Простой, как снег

Бегство

Прозвенел последний звонок учебного года. Он звонил радостнее и приятнее, чем любой другой звонок. Школа наполнилась топотом бегущих ног. Все как можно быстрее неслись к своим шкафчикам, чтобы освободить их от вещей, покинуть здание школы и начать лето. Я не торопился. Я почти опасался каникул. Что я буду делать целый день, каждый день? Дней получалось слишком много, требовалось заполнить слишком много часов. Все это напоминало капкан, который только и ждет, чтобы захлопнуться, так зачем мне в него бежать? Я стоял перед своим шкафчиком и раздумывал, стоит ли брать домой несколько тетрадей и ручек. Там также лежала книга про Дайану Арбус[41], которую мистер Девон дал мне почитать сразу же после Рождества. Книга лежала в самой дальней части полки. Я выгреб все из шкафчика и направился в кабинет мистера Девона. В коридорах стояла тишина, практически все ушли, за исключением нескольких учителей, которые убирались в классах.

Мистер Девон был занят упаковкой коробок.

— Я ее не украл, — сказал я и протянул ему книгу.

— Ты ее прочитал?

— Думаю, да, — ответил я. — Она жила долго и счастливо.

— У тебя есть пара минут?

— У меня полно времени.

— Можешь помочь мне с этими коробками?

Мы вынесли примерно полдюжины коробок к его пикапу, а затем вернулись в класс.

— Не согласишься мне снова помочь с этим? — он кивнул на скульптуру в углу.

Я пожал плечами, а затем помог ему заново упаковать странное произведение искусства, потом мистер Девон сходил за тележкой, и мы выкатили скульптуру к пикапу.

— Что ты собираешься делать этим летом? — спросил мистер Девон, когда мы шли назад в здание.

— Понятия не имею. А вы?

— Отправляюсь в охотничий домик на Аляске. Никакого телевизора, никакого электричества, только я, несколько книг и много рыбы. Я надеюсь.

— А куда именно на Аляске?

— Место называется Слокум, — сказал он. — Я езжу туда уже пару лет. Но к футболу вернусь. Я жду, что ты снова будешь играть.

Я кивнул.

— Я всегда хотел побывать на Аляске, — признался я.

— Там красиво. Тебе следует когда-нибудь съездить. Я очень рекомендую.

Он подвел меня к еще нескольким коробкам, лежавшим у него в кабинете.

— Это все мусор, — пояснил он. — Ты можешь выставить их в коридор? А то, если я оставлю их в классе, сторож и не подумает, что это мусор.

Я поднял первую коробку и пожалел, что это сделал. Она казалась тяжелее скульптуры, которую мы только что перетащили в пикап. Я все-таки выбрался с ней в коридор и отправился за второй коробкой. Эту я просто толкал ногами, после каждого толчка она проезжала на полу несколько футов. После поворота, уже в коридоре одна сторона коробки отвалилась, и на пол вывалились бумаги. Я наклонился, чтобы затолкать их обратно, и внезапно обратил внимание на письмо. Почерк на конверте напоминал почерк Анны. И марка очень напоминала те, которые она делала сама. С маленького квадратика улыбалось лицо мистера Девона.

Внутри конверта лежал листок бумаги, вырванный из блокнота с вопросом и рисунком. «Как нарисовать кролика?» — гласил вопрос. В самом низу страницы, мелким закругленным почерком было написано: «Нью-йоркская школа заочного обучения не умерла», стояла дата — 5 июня 1973 года, ее зачеркнули, а под ней написали «13 января 1995 года». Рисунок ни в коей мере не напоминал кролика. Я не знаю, что это было. Почерк походил на почерк Анны, но она явно пыталась подделаться под чей-то еще. Это была бумага из ее тетрадей. Я не мог определить, когда это все было написано. Никакой даты, никакого штемпеля не стояло. Казалось, что это должно что-то значить, что это какое-то зашифрованное послание, которое поймут только они двое. Я подумал, что она, не исключено, как-то связалась с мистером Девоном, а не со мною. Я представил, что она все еще жива, и это письмо пришло с Аляски, и Анна там, ждет его. Мистер Девон отправится туда, будет вместе с ней, и они станут жить долго и счастливо. Я на самом деле такое подумал.

Я отправился назад в кабинет мистера Девона и протянул ему письмо.

— Что это? — прямо спросил я.

Он взял его у меня из рук и уставился на него. Мистер Девон видел, что я расстроен, но оставался абсолютно спокойным. Он улыбнулся.

— Однажды она просунула мне под дверь папку. Это было в начале года, может, в сентябре. Там было несколько рисунков и записка о том, что она пытается сделать. Наверное, она хотела, чтобы я высказал свое мнение о рисунках, но она ко мне так и не подошла, чтобы их обсудить, и я о них забыл. Затем, когда она… исчезла, я нашел сердечко и положил его в твой шкафчик. Сегодня я нашел вот это и просто бросил в мусор. Прости меня. Мне следовало отдать это тебе.

Он больше не собирался ничего говорить об этом. Я не знал, верить ему или нет. Все казалось так просто. Я опустил письмо в задний карман брюк и вытащил последнюю коробку в коридор. Сидя на полу в коридоре, я стал разбирать все коробки, отбрасывая в сторону старые контракты, рисунки, которые никому не пригодились, страницы газет и журналов и всевозможные официальные школьные бумаги. Я искал записку, которую Анна оставила мистеру Девону, или папку, в которую она ее клала. Я задумывался, не видел ли эту папку в книге у нее на кровати, когда в первый раз побывал дома у Анны. Ту же самую книгу я видел позднее в кабинете мистера Девона в Хэллоуин. Скрытый смысл и значение всего этого наполняли меня яростью и заставляли нервничать. Я стал вынимать из коробки каждую бумажку и бросал на пол. Через некоторое время мистер Девон вышел из класса и запер его. Он уходил. Он остановился рядом со мной и посмотрел на свалку, которую я устроил вокруг себя.

— Тебя подвезти домой? — спросил он.

— Нет, — ответил я, не поднимая головы.

Он стоял рядом со мной с минуту, и я подумал, что он собирается мне помочь, но он не стал этого делать. Наконец он просто ушел.

— Желаю тебе хорошо отдохнуть летом, — сказал мистер Девон. — Увидимся пятнадцатого августа, на первой тренировке.

Я не ответил. Можно было подумать, что после всей помощи, которую я оказал ему, он мне поможет один-единственный раз. Он бы не умер, если бы сел на корточки и потратил несколько минут на просматривание содержимого коробки. Он знал, насколько это для меня важно, — и просто ушел.

Я закончил разборку коробок и ничего не нашел. Может, мистер Девон не удосужился мне помочь потому, что знал: я ничего не найду. Он вполне мог врать про все. Я же не знал точно. Анне он никогда не нравился, а теперь не нравился и мне.

В школе никого не осталось, и я, наконец, пошел домой. Я достал письмо из кармана и снова посмотрел на него. Оно должно что-то значить. Казалось очевидным, что начинать расшифровку следует с дат. Часто появлялись четверки, но это мне ничего не сказало, только что я способен складывать и вычитать. (Июнь = 6, 6+5+11, 1+9=10, 7+3=10, 11+10+10=31, 3+1=4; 1995–1973=22, 2+2=4) Это не дало ответа. Если это шифр, я с ним не разберусь. Письмо вполне могло ничего не значить, быть просто шуткой или игрой между ними двумя. Или оно могло значить очень многое, это могла быть их тайна, что-то, что Анна никогда не обсуждала со мной. Доказательство лжи, которую она мне сказала или никогда не сказала. Она всегда говорила, что ненавидит мистера Девона, но вот он — глупый рисунок. Я ненавидел письмо. Я ненавидел их обоих.

Я начал представлять, как последую за мистером Девоном в Слокум на Аляску и найду ее там, ждущую его. Я посмотрел карту Аляски. Никакого Слокума там не оказалось, даже ни одно название не звучало похоже. Я нашел Слану и Слитмьют. Я пытался вспомнить, не произносил ли мистер Девон одно из этих названий, но помнил только Слокум., Может, это очень маленькое местечко, и поэтому оно не попало на карту, или я неправильно расслышал. Я подумал о том, чтобы позвонить ему и спросить, но если он врал в первый раз, то определенно и сейчас не скажет правду. Может, он даже не собирается на Аляску.

Я бросил письмо на кровать и стал все снимать со стен. Я срывал все, стараясь побыстрее покончить с этим делом.

Я порвал или испортил многие фотографии и открытки. Мне следовало быть более осторожным. Я сорвал свои собственные записи, которые с такой осторожностью приклеивал совсем недавно. Я потратил много усилий и времени, чтобы все упорядочить и систематизировать. Но теперь я хотел побыстрее от всего этого избавиться и даже подумывал о том, чтобы все это выбросить, но все-таки нашел в гараже коробку, все туда упаковал и убрал в стенной шкаф. Я поставил коробку над местом, где спрятал оставленный Карлом сверток. Затем я схватил сверток, отнес к письменному столу и раскрыл.

Я всегда думал, что в свертке лежат учетные журналы Карла, но это оказалось не так. Я сорвал коричневую оберточную бумагу, открылась коробка с прикрепленной запиской от Анны, обращавшейся к Клер: «Храни это в надежном месте. Защищай их, словно это твои кожа и кости. Защищай их так, словно это твое сердце. Никому не говори, что они у тебя, но через два месяца отдай их тому, кому доверяешь, и скажи ему, чтобы следовал тем же указаниям. Ты за все отвечаешь. Ты должна знать, куда они попадут, где они окажутся. Они опасны, ты не должна позволить им попасть не в те руки. Храни их. Передай их. Береги их».

В коробке оказались тетради Анны. Я медленно поднял крышку, и они там лежали, все четырнадцать томов ее некрологов. Они были перевязаны черным шнурком, а к верхней тетради она приклеила записку, на которой было написано большими печатными буквами: «Я ЗНАЛА, ЧТО ТЫ ЭТО ПРОЧТЕШЬ».

Я пролистал пару тетрадей, но вскоре понял, что без общей сводки не смогу найти никакой конкретный некролог и не смогу учитывать, которые некрологи уже прочитал. Анна была права: тетради представляли собой хаос без описи. Я решил начать читать с первой тетради, прочитать все 1516 некрологов. Большую часть ночи я не спал, читая о смерти тех людей, которые видели, как Каины переезжали в наш город в августе, или даже помогали им с переездом. Затем пошли некрологи, посвященные ее соседям, затем людям, проживавшим на той же улице. Потом начали умирать одноклассники и учителя. Похоже, как только Анна сталкивалась с кем-то по жизни, этот человек появлялся у нее в тетради. Я перевернул несколько страниц и нашел некрологи, посвященные людям, с которыми Анна, как я точно знал, познакомилась уже после меня. Однако моя смерть не числилась в том месте, где ей следовало. Я вернулся к месту, до которого читал все некрологи подряд, и изучал первый том, пока не заснул.

Я провел следующие пять дней, читая тетради Анны при каждой возможности. Я словно слышал ее голос, рассказывающий о каждом человеке, о том, как он жил и умер. Некоторые некрологи я видел и раньше, но никогда — в таком количестве, никогда — такое множество за один раз. Ее ядовитый юмор все еще оставался свежим и забавным, но я нашел еще один приносящий удовлетворение элемент в ее творчестве. Анна с чувством долга пересказывала достижения и основные вехи жизни каждого человека, но настоящим достижением была смерть. Практически без исключений, Анна посвящала больше всего места описанию точных деталей смерти. Каждая смерть содержала больше драматизма и важности, чем жизнь. Во всех некрологах жизнь приуменьшалась. Я словно слышал, как Анна защищается, выдвигая аргумент, что факты жизни каждого человека у нее точно и хорошо представлены, и если жизнь кажется не имеющей особого значения или какой-то мелкой, то пусть будет так. Кроме этого, сказала бы она, ты сам написал несколько некрологов. Они как-то отличаются от моих? Они не отличались, но я обнаружил, что возможно впервые хотел бы выступить в защиту всех людей и их жизней, защитить весь город. Не может быть, чтобы все эти жизни были такими бессмысленными и незначительными, как казалось в некрологах. Судя по ним, один маленький человек следовал за другим.

Я сидел в заднем дворе и читал десятый том, когда услышал, как кто-то шепотом произнес мое имя. Я закрыл тетрадь, повернулся и увидел Карла, стоявшего у угла дома. Синий козырек был низко надвинут на лоб, Карл надел свой обычный блейзер и выглядел точно также как всегда. Он что-то писал на обрывке бумаги, тут поднял голову, посмотрел на меня и легко улыбнулся.

— Ты скрываешься? — спросил я и положил тетрадь под шезлонг.

— Я не хотел, чтобы меня видела твоя мать.

— Ее нет дома, — сообщил я. — Ты вернулся?

— Я вернулся, — ответил он. — Я только что вернулся и хотел увидеть тебя.

— Где ты был, Карл? Весь город сошел с ума после того исчезновения.

— Я знаю. Мне просто требовалось заняться кое-какими делами. Я же говорил тебе, что вернусь. У меня есть кое-что для тебя, — объявил он.

— Хочешь войти в дом? Я должен отдать тебе твой конверт.

— Я заберу его позднее. Я просто хотел кое-что тебе занести, — сказал он, сбросил с плеч рюкзак и открыл. Он достал оттуда обычный конверт и протянул мне. — Я знаю, что это ничего не меняет, но я хотел извиниться и все исправить.

Я открыл конверт. Внутри лежал снимок нас с Анной и негатив.

— Откуда ты это взял? Он пожал плечами.

— Это была просто сделка, — сказал Карл. Я хорошо его знал, поэтому понимал, что спрашивать дальше бессмысленно. — Мне нужно идти, — добавил он. — Я не хочу, чтобы меня кто-нибудь видел, пока я не встречусь с матерью.

— Послушай, Карл, сверток, который ты мне оставил…

— Это сверток Клер, — перебил меня Карл. — Она хотела, чтобы я передал его тебе.

Машина моей матери завернула на подъездную дорожку перед домом, и Карл бросился бежать через задний двор к лесу в конце Брук-роуд. Так ему придется преодолеть в два раза больший путь, но вероятно его никто не увидит. Карл знал, что делает. Я радовался, что он вернулся, радовался, что он зашел ко мне, и радовался, что он что-то для меня сделал. Мгновение я думал, что теперь все пойдет хорошо. Если Карл смог вернуться, то почему бы не вернуться и Анне? Почему дела не могут идти все лучше и лучше? Я вернулся на шезлонг, положил конверт в тетрадь и продолжил чтение.

Ближе к концу последнего тома я увидел собственное имя. Я уже смирился с мыслью, что Анна не составила некролог на меня, и радовался каждой странице, на которой его не видел. Я не хотел, чтобы мою жизнь умаляли и приуменьшали. В верхней части страницы она написала: «Что-то простое, как снег», затем вычеркнула первое слово. Я не стану приводить здесь весь некролог полностью, но вот большая его часть:

«Один из самых влиятельных писателей прошлого века умер во сне в возрасте 88 лет у себя дома в Батон-Руж, Луизиана, где прожил почти семьдесят два года… Его первый роман, опубликованный через две недели после того, как автору исполнилось восемнадцать лет, имел скромный успех. Два года спустя следующий роман сделал его одним из самых известных современных авторов литературы о призраках. Последовали еще четыре романа и сборник рассказов. Все это было опубликовано до достижения автором 40 лет, затем не издавалось ничего. Ходили слухи, что он исчез в заболоченной части Луизианы, его хватил удар от измождения, либо он сошел с ума, утонул в Миссисипи или просто исчез. Читатели находили подсказки и объяснения в его произведениях, но ни одна из версий и теорий не соответствовала истине. Он тихо жил в своем доме в конце Глазго-авеню в Батон-Руж, недалеко от брата и его семьи.

Случайная встреча с девушкой, с которой они вместе учились в средней школе, Анастасией Кайн, в баре „Икабод“ изменила его жизнь. Они быстро поженились, и у них родилось двое детей, Эрих и Бесс. Жена писала некрологи для газеты „Батон-Руж Адвокат“, а он поднимал семью. Через четырнадцать лет он вернулся с романом „Несерьезность некрологов“, написанным в соавторстве с женой. „Всем может пойти на пользу молчание в течение какого-то времени, — говорил он. — Нужно приглядеться к окружающему миру, попытаться его понять перед тем, как сможешь его точно описать. От молчания, ссылки и хитрости есть польза“. Роман мгновенно понравился и читателям, и критикам, но стал его последней работой. Написание романов не оставляло ему времени на семью, и он посвятил ей оставшиеся годы… У него остались жена и двое детей».

Я позвонил брату и спросил, не могу ли я к нему приехать и пожить до конца лета или дольше.

— Конечно, — ответил он. — Уехать оттуда — это как раз то, что тебе нужно. Отец с матерью кого угодно сведут с ума. Они не против того, чтобы ты поехал ко мне?

— Они даже не заметят, что меня нет, — ответил я. Я не сказал ему, что еще не упоминал им о своих планах. Если повезет, то я окажусь у брата, пока он сам ничего не успеет с ними обсудить.

— Здесь есть чем заняться, и мы все хотим, чтобы ты приехал. Оставайся у нас столько, сколько захочешь.

Это было легко. И зачем мне оставаться дома? Похоже, моих родителей не волнует, тут я или нет. Всему городу тоже все равно. Если каким-то чудом Анна вернется, то и я смогу вернуться. Но каковы шансы на ее возвращение? Может, она находится в каком-то другом месте, живет другую жизнь другого человека и заполняет тетради именами, вехами жизни и смертью какого-то другого города. Может, она сейчас в Луизиане, регистрирует смерть одного человека за другим. Может, после того, как она закончит с новым городом, наши пути пересекутся, или она вступит со мной в контакт. Я фантазировал, но здесь для меня в любом случае ничего не осталось. А кто знает, что ждет меня в Луизиане? Мне требовалось только сесть на самолет и сойти с него — и все может оказаться по-другому. Это было легко.

Я уехал. Я исчез.

Я не брал с собой много вещей, только небольшой чемодан с одеждой и рюкзак с несколькими книгами и тетрадями Анны. Если я решу остаться у брата, то родители переправят остальные мои вещи. Мне ничего не требовалось, даже коротковолновый приемник может подождать. Я смогу пользоваться компьютером брата. Или просто без него обойтись. Теперь, когда я уезжал, все казалось так легко. Может, поэтому она и уехала — потому что это было легко сделать. Я взял фотографию, которую мне вручил Карл. Это был единственный снимок меня с Анной, и даже он оказался ненастоящим. Я сидел с тупым выражением лица, а призрак Анны маячил у меня за плечом. Я также взял первую открытку, которую она мне послала — с фотографией Панчо Вильи с одной стороны, и цитатой из Амброза Бирса с другой. Написав эти строчки, он исчез, испарился в Мексике или бог знает где. Я подумал, что тоже могу испариться, просто сойти с самолета и исчезнуть в толпе.

Я мечтал о том, как украду машину, чтобы добраться до аэропорта, или просто возьму машину матери и поеду к брату. Я хотел исчезнуть, уехать так, чтобы об этом никто не знал. Я хотел исчезнуть, но оставить что-то, что заставило бы всех теряться в догадках. Я думал о том, чтобы взять каноэ и грести вниз по течению где-то миль шестьдесят — до того места, откуда смогу пешком дойти до железнодорожной станции. Затем я сел бы на поезд, доехал до города и аэропорта. У меня все еще оставались деньги, отданные мне Карлом, поэтому не должно было возникнуть затруднений. Я мог вытащить каноэ на берег и исчезнуть. Я бросил бы вызов силе тяжести и свалился с поверхности земли, как сделала Анна. Это не было бы так драматично, как платье и полынья во льду, но для подобного сезон оказался неподходящим. Однако я все равно бы исчез. Люди все равно стали бы гадать о случившемся, беспокоиться и искать меня. Они могли бы думать, что я утонул в реке, или меня украли, захватив против воли. Или они подумали бы, что я просто сбежал. Может, они решили бы, что я встретился с Анной, и мы, наконец, воссоединились, как и планировалось изначально. Мы с Анной будем соединены вечно, оба таинственно исчезнувшие в реке — или не исчезнувшие. Останутся вопросы, загадки и сомнения. Люди всегда будут помнить нас обоих.

В итоге, я просто сказал родителям, что уезжаю.

Я спустился к завтраку. Они оба сидели над своими уже выеденными половинками грейпфрута и полными чашками кофе, просто тихо сидели, ожидая, чтобы что-то произошло.

— Я собираюсь провести лето у Пола, — объявил я. Отец сказал, что не может себе этого позволить, но как только я сообщил ему, что ему не требуется волноваться о финансовой стороне вопроса, мысль ему понравилась. Это было единственное препятствие. Мать подошла ко мне и обняла меня, но она не возражала. Это было легко. Это определенно было легче, чем какой-то хитрый план отплытия из города на каноэ, как Гекельберри Финн. Все, что от меня требовалось, — это сесть на заднее сиденье «Вольво», — и мои родители отвезли меня в город.

