торквато Тассо - с ощущением неустойчивости бытия, его катастрофичности, гибельности, апокалиптичности.

Моя Селальба, мне примнился ад:

вскипали тучи, ветры бушевали,

свои основы башни целовали,

и недра извергали алый смрад.

Душевные страдания, преследующий человека рок, дисгармония, внутреннее напряжение, трагическое чувство одиночества, разрыв цельности бытия - вот доминирующее ощущение постренессансной барочной эпохи, главным отличием которой по сравнению со Средневековьем является утрата цельности, противоречивость, расчлененность - и бытия, и внутреннего мира человека. Как писал А. Хаузер, отныне критерием психологической достоверности стало отсутствие цельности и полноты, чувство несоответствия, утрата моральных ориентиров и отсутствие новых критериев поведения.

Трактат Поджо Браччолини "Об алчности" - великолепный пример беспристрастности ренессансного человековедения. Гуманисты не скрывали человеческих слабостей, им это было ни к чему, они еще не строили утопий.

Нет, Ренессанс - отнюдь не безусловный оптимизм и безоглядная жизнерадостность. Ведь Плеяда - тоже Ренессанс, возможно, высшая его точка, а у Ронсара и Дю Белле - не только откровенное следование Маруллу и Катуллу, не только шалости любви, но - протяжный стон...

А мне зима, а мне сума,

И волчий вой сведет с ума.

Я - тот, что отстает от стада.

Глухой Ронсар, доживший до старости и полностью испивший сосуды прижизненной славы и испепеляющих поношений; рано ушедший Дю Белле, создавший новую поэтику; первый авангардист Жодель, предвосхитивший разрыв с действительностью Жана Жене и мрачный безутешный пессимизм искусства абсурда; схожее с религиозным экстазом поэтическое безумие вышедшей из коллежа Кокре Бригады: Ронсар, Дю Белле, Жодель, Баиф, Белло, Дора, Пелетье, Денизо, Лаперюз, Мюре, Дезотель, Тиар...

Впрочем, Плеяда - условная универсалия. Общность эстетики и мировидения вовсе не означала стилистической, тематической или иной унификации объединенных ею поэтов. Само понятие индивидуальности (la personnalite, specifique, caracteristique) было впервые осознано как первостепенное для искусства. Отсюда замена принципа "индивидуальное невыразимо" на "только индивидуальное есть поэтическое". Вообще единство поэтов - литературный миф, ибо поэт - лишь тот, кто дерзновенно неповторим. Хотя после экспериментов Парнаса Мореас призывал к возврату к Ронсару, Плеяде и греколатинскому принципу Машо и Вийона, в поэзии нет возвратов, как у Плеяды не было следования древним, как не было уплощения жизни до примитивов оптимизма и пессимизма.

В дни, пока златой наш век

Царь бессмертных не пресек,

Под надежным Зодиаком

Люди верили собакам.

Псу достойному герой

Жизнь и ту вверял порой.

Ну, а ты, дворняга злая,

Ты, скребясь о дверь и лая,

Что наделал мне и ей,

Нежной пленнице моей,

В час, когда мы, бедра в бедра,

Грудь на грудь, возились бодро,

Меж простынь устроив рай,

Ну зачем ты поднял лай?

Отвечай, по крайней мере,

Что ты делал возле двери,

Что за черт тебя принес.

Распроклятый, подлый пес?

Прибежали все на свете.

Братья, сестры, тети, дети,

Кто сказал им, как не ты,

Чем мы были заняты.

Что творили на кушетке!..

И - рядом:

Мой мозг и сердце обветшали,

Недуги, беды и печали,

И бремя лет тому виной

Где б ни был: дома ли, в дороге,

Нет-нет - и обернусь в тревоге:

Не видно ль смерти за спиной?

Жизнелюбие и жизнеутверждение и - разлад с действительностью, прелестные шалости и - тягостные, мучительные откровения, потрясающая любовная лирика и - трагические ноты "Сожалений" и "Жалобы на Фортуну", цинизм "Книжки" и - пароксизм "Своей Музе"...

Что Малербу и Буало казалось образцами дикости и безвкусицы, чему раз за разом выносили обвинительные приговоры, для Сент-Бева, да Виньи, Нерваля, Банвиля, Флобера, Гюго оказалось стволом великого древа поэзии, сплошь разобранной на эпиграфы и цитаты.

Ронсар прожил нелегкую жизнь. В юности его поразила глухота, в молодости придворный поэт Милен де Сен-Желе издевался над его поэтической манерой, в зрелости он стал мишенью яростных и злобных нападок всех крамольных групп, обвинивших его в приверженности существующему порядку. Вчерашние друзья и ученики оскорбляли его в своих пасквилях за то, что он стал петь на церковный манер, заменив голос своей Музы звуками мессы. Зато он получил послание папы Пия V с благодарностью за поддержку религии.

Ронсар не только внес в поэзию новые идеи, не только обогатил ее музыкальностью, лирической исповедальностью, поэтической раскрепощенностью, но - очистил язык, создал новые виды поэтической строфики, ввел аллитерацию, эховидную рифму, строфу с переносами...

Плененный в двадцать лет красавицей беспечной,

Задумал я в стихах излить свой жар сердечный,

Но, с чувствами язык французский согласив,

Увидел, как он груб, неясен, некрасив.

Тогда для Франции, для языка родного,

Трудиться начал я отважно и сурово.

Я множил, воскрешал, изобретал слова

И сотворенное прославила молва.

Я, древних изучив, открыл свою дорогу,

Порядок фразам дал, разнообразье - слогу,

Я строй поэзии нашел - и, волей муз,

Как Римлянин и Грек, великим стал Француз.

Язык поэзии, хотя и произошел от обыденного языка коммуникации, однако, находился с ним в таком же соотношении, как Оксфорд с портом Дувра. Все поэты - творцы нового языка, и Ронсар - первый из них предвосхитил бесподобные опыты Рембо, Малларме, Эллиота и Джойса.

Быть может, допустимо характеризовать поэта в зависимости от

пропорции, в какой представлены у него два эти языка: один

естественный, другой - очищенный и культивируемый исключительно на

предмет роскоши? Вот прекрасный пример - два поэта одной эпохи и одной

и той же среды: Верлен, отваживающийся сочетать в своих стихах самые

расхожие формы и самые обиходные речения с весьма изощренной поэтикой

Парнаса; и Малларме, создающий почти всецело свой личный язык

посредством тончайшего отбора слов и причудливых оборотов, которые он

строит или заостряем, неизменно отказываясь от слишком легких решений,

предопределяемых вкусами большинства.

Но - увлекшись любимой темой - я отклонился. В каждом Возрождении заложено свое антивозрождение, свой Микеланджело, в каждом Просвещении свой Монтень, в каждом гуманизме - свое зверство, нечто вроде "реального гуманизма" с кумачом и топором.

Микеланджело оказался достаточно широк и для филигранной отделки, и для создания концепции "nonfinito" - незавершенности, незаконченности, полифонии отсутствия. Он и был полифонией, обилием, подвижностью. Конечно, тому, что Леонардо или Буонарроти часто прерывали свою работу, оставляя ее незавершенной, можно найти рациональное истолкование, но если учесть мощь этого гения и острое чувство трагического, боль одиночества и обостренную зрелищем finis Italiae горечь крушения мира по возвращении в Рим 1534 года, если вспомнить яростную духовность его "Страшного Суда", то в мироощущении этого колосса мы обнаружим все необходимое для трактовки Ренессанса как самой трагичной из эпох.

Разве Возрождение не испытывало кризис за кризисом? Разве не было "Ворона" Боккаччо и мизантропии Жоделя? Разве Савонарола не оказался сильнее покаявшихся Пико и Полициано? Разве гуманизм не перерос в аристократизм и сверхчеловечность? Разве из любования эллинизмом не выросло холодное эстетство, любование стилем и формой? Разве индивидуализм не привел "республику ученых" к ужасающей взаимной нетерпимости, грязным склокам и непримиримой вражде?

Ренессанс - это бесстыдство Аретино и жадность Филельфо, клевета Браччолини и ссора Пульчи с Лоренцо Великолепным, неистовый фанатизм Савонаролы и неукротимое честолюбие Бруни, обидчивость, ехидство и мелкое тщеславие Полициано, ссоры из-за комара и - нередко - комариный писк...

Тона резки и двухцветны. Переходы отсутствуют. Голоса резки и громки. Мы зовем это целостностью, но это - монологичность, монолитичность, узость проблематики. Богатство европейской мыслительной традиции возникло не в эпоху Ренессанса, а в процессе его самоотрицания. Чтобы появились Монтень и Шекспир, надо было отречься от Лоренцо Валлы и Савонаролы.

Пытаясь "трезво смотреть на суровые и неумолимые законы человеческой природы", гуманисты начали опасную операцию рассечения добра и зла. Решая вопрос о свободе воли, Салютати сформулировал доктрину героической добродетели - направленности человеческой природы к добру и общему благу. Признавая приоритет воли над разумом, Балла отнес волю к добродетели: воля, или любовь к благу, писал он. Воля божественна, а потому не может быть злом - такова логика гуманизма.

Этика Возрождения начинала поворачиваться спиной к жизни, готовя почву для утопии. Бруни считал, что все, что делают люди, они делают для блага, что цель человека и благо - совпадают. Как ни гуманно это выглядит, но, мягко говоря, не вполне отвечает правде жизни.

Ренессанс - не только героический пафос утверждения человека, но мир героев Шекспира, мир человеческих вожделений и слабостей, непримиримых антагонизмов и безумной борьбы за власть, циничных честолюбцев и невежественных плебеев.

Да, Шекспир - гуманист, но не в марксистско-ханжеском, лживом и лицемерном понимании гуманизма. Шекспир-гуманист, принимающий жизнь не как утопию, а как реалию со всем ее злом, низом, болью и смертью.

Просвещению нравилась комедиография Потрясающего Копьем, но не его художественное мастерство, не его психологизм, не его углубленность. Это легко понять: шекспировские представления о человеке, жуткие глубины человеческой натуры, ярость страстей не вписывались в доктрину души "чистой доски", которую предстояло записать Учителям человечества.

Почти все в Ренессансе, что не происходило от Средневековья, потерпело фиаско. Причина не в "жестокости века" и не в "страшных ударах, нанесенных гуманизму - "причина в отказе последователей Пико делла Мирандола от реалий природного человека, в приписывании зла не человеческой природе, а внешним силам. Шекспир не был разочаровавшимся "трагическим гуманистом", Шекспир был Гамлетом.

Сам я скорее честен; и все же я мог бы обвинить себя в таких

вещах, что лучше бы моя мать не родила меня на свет.

Быть честным при том, каков этот мир, - это значит быть

человеком, выуженным из десятка тысяч.

Возрождение стало той точкой истории, где гуманизм обернулся своей противоположностью, где культура свернула на дорогу ведущего к нам натурализма: дорогу, приведшую в науке к Бэкону, в социологии - к Руссо, в антропологии - к Ницше. Искусительные идеи неограниченности человеческих возможностей, непрерывности прогресса и лучшего из миров полностью вытеснили эсхатологические мотивы борьбы Бога и Дьявола в душе отдельного человека.

Если Возрождение было первым толчком к двум взаимоисключающим опасностям - индивидуализму и омассовлению, то Просвещение в лице Жан-Жака оказалось настоящим змеем-искусителем. Когда Достоевский, Бэббит, Хьюм, Элиот, Ливис или Маритэн зовут человека назад к догуманистическому периоду или констатируют смерть гуманизма, они протестуют против лжи, берущей начало в Возрождении. Основная ошибка, писал Хьюм, состоит в том, что человечеству присваиваются черты идеальности и совершенства, что сопровождается неимоверно трескучей болтовней. Возрождение - забвение первородного греха, а связанный с ним гуманизм - эйфория, блаженное состояние курильщиков опиума, располагающее к расслабленной любви. Гуманизм, если это не подвижничество Франциска Ассизского, не более чем болезнь, симптомами которой является словоблудие и галлюцинации в духе Мавра: потуги велики, а буржуазность препятствует.

Поспешность - вот что убивает культуру. Симпатия к Средним векам, постоянная оглядка на величественную эпоху Шартра и Нотр-Дама - не каприз консервативных интеллектуалов, но страх перед убийственной бездушностью прогресса.

Ибо то, что мы видим повсюду в нашем современном обществе, когда

внимательно присматриваемся к его научному прогрессу, - это варварское

нарушение закона меры.

Возрождение, разрушив медлительность и цельность Средневековья, соответствующую геологическим темпам эволюции, породив Просвещение, утопию, экстремизм и нас, приведя к убийственным скоростям изменений, не сделав человека ни на йоту лучше, заразило его иллюзией, каждодневно разбивающейся и делающей жизнь невыносимой. Эта иллюзия - вера в вымышленного Человека, отличающаяся от веры в Бога бесконечным лицемерием и обманом. Бог безмолвствует, человек калечит, сводит с ума, ошпаривает стрессом, требует и вербует. Бог одухотворяет, человек опредмечивает. Бог просветляет, человек одурманивает. Там - мессы и соборы, здесь - бомбы и ракеты. Вот этого-то и остерегались все "воинствующие реакционеры" задолго до начала "покорения природы".

Эзотерия, эскапизм, антидемократизм, антиисторизм утонченных натур выражали их отчаяние при виде распада общества в результате революций, прогрессов, идеологий и передовых учений, ведущих к омассовлению, одурачиванию, утрате религиозных и этических идеалов. Так ренессансной культуре большинства, дискредитировавшей себя насилием, конформизмом, обездуховлением, была противопоставлена эскапистская культура меньшинства, элитарность, необходимость сохранить утонченные стандарты, искренность, исповедальность, образ жизни и мысли во враждебном обществе.

НАЧАЛО

Мы рассказываем историю предков Шекспира, о времени и

месте его рождения, о школе и школьных товарищах, заработках,

женитьбе, выходе в свет его книг, его популярности и его

смерти, и когда мы подходим к концу всей этой болтовни, мы

видим, что нет ничего общего между всем этим и воплощенным

божеством.

Эмерсон

Обыденная жизнь - ее наши слуги могли бы прожить за нас,

как заметил Вилье де Лиль. Вынюхивать закулисные сплетни:

поэт пил, поэт был в долгах. У нас есть "Король Лир" - и он

бессмертен.

Джойс

По сравнению с Данте Шекспир ближе к нам на три столетия, но достоверных сведений о его жизни, пожалуй, еще меньше. Если Боккаччо хотя бы оставил биографию Данте, то никто из идущих за Шекспиром не сделал и этого. Не сохранилось ни писем, ни дневников, ни воспоминаний близких или друзей. В биографии Великого Вила столько домыслов, что это дало основание Марку Твену пошутить: она напоминает скелет бронтозавра, восстановленный по одной кости. При том, что Шекспиру посвящается около трех тысяч работ в год, его жизнь целиком состоит из "белых пятен". Сохранившийся десяток бесспорных документов не намечает биографию Шекспира даже крупным пунктиром - в лучшем случае редкими вехами. Поэтому описание жизни художника невозможно без субъективного домысла историка. Впрочем, не в меньшей мере это относится и к биографиям Пушкина и Толстого, изученным по дням и часам. Лично я "научным" биографиям предпочитаю художественные, написанные великими мастерами, заполняющими лакуны фантазиями равновеликих творцов. Беда в том, что для Шекспира трудно подобрать ровню: фантазия же малых несравненно беднее жизненной правды великих.

Ю. Домбровский, импровизируя жизнь Шекспира в "Смуглой леди", поступил, пожалуй, правильнее, чем педанты-историки, которые воссоздавали ее по документальным крохам, никак не соответствующим жизненному обилию этого грандиозного человека. Может быть, так угодно было судьбе, что фантазии о Шекспире получили полный простор, как нельзя более отвечающий его духу.

Уильям Шекспир, первенец Джона Шекспира и Мэри Арден, родился 23 апреля 1564 года. Через четыре года после его рождения отец был избран бейлифом Стратфорда. Мать поэта была дочерью крупного землевладельца. Чем занимался отец до избрания городским головой, точно не известно: по недостоверным источникам он был то ли мясником, то ли торговцем, то ли перчаточником. Джон Орби, один из первых биографов Шекспира, свидетельствовал:

Его отец был мясником, мне говорили некоторые из их соседей, что,

будучи еще мальчиком, он занимался ремеслом своего отца, и когда надо

было заколоть теленка, то, приступая к этому, он произносил речь в

торжественном стиле.

У Джона и Мэри было много детей. Три девочки умерли в детстве, об остальных братьях и сестре имеются лишь отрывочные сведения. Младший брат Уильяма Эдмунд - разница в возрасте составляла 16 лет - юношей переехал в Лондон и работал в труппе старшего брата. Он умер молодым в 1607-м. Мать поэта пережила младшего сына на год.

Среду, в которой родился и рос Шекспир, характеризует небольшой штрих все женщины в этой семье, включая дочерей поэта, были неграмотны. Впрочем, в те времена образование не считалось привилегией. Аристократы писали нарочито неграмотно, дабы их, не дай бог, не приняли за писцов. Тем не менее в грамматической школе Уильям изучал латынь и греческий, но, видимо, не достиг особых успехов - "знал латынь слабо, а греческий еще хуже". Учение прервалось рано, когда отца постигло банкротство, вынудившее его продать наследственные владения жены и скрываться, дабы не угодить в долговую яму. В 1586-м отец был исключен из списка городских олдерменов.

Что представлял собой город, которому поэт дал мировую славу? Великий актер Гаррик называл Стратфорд "самым грязным, невзрачным и неприглядным заштатным городом во всей Великобритании". Но есть множество противоположных мнений, и то, что великий поэт в конце концов вернулся умирать на родину, свидетельствует само за себя.

Стратфорд-на-Эйвоне был дорожным узлом торговых путей, ведших из столицы на север страны. Город часто посещали театральные труппы, и юный Шекспир рано познакомился с балаганом. Театральные навыки входили в его жизнь и через школу, где для лучшего усвоения латыни ученики разыгрывали комедии Теренция и Плавта или на уроках риторики произносили написанные ими речи.

Женитьба Шекспира не могла не стать поводом для исторических анекдотов. Согласно легенде, он ухаживал за Энн Уэйтли, но вынужден был жениться на соблазненной им Энн Хетеуэй. На самом деле произошла путаница имен: в канцелярии Вустерского епископата было ошибочно выдано разрешение на брак Шекспира не с Энн Хетеуэй, а с Энн Уэйтли. Последняя, кстати, завершает список имен "подлинных авторов" пьес Шекспира. Из-за описки регистратора возникла целая ветвь шекспироведения, в которой Энн Уэйтли приобрела сразу несколько биографий (дочь купца-авантюриста, монахиня, связанная с Шекспиром платонической любовью и т. д.) и получила авторство наследия двух величайших гениев Англии - Марло и Шекспира (вначале создала пьесы Марло, произвела переворот в английской драме, создала белый стих, а затем принялась "писать Шекспира"). Будучи монахиней, она якобы не могла стать женой Шекспира и уговорила его жениться на другой женщине, рассказав об этом в произведении, которое ныне именуется "Сонетами" Шекспира.

18-летний Шекспир женился на женщине, которая была на 8 лет старше его. Как и мать поэта, Энн Хетеуэй была дочерью состоятельного землевладельца из деревни Шоттери. Видимо, Уильям и Энн были знакомы уже в раннем детстве. Брак был поспешным из-за ожидания ребенка. Уильям и Энн обвенчались 28 ноября 1582-го, а 26 мая следующего года уже крестили дочь Сьюзен.

Парень, ты женишься на богатой девке, которая старше тебя на семь

лет. И я вижу уже, куда у тебя глядят глаза, - ты гуляка, парень, и

человек легкой жизни, но сейчас ты, кажется, уж налетал порядком, ибо

у меня тяжелая рука, и кого я, поп, соединил железными кольцами, того

уж не разъединят ни люди, ни Бог, ни судьба.

В 1585-м Энн родила двойню - дочь Джудит и сына Гамнета. Мальчик умер в 1596-м, а обе дочери пережили отца. Не получивший серьезного образования и не имевший профессии молодой Шекспир оказался главой большой семьи и не мог рассчитывать на чью-либо помощь. По недостоверным преданиям, он то ли учительствовал в Костуолдском округе, то ли занимался ремеслом, то ли примкнул к бродячей труппе и вел жизнь балаганного актера. Причина отъезда Шекспира из Стратфорда не известна. Через три года после свадьбы он покинул жену с тремя детьми и выехал в неизвестном направлении.

- У него было на добрую деньгу ума и память далеко не дырявая. Он

нес свои воспоминания при себе, когда поспешал в град столичный,

насвистывая "Оставил я свою подружку". Не будь даже время указано

землетрясением, мы бы должны были знать, где это все было - бедный

зайчонок, дрожащий в своей норке под лай собак, и уздечка пестрая, и

два голубых окна. Эти воспоминания, "Венера и Адонис", лежали в

будуаре у каждой лондонской прелестницы. Разве вправду строптивая

Катарина неказиста? Гортензио называет ее юною и прекрасной. Или вы

думаете, что автор "Антония и Клеопатры", страстный пилигрим, вдруг

настолько ослеп, что выбрал разделять свое ложе самую мерзкую мегеру

во всем Уорикшире? Признаем: он оставил ее, чтобы покорить мир мужчин.

Но его героини, которых играли юноши, это героини юношей. Их жизнь, их

мысли, их речи - плоды мужского воображения. Он неудачно выбрал? Как

мне кажется, это его выбрали. Бывал наш Вилл с другими мил, но только

Энн взяла его в плен. Бьюсь об заклад, что вина на ней. Она опутала

его на славу, эта резвушка двадцати шести лет. Сероглазая богиня,

что склоняется над юношей Адонисом, нисходит, чтобы покорить, словно

пролог счастливый к возвышенью, это и есть бесстыжая бабенка из

Стратфорда, что валит в пшеницу своего любовника, который моложе нее.

Джойс в ЭУлиссеЭ намекает, что Энн Хетеуэй "свалила" не одного Уильяма, но и его брата Ричарда - не отсюда ли образ Ричарда III-го?..

Так или иначе, в конце 80-х-начале 90-х годов безвестный лицедей оказался в Лондоне в труппе, пользовавшейся покровительством лорда Стренджа.

ТЕАТР

- Представление начинается. В полумраке возникает актер,

одетый в старую кольчугу с плеча придворного щеголя, мужчина

крепкого сложения, с низким голосом. Это - призрак, это

король, король и не король, а актер-это Шекспир, который все

годы своей жизни, не отданные суете сует, изучал "Гамлета",

чтобы сыграть роль призрака. Он обращается со словами к

Бербеджу, молодому актеру, который стоит перед ним по ту

сторону смертной завесы, и называет его по имени:

Гамлет, я дух родного твоего отца

и требует себя выслушать. Он обращается к сыну, сыну души

своей, юному принцу Гамлету, и к своему сыну по плоти,

Гамнету Шекспиру, который умер в Стратфорде, чтобы взявший

имя его мог бы жить вечно.

Джонс

Хотя началом драматургического творчества Шекспира принято считать 1590 год, видимо, работа его в театре началась до приезда в Лондон. Есть ряд основательных свидетельств того, что с 1586-го он работал в труппе, гастролирующей в провинции.

Согласно одной из легенд, воспроизведенной Николасом Роу будто бы со слов Уильяма Давенанта, Шекспира приняли в труппу "в самом низком качестве" (по версии Р. Шилса - сторожем лошадей), "но его поразительный ум и врожденная способность к сцене вскоре помогли ему завоевать признание".

Театры в елизаветинскую эпоху называли каналами пороков, к актерам относились как к черни. Возможно, Шекспир сам разделял это мнение, но мне трудно себе представить, что он смотрел на сцену как на искусство дешевого вкуса.

Именно театр позволил Шекспиру сблизиться с кружком Саутгемптона. И именно сблизившись с ним, он узрел перспективу стать поэтом рангом Спенсера. Возможно, окунувшись в поэзию. Шекспир временно отошел от театра, став придворным графа. Но оказалось, что быть при дворе не менее тяжко, чем жить на подмостках.

Мы мало знаем о Шекспире-актере. Он не играл главных ролей, а в 1604-м вообще перестал выходить на сцену. Один из первых биографов сообщал, что вершиной актерской карьеры стала роль призрака в "Гамлете". Известно также, что он играл старого слугу в "Как вам это понравится" и второстепенные роли в пьесах Бена Джонсона. Дарования драматурга были неизмеримо выше дара лицедея. О режиссерском призвании Шекспира можно судить по знаменитым советам, которые Гамлет давал актерам.

Когда Шекспир покинул Стратфорд, ему было чуть больше двадцати. В 25 он уже был автором первой пьесы, имевшей успех. Он выбрал тему, которой до него никто не касался, - междоусобную династическую войну. Пьеса была поставлена в 1590 году, окончательно утвердив автора в правильности выбранного пути.

3 марта 1592 года еще больший успех имела постановка одной части трилогии "Генрих VI". По словам Нэша, зрители рыдали от восторга. Тогда же Роберт Грин написал разгромную статью "На грош ума, купленного за миллион раскаянии" - первую и последнюю критику Шекспира, которой он подвергся при жизни. И статья Нэша, и статья Грина, опубликованная Четлом, свидетельствуют как минимум о том, что к 28 годам у Шекспира была немалая известность.

Во времена Шекспира в Лондоне было четыре театра и обитало около ста поэтов и драматургов, в том числе Грин, Лодж, Лили, Марло, Нэт, Мидлтон, Манди, Дрейтон. Всего за 45-летнее царствование Елизаветы было создано около полутора тысяч литературных произведений.

Шекспир не имел систематического образования и не был книжным человеком. Острая память и живой ум позволили ему схватывать на лету то, для чего другим требовался напряженный и длительный труд. Он помнил больше, чем знал, а знал больше, чем читал. Не получив того, чем обладали собратья по перу, он стал самым вещим из них, в который раз подтвердив первичность Божьего дара.

В 1593-м в Лондоне вспыхнула эпидемия чумы. Театры закрылись, актеры отправились в провинцию. Оставшись в Лондоне, Шекспир отдался поэзии. В этом году состоялась и его первая публикация, "первенец моей фантазии" - поэма "Венера и Адонис", а год спустя - "Лукреция". Обе поэмы посвящены графу Саутгемптону, покровителю поэта. В 1594-м были анонимно изданы и первые пьесы.

Шекспир вломился в цех драматургов, за несколько лет написав трилогию "Генрих VI", "Тита Андроника", "Ричарда III", "Комедию ошибок" и "Укрощение строптивой" - три из семи пьес по сей день не сходят с театральных подмостков!

После смерти Грина (1592), Марло (1593), Кида (1594) и ухода на покой Джона Лили у Шекспира практически не осталось конкурентов. На протяжении почти десятилетия никто не мог тягаться с гениальным молодым человеком, обладавшим к тому же неукротимой энергией. Отсутствие соперников не сказалось на творческом потенциале Страстного Пилигрима. За пять лет (1592-1596) он создал 12 пьес и две поэмы, в том числе такой шедевр, как Ромео и Джульетта. Его слава росла, современники сравнивали Барда с Плавтом и Сенекой, писали панегирики молодому поэту. К концу века наследие 36-летнего драматурга насчитывало 22 пьесы. За восемь лет - с 1601 по 1608-й-он создал еще 10 шедевров, в том числе "Гамлета", "Троила и Крессиду", "Отелло", "Короля Лира", "Макбета", "Кориолана" и "Тимона Афинского".

Первые пьесы ставились в "Розе" Ф. Генсло, однако затем он связал жизнь с "Глобусом", вступив в труппу Бербеджей, пользующуюся покровительством лорда-камергера, и став ее главным пайщиком. Ведущее место в труппе занимал Ричард Бербедж, сын основателя театра и друг Шекспира. Это был не только выдающийся актер - "восхитительный Протей, так совершенно перевоплощавшийся в своей роли", но и замечательный художник и декоратор.

Труппа состояла из 16 актеров, исполнявших главные роли. Для второстепенных ролей актеры-пайщики приглашали наемных актеров, которые зачастую играли по нескольку эпизодических ролей, написанных в расчете на разное время выхода на сцену. Поскольку пьесы шли без антрактов, драматургу приходилось учитывать необходимость передышек для исполнителей главных ролей, как и необходимость отдыха после пиковой нагрузки - эта закулисная "кухня" раскрывает некоторые секреты построения действия, в частности разгрузку premier'ов в четвертых актах.

До 1597 года "слуги лорда-камергера" арендовали здание для своего "Театра", а когда срок аренды истек, решили обзавестись собственным театральным зданием. Шекспир внес значительную сумму на приобретение земли и строительство "The Globe", став пайщиком нового театра. Строительство "Глобуса" было завершено в 1599-м. Новому театру были необходимы новые пьесы, и они не заставили себя ждать. На сцене "Глобуса" были впервые сыграны все лучшие драмы Великого Вила. С 1603 года труппа лорда-камергера стала именоваться королевской.

Этому театру он остался верен до конца жизни. Будучи, по словам Грина, "мастером на все руки", он всю свою кипучую энергию поэта, драматурга, режиссера, предпринимателя и человека направил на обеспечение успеха театра, добившись невиданных успехов.

Роль драматурга в елизаветинском театре совмещалась с функцией наставника и режиссера. Немецкий ученый Ренанус, побывавший в шекспировской Англии, писал:

Я заметил, что актеры ежедневно как бы поучаются в школе: самые

знаменитые из них обращаются за наставлением к поэтам.

Шекспир не только распределял роли и дирижировал актерским ансамблем, но и писал под определенного актера - этим объясняются такие несуразности, как путаница имен действующих лиц с именами актеров.

Несмотря на высокий патронат, театр Шекспира был коммерческим предприятием и требовал неустанных забот о процветании. В отличие от других драматургов, Шекспир помимо того, что писал пьесы и входил в труппу, был еще и совладельцем театра. Его связывали с труппой "Глобуса" не только постановки собственных пьес, поиск репертуара, но и каждодневный двадцатилетний труд администратора и менеджера. Источником его доходов были гонорары драматурга, заработок актера, актерский пай и дивиденды от ренты за театральное помещение. Вообще ему приходилось много думать о заработках и процветании театра, "ориентируя свои пьесы на медь, серебро и золото".

В 1596-м после 11-летнего отсутствия разбогатевший Шекспир впервые появился в родном городе. Здесь он купил самый богатый дом, уплатив за него 60 фунтов стерлингов - четвертую часть заработанных в Лондоне денег. Стратфордские земли приносили ему 9% годовых и быстро окупили потраченные на покупку средства.

То, что Шекспир купил дом и земельные участки в Стратфорде, а не Лондоне, свидетельствует о его планах осесть на покой в родных местах. Мы мало знаем о трагических событиях 1601-го и о причинах смерти Шекспира, но все они как-то связаны с тем, что он всегда чувствовал себя в Лондоне чужаком. К тому же в Стратфорде жила вся большая семья и родня Уильяма мать, две сестры с семьями, жена, дети. Старшая дочь Сьюзен вышла замуж за врача Джона Холла, Шекспир был на их свадьбе 5 июня 1607 года. 21 февраля следующего года он присутствовал на крещении своей внучки Элизабет.

Хотя отец Шекспира был женат на дворянке, звание жены не переходило ни к мужу, ни к сыну. Шекспир настойчиво добивался герба - не для отца и не для сына (Гамнет умер одиннадцатилетним) - для упрочения собственного социального статуса и права именоваться джентльменом. Шоу писал, что, будучи выходцем из простонародья, Шекспир приписывал себе родовитость, которой не обладал, и представлял семьи Шекспиров и Арденов благородными, а себя джентльменом в стесненных обстоятельствах из-за отцовского невезения в делах. И весь набор его причуд - демонстрируемая порочность плебса, презрение к нему, деланное высокомерие - всего лишь способы самоутверждения в духе Итона и Харроу.

Сквозь рубище порок малейший виден;

Парча и мех все спрячут под собой.

Позолоти порок - копье закона

Сломаешь об него: одень в лохмотья

Пронзит его соломинка пигмея.

При всех внешних признаках успеха Шекспира больно ранил низкий социальный статус семьи. Столь же энергично, как все, что он делал в жизни, Лебедь Эйвона принялся за добычу дворянского звания. В XVI веке это была нелегкая задача для выходца из мелкой буржуазии. Та скорость, с которой она была решена, свидетельствует о недюжинных пробивных способностях поэта. В 1596 году по ходатайству отца Шекспира главе семьи и старшему сыну было присвоено вожделенное звание, видимо, не без помощи графа-покровителя, имевшего касательство к делам геральдической комиссии.

Как в пьесах Шекспира добро соседствует со злом, так в его жизни приобретения шли рука об руку с утратами; в год получения дворянства Шекспир потерял старшего сына, шумный успех его пьес совпал со смертью отца, вернувшего к концу жизни - не без помощи сына - утраченный авторитет и приобретшего герб.

Было три Шекспира. Как можно судить по обрывкам скудной

документации о них. Одному из них пришлось писать униженные посвящения

"высокочтимым" лордам, снисходящим к актеру и сочинителю пьес. У них

приходилось поклонами и лестью выпрашивать ссуды, подарки - до

дворянского герба включительно.

Случай с дарованием герба стоит того, чтобы на нем задержаться.

Расправляясь как комедиограф со своим притеснителем лордом Люси,

Шекспир описывает его герб, строя его на словесной игре ("luces"

щуки и "louses" - вши). Высокий покровитель, усвоив уроки остроумия у

протежируемого им драматурга, тоже прибег к игре словами и шутливому

девизу: на щите, дарованном новоиспеченному дворянину, рука,

потрясающая копьем (Shake-speare) и изречение: "Non sanz droict".

Зависимость от аристократии, естественно, создавала мечту о

независимости. Хотя бы материальной. Искусству наживаться можно было

легко научиться у торговой буржуазии того времени. Все, от главных

пайщиков Ост-Индской кампании до содержателей мелкой лавчонки в

Ист-Энде, лихоимствовали и растили законные и сверхзаконные проценты.

Из сохранившихся шекспировских бумаг две совершенно ясно говорят о

том, что житель Стратфорда Виллиам Шекспир, сын Джона, отдавал деньги

в рост. Любопытная случайность: беседа со вторым черепом заканчивается

мыслью о могиле, крохотном клочке земли, который можно прикрыть двумя

векселями.

Не отсюда ли главный хулитель Шекспира граф Лев Николаевич Толстой извлек сюжет для своего бессмертного рассказа "Много ли человеку земли нужно?".

1601 год был роковым для Шекспира. Что случилось с великим поэтом

- мы точно не знаем. Разные исследователи высказывают различные

догадки. Одни полагают, что на него сильно повлиял судебный процесс и

осуждение его высоких друзей и покровителей Эссекса и Саутгемптона,

нелепо задумавших и еще более нелепо пытавшихся осуществить план

свержения с престола королевы Елизаветы; другие говорят о несчастной

страсти к "черной даме", воспетой в сонетах; третьи приурочивают к

этому времени смерть отца Шекспира и т. д.

Каждой из этих догадок можно давать больше или меньше веры - это

дело склонности ума и решительности в суждениях; но одно несомненно: в

жизни Шекспира произошло какое-то страшное, потрясшее все его

существо, событие - и с 1601 года он становится совсем иным человеком.

Соответственно тому и творчество его принимает иной характер.

Сведения об участии поэта в общественно-политической жизни Англии ограничены причастностью труппы лорда-камергера к восстанию Эссекса. Когда фаворит королевы Елизаветы блистательный Эссекс подвергся опале, он решился на безумие. Заговорщики заплатили актерам шекспировской труппы значительную сумму денег за постановку "Ричарда II", сюжет которого совпадал с намерением графа свергнуть монарха и захватить корону. Спектаклю предназначалась функция запала. Действительно, наутро после представления дворяне во главе с Эссексом направились на штурм королевского дворца, но были рассеяны правительственными войсками и преданы суду. С Эссексом был связан и патрон поэта Саутгемптон, приговоренный судом к пожизненному заключению. Заговор Эссекса потряс Шекспира. В качестве свидетеля в судебном заседании участвовал и представитель труппы Шекспира, сумевший, однако, доказать, что актеры не имели отношения к заговору, а давали по обыкновению заказной спектакль. Тем не менее с целью реабилитации театра лорд-канцлер вошел с ходатайством к королеве возобновить игру при дворе. Королева милостиво согласилась. За день до казни Эссекса труппа дала представление перед королевой, обеспечив себе полную реабилитацию.

После смерти Елизаветы и вступления на трон сына Марии Стюарт Якова I труппа Шекспира удостоилась высшей чести, став труппой короля. Дела Шекспира резко пошли в гору. В 1605-м он становится крупным землевладельцем. Все его творчество связано с Лондоном, вся частная жизнь - со Стратфордом. Он все чаще наезжает домой, пишет пьесы вдали от столичной суеты, а в последние годы жизни почти полностью переселяется в стратфордский дом, откуда посылает в свой театр по две пьесы ежегодно. После 1608 года творчество Барда идет на убыль, снизившись до одной пьесы в год.

Вступив на престол, Яков присвоил Шекспиру и некоторым членам его труппы звания грума, то есть личного слуги короля, которое при всей его почетности не могло не задевать самолюбия человека, знавшего себе цену.

Пик славы Шекспира в театре пришелся на последние годы XVI и первые XVII века. С 1609 года его звезда клонится к закату: начиналась новая "аристократическая" эпоха. В театр пришли Бен Джонсон, Чапмен, Бомонт, Флетчер... Все они обладали блестящим образованием, большой эрудицией и талантом. Бомонт и Флетчер к тому же происходили из знатных семейств.

В 1612 году труппа "слуг его величества" готовила к постановке последнюю пьесу Шекспира - "Генриха VIII". Во время спектакля в "Глобусе" вспыхнул пожар, и театр сгорел дотла.

Есть нечто символическое в том, что театр сгорел во время

постановки последней пьесы Шекспира. Этим как бы завершается история

творческой деятельности главного драматурга этого театра.

Многие пьесы Волшебника из Стратфорда вполне могли бы не дойти до нас, как не дошли большинство пьес XVI века, если б суфлерские книжки "Глобуса" не были вовремя напечатаны. При жизни Шекспира его пьесы часто печатали по искаженным рукописям. Кроме того, наличие пиратских изданий вело к росту разночтений. В XVIII и XIX веках это объясняли различными редакциями и работой самого Шекспира, направленной на углубление художественных концепций своих произведений. Предпочтение отдавали прижизненным изданиям инкварто, а не первому посмертному собранию драм Шекспира ин-фолио, вышедшему в 1623 году и выправленному издателями Хемингом и Конделом.

В XX веке многочисленные исследования "библиографической школы" позволили выяснить, что ряд пьес Шекспира вначале публиковали пиратским способом (по украденным рукописям или записям спектакля), а уже затем появлялись авторские издания. Таким образом, многие "кварто" оказались неточными, и предпочтение следует отдать "фолио", напечатанным посмертно. В каждом конкретном случае на основании углубленного анализа и сложной системы критериев предпочтение отдано лучшим "кварто" или "фолио".

Текстологический анализ позволил не только уточнить авторские тексты, но и прояснил некоторые биографические сведения, в частности, подтвердил гипотезу об отъезде Шекспира из Лондона в Стратфорд в последние годы жизни: его последние пьесы изобилуют авторскими ремарками, с помощью которых находящийся далеко от труппы Шекспир раскрывал актерам свои замыслы.

Дж. Довер Уилсон выяснил, что многие шекспировские пьесы дошли до нас с большим числом поправок и наслоений, чем и объясняются "несуразности" у Шекспира.

Около половины пьес Шекспира было опубликовано лишь после его смерти. Ни автор, ни театр не были заинтересованы в публикации репертуарных пьес. Публикации преследовали либо коммерческие цели (продажу снятых с репертуара пьес), либо восстановление авторского текста, искаженного пиратскими изданиями.

Каноническими творениями Шекспира признаны 37 пьес, две поэмы и цикл сонетов. Все они созданы за двадцатилетнее пребывание в Лондоне-с 1590 по 1611 год. 16 из них были поставлены при его жизни и опубликованы, однако не известно, принимал ли сам Шекспир участие в публикациях. 20 пьес издано через семь лет после его смерти.

Он прожил двадцать лет, и были времена, когда он получал

жалованья не меньше, чем лорд-канцлер Ирландии. Жил он богато. Его

искусство, которое Уитмен назвал искусством феодализма, скорее уж было

искусством пресыщения. Паштеты, зеленые кубки с хересом, соусы на

меду, варенье из розовых лепестков, марципаны, голуби, начиненные

крыжовником, засахаренные коренья. Когда явились арестовывать сэра

Уолтера Рэли, на нем был наряд в полмиллиона франков и, в том числе,

корсет по последней моде. Ростовщица Элиза Тюдор роскошью своего белья

могла бы поспорить с царицей Савской. Двадцать лет он порхал между

супружеским ложем с его чистыми радостями и блудодейною любовью с ее

порочными наслаждениями. Вы знаете эту историю Маннингейма про то, как

жена одного обывателя, увидев Дика Бербеджа в "Ричарде Третьем",

позвала его погреться к себе в постель, а Шекспир подслушал и, не

делая много шума из ничего, прямиком взял корову за рога, и тут

Бербедж приходит, стучится в дверь, а Шекспир ему отвечает из-под

одеял рогоносца: Вильгельм Завоеватель царствует прежде Ричарда

Третьего. И милая резвушка миссис Фиттон, оседлай и воскликни: О! и

его нежная птичка, леди Пенелопа Рич, и холеная светская дама годится

актеру, и девки с набережной, пенни за раз.

КОНЕЦ

Шекспир ушел из театра и покинул Лондон в возрасте 48 лет. О твердости его намерений свидетельствует полный расчет: продажа пая, ликвидация всех имущественных и финансовых дел, завершение литературной деятельности.

Старые биографы объясняли это достижением акме - успеха, славы, богатства. Оставалось пожинать плоды, что и сделал Лебедь Эйвона. Правда гораздо горше: Шекспир смертельно устал, надорвался. Литтон Стрейчи, перечитывая последние пьесы Шекспира, обнаружил в них много признаков болезненной усталости. Еще можно говорить о "феномене Тимона" - досаде на мир, отвращении к его низости, подлости, неисправимости.

В "Буре" много мыслей об уходе и отречении:

Отрекся я от волшебства.

Как все земные существа,

Своим я предоставлен силам...

Я слабый, грешный человек,

Не служат духи мне, как прежде...

Есть здесь и слова прощания:

Окончен праздник. В этом представленье

Актерами, сказал я, были духи,

И в воздухе, и в воздухе прозрачном,

Свершив свой труд, растаяли они.

Очевидно, здоровья он был не крепкого, заболел рано (может быть,

бронхиальной астмой) и сцену покинул тоже совсем не старым. И как бы

предчувствуя этот конец, он всю жизнь к нему готовился: покупал,

продавал, давал в рост - одним словом, делал все, чтоб не повторить

участи отца, этот урок у него всегда стоял перед глазами. Жизни и

нищеты он боялся. И все те тридцать лет, которые провел на сцене, он

неторопливо, но неустанно возводил свою крепость, - и вот час настал,

и она ему действительно потребовалась. Как он жил в этой угрюмой

твердыне еще четыре года, которые ему отмерила милостивая и

ироническая судьба...

Главной причиной переезда из Лондона в Стратфорд было подорванное здоровье, никогда не бывшее отменным. Все мужчины в его роду умирали рано, а он, к тому же, смертельно устал. Титаническая энергия, расходуемая без счета, исчерпалась. Глядя на его портрет, художник свидетельствовал, что он страдал легочной и сердечной хворями. За два года до смерти 50-летний поэт составил завещание, что редко делают в расцвете сил и здоровья. Завещание подписано твердой рукой, но поправки к нему, сделанные два года спустя, незадолго до смерти, подписаны дрожащей рукой тяжело больного.

Умирая, он думал о том, кому завещать свой серебряный с

позолоченным дном бокал, кому подарить в память о себе дешевые

шиллинговые кольца, но он ни словом не вспомнил в своем завещании ни

об одной из своих "сирот", своих пьес.

Если вы отрицаете, что в пятой сцене "Гамлета" он заклеймил ее

бесчестьем, - тогда объясните мне, почему о ней нет ни единого

упоминания за все тридцать четыре года, с того дня, когда она вышла за

него, и до того, когда она его схоронила. Всем этим женщинам довелось

проводить в могилу своих мужчин: Мэри - своего благоверного Джона, Энн

- бедного дорогого Вилли, когда тот вернулся к ней умирать, в ярости,

что ему первому, Джоанчетырех братьев, Джудит - мужа и всех сыновей,

Сьюзен - тоже мужа, а дочка Сьюзен, Элизабет, если выразиться словами

дедушки, вышла за второго, убравши первого на тот свет. О да,

упоминание есть. В те годы, когда он вел широкую жизнь в королевском

Лондоне, ей, чтобы заплатить долг, пришлось занять сорок шиллингов у

пастуха своего отца. Теперь объясните все это. А заодно объясните и ту

лебединую песнь, в которой он представил ее потомкам.

На это Эглинтон: Так вы о завещанье.

Юристы, кажется, его уж разъяснили.

Ей, как обычно, дали вдовью часть.

Все по законам. В них он был знаток,

Как говорят нам судьи.

А Сатана ему в ответ,

Насмешник:

И потому ни слова нет о ней

В наброске первом, но зато там есть

Подарки и для внучки, и для дочек,

И для сестры, и для друзей старинных

И в Стратфорде, и в Лондоне.

И потому, когда он все ж включил

(Сдается мне, отнюдь не добровольно)

Кой-что и ей, то он ей завещал

Свою, притом не лучшую,

Кровать.

Согласно историческому анекдоту, восходящему к свидетельству Джона Уорда, "Шекспир, Дрейтон и Бен Джонсон устроили веселую пирушку и, кажется, выпили слишком крепко, ибо Шекспир умер от лихорадки, которая у него после этого началась".

Что здесь правда? Правда здесь то, что в последний раз подчеркнуты жизнелюбие и жизненная активность Великого Вила. Шекспир не был пьяницей он был трудоголиком и умер от болезни далекого будущего, невыносимого стресса.

Всю жизнь свою проведя в отсутствии, он возвращается на тот

клочок земли, где он был рожден и где оставался всегда, и в юные и в

зрелые годы, немой свидетель. Здесь его жизненное странствие кончено,

и он сажает в землю тутовое дерево. Потом умирает. Действие окончено.

Могильщики зарывают Гамлета-отца и Гамлета-сына.

Шекспир скончался 23 апреля 1616 года. Его прах - в соответствии с завещанием - погребен под алтарем Стратфордской капеллы. На надгробной плите выбиты слова, по преданию, написанные самим поэтом: "Добрый друг, во имя Иисуса, не извлекай праха, погребенного здесь. Да благословен будет тот, кто не тронет эту плиту, и да будет проклят тот, кто потревожит мои кости".

При жизни поэт заботился о вечности и вечном покое. Он их заслужил.

А вот дух его живет и заставляет нас трепетать и содрогаться. Дух его пережил его род, опровергнув все материалистические бредни о смерти и тлене. Дух его обитает среди нас, живущих в самую шекспировскую из эпох.

Смерть каждого человека - экзистенциальная дыра, прорыв в экзистенциальном флере бытия... Рвутся духовные связи, рождается душевная боль, слабеет память... Проходит время, и дыра зарастает, боль утихает, память выветривается... Гении - это люди, чьи экзистенциальные дыры не затягиваются никогда... Одна из крупнейших "вечных дыр" - Шекспир...

Бюст на могиле поэта - одно из самых больших препятствий для понимания Шекспира, писал Джон Уилсон. - Шекспир - жертва, жертва ремесленника. Это так. Но чтоб писать Шекспира, нужен шекспировский талант...

Я перечислил скудные факты о жизни Лебедя Эйвона, но есть еще одна жизнь Великого Барда - вымышленная десятками писателей, сфантазированная: в конце концов никому не заказано писать своего Шекспира. Дюваль писал "Влюбленного Шекспира", Тик - "Праздник в Кенильворте", Хорее Смит - "Сына отечества", Лэндор - "Вызов в суд и допрос Вильяма Шекспира", Кениг "Williams Dichten und Trachten", Жан Поль (но не Рихтер) - "Приключения Шекспира", Гольтей - "Шекспира на родине"...

Чего тут не понамешано! И повесть о браконьерстве Шекспира и суде над ним. И встреча юного Шекспира с королевой, и тайная страсть Елизаветы к лицедею Шекспиру, и амурные приключения гения с актрисами и королевой, и любовные трех- и четырехугольники поэта. Приложили руку и наши: в 1841 году П. П. Каменский напечатал "Розы и маску", в 1840-м А. Славен - "Жизнь Шекспира", в 1850-м Н.Имшенецкий - "Актрису и поэта" - все примитивные и пошлые, давно забытые книжонки.

Единственная известная мне достойная внимания отечественная фантазия на тему "Мой Шекспир" Смуглая леди Ю. Домбровского.

В моих трех маленьких повестях заключено много вымысла о том, как

выглядела бы жизнь Шекспира, если бы она была такой, как я ее себе

представляю.

Великий человек умирает. Помимо его книг от него остаются дела,

портреты, воспоминания и часто документы, остаются анекдоты и сплетни

о нем- короче, остается модель человека, как ее воспроизвели

современники и соглядатаи его жизни, его нравственный костяк. Эту

модель можно признать примерно точной или не признавать совсем, но

вовсе отмахнуться от нее нельзя. Она существует, и все. Это,

собственно говоря, не человек и даже не представление о человеке - это

посмертный суд над ним.

Очень мало великих людей оказались вне этого суда - это те, о

которых вообще ничего не известно - ни истории, ни сплетникам.

Шекспир как раз такой. Это тот несчастный случай, когда писатель

оставляет биографа наедине с самим собой. Опереться не на что,

документы двусмысленны, а все - даже, казалось бы, самые интимные и

личные - произведения при ближайшем рассмотрении очень мало дают для

разгадки личности автора.

Образ простого, работящего, неутомимого, скромного труженика

оказался непостижимым и недостижимым для исследователей и литераторов,

как одна из величайших загадок человеческого бытия, и горе, поистине

горе тому биографу, который не поверит в простоту и неисчерпаемое

богатство обыкновенной человеческой души. Он так никогда ничего и не

поймет в Шекспире, не свяжет гения с его произведениями.

ЛИЧНОСТЬ

Он человек был, человек во всем.

Шекспир

Я из земли составлен и воды.

Шекспир

Он запечатлен в отзывах друзей и недругов, в списке ролей, в скорбном и таком человеческом документе-завещании, и, наконец, в тихой книге мертвых в метриках собора Св. Троицы, где он был сначала крещен, а потом похоронен. Но самое главное, он нам еще оставил около сорока больших произведений, и каждое из них мог написать только человек с его биографией. Вчитываясь в них, мы узнаем, как с годами менялся автор, как, пылкий и быстрый в юности, он взрослел, мужал, мудрел, как восторженность сменялась степенностью, разочарованием, осторожностью и как все под конец сменилось страшной усталостью.

Словом, весь жизненный путь Шекспира прослеживается по его книгам. И этот путь настолько прост и достоверен, что любой миф, самый убедительный и расчетливо построенный, неизбежно разлетается при столкновении с этой горькой действительностью. Мастера Шекспира не смешаешь ни с одним из его сиятельных двойников. Они все, выражаясь словами самого же Шекспира, сделаны из того вещества, из которого состоят сны.

Связь творчества с творцом многое проясняет, но в не меньшей мере многое затуманивает. Так как, по Колриджу, источник поэзии - поэт, многие поколения исследователей надеялись раскрыть тайны Шекспира, обратившись к его личности, - Вордсворт, Хэзлит, Лэм, Карлейль, Эмерсон, Рейли, Дауден, Брандес, Дж. Мэрри, Дж. Уилсон.