Путешествие к живым

Подозреваемые Сингапура

Сингапур, 2 декабря. Наше судно направляется в открытое море. Серые волны. Вдали — черные острова, несколько пароходов на якоре. Все неподвижно в это душное облачное утро. За портом протянулись в ряд высокие фасады зданий. Английские банки Сингапура продолжают смотреть на море, хотя после войны моря Азии с каждым днем становятся для них все более недоступными. Порт сократил перевозки.

Тем не менее в учреждениях по-прежнему гудят вентиляторы и работают английские служащие без пиджаков и в белых брюках. В окрестностях города перед дачными домиками малайские садовники ценой огромных усилии продолжают поддерживать порядок на английских лужайках, которым угрожают буйные поросли кустарника. В городе китайские лавочники, как и прежде, выставляют товары, завезенные из всех стран мира, а бородатые индийцы разворачивают перед глазами прохожих бумажные ткани Калькутты и шелка Бенареса.

Я увидел здесь то, что и ожидал увидеть: искусственный город, живописный и исполненный своеобразного достоинства, город, поставляющий великолепные сюжеты для космополитических романов, — город, который сегодня заслоняет от меня страну. Вчерашний вечер мы провели, как все путешественники: побывали в одном из китайских дансингов. Они здесь попадаются на каждом шагу.

Разумеется, я остановился в Сингапуре не для того, чтобы освежить впечатления, навеянные прочитанными книгами, и еще менее — из желания познакомиться с Малайей. Я знал, что здесь мне ее не увидеть. Я остановился в Сингапуре для изучения проблемы карантина. Иногда международные организации, как, впрочем, и я сам, вкладывают в это слово более широкий смысл, чем принято. В двух словах, карантин означает международную санитарную регламентацию. Обеспечение этой регламентации — сложный вопрос, вокруг которого беспрестанно возникают споры. Нередко при решении проблемы карантина ущемляется свобода личности во имя ее собственной безопасности и обязанностей по отношению к коллективу. При этом даже самые демократические страны запирают свои границы и усложняют законы, нередко отождествляя болезнь с преступлением.

Сингапур — один из четырех информационных карантинных пунктов, которыми располагает Всемирная организация здравоохранения. Три других пункта находятся в Женеве, Вашингтоне и Александрии. Кроме того, Сингапур — один из немногих портов мира, в котором имеется лазарет. Он расположен на островке, в глубине рейда. Катер с развевающимся желтым флажком карантина везет нас туда. Сначала нам предстоит провести санитарную инспекцию на судне, ставшем на якорь в открытом море. Цель инспекции — проверить «Отчет о состоянии здоровья» на судне, содержащий сведения об инфекционных заболеваниях среди пассажиров и экипажа, и ради предосторожности на пару дней отправить часть пассажиров в лазарет.

Когда мы пришвартовались к судну, по его борту уже выстроились большие баржи со скамьями. Судно прибыло из Гонконга. Пассажиры — китайцы, по виду довольно бедные, иммигрирующие в Малайю или возвращающиеся домой после кратковременного пребывания на родине. На палубе еще остались следы бивака. Пассажиров оттеснили в проходы, где они ждут своей очереди. Покорный народ. Правда, бедность всегда покорна. Вот они подходят к нам по одному. Врач-китаец проверяет справку о прививке, потом осматривает пассажира — справки нередко бывают фиктивными. Как будто никаких признаков болезни не замечено. Впрочем, этот ребенок болен ветрянкой. И внезапно у врача и санитаров возникает подозрение, которое пропадает не сразу: а что, если у ребенка оспа?

— Кого вы намерены отправить в лазарет?

— Да как обычно, всех пассажиров третьего класса, — отвечает врач.

Такая дискриминация меня возмущает. Разве доверять можно только справкам о прививке, предъявленным пассажирами первого и второго класса?

— Да. Бедняки зачастую еще не понимают значения прививки. Отправляясь за границу, они нередко добывают фиктивные справки у врачей, лишенных чувства профессиональной ответственности. А бывает и так, что человек, предпринимающий путешествие, платит другому, менее боязливому; тот называет себя именем заплатившего и, сделав прививку, передает справку «клиенту».

