Прощай, пасьянс

11

— Ну и как ты вызвала его на дуэль? — спросила Мария, выслушав рассказ сестры о парижской жизни.

Они сидели за коклюшками, плетя узор, который показала горничная Анна. Коклюшки негромко стучали, не мешая говорить. Они уже выпили утренний кофе с густыми сливками, который научилась варить Глафира, причем делала это так, как будто сам Салимон-ага водил ее рукой, тот самый турецкий посланник при дворе Людовика XIV, который первым научил парижан пить кофе.

Крепкий кофе помог сгладить неловкость утра после минувшей грозовой ночи. Сестры без слов поняли друг друга — не нужно говорить ни о чем. Ничего не произошло такого, что следует обсуждать. Решенное не перерешивают.

Но им необходимо было говорить о чем-то столь же дерзком, как то, что произошло прошлой ночью.

— Ты знаешь, — говорила Лиза, — в Европе доступно отстаивать честь всем и каждому. — Она отпила из чашки глоток. — На дуэль можно вызвать даже того, кто стоит выше тебя на ступенях жизненной лестницы. Я этим воспользовалась.

— Ты купила того, кто вызовет хозяина бала? — вскинула брови Мария. — Но если я верно поняла, он был посланником другой страны?

— Но он европеец. Этим все сказано, — объяснила Лиза. — У него тот же самый кодекс чести.

— А человек, которого ты наняла?

— Он не клошар, нет. — Она засмеялась. — Он студент, которому нужны были деньги.

— Вот как?

— Да. Он был студентом моего умного Жискара. Еще и поэтому мне не составило труда уговорить его вызвать посланника на дуэль.

— Невероятно, — прошептала Мария. — Она приложила палец к губам.

— Он такой же, как я, субтильный. — Лиза повела плечами, на которых была тонкая сиреневая шаль, точно такая, как на Марии. — Иначе как бы я смогла нарядиться им?

— Он дал тебе свое платье? — Мария желала представить в деталях, как все было. Хотя на самом деле у нее в голове толпились совсем другие детали, которые она гнала, вытесняла теми, что сообщала ей сейчас сестра. Ничего, она справится с собой. Должна.

Лиза поморщилась:

— Да, он дал мне свои вещи. И я их надела. — Она засмеялась. — Никогда не думала, что буду настолько хорошо чувствовать себя в мужском платье.

— А шляпа? Как ты спрятала под нее волосы?

— Помогла наша русская коса. — Она засмеялась. — Я заплела ее — прости меня Господи, — одну косу. Хотя знаю, что нельзя, после того как ее расплели надвое. Но что значит нельзя? — Лиза скривила губы. — Что это такое, когда без этого жизнь не в жизнь?

— И потом, это было в Париже. Ты там почти и не ты, — вступилась за сестру Мария, ограждая от ее же собственных нападок.

— Ах! — Лиза махнула рукой. — Не отрезать же косу, верно?

— Ты что! — испугалась Мария. — Мы с тобой не можем менять в себе ничего без уговора! — Ее зеленые глаза стали величиной с изумруд на кольце, таком же, как на пальце Лизы.

— Конечно, нет. Я знаю. Потому я заплела косу, закрутила на темени и заколола. Потом надела шляпу с высокой тульей.

Мария засмеялась:

— А помнишь друга нашего батюшки, который укладывал волосы в кошелек? — Она прыснула, приложив ладони к губам.

— Еще бы не помнить! — точно так же прыснула Лиза. — Как сейчас вижу — на нем парик, сзади — косичка, а поверх нее сеточка. Которая так смешно называется — кошелек. Хорошо, что эта мода прошла. Она осталась теперь лишь как мужская странность. Для очень пожилых мужчин.

— Ну, дальше, дальше… — подгоняла Мария, которой не терпелось узнать главное. Она чувствовала себя так, будто не Лиза, а она сама собиралась тогда на дуэль.

— А дальше милый студент по имени Варнье послал письмо…

— Но ведь это ты написала письмо? — Мария ощущала себя так, как в детстве на качелях — дух захватывало, и казалось, никогда больше не глотнуть воздуха всей грудью.

— Я.

— Он переписал его своей рукой?

— Да, конечно. Потому что почерки мужчины и женщины отличаются.

