Прощения не ждут

Глава двадцатая

Горный ветер был по-вечернему прохладным. Лучи заходящего солнца лениво скользили по снежным шапкам скал, окружавших долину плотным полукольцом. Через некоторое время они вспыхнут огненными факелами, а потом будут гаснуть одна за другой, уступая место надвигавшейся ночи.

Узнав, что они не поедут в Гранд-Джанкшен, Дункан надулся, но это продолжалось недолго. Сейчас он радовался, увидев привычные места. В «Райской стране» его ждал Эрик. Эвиан сказала, что Янсоны вернулись домой немного раньше, чем они.

Путешествие Дункана, его матери и странного незнакомца было исполнено таинственности. Сперва Эвиан переоделась в простое шерстяное платье и уродливый чепец, какого мальчик никогда на ней не видел, а потом они толкались среди каких-то грубых людей, отыскивая повозку. Она предназначалась для раненого, который не мог ни идти пешком, ни ехать верхом на лошади.

Дункан не видел никаких признаков того, что этот мужчина что-либо значит для матери, и не понимал, зачем они взяли его с собой, однако не решался спросить. Время от времени Эвиан доверяла сыну править повозкой, чем он был несказанно горд.

Он увидел издалека заросли бурьяна, покосившиеся жерди ограды и строения, сколоченные из того, что попалось под руку. Усадьба ранчо «Синяя гора»! Дункан с Эриком сходили с ума от радости, если дядя Арни брал их сюда.

Здесь была уйма укромных мест и тайников, и можно было играть в любые игры, хотя сейчас Дункану не улыбалось остаться в этом месте, да еще в компании подозрительного мужчины. Мальчик не знал, как сказать матери, что пока незнакомец беспомощен из-за ранения — это одно, а потом он может стать опасным.

Улучив минуту, Дункан спросил мать:

— Мы останемся здесь?

И облегченно вздохнул, когда она ответила:

— Нет. Мы вернемся в «Райскую страну».

Эвиан принесла воды и поставила на ящик, заменявший стол, кувшин и чашку. Рядом положила револьвер, тот самый, из которого Кларенс пытался застрелиться. Ему почудилось, что она предоставляет ему право выбора.

— Мне надо ехать, — сухо произнесла Эвиан. — Потом я кого-нибудь пришлю.

Кларенс не нашел, что ответить.

Когда он, шатаясь, вошел в дом и медленно опустился на кровать, ему почудилось, будто он вернулся в прошлое.

Здесь все было по-прежнему — круглая железная печка, гвозди и деревянные колышки на стенах, где в беспорядке висело тряпье, мотки полусгнивших веревок, старый фонарь. Даже календари с изображением лошадей, старые афиши и вырезки из газет о собраниях Ассоциации скотоводов Вайоминга были те же самые, что и восемь лет назад. Только теперь на них уже мало что можно было разглядеть и прочитать.

Кларенс закрыл глаза. Он всегда старался как можно меньше думать о себе, но сейчас, очутившись в этом доме, он задался вопросом: неужели можно жить так, чтобы в конце концов перестать быть самим собой и стать кем-то еще?

Он устал за время пути и все-таки спал плохо. Он вспоминал, как наблюдал за Эвиан, пока они ехали из Шайенна к ранчо. На его взгляд, внешне она осталась такой же красивой, какой только и может быть женщина в глазах мужчины, но внутренне сильно изменилась. В нем самом многое было разрушено, тогда как Эвиан, напротив, сумела что-то построить.

Под утро он задремал и проспал большую часть дня, а проснувшись, подумал о том, что едва ли кто-то его навестит. Впрочем, воды было достаточно, а есть ему не хотелось. Кларенс был готов погрузиться в свои невеселые мысли, когда снаружи раздались шаги, а потом дверь приоткрылась.

Он привычно схватился за револьвер, однако это был Арни с охапкой дров и мешком с провизией.

— Ты? — промолвил Кларенс, опуская оружие.

— Да, — кивнул Арни и взялся за дело.

Растопил печку, чтобы разогреть бобы. Влил воду в другую кастрюльку и тоже водрузил ее на огонь. Кларенс молча наблюдал за ним. Выпрямившись, Арни сказал:

— Я буду приходить каждый день. Больше никто не знает, что ты здесь. Кроме Эвиан. И Дункана.

— Где она? Уехала в Гранд-Джанкшен?

— Не уехала. Я не знаю, как сказать тебе, Кларенс, потому что мне самому трудно в это поверить, но, кажется, Эвиан решила разорвать помолвку.

— Я тоже не вижу причин, зачем ей это делать. Разве что она сошла с ума, — отрывисто и жестко произнес тот.

— Если б мы могли понять женщин! Может, ты… нужен ей?

— Я этого не заметил. Кроме, пожалуй, одного случая. Но тогда я, кажется, лежал в бреду.

— Но ты все-таки поехал с Эвиан?

— Да. Не знаю — почему. — Кларенс усмехнулся. — Наверное, вместе с кровью вытекла и моя гордость? Или просто некуда было деваться: у меня оставалось не больше сил, чем у новорожденного котенка.

— Или ты на что-то надеялся.

— Или я на что-то надеялся, — повторил Кларенс, глядя в пол, а потом вскинул взор и добавил: — На что я могу надеяться в моем положении?

Они помолчали.

— Ты видел Дункана, — сказал Арни, — он хороший парнишка. У Эвиан были трудные роды. Надин ей помогла, и с тех пор они подружились.

— Даже не верится, что это — сын Иверса, — подтвердил Кларенс и заметил: — Жаль, что не мой.

Повисла неловкая пауза. К счастью, в котелке закипели бобы, и Арни добавил туда сало. Помешивая варево одной рукой, второй он всыпал в другую кастрюльку несколько щепоток чая. Потом выложил на стол сахар и достал из мешка бутылку виски. На его лице отразилось сомнение, и все-таки он произнес:

— Выпьешь?

— Пожалуй. Возможно, это восстановит мои силы лучше, чем какие-то там отвары.

Он сделал большой глоток. Горячая волна обожгла горло, на глазах выступили слезы, но сквозь эти слезы стало немного проще смотреть на мир.

— Передай жене, что я не задержусь здесь, — сказал Кларенс, отдавая бутылку Арни.

— Куда ты пойдешь? Вернешься к Бешеному Айку?

Взор Кларенса затуманился: он что-то вспомнил. А после медленно произнес:

— Вряд ли.

Арни радостно встрепенулся.

— Скоро зима. Оставайся! Будешь работать на ранчо — как и другие.

— Едва ли Надин согласится меня видеть, а уж тем более — взять на работу!

— Она не будет тебя видеть. Этот дом давно пустует — можешь жить в нем. И кого брать на работу, решает не она, а я. Не хочешь пасти скот, есть другие дела. Например, патрулировать границы ранчо, чтобы не было воровства. Здесь тебя не станут искать. Да если и станут, то вряд ли найдут.

— Хорошо, я подумаю. Мне практически нечего терять.

— Уверен, у тебя есть что-то такое, чего ты не хотел бы потерять ни за что на свете.

Они сделали еще по глотку, потом принялись за бобы и какое-то время ели молча. Арни сидел на ящике, а Кларенс приподнялся в постели. Тарелок не было, и они черпали еду прямо из котелка. Она была обжигающе горячей, простой, жирной и вкусной.

Арни нравилась эта пауза. Она воскрешала в памяти дни, когда им было так хорошо и понятно вдвоем, как если бы в окна ломилась буря, а здесь был единственный уголок на земле, где возможен покой.

Потом он спросил:

— Иверс хотел тебя убить?

— Да. Он приказал отвести меня в лес и повесить. Его людям помешали ребята Айка. Так я к нему и попал.

