Прощай, пасьянс

22

Севастьяна гнала лошадей по немощеным улицам. Дождей еще не было. Из-под копыт летела пыль, оседая на ее потном лице.

Она остановила лошадей возле заднего крыльца воспитательного дома.

— Приехали, — объявила она, поворачиваясь к сестрам. — Милости прошу, будете моими гостьями.

Сестры переглянулись и вышли из коляски. Все то же небо над головой, все та же река Лала перед ними, но все иное. Дом Финогеновых стоит будто на острове: ни перед ним, ни за ним, ни сбоку — ничего. Так задумал дед Финогенов, поддержал его Степан, отец Федора. Как объяснял сам Федор, они оставляли место для домов потомков Финогеновых, чтобы селились они друг с другом рядышком. Но пока что-то не выходит.

А здесь вдоль берега реки стоят дом к дому.

— Входите. — Севастьяна раскрыла перед сестрами дверь.

Они вошли в просторные сени, на них пахнуло свежестью — пахло березовыми вениками для бани, чем-то сладковатым, наверное, пирогами с вареньем из черной таежной смородины, подумала Мария, уже хорошо знакомая со здешними запахами. И еще — она поморщила нос, пытаясь найти название новому аромату, — солод. Да, ржаной солод, без которого квас не квас.

Севастьяна вела сестер по коридору долго, с поворотами, пока наконец не ввела в комнатку с белыми стенами, с двумя кроватями. Опрятную.

— Вот. Будете как мои старшие воспитанницы. — Она засмеялась.

Сестры вошли и сели у стола.

— А теперь вот вам письмо. Читайте.

Севастьяна выложила на стол тонкий лист бумаги.

Сестра молча прочли и отшатнулись от стола.

— Теперь поняли?

— Невероятно, — прошептала Мария.

— Выходит, они хотели нас украсть? — спросила Лиза.

— Заманить, а если не удастся, то и украсть, — подтвердила Севастьяна.

— Чтобы заставить Федора отказаться от наследства в пользу Павла, — проговорила Мария.

— Они пустили бы в дело и подложные бумаги на таможне. Тогда у него забрали бы весь груз и бригантину в придачу. Да еще предъявили бы ему штраф.

— Вы только почитайте, — заметила Лиза, — как грамотно составлено отказное письмо, которое предназначено для Федора. В обмен на то, что его ребенок будет в полной безопасности.

Севастьяна кивнула:

— Анисим, я вижу, мастер на это дело.

— Анисим? — Голос Марии прозвучал резко. — Тот самый, к которому уехала Анна?

— Да, дорогуша, тот самый.

— А как же Анна? Она ведь любит его. Она говорила, что он хочет на ней жениться.

— Хотел, пока надеялся через нее заманить вас к себе и спрятать.

— Что ты говоришь? Откуда…

— От нее самой. Это она примчалась утром во весь опор, после того как подслушала разговор Анисима и Павла.

— А где она сейчас? — спросила Лиза.

— Я отправила ее в участок.

— Зачем?

— Там есть один мой друг, хороший, не болтун. Я попросила, чтобы она ему рассказала все как есть. Чтобы он забрал негодяев и подержал у себя до нашего прихода.

— А мы туда тоже пойдем?

— Как же нам не повидаться с ними? Надо довести дело до самого конца. Неужели мы будем думать про них каждый Божий день? Мы должны изгнать их из города, чтобы никогда не натыкались на них наши глаза! — говорила с горячностью Севастьяна.

— А если нам… — начала одна сестра, барабаня тонкими пальчиками по бумаге, — если нам…

— Переписать своей рукой это письмо? — подхватила другая сестра. — Поменять в нем имена — Федора на Павла?

Севастьяна оторопело смотрела на молодых женщин. Потом ее лицо просветлело.

— Ага! Отказное письмецо составить. Мол, я, Павел Степанов Финогенов, отказываюсь от всяких претензий… Отныне и навсегда, что бы ни случилось…

— Вот именно!

— Тогда… Тогда мы еще одно составим! — Щеки Севастьяны заалели от азарта.

— А второе о чем? — подхватили сестры.

— У Анисима есть дом, верно?

— Верно.