— Наш с тобой особенно, — согласилась Мария.

— Мы могли бы стать каллиграфами. Если бы захотели.

— Ох, Лиза! — Щеки Марии горели. — Мне вообще кажется, что мы с тобой способны на все. — Она громко засмеялась. Лиза почувствовала в этом смехе надрыв, как будто в нем выплескивалось напряжение предшествующих дней.

— Ты станешь смеяться еще громче, когда узнаешь, что сказал мне потом посланник…

— Что?

— Что он был настолько возмущен грубостью и резкостью стиля, что ожидал увидеть перед собой громилу. А когда увидел… меня… То есть того, кто захотел стать его противником, он опешил.

— Он сразу узнал в тебе женщину?

— В том-то и дело, что нет. Но его потрясло несоответствие угрожающего стиля и облика самого дуэлянта.

— Ха-ха-ха! — засмеялась Мария, и слезы выступили у нее на глазах.

Хорошо, подумала Лиза. Она смеется, значит, напряжение понемногу отступает. Сама она уже справилась с собой. Может быть, потому, что потрудилась над собой заранее. Никаких чувств, велела она себе, отправляясь в супружескую спальню Финогеновых. Только действие. Физиологическое, ничего чувственного. Не забыть подложить под бедра подушку, твердила она себе, чтобы не пропало ни капли. Так учил ее французский доктор. Если все получится с первого раза, то не понадобится второго. Для Марии легче.

Она знала, она чувствовала, хотя не было пока и быть не могло никаких признаков удачи, что все вышло как надо. До моей уверенности придется ждать не меньше трех недель. Надо забыть обо всем самой и заставить забыть Марию. Наиболее тягостное в жизни — ожидание, соединенное с чрезмерной надеждой.

Лиза посмотрела на лицо сестры. Оно горело, и не только от ожидания, но и от азарта, свойственного обеим. Лиза не сомневалась, что сейчас сестра видит себя в мужском платье, с пистолетом в руке.

— Дальше, дальше, — подгоняла Мария. — Что было дальше? Не тяни. Что посланник?

— Он был честен и горд. Ответ не замедлил прийти, Роже Варнье получил его незамедлительно. В нем было сказано: среда, утро, гора Монмартр.

— Гора-а? — Брови Марии сошлись на переносице. — А зачем забираться так высоко?

— Ты не видела эту гору, — фыркнула Лиза. — Одно название, это скорее холм близ Парижа. Монмартр покрыт виноградниками, полон неспешных селян. Простор и уединенность одновременно. Лучше места не придумать, особенно раннее утро.

Мне подали лошадей на рассвете, — продолжала Лиза. — Роже согласился стать моим секундантом и доктором. Он изучал естественные науки, кроме того, что слушал лекции Жискара. Ты ведь помнишь, что Жискар был еще и умелым лектором?

— Конечно, — кивнула Мария. — Вот откуда ты столько знаешь о физиологии.

— Да. Мы поехали. — Лиза отложила коклюшки и убрала белые нитки с коленей. — Никогда не видела такого утра, — вспоминала она. — А может быть, никогда не вставала так рано. Монмартр скрывался в пелене тумана, он словно дразнил — не найдешь, заблудишься, вернешься, не поедешь. Но мы с тобой хорошо знаем себя: решили — все равно что дали обет перед Богом. И если он не поразил нас громом за наши желания и намерения, стало быть, он нас благословил.

— Как ты правильно сказала, Лиза, — тихо заметила Мария. — Я думала примерно так же… Но не могла настолько точно выразить свою мысль.

— Я это сделала, значит, и ты тоже.

— Я рада, — прошептала Мария.

— Мы поднимались по твердой тропе, набитой множеством лошадиных копыт, утоптанной деревянными крестьянскими башмаками — сабо. Войдя в туман, как под бескрайний полог, я увидела, как наливается соком и набирает спелости виноград. Я остановилась и сорвала ягоду. Я хотела увидеть в ней зерна, но еще было рано. И ты знаешь… Ты знаешь, мне вдруг показалось, что ягода похожа на беременную женщину. В которой зреет зерно. Но его еще не видно. — Она повернулась к Марии всем корпусом. — Я вспомнила тебя. Я вспомнила наши разговоры с тобой. Мое обещание тебе. Ведь мы давно с тобой знали, чем наделил: Господь каждую из нас и чем обделил. Я вспомнила твой вопрос в тот день, когда Федор сделал тебе предложение. Ты спросила меня, можешь ли выйти за него замуж, не сделаешь ли ты его несчастным? Должна ли ты ему сказать, что заключил доктор? Открыть, что к тебе не приходят каждый месяц «гости», а это значит, ты не можешь выносить дитя?