Арни сжал кулаки.

— Значит, он солгал мне!

— Тем меньше ты должен терзаться угрызениями совести. Кстати, Иверса похоронили в «Райской стране»?

— Да. Надин ухаживает за могилой. Эвиан туда не ходит, — сказал Арни и задал не дававший ему покоя вопрос: — А ты… убивал?

— Пассажиров? Нет. Даже Айк предпочитал обходиться без крови. А так, конечно, бывало всякое. Мне проще: я много лет находился среди людей, которые при любой насмешке, пренебрежении или тени обиды хватались за оружие.

— Ты выстрелил в себя, чтобы мне стало еще хуже?

У Кларенса были усталые глаза.

— Нет, не поэтому. Кто я такой, чтобы тебя судить?

— Когда-то мы были друзьями, — тихо произнес Арни.

— Тогда я могу сказать, что у меня больше никогда не было такого друга, как ты.

Сердце Арни подпрыгнуло.

— Тебе не кажется странным, что мы можем говорить так, будто не было этих лет и двух разных отрезков пути? Ведь мы оба достаточно сильно изменились.

Во взгляде Кларенса промелькнуло удивление. Теперь он понял, как ответить на вопрос, который задавал самому себе.

— Все потому, что я знаю тебя, а ты — меня гораздо глубже, чем кто-либо. Мы до сих пор видим друг друга прежними.

В комнате воцарилась благодатная тишина. Не такая, какая бывает на кладбище или на поле боя после жестокой резни. Не безмолвие падающего камня, а та теплая тишина, когда двоим не нужны слова.

Потом Арни спросил:

— А женщины? Неужели за восемь лет не нашлось ни одной, которая бы…

— Нет. Я намеренно общался только со шлюхами. К сердцу никого не подпускал. — Кларенс неотрывно смотрел в огонь. — Тот мужчина, за которого Эвиан собиралась или собирается замуж, в самом деле достойный человек?

— Мне кажется, он был способен снять с ее плеч тот непомерный груз, какой ей приходилось нести все эти годы. Дело не в деньгах; теперь и сама Эвиан — не бедная женщина. Просто он из другого мира.

— Снять груз? Это хорошо. Тогда как я смог бы только добавить нового.

— Ничего, что я говорю тебе то, что думаю?

— Когда речь идет об отношениях, самое худшее — заблуждаться. Тут как раз нужна правда.

— Но я не ведаю правды, — заметил Арни. — Ее может знать только Эвиан.

— На свете очень мало вещей, о которых мы действительно что-то знаем! — засмеялся Кларенс, но это был невеселый смех. — Она оставила мне револьвер. Может, она хотела, чтобы я завершил начатое?

— Не думаю. Иначе Эвиан не привезла бы тебя сюда.

— Она никогда не любила ранчо, — заметил Кларенс, — и не хотела здесь жить. Наверняка ее планы были связаны с чем-то другим.

— Эвиан мечтала открыть швейную мастерскую или магазин. Она заговорила об этом сразу, как не стало Иверса. А мы все время напоминали ей, что порядочная женщина не может жить одна.

Когда Арни вышел из домика, закат охватил почти все небо; горы светились фиолетовым и красноватым светом. Он знал, что когда доберется до «Райской страны», вершины погаснут и звезды сплетутся немыслимыми узорами в бесконечном пространстве неба. Арни не часто ощущал себя так, будто заново родился. Но сейчас, несмотря на тяжелый разговор, был именно такой случай.

Он навещал Кларенса каждый день. Тот понемногу набирался сил. Арни подробно рассказал ему о Зане, и Кларенс сказал, что непременно навестит ее могилу и пройдет по оленьей тропе.

Никто не знал, что собирается делать Эвиан. Она как будто не собиралась никуда уезжать и вела себя как обычно. Однажды Арни обмолвился, что Кларенс почти выздоровел и что он собирается уехать, а пока каждый день бродит вдоль ручья по оленьей тропе.

