Противостояние

Когда союзники вышли к городу, то были поражены. Вместо беззащитного Севастополя, перед ними предстала растущая на глазах оборонительная линия. Выдвинувшаяся на разведку 2-я дивизия Боске выдвинулась в район Малахова кургана и принесла оттуда совсем неутешительные сведения. Майор Монтодон был впечатлен, увидев «…форты, казармы, огромный порт с кораблями, находившимися в нем, с мачтами затонувших кораблей при входе на рейд».^{710}

При этом русские настолько заняты инженерными работами, что, кажется, совсем не замечают неприятеля — по французам не произведено ни единого выстрела. Зато насколько видит человеческий глаз ясно видны «…массы рабочих, расположенных вокруг города и яростно роющих землю для создания новых оборонительных сооружений, для укрепления старых и образования различного рода препятствий».^{711}

Перед лицом неприятеля скорость строительства была выше всяких похвал. Союзники были неприятно удивлены, как «…круглый форт направо почти скрылся за огромными земляными насыпями, которые русские возвели прошлой ночью и сегодня».^{712}

К тому же союзники осознают, что отныне перед ними не тот солдат, который уходил «унося ноги и зализывая раны» от Альмы. Любой, кто хоть раз, пусть даже на учениях, проводил несколько дней в окопах, понимает, что психологически в них солдат чувствует себя увереннее. Тут и безопаснее, тут и комфортнее, уютнее, сытнее, теплее. Появилась устойчивость. По сути дела войну пришлось начинать заново.

Опередив союзников с началом фортификационных работ, русские одним этим заставили их действовать по спланированному ими сценарию. Все предельно просто. В крепостной войне каждая уже возведенная батарея или форт обороняющегося заставляет атакующего ставить свои батареи против него.^{713} Хуже было бы, если союзники первыми начали ставить свои батареи. В этом случае русским пришлось действовать уже по их сценарию, и у Севастополя не было в этом случае никаких шансов на успешную длительную оборону.

Отныне среди орудий убийства артиллерия однозначно становилась лидером. Военная теория первой половины XIX в. основываясь на расчетах расхода боеприпасов в крупнейших сражениях, пришла к выводу, что для того, чтобы вывести из строя одного человека, требовалось количество свинца, равное его весу.[16] Севастополь этот стереотип ломал. Теперь, чтобы убить или ранить неприятеля, его нужно было или «выковыривать» из грунта, или этим же грунтом заваливать: то есть такая задача, которая была под силу исключительно артиллерии.

Вместе с событиями русско-турецкой войны (1877–1878 гг.), атаками укреплений франко-прусской войны (1870–1871 гг.), атаками укреплений Дюппеля,[17] оборона Севастополя, едва успев начаться, уже становилась первым примером целесообразной самостоятельной обороны. Именно так она подавалась в курсе крепостной войны военной академии Пруссии.^{714}

Существует мнение, что Тотлебен, разрабатывая систему фортификации Севастополя, руководствовался принципами Теляковского. Рекомендую не забивать голову подобной ерундой. Тотлебен в эти дни и в последующие месяцы действовал чаще всего не по какой-то до него, и не им разработанной системе, а, скорее всего, вопреки. Да и вообще, знаете ли, когда враг у ворот, гениальность не в мышлении в тишине кабинета, а в четкости, скорости и безошибочности действий. Иногда судьбу сражения может решить коряво отрытый окоп, но вовремя и в нужном месте. Так оно и было под Севастополем, притом не только в начале, но и все время его обороны.

Тотлебен принял самое рациональное решение, единственно возможное в данной ситуации. Оставляя на прежнем уровне сильные позиции, укрепить слабые. В исходных у него были три минуса: недостаток времени, нехватка инструмента и почти отсутствие заранее обустроенных защитных сооружений, приспособленных для обороны крепости со стороны суши.

Но были и существенные плюсы: рельеф, огромные запасы и самое главное большое количество артиллерии вместе с людьми, которых можно было использовать как прислугу.

Одним из гениальных, без преувеличения, решений стало не вписывание естественного рельефа в систему укреплений, а вписывание системы укреплений в уже имевшийся естественный рельеф. То есть то, что в иных условиях нужно было разрабатывать кирками, ломами и лопатами, за рабочих делала сама природа. Кроме того, понимая, что крымский грунт сам по себе уже не приспособлен к разработке, позиции вписали в его геологию. Делалось это очень просто. Если раньше намеченная позиция строго трассировалась и, не принимая во внимание категорию грунта, возводилась исключительно по плану, то здесь все было наоборот. Снимался верхний слой мягкого грунта, и определялись те места, которые можно было разрабатывать с наименьшими усилиями. По ним и проходили траншей, в них и устраивались батареи.^{715}

Второй правильный ход, сделанный Тотлебеном, был в точной последовательности строительства укреплений. Так как работы велись в постоянном ожидании штурма, то каждая позиция сначала готовилась к защите от огня стрелкового оружия, потом полевой артиллерии и только потом получала профиль, защищающий от огня осадной артиллерии. Орудия ставились на позиции при первой возможности.^{716}

Тотлебен применил простой и надежный способ построения обороны. Еще со времен Наполеона I Бонапарта аксиомой военного искусства было то, что, по его же словам, «крепости побеждаются артиллерией, а пехота только помогает ей».^{717} Соответственно со всей очевидностью стало ясно, что именно артиллерия союзников станет тем тараном, которые должен будет пробить брешь в обороне Севастопольской крепости.

По решению Тотлебена ни одна из вновь возводимых неприятельских батарей не могла остаться без воздействия со стороны крепости. Именно так: против батареи — батарея, но на более выгодной позиции, против окопа — окоп, но с более удобным сектором огня. Нужно — окапываем их, укрепляем, получая линию фортов. Нужно — ломаем линию и смело выносим силы вперед, вправо, влево, создаем то, что теперь именуют промежуточные позиции, нужно — выбиваем неприятеля с того, что он уже создал.^{718}

Теория заслуженно приписывает Тотлебену первенство в отказе от сплошной оборонительной линии, а деление на самостоятельные («…все внимание должно быть обращено на доставление фортам сильнейшей самостоятельной обороны»^{719}), взаимодействующие, взаимосообщающиеся очаги обороны: «…Причиной этому было то обстоятельство, что Севастополь, как крепость, отличался слабыми преградами, но в то же время имел огромные артиллерийские запасы, поэтому у обороны весь центр тяжести борьбы перешел на артиллерию, чего не бывало в предшествовавших осадах крепостей, где крепостные верки обычно имели сильные долговременные преграды, но зато ограниченное по числу и снабжению вооружение».^{720}

Тотлебен не стал концентрировать артиллерию на и без того сильных позициях. Он усилил в первую очередь слабые места, которые не успевал оборудовать в инженерном отношении. Таким образом, орудия компенсировали недостаток шанцевого инструмента: «На этих слабых куртинах …Тотлебен развернул главные артиллерийские позиции обороны; это было первым толчком к идее “выноса крепостной артиллерии из фортов на промежутки”, идее, которой воспользовались затем и иностранные государства, и которая стала основной в обороне крепости».^{721}

Промежуточные позиции заполнялись не второстепенными, слабыми артиллерийскими системами, а сильными, что быстро отвадило осаждавших от соблазна бить по промежуткам между главными укреплениями: «…несравненно выгоднее поставить орудия большого калибра не в фортах, а на промежутках, по обе стороны фортов, под покровительством последних. Неприятель, развлеченный действием промежуточных батарей, будет с меньшей вероятностью действовать по фортам и не имеет возможности сосредоточить на них свои выстрелы».^{722}

Военные историки справедливо обращают внимание на краеугольный камень замысла Тотлебена, позволивший севастопольской обороне держаться год, успешно отражая все попытки ее разрушить. Это идеальное соответствие протяженности оборонительной линии к возможностям гарнизона крепости ее оборонять. Поясню. Для удержания Севастополя, нужно было выбрать вблизи от города позицию с небольшим протяжением по фронту и вооружить выбранные места сильной артиллерией, соединив все это траншеями, прикрытыми ружейным огнем, устроить батареи для обстрела закрытых пространств.^{723}

Это сложно. Так как можно выбрать места для десятков, сотен батарей, но когда окажется, что их нечем вооружить и защитить они будут или слабы, или бесполезны. Лучше кратно меньшее их количество, но идеально расположенное и соответственно вооруженное. Недостаток вооружения Тотлебен компенсировал принципом взаимоподдержки батарей, часто упоминаемым в исторической литературе.^{724}

Чтобы сделать укрепления устойчивыми не только к артиллерийским обстрелам, но и к атакам пехоты, особенно со стороны флангов, он без малейшего сомнения загибал их, часто смыкая горжи (что потом ему, правда, ставили в вину, но мы об этом, по крайней мере, в этой книге, говорить не будем), придавая характер круговой обороны:^{725} «…упорное сопротивление укрепленной позиции зависит от удержания главных ее пунктов, или лучше сказать, от удержания в своей власти до последней крайности сомкнутых укреплений или фортов».^{726}Подтверждение сказанного с избытком можно найти в материалах американского военного наблюдателя в Крыму майора Делафилда, ставшего свидетелем британских проблем под Севастополем. Например, всем известно, что Севастополь, как военная база был заполнен складами, а те, это мы тоже знаем, в достатке содержали тонны самого разнообразного имущества. Без этих запасов оборона крепости была невозможной. Таким образом, если строить оборону по линии старых оборонительных сооружений, то уже скоро склады оказались бы разгромленными. Потому Тотлебен решил в оборонительную систему положить линии удаленных позиций, но насыщенных артиллерией. Недаром, уже после войны многие европейские города-крепости бросились возводить новые, удаленные от старых, оборонительные линии.^{727}

Описанный русский способ защиты строился скорее по принципу Карно,[18] нежели Вобана (хотя, это еще одно поле для дискуссий). Предпринятое давало возможности:

- контрвалационная и циркумвалационные линии принимали очень большое протяжение и устроить их по всей линии было очень сложно (это использовали русские, пытаясь нанести удары по союзникам в 1854–1855 гг.).

- атакующий будет принужден располагать свои батареи на слишком большом расстоянии, чтобы рассчитывать на успех бомбардирований.

- часть гарнизона, незанятую на батареях, можно будет держать в безопасном месте, крепость обеспечит возможность хранения достаточного количества припасов.^{728}

Севастополь 1854 г. не был явлением исключительным. До него блистательными примерами активной обороны были действия Массены у Генуи (1800 г.), Бусмара в Данциге (1807 г.), Гнейзенау в Кольберге (1807 г.), Раппа в Данциге (1813 г.), Даву в Гамбурге (1813–1814 гг.), Карно в Антверпене (1814 г.). После Севастополя: Верден (1870 г.), Бельфор (1870–1871 гг.).^{729} И таких примеров множество вплоть до того же Севастополя в 1941–1942 гг. Их объединяет одно: недостаточную силу оборонительной линии, компенсировали мощью артиллерийского огня, его концентрацией, массированием и взаимодействием.

Активные инженерные работы по укреплению города с юга, начавшиеся 15(27) сентября 1854 г., к 27 сентября (9 октября) были в основном завершены: все батареи получили вооружение, «…траншеи получили надлежащие размеры, засеки положены, фугасы заряжены; на все окружающие высоты, выгодные для расположения осадных батарей, сосредоточен более или менее сильный огонь».^{730} Полевые артиллерийские орудия заменили в большинстве своем более мощными морскими.^{731}

Сам Меншиков не так уж далеко от Севастополя. Штаб 6-го корпуса находился в деревне Черкез-Кермен в четырех верстах от Мекензиевых гор. Бородинский егерский полк занимал Чоргунь и по долинам «распространялся» до деревни Шули. Московский пехотный и Бутырский пехотный полки занимали Менкензиевы горы почти по их гребню по обе стороны дороги из Бахчисарая в Балаклаву. Тарутинский егерский полк находился в двух верстах за московцами. Там же стояла артиллерия 17-й дивизии.

Войска постепенно устраивались и уже к середине октября жили в достаточно удобных землянках, что позволял плотный грунт и наличие крупного леса. Бутырцы обустроились лучше других — вскоре у них появились каменные бараки из местных материалов.

Дивизия прикрывала своими полками выход на Бахчисарай и частично контролировала Байдарскую долину.^{732}

Одни из самых «злостных» противников союзных войск — стрелки 6-го стрелкового батальона, рассыпались вдоль берега Черной речки от ее впадения в Севастопольскую бухту и с 25 сентября его 3-я и 4-я роты уже вели непрерывные ежедневные перестрелки с неприятелем. 1-я и 2-я роты расположились у главной квартиры армии. С 3(15) октября командиром батальона стал майор Аминов.^{733}

Вскоре в Крым потянулись представители царя и военного министра. В Севастополе и окрестностях стало явно светлее от золотого блеска эполет: «…к нам приехало несколько флигель-адъютантов».^{734}

В столице очень желали быть в курсе всего, что происходит в Крыму и при этом получать информацию не от Меншикова и его штаба, продемонстрировавших желание в некоторых случаях скрывать суть и смысл состояния дел. Первым в сентябре появился императорский флигель-адъютант Альбединский, в Крыму долго не задержавшийся. В октябре по личной просьбе в Севастополь прибыл начальник штаба резервных армейских корпусов полковник А.Е. Попов.

Очень интересно, что направляя Попова в Крым, Николай I помимо иных поручений предписал контроль за тем, что в случае оставления Севастополя. Корнилов «…не оставит в нем камня на камне».^{735}

Попов прибыл в штаб Крымской армии на Бельбеке. Вместе с ним киязю представился князь Радзивил, еще один ставленник императора. Меншиков, понявший смысл пребывания в Крыму указанных господ, с ними особенно не церемонился, приняв «…не только сухо, но и невежливо».^{736}

На следующий день он заявил Попову: «Так как вы мне не нужны, то я назначаю вас к князю П.Д. Горчакову». Горчаков тоже сильно не церемонился и «фазан» был назначен в подчинение к его начальнику штаба (Исакову), который был меньше его в чине. Это было обидно, так как Попов отправлялся в Крым для исполнения должности «начальника штаба военных сухопутных и морских сил, находящихся в Крыму». Когда же он стал требовать от Меншикова конкретной задачи, то главнокомандующий просто поручил ему «обозреть местность и расположение, как наших, так, по возможности, и неприятельских войск». По словам самого Попова, князь очень опасался покушения союзников со стороны устья Качи и Бельбека.^{737} Думаю, что князь больше боялся, что Попов слишком активно будет совать свой столичный нос в его местные дела, а задание не более чем удаление его подальше от штаба — к тому времени, ни о какой «диверсии» с этого направления говорить было уже нельзя, союзники окончательно увязли под Севастополем.

Когда Попов изъездил все что можно, и доложил о выполнении задачи, князь решил отправить его еще дальше от себя — в Севастополь.^{738} Произошло это за день до начала атаки союзников на Севастополь с суши и с моря — 4 октября 1854 г.

В дальнейшем, уже после бомбардирования, главнокомандующий вернул Попова откуда его прислали — в Санкт-Петербург на всякий случай с лучшими рекомендациями. Последнее больше всего удивило Николая I: «…Странный человек князь Ментиков, сказал его высочество, когда я окончил рассказ мой, — еще сегодня получен от него вместе с вашими документами отзыв о вас, и в самых лучших выражениях, а то: чернит Кирьянова, марает Моллера, (здесь Его Высочество назвал еще одно имя, которое не помню) да и всем достается, кроме вас и Тотлебена».^{739}

Но в Севастополе все пока еще надеются только на флот…

ФЛОТ СОШЕЛ НА БЕРЕГ: МОРЯКИ НА БАСТИОНАХ

С первых дней с полной ясностью стало очевидно, что основная тяжесть обороны крепости ляжет на плечи моряков. Причин, по которым они не собирались отдавать город просто так и становились основной оборонительной силой, было несколько.

Во-первых, кастовость флотской организации в лучшем понятии этого слова: «Общество офицеров представляло совершенно однородность потому, что все воспитывались в одном и том же морском корпусе».^{740}

Во-вторых, природная наследственность и меньшая привязанность к аристократическим предрассудкам, так как морские офицеры были большей частью детьми морских офицеров.^{741}

В-третьих, гораздо большая спайка офицеров и нижних чинов, вызванная самой природой морской службы. Сплоченности офицеров флота благоволило и то, что почти все они были выпускниками одного учебного заведения — Морского корпуса:^{742} «Однородность общества офицеров по своему составу, образованию и воспитанию и по неуловимым особенностям однокашничества, конечно, давала много залогов для развития настоящего товарищества, результатом чего должна была явиться, при умелом направлении начальника, сплоченность и образование одной общей, твердой своей внутренней спайкой, семьи».^{743}

В-четвертых, более высокая, чем в армии, развитость нижних чинов флота. Хотя матросами флот пополнялся при помощи рекрутских наборов на общих основаниях с сухопутной армией, в состав его также вступали на правах матросов и прочие лица, перечисленные в отделе комплектования нижними чинами нашей армии. До 1853 г. рекруты во флот назначались без определенного порядка; с этого же года порядок комплектования матросами был несколько изменен в выгодную для флота сторону. По положению 1853 г., флот начал комплектоваться рекрутами лишь из нескольких назначенных для этого губерний, жители которых занимались преимущественно судоходством и рыболовством.^{744}

Сметливость и сообразительность матросов особенно пригодилась при доставке орудий на батареи. Делалось это, как правило, сразу же, как только появлялась возможность вооружения возведенной позиции — днем или ночью. Орудия, снятые с кораблей, концентрировались на трех пристанях: Екатерининской, Павловской или Госпитальной. Оттуда их приходилось вместе со станками тащить на батареи с помощью крепостных передков «…по крутым подъемам в гору, на высоту до 300 футов».

При выполнении этой тяжелой работы «…матросы отличились необыкновенной сметливостью и ловкостью».^{745}

В-пятых, более высокий уровень образования офицеров флота, отсюда и большая боевая готовность флота. В этом случае Черноморский флот, «…благодаря удалению от благотворного вмешательства кн. Меншикова»^{746} значительно превосходил своих балтийских коллег. В данном случае большая численность офицеров на Балтике (2275 в 1853 г.) в боевом отношении была обратно пропорционально меньшему числу закаленных в боях и походах черноморских (1479).^{747}

В-шестых, привязанность чинов флота к Севастополю. Действительно, прослужив по несколько лет на кораблях, многие обзаводились в городе семьями, домишками, детьми и не имели никакого желания отдавать их без боя какому-либо неприятелю. В тоже время присутствует один из парадоксов, достаточно точно отмеченный

Н.И. Пироговым. В своем письме к доктору Зейдлицу из Севастополя в марте 1855 г. он говорит, что дурные предсказания о судьбе Севастополя слышатся от «поляков и моряков». При этом если первое легко объяснимо, то втрое объясняется тем, что многие из моряков «…как собственники и домовладельцы в Севастополе боятся за свое имущество и желают быть утешенными…».^{748}

Благодаря «севастопольской прописке», на бастионы кроме самих моряков приходили и их семьи, косвенно помогавшие работам: где принесут воды, где приготовят перекусить, постирают и проч. Вторжение неприятеля рассматривалось моряками как личный вызов. И вызов этот моряки приняли.

В-седьмых, настоящий, а не показной, заслуженный в морских кампаниях, авторитет большинства флотских начальников.

В-восьмых, сохраненная моряками морская организация. Это было не сложно, но важно, то, что моряки, используясь преимущественно в качестве орудийной прислуги, но и в большинстве своем остались при своих же экипажах и своих же орудиях. На бастионы они перенесли и свои привычные порядки,^{749} что касается ведения огня, особенно в начальный период, не всегда правильные, но с приобретением опыта войны на суше очень даже оказавшиеся полезными.

Много значила постоянная готовность моряков к бою — их естественное состояние и в дни мира, и, тем более, в дни войны. Нельзя даже сравнивать боевую ценность моряка и армейского солдата. Если последний, уйдя от барина, по сути продолжал оставаться таким же крепостным, только одетым в солдатскую шинель, то первый был явлением особенным. И дело даже не в том, что многие из матросов были людьми вольными. Это были профессионалы войны технической, конечно, применительно к реалиям времени. По системе обучения, принятой Корниловым и апробированной им на «Двенадцати Апостолах» бывшему крестьянину, взятому «от сохи» в кратчайшее время давалось тройственное образование: солдата, артиллериста и моряка.^{750}

Кстати, даже в качестве пехотных солдат моряки действовали вполне успешно, чему доказательством их участие в сражении на Альме.

Зайончковский, основываясь на нескольких свидетельствах современников, отмечает гораздо высокий профессионализм моряков, достигаемый результатами продуманного процесса обучения, «…которое было направлено исключительно в сторону боевых требований без каких-либо увлечений мирного времени; в воспитании стремились развить в офицерах и матросах чувство человеческого достоинства, сознательное выполнение долга, необходимую самостоятельность, отнюдь не попуская суровой дисциплины того времени».^{751}

Интересно, даже англичанин Бургойн способность моряков действовать в различных видах боя относит к одной из сильных сторон Севастопольской крепости, наряду с большими запасами, крупным калибром артиллерии и наличием кораблей в бухте.^{752}

Флот не только обеспечил батареи личным составом, но и вооружил их. Это была еще одна сильная часть обороны, позволившая перенести организованность моряков на сухопутные батареи. Вся оборонительная линия за исключением 6-го бастиона была вооружена морскими орудиями и, что не менее важно, в течение всей обороны централизованно снабжалась морским ведомством. А потому вся корабельная обстановка и существующие порядки на кораблях без всякого изменения перешли с кораблей на оборонительную линию. Так, например, прислугой при орудиях были матросы, действовавшие по правилам, принятым на флоте. Лейтенанты бывшие батарейными командирами на своих кораблях, командовали артиллерией на берегу: «Установка артиллерии со всеми принадлежностями целиком перенесена была с корабельных палуб на береговые платформы».^{753}

Что касается оценки моряками своих армейских коллег. «Морской сборник» в 1859 г. прямо написал о них в полемической статье, что «…офицеры, со своей стороны, не видят никакой материальной, существенной выгоды, соединенной для них с образованием».^{754}

Но и армейское дополнение к морякам было существенным и, ругая армию, не будем отрицать, что качественно оно не слишком им уступало. В первую очередь чины армейской артиллерии. От пехоты и кавалерии их отличали образование офицеров, образованность нижних чинов, общение начальников с подчиненными, бывшее «…более благообразным и носившее характер товарищества».^{755} Все это притягивало в артиллерию лучших, ставя ее почти на один уровень с флотом.

Морские подразделения быстро и без излишней суеты начали занимать места на оборонительной линии. Как правило, первоначально назначалось место сбора для экипажа, откуда командиры вели личный состав на заранее определенную батарею.

Капитан-лейтенант Реймерс с 34-м батальоном[19] (командир капитан 1-го ранга Варницкий[20]) собрал своих людей у Грибка.^{756}

Прежде всего нужно было в кратчайшие сроки провести реорганизацию оказавшихся на берегу морских сил. В противном случае невозможно было ни организовать фортификационные работы, ни составить управляемую оборонительную систему.

Как мы помним, первыми «сухопутными» формированиями флота, предназначенными для действий на сухопутных участках обороны Севастопольской крепости были морские батальоны, те самые, которые приняли участие в сражении на Альме.

На 13(25) сентября 1854 г. в сформированных из личного состава флота батальонах насчитывалось: 19 штаб-офицеров, 199 обер-офицеров, 10 юнкеров, 15 кондукторов, 648 унтер-офицеров, 219 музыкантов, 8841 матрос, 25 нестроевых чинов.^{757}

Когда стало ясно, что неприятель отказался от штурма в ближайшие дни, Корнилов точно определил суть проблемы: батальоны были неудачной попыткой «подогнать» морскую организацию под сухопутную потребность. Почувствовав недовольство офицеров и, прежде всего, матросов, по инициативе адмирала батальоны расформировали, а вместо них восстановили более привычные экипажи, которым возвратили знаменные флаги, с момента создания батальонов, хранившиеся на па- роходофрегате «Владимир», что закреплялось приказом от 30 сентября (12 октября) 1854 г.^{758}

ОРГАНИЗАЦИЯ ОБОРОНЫ

Когда мы говорим об организации обороны Севастополя, то нужно разделить ее на два этапа. Первый, это до того момента, как союзники прекратили угрожать городу с севера. В этот период все лежало исключительно на плечах моряков, собранных в морские и флотские батальоны, солдат резервных батальонов. Этот «экспромтный» гарнизон больше видимостью, нежели реальной силой «продержался» до 17–18 (2930) сентября, когда, завершив фланговый маневр, Меншиков отправил на усиление города 16-ю пехотную дивизию генерал-майора Жабокрицкого. От этого времени начинается второй этап создания системы (организации) обороны Севастополя.

Как показывает мировой военный опыт создать продуманную систему обороны можно. Но она ничего не будет стоить без четкой организации управления. Понимали это и в Севастополе и потому еще до начала обороны точно расписали: кому что строить, защищать или прикрывать.

Рельеф Севастополя и окрестностей был скорее на пользу русским, чем союзникам. Пересекающие его балки (Килен-балка, длиной почти 4 версты; Лабораторная балка, почти 4 версты; Сарандинакина балка; Хомутова балка; Ушакова балка; Де- легардиева балка; Карантинная балка; Загородная балка и Кладбищенская балка) и овраги (Городской овраг, Доковый овраг и др.) естественным образом формировали оборонительные районы. Каждый со своей ключевой высотой, которые можно было удобно связать в единую систему позиций, а со временем продвигать выносные позиции. В тоже время атакующему приходилось вести не осадные работы против одной единой позиции, а как бы готовить штурм нескольких крепостей одновременно, каждая из которых была сильной сама по себе, а вместе — почти неприступными. В результате сильного пересечения местности при принятом союзниками способе атаки не было никакой системы, «…отдельные подступы не связывались между собой и не способны были отражать предпринимаемые обороной вылазки. По этой причине атаки редко оканчивались успешно…».^{759}

Протяженность оборонительной линии составила почти 8 километров. Ее разделили на дистанции (отделения). Нумерация дистанций шла с запада на восток, от моря вглубь Северной бухты. Нумерация бастионов — в обратном порядке. Нумерация редутов и батарей в порядке очередности их возведения, или по именам своих строителей, или по именам своих командиров. Всеми бастионами Севастополя на протяжении всей обороны командовали морские офицеры.^{760} Большой тайны в системе не было. От дезертиров и пленных уже в первые дни осады союзникам стала известна нумерация севастопольских батарей и бастионов.^{761}

Информация о дистанциях, бастионах и батареях, которая приведена ниже, очень обзорная и предназначена только для того, чтобы понять ее систему. Желающим узнать ее в деталях, лучше всего обратиться к энциклопедии обороны Севастополя — книге Э.И. Тотлебена.^{762}

Первая дистанция. Начиналась от батареи № 10 (у моря) до редута №1 и включала 5-й, 6-й и 7-й бастионы. Начальник дистанции — генерал-майор А.О. Асланович (позднее его сменил капитан 1 ранга А.А. Зарин).

Батарея №10 была наиболее удаленной от города и подвергалась наибольшей \трозе со стороны неприятеля, что уже очень скоро получит свое подтверждение. История этой батареи началась задолго до Крымской войны. Летом 1850 г. генерал- инспектор по инженерной части, посетивший Севастополь, составил подробный отчет о поездке, одобренный лично Николаем I. Император считал, что 10-я батарея надежно перекроет вход на севастопольский рейд и подходы к нему. Однако недовольство вызывало состояние защиты горжевой (тыльной) части в случае возможной атаки десанта противника. В результате было предписано исполнить ряд конкретных указаний. Прежде всего, 10-я батарея должна была быть укреплена углублением рва, увеличением высоты брустверов. При этом надлежало обеспечить фланговый обстрел рва. В этом документе впервые устанавливались численность и постоянное размещение на укреплениях войск, для защиты от вражеского десанта. На 8-й и 10-й батареях должно находиться два батальона.

К началу Крымской кампании батарея входила в первую дистанцию оборонительных укреплений и играла важную роль в защите Севастопольской крепости с моря, имея на вооружении порядка шестидесяти орудий. Из них: 2 — трехпудовые пушки обр. 1838 г.; 29 — тридцатишестифунтовых пушек; 12 — однопудовых единорогов; 6 — пятипудовых мортир. Прислуга батареи состояла из 277 человек, в основном артиллеристов Севастопольского артиллерийского гарнизона. Командиром батареи, на долю которой выпали одни из самых серьезных испытаний первого бомбардирования, был капитан 2-го ранга А.Н. Андреев, будущий адмирал, а вскоре один из самых славных героев обороны Севастополя.

Для ее прикрытия заложили люнет, затем развитый в редут №1, вскоре получивший имя своего командира лейтенанта М.П. Шварца, будущего контр-адмирала, будущего губернатора Кронштадта (1885 г.). Саму батарею укрепили палисадом и капонирами. Сам редут № 1 был полностью вооружен и укреплен. Между ним и бастионом №4 «для ограждения пространства» устроили три завала.^{763}

Земляные укрепления 5-го бастиона носили временный характер, а внутренним опорным пунктом служила каменная оборонительная казарма.

6-й бастион, был закончен к 1 сентября 1854 г. Внутри бастиона находилась каменная оборонительная казарма, а впереди, по краю Загородной балки, стояло несколько батарей, огнем своих орудий действовавших по осадным работам французов. Каменная оборонительная стена соединяла 6-й бастион с сухопутным фасом 7-го бастиона — последнего в линии оборонительных сооружений. Это был единственный из бастионов крепости не имевший на вооружении морских орудий.^{764}

В Городском овраге, на всем протяжении между редутом Шварца и 4-м бастионом, построены батареи на 14 орудий и траншеи.