— Помню, Лиза.

— И тогда я подумала, что если я на самом деле стану стреляться, то подставлю под пулю не одну себя, но и тебя и Федора. И того, кого я должна вам родить. Столько жизней взамен одной…

— Господи! — выдохнула Мария, выпуская работу из рук.

— Я приехала как раз в тот момент, когда мой противник подъезжал с другой стороны холма. Мы уже протянул руки друг другу для пожатия, как его конь мотнул мордой и задел мою шляпу. — Она засмеялась. — Что было дальше — не стоит и говорить.

— Нет уж, говори! — Щеки Марии стали цвета рубина, который был вправлен в другое кольцо, такое же, как сейчас сверкнуло на руке Лизы.

— Хорошо. — Лиза кивнула. — Слушай дальше. Посланник онемел, потом окинул меня взглядом и сказал: «Я не стреляюсь с дамами». «На какого рода сатисфакцию в таком случае я могу рассчитывать?» — не растерялась я. «На мою руку и сердце», — не задумываясь, бросил он.

— Ты кинулась ему на шею, — насмешливо проговорила Мария.

— Как же!..

— Но он-то наверняка так подумал?

Лиза покачала головой:

— Я не лишилась дара речи, между прочим.

— Я и не думала, — фыркнула Мария.

— Я сказала ему: мы с вами не знакомы.

— А он?

— «С такой особой, как вы, нет никакой надежды познакомиться по-настоящему, даже прожив вместе до конца дней» — вот что он сказал мне.

Мария расхохоталась, представляя себе сцену на Монмартре.

— А он? Что же он? Хорош собой? Умен? — сыпала вопросами Мария. — Впрочем, конечно. Глупец никогда бы не рискнул пойти на такой шаг. Предложить руку и сердце той, которая хотела тебе смерти… Это… дальновидный поступок.

— Я так и подумала, — согласилась Лиза. — Он, наверное, решил побеспокоиться о своей жизни. Одним врагом: меньше — не стану же я устраивать охоту на собственного мужа. А если я бросилась защищать Жискара, то став моим мужем, сможет рассчитывать на то же самое.

Сестры захохотали. Они хохотали с облегчением, как будто этим смехом отодвигали в прошлое вчерашнюю ночь.

— Так ты согласилась? — Мария хотела узнать все до конца.

— Я сказала ему, что я вдова. Что я в трауре. Что однажды я уже выходила замуж в трауре — по тетушке. А чем закончился этот брак? Новым трауром. Поэтому я не хочу больше выходить замуж в лиловом.

— А как ты была хороша в лиловом, Лиза! — Мария покачала головой. — Ну-у просто французская королева! Как это мудро, — продолжала Мария, — если в семье невесты глубокий траур, снять на время черное платье и надеть лиловое. Красивый траур для невест. А как хорошо было сделано твое приданое из лиловых материй. Больше всего мне нравилась ткань фиолетово-дофиновая.

— Да, она самая темная из всех лиловых. Только во Франции я поняла, почему она так называется.

— Почему же? Из-за французских дофинов, верно?

— Да. Они никогда не носили в трауре черное, а только фиолетовое, все лиловое, жирофле, сиреневое, гри-де-лень.

— Какие завидные есть на свете материи! — Глаза Марии азартно блестели. Было видно, что она все более отвлекалась от своих мучительных мыслей и сомнений. — Одни названия чего стоят — объярь или гро-муар, гро-гро, левантин…

— Я тоже их знаю, — вовлеклась в игру Лиза. — Марсе-лин, сатень-тюрк, бомб… Они все гладкие ткани. А как тебе затканные? Нравятся?