— Что бы я только ни сделал, дабы наладить его жизнь, даже отправился бы с ним, — заметил Арни, — но, боюсь, не смогу.

Эвиан взяла его за руку и слегка сжала.

— Подумать только, — добавил Арни, — казалось бы, теперь все в наших руках, однако мы все равно не можем осуществить давние мечты. Во всяком случае — я. Не говоря о Кларенсе.

— Полагаешь, он вернется к прежнему?

— Не знаю. Надеюсь, что нет. Он вроде намекал на то, что обещал кому-то не делать этого. — Арни покосился на Эвиан. — Однако в его жизни все равно нет ничего из того, чего он хотел получить. И, к сожалению, едва и появится.

Женщина ничего не сказала. Пройдя в свою комнату, она распустила волосы. Рука, державшая гребень, двигалась размеренно, лицо Эвиан казалось спокойным, тогда как проносившиеся в голове желания были подобны молниям.

Закончив расчесывать волосы (они легли поверх платья подобно блестящему черному плащу и покрыли фигуру до пояса), женщина положила гребень и оглянулась.

Вокруг никого не было. Никаких теней прошлого. Никто не мог ее потревожить. Никто и ничто. Перед ней маячила призрачная дверь, в которую она давно хотела войти, но все не решалась.

Эвиан расстегнула платье. Положила руки себе на грудь, осторожно погладила и прислушалась к ощущениям. Потом ее пальцы пробежали ниже. Выпуклости и округлости, ложбинки и впадины. Тело, запертое в одежде и еще в чем-то, куда более прочном.

Внутри росло странное, неизведанное чувство, и Эвиан боялась его спугнуть. Сняв нижнюю юбку, чулки и панталоны, она осторожно положила их на кровать и некоторое время смотрела на них так, будто они были музейными экспонатами, давно утратившими свое прямое назначение. Поколебавшись, надела ботинки на босу ногу, а потом свернула и заколола волосы одной большой шпилькой.

Никто не видел, как Эвиан вышла со двора тем самым окольным путем, каким Надин некогда бегала на свидания с Арни.

Остановившись на холме, она смотрела вниз, на бледно-зеленые пастбища и необъятные пространства лесов. В сравнении с их насыщенно-изумрудным и ярко-осенним покровами небо казалось вылинявшим. Над острыми пиками гор стелились тонкие белые облака.

По пастбищам разбрелись овцы, напоминавшие бесчисленные белые пятнышки, иногда разрозненные, а порой сливавшиеся в нечто, похожее на клубы дыма или морскую пену.

Здесь почти всегда гулял ветер. Когда он был особенно сильным, по макушкам деревьев словно шел морской вал. Сочетание незыблемости и вечного движения казалось чудом. В этом краю человек мог легко ощутить свою малость, незначительность, ничтожность и вместе с тем был способен обрести невиданные силы.

Эвиан впервые подумала о свободе и вольности этих мест, открывающих такие возможности, о каких не способен догадаться тот, чья душа заперта в невидимой тюрьме.

Спустившись с холма, она побежала к оленьей тропе. Ветер поднимал ее подол и овевал обнаженную плоть — это было подобно запретной ласке.

Тропа… жила и ждала. Здесь виднелось много свежих следов — на земле и деревьях. Эвиан остановилась. Она не ожидала, что ей повезет, и все же не удивилась, увидев оленя. Это был молодой самец, и он не стоял, гордо глядя на нее, а лежал, прижав морду и шею к земле.

Эвиан знала, что он не ранен и не болен, а просто притаился, ожидая, когда человек пройдет мимо. Когда она намеренно махнула рукой, как бы отпуская его на свободу, он встрепенулся, вскочил и унесся прочь, словно подгоняемый ветром.

