Птица малая

17

Неаполь: июнь, 2060

Увидев Сандоса, входившего в кабинет отца Генерала в первый день расследования по делу ракхатской миссии, Йоханнес Фолькер моргнул и возблагодарил Господа, что все это происходит в уединенном месте, вдали от Рима и подальше от надоедливых СМИ, паразитирующих на подвигах и пороках. Скольких несчастных развратил этот дурной человек, прежде чем они умерли? — с горечью вопрошал Фолькер. Убил ли он их, как убил ребенка?

Кандотти и Бер вошли вместе с Сандосом — Бер открыл дверь, Кандотти выдвинул для него стул. Сторонники, несомненно, уже околдованные им. Даже Джулиани, похоже, к нему снисходителен, нянчится с Сандосом, который нанес неисчислимый ущерб репутации и финансам Общества Иисуса, — Фолькер поднял глаза и увидел, что Джулиани смотрит на него.

— Добрый день, господа, — любезно произнес Винченцо Джулиани, взглядом требуя от Фолькера сдержанности. — Эмилио, я рад отметить, что ты выглядишь намного лучше.

— Спасибо, сэр, — пробормотал Сандос.

Одетый в черное, стройный и элегантный, с отросшими темными волосами, припорошенными сединой, Эмилио не казался таким болезненным, как два месяца назад. На ногах он держался уверенней, на лице появился румянец. Но вот в каком состоянии его психика, Джулиани не имел понятия. Сандос почти не говорил с тех пор, как прибыл Фелипе Рейес, — если не считать вежливых фраз и весьма поверхностных бесед за обеденным столом; даже Джону Кандотти не удавалось его разговорить. Жаль, подумал Джулиани. Было бы полезно знать, что творится в его голове.

Отец Генерал занял свое место во главе роскошного стола, сработанного в XVIII веке, который они обычно использовали для слушаний. Высокие окна кабинета были распахнуты, тонкие шторы красиво колыхались на июньском ветру. После сырой, пасмурной весны лето обещает быть более прохладным и дождливым, чем обычно, но вполне приятным, думал Джулиани, следя, как другие рассаживаются по своим местам. Фелипе Рейес покинул стул в углу кабинета и, перед тем как снова сесть, медлил, словно бы взвешивая, какую позицию занять по отношению к Сандосу. Фолькер встал и выдвинул стул рядом с собой, помещая Рейеса как раз напротив Кандотти, опустившегося рядом с Эмилио. Эдвард Бер уселся возле окна, откуда он мог наблюдать за всеми, оставаясь незамеченным, и где его мог видеть Эмилио.

— Господа, — начал Джулиани, — я бы хотел сразу уточнить, что это не суд и не допрос. Наша цель: установить ясную картину событий, имевших место во время миссии на Ракхат. Отец Сандос владеет уникальным ракурсом и степенью проникновения в эти события — что, мы надеемся, восполнит нашу нехватку знаний. Со своей стороны, мы располагаем информацией, которая, как я полагаю, может оказаться новой для отца Сандоса. — Никогда не умевший говорить сидя, Джулиани поднялся и начал разгуливать по кабинету. — Некоторые из нас еще помнят, что приблизительно через год после того, как «Стелла Марис» покинула Солнечную систему, мистер Ян Секизава из корпорации Обаяши обнародовал свои подозрения, будто Общество отправило корабль на Ракхат. Как и следовало ожидать, Эмилио, поднялся большой шум. Сначала Секизава обратился к своим людям, и те направили в Организацию Объединенных Наций детально разработанную программу, которая позволила бы другому кораблю следовать за «Стеллой Марис», используя почти такую же технологию. Поставленная перед фактом ООН уполномочила Консорциум по контактам установить с Певцами прямой контакт. Чтобы представлять все человечество, к экипажу Консорциума по контактам была добавлена дипломатическая группа. — Джулиани прервал свое неспешное кружение по комнате и посмотрел на Сандоса: — Возможно, Эмилио, ты помнишь By Ксинг-Рена и Тревора Исли.

— Да.

Если Джулиани ожидал какой-нибудь реакции, то был разочарован.

