Прошлой ночью в XV веке

6

Я остался один в тягучем безмолвии донжона. Дождь утих, и только отдельные его капли падали из прохудившихся желобов в илистую воду крепостного рва. Меня вдруг бросило в жар, руки взмокли, горло пересохло. Я начал было раздеваться, но тут же остановился и опять подошел к секретеру.

Включив лампу под матовым абажуром, я поднес листок ближе к свету и принялся с трудом разбирать части фраз, связанных одной непрерывной чертой, которая шла зигзагом от строки к строке.

В полном смятении, я отложил листок. Теперь мне все ясно: подсознание почтальонши, разогретое избытком тестостерона, побудило ее отождествить себя с девицей из Средневековья, брошенной каким-то заезжим рыцарем. Ну и, конечно, рыцарем этим был я — в своей прошлой жизни. Вот что делают с людьми компенсационные ожидания, фрустрация, обращение к оккультизму. Мой опыт в этой области — а мне довелось на своем веку изобличить и покарать парочку провидиц и троих колдунов, роскошно живших на доходы от торговли потусторонним, но не заплативших налоги за 1999 год, поистине золотоносный для всякого жулья, — так вот, этот опыт научил меня, что люди, одержимые стремлением заставить говорить мертвых, как правило, не могут принудить себя высказать живым то, что лежит у них на сердце.

И все же я чувствовал себя как-то странно в этой душной комнате, в мутно-желтом свете прожекторов, залившем фасад, — мне чудилось, будто от него начала дымиться моя одежда, а меня самого обволок какой-то неотвязный туман. И голову словно обручем стиснуло…

Я еще раз прочел письмо, борясь с непривычным волнением, которого никогда еще не испытывал — если не считать одного-единственного случая в моей жизни, в DDASS,[25] где меня приручил бродячий кот по имени Артур. Я тайком подкармливал его, и когда он терся о мои ноги, мне казалось, что я проникаю в его мысли, делю с ним его радости и страхи, вижу мир его глазами, смотрю его глазами на самого себя. Отчего же это давно похороненное воспоминание вдруг всплыло в моей памяти с такой поразительной четкостью?!

На самом деле, я совсем закоченел и проголодался, а, кроме того, чувствую себя заложником. Но есть еще кое-что, совсем уж непонятное, и оно находит свое подтверждение в тот момент, когда я наконец захожу в кабинку душа, замаскированную под стенной шкаф. Листок с синими каракулями, против моей воли, поверг меня в такое же состояние, какое обычно вызывал вид нижнего белья Коринны, когда я развешивал его на веревке в своей портомойне. Это было особое, радостное, даже игривое возбуждение, от него возникал холодок в животе и взыгрывала кровь.

Чтобы снять напряжение, я заставил себя вспомнить бесформенную тушу с пером в руке, и стал переодеваться, насвистывая «Полет валькирии». Вагнер довольно скоро помог мне расслабиться, и тут я с некоторым удивлением заметил, что брюки, пуловер и даже туфли, выданные почтальоншей, пришлись мне в самый раз. Н-да, его величество Случай действительно способен на многое, — хотя ничего тут странного нет: природа наделила меня самыми стандартными габаритами. А, может, средневековое пророчество зафиксировало в архивах замка мои точные размеры: «Человек, некогда звавшийся Тальботом, а ныне именующий себя Жан-Люком Тальбо, размер одежды — 50-й,[26] размер обуви — 42-й, явится сюда в XXI веке, дабы освободить Изабо».

Я смеюсь над этой мыслью, одновременно причесываясь и раздумывая над сложной ситуацией, в которую угодил. Придется заставить моих «клиентов» подписать и заверить в Météo France сегодняшнюю сводку погоды, в доказательство форс-мажорных обстоятельств, которые не по моей и не по их вине удержали меня в замке, вынудив против воли согласиться на ужин и ночлег, предложенные хозяевами дома. Кстати, не забыть бы потребовать у них счет и за то, и за другое.

Стараясь не глядеть на листок, белеющий на секретере, я выхожу из комнаты в новых мокасинах, которые сидят на ногах, как родные.

Потом долго ищу дорогу в столовую, блуждая по нескончаемым коридорам, где свистят злые сквозняки и расставлены тазы для дождевой воды, протекающей с крыши. Попутно я вожу во все стороны зажатым в руке мобильником, пытаясь отыскать зону действия сети, невзирая на предупреждение о безнадежности этого занятия. При входе в квадратную башню слова «связь отсутствует» вдруг исчезают с экрана. Я замираю на месте. Вместо них сбоку выскакивает короткий штришок — и тут же исчезает. Я делаю шаг назад, потом снова вперед, встаю на цыпочки, поворачиваюсь вокруг своей оси. Справа от меня скрипит дверь, приотворенная сквозняком.

Не спуская глаз с экрана, я осторожно крадусь по паркету, который потрескивает у меня под ногами, распространяя запах кислых яблок. И вдруг вижу пять штришков сразу — наконец-то мобильник заработал! Я торопливо нажимаю клавишу 2, на экране появляется имя — Коринна — и светящаяся надпись «соединение».

Прижимаю трубку к уху. И слышу потрескивание, какое издают горящие сухие ветки. А потом, сквозь эти помехи, звучат два коротких гортанных выкрика:

— Прочь! Прочь!