Тени, падавшие от сосен, были густыми и темными, тогда как тени лиственниц напоминали изящное кружево. Здесь не было игры солнечных бликов, и лес казался мрачным, даже зловещим. В нем не чувствовалось никакого движения. Ветки цеплялись за платье Эвиан, царапали голые ноги, оставляя на них тонкие красноватые отметины.

Она верила, что найдет его здесь; так и случилось. Эвиан остановилась и смотрела на него. От сильного, свежего запаха земли, воды и сосновой смолы кружилась голова.

Эвиан вновь увидела то, что поразило ее, когда она встретила его среди бандитов: разрушительное воздействие жизни, опустошенную душу и ожесточившееся сердце. Пропасть, отделявшую этого Кларенса от того, каким он был прежде. Но сейчас ей казалось, что через эту пропасть можно перешагнуть.

Эвиан знала, что ей надо рассказать и объяснить ему бесконечно много, и точно так же чувствовала, что в этот миг можно обойтись без слов. Она ощущала нечто странное. Вчерашний день был бесконечно далек, а завтрашний мог никогда не наступить. Она должна была принять решение уже сегодня.

Она зажмурилась, а потом вновь распахнула глаза.

— Ты? — произнес Кларенс. — Что ты тут делаешь?!

— Я надеялась встретить тебя на оленьей тропе. Арни сказал, что ты ходишь сюда.

Кларенс кивнул, а потом спросил:

— Зачем ты хотела меня видеть?

Эвиан молчала, и тогда он добавил:

— Я все знаю. Я уйду, и я отпускаю тебя туда, где ты можешь быть счастлива.

— Зана сказала, что впервые я встречу свою судьбу на тропе, которую протоптали олени, а окончательно — на железной дороге.

— Заны больше нет, и ее слов тоже. Они были произнесены давным-давно и канули в никуда.

Эвиан подошла ближе.

— Ты действительно хочешь уехать?

— Я не могу перекладывать свой груз на тебя. Это жестоко.

— Когда-то мне казалось, что ты — единственный человек, способный понять, что несу я. Потому и ушла с тобой.

Он покачал головой.

— Я не думал ни о каком грузе. Мне нужна была только ты.

— Разве сейчас не может быть наоборот?

Он вздохнул.

— Теперь ты богата, а у меня по-прежнему ничего нет.

— Я никогда не поверю, что тебе будет нужно что-то, кроме моей любви.

Услышав желанное слово, Кларенс едва не задохнулся. Это казалось чудом, а он давно не верил в чудеса.

Проглотив комок в горле, он произнес:

— Все это слишком сложно.

Эвиан знала способ, как сделать сложное простым. Нагнувшись и расшнуровав ботинки, она сняла их и ступила в прохладную воду. Местами поток крутился вокруг камней, и ее обдало мелкой водяной пылью.

Кларенс, не двигаясь, смотрел, как она переходит ручей и выбирается на берег. Стоять босиком на усыпанной иголками земле было больно, и Эвиан поморщилась. Когда она пошатнулась, Кларенс невольно обнял ее и привлек к себе. Она была живая и теплая, и в ней нервно стучала кровь — то ли от волнения, то ли от тех ощущений, которые было так легко спугнуть.

Он боялся потерять голову, потому старался думать о другом. Он видел поверх головы Эвиан, как горят красные ягоды между глянцевыми листьями кустарника, горят, как смола в огне, и думал о своих чувствах, которые так и не умерли.

— Тогда, на станции, я обманула тебя с поцелуем.

— А сейчас не обманешь?

— Нет.

Когда его руки, обнимавшие ее плечи и талию, осторожно скользнули вниз, он понял, что под ее платьем нет ничего, кроме горячей и гладкой кожи. По-прежнему не веря в происходящее, он все-таки произнес:

— Идем!

Они углубились в лес. Увлекая за собой Эвиан, Кларенс лихорадочно раздвигал ветви. Потом он взял ее на руки и понес.

Небольшая ложбинка была выстелена рыжеватыми лиственничными иглами, в отличие от хвои шелковистыми и приятными на ощупь.