— Корабль Консорциума по контактам, «Магеллан», стартовал к Ракхату примерно через три года после «Стеллы Марис». И, боюсь, с этого момента ситуация становится весьма запутанной. В то время как для людей путешествие между Землей и Ракхатом занимает семнадцать лет земного времени, радиосигналам нужно лишь четыре целых и три десятых года, — поэтому возникает неразбериха и трудно установить последовательность событий. Должен напомнить тебе, Эмилио, что мы потеряли всякую связь с вашей группой приблизительно через три года после вашего приземления на Ракхат.

Снова ничего. Никакой реакции.

— Когда «Магеллан» достиг окрестностей планеты, его экипаж не знал, что все вы уже считаетесь погибшими. Они пытались связаться с вами по радио. Не получив никакого ответа, они пришвартовались к «Стелле Марис» и обнаружили там записи, которые дали им все основания полагать, что ваш контакт с представителями здешнего разумного вида был успешен…

Сандос продолжал отрешенно смотреть в окно. Раздосадованный Джулиани поймал себя на том, что реагирует так, будто Эмилио — замечтавшийся аспирант.

— Простите, отец Сандос, если это неспособно привлечь ваше внимание…

Сандос поднял брови и, повернув голову, посмотрел на отца Генерала.

— Я слушаю, сэр, — сказал он.

Его голос был ровным и твердым, без ноты дерзости. Но глаза снова вернулись к холмам, высившимся позади двора.

— Хорошо. Потому что это важно. Насколько мы понимаем, отряд «Магеллана» приземлился в соответствии с последними координатами, сообщенными вашей группой перед тем, как передачи прекратились. Они определили твое местонахождение примерно через двенадцать недель, и им потребовалось немало усилий, чтобы вытащить тебя из затруднительной ситуации и подлечить твои раны.

Снова — никакой реакции.

— Насколько мы понимаем, затем тебя доставили на «Стеллу Марис», которая была запрограммирована вернуться к солнечной орбите, и отправили домой одного. — Джулиани сделал паузу, и его тон изменился: — Уверен, что перелет был очень трудным.

Впервые Эмилио Сандос выдал комментарий.

— Да, — сказал он словно бы себе, все еще глядя в окно. — Невообразимо.

Слова повисли в воздухе — далекие и тихие, как пение птиц.

— Несомненно, — наконец произнес отец Генерал, на минуту сбитый с мысли. — В любом случае радиопередачи группы «Магеллана» продолжались еще три с половиной месяца. Затем все контакты с ней были утрачены. Мы не имеем понятия, что с ними случилось, и не понимаем, почему передачи наших посланников прекратились через три года. Но мы надеемся, Эмилио, что ты сможешь объяснить некоторые из этих загадок.

Отец Генерал кивнул Фолькеру, и тот поставил перед Сандосом ноутбук. Похоже, подумал Фолькер, зрелище будет весьма занимательным.

— Но, боюсь, первым пунктом повестки станет рассмотрение крайне неприятных заявлений, сделанных By и Исли.

Эмилио вскинул глаза, и Джулиани пришлось сделать паузу, чтобы это обдумать. Недоумение Сандоса выглядело искренним.

— Естественно, мы дождались, пока ты окрепнешь достаточно, чтобы выступить в свою защиту. Ракхат далеко за пределами любой гражданской юрисдикции. Никаких уголовных дел против тебя не возбуждено, но обвинения озадачивают и даже при отсутствии суда или судебного следствия вызвали серьезный резонанс.

Перегнувшись через стол, Фолькер включил дисплей. Джулиани снова заговорил:

— Эти заявления были посланы по радио, поэтому они прибыли и стали общеизвестными более двенадцати лет назад. Пожалуйста, прочитай их тщательно и без спешки. Мы надеемся, что ты их опровергнешь.

Эмилио потребовалось минут десять, чтобы продраться сквозь текст документа. Ближе к концу ему стало трудно воспринимать смысл и приходилось перечитывать отрывки, чтобы быть уверенным, что он все понял правильно, — а это расстраивало.

Версия Консорциума по контактам не застала его врасплох. «Мы знаем о ребенке, — сказал Джон. — И мы знаем про бордель». Но это было так абсурдно, так несправедливо, что Эмилио никак не мог ухватить значение всех этих слов. Наверное, рассудок пытается таким способом защитить себя, предположил он. До сего дня Эмилио не знал того, что остальные в этой комнате, а заодно и весь мир, услышали более двенадцати лет назад, и не мог даже представить себе, насколько убийственно все это звучит.