— Так пускай-ка он отпишет его Софьюшке. Заморочил девочке сердце. Должна она хоть что-то получить.

— Молодец, Севастьяна! Бумагу! Перо!

Когда оба письма были совершенно готовы, оставалось заполучить подписи под ними.

Анна из участка заехала в дом Финогеновых, но сестер там не было. Она знала, что они могут быть только у Севастьяны, в ее воспитательном доме. К нему-то она сейчас и подкатила.

Анна почувствовала слабость в коленях, когда слезала с лошади. Может быть, это от скачки верхом в неудобном седле.

На миг она допустила: а если бы она не подслушала разговор Анисима и Павла или… забыла бы все, что слышала? Может, поймала бы свое счастье за хвост, которое ускользает от нее всю жизнь? Может, на самом деле Анисим женился бы на ней и взяли бы они к себе Софьюшку?

Радость на мгновение омыла душу Анны — знакомое чувство беспричинной радости, которая покидает в следующее мгновение бесследно. Потому что радость эта эфемерна, несбыточна. Ну какое счастье может состояться на несчастье других? Тем более что несчастье готовит тот, с кем ты надеешься найти свое собственное счастье. Человек, поняла за свою жизнь Анна, или приносит счастье, или лишает его напрочь. «Что, мало тебе было слез, — спросила она себя, — когда в Кукарке Анисим тебя бросил?»

Он даже не заплатил за те кружева, которые забрал с прилавка.

Она достала из кармана еще один кусок хлеба и мешочек с солью. Развязала и посыпала на хлеб.

— Бери, милая. — Анна, как утром, поднесла руку к лошадиным губам.

Лошадь не церемонилась, взяла угощение теплыми губами и большими влажными глазами одобрительно посмотрела на Анну. От этого взгляда она почувствовала покой в душе. Вот он, ответ на доброе дело. Как бы тебе ни было плохо, ты должен позаботиться о ближнем.

Что ж, она сделала то, что велела Севастьяна. Она рассказала в участке обо всем. Теперь можно входить в дом.

Когда Анна переступила порог комнаты, где сидели сестры и Севастьяна, все молча смотрели на нее. Глаза их были полны сочувствия и печали.

— Так он обещал на тебе жениться, верно, Анна? — спросила тихим голосом одна из сестер.

Анна почувствовала, как слезы, которые она сдерживала целый день, хлынули из глаз, как давно обещанный небом дождь.

— Да… И взять к нам Софьюшку…

— Негодяй! — сказала другая сестра. — Он обманул не только женщину, но и ребенка.

— Не одного, — неожиданно услышала Анна голос одной из сестер.

— Как это? — спросила в испуге Анна, вытирая слезы со щек рукавом синей кофты.

— Потому что ты беременна.

— О-откуда вы знаете? — прошептала Анна. Ее руки подлетели к губам. Так обычно женщины прикрывают рот, когда с губ готов сорваться крик. Говорят, женщины умеют кричать, как чайки. Криком, раздирающим душу, если позволить ему вылететь.

Но ни звука не сорвалось с Анниных губ. Только щеки побелели, а между бровями залегла морщинка. Тоненькая, как льняная нить кружев.

Потом ее лицо исказилось гримасой.

— Я думала… что мне счастье привалило. Я ведь уже знала Анисима. Он был моим первым… В Кукарке. Давно… — Потом она спохватилась: — В участке нас ждут! Сказали, их привезут с часу на час.

— А тех друзей, что окопались в лесу на озере? — поинтересовалась Севастьяна.

— Кто это? — спросила одна из сестер.

— Те, что должны были вас неусыпно сторожить. Им собирались объяснить, что это женщины Анисима и Павла, — сказала Севастьяна.

— Вот как? — возмутились сестры и рассмеялись. — Они бы горько пожалели об этом.

Рука одной из сестер нырнула в глубокий карман юбки. Через мгновение на столе лежал маленький пистолет.

Вторая сестра проделала то же самое. На столе теперь лежали пистолеты-близнецы.

— Это свадебный подарок нашей тетушки, — объяснили они в ответ на изумленный взгляд Севастьяны. — Жаль, не дожила она до того мига, когда смогла бы сама их вручить. Но наш отец исполнил ее волю. Хотя и осуждал свою сестру, — объяснили молодые женщины.

