Путешественники

ТИХАЯ ПОЛЯНА

В темном, дремучем лесу, в глухих его дебрях, среди непроходимой чащи, раскинулась небольшая Тихая поляна. Росли вокруг нее кудрявые кусты орешника, наряжавшиеся осенью в золотые горошки, пышно росла рябина, подставляя солнцу алые гроздья ягод, а под орешником, вокруг трухлявых пеньков расположились компанией боровики и сыроежки.

Поляна стлалась среди такой глухомани, что на нее, пожалуй, и не ступала никогда нога человека. Лишь изредка выбежит из зарослей зайчишка, схватит зеленый листочек, промчится испуганная серна, проберется по веткам белочка полакомиться прошлогодними орешками. Редко-редко забредет сюда косматый медведь — покататься по шелковистой травке…

Прекрасно было на поляне. Сверху ласково грело солнце. Весело щебетали на кустах птички. Снизу подымались теплые испарения и мглистая лесная сырость. В траве на разные голоса стрекотали всевозможные сверчки и кузнечики. Не успеет красный день росою ясные глаза умыть, начинается в лесу радостная музыка — и звенят-разливаются до поздней ночи веселые щебеты и песенки. А если, случается, насупится день черной тучею и прогрохочет она грозно громом по лесу, все моментально попрячется и умолкнет. И шумит тогда, льется теплый дождь на поляну. Льется и прилежно расчесывает пышные кудри орешника и рябины, весело моет чумазые головки боровиков и сыроежек. Весело…

Все вокруг чудесно, все радуется солнцу и жизни. Одна беда — заедают грибной род червяки злющие. Глядишь, не успеет еще грибок выпутаться как следует из травки, не успеет сыроежка солнцем налюбоваться, как уже вгрызается в беленькие их тельца мерзкий червяк, — и сверлит, точит, ест живьем. Что с того, что так приветливо светит солнце, щебечут птички на орешнике, стрекочут кузнечики в траве? Что с того, что так хорошо и уютно на Тихой поляне?.. Боровикам и сыроежкам от этого только горше. Ну, можно-ли радоваться жизни, если знаешь, что в твоем теле сидит отвратительный червяк, на съедение которому ты обречен с малолетства? Ведь через неделю-две, братец-боровик, пышный твой стан сморщится и превратится в слизь, за неделю-две, сыроежка-сестричка, личико твое белое почернеет и завянет на солнце… Мало радости от такой горькой доли!..

Ослепительно сиял летний день на поляне. Пригревало солнышко, распевали птички, весело копошились в траве букашки. Все жило и наслаждалось, одни только грибы молча думали горькую свою думу, невольно прислушиваясь в безнадежном отчаянии, как падают новые трупы под кустами, как шуршат червяки в их телах…

Тягостное молчание прервал гриб Шапочник. Взобравшись на березовый пень под рябиною, он досадливо сплюнул под кусты, где догнивали изъеденные червяками его собратья:

— Эх, и жизнь наша, пропади она пропадом! — сказал он громко. — День-деньской только и думаешь, что съедят тебя не сегодня-завтра червяки, только и чувствуешь один трупный запах на всем белом свете!

Боровики и сыроежки молча лежали в нагретой траве, безразличные ко всему, отчаявшиеся.

— Ну, что ж, — отозвался кто-то спустя некоторое время. — Жизнь — как жизнь — такова, видно, судьба наша…

— Судьба! — перебил говорившего Шапочник. — Судьба!.. Да как же не есть нас живьем червякам окаянным, когда мы дальше своей Тихой и носа не высовываем? А может быть, есть в лесу что-нибудь и получше, чем эта поляна с червяками и трупным смрадом?.. А может, есть где-то на свете и на червяков управа?.. Откуда нам знать, сиднем сидячи всю жизнь?

— Как же, как же, есть для нашего брата и получше судьба! — насмешливо вставил кто-то из слушавших. — Почему нет? По лесу, говорят, ходят люди с лукошками, схватят тебя, пискнуть не успеешь, за шейку — да и засушат потом на веревочке… Вот тебе и получше!