1-е отделение: береговая батарея № 10 — две роты 6-го Литовского батальона; Александровская батарея — полроты 6-го Литовского батальона; Береговая батарея № 8 — полроты 6-го Литовского батальона; 7-й бастион — 6-й Белостокский батальон: между 6-м и 7-м бастионами — 6-й Виленский батальон; 6-й бастион — 6-й Брестский батальон; между 5-м и 6-м бастионами — 5-й Брестский батальон; 5-й бастион — 5-й Белостокский батальон; Редут № 1 (редут Шварца) — полроты 6-го Литовского батальона; Резерв 1-го отделения (за бараками 5-го бастиона) — Минский полк, 33-й экипаж и дивизион артиллерии 13-й артиллерийской бригады.

Вторая дистанция. Начиналась от редута Шварца до оконечности Южной бухты и включала 4-й бастион с примыкающими к нему укреплениями. Первым начальником назначили вице-адмирала Ф.М. Новосильского. Когда полковник Ден в очередной раз приехал в Севастополь, то скептически отнесся к тому, что увидел на месте будущего сильного бастиона: «… не что иное, как незначительное земляное укрепление в виде люнета; его соединили с флешью, получившею впоследствии название 3-го бастиона, траншеей. Но траншею эту углублять было очень трудно по случаю каменистой почвы…».^{765}

На этот раз Ден был прав, хотя и ядовито припомнил, что, якобы, еще в 1850 г. его отец убеждал Николая I укрепить Севастополь с южной стороны. Самодержец отшутился от надоеданий нудного старика: «…Против кого ты это желаешь так укреплять Севастополь? Против татар? Они покорны, а в случае чего — и сделанного достаточно».^{766}

24 сентября позиции были осмотрены Корниловым и его штабом: «…вид Севастопольских укреплений не представлял ничего утешительного, зато оживление и необыкновенное усердие воск, работавших в то время на всех пунктах нашей оборонительной линии не могли не утешать и не радовать русского сердца».^{767}

Русское сердце Владимира Ивановича Дена гораздо более утешилось бы, если бы ему удалось понять замысел русских командиров, по которому совершенно не требовалось для защиты южной стороны крепости возводить высокие крепостные стены.

С 13(25) по 17(29) сентября были усилены профили 6-го и левого фаса 4-го бастионов, впереди правого фланга 5-го бастиона заложена фланкирующая постройка (люнет Белкина).

2-е отделение: между редутом X? 1 (редут Шварца) и 4-м бастионом — 29-й экипаж; 4-й бастион — 2-й Черноморский батальон; Бульвар — 34-й экипаж; Резерв 2-го отделения (за каменным погребом) — 3-й Тарутинский батальон, (за бараками 4-го бастиона) — 32-й экипаж, 37-й экипаж. Главный резерв Городской стороны (на Театральной площади) — 1-й, 2-й и 4-й Тарутинские батальоны, 6-й Волынский батальон, 6-й Минский батальон, (на Николаевской площади) — легкие батареи № 4 14-й и 17-й артиллерийских бригад.

Третья дистанция. Начиналась от оконечности Южной бухты. Она включала 3-й бастион с прилегающими укреплениями от Пересыпи до Доковой балки (оврага). Начальником назначили контр-адмирала А.И. Панфилова, прокомандовавшего ей на протяжении почти всей обороны. Всю осаду напротив него находились позиции англичан.

Четвертая дистанция. Начиналась от Докового оврага до Большой (Северной) бухты, в том числе 1-й, 2-й бастионы и укрепления Малахова кургана. Начальником назначили командир контр-адмирала В.И. Истомина (после его гибели — капитан 1 ранга Н.Ф. Юрковский, затем — капитан 1 ранга Ф.С. Керн).

1, 2, 3-й бастионы и Малахов курган располагались на Корабельной стороне, а 4, 5, 6 и 7-й — на подступах к центральной части города.

1-й бастион. К моменту высадки союзников в Крыму бастион №1 так и не был построен. В место него возвели небольшую батарею, своего номера она не имела и в документах именовалась как «батарея на месте 1 бастиона».^{768}

2-й бастион находился на небольшой возвышенности на краю Килен-балки. Вначале он не имел номера. На генеральном плане города Севастополя с указанием укреплений 1840 г. под №2 числилось укрепление на Малаховом кургане. В начале сентября 1854 г. на месте будущего бастиона стояла батарея (6 орудий). Вскоре батарею усилили до 20 пушек. Вокруг укрепления выдолбили ров. Его проводили в камне и в связи с трудностями работ на контрэскарпе возвели каменную стенку для прикрытия от неприятельских выстрелов. Командовал бастионом капитан-лейтенант 36-го флотского экипажа А.В. Ершов.^{769}

3-й бастион. В истории обороны Севастополя этому укреплению суждено было стать настоящим проклятием для британцев, угробивших под его батареями сотни своих соотечественников в двух бессмысленных кровопролитных штурмах, но так и не взявших его боем. Бастион находился на Бомборской высоте, между Доковой и Лабораторной балками, и представлял собой земляное укрепление, усиленное примыкавшими к нему батареями. Позади бастиона позднее построили вторую оборонительную линию, которая шла от морского госпиталя к одной из тыловых батарей.

В траншее, примыкающей к бастиону с левой стороны, 26 сентября (8 октября) заложили батарею №21 (Яновского) на 5 орудий. Одно орудие предназначалось для фланкирующего огня против рва 3-го бастиона, одно — для фланкирования Малахова кургана, а три для обстрела покатости впереди левого фаса бастиона «…очень удобной для движения штурмовых колонн».^{770}

4-й бастион. Одно из первых укреплений Севастополя, ставшее самым важным укреплением на Городской стороне. Располагался на Бульварной высоте, откуда открывался прекрасный обзор на Южную бухту и Корабельную сторону. Для усиления огня против Зеленой горы 26 сентября (8 октября) на площадке позади 4-го бастиона была заложена батарея №20 (Шихматова) на 2 орудия.^{771}

5-й бастион находился на территории сквера, прилегающего к нынешнему Кладбищу коммунаров. Основным оборонительным сооружением была каменная казарма с закругленным фасадом с 5 орудиями внутри и 6 орудиями — на верхнем ярусе. К казарме примыкали земляные укрепления, рядом стояли редут №1 лейтенанта Шварца и люнет Белкина. До 5(17) октября перед рвом и по бокам укреплений насыпали земляные валы. Правый фас пятого бастиона укрепили, построив люнет №7, которым стал командовать лейтенант Белкин.^{772}

6-й бастион был почти полностью построен к началу осады. На нем стояла оборонительная казарма. Чтобы усилить бастион, по распоряжению Корнилова с Михайловской батареи доставили шесть бомбических орудий.

Впереди бастиона находился ров глубиной в 6 футов. 15 крепостных орудий, установленных на поворотных платформах, обстреливали Рудольфову гору и прилегающую местность. От шестого бастиона вправо отходила каменная оборонительная стена, часть которой сохранилась до наших дней. Его задачей было прикрывать город с запада. Внутри бастиона находилась каменная оборонительная казарма, а впереди, по краю Загородной балки, стояло несколько батарей, огнем своих орудий срывавших осадные работы французов. Каменная оборонительная стена соединяла 6-й бастион с сухопутным фасом 7-го — последнего в линии оборонительных сооружений. Бастионом командовал капитан-лейтенант 36-го флотского экипажа Гусаков.^{773}

7-й бастион находился в районе Центрального и крепостного рынков в Крепостном переулке, на берегу моря над Александровской бухтой. К к началу обороны был почти закончен (командир — капитан-лейтенант Н.Л. Щеглов). Был предназначен для отражения нападений как с суши, так и с моря. Справа к нему примыкала батарея № 8, орудия которой стояли от Хрустального мыса до Артиллерийской бухты (командир — капитан 2 ранга К.С. Реунов). В общей сложности здесь имелись 62 орудия, в том числе десять пятипудовых мортир.^{774}

Малахов курган. Это естественное сооружение, воздвигнутое природой, казалось, ей же и было предназначено для защиты города. Дело даже не в его доминировании, но и в удобстве превращения в оборонительное сооружение. Как отметил поручик Орда, «…Малахов курган, значительно (около 20 сажен) превышающий всю окружающую его местность, представлял на своей вершине довольно значительную площадку около 180 саж. длины и от 50 до 110 саж. ширины».^{775}

И русские и союзники прекрасно понимали, что Малахов курган станет ключевой позицией оборонительной линии Севастопольской крепости. Малахов курган, доминирующая над Севастополем высота: «…В зимний день, когда деревья не покрыты листвой, с него открывается прекрасная панорама города и бухты, а в 1854 г., когда застройка Севастополя была несоизмерима с нынешней, курган был открыт со всех сторон. Имея на нем мощную батарею, можно обстреливать практически весь город».^{776}

Еще до начала кампании в Крыму начались работы по возведению на нем оборонительной башни, проект которой разработал капитан корпуса морских инженеров Ф.А. Старченко и он же руководил её возведением. По проекту это был 2-х ярусный донжон, насчитывающий 52 бойницы для ведения ружейной стрельбы. На крыше 2-го яруса располагалась 5-ти мортирная батарея. В центре башни, на нижнем ярусе находился пороховой погреб. Для скрытного покидания башни предусматривался потайной ход.

10 июня 1854 г. исполняющий обязанности военного губернатора Севастополя вице-адмирал М.Н. Станюкович докладывал А.С. Меншикову об окончании строительства. Башню включили в систему оборонительных сооружений бастиона Малахова кургана. Под руководством первого командира подполковника И. Арцыбашева солдаты с южной стороны насыпали гласис, который прикрыл нижний ярус, верхний же, на крыше которого установили 5 мортир, оставался открытым, и, как следствие, видимым издалека.^{777}