И все же кое-что прояснялось, и за это Эмилио был признателен. А то он уже стал гадать, болит ли его голова из-за мозговой опухоли или потому, что столь многое для него выглядит бессмысленным. По крайней мере это объясняет враждебность и отвращение: то, как Исли и By смотрели на него, что они должны были думать… Но другие части доклада показались ему одновременно озадачивающими и оскорбительными. Эмилио снова попытался найти во всем этом смысл, спрашивая себя, сказал ли он что-то не то или его неверно поняли. Где-то тут имеется ключ, думал он, надеясь вспомнить это позднее, когда ситуация немного разрядится. Затем его виски опять сдавило болью, и мысли стали разбегаться.

За прошедшие месяцы Эмилио часто обнаруживал, что мечется между истеричными воплями и черным юмором. Крики, как он выяснил при обратном перелете, лишь усиливают головную боль.

— Могло быть хуже, — сказал Эмилио наконец. — Мог пойти дождь.

С другой стороны, черный юмор раздражал остальных. Джулиани и Рейес не улыбнулись. Фолькер вознегодовал. Джон понял шутку, но даже он счел ее неуместной. Замутненным взглядом Эмилио поискал Эдварда Бера, но увидел, что его уже нет возле окна.

— Пора бы кому-нибудь объяснить вам, Сандос, что это не только ваше личное бесчестье, — выкрикнул Фолькер, и его голос молотом застучал в ушах Эмилио. — Когда эти обвинения стали общеизвестны, репутация Общества была почти уничтожена. Сейчас мы располагаем лишь четырнадцатью приютами послушников по всему миру. И новых людей едва хватает, чтобы заполнить даже их…

— Бросьте, Фолькер! Не надо искать козла отпущения! — заорал в ответ Джон. — Вы не можете винить Эмилио в каждой беде, с которой мы столкнулись за эти годы…

Затем к гомону добавился голос Фелипе, и Эмилио почувствовал, что голова у него сейчас расколется, что кости его черепа рассыплются на куски. Он попытался как-то сбежать от криков, уйти от всего этого внутрь себя, но не нашел там места, где можно укрыться. Неделями, сосредоточившись на одном, Эмилио готовился, кирпич за кирпичом возводя стены, решая, на какие вопросы отвечать, а какие обходить и каким образом. Он был уверен, что сможет выдержать слушания, что теперь он достаточно отстранился от всего; но тщательно выстроенные укрепления рушились, и Эмилио ощущал себя таким же ободранным, кровоточащим и беспомощным, как если бы все это случилось вновь.

— Довольно, — прорвались сквозь спор слова Джулиани, и в комнате сразу наступило молчание.

Когда он снова заговорил, его голос был очень мягким:

— Эмилио, в этих обвинениях есть хоть доля правды?

Брат Эдвард был уже на пути к Сандосу, заметив вокруг его глаз бледную синеву, оповещавшую о мигрени, и надеясь вывести его из комнаты раньше, чем начнется рвота. Но он остановился и подождал, пока Эмилио ответит.

— Я полагаю, там все правда, — сказал Эмилио, хотя из-за гула в голове едва слышал собственный голос. И тогда все опять стали кричать, поэтому, возможно, никто не слышал, как он произнес: — Но все неправильно.

Он почувствовал, как Эдвард Бер берет его под руки, помогая встать. В комнате продолжали говорить, возле уха Эмилио слышал голос Эдварда, но ничего не понимал. Ему показалось, что это Джон Кандотти вывел его из кабинета, почти неся на руках, и он пытался протестовать, заверяя, что его ноги в порядке. Прежде чем Эмилио утратил контроль, им удалось доставить его в коридор с каменным полом; он был доволен, что не испортил ковры. Когда это закончилось, Эмилио ощутил укол инъекции, а затем краткое пугающее чувство падения, хотя его несли вверх по ступеням.

Там все правда, подумал он, когда лекарство подействовало. Но все неправильно.

Катер с «Магеллана» опустился возле деревни Кашан, где иезуитская группа прожила больше двух ракхатских лет. Люди были встречены не священниками, но устрашающей толпой особей, которые, как они позже узнали, назывались руна. Эти руна были очень крупными, очень возбужденными, и By опасался, что их убьют на месте. Отряд «Магеллана» уже собирался отступить и вернуться на катер, когда сравнительно небольшая особь, являвшаяся, как показалось людям, совсем юной, пробралась сквозь толпу и направилась прямо к Тревору Исли, к которому она обратилась, как ни поразительно, на английском.

Она представилась как Аскама и спросила Тревора, не пришел ли он «за Мило»? Похоже, Аскама была уверена, что Исли является родственником отца Эмилио Сандоса — или Мило, как она его именовала, — членом семьи, который прибыл, чтобы увезти священника. Когда у нее спросили про других, похожих на Сандоса, Аскама сказала, что другие иноземцы ушли, но повторяла им снова и снова, что «Мило не мертвый», что он сейчас в городе Гайджур. В конце концов члены отряда «Магеллана» поняли, что Аскама предлагает отвести их туда. Решили, что это разумно. Они надеялись, что, когда достигнут Гайджура, Сандос сможет объяснить ситуацию.

К городу они направились на речной барже. Пока плыли, с берегов кричали жители деревень руна, а один раз в них даже бросили камни. Догадавшись, что целью этой атаки был Тревор Исли, одетый в черное, они поняли, что миссионеры каким-то образом отравили здешнюю атмосферу, — именно этого команда «Магеллана» ожидала и боялась.

Население города не проявляло открытой враждебности, но, пока люди шли по улицам, за ними молча следили. Аскама привела их к Супаари Ва Гайджуру, который, как они решили, был кем-то вроде ученого. Они узнали, что Супаари долго занимался с Сандосом, а его английский оказался на удивление неплохим, хотя с более сильным акцентом, чем у Аскамы. Он был также представителем правящих джана'ата, богатым и обходительным хозяином, хотя Аскаму выпроводил довольно грубо. Ей не позволили с ними остаться, но разрешили поселиться где-то в резиденции, и люди потом часто встречали ее. Подтвердив слова Аскамы, что Эмилио Сандос был некогда принят в его семью, Супаари сообщил группе «Магеллана», что Сандос больше не проживает с ним. Почему? — спросили они. Где он сейчас? На это Супаари прямо не ответил. Иноземца Сандоса устроили жить в иное место, которое «больше соответствует его натуре», сказал он и сменил тему.

В течение следующих нескольких недель Супаари радушно принимал группу «Магеллана», демонстрируя знание земного лингва франка и стараясь как можно лучше отвечать на вопросы гостей. По их просьбе он представил их другим джана'ата, имевшим влияние в местном обществе. Все они казались равнодушными и рассеянными, не заинтересованными в торговле или культурном обмене с землянами. Вскоре стало ясно, что назревает нечто скверное. Даже Супаари, обычно учтивый, как-то днем сильно разгорячился, рассказывая, что на речном пути возле города руна атаковали и убили нескольких джана'ата. Прежде ничего похожего не случалось. Супаари заверил людей, что раньше отношения между руна и джана'ата всегда были хорошими. Супаари полагал, что ответственность за это несут иноземцы — как все тут называли иезуитов. Равновесие было утрачено. Традиции нарушились.

Члены группы неоднократно заговаривали о Сандосе, надеясь получить от него более полное разъяснение ситуации, но Супаари не спешил предъявлять иезуита. В итоге не Супаари Ва Гайджур, а юная Аскама обнаружила Сандоса и отвела к нему By и Исли.

Отец Эмилио Сандос был найден в состоянии шокирующей деградации, а находился в месте, которое, несомненно, было борделем, где его использовали как проститутку. И первое, что он сделал, когда его разыскали, это убил Аскаму — ребенка, безусловно преданного ему. Когда священника стали расспрашивать, он впал в истерику, а затем отказался отвечать. Озабоченные более важными делами, джана'ата не напирали с обвинениями и отпустили Сандоса на попечение Консорциума. By и Исли были не в той ситуации, чтобы проводить расследование, поэтому они решили отправить Сандоса на Землю и предоставить разбираться с ним тамошним властям. Вместе с грузом замечательных подарков, преподнесенных Супаари Ва Гайджура, священника доставили на «Стеллу Марис», а отряд «Магеллана» вплотную занялся восстановлением отношений с Ва Ракхати.

В последовавшие затем недели поступали сообщения о новых нападениях руна на безоружных джана'ата вблизи города. Чтобы не попасть в котел неумолимо назревавшей гражданской войны, By и Исли, поблагодарив Супаари за гостеприимство и помощь, приготовились вернуться со своей группой на «Магеллан», где они могли бы переждать беспорядки или попытать счастья в каком-нибудь другом районе планеты. В последнем сообщении By докладывал о намерении своей команды отправиться к посадочному катеру с эскортом, предоставленным Супаари Ва Гайджура. Больше отряд «Магеллана» на связь не выходил. И поэтому единственным человеком, вернувшимся с Ракхата живым, оказался священник, проститутка и убийца Эмилио Сандос, который очень хотел умереть.

Теперь дыхание выровнялось, и Эдвард Бер понял, что лекарство наконец подействовало. Оно было гораздо эффективней, если его принимать при первых подступах головной боли. Эдвард старался не пропускать эти приступы, но многие из них Эмилио скрывал. В этот раз боль накатила с пугающей внезапностью — и неудивительно: сидеть и читать обвинения в свой адрес вот так, под пристальным надзором, когда любое, даже самое крохотное проявление твоих чувств анализируют, пытаясь найти хоть какую-нибудь подсказку.

Эдвард Бер видел такое и раньше: телесные муки облегчают душевные. Иногда это головная боль, как у Эмилио. Иногда адски болит спина или невыносимо ноет в животе. Иногда саморазрушение с помощью алкоголя — тоже попытка притупить чувствительность и приглушить страдание. Столько людей хоронит боль души в своих полумертвых телах, думал Эдвард. Даже священники, которые должны понимать и принимать страдание.

Брат Эдвард провел много часов, наблюдая, как Эмилио спит, и молясь за него. Конечно, он слышал рассказы о Сандосе, прежде чем был назначен заботиться о нем. И, ухаживая за его телом, Эдвард знал о повреждениях, нанесенных не только рукам Эмилио и безмолвно рассказывающих омерзительную повесть. Впервые эти сведения обнародовали, когда Эдвард еще был женат, до того как он мог хотя бы помыслить о нынешней жизни или представить, что встретится с одним из главных действующих лиц, но, естественно, его это заинтересовало. В конце концов это была новость века. Эдвард вспоминал дразнящие намеки, драматичные разоблачения, скандальные отзывы, заслонившие научную и философскую важность миссии на Ракхат. Затем, уже во второй раз, передачи таинственным образом прекратились, и началось долгое ожидание, пока вернется Сандос, принеся с собой единственную надежду на какое-то объяснение.

Само выживание Эмилио было невероятным, чтобы не сказать чудесным. Оставаясь один в течение стольких месяцев, находясь на примитивном судне, управляемом лишь немногим менее примитивными компьютерами, он был обнаружен в секторе астероидного пояса, принадлежащем корпорации Обаяши, когда корабль поддержки отследил автоматический сигнал бедствия. К тому моменту Эмилио был настолько истощен, что поджившие шрамы на его руках вновь открылись. Он бы истек кровью, если бы люди Обаяши не подобрали его вовремя.

Брат Эдвард осознал, что он, возможно, единственный искренне рад тому, что Эмилио нашли живым. Даже Джон Кандотти не был уверен, что это к лучшему, и допускал, что смерть могла оказаться к бедняге добрее жизни, а Бог — милосерднее людей.

Эдвард не знал, что думать об убийстве Аскамы или волне насилия, якобы инициированной иезуитскими миссионерами. Но если Эмилио Сандос — изувеченный, всеми покинутый, совершенно одинокий — обратился к проституции, кто мог его осуждать? Во всяком случае не Эдвард Бер, который имел представление о силе духа этого человека и мог оценить, сколь сложно было довести Сандоса до состояния, в котором его нашли на Ракхате. Йоханнес Фолькер, напротив, был убежден, что Сандос попросту опасный негодяй, при отсутствии внешнего контроля пустившийся во все тяжкие. Мы есть то, чего боимся в других, подумал Эдвард и попытался вообразить, как Фолькер проводит свободное время.

В дверь тихо постучали. Эдвард бесшумно поднялся и вышел в коридор, притворив за собой дверь.

— Спит? — спросил отец Генерал.

— Да. И будет спать еще несколько часов, — тихо сказал брат Эдвард. — Стоит начаться рвоте, как мне приходится впрыскивать програин, а это его отключает.

— Отдых ему не повредит.

Винченцо Джулиани потер лицо обеими ладонями и прерывисто вздохнул. Посмотрев на брата Эдварда, покачал головой:

— Он признал, что все это правда. Но готов поклясться: он был ошеломлен.

— Сэр, могу я говорить откровенно?

— Конечно. Прошу.

— Я ничего не могу сказать об убийстве. Я видел Сандоса в гневе, хотя он всегда обращал его на себя. Сказать по чести, он может быть очень жестоким. Но, святой отец, вы только прочтите медицинские отчеты. Я видел…

Брат Эдвард умолк. Он не говорил об этом никому, даже Эмилио, неизменно молчаливому в первые дни, когда он был слишком слаб, чтобы подниматься с постели. Возможно, отчеты были слишком специальными. Возможно, отец Генерал не понимал, как разрушительна содомия и в каком отчаянии должен находиться Сандос…

— Это было зверство, — сказал брат Эдвард прямо. И смотрел на отца Генерала, пока Джулиани не моргнул. — Эмилио не тешит себя болью. Если он и был шлюхой, это не доставляло ему удовольствия.

— Я не считаю, что работа всегда в радость, Эд, но понял вашу мысль. Эмилио Сандос — не развращенный распутник.

Джулиани подошел к двери и помедлил, прежде чем вступить в комнату. Большинство людей просты по своей сути. Они ищут безопасности или власти, хотят чувствовать себя полезными, или уверенными, или компетентными. Ищут причину, чтобы драться; проблему, чтобы решить; место, чтобы устроиться. Стоит постичь, чего ищет человек, как начинаешь его понимать.

— И кто же он, во имя Иисуса?

Это был вопрос, над которым Джулиани так или иначе размышлял на протяжении шестидесяти лет. Он не ждал ответа, но получил его.

— Душа, — сказал Эдвард Бер, — которая ищет Бога.

Винченцо Джулиани посмотрел на толстого маленького человечка, стоящего в коридоре, затем на Сандоса, спавшего под воздействием лекарств, которые усмиряли страдания его тела, и спросил себя: «А что если так и было — все время?»

Когда Эмилио очнулся, была глубокая ночь. Он осознал, что рядом горит настольная лампа, и произнес тихим, невнятным со сна голосом:

— Я в порядке, Эд. Тебе не нужно тут сидеть. Иди спать.

Не услышав ответа, он развернулся, приподнявшись на локте, и увидел не Эдварда Бера, а Винченцо Джулиани.

Прежде чем Сандос смог вымолвить слова, которые рождались в его сознании, Джулиани заговорил.

— Эмилио, мне очень жаль, — сказал он, спокойной убежденностью своего голоса скрывая обдуманный риск, на который шел. — Ты был заочно приговорен людьми, которые не имели права судить. Я не могу придумать, как мне извиниться. Я не жду, что ты простишь меня. Или кого-то из нас. Мне очень жаль.

Он наблюдал, как Сандос впитывает слова, будто иссохшая почва — капли дождя. Что ж, подумал Джулиани, значит, вот как ему это видится.

— Если ты сможешь выдержать, я хотел бы начать заново. Знаю, это будет нелегко, — но полагаю, ты нуждаешься в том, чтобы рассказать свою историю, и уверен, что нам необходимо ее выслушать.

Лицо Эмилио придвинулось к нему, гордость боролась в нем с изнеможением, которого не излечить сном.

— Убирайтесь, — наконец сказал Сандос. — И закройте дверь.

Отец Генерал вышел и уже хотел идти в свою комнату, когда услышал нечто, заставившее его остановиться. Последний ход был авантюрой, рассчитанной на предполагаемые эмоции и уязвимость Сандоса. И сейчас Винченцо Джулиани замер в коридоре. Прислонив голову к деревянной двери, вцепившись руками в раму, он слушал, пока плач не прекратился, и познал истинное отчаяние.