— Хочешь на что-то взглянуть перед тем, как мы покинем город? — спросил отец.

Мне пришлось подумать, что тут можно посмотреть.

— На автозаправку братьев Гёрни, — сказал я наконец. Выезжая из города, мы проехали мимо заправки, хотя она была нам совсем не по пути. Дерек и Эрик находились там. Один заправлял машины, а второй сидел на складывающемся стуле в полумраке и прохладе гаража, рядом с мистером Готорном. Они оба пили колу и смотрели на дорогу, ожидая машины. Они все помахали нам, когда мы проезжали мимо, отец снизил скорость, и они с матерью помахали в ответ. Секунду спустя мы выехали из города, и хотя заправка скрылась из виду, я все равно видел, как они нам машут. Они высоко подняли руки, были счастливы, возбужденные лица светились. Они радовались, что увидели знакомых.

Мой брат встретит меня в аэропорту. Он удивится, увидев меня в черных джинсах и черной футболке. Я совершенно другой человек. Я больше похож на Брюса, чем на себя. Может, я побрею голову, может, перекрашусь в блондина. Никто меня не знает, поэтому не знает, чего ждать. Я могу иметь любое прошлое, какое захочу, я могу забыть, каким я был. Похоже, что все дело в воспоминаниях и забывании. События происходят очень быстро, и все заканчивается до того, как успеешь толком заметить происходящее. События словно ждут тебя в засаде, набрасываются на тебя из ниоткуда, наносят удар исподтишка с той стороны, с которой не ждешь, оставляют тебя ослепленным. А затем тебе приходится проводить массу времени, пытаясь вспомнить или забыть, что это такое было, черт побери. Чем больше ты об этом думаешь, тем больше события сжимаются, трескаются, ломаются или полностью отказываются изменяться. Это или куски льда у вас в голове, которые меняют форму и тают, пока от них не остается ничего от изначальной формы, или куски стекла, острые и раздражающие, не изменяющиеся, частые напоминания о боли и неприятностях — или счастье.

Я абсолютно ничего не знаю о месте, куда еду. Но это меня не беспокоит. Я радуюсь этому. Раньше у меня ничего не было. У меня не было жизни, друзей, настоящей семьи, и это меня действительно не беспокоило. У меня ничего не было, и терять было нечего, а затем я узнал, что такое потеря. То, что меня волновало, исчезло, все оказалось потеряно. Теперь я могу все приобретать, начать все с чистого листа. Меня ждут только чистые страницы, на которых нужно писать. Речь идет лишь о том, чтобы идти вперед. Все дело в неуверенности и возможностях. Мне нужно за это благодарить Анну. Меня не было бы здесь, я не летел бы в будущее без страха, если бы не она. Планировала она это или нет, но она меня к этому подготовила. Я буду таким, как она. Мы оба отправились в путешествие.

Дома будут гадать, не сбежал ли я ее искать. Некоторые скажут, что так и есть. Другие не скажут ничего хорошего, пусть говорят. Через несколько часов я стану новым парнем в городе, соседи выстроятся на улице в ожидании меня, прибывающего в новый дом. Я стану новым парнем в школе. Кто знает, может, для разнообразия я буду пользоваться успехом. Может быть. Я могу стать вопросом, как она — неоконченной фразой, и ответ будет кружить вокруг, но я никогда его не дам. Я могу стать, кем захочу. Я могу стать участником футбольной команды, я могу стать драгдилером, или просто очередным парнем, одевающимся во все черное. Я могу быть таинственным и иметь секреты. Я могу отправлять письма, открытки и фотографии. Я могу водить других в подвал и давать им слушать секреты, поступающие через коротковолновый радиоприемник. Я многое знаю. Анна не научила меня всему, но она дала мне хорошую подготовку. Я могу многим воспользоваться. Я могу играть в игры. У меня в голове звучала последняя песня, которую она записала на последний компакт-диск:

Она всегда знала, что делает. Может, я, наконец, тоже буду знать. Это могло бы стать самым лучшим из всего, что со мной когда-либо случалось.