— Ну, и что? — возразила на это молоденькая сыроежка Рябенькая. — По-моему лучше в лукошко попасть и засохнуть на веревке, чем сгнить заживо на Тихой…

— Так иди скорей, ищи для себя лукошка и веревки! — злобно захохотали старые сыроежки. — Иди, нам больше места останется!

— А еще, говорят, в борщ люди бросают нас… В кипящий борщ, черт бы его хлебал!

— О… слышишь, разумница Ряба, слышишь? — зашепелявили лукаво сыроежки.

— Э, у страха глаза велики!.. — начала было Рябенькая, но на нее закричали со всех сторон:

— Молчи, глупая! Не смей и рта открыть! Нет нигде места лучшего, чем наша Поляна. Здесь и тихо, и безопасно, здесь знаешь, что проживешь свой век Спокойно… Никто тебя не сушит, никто в горячий борщ не бросает… А что жизнь наша коротка и смерть стоит за плечами, что ж, такая уж судьба наша. С ней не пойдешь на кулаках драться. Ели черви наших дедов-прадедов, и нас есть будут. Ничего с этим не поделаешь.

Долго еще шумели и спорили грибы, потревоженные бунтарскими речами Шапочника и Рябенькой. Все умолкли лишь после того, как трухлявый Масляк заключил резонно:

— Правильно говорите, братья! Что правильно, то правильно… Прожили свою жизнь наши отцы и деды на Тихой, и мы проживем… Суждено грибам от роду, чтоб их черви точили — так тому и быть. Искать по свету лучшей доли — тщетно. Здесь нам все-таки хорошо, спокойно, уютно, хотя смерть день ото дня все жаднее. А если кому не нравится, если кто хочет простора и лучшей жизни — скатертью дорога, идите на все четыре стороны и не морочьте нам головы!.. Вольному воля — пусть попробует горячего борща, как говорится, за чем пойдешь, то и найдешь…

Тихо стало на поляне. Разомлев на солнце, грибы опять впали в отупелую дремоту. Легкий ветерок разносил по поляне тошнотворный трупный смрад, от которого тревожно бились молодые сердца.

— Эх, народ!.. — тяжело вздохнул Шапочник. Никто ничего не хочет, никто даже в мыслях не отдалится от Тихой… Говори им, что сидячего и черви съедят, а они: «Тут безопасно и тихо!» Доказывай им, что лучше умереть на ходу, чем сгнить сидя, а они: «Не ходили наши деды и отцы никуда отсюда…» Тьфу на вас, мертвецы живые! А я вот не хочу гнить здесь с вами, один уйду в белый свет. Пойду, пускай и в лукошко попаду, пускай в борще горячем утоплюсь… Будьте здоровы и не поминайте лихом!

Нахлобучил на лоб отважный боровик свою широкополую шляпу, взял на плечи дорожную сумку, ореховый посошок в руку и зашагал молча вперед, прочь от поляны. Только добрался он до кустов; как слышит, догоняет его сыроежка Рябенькая.

— Подождите, — просит, — дяденька Шапочник, и я пойду с вами. Не прогоните меня, возьмете с собою?

Шапочник остановился в нерешительности и пожал плечами.

— Ты ж еще такая молоденькая, тоненькая, голубушка… Боюсь, что по пути могут встретиться трудности, а ты…

— Ничего, дяденька, — бодро перебила Рябенькая, — я еще здорова… Может, еще во мне не расплодились червяки, а если останусь, — наверняка расплодятся и съедят… Лучше погибнуть в дороге, чем дожидаться здесь гнилой смерти.

— Ну тогда идем… — улыбнулся Шапочник. — Вдвоем-то оно и веселее. Давай же руку, милая!

— И мы пойдем, и мы! — закричали несколько молодых боровиков. Возьмите и нас…

Но Шапочник махнул на них рукой. Подождите, мол, потом пойдете.

Взявшись за руки, отчего Рябенькая залилась румянцем, они нырнули в чащу. Вслед им засвистали и захохотали гнилыми ртами старики, догнивающие на Тихой поляне.