Мы сопровождаем пассажиров третьего класса до лазарета. Узкий и гористый остров, на котором он расположен, утопает в зелени. Большие деревья дают много тени. В этот час за оградой безлюдно, но не мертвенно, повсюду изобилует растительность, незнакомая европейцу. Здесь мне суждено открыть страну.

Совсем рядом, по другую сторону узкого пролива, еще остров — там хоронят умерших в карантине. На острове не видно ни строений, ни единой живой души, — одни зеленые заросли, деревья да могилы. Смерть здесь тоже подвергается карантину.

Каждому человеку, покинувшему баржу и ступившему на берег, сестры прививают оспу. Затем мужчин, женщин и детей — всех вместе, построив рядами, ведут в большие бараки. Вдоль стен бараков вытянулись деревянные нары, уже потемневшие от времени. Здесь люди будут спать. Моим глазам вновь представляются концентрационные лагеря военных лет, я снова ощущаю их запах. По другую сторону ограды видны прогуливающиеся вокруг лужайки мужчины — любители опиума: в карантине их отучают от курения. Они явились сюда добровольно, не то что эти несчастные, на лицах которых уже сейчас лежит тень усталости.

Я напускаюсь на китайского врача. Улыбаясь, он успокаивает меня. Да, все, что происходит на карантинном пункте, может показаться произволом, даже жестокостью. Он это признает. Принятые здесь меры нарушают дух международной санитарной регламентации. Лишение людей свободы на два дня — злоупотребление, достойное средневековья. Насильственные прививки, при наличии соответствующей справки, в конце концов, — посягательство на свободу личности. Чаще всего так поступают лишь с одной категорией представителей человеческого рода — с эмигрантами. Именно эту неимущую часть человечества случайности истории перебрасывают терпеливыми толпами из одной страны в другую. Подозреваемые. Они «подозрительны» — своей бедностью, своими старыми верованиями, заставляющими их держаться в стороне от мира, в котором человеку предоставлены права и свободы. Подозреваемые — мутный поток, до того как он вольется в реку, его следует отфильтровать. Страшная логика. Драма не в том, что на свете существуют лагеря, а в том, что существует логика, укоренившаяся лагерная логика, по-своему «доказывающая» необходимость лагерей.

Всемирную организацию здравоохранения, комиссии, которым поручено вырабатывать международный санитарный регламент, встревожил такой произвол. Но приходится принимать все требуемые меры, чтобы опасные эпидемические болезни — холера, чума, тиф, возвратный тиф, оспа и желтая лихорадка — не перебрасывались из одной страны в другую.

Международная организация здравоохранения выработала санитарные законы, установила прививки, обязательные для путешественников, выпустила книжку, своего рода санитарный паспорт, в котором врач должен отмечать проведение этих прививок. Но отдельные страны, поддавшись чувству страха перед бедствиями, из-за которых они не раз несли тяжелые утраты, начали перестраховываться. Они не ограничиваются уже установленными правилами. Поводов для этого у них более чем достаточно. Кто осмелится заявить, что они не основательны? Меня возмущает существование карантинного пункта в Сингапуре. Но врач-китаец, улыбаясь, напоминает: «Мы — в Азии». В Азии, полной жизни и кишащей микробами смерти. Там, где вечно тлеет, а иногда возгорается жарким пламенем огонь самых страшных проклятий, когда-либо обрушивавшихся на человечество. Из Сингапура наблюдают шествие болезней по азиатскому материку, по его архипелагам. Здесь принимают сообщения об эпидемиях; отсюда поступают сигналы тревоги.

Покидаем карантинный пункт. Мне стыдно чувствовать себя свободным. Возвращаемся в информационное бюро карантинов Всемирной организации здравоохранения — спокойный дом под деревьями. Внутри звонят телефоны, потрескивают телезаписывающие аппараты. Тревожные уведомления рассылаются в порты, аэродромы; другие порты, другие аэродромы обращаются в бюро за сведениями. Телеграммы зашифрованы особым кодом: «Kwado — Doaqi — Qwaih — Veacu».