— Ты о пети-семе, о гран-рамаж? Известно ли тебе, что гран-рамаж здешние купцы называют «большой ромашкой»? Когда я услышала это от Федора, то чуть не досмеялась до икоты. Федор, должна тебе сказать, любит затканные золотом и серебром ткани. Хороши, говорит, и добротны. Сюда их тоже привозят, это турецкие и персидские ткани. Здешние люди ценят бархат с золотом и серебром. Наверное, они греют им душу. Посмотришь — лето перед глазами. Тепло, солнечно. — Мария умолкла, а потом спохватилась: — Что-то мы не о том. Отвлеклись. Так что же, вы даже не вынули свои пистолеты?

— Нет.

— А где ты взяла пистолет?

— Мне купил Роже Варнье. У своего дяди. Его дядя владеет оружейной фирмой.

— А я думала, ты пришла с тем, который…

— Я поняла, о каком ты говоришь. — Лиза понимающе кивнула. — Но я попросила что-то более солидное.

— Хорошо. Так что сказал посланник на твой ответ?

— Что готов говорить со мной после окончания траура.

— О Господи! — Рука Марии метнулась к губам. Женский жест, означающий одно — желание удержать крик и в радости, и в боли.

— А ты?

— А что — я? Придет время — поговорим. — Лиза вспомнила, какая холодная была у него рука, когда ее рука легла в руку. Она почувствовала, как ее сердце леденеет. Он ничего не сказал, она тоже молчала, он быстро выпустил ее руку из своей и развернулся на каблуках.

С вершины Монмартрского холма открывался вид на веселый и щедрый город Париж. Вскоре она должна была покинуть его, но всегда будет помнить о нем, грезить о нем. Потому что в этом городе для них с сестрой произошло слишком много важного…

— Но твой траур… Он ведь кончается…

— Ты верно подсчитала. — Лиза коснулась руки сестры, легонько похлопала по ней. — Мы все успеем.

Мария чувствовала себя так, будто та самая гора Монмартр еще недавно давила ей на плечи, а теперь отступилась от нее и она снова на воле. Мария дышала легко и свободно. Значит… значит, Лиза… Лиза… Значит, она не влюбится в Федора…

— Тебе… по сердцу этот посланник? Он кто же — австрияк?

Лиза улыбнулась:

— Да нет, он русский человек.

Мария замерла.

— Как же — русский? А писали в газетах, что он австриец.

— Верно писали, только матушка его была русской женщиной. Вот и все. А про то, по сердцу ли мне он… Знаешь, Мария, я думала, что никогда не смогу никого полюбить по-настоящему.

— А Жискара? Разве…

— Полюбить так, как тебя, — настаивала Лиза.

— Но я твоя сестра…

— Ну хорошо, как ты — Федора.

— Ах, та-ак… — протянула Мария.

— В моем сердце должно быть чувство, что я — часть другого человека. Что без него мне жизнь ни к чему. И вот теперь… Когда я думаю, что могла убить… того мужчину, что-то переменилось во мне. Мне теперь хочется жить с ним рядом. Оберегать его. Бояться того дня, когда нам придется расстаться.

— Расстаться? Но зачем? — Мария непонимающе смотрела на сестру.

— Когда придет срок уйти из этого мира. — Лиза глубоко вздохнула.

— Вот ты о чем… — Мария покачала головой. — Ты знаешь, а ты ведь повторяешь то, о чем думаю я.

— Ты так думаешь о Федоре, — утвердительно сказала Лиза.

— Да. О нем. — Она теребила краешек кружевного полотна. — Он напишет тебе?

— Я ему напишу сама, — сказала Лиза.

— Поняла… — Мария снова взялась за работу. Теперь пальцы сновали легко, в комнате раздавался мерный стук коклюшек. Потом вдруг он стих, Мария в тревоге взглянула на работу. — Что-то не быстро получается, — заметила она.

— А куда спешить? — Лиза пожала плечами. — Мы ведь должны сплести это к сроку, до которого еще далеко.

— Ты хорошо помнишь, как устроена бригантина? — спросила Мария с тревогой. — Она должна быть на кружевах как вылитая.

— Прекрасно помню.

— Имя сделаем покрупнее, — пробормотала Мария. — Да, как будет держаться наш флаг? На чем? — вдруг забеспокоилась она.

Лиза сощурилась.

— А вот про него мы подумаем отдельно.

Но когда она это говорила, то уже знала, как все будет.