— Я прошу тебя не спешить, прошептала Эвиан, закрывая глаза, — ты ведь помнишь, что я…

— Я ничего не забыл.

Эвиан не мешала Кларенсу. Все происходило так, как и должно было происходить. Это было какое-то безумное забытье, странный сон, в котором она была и охотницей, и одновременно добычей. Наглухо запертым домом, в котором неожиданно налетевший ветер вдруг распахнул окна и двери и сорвал крышу. Почвой, покрытой снегом, под которым бегут весенние ручьи.

Он ласкал ее пальцами и губами, и она вздрагивала, но не от боязни или стыдливости, и это тоже казалось чудом.

Повернувшись на спину и потянув Эвиан на себя, Кларенс прошептал:

— Ты не должна лежать на земле, от нее тянет холодом. И вообще: ты обещала прийти ко мне, в мою постель. Ты придешь? Вечером, чтобы остаться на ночь и быть со мной?

— Нет, ночью я не смогу. Я приду днем. Завтра.

Он дрожал от предвкушения, и его темные глаза горели жарким огнем. Эвиан невольно подумала, что Кларенсу удалось сберечь самое ценное: свое трепетное отношение к ней. В этом смысле он сохранил в себе прошлое, быть может, даже лучше, чем она.

— Я буду ждать! — прошептал он, и Эвиан повторила:

— Я приду.

— Тогда, при нашей встрече в гостинице, я не знал, что ты защищала своего сына. Если б я это понял, то не ушел бы.

— Я чувствовала, что тебя тоже что-то удерживает.

— Так и было. Но я оставил бы это. Я оставил бы все ради тебя одной. Я жалею, что не сделал ничего из того, что должен был сделать.

— У тебя еще будет время.

Поднявшись, Кларенс бережно застегнул и оправил ее платье. Казалось, он до сих пор не верит, что может беспрепятственно прикасаться к ней.

— Почему это происходит? — прошептал он, но Эвиан не ответила.

Она не знала, как объяснить ему или кому бы то ни было, что в ее душе не осталось места для прошлого и вместе с тем именно это прошлое и заставляет ее поступать так, как она поступала сейчас.

Надин долго не решалась заговорить с Эвиан о том, что она делает со своей жизнью, пока та не вернулась из леса с порозовевшим лицом, лихорадочно блестящими глазами, исцарапанными руками и сосновыми иголками в волосах.

Когда, причесавшись и умывшись, она вошла в кухню, Надин посмотрела на нее долгим и выразительным взглядом и только потом сказала:

— Ты совершаешь ошибку.

— Я уже ее совершила.

— Зачем? Почему?

— Потому что прошлое непреодолимо.

— Оно было и прошло. Почему ты бежишь от новой жизни? Отказываешься от хорошего в пользу худшего?!

Выражение лица и тон Эвиан были полны упорства.

— Я хочу прожить жизнь заново.

— Не получится. Потому что такого просто не бывает.

— Посмотрим.

— Ты всегда хотела уехать с ранчо, ты говорила, что ненавидишь эти места!

— Я прожила здесь слишком долго, и духи этого леса успели мной завладеть. На самом деле мне уже никогда не стать иной, чем я стала.

— Но в прошлом Кларенса есть кое-что, способное помешать твоим замыслам.

— Он не вернется к этому.

— Да, но на свете существует закон.

— Здесь его никто не найдет.

— Хорошо, — казалось, Надин готова сложить оружие. — Но что ты думаешь насчет Дункана?

— Ты права, — сказала Эвиан и вышла за дверь.

Мальчишки висели на ограде и о чем-то громко переговаривались, глядя на переливавшуюся шелком траву. Подойдя ближе, Эвиан с удивлением поняла, что ее сын и Эрик играют… в мореходов. Луг был морем, ограда — кораблем, а они сами — бесстрашными моряками. Как они ни были увлечены, заслышав позади шаги, а после — оглянувшись и увидев мать, Дункан слез с ограды и подбежал к Эвиан, ибо она никогда не приходила за ним просто так.

— Мне надо кое-что сказать тебе, — промолвила она и увела его в дом.

Там Эвиан усадила Дункана на стул и сама села напротив. Она делала так, только когда им предстоял жизненно важный разговор. Но сейчас она не просто смотрела на сына, а еще и взяла его лицо в свои прохладные и нежные ладони.

— Я хочу поговорить с тобой о поездке в Гранд-Джанкшен.

Мальчик встрепенулся.

— Когда мы едем?

— Никогда.

У Дункана был разочарованный вид.

— Вот как? А я думал…

— Разве ты не хотел остаться в «Райской стране», рядом с Эриком?

— Хотел, но ведь ты говорила, что мы будем жить в городе, в большом доме вместе с мистером Платтом.

— Все изменилось.

— Почему?

— Помнишь, ты спрашивал, встретим ли мы когда-нибудь твоего отца?

Мальчик затаил дыхание.

— Да.

— Это произошло.

В комнате стало так тихо, как, наверное, бывает на самой окраине мира. Прошло не меньше минуты, прежде чем Дункан осторожно спросил:

— Как это? Где он?

— Сейчас этот человек находится на ранчо «Синяя гора».

Лицо Дункана сделалось похожим на разбитое зеркало.

— Нет! Не может быть!

— Почему?

— Разве он хороший человек?!

— Он твой отец. Надеюсь, он сделает все, чтобы быть хорошим; во всяком случае — для меня и тебя. Мы переедем на ранчо «Синяя гора» и…

— Там не так хорошо, как в «Райской стране»! — упрямо произнес Дункан и сжал кулаки.

— С «Райской страной» у меня связаны не слишком приятные воспоминания, а в другом месте мы сможем все начать заново. «Синяя гора» — тоже хорошее ранчо. Мы починим дом, сделаем кое-какие пристройки. Нам хватит места. И ты сможешь в любое время приезжать в «Райскую страну».

— Я не знаю, о чем с ним говорить, — пробурчал Дункан.

— С кем?

— С этим… человеком.

— Думаю, со временем вы найдете общий язык, — спокойно произнесла Эвиан.

Дункан тихонько вздохнул. Он очень любил и уважал свою мать и лучше чем кто-либо знал, что ей свойственно то, чего не было ни в ком из окружавших его людей: непоколебимость.

— Я должен встретиться с ним? — обреченно произнес он.

— Ты ничего не должен. Какое-то время ты можешь пожить здесь.

Глаза Дункана были мрачными, а губы подергивались. Он понимал, что принадлежит Эвиан, но надеялся, что она так же принадлежит ему. Мальчик думал о незнакомце, которого мать ни с того ни с сего назвала его отцом, вспоминал, как тот вошел в вагон, напугав всех (кажется, даже дядю Арни!), спутал их планы, а теперь посягнул на самого близкого ему человека.

— Значит, ты решила жить с ним? — в его голосе явственно звучали ревность и боль.

— Да. Тебе это не нравится?

Дункан решительно кивнул. Обычно Эвиан не задавала таких вопросов, но раз уж спросила — ей же хуже! Женщина вздрогнула. На долю секунды мальчик сделался поразительно похожим на своего настоящего отца.

— Но ты не возражал против мистера Платта? — спокойно произнесла она, стараясь взять себя в руки.

— Потому что он был похож на дядю Арни. А этот — нет!

— На самом деле все люди разные.

Мальчик был огорчен, а Эвиан не могла скрыть, что рассчитывала на другую реакцию. Дункану был нужен не просто отец, а отец, которым можно гордиться. Таким, каким в его представлении был Арни, а то и лучше.

Эвиан отыскала Надин на заднем дворе, где Арни приладил качели: держась за одну из веревок, женщина раскачивала доску, на которой сидела Кортни. То была редкая минута досуга: обычно, завершая одну работу, Надин уже думала о другой.

— Нам надо поговорить, — сказала Эвиан.

Надин остановила качели, сняла с них Кортни и велела девочке идти в дом.

— Я скоро приду, и мы закончим шить твою новую куклу.

Эвиан и Надин стояли против друг друга. Доска покачивалась с еле слышным скрипом, и в этом звуке было что-то зловещее.

— Я сказала Дункану, что Кларенс Хейвуд — его отец, — без всякой подготовки заявила Эвиан. — К сожалению, он не слишком обрадовался.

Услышав такое, Надин вдруг вспомнила их самый первый разговор. Тогда она сразу обратила внимание на изящество Эвиан, ее точеную фигуру, тонкие запястья. И вместе с тем в ней таилось что-то тяжелое и мрачное.

Неожиданно лицо Надин исказилось, и она топнула ногой.

— Потому что это неправда! Как ты могла?!

— Что тебя возмущает?

— Ты спрашиваешь, что?! Я согласилась с тем, чтобы Дункан не знал, кто был его настоящим отцом даже после того, как тот умер! Но я не могу смириться с тем, что ты навязываешь мальчику Кларенса Хейвуда. Да, я вынуждена терпеть его присутствие ради Арни, к тому же он обещал, что Кларенс не появится в «Райской стране», но ты! Ты твердила, что у Джозефа Иверса было дурное прошлое, так почему ты отвергла благородного и достойного человека и выбрала бандита! Я помню выражение его лица, когда он шел по вагону, а потом приставил револьвер к телу Арни! Дункан тоже никогда этого не забудет!

Эвиан молчала, и тогда Надин добавила:

— Ты полагаешь, Кларенс Хейвуд готов принять твоего сына?!

— Он пока ничего не знает.

Женщина остолбенела.

— Мне чудится, — прошептала она, — будто мы вернулись в далекое прошлое, когда между нами не было ни понимания, ни симпатии.

— Ты хочешь, чтобы я ушла?

— Я не могу тебя прогнать; половина ранчо принадлежит тебе.

— Со временем я уйду, — невозмутимо произнесла Эвиан. — А Дункан пусть пока остается тут.

Повернувшись, она пошла со двора. А у Надин возникло чувство, что будь у нее в руках оружие, она бы выстрелила Эвиан в спину.

Дункан бежал, путаясь в высокой траве и размазывая по лицу слезы. Однако когда мальчик подбежал к ограде, на которой по-прежнему сидел его друг, он усилием воли загнал слезы глубоко внутрь.

— Ты долго! — издалека закричал Эрик, но в его голосе слышалась радость.

Однако Дункан больше не хотел играть в моряков и вообще ни во что. Подпрыгнув и усевшись рядом с приятелем, он мрачно посмотрел на него.

— Что бы ты сделал, если б твой отец поступил плохо?

У Эрика были ясные голубые глаза, светлые вихры и простодушное лицо. Когда он с гордостью восклицал: «Мой папа самый лучший!», Дункан знал, что это правда. Он поневоле завидовал другу: ему тоже хотелось иметь такого отца.

— Он не может совершить ничего дурного, — убежденно произнес Эрик.

— А если бы? — с нажимом проговорил Дункан.

— Что, например?

— Убил человека. Застрелил из ружья.

— Он никогда бы этого не сделал, — повторил Эрик.

Дункан наморщил лоб, и на его лице появилась недетская усмешка.

— Ты уверен?

— Может, если бы только это был плохой человек. Бандит. Если бы папе пришлось нас защищать.

— Люди, которые грабят поезда, — бандиты?

Когда Эрик кивнул, Дункан угрожающе произнес:

— Тогда скажи, твой отец мог бы дружить с бандитом?

— Конечно, нет!

— Ты много чего не знаешь! — бросил Дункан и, соскочив с ограды, зашагал к дому.