Мне переводят: «Чума в Уттар-Прадеше» (я буду там на будущей неделе). Подробности пока неизвестны. Однако новость уже несется по волнам. На картах появляется флажок. «Холера в Читтагонге в Пакистане, больных — четверо, умерших — четверо». «Оспа в районе Моджокерто, в Индонезии. Больных — двадцать, умер — один». Болезни и смерть бродят по Азии, объявляются в какой-нибудь деревне, пересекают целые районы, пробираются через реки и горы и подступают к границам. Там укрепляют оборону. Иногда болезни удается преодолеть преграду, но все равно ей далеко не уйти. Врага преследуют по пятам и окружают.

Информация поступает сюда по телеграфу из всех уголков Азии, затем сводки передаются по радио всему миру. Пятнадцать радиостанций и две радиотелефонные станции повторяют их через равные промежутки времени. Еженедельно из сводок составляется бюллетень, его печатают и самолетом рассылают по всем санитарным службам мира. Сведения касаются шести карантинных болезней, а также полиомиелита и гриппа, если они грозят вырасти в международные бедствия.

Работа эпидемиологических служб информации предполагает участие всех стран без исключения. Однако нельзя сказать, чтобы она велась постоянно… Некоторые страны не решаются сообщать об эпидемиях, свирепствующих на их территориях, потому, что примитивность заболеваний может свидетельствовать об известной культурной отсталости. Другие опасаются бросить тень на то представление о своей стране, которое они пытаются создать. Во всех других случаях информационные эпидемиологические органы функционируют вполне надежно.

Знакомясь с недавними сводками, я воссоздаю роковое путешествие безвестного английского коммивояжера, умершего от оспы несколько недель тому назад в Калькутте. Он приехал в Азию продавать духи, в Бангкоке у него начался жар. Бедняга нашел в себе силы продолжать путь и добрался до Калькутты. Оказалось, что высокая температура вызвана оспой. Через два дня больной умер. Тогда по всей Азии началось расследование, длившееся два месяца. Надо было тщательно восстановить маршрут коммивояжера, чтобы определить то место, где он заразился. В расследовании приняли участие сотни людей. Этот одинокий человек прожил безвестную жизнь. После смерти он начал как бы новое существование, загадав загадку всему миру.

Ни в одном городе, в который он заезжал, уже в течение многих месяцев не было зарегистрировано ни одного случая оспы. Где же он ею заразился? Больше того, выезжая из Англии, коммивояжер сделал себе прививку. В Лондоне проверили партию вакцины — она оказалась вполне доброкачественной.

Потом я прочел историю американского туриста. Завершив путешествие по Азии, он прибыл в Неаполь. Здесь у него поднялась температура. Оспа. Больной выжил, но заразил несколько человек; некоторые из них умерли. Вскоре вся Италия забила тревогу; были мобилизованы санитары, сотням тысяч людей привили оспу. Повсюду, где проезжал американский турист, проводились опросы, расширенные санитарные мероприятия.

Эти истории — истории нашего времени. Человек больше не одинок. Хотим мы того или нет — за нами следят, наблюдают. Каждый член общества может стать своего рода носителем социальной вины, возможность этого современный мир усматривает в любом из нас.

Расследование из-за двух безвестных людей, страх, подозрение, даже гнев — точно так же реагировало бы человечество на преступление. Но заражение и есть преступление, и международные санитарные правила, собственно говоря, являются основами морального кодекса. Правда, кодекс этот еще не получил достаточно разностороннего развития. В Сингапуре по-прежнему имеется карантинный лазарет; Индия обязывает прибывающих из Южной Америки или из некоторых районов Африки делать прививку от желтой лихорадки, хотя в Индии никогда не было зарегистрировано ни одного случая этой болезни. У Сингапура есть веские основания не верить справкам эмигрантов о прививках. В Индии масса насекомых, способных стать переносчиками желтой лихорадки, и обезьян, могущих служить источником распространения этой болезни. Эпидемия желтой лихорадки в Индии была бы катастрофой… Страх — плохая основа для истинной морали.

В одних случаях — избыток страха, в других — