ПСС. Том 34. Произведения, 1900-1903

КАРТИНА 1-я

Можно у вас водицы?

Можно. Что Мишечка?

Да беспокоен. Нет хуже, как сама барыня кормит. У них свои там горести, а ребеночек страдает. Какое же молоко может быть, когда ночи не спят, плачут.

Да, кажется, теперь успокоилась.

Хорошо спокойствие. Смотреть тошно. Что-то писали и плакали.

Лиза в детской вас ищет.

Иду, иду. (Уходит.)

Няня говорит, что она всё плачет. Как это она не может успокоиться.

Нет, вы, мама, удивительны. Оставить мужа, отца своего ребенка, и вы хотите, чтобы она была спокойна.

Не спокойна, — а что сделано, то сделано. Если я, мать, не только допустила, но радуюсь тому, что моя дочь бросает мужа, значит, стоит он того. Надо радоваться, а не печалиться, что можешь освободиться от такого дурного человека, освободиться от такого золота.

Мама, зачем вы говорите так? Ведь вы знаете, что это неправда. Он не дурной, а, напротив, удивительный, удивительный человек, несмотря на его слабости.

Ну, именно, удивительный человек. Как только деньги в руках, — свои ли, чужие ли...

Мама, он никогда чужих не брал.

Всё равно, женины.

Да ведь он же отдал всё свое состояние жене.

Еще бы не отдать, когда он сам знает, что он всё промотает.

Промотает ли, не промотает, я только знаю, что нельзя разлучаться с мужем, особенно с таким, как Федя.

По-твоему, надо ждать, пока он всё промотает и приведет в дом своих цыганок-любовниц?

Нету у него любовниц.

Вот то и беда, что он всех вас чем-то обворожил. Только не меня, нет, шалишь; я его вижу, и он знает это. На месте Лизы я бы не теперь, а уж год тому назад бросила его.

Как вы это говорите легко.

Нет, не легко. Мне, матери, видеть дочь разведенной не легко. Поверь, что очень не легко. Но всё лучше, чем загубить молодую жизнь. Нет, я бога благодарю, что она теперь решилась и что всё кончено.

Может быть, и не кончено.

Только бы он дал развод.

Что же будет хорошего?

Будет то, что она молода и еще может быть счастлива.

Ах, мама, это ужасно, что вы говорите; не может Лиза полюбить другого.

Отчего не может? если она будет свободна. Найдутся люди в тысячу раз лучше вашего Феди и будут счастливы жениться на Лизе.

Мама, это нехорошо. Вы ведь, я знаю, думаете про Виктòра Каренина.

Отчего же не думать про него? Он любит ее десять лет, и она любит его.

Любит, но не так, как мужа. Это дружба с детства.

Знаем мы эту дружбу. Только бы не было препятствий.

Что вы?

Барыня посылали дворника с запиской к Виктору Михайловичу.

Какая барыня?

Лизавета Андреевна, барыня.

Ну так что ж?

Виктор Михайлович приказали сказать, что сейчас сами будут.

Только что о нем говорили. Не понимаю только, зачем. (Саше.) Ты не знаешь?

Может быть, знаю, а может быть, не знаю.

Всё секреты.

Лиза придет, она вам скажет.

А самовар подогреть надо. Возьми, Дуняша.

Горничная берет самовар и уходит.

Вышло, как я говорила. Сейчас же и послала за ним.

Послала, может быть, совсем не за тем.

Так зачем же?

Теперь, в эту минуту, Каренин для нее всё равно, что Трифоновна.

А вот увидишь. Ведь я ее знаю. Она зовет его, ищет утешения.

Ах, мама, как вы мало ее знаете, что можете думать это.

Да вот увидишь. И я очень, очень рада.

Увидим. (Напевает и уходит.)

И прекрасно. И пускай... И прекрасно, и пускай... Да...

Виктор Михайлович приехали.

Ну что же. Проси, да скажи барыне.

Горничная проходит во внутреннюю дверь.

Лизавета Андреевна прислала мне записку, чтобы я приехал. А я и так собирался к вам нынче вечером, так что очень рад... Лизавета Андреевна здорова?

Она здорова. Ребенок немножко беспокоится. Она сейчас придет. (Грустно.) Да, да, тяжелое время... Вы ведь всё знаете...

Знаю. Ведь я тут был третьего дня, когда было получено от него письмо. Но неужели это так и решено бесповоротно?

Еще бы, разумеется. Переживать всё, что было, еще раз, было бы ужасно.

Да, вот где десять раз примерь, а раз отрежь. Резать по живому очень трудно.

Разумеется, трудно. Но ведь их брак уже давно был надрезан. Так что разорвать было менее трудно, чем кажется. Он сам понимает, что после всего, что было, ему уже самому нельзя вернуться.

Отчего же?

Ну как же вы хотите после всех его гадостей, после того, как он клялся, что этого не будет, и что если это будет, то он сам лишает себя всех прав мужа и дает ей полную свободу.

Да, но какая же может быть свобода женщины, связанной браком?

Развод. Он обещал развод, и мы настоим.

Да, но Лизавета Андреевна так любила его...

Ах, ее любовь подверглась таким испытаниям, что едва ли от нее остается что-нибудь. Тут и пьянство, и обманы, и неверности. Разве можно любить такого мужа?

Для любви всё можно.

Вы говорите — любить, но как же любить такого человека — тряпку, на которого ни в чем нельзя положиться? Ведь теперь что было... (Оглядывается на дверь и торопится рассказать.) Дела расстроены, всё заложено, платить нечем. Наконец дядя присылает 2000 внести проценты. Он едет с этими деньгами и... пропадает. Жена сидит с больным ребенком, ждет, и, наконец, получается записка — прислать ему белье и вещи...

Да, да, я знаю.

Ну, вот, Виктор Михайлович явился на твой зов.

Да, меня немного задержали. (Здоровается с сестрами.)

Благодарствуйте. У меня до вас большая просьба. И мне не к кому обратиться, как к вам.

Всё, что могу.

Вы ведь всё знаете.

Да, я знаю.

Так я вас оставлю. (Саше.) Пойдем. Оставь их одних. (Уходит с Сашей.)

Да, он написал мне письмо, что считает всё конченным. Я... (удерживает слезы) так была оскорблена, так... ну, одним словом, я согласилась разорвать. И ответила ему, что принимаю его отказ.

Но потом?..

Потом? Потом я почувствовала, что это дурно с моей стороны, что я не могу. Всё лучше, чем расстаться с ним. Ну, одним словом, отдайте ему это письмо. Пожалуйста, Виктòр... отдайте ему это письмо и скажите... и привезите его.

Хорошо. (Удивленно.) Да, но как же?

Скажите, что я прошу его всё забыть, всё забыть и вернуться. Я бы могла просто послать письмо. Но я знаю его: первое движение, как всегда, будет хорошее, но потом чье-нибудь влияние, и он раздумает и сделает не то, что хочет...

Сделаю, что могу.

Вы удивляетесь, что я прошу именно вас?

Нет... Впрочем, надо говорить правду, — да, удивляюсь...

Но не сердитесь?..

Разве я могу на вас сердиться?

Я просила вас потому, что знаю, что вы любите его.

И его и вас. Вы знаете это. И люблю не для себя, а для вас. И я благодарю вас за то, что вы верите мне: сделаю, что могу.

Я знала. Я вам всё скажу: я нынче ездила к Афремову узнать, где он. Мне сказали, что они поехали к цыганам. И вот этого я боюсь. Этого увлечения я боюсь. Знаю, что если его не удержать во-время, он увлечется. Вот это-то и нужно. Так вы поедете?

Разумеется, сейчас.

Поезжайте, найдите его и скажите, что всё забыто, что я жду его.

Но где искать его?

Он у цыган. Я сама была там. Я была у крыльца, хотела послать письмо, потом раздумала и решила просить вас... адрес вот. Ну, так скажите ему, чтобы он вернулся, что ничего не было, что всё забыто. Сделайте это из любви к нему и дружбы к нам.

Сделаю всё, что могу. (Выжидает, потом кланяется и уходит.)

Не могу, не могу. Всё лучше, чем... не могу.

Ну, что? Послала?

Лиза делает утвердительный знак головой.

И он согласился?

Разумеется.

Зачем его — не понимаю...

Кого же?

Да ведь ты знаешь, что он влюблен в тебя?

Это всё было и прошло. Но кого же ты хочешь, чтобы я просила? Как ты думаешь, вернется он?

Я уверена, потому что...

А Виктор Михайлович где?

Уехал.

Как уехал?

Я просила его исполнить мою просьбу.

Какую просьбу? Опять секреты?

Не секреты, а просто просила его самому передать письмо Феде.

Феде? Федор Васильевичу?

Да, Феде...

Я думала, что между [вами] все отношения кончены.

Я не могу расстаться с ним.

Как, опять всё сначала?

Я хотела, я старалась, но я не могу. Всё, что хотите, но только бы не разлучаться с ним.

Так что же, ты хочешь вернуть его?

Да.

Опять <пустить к себе в дом эту гадину?>

Мама, я прошу вас, не говорите так про моего мужа.

Он был муж.

Нет, он теперь мой муж.

Мот, пьяница, развратник, и ты не можешь с ним расстаться?

За что вы меня мучаете? Мне и так тяжело, а вы точно нарочно хотите...

Я мучаю, так я уеду. Не могу я видеть этого.

Лиза молчит.

Я вижу, что вы этого хотите, что я вам мешаю. Не могу я жить. Ничего я в вас не понимаю. Всё это по-новому. То развелась, решила, потом вдруг выписываешь человека, который в тебя влюблен.

Ничего этого нет.

Каренин делал предложение... и посылаешь его за мужем. Что это? Чтобы возбудить ревность?

Мама! Это ужасно, что вы говорите. Оставьте меня.

Так мать выгони из дома, а развратного мужа пусти. Да я не стану ждать. И прощайте, и бог с вами, как хотите, так и делайте. (Уходит, хлопая дверью.)

Этого недоставало.

Ничего. Всё будет хорошо. Мама мы успокоим.

Дуняша, мой чемодан!

Мама! Вы послушайте! (Уходит за ней и подмигивает сестре.)

КАРТИНА 2-я

Федя! Спишь?

Не разговаривайте. Это степь, это десятый век, это не свобода, а воля. Теперь «Не вечерняя».

Нельзя, Федор Васильевич. Теперь пусть Маша одна споет.

Ну, ладно. А потом «Не вечерняя». (Опять ложится.)

«Час роковой». Согласны?

Пускай.

Что ж, записали?

Невозможно. Всякий раз по-новому. И какая-то скàлa иная. Вот тут. (Подзывает. К цыган[ке], к[оторая] смотрит.) Это как? (Напевает.)

Да так и есть. Так чудесно.

Не запишет. А запишет, да в оперу всунет, — всё изгадит. Ну, Маша, валяй, хоть «Час». Бери гитару. (Встает, садится перед ней и смотрит ей в глаза.)

Маша поет.

И это хорошо. Ай да Маша. Ну, теперь «Не вечерняя».

Нет, постой. Прежде мою, похоронную.

Отчего похоронную?

А это оттого, что когда я умру... понимаешь, умру, в гробу буду лежать, придут цыгане... понимаешь? Так жене завещаю. И запоют: «Шэл мэ вѐрста», — так я из гроба вскочу — понимаешь? (Музыканту.) Вот что запиши. Ну, катай.

Цыгане поют.

А, каково. Ну — «Размолодчики мои».

Поют.

Афремов делает выходку. Цыгане улыбаются и, продолжая петь, хлопают. [Афремов] садится. Песня кончается.

Ай да Михаил Андреевич, настоящий цыган.

Ну, теперь — «Не вечернюю».

Вас барин спрашивает.

Какой барин?

Не знаю. Одет хорошо. Соболья шуба.

Барарай? Ну что же, зови.

Кто ж это к тебе сюда?

А чорт его знает. Кому до меня дело? (Встает шатаясь.)

Маша уходит и что[-то] говорит по-цыгански с своими.

А, Виктòр. Вот кого не ждал. Раздевайся. Каким ветром тебя сюда занесло? Ну, садись. Слушай, Ви[кто̀р], «Не вечерняя».

Цыгане поют.

Вот это она. Вот это она. Удивительно, и где же делается то всё, что тут высказано? Ах, хорошо. И зачем может человек доходить до этого восторга, а нельзя продолжать его?

Да, очень оригинально.

Не оригинально, а это настоящее...

Ну, чавалы, вы отдохните. (Берет гитару и подсаживается к Кате.)

В сущности, оно просто, но только ритм.

Je voudrais vous parler sans témoins.⁶⁰

О чем?

Je viens de chez vous. Votre femme m’a chargé de cette lettre et puis...⁶¹

Послушай, Каренин, ты ведь знаешь, что в этом письме?

Знаю. И хочу сказать...

Постой, постой. Ты, пожалуйста, не думай, что я пьян и мои слова невменяемы, то есть я невменяем. Я пьян, но в этом деле вижу всё ясно. Ну, что же тебе поручено сказать?

Мне поручено найти тебя и сказать тебе, что она... ждет тебя. Просит тебя всё забыть и вернуться.

Я все-таки не понимаю, почему ты?

Лизавета Андреевна прислала за мной и просила меня...

Так...

Но я не столько от имени твоей жены, сколько сам от себя прошу тебя: поедем домой.

Ты лучше меня. Какой вздор! Лучше меня не трудно быть. Я негодяй, а ты хороший, хороший человек. И от этого самого я не изменю своего решения. И не от этого. А просто, не могу и не хочу. Ну как я поеду?

Поедем теперь ко мне. Я скажу, что ты вернешься, и завтра...

А завтра что? Всё буду я — я, а она — она. Нет. (Подходит к столу и пьет.) Зуб лучше сразу выдернуть. Я ведь говорил, что если я опять не сдержу слова, то чтобы она бросила меня. Я не сдержал, и кончено.

Для тебя, но не для нее.

Удивительно, что ты заботишься о том, чтобы наш брак был не нарушен.

Каренин хочет что-то сказать. Входит Маша.

Ты послушай, ты послушай. Маша, спой.

Цыгане сходятся.

Повеличать бы.

Величать: Виктор сударь Михайлович...

[Цыгане поют.]

Сколько дать?

Ну, дай двадцать пять.

Каренин дает.

Чудесно! Теперь «Лен». (Оглядывается.) Удрал Каренин. Ну, чорт с ним.

Цыгане разбредаются.

Ах, Маша, Маша, как ты мне разворачиваешь нутро всё.

Ну, а что я вас просила...

Что? денег? (Вынимает из кармана штанов.) Ну, что же, возьми.

Маша смеется, берет деньги и прячет в пазуху.

Вот и разберись тут. Мне открывает небо, а сама на душки просит. Ведь ты ни черта не понимаешь того, что ты сама делаешь.

Как не понимать. Я понимаю, что кого люблю, для того и стараюсь и пою лучше.

А меня любишь?

Видно, что люблю.

Удивительно. (Целует ее.)

Цыгане, цыганки уходят. Остаются парочки: [Федя с Машей], Афремов с Катей, офицер с Гашей. Музыкант пишет, цыган перебирает вальс на гитаре.

Ведь я женат, а тебе хор не велит. Хорошо тебе?

Разумеется, хорошо, когда хорошие гости. И нам весело.

Ты знаешь, кто это?

Слышала фамилию.

Это превосходный человек. Он приезжал звать меня домой, к жене. Она меня, дурака, любит, а я вот что делаю.

Что же, это нехорошо. Надо к ней ехать. Надо ее пожалеть.

Ты думаешь, надо? А я думаю, не надо.

Известно, коли не любишь, так и не надо. Только любовь дорога.

А ты почем знаешь?

Должно, знаю.

Ну, поцелуй меня. Чавалы! Еще «Лен», и тогда шабаш.

Начинают петь.

Ах, хорошо. Кабы только не просыпаться. Так и помереть.

КАРТИНА 1-я

Ну что?

Доктор сказал, что теперь опасности уж нет. И только не простудить.

Ну, слава богу. А то Лиза совсем извелась.

Он говорит, что это был или ложный круп, или в слабой форме... Это что? (указывая на корзинку).

Да это Виктòр привез виноград.

Не хотите ли?

Да, она любит. Она очень нервна стала.

Две ночи не спать, не есть.

Да вы тоже...

Я другое дело.

Так так-с. Через каждые полчаса меняйте, если он не спит. Если спит, не тревожьте. Мазать гортань не нужно. Температуру в комнате держите так же...

А если опять будет задыхаться?

Не должно быть. Если будет — пульверизация. И, кроме того, порошок, утром один, и вечером другой. Я сейчас пропишу.

Не хотите ли, доктор, чаю?

Нет, благодарю, больные ждут. (Садится к столу.)

Саша приносит бумагу, чернила.

Так наверное это не круп.

Совершенно верно. (Пишет.)

Анна Павловна стоит над доктором.

Ну, теперь выкушайте чая, или, еще лучше, поспите, а то — посмотрите, на что вы похожи.

Теперь я ожила. Спасибо вам. Вот истинный друг. (Жмет ему руку.)

Саша сердито отходит к доктору.

Благодарствуйте, мой друг. Вот где дорога помощь.

Что же я сделал? Вот уж не за что благодарить меня.

А кто ночи не спал, кто привез эту знаменитость? Всё вы...

Уж я так награжден и тем, что Мика вне опасности, и, главное, вашей добротой. (Опять жмет руку и смеется, показывая монету, оставшуюся у ней в руке.)

Это доктору. Только я никогда не умею как отдать.

Ну и я тоже не могу.

Что не могу?

Давать деньги доктору. Он спас мне больше, чем жизнь, а я даю деньги. Что-то тут такое неприятное.

Давай я дам. Я умею как. Очень просто...

Так эти порошки в столовой ложке отварной воды хорошенько размешать и (продолжает настав[ление]).

Каренин у стола пьет чай. Отходят вперед Анна Павловна и Саша.

Не могу видеть их отношений. Она точно влюблена в него.

Что же тут удивительного?

Противно...

Доктор уходит, прощается со всеми. Анна Павловна идет провожать его.

Он так мил теперь. Как только ему стало лучше, он сейчас же стал улыбаться и болтать. Я к нему пойду. И от вас уходить не хочется.

Да вы выпейте чаю, съешьте что-нибудь.

Мне теперь ничего не нужно. Мне так хорошо после этих страхов. (Всхлипывает.)

А вот вы видите, как вы слабы.

Я счастлива. Хотите взглянуть на него?

Разумеется.

Пойдемте со мной. (Уходят.)

Так прекрасно отдала, и он взял. Ты что насупилась?

Отвратительно. Она его с собой повела в детскую. Точно он жених или муж.

Да тебе-то что? Из чего ты кипятишься? Или ты за него замуж собиралась?

Я за эту версту? Да я скорей не знаю за кого выйду, но не за него. Да и никогда мне в голову не приходило. Мне только противно, что Лиза после Феди может так сближаться с чужим человеком.

Какой же он чужой — друг детства.

Но ведь я вижу по улыбкам, по глазам, что они влюблены.

Что же тут удивительного? Человек принял участие в болезни ребенка, сочувствовал, помогал, и она благодарна. И кроме того — отчего же ей не полюбить и не выдти замуж за Виктòра?

Это было бы ужасно. Отвратительно, отвратительно.

Что с ней?

Право, не знаю.

Лиза вздыхает молча.

КАРТИНА 2-я

А я вам говорю, что за флагом останется: Ла-бель-буа — первая лошадь в Европе. Пари.

Полно врать. Ведь ты знаешь, что никто тебе не верит. И пари держать не станет.

Я тебе говорю. Твой Картуш за флагом.

Да полноте ссориться. Я вас помирю. Спросите Федю. Он верно скажет.

Обе лошади хороши. Дело в ездоке.

Гусев подлец. Надо только его в руках держать.

Нет!

Ну постойте, я вас помирю. Дерби кто взял?

Взял, да ничего не стоит. Это случай. Кабы Кронпринц не заболел — посмотрел бы.

Входит лакей.

Две страницы черновой рукописи драмы «Живой труп»

Уменьшено

Что ты?

Госпожа приехали, спрашивают Федор Васильевича.

Какая? дама?

Не могу знать. Только настоящая дама.

Федя. К тебе дама!

Кто это?

Не знает кто. (Лакею.) Проси в залу.

Да, постой, я пойду посмотрю. (Уходит.)

Кто это к нему? Наверно, Машка.