В комнате повисла тишина, потом раздался горький смех Анны:

— Если бы только они знали…

— А теперь послушайте все, как звучит письмо. — Сестра, которая держала в руке перо, призвала всех к вниманию. — «Я, Анисим Петров Финогенов, дарю моей дочери Софии свой дом близ города Лальска. Отдаю его на веки вечные в ее пользу. Подпись».

— Все как надо, — одобрила Севастьяна. — А ты, Анна, можешь там жить.

Анна изумленно молчала. Потом тихо сказала:

— Я бы взяла с собой Софьюшку. Чтобы привыкнуть к ней.

— Так ты хочешь ее забрать?

— Жаль мне ее, такая же обманутая душа, как и я.

— Хвалю, — оценила Севастьяна. — А что второе письмо? Зачтете?

— Все в точности так, как Павел написал про Федора, — засмеялась Мария.

— Тогда поехали. С Богом!

Женщины сели в коляску и помчались в участок.

Знакомый Севастьяны встретил их нежной улыбкой. Особенно ласково смотрел он на нее. Глаз не сводил.

— Дорогуша, мы с тобой оба исполняем долг перед городом. Так неужели я не помогу тебе в добром деле?

— Где они?

— А зачем вам их видеть? Давайте ваши бумаги. Они их мигом подмахнут. — Он подмигнул Севастьяне и удалился с бумагами. — Я их очень об этом попрошу.

Женщины сели на лавку; никого, кроме них, в участке не было, знакомец Севастьяны позаботился, сказал Анне, чтобы приезжали, как стемнеет.

Что ж, он был прав. Визит поздний, город лег спать, теперь не проснется до самого утра. Когда бумаги были подписаны и ручки дамам перецелованы — мужчина в чинах хотел бы поцеловать всего одну ручку, но пришлось ради этого поцеловать три лишних, — коляска покатила по улице вдоль реки.

В эту ночь в воспитательном доме долго и ярко горели свечи. Горели они радостным пламенем. Женщины праздновали свою победу. На столе кипел самовар, благоухало варенье в серебряных вазах, в пламени свечей подмигивали штофики со сладкими напитками.

— Как хорошо, что ты не взяла грех на душу, Анна. — Севастьяна посмотрела на нее. — Вот награда тебя и нашла.

— Анна, выходит, мы дороже отца твоего ребенка? — спрашивали сестры.

— Ребенок дороже всякого мужчины, — не задумываясь сказала Анна. — Я это поняла, когда сама понесла. А ребенок Федора Степановича разве чем-то виноват? Почему же они захотели сделать его наживкой, чтобы поймать кучу денег?

Сестры молчали.

— Мудро, Анна, — сказала Севастьяна. — Хотя самой мне не довелось выносить дитя, но ты рассуждаешь правильно.

— А почему, Севастьяна? — вдруг осмелилась спросить Анна.

— Не было в моей жизни того, кто мог бы стать им отцом.

— Но разве не удел женщины — рожать?

— Это как посмотреть, кому какой удел, — ответила Севастьяна. — Люди разные, и жизнь — тоже. Моя жизнь — только моя, и больше ничья.

— А… Как же… говорят, есть обязанность перед Господом — женщина должна дать жизнь… Иначе нить прервется. — Анна сама не знала, почему и зачем сейчас вступает в этот разговор. Но слова соскакивали с губ будто без ее ведома.

— Если Господь захочет ее прервать, то она прервется. Говорят, в каждом роду бывает тридцать три поколения. Мой род очень древний. Может, на мне весь кончился, может, мое поколение и есть тридцать третье.

— Значит, после тебя никого не останется? — не отступала Анна.

— А воспитанники? Разве не моими мыслями и умениями они напитаны? — Севастьяна засмеялась и окинула всех сидящих за столом гордым взглядом.

— Как же им повезло, — прошептала Анна. — А… если я…

— Нет, Анна, — прервала ее Севастьяна и предупреждающе подняла руку. — Ты не сдашь ребенка к нам в дом. Он не подкидыш. Напротив, ты заберешь у нас Софьюшку. Сама сказала. Между прочим, Софьюшка у нас не голь перекатная, хоть и произошла от Анисима. Она у нас с приданым.