От испуга я роняю трубку. Подбираю ее, чувствуя ком в горле. Спокойно, без паники! Это просто игра воображения, шум, который мое подсознание заставило меня истолковать превратно, вот и все. Теперь мне было предельно ясно, какую глупость я совершил, оставшись в замке и приняв приглашение его фокусников-хозяев, но что оставалось делать в такой ситуации?!

Оглядевшись, я увидел, что стою в комнате с резными ореховыми панелями великолепной работы, но, несмотря на это, угнетающе мрачной. Стены, от пола до потолка, были сплошь покрыты искусной резьбой: изображения охотничьих сценок, дичи, единорогов сплетались в затейливый орнамент, увенчанный фризами в виде фруктовых гирлянд и геометрических фигур; такая же резьба украшала кровать с балдахином на колоннах и с покрывалом, густо усеянным крысиным пометом.

На экране мобильника по-прежнему чернеют пять штришков, но никаких гудков не слышно, зато в висках бешено пульсирует кровь, словно их клещами сдавили. Трубка в моих руках сделалась странно горячей. Ладно, попробуем послать эсэмеску.

Отсылаю письмо и жду подтверждения приема. Но вместо этого выскакивает восклицательный знак в треугольнике, а под ним надпись «аккумулятор разряжен». Экран гаснет. Очень странно: я точно помню, что в режиме ожидания мобильник должен был бы работать еще, как минимум, пять часов. Но мне не удается его реанимировать, а зарядника у меня с собой нет.

Дышать становится все труднее и труднее. Голова кружится, в ушах стоит звон. Меня насквозь пронизывает леденящий страх, а интуиция подсказывает: беги, спасайся! Непонятный внутренний порыв гонит меня к двери, хотя я едва держусь на ногах. Я чувствую себя незваным гостем, которому грозит опасность, и во мне вспыхивает какой-то необъяснимый гнев.

Выйдя из комнаты в коридор, я сажусь на продавленную банкетку и постепенно прихожу в себя, ломая голову над этим недомоганием, столь же сильным, сколь приятным было недавнее эротическое возбуждение, испытанное мной под душем в донжоне. Спустя несколько минут ко мне возвращается относительная ясность мысли, но ясность с оттенком нетерпения, от которого посасывает в желудке. Наверняка, обыкновенный голод. За весь день я только и съел что пакетик чипсов, и было это еще в полдень, когда я изымал у хозяев папки с документацией.

Я встаю и пытаюсь найти обратную дорогу, но, вероятно, пропускаю нужный поворот и уже ничего не узнаю. Никогда бы не подумал, глядя снаружи на замок, что он настолько необъятен, а его внутренняя планировка настолько сложна, — откуда здесь такое множество галерей, внутренних двориков и переходов с этажа на этаж? Невозможно даже определить, в каком крыле здания я нахожусь: густые кроны деревьев за мутными стеклами скрывают окрестности, а снизу не доносится ни единого звука.

За очередным поворотом я натыкаюсь на новую лестницу, еще более мрачную, чем та, по которой я поднимался. Мое внимание привлекает гобелен над каменной балюстрадой — обвисший, убеленный временем, изъеденный сыростью. Там изображена схватка рыцарей у источника на тенистой лесной опушке. Под деревом, на первом плане, молится коленопреклоненный монах. Я поднимаю руку, — мне хочется коснуться его рясы, перекошенной из-за того, что ветхая ткань смята именно в этом месте. Непонятно, чем меня притягивает эта сценка, но, в любом случае, религиозным рвением тут не пахнет. Единственный в моей жизни приступ такого экстаза, продлившийся всего четверть часа, обуял меня в возрасте двенадцати лет, в семье приемных родителей, куда меня определили соцработники: он выразился в том, что я приподнял подол белого платья их старшей дочери, только что вернувшейся с торжественной церемонии первого причастия; результат — пара затрещин и отсылка обратно в приют.

Нет, сейчас это напоминало скорее дерзкий вызов, брошенный сопернику, или опасный опыт, которому я сознательно подвергал себя в приюте, засовывая палец в электрическую розетку — просто желая посмотреть: а что будет?..

И вдруг я резко отдергиваю руку — точно так же, как тогда, в детстве. Вроде ничего и не было, но меня охватывает то же давнее ощущение: я перешел некий рубеж, укрепился в решимости принять бой… Или, как говорит Жюльен, сидя перед своей Nintendo, выиграл жизнь.

Слегка одурев от череды этих загадочных переживаний, я спускаюсь вниз по ступеням и, минуя анфиладу пустых, ничем не обставленных комнат, иду на запахи супа и каминного дымка. Вот, наконец, тот самый, огромный холл у подножия лестницы, где я встретил почтальоншу, и мне чудится, будто приключение мое, описав полный круг, здесь замкнулось во времени. Я тот же, что и был — и все-таки во мне произошла какая-то перемена. Не могу определить, какая именно, и злюсь от собственного бессилия. Меня разом обуревает множество самых противоречивых ощущений — безнадежная пустота, лихорадочное ожидание, дурные предчувствия и странная, но приятная благодарность — кому, за что? — Бог весть.