Какая Машка?

Цыганка Маша. Втюрилась в него, как кошка влюблена.

Какая милая. И поет.

Прелесть! Танюша да она. Вчера они с Петром пели.

Ведь экой счастливец этот...

Что его бабы любят, бог с ним.

Терпеть не могу цыганок. Никакого изящества нет.

Ну, не говори.

Я их всех за одну француженку отдам.

Ну, да ты известный эстет. Пойти посмотреть, кто это.

Уходит.

Если Маша, так приведи ее сюда, пусть споет. Нет, теперь не то цыгане. Танюша была. Ах чорт возьми.

А я думаю, что всё то же.

Как то же, когда романсы пошлые вместо песни?

И романсы есть хорошие.

А хочешь пари, что я заставлю спеть и ты не узнаешь: песня это или романс.

Коротков вечно пари.

Господа, это не Маша. А принять ее негде, кроме здесь. Пройдемте в биллиардную.

Давай пари. Что, заробел?

Хорошо, хорошо.

Вот и попадешь на бутылку.

Ну ладно. Вино захвати.

Уходят, разговаривая.

Пойдем сюда. Ах, ах. Как это ты. Да, да...

Федя, прости меня, если тебе неприятно, но ради бога выслушай меня. (Голос ее дрожит.)

Слушаю.

Федя, вернись домой.

Я тебя очень понимаю, Саша, милая, и на твоем месте я бы сделал то же: постарался бы как-нибудь вернуть всё к старому, но на моем месте, если ты, милая, чуткая девочка, была бы, как ни странно это сказать, — на моем месте, — ты бы наверное сделала то, что я, то есть ушла бы, перестала бы мешать чужой жизни...

Как мешать? Разве Лиза может жить без тебя?

Ах, милая Саша, голубушка, может, может. И еще будет счастлива, гораздо счастливее, чем со мной.

Никогда.

Это тебе кажется. (Держит в руке письмо и гнет.) Да не в том дело, то есть не то, что не в том дело, а главное дело в том, что я-то не могу. Знаешь, толстую бумагу перегибай так и этак. И сто раз перегнешь. Она всё держится, а перегнешь сто первый раз, и она разойдется. Так между мной и Лизой. Мне слишком больно смотреть ей в глаза. И ей также — поверь.

Нет, нет.

Говоришь нет, а сама знаешь, что да.

Я могу только по себе судить — если бы я была на ее месте, и ты бы ответил то, что ты отвечаешь, это было бы ужасно для меня.

Да, для тебя.

Молчание. Оба смущены.

Неужели так и останется?

Должно быть.

Федя, вернись.

Спасибо тебе, милая Саша. Всегда ты мне останешься дорогим воспоминанием... Но прощай, голубушка. Дай мне поцеловать тебя. (Целует ее в лоб.)

Нет, я не прощаюсь и не верю, и не хочу верить... Федя...

Ну, так слушай же. Только слово, что то, что я тебе скажу, никому не скажешь. Даешь слово?

Разумеется.

Ну, так слушай, Саша. Правда, что я муж, отец ее ребенка, но я лишний. Постой, постой, не возражай. Ты думаешь, я ревную? Нисколько. Во-первых, не имею права, во-вторых, не имею повода. Виктòр Каренин старый ее друг и мой тоже. И он любит ее, и она любит его.

Нет.

Любит, как может любить честная, нравственная женщина, которая не позволяет себе любить никого кроме мужа, но она любит и будет любить, когда препятствие это (показывает на себя) будет устранено. И я устраню его, и они будут счастливы (голос дрожит).

Федя, не говори так.

Ведь ты знаешь, что это правда, и я буду рад их счастью, и лучше я ничего не могу сделать и не вернусь, и дам им свободу, и так и скажи. И не говори, не говори, и прощай. (Целует ее в голову и отворяет дверь.)

Федя, я восхищаюсь перед тобой.

Прощай, прощай.

[Саша уходит.]

Да, да, чудесно, прекрасно. (Звонит.)

Позовите барина.

[Лакей уходит.]

И правда, и правда.

Как же устроил?

Чудесно. «И божилась и клялась...» Чудесно. Где все?

Да там, играют.

Отлично. Пойдем... «побыва[ть] ко мне на час».

КАРТИНА 1-я

Князь Сергей Дмитриевич.

Ну, разумеется. (Оборачивается и поправляется перед зеркалом).

[Лакей уходит].

J’espère que je ne force pas la consigne.⁶³ (Целует руку.)

Вы знаете, что vous êtes toujours le bienvenu.⁶⁴ A теперь, нынче, особенно. Вы получили мою записку?

Получил, и вот мой ответ.

Ах, мой друг, я начинаю совсем отчаиваться. Il est ensorcelé, positivement ensorcelé.⁶⁵ Я никогда не встречала в нем такой настойчивости, такого упрямства, такой безжалостности, равнодушия ко мне. Он совсем переменился с тех пор, как эта женщина бросила мужа.

Но что же именно, как стоит дело?

Так, что во что бы то ни стало хочет жениться.

Но как же муж?

Дает развод.

Вот как.

И он, Виктòр, идет на это, и вся эта грязь, адвокаты, доказательства вины. Tout ça est dégoutant.⁶⁶ И это не отталкивает его. Я его не понимаю. Он с своей чуткостью, робостью...

Любит. Ах, если человек точно любит, тогда...

Да, но отчего же в наше время любовь могла быть любовью чистой, любовью-дружбой, которая идет через всю жизнь. Такую любовь я понимаю, ценю.

Теперь новое поколение уж не может довольствоваться идеальными отношениями. La possession de l’âme ne leur suffit plus.⁶⁷ Что делать. Но как же быть с ним?

Нет, про него не говорите. Но это какое-то колдовство. Его точно подменили. Ведь вы знаете, я была у нее. Он так просил меня. Я поехала, не застала ее, оставила карточку. Elle m’a fait demander quand je pourrai la recevoir.⁶⁸ И нынче (смотрит на часы), во 2-м часу, стало быть, сейчас, должна приехать. Я обещала Виктòру принять, но понимаете мое положение. Я вся не своя. И по старой привычке послала за вами. Мне нужна ваша помощь.

Благодарствуйте.

Вы поймите, что это посещение ее решает всё дело, судьбу Виктòра. Мне надо или не согласиться... А как я могу...

Вы совсем не знаете ее?

Никогда не видала. Но боюсь ее. Не может хорошая женщина согласиться оставить мужа. И хорошего человека. Ведь он товарищ Виктòра и бывал у нас. Он был очень милый. Да какой бы он ни был. Quels que soient les torts qu’il a eus vis-à-vis d’elle,⁶⁹ нельзя бросать мужа. Надо нести свой крест. Я одно не понимаю, как может Виктòр с своими убеждениями согласиться на женитьбу на разведенной. Сколько раз — недавно он при мне горячо спорил с Спицыным, доказывая, что развод не согласен с истинным христианством, и теперь сам идет на это. Si elle a pu le charmer à un tel point,⁷⁰ я боюсь ее. Но, впрочем, я вас позвала, чтобы слышать вас, и всё только сама говорю. Что вы думаете? Скажите. Что по-вашему? Как надо? Вы говорили с Виктòром?

Я говорил с ним. И я думаю, что он любит ее, привык любить так, любовь эта взяла такую власть над ним — а он человек медленно, но твердо принимающий. Что вошло ему в сердце, то уже не выйдет. И он никого, кроме ее, любить не будет и без нее и с другой счастлив быть не может.

А как Варя Казанцева пошла бы за него. И какая девушка и как любит...

C’est compter sans son hôte.⁷¹ Это теперь совсем несбыточно. И я думаю, лучше покориться и помочь ему жениться.

На разведенной, чтобы он встречал мужа своей жены? Я не понимаю, как вы можете спокойно говорить про это. Разве это та женщина, которую мать может желать женой своего единственного сына, и такого сына?

Да что же делать, милый друг. Разумеется, лучше бы жениться на девушке, которую вы знаете, любите. Но коли этого нельзя... Да потом, если бы он женился на цыганке, или бог знает на ком. А Лиза Рахма[нова] очень хорошая, милая женщина; я по племяннице Нелли знаю ее. Кроткая, добрая, любящая и нравственная женщина.

Нравственная женщина, которая решает[ся] бросить мужа.

Я не узнаю вас. Вы недобры, вы жестоки. Муж ее один из тех людей, про которых говорят, что он только сам себе враг. Но он еще больше жене враг. Это слабый, совершенно падший, пьяный человек. Он промотал всё свое состояние, всё ее состояние, — у нее ребенок. Как же вы осуждаете женщину, которая оставила такого человека? И то не она, а он оставил ее.

Ах, какая грязь, какая грязь. И я должна пачкаться в ней.

А ваша религия?

Да, да, прощение. «Как и мы оставляем должн[икам] нашим». Mais c’est plus fort que moi.⁷²

Ну как же ей жить с таким человеком? Если бы она и не любила другого, она должна бы была это сделать. Для ребенка должна. Он сам, муж, умный и добрый человек, когда он в своем уме, советует ей это сделать.

Мама! Я зашел сказать вам одно: Лизавета Андреевна сейчас приедет, и я прошу, умоляю вас только об одном: если вы продолжаете быть несогласны на мой брак...

Разумеется, продолжаю быть несогласна.

...то прошу, умоляю вас об одном: не говорите о своем несогласии, не решайте в отрицательном смысле.

Я думаю, что мы и не будем ни о чем таком говорить. Я, по крайней мере, уж никак не начну.

Она тем менее. Мне только хотелось, чтобы вы узнали ее.

Не понимаю одно: как ты миришь свое желание жениться на госпоже Протасовой с живым мужем, с твоими религиозными убеждениями, что развод противен христианству?

Мама! Это жестоко с вашей стороны. Неужели мы все так непогрешимы, что не можем расходиться в наших убеждениях, когда жизнь так сложна? Мама, за что вы так жестоки ко мне?

Я люблю тебя, хочу тебе счастья.

Сергей Дмитриевич!

Разумеется, вы хотите ему счастья, но нам, с нашими сединами, уже трудно понимать молодежь. А особенно трудно матери, приучившей себя к мысли о своем счастье для сына. Все женщины так.

Вот, вот именно. Все против меня. Разумеется, ты можешь сделать это, vous êtes majeur,⁷³ но ты погубишь меня.

Не узнаю вас. Это хуже, чем жестокость.

Перестань, Виктòр. Мама говорит всегда хуже, чем делает.

Я скажу, что думаю и чувствую, и скажу, не оскорбляя ее.

Это наверно.

Вот и она.

Я уйду.

Лизавета Андреевна Протасова.

Я ухожу, мама. Пожалуйста...

Князь Абрезков тоже встает.

Просите. (К князю Абрезкову.) Нет, вы останьтесь.

Я думал вам легче en tête-à-tête.⁷⁴

Нет, я боюсь. (Суетится.) Если я захочу остаться с ней tête-à-tête, я кивну вам. Ça dépendra...⁷⁵ А то мне остаться одной с ней, это свяжет меня. Я тогда так сделаю вам.

Я пойму. Я уверен, что она понравится вам. Только будьте справедливы.

Как вы все против меня.

Я жалела, что не застала вас, но вот вы так добры, что сами приехали.

Я никак не ожидала. Я так благодарна вам, что вы пожелали меня видеть.

Вы знакомы? (Указывает на князя Абрезкова.)

Как же, я имел честь быть представленным. (Shake hands.⁷⁶ Садятся.) Моя племянница Нелли мне часто говорит про вас.

Да, мы дружны были очень. (Оглядываясь робко на Анну Дмитриевну.) И теперь дружны. (К Анне Дмитриевне.) Я никак не ожидала, что вы пожелаете меня видеть.

Я знала хорошо вашего мужа. Он был дружен с Викторòм и бывал у нас до своего переезда в Тамбов. Кажется, там он женился на вас?

Да, мы там женились.

А потом, когда он опять переехал в Москву, он уже не бывал у меня.

Да он нигде почти не бывал.

И не познакомил меня с вами. (Неловкое молчание.)

Последний раз я встретил вас у Денисовых на спектакле. Вы помните? Очень было мило. И вы играли.

Нет... да... как же... помню. Я играла. (Опять молчание.) Анна Дмитриевна, простите меня, если вам неприятно то, что я скажу, но я не могу, не умею притворяться. Я приехала, потому что Виктор Михайлович сказал... потому что он, то есть потому что вы хотели меня видеть... но лучше всё сказать... (Всхлипывает.) Мне очень тяжело... а вы добры.

Да, я лучше уйду.

Да, уйдите.

До свиданья. (Прощается с обеими женщинами и уходит.)

Послушайте, Лиза, не знаю, да и не хочу знать, как вас по отчеству.

Андреевна.

Ну, всё равно — Лиза. Мне вас жаль, вы мне симпатичны. Но я люблю Виктòра. Я одно существо на свете люблю. Я знаю его душу, как свою. Это гордая душа. Он был горд еще 7-летним мальчиком. Горд не именем, не богатством, но горд своей чистотой, своей нравственной высотой, и он соблюдал ее. Он чист, как девушка.

Я знаю.

Он никого женщин не любил. Вы первая. Не скажу, что я не ревную к вам. Я ревную. Но мы, матери, — у вас еще маленький, вам рано, — мы готовимся к этому. Я готовилась к тому, чтобы отдать его жене и не ревновать. Но отдать такой же чистой, как он.

Я... Разве я...

Простите, я знаю, вы не виноваты, но вы несчастны. И я его знаю. Теперь он готов всё перенести и перенесет и никогда не скажет, но будет страдать. Его оскорбленная гордость будет страдать, и он не будет счастлив.

Я думала об этом.

Лиза, милая. Вы умная, хорошая женщина. Если вы любите его, то вы хотите его счастья больше, чем своего. А если так, то вы не захотите связать его и заставить раскаиваться — хоть он не скажет, никогда не скажет.

Я знаю, что не скажет. Я думала об этом и задавала себе этот вопрос. Я думала и говорила ему. Но что ж я могу сделать, когда он говорит, что не хочет жить без меня? Я говорила: будем друзьями, но устройте себе свою жизнь, не связывайте свою чистую жизнь с моей несчастной. Он не хочет.

Да, теперь не хочет.

Уговорите его оставить меня. А я согласна. Я люблю его для его, а не для своего счастия. Только помогите мне, не ненавидьте меня. Будем вместе, любя, искать его блага.

Да, да, я полюбила вас. (Целует ее. Лиза плачет.) Но все-таки, все-таки это ужасно. Если бы он тогда, когда вы еще не выходили замуж, полюбил вас.

Он говорит, что полюбил тогда, но не хотел мешать счастию друга.

Ах, как это всё тяжело. Но всё [же] будем любить друг друга, и бог поможет нам найти то, что мы хотим.

Мама, милая. Я всё слышал. Я ожидал этого: вы полюбили ее. И всё будет хорошо.

Как мне жалко, что вы всё слышали. Я бы не говорила...

Все-таки ничего не решено. Я могу сказать одно, что если бы не все эти тяжелые обстоятельства, я бы рада была. (Целует ее.)

Пожалуйста, только не меняйтесь.

КАРТИНА 2-я

Вот спасибо, что пришла. Скучно. Ужасно скучно.

Что же к нам не пришел? Опять пьешь? Эх ты, а обещал.

Ты знаешь что [—] денег нет.

И зачем я тебя полюбила?

Маша!

Что Маша, Маша. Если бы любил, давно бы развелся. И там тебя просили. И говоришь, что не любишь. А держишься за нее. Не хочешь, видно.

Ведь ты знаешь, отчего не хочу.

Пустяки всё. Правду говорят, что пустой ты человек.

Что же мне тебе говорить? Сказать, что мне больно то, что ты говоришь, так ты это сама знаешь.

Ничего тебе не больно...

Сама знаешь, что мне одна радость в жизни твоя любовь.

Моя-то моя. А твоей-то нет.

Ну, я уверять не стану. Да и незачем — ты сама знаешь.

Федя, за что ты меня мучишь?

Кто кого.

Недобрый ты.

Маша! О чем ты? Перестань. Жить надо, а не хныкать. Тебе-то уж не пристало. Красавица ты моя.

Любишь?

Кого же мне любить?

Только меня? Ну читай, что ты написал.

Да тебе скучно будет.

Коли уж ты написал, так хорошо будет.

Ну, слушай. (Читает.) «Поздней осенью мы сговорились с товарищем съехаться у Мурыгиной площадки. Площадка эта был крепкий остров с сильными выводками. Был темный, теплый, тихий день. Туман...»

Тут проклятая овца беглая. Барину почтенье. (К дочери.) Что же ты с нами делаешь? А?

Нехорошо, барин, делаешь. Девку губишь. Ох, нехорошо, погано делаешь.

Надевай платок, марш сейчас. Вишь, убежала. Что я хору скажу? Путаешься с голышом. Что с него взять?

Не путаюсь я. А люблю барина и больше ничего. Я хор не бросаю, петь буду, а что...

Поговори еще, я тебе косу-то повыдеру. Шкура. Кто так делал? Ни отец, ни мать, ни тетка. Скверно, барин. Мы тебя любили, сколько тебе задаром пели, тебя жалели. А ты что сделал.

Погубил ни за что дочку, кровную, единственную, ненаглядную, брилиантовую, неоцененную, в навоз втоптал, вот что сделал. Бога в тебе нет.

Ты, Настасья Ивановна, напрасно на меня думаешь. Твоя дочь мне как сестра. Я ее честь берегу. И ты не думай. А люблю ее. Что же делать.

Да вот не любил, когда у вас деньги были. Заплатил бы тогда в хор тысяч 10 и взял бы честь-честью. А теперь промотал, крадучи увел. Стыдно, барин. Стыдно.

Он не уводил. Я сама к нему пришла. И теперь уведете, опять приду. Люблю его и всё. Крепче всех ваших замков моя любовь... Не хочу.

Ну, Машенька, сердечная, не бурчи. Нехорошо сделала, ну и пойдем.

Ну, будет разговаривать. Марш (берет за руку). Простите, барин. (Все трое уходят.)

Простите меня. Я невольно был свидетелем неприятной сцены.

С кем имею честь?.. (Узнает.) Ах, князь Сергей Дмитриевич. (Здоровается.)

Невольным свидетелем неприятной сцены. Я бы желал не слыхать. Но услыхав, считаю долгом сказать, что слышал. Меня направили сюда, и у двери я должен был дождаться выхода этих господ. Тем более, что мои постукивания в дверь были не слышны за голосами очень громкими.

Да, да. Прошу покорно. Благодарю вас за то, что вы мне сказали это. Это дает мне право объяснить вам эту сцену. То, что вы подумаете обо мне, мне всё равно. Но мне хочется сказать вам, что упреки, которые вы слышали, этой девушке-цыганке, певице, — несправедливы. Эта девушка так же нравственно чиста, как голубь. И мои отношения с ней дружеские. Если, может быть, на них есть оттенок поэтичности, то это все-таки не уничтожает чистоты — чести этой девушки. Вот это мне хотелось вам сказать. Так чтò вам от меня угодно? Чем могу вам служить?

Я, во-первых...

Простите меня, князь. Я стал в такое положение в обществе, что мое малое и давнишнее знакомство с вами не дает мне права на ваше посещение, если у вас нет до меня дела — в чем оно?

Не буду отрицать, вы угадали. У меня есть дело. Но все-таки прошу вас верить, что изменение вашего положения никак не может влиять на мое отношение к вам.

Совершенно уверен.

Дело мое в том, что сын моего старого друга, Анны Дмитриевны Карениной, и она сама просили меня прямо непосредственно от вас узнать о ваших отношениях... Вы мне позволите говорить о ваших отношениях к вашей жене, Лизавете Андреевне Протасовой?

Мои отношения с моей женой, могу сказать: моей бывшей женой — совершенно прекращены.

Я так и понимал. И потому только взял на себя эту трудную миссию.

Прекращены, спешу заявить, не по ее, а по моей или скорее, моим бесконечным винам. Она же, как была, так и осталась самой безупречною женщиной.

Так вот Виктòр Каренин, в особенности его мать, просили меня узнать у вас о ваших намерениях.

Какие намерения? Никаких. Я предоставляю ей полную свободу. Мало того, никогда не нарушу ее спокойствия. Я знаю, что она любит Виктòра Каренина. И пускай. Я считаю его очень скучным, но очень хорошим, честным человеком, и я думаю, что она будет с ним (как это говорится обыкновенно) счастлива. И que le bon dieu les bénisse.⁷⁷ Вот и всё.

Да, но мы бы...

И не думайте, чтобы у меня было малейшее чувство ревности. Если я сказал про Виктòра, что он скучный, то я беру это слово назад. Он прекрасный, честный, нравственный человек, почти что противуположность мне. И он любил ее с детства. Может быть, и она его любила, когда вышла за меня. Это бывает. Самая лучшая любовь бывает такая, про которую не знаешь. Она, я думаю, всегда любила. Но как честная женщина даже себе не признавалась в этом, но это какая-то тень лежала на нашей семейной жизни... впрочем, что я делаю вам признание.

Пожалуйста, делайте. Верьте, что для меня важнее моей миссии определенные к вам <мои человеческие отношения>, мое желание понять вполне эти отношения. Я понимаю вас. Понимаю, что эта тень, как вы прекрасно выразились, могла быть...

Да и была, и может быть, от этого я не мог удовольствоваться той семейной жизнью, которую она мне давала, и чего-то искал и увлекался. Да, впрочем, я как будто оправдываюсь. Я не хочу, да мне и нельзя оправдываться. Я был, смело говорю был, дурной муж, был, потому что теперь я в сознании своем давно не муж и считаю ее совершенно свободной. Стало быть, вот вам и ответ на вашу миссию.

Да, но вы знаете семью Виктòра и его самого. Его отношения к Лизавете Андреевне всё время были и остаются самыми почтительными и далекими. Он помогал ей, когда ей было трудно.

Да, я своим распутством помогал их сближению. Что же делать, так должно было быть.

Вы знаете его и его семьи строгие православные убеждения. Я не разделяю их. Я шире смотрю на вещи. Но уважаю их и понимаю. Понимаю, что для него и в особенности для матери немыслимо сближение с женщиной без церковного брака.

Да, я знаю его туп... прямолинейность, консерватизм в этом отношении. Но что же им нужно? Развод? Я давно сказал им, что готов дать, но условия принятия вины на себя, всей лжи, связанной с этим, очень тяжелы.

Я понимаю вполне вас и разделяю. Но как же быть? Я думаю, можно так устроить. Впрочем, вы правы. Это ужасно, и я понимаю вас.

Благодарствуйте, милый князь. Я всегда знал вас за честного, доброго человека. Ну, скажите, как мне быть? Что мне делать? Войдите во всё мое положение. Я не стараюсь сделаться лучше. Я негодяй. Но есть вещи, которые я не могу спокойно делать. Не могу спокойно лгать.

Я вас тоже не понимаю. Вы, способный, умный человек, с такой чуткостью к добру, как это вы можете увлекаться, можете забывать то, что сами от себя требуете? Как вы дошли до этого, как вы погубили свою жизнь?

Вот уж десять лет я живу своей беспутной жизнью. И в первый раз такой человек, как вы, пожалел меня. Меня жалели товарищи, кутилы, женщины, но разумный, добрый человек, как вы... Спасибо вам. Как я дошел до своей гибели? Во-первых, вино. Вино ведь не то что вкусно. А что я ни делаю, я всегда чувствую, что не то, что надо, и мне стыдно. Я сейчас говорю с вами, и мне стыдно. А уж быть предводителем, сидеть в банке — так стыдно, так стыдно... И только, когда выпьешь, перестанет быть стыдно. А музыка, — не оперы и Бетховен, а цыгане... Это такая жизнь, энергия вливается в тебя. А тут еще милые черные глаза и улыбка. И чем это увлекательнее, тем после еще стыднее.

Ну, а труд?

Пробовал. Всё нехорошо. Всем я недоволен. Ну, да что о себе говорить. Спасибо вам.

Так что же мне сказать?

Скажите, что сделаю то, что они хотят. Ведь они хотят жениться — чтобы ничто не мешало им жениться?

Разумеется.

Сделаю. Скажите, что наверное сделаю.

Когда же?

Постойте. Ну, скажем две недели. Довольно?

Так и могу сказать?

Можете. Прощайте, князь, еще раз благодарю вас.

Князь Абрезков уходит.

Хорошо. Очень хорошо. Так и надо. Так и надо. Так и надо. Чудесно.

КАРТИНА 1-я

Сюда пожалуйте. Здесь никто не обеспокоит, а бумагу сейчас подам.

Протасов! Я войду.

Пожалуй, войди, но я занят и... Хочешь — войди.

Ты хочешь ответить на их требования. Я тебе скажу, как? Я бы не стал так. Я всегда говорю прямо и действую решительно.

Половой уходит.

Федя и Иван Петрович.

Подожди немножко.

Что ж? что ты застрелиться хочешь. Можно, можно. Я тебя понимаю. Они хотят тебя унизить. А ты им покажешь, кто ты. Себя убьешь револьвером, а их великодушием. Я понимаю тебя. Я всё понимаю, потому что я гений.

Ну да, ну да. Только...

Входит половой с бумагой и чернильницей.

Откупори. Давай выпьем. (Пьют. Федя пишет.) Погоди немного.

За твое... большое путешествие. Я ведь стою выше этого. Я не стану удерживать тебя. И жизнь и смерть для гения безразличны. Я умираю в жизни и живу в смерти. Ты убьешь себя, чтобы они, два человека, жалели тебя. А я — я убью себя затем, чтобы весь мир понял, что он потерял. И я не стану колебаться, думать. Взял (хватает револьвер) — раз и готово. Но еще рано (кладет револьвер). И мне писать нечего, они сами должны понять... Ах вы...

Немножко подожди.

Жалкие люди. Копошатся, хлопочут. И не понимают — ничего не понимают... Я не тебе. Я так, высказываю свои мысли. А что нужно для человечества? Очень мало: ценить своих гениев, а они всегда казнили их, гнали, мучали. Нет. Я не буду вашей игрушкой. Я выведу вас на чистую воду. Не-е-е-т. Лицемеры!

Уйди, пожалуйста.

Уйти? Ну, прощай. Я не стану удерживать тебя. Я то же сделаю. Но еще рано. Я только хочу сказать тебе...

Хорошо. Ты скажешь, но после, а теперь вот что, дружок. Пожалуйста, отдай вот это хозяину (подает ему деньги) и спроси на мое имя письмо и посылку. Пожалуйста.

Хорошо. Так ты меня подождешь? Я еще важное скажу тебе. Такое, чего ты не услышишь не только на этом свете, но и в будущем, по крайней мере до тех пор, пока я не приду туда. Так всё отдать?

Сколько нужно.

Иван Петрович уходит.

Нет, не могу, не могу, не могу.

Стучат в дверь.

Кто там?

Кто я? Ах, Маша... (Отворяет дверь.)

Была у тебя, у Попова, у Афремова и догадалась, что здесь. (Видит револьвер.) Вот хорошо-то. Вот дурак. Право, дурак. Да неужели ты в самом деле?

Нет, не мог.

А меня-то нет разве? Безбожник. Меня-то не пожалел. Ах, Федор Васильевич, грех, грех. За мою любовь...

Хотел их отпустить, обещал. А лгать не могу.

А я-то?

Что ты? И тебя бы развязал. Разве тебе лучше со мной мучаться.

Стало быть, лучше. Не могу я без тебя жить.

Какая со мной жизнь? Поплакала бы, да и прожила бы.

И совсем не плакала бы, чорт с тобой, коли ты меня не жалеешь. (Плачет.)

Маша! Дружок. Ведь я хотел лучше сделать.

Себе лучше.

Да как же себе лучше, коли бы я себя убил?

Разумеется, лучше. Да что тебе нужно? Ты скажи.

Как что нужно? Много нужно.

Ну что? Что?

Нужно, во-первых, сдержать обещание. Это первое, и этого довольно. Лгать и делать все эти гадости, что нужно для развода, не могу.

Положим, что гадко. Я сама...

Потом нужно точно их освободить, и жену и его. Что же, они хорошие люди. Зачем им мучаться? Это два.

Ну уж хорошего в ней мало, коли она тебя бросила.

Не она бросила — я бросил.

Ну, хорошо, хорошо. Всё ты. Она ангел. Еще что ж?

А еще то, что ты хорошая, милая девочка — люблю тебя и, коли останусь жить, то погублю тебя.

Это уж не твое дело. Я сама про себя знаю, где погибну...

А главное, главное... Что моя жизнь? Разве я не вижу, что я пропал, не гожусь никуда. Всем и себе в тягость, как говорил твой отец. Негодящий я...

Вот вздор. Я от тебя не отлеплюсь. Прилепилась я, да и всё. А что ты плохо живешь, пьешь да кутишь... А ты живой человек — брось. Вот и всё.

Легко сказать.

И сделай так.

Да вот как смотрю на тебя, так, кажется, всё сделаю.

И сделаешь. Всё сделаешь. (Видит письмо.) Это что же? Ты им писал? Что же писал?

Что писал? (Берет письмо и хочет разорвать.) Теперь уже не нужно.

Писал, что убил себя, да? Не писал про пистолет? Писал, что убил?

Да, что меня не будет.

Давай, давай, давай. Читал ты «Что делать?»?

Читал, кажется.

Скучный это роман, а одно очень, очень хорошо. Он, этот, как его, Рахманов взял да и сделал вид, что он утопился. И ты вот не умеешь плавать?

Нет.

Ну вот. Давай сюда свое платье. Всё, и бумажник.

Да как же?

Стой, стой, стой. Поедем домой. Там переоденешься.

Да ведь это обман.

И прекрасно. Пошел купаться, платье осталось на берегу. В кармане бумажник и это письмо.

Ну, а потом?

А потом, потом уедем и будем жить во славу.

Вот те на. А револьвер? Я себе возьму.

Бери, бери. А мы едем.

КАРТИНА 2-я

Он так определенно обещал, что я уверен, что он исполнит обещание.

Мне совестно, но я должна сказать, что то, что я узнала про эту цыганку, совсем освободило меня. Не думай, что это была ревность. Это не ревность, а знаешь, освобождение. Ну как вам сказать...

Опять: вам.

Тебе. Да не мешайте, не мешай мне сказать, что я чувствую. Главное, что мучало меня, это то, что я чувствовала, что люблю двух. А это значит, что я безнравственная женщина.

Ты безнравственная женщина?

Но с тех пор как я узнала, что у него есть другая женщина, что я, стало быть, не нужна ему, я освободилась и почувствовала, что я могу, не солгав, сказать, что люблю вас — тебя. Теперь в душе у меня ясно, и меня мучает только мое положение. Этот развод. Это всё так мучительно. Это ожидание.

Сейчас, сейчас решится. Кроме того, что он обещал, я просил секретаря съездить к нему с прошением и не уезжать, пока он не подпишет. Если бы я не знал его, как знаю, я подумал бы, что он нарочно делает это.

Он? Нет, это всё та же его и слабость и честность. Не хочет говорить неправду. А только напрасно послал ему деньги.

Нельзя же. Это могло быть причиной остановки.

Нет, деньги что-то нехорошее.

Ну, ему бы уж можно было быть менее pointilleux.⁷⁸

Какие мы делаемся эгоисты.

Да, каюсь. Ты сама виновата. После этого ожидания, этой безнадежности, я теперь так счастлив. А счастье делает эгоистом. Ты виновата.

Ты думаешь, что ты один. Я тоже. Я чувствую, что вся полна, купаюсь в своем счастии. Всё: и Мика поправился, и твоя мать меня любит, и ты, и, главное, я, я люблю.

Да? Без раскаяния? Без возврата?

С того дня всё вдруг переменилось во мне.

И не может вернуться?

Никогда. Я только одного желаю, чтобы в тебе это было так же совсем кончено, как во мне.

Какие мы несчастные люди.

А что? (Целует ребенка.)

Когда ты вышла замуж и, вернувшись из-за границы, [я] узнал это и почувствовал, что потерял тебя, я был несчастлив, и мне было радостно узнать, что ты помнила меня. Мне этого было довольно. Потом, когда установились наши дружеские отношения и я чувствовал, что ты ласкова ко мне, что есть в нашей дружбе маленькая искра чего-то большего, чем дружба, я был уже почти счастлив. Меня мучал только страх за то, что я нечестен относительно Феди. Но, впрочем, у меня всегда было такое твердое сознание невозможности других отношений, кроме самой чистой дружбы к жене моего друга, — да и тебя я знал — так что это не мучало меня, и я был доволен. Потом, когда Федя стал мучать тебя и я чувствовал, что я поддержка тебе и что ты боишься моей дружбы, я был уже совсем счастлив, и у меня начиналась какая-то неопределенная надежда. Потом... когда он уж стал невозможен, ты решила оставить его, и я в первый раз сказал всё и ты не сказала нет, но в слезах ушла от меня, я был уже вполне счастлив, и если бы у меня спросили, чего я еще хочу, я бы сказал: ничего. Но потом явилась возможность соединить с тобой жизнь; maman полюбила тебя, возможность эта стала осуществляться, ты сказала мне, что любила и любишь меня, потом сказала мне, как теперь, что его нет для тебя, что ты любишь меня одного, — чего бы, казалось, мне желать? Но нет, теперь, теперь я мучаюсь прошедшим, хотелось бы, чтобы не было этого прошедшего, не было того, что напоминает о нем.

Виктòр.

Лиза, ты прости меня. То, что я говорю, я говорю потому, что не хочу, чтобы во мне была мысль о тебе и от тебя скрытая. Всё это я сказал нарочно затем, чтобы показать, как я дурен и как я знаю, что итти дальше некуда, что я должен бороться с собой и побороть себя. И я поборол. Я люблю его.

Так и надо. Я сделала всё, что могла. Не я, а в моем сердце сделалось всё, чего ты мог желать: из него всё исчезло, кроме тебя.

Всё?

Всё, всё. Я бы не стала говорить.

Господин Вознесенский.

Это он от Феди с ответом.

Зовите сюда.

Ну вот и ответ.

Неужели всё решится Виктòр! (Целует его.)

Ну что?

Их нет.

Как нет? И не подписал прошение?

Прошение не подписано, а оставлено письмо вам и Лизавете Андреевне. (Подает из кармана письмо.) Я приехал на квартиру. Мне сказали, что в ресторане. Я пошел. Тогда Федор Васильевич сказали, чтобы я пришел через час и найду ответ. Я пришел и вот...

Неужели опять откладыванье, отговорки? Нет, это прямо нехорошо. Как он упал.

Да прочти, что?

Каренин открывает письмо.

Я не нужен вам?

Да нет, прощайте, благодарю... (Останавливается, удивленно читая.)

[Вознесенский уходит.]

Что? что?

Это ужасно.

Читай.

«Лиза и Виктор, обращаюсь к вам обоим. Не буду лгать, называя вас милыми или дорогими. Не могу совладать с чувством горечи и упрека — упрека себе, но все-таки мучительного, когда думаю о вас, о вашей любви, о вашем счастии. Всё знаю. Знаю, что, несмотря на то, что я муж, я рядом случайностей помешал вам. C’est moi qui suis l’intrus.⁷⁹ Но все-таки не могу удержаться от чувства горечи и холодности к вам. Теоретически люблю вас обоих, особенно Лизу, Лизаньку, но в действительности больше, чем холоден. Знаю, что я неправ и не могу измениться».

Как это он...

«Но к делу. Это самое раздваивающее меня чувство и заставляет меня иначе, чем как вы хотели, исполнить ваше желание. Лгать, играть гнусную комедию, давая взятки в консистории, и вся эта гадость невыносима, противна мне. Как я ни гадок, но гадок в другом роде, а в этой гадости не могу принять участия, просто не могу. Другой выход, к которому я прихожу — самый простой: вам надо жениться, чтобы быть счастливыми. Я мешаю этому, следовательно, я должен уничтожиться...»

Виктòр!

«Должен уничтожиться. Я и уничтожаюсь. Когда вы получите это письмо, меня не будет.

P. S. Очень жаль, что вы прислали мне деньги на ведение дела развода. Это неприятно и непохоже на вас. Ну, что же делать. Я столько раз ошибался. Можно и вам раз ошибиться. Деньги возвращаются. Мой исход короче, дешевле и вернее. Об одном прошу: не сердитесь на меня и добром поминайте меня. А еще, тут есть часовщик Евгеньев, не можете ли вы помочь ему и устроить его? Он слабый, но хороший. Прощайте. Федя».

Он убил себя. Да?

Верните господина Вознесенского.

Я знала, я знала. Федя, милый Федя.

Лиза!

Неправда, неправда, что я не любила, не люблю его. Люблю его одного, люблю. И его я погубила. Оставь меня.

Входит Вознесенский.

Где же Федор Васильевич? Что вам сказали?

Сказали, что они вышли поутру, оставили это письмо и больше не возвращались.

Это надо узнать. Лиза, я оставляю тебя.

Прости меня, но я тоже не могу лгать. Оставь меня теперь. Иди, узн[ай] всё...

КАРТИНА 1-я

Я понимаю, понимаю. Вот это настоящая любовь. Ну и что ж?

Да, знаете, если бы эти чувства проявились у девушки нашего круга, чтоб она пожертвовала всем для любимого человека, а тут цыганка, вся воспитанная на корысти, и эта чистая самоотверженная любовь — отдает всё, а сама ничего не требует. Особенно этот контраст.

Да, это у нас в живописи валёр называется. Только тогда можно сделать вполне яркокрасный, когда кругом... Ну, да не в том дело. Я понимаю, понимаю...

Да, и это, кажется, один добрый поступок у меня за душой, — то, что я не воспользовался ее любовью. А знаете отчего?

Жалость...

Ох, нет. У меня к ней жалости не было. У меня перед ней всегда был восторг, и когда она пела — ах, как пела, да и теперь, пожалуй, поет, — и всегда я на нее смотрел снизу вверх. Не погубил я ее просто потому, что любил. Истинно любил. И теперь это хорошее, хорошее воспоминание. (Пьет.)

Вот понимаю, понимаю. Идеально.

Я вам что скажу: были у меня увлечения. И один раз я был влюблен, такая была дама — красивая, и я был влюблен, скверно, по-собачьи, и она мне дала rendez-vous.⁸⁰ И я пропустил его, потому что счел, что подло перед мужем. И до сих пор, удивительно, когда вспоминаю, то хочу радоваться и хвалить себя за то, что поступил честно, а... раскаиваюсь, как в грехе. А тут с Машей — напротив. Всегда радуюсь, радуюсь, что ничем не осквернил это свое чувство... Могу падать еще, весь упасть, всё с себя продам, весь во вшах буду, в коросте, а этот бриллиант, не брильянт, а луч солнца, да, — во мне, со мной.

Понимаю, понимаю. Где же она теперь?

Не знаю. И не хотел бы знать. Это всё было из другой жизни. И не хочу мешать с этой.

За столом сзади слышен крик женщины. Хозяин приходит и городовой, уводят. Федя и Петушков глядят, слушают и молчат.

Да, ваша жизнь удивительная.

Нет, самая простая. Всем ведь нам в нашем круге, в том, в котором я родился, три выбора — только три: служить, наживать деньги, увеличивать ту пакость, в которой живешь. Это мне было противно, может быть не умел, но, главное, было противно. Второй — разрушать эту пакость; для этого надо быть героем, а я не герой. Или третье: забыться — пить, гулять, петь. Это самое я и делал. И вот допелся. (Пьет.)

Ну, а семейная жизнь? Я бы был счастлив, если бы у меня была жена. Меня жена погубила.

Семейная жизнь? Да. Моя жена идеальная женщина была. Она и теперь жива. Но что тебе сказать? Не было изюминки, — знаешь в квасе изюминка? — не было игры в нашей жизни. А мне нужно было забываться. А без игры не забудешься. А потом я стал делать гадости. А ведь ты знаешь, мы любим людей за то добро, которое мы им сделали, и не любим за то зло, которое мы им делали. А я ей наделал зла. Она как будто любила меня.

Отчего вы говорите: как будто?

А оттого говорю, что никогда не было в ней того, чтоб она в душу мне влезла, как Маша. Ну, да не про то. Она беременная, кормящая, а я пропаду и вернусь пьяный. Разумеется, за это самое всё меньше и меньше любил ее. Да, да (приходит в восторг), вот сейчас пришло в голову: оттого-то я люблю Машу, что я ей добро сделал, а не зло. Оттого люблю. А ту мучал, за то... не то что не люблю... Да нет, просто не люблю. Ревновал — да, но и то прошло.

Подходит Артемьев с кокардой, крашеными усами, [в] подправленной древней одежде.

Приятного апетита. (Кланяется Феде.) Познакомились с артистом художником?

Да, мы знакомы.

Что ж, портрет кончил?

Нет, расстроилось.

Я не мешаю вам?

Федя и Петушков молчат.

Федор Васильевич рассказывал про свою жизнь.

Тайны? Так я не мешаю, продолжайте. Я-то уж в вас не нуждаюсь. Свиньи. (Отходит к соседнему столу и требует себе пива. Всё время слушает разговор Феди с Петушковым, перегибаясь к ним.)

Не люблю этого господина.

Обиделся.

Ну, бог с ним. Не могу. Как такой человек, у меня слова не идут. Вот с вами мне легко, приятно. Так что я говорил?

Говорили, что ревновали. Ну, а как же вы разошлись с вашей женой?

Ах. (Задумывается.) Это удивительная история. Жена моя замужем.

Как же? Развод?

Нет. (Улыбается.) Она от меня осталась вдовой.

То есть как же?

А так же: вдовой. Меня ведь нет.

Как нет?

Нет. Я труп. Да. (Артемьев перегибается, прислушивается.) Видите ли... Вам я могу сказать. Да это давно, и фамилию мою настоящую вы не знаете. Дело было так. Когда я уже совсем измучал жену, прокутил всё, что мог, и стал невыносим, явился покровитель ей. Не думайте, что что-нибудь грязное, нехорошее — нет — мой же приятель и хороший, хороший человек, только прямая во всем противуположность мне. А так как у меня гораздо больше дурного, чем хорошего, то это и был и есть хороший, очень хороший человек: честный, твердый, воздержный и просто добродетельный. Он знал жену с детства, любил ее и потом, когда она вышла за меня, примирился с своей участью. Но потом, когда я стал гадок, стал мучать ее, он стал чаще бывать у нас. Я сам желал этого. И они полюбили друг друга, а я к этому времени совсем свихнулся и сам бросил жену. А тут еще Маша. Я сам предложил им жениться. Они не хотели. Но я всё делался невозможнее и невозможнее и кончилось тем, что...

Как всегда...

Нет. Я уверен и знаю, что они оставались чисты. Он, религиозный человек, считал грехом брак без благословенья. Ну, стали требовать развод, чтоб я согласился. Надо было взять на себя вину. Надо было всю эту ложь... И я не мог. Поверите ли, мне легче было покончить с собой, чем лгать. И я уже хотел покончить. А тут добрый человек говорит: зачем? И всё устроили. Прощальное письмо я послал, а на другой день нашли на берегу одежду и мой бумажник, письма. Плавать я не умею.

Ну, а как же тело-то не нашли же?

Нашли. Представьте. Через неделю нашли тело какое-то. Позвали жену смотреть. Разложившееся тело. Она взглянула. — Он? — Он. Так и осталось. Меня похоронили, а они женились и живут здесь и благоденствуют. А я — вот он. И живу и пью. Вчера ходил мимо их дома. Свет в окнах, тень чья-то прошла по сторе. И иногда скверно, а иногда ничего. Скверно, когда денег нет... (Пьет.)

Ну, уж простите, слышал вашу историю. История очень хорошая и, главное, полезная. Вы говорите — скверно, когда денег нет. Это нет сквернее. А вам в вашем положении надо всегда иметь деньги. Ведь вы труп. Хорошо.

Позвольте. Я не вам рассказывал и не желаю ваших советов.

А я желаю их вам подать. Вы труп, а если оживете, то что они-то — ваша супруга с господином, которые благоденствуют, — они двоеженцы и в лучшем случае проследуют в не столь отдаленные. Так зачем же вам без денег быть?

Прошу вас оставить меня.

Просто пишите письмо. Хотите я напишу, только дайте адрес, а вы меня поблагодарите.

Убирайтесь. Я вам говорю. Я вам ничего не говорил.

Нет, говорили. Вот он свидетель. Половой слышал, что вы говорили, что труп.

Мы ничего не знаем.

Негодяй.

Я негодяй? Ей, городовой. Акт составить.

Федя встает и уходит. Артемьев держит его. Приходит городовой.

КАРТИНА 2-я

Теперь уж едет со станции.

Кто едет?

Папа.

Папа едет со станции?

C’est étonnant comme il l’аіme tout-à-fait comme son père.⁸¹

Tant mieux. Se souvient-il de son père véritable?⁸²

Я не говорю ему. Думаю, зачем его путать? А потом думаю, что надо сказать ему. Вы как думаете, maman?

Две страницы рукописи драмы «Живой труп» (действие V, картина 2)

Уменьшено

Я думаю, Лиза, что это дело чувства, и если ты отдашься своему чувству, твое сердце подскажет тебе, что и когда надо сказать. Как удивительно умиротворяет смерть. Признаюсь, было время, когда он, Федя, — ведь я его знала ребенком, — был мне неприятен, но теперь я только помню его милым юношей, другом Викто̀ра и тем страстным человеком, который хоть и незаконно, нерелигиозно, но пожертвовал собой для тех, кого любил. On aura beau dire, l’action est belle...⁸³ Надеюсь, Викто̀р не забудет привезти шерсти, сейчас вся выйдет. (Вяжет.)

Вот он и едет. (Слышны колеса и бубенчик. Лиза встает и подходит к краю террасы.) Кто-то с ним, дама. Маша! Я ее сто лет не видала. (Идет к двери.)

Виктòр меня встретил и увез.

Прекрасно сделал.

Да, разумеется. Думаю, когда еще увижу и опять отложу, вот и приехала, если не прогоните, — до вечернего поезда.

А я как счастлив, поздравьте меня. Два дня дома. Завтра всё без меня сделают.

Прекрасно. Два дня. Давно не бы[вало]. Съездим в пустынь. Да?

Как похож! Какой молодец! Только бы не всё наследовал: сердце отцовское.

Но не слабость.

Всё, всё. Викто̀р согласен со мной, что если бы только с молода он[о] б[ыло] направлено...

Ну, я этого ничего не понимаю. Я только не могу подумать о нем без слез.

И мы тоже. Как он вырос в нашей памяти.

Да, я думаю.

Как казалось неразрешимо одно время. И как вдруг всё разрешилось.

Ну, Викто̀р, привез шерсть?

Привез, привез. (Берет мешок и выбирает.) Вот шерсть, вот одеколон, и вот письма, и вот конверт казенный на твое имя. (Подает жене.) Ну-с, Марья Васильевна, если вам угодно помыться, то я проведу вас. Мне и самому нужно почиститься, а то сейчас обедать. Лиза! Ведь в нижнюю угловую Марью Васильевну?

Лиза бледная трясущимися руками держит бумагу и читает.

Что с тобой? Лиза! Что там?

Он жив. Боже мой! Когда он освободит меня! Викто̀р! Что это? (Рыдает.)

Это ужасно.

Что, да скажи же.

Это ужасно. Он жив. И она двоемужница, и я преступник. Это бумага от судебного следователя, который требует к себе Лизу.

Какой ужасный человек... Зачем он это сделал?

Всё ложь, ложь.

О, как я ненавижу его. Я не знаю, что я говорю. (Уходит в слезах. Каренин за нею.)

Как же он остался жив?

Знаю только, что как только Викто̀р прикоснулся к этому миру грязи, они затянут его. Вот и затянули. Всё обман, всё ложь.

КАРТИНА 1-я

Да я ей никогда этого не говорил. Она выдумала, а потом меня упрекает.

Она не упрекает, а огорчается.

Ну хорошо, я приду обедать. А теперь дело очень интересное. [(Письмоводителю)] Просите.

Обоих?

Нет, одну г-жу Каренину, или правильнее, по первому мужу — Протасову.

А, это Каренина.

Да. Грязное дело. Положим, я еще только начинаю расследование, но нехорошо. Ну, прощай.

Мельников уходит.

Прошу покорно (указывая на стул). Поверьте, что очень сожалею о необходимости делать вам вопросы, но мы поставлены в необходимость... Пожалуйста, успокойтесь и знайте, что вы можете не отвечать на вопросы. Только мое мнение, что вам, да и для всех, лучше — правда. Всегда лучше и даже практичнее.

Мне нечего скрывать.

Так вот. (Смотрит в бумаги.) Ваше имя, звание, исповедание — это всё я записал — так?

Да.

Вы обвиняетесь в том, что вы, зная о том, что ваш муж жив, вышли замуж за другого.

Я не знала.

И еще в том, что уговорили своего мужа, подкупив его деньгами, совершить обман — подобие самоубийства, с тем чтобы освободиться от него.

Всё это неправда.

Так вот позвольте несколько вопросов. Переслали вы ему в июле прошлого года деньги 1200 рублей?

Деньги эти были его деньги. Они были выручены за его вещи. И в то время как я рассталась с ним и ждала от него развода, я послала их ему.

Так-с. Очень хорошо. Деньги эти посланы 17 июля, то есть за 2 дня до его исчезновения.

Кажется, что 17 июля. Я не помню.

А почему прекращены были ходатайства в консистории в то же время и было отказано адвокату?

Не знаю.

Ну-с, а когда полиция пригласила вас свидетельствовать труп, каким образом признали вы в нем своего супруга?

Я была так взволнована тогда, что не смотрела на тело. И так была уверена, что это он, что когда меня спросили, я ответила, кажется, что он.

Да, вы не рассмотрели от весьма понятного волнения. Хорошо-с. Ну-с, а почему, позвольте узнать, от вас ежемесячно была посылка денег в Саратов, в тот самый город, в котором проживал ваш первый муж?

Деньги эти посылал мой муж. И я не могу сказать про их назначение, так как это не моя тайна. Но только они не посылались Федору Васильевичу. Мы были твердо уверены, что его нет. Это я могу вам верно сказать.

Очень хорошо. Одно позвольте вам заметить, милостивая государыня, мы слуги закона, но это не мешает нам быть людьми. И поверьте, что я понимаю вполне ваше положение и принимаю участие в нем. Вы были связаны с человеком, который тратил имущество, делал неверности, ну, одним словом, делал несчастье в[ам].

Я любила его.

Да, но все-таки вам естественно желание освободиться, и вы избрали этот более простой путь, не подумав о том, что это приведет вас к тому, что считается преступлением двоебрачия — это понятно и мне. И присяжные поймут это. И потому я бы советовал вам открыть всё.

Мне нечего открывать. Я никогда не лгала. (Плачет.) Я не нужна больше?

Я бы попросил вас побыть еще здесь. Я не буду, не буду больше беспокоить вас вопросами. Только извольте прочесть и подписать вот допрос. Так ли выражены ваши ответы? Прошу покорно сюда. (Указывает кресло у окна. К письмоводителю.) Попросите г-на Каренина.

Прошу покорно.

Благодарю. (Стоит.) Что вам угодно?

Я обязан снять допрос.

В качестве чего?

Я в качестве судебного следователя. С вас же я должен снять допрос в качестве обвиняемого.

Вот как? В чем же?

[В женитьбе на замужней женщине.]⁸⁵ Впрочем, позвольте сделать вопросы по порядку. Присядьте.

Благодарю.

Ваше имя?

Виктор Каренин.

Звание?

Камергер, действительный статский советник.

Возраст?

38 лет.

Веры?

Православной, под судом и следствием не бывал. Ну-с?

Известно ли вам было, что Федор Васильевич Протасов жив, когда вы вступали в брак с его женою?

Не было известно. Мы оба были убеждены, что он утонул.

Куда вы посылали ежемесячно деньги в Саратов после ложного известия о смерти Протасова?

Я не желаю отвечать на этот вопрос.

Очень хорошо. С какою целью были посланы вами деньги 1200 рублей господину Протасову перед самой симуляцией его смерти 17 июля?

Деньги эти были переданы мне моею женою.

Госпожою Протасовой?

Моею женою для отправки ее мужу. Деньги эти она считала его собственностью и, разорвав связи с ним, считала несправедливым удержать эти деньги.

Теперь еще один вопрос: почему вы прекратили ходатайство о разводе?

Потому что Федор Васильевич взял на себя это ходатайство и писал мне об этом.

Есть у вас это письмо?

Письмо затеряно.

Как странно, что затеряно и отсутствует всё то, что могло бы убедить правосудие в справедливости ваших показаний.

Нужно вам еще что-нибудь?

Мне ничего не нужно, кроме исполнения моего долга, а вам нужно оправдаться, и я сейчас советовал госпоже Протасовой и тоже посоветовал бы вам: не скрывать того, что всем очевидно, а рассказать всё, как было дело. Тем более, что господин Протасов в таком положении, что он уже показывал всё, как было и, вероятно, и на суде всё так же покажет. Я бы советовал...

Я бы просил вас оставаться в рамках исполнения своих обязанностей. А советы свои оставить. Можем мы уйти? (Подходит к Лизе. Она встает и берет его за руку.)

Очень сожалею, что должен задержать вас...

Каренин удивленно оборачивается.

О, нет, не в том смысле, чтобы арестовать вас. Хотя это и было бы удобнее для расследования истины, я не прибегну к этой мере. Я только желал бы при вас сделать допрос Протасову и дать вам с ним очную ставку, при которой вам удобнее будет уличить его в неправде. Прошу присесть. Позовите господина Протасова.

Лиза, Лизавета Андреевна, Викто̀р. Я не виноват. Я хотел сделать лучше. А если виноват... Простите, простите... (Кланяется им в ноги.)

Прошу вас отвечать на вопросы.

Спрашивайте.

Ваше имя?

Ведь вы знаете.

Прошу вас отвечать.

Ну, Федор Протасов.

Ваше звание, года, вера?

Как вам не совестно спрашивать эти глупости? Спрашивайте, что нужно, а не пустяки.

Я прошу вас быть осторожнее в ваших выражениях и отвечать на мои вопросы.

Ну, коли не совестно, извольте. Звание — кандидат, года — 40, веры — православной. Ну-с, дальше?

Было ли известно господину Каренину и вашей жене, что вы живы, когда вы оставили свою одежду на берегу реки и сами скрылись?

Наверно нет. Я хотел точно убить себя, но потом... Ну, да это не нужно рассказывать. Дело в том, что они ничего не знали.

Как же вы полицейскому чиновнику показывали [по-]другому?

Какому полицейскому чиновнику? А, это когда он ко мне пришел в Ржанов дом? Я был пьян и врал ему, что — не помню. Всё это вздор. Теперь я не пьян и говорю всю правду. Они ничего не знали. Они верили, что меня нет. И я рад был этому. И это бы так и осталось, если б не негодяй Артемьев. И если кто виноват, то я один.

Я понимаю, что вы хотите быть великодушны, но закон требует истины. Почему вам посланы были деньги?

Федя молчит.

Вы получали через Симоно[ва] посылаемые вам в Саратов деньги?

Федя молчит.

Почему же вы не отвечаете? В протоколе будет записано, что на эти вопросы обвиняемый не отвечал, и это может очень повредить и вам и им. Так как же?

Ах, господин следователь, как вам не стыдно. Ну, что вы лезете в чужую жизнь? Рады, что имеете власть и, чтоб показать ее, мучаете не физически, а нравственно людей, которые в тысячи раз лучше вас.

Прошу вас...

Нечего просить. Я скажу всё, что думаю. (Письмоводителю.) А вы пишите. По крайней мере, в первый раз будут в протоколе разумные человеческие речи. (Возвышает голос.) Живут три человека: я, он, она. Между ними сложные отношения, борьба добра со злом, такая духовная борьба, о которой вы понятия не имеете. Борьба эта кончается известным положением, которое всё развязывает. Все успокоены. Они счастливы — любят память обо мне. Я в своем падении счастлив тем, что я сделал, что должно, что я, негодный, ушел из жизни, чтобы не мешать тем, кто полон жизни и хороши. И мы все живем. Вдруг является негодяй, шантажист, который требует от меня участия в шантаже. Я прогоняю его. Он идет к вам, к борцу за правосудие, к охранителю нравственности. И вы, получая 20 числа по двугривенному за пакость, надеваете мундир и с легким духом куражитесь над ними, над людьми, которых вы мизинца не стоите, которые вас к себе в переднюю не пустят. Но вы добрались и рады...

Я вас выведу.

Я не боюсь никого, потому что я труп и со мной ничего не сделаете; нет того положения, которое было бы хуже моего. Ну и ведите.

Мы можем уйти?

Сейчас, подписать протокол.

И как бы смешны вы были, если бы не были так гадки.

Уведите его. Я арестую вас.

Так простите.

Так, видно, должно было быть.

КАРТИНА 2-я

Куда? Нельзя. Вишь лезет.

Отчего нельзя? Закон гласит: заседания публичны.

Раздаются аплодисменты.

А вот нельзя, да и всё. Не велено.

Невежа. Не знаешь, с кем говоришь.

Выходит молодой адвокат во фраке.

Что вы, по делу?

Нет, я публика. А вот невежда, цербер. Не пускает.

Да ведь здесь не для публики?

Знаю. Там не пускают. Меня-то можно пустить.

Погодите, перерыв будет сейчас. (Хочет уходить, встречает князя Абрезкова.)

Позвольте узнать, в каком положении дело?

Речи адвокатов. Петрушин говорит.

Опять аплодисменты.

Что же, как подсудимые несут свое положение?

С большим достоинством, особенно Каренин и Лизавета Андреевна. Не их судят, а они судят общество. Это чувствуется. На эту тему и говорит Петрушин.

Ну, а Протасов?

Ужасно взволнован. Весь трясется как-то. Ну, это понятно по его жизни. Но как-то особенно раздражен: перебивал несколько раз и прокурора и адвоката. В како[м-то] особенном возбуждении.

Какой же результат полагаете?

Трудно сказать. Состав присяжных смешанный. Во всяком случае предумышленности не призна̀ют, но все-таки...

Выходит господин, князь Абрезков двигается к двери.

Вы хотите пройти?

Да, хотел бы.

Вы князь Абрезков?

Я.

Пропустите. Тут сейчас налево стул свободный. (Пропускает князя Абрезкова.)

Дверь отворяется и виден говорящий адвокат.

Аристократы! Я аристократ духа. А это выше.

Ну, уж извините. (Проходит.)

А, здравствуй, Иван Петрович. Что дело?

Да еще речи адвокатов. Да вот не пускают.

А вы не шумите тут. Тут не кабак.

Опять аплодисменты, отворяются двери, выходят адвокаты, зрители: мужчины и дамы.

Прекрасно. Прямо до слез довел.

Лучше всякого романа. Только непонятно, как она могла так любить его. Ужасная фигура.

Тише. Вот он. Посмотрите, как он взволнован.

Дама и офицер проходят.

Принес?

Вот он. (Подает что-то.)

Глупо, пошло. Скучно. Скучно. Бессмысленно. (Хочет уходить.)

Ну, батюшка, дела наши хороши, только вы в последней речи не напортите мне.

Да я не буду говорить. Что им говорить? Я не буду.

Нет, сказать надо. Да вы не тревожьтесь. Теперь уж всё дело в шляпе. Вы только скажите то, что вы мне говорили, что если вас судят, так только за то, что вы не совершили самоубийства, то есть того, что считается преступлением по закону и гражданскому и церковному.

Я ничего не скажу.

Отчего?

Не хочу и не скажу. Вы только мне скажите: в худшем случае что может быть?

Я уже говорил вам: в худшем случае ссылка в Сибирь.

То есть кого ссылка?

И вас и вашей жены.

А в лучшем?

Церковное покаяние и, разумеется, расторжение второго брака.

То есть они опять меня свяжут с ней, то есть ее со мной?

Да, уж это как должно быть. Да вы не волнуйтесь. И, пожалуйста, скажите, как я вам говорю. И только. Главное, ничего лишнего. Ну, впрочем... (Замечая, что их окружили и слушают.) Я устал, пойду посижу, и вы отдохните, пока присяжные совещаются. Главное, не робеть.

И другого не может быть решения?

Никакого другого.

Проходите, проходите, нечего в коридоре стоять.

Сейчас. (Вынимает пистолет и стреляет себе в сердце. Падает. Все бросаются к нему.) Ничего, кажется, хорошо. Лизу...

Что ты сделал, Федя? Зачем?

Прости меня, что не мог... иначе распутать тебя... Не для тебя... мне этак лучше. Ведь я уж давно... готов...

Ты будешь жив.

Я без доктора знаю... Виктòр, прощай. А, Маша, опоздала... (Плачет.) Как хорошо... Как хорошо... (Кончается.)