— Ты про дом, который отписал ей Анисим? — спросила Анна.

— Не только про него. Недавно обнаружилось, что девочке по линии матушки-покойницы полагается дом неподалеку от Кукарки. Чем тебе не место для жизни, Анна?

— Да что ты говоришь, Севастьяна, — прошептала она. — Возможно ли поверить?..

— Ты будешь ей вместо матери. Ребенок, которого ты родишь, станет ей кровным братом или сестрой. Вот как иногда складывается жизнь. Складно, верно? Хотя поначалу кажется, что вовсе нет. — Она вздохнула. — Зависит от того, как на эту жизнь посмотреть.

— А что будет с нами, а? — Лиза устремила зеленый взгляд в лицо женщины.

— Не прожги на мне дыру, девочка, — засмеялась она. — Так смотри на Федора Степановича, ему понравится.

— А мне на кого так смотреть? — подхватила Мария, изображая Лизу.

— А ты, Лизавета, на своего избранника.

— Избранника? — Она вспыхнула. — Но его…

— Его пока нет рядом. Да, пока нет, — повторила Севастьяна, — нет возле тебя. Но он уже есть. Он давно родился на свет и ждет тебя.

— Как я его узнаю?

— Кровь подскажет.

— Кровь?

— Да. Когда ты его увидишь, то кровь, которая течет из твоего сердца, ринется обратно в сердце и оно зайдется. Тебе покажется, что сердце остановилось. Значит, это он.

— А откуда ты знаешь? — Глаза настоящей Лизы тоже излучали зеленый свет, но он был более сдержанный. — Ведь ты…

— Нашла и потеряла, — бросила Севастьяна.

— Но как? Почему? Ты никогда нам раньше не рассказывала.

— Это моя тайна.

— А ты можешь раскинуть пасьянс?

Севастьяна пристально смотрела на беременную сестру. Так кто же это на самом-то деле? Велико было искушение раскинуть карты и спросить их… Но она посмотрела прямо в глаза ей и сказала:

— Нет, Мария. Я раскинула тебе его в прошлую весну. Он сошелся.

Ни один мускул не дрогнул на лицах сестер. Как хорошо держатся, похвалила Севастьяна. Так могут держаться только женщины, которых соединяет любовь. А не только рождение в одной утробе.

— А самовар-то наш заскучал. Кому чаю? — спросила хозяйка.

— Всем! — отозвались сестры.

Праздник продолжался.

Весь следующий день Мария и Лиза спали. Они пришли в себя только к вечеру. Севастьяна не отпустила их домой, и они остались.

Сейчас Мария стояла возле окна и всматривалась в густеющий сад. Он дышал весной, как все живое способно ею дышать. Это дыхание окутало кусты и деревья, мир за садом, который скрылся в вечернем тумане.

Она прикрыла глаза — если туман теперь повсюду, нечего даже стараться разглядеть хоть что-нибудь. Но, к своей великой радости, Мария увидела под прикрытыми глазами Федора, она так явственно увидела его, что глаза ее распахнулись.

И видение, а это было всего лишь видение, тотчас пропало. Она снова торопливо опустила ресницы, стремясь догнать и удержать желанное видение.

Ей удалось.

Мария увидела Федора на палубе бригантины, на боку которой мастер по заказу мужа вывел синим цветом «Моя ласточка». Паруса были полны ветра, судно беспрепятственно скользило по невысоким волнам далекого моря. Федор стоял, опершись на поручень, и смотрел на воду. Вода была тяжелая на вид, какой всегда кажется морская вода на глубине. Белая рубаха пузырилась на нем под стать парусу, ветерок поддувал под нее и гладил спину Федора.

Как Мария хотела бы вместо ветерка погладить эту спину, запустить руки под рубашку мужа и нежно ласкать гладкую кожу. Ее ладони уже соскучились по этому теплу.

Мария почувствовала, что больше нет сил воображать желаемое. Ожидаемое. Скоро ли, скоро ли все свершится? Скоро ли он вернется?

Она сама себе отвечала: скоро. Уже скоро.

Мария открыла глаза и уставилась в туман. Теперь даже его густая пелена не мешала видеть то, что она хотела видеть.

От глубокого вздоха грудь поднялась высоко, словно и ее грудь, а не только Лизина, пополнела от беременности. Она положила руку себе на живот. Скоро появится на свет ребенок. Его ребенок. Их ребенок.

Мария то и дело пыталась представить себе неведомого человека, будет он похож на Федора или на них?

Впервые в жизни она так остро ощутила себя половинкой, а не целым существом. Но половинкой не Лизы, а мужа… Только стараниями обоих получается дитя. Она старается.

— Ты как? — спросила Лиза, подходя к ней. — Хочешь? — Она взяла руку сестры и положила себе на живот. — Какой живчик, твой сын. Чувствуешь?

— Сын?

— Конечно. — Лиза отметила, как спокойно приняла сестра «твой». Она лишь заметила — сын. — Кто еще может так пинаться? Думаешь, Федор сомневается, что у него будет сын?

Сердце Марии забилось, словно птица, пойманная в сети беспощадным птицеловом, который ловит и продает певчих птичек любителям. Но забилось оно оттого, что она внезапно увидела Лизу той ночью рядом с Федором, на их с ним постели. Надо же, сейчас, столько месяцев спустя, она допустила до себя это видение, о котором запретила себе думать, отплакав той ночью.

Лиза тоже вспомнила ту ночь, но по-своему. Она до сих пор удивлялась, что когда легла на супружескую перину Финогеновых, вместо жара почувствовала ледяной холод, будто опустилась на ледник, слегка прикрытый соломой. На тот, что в амбаре, в котором хранится масло и мясо все лето.

Она лежала, как охлажденный кусок мяса, а биение сердца заглушало все звуки в доме. Даже если бы кто-то выстрелил у самого уха из револьвера, она бы не услышала, потому что кровь пульсировала в висках с неистовой силой.

А потом он пришел к ней…

Она не рассказывала ничего сестре о своих ощущениях. Незачем…

Церковный колокол прозвонил к вечерней службе. А за окном стало так темно, что казалось, службу давно должны были отслужить.

Она снова увидела ночь зачатия. Этот колокол сейчас прозвучал как гром в ту ночь.

«Иди ко мне… Возьми меня… Полюби меня…» — шептала она тогда.

Он взял ее, он вошел в нее, и весь мир померк.

А потом, когда дыхание их стало ровным, когда, снова луна осмелилась заглянуть в спальню, в которой все еще пахло жаром страсти, Федор повернул к ней лицо и сказал:

— Теперь я знаю точно. Ты родишь мне сына.

Она улыбнулась, не разжимая губ.

— Рожу.

Она в тот миг не сомневалась в этом. Могла ли она сомневаться? Он умело, глубоко вспахал ее поле и щедро засеял семенем.

Они с Марией ждали всходов две недели. Дождались. А если бы нет, то Лиза снова пошла бы к Федору. Но странное дело, уже наутро после той ночи с Федором Лиза не сомневалась, что понесла.

Все остальные ночи до отъезда Мария была с ним. Как будто жаждала восполнить ту единственную ночь, которую не была.

— Ты, Лиза, — говорила она после, — как будто дала мне волю. Я чувствую себя так, словно что-то отпустило. Будто камень упал… С души…

— С чресел, — засмеялась Лиза. — Они у тебя стали свободными…

— Откуда ты знаешь?

— По твоей походке, — хмыкнула она.

— А что в ней такого?

— Да ничего. Но ты теперь ходишь так, будто тебя отвязали. — Лиза захихикала. — А раньше ты ходила, словно опасалась что-то потерять…

Мария хлопала глазами:

— Теперь ты будешь так ходить. Чтобы не потерять…

— Не потеряю, сестра. Я сделаю то, что должна.

— Спасибо, сестра. — Мария наклонилась и поцеловала Лизу в холодную щеку. — Ты такая холодная…

— Весь жар ушел в иные места, — засмеялась Лиза. — Пускай там и будет…

Теперь они обе жили ожиданием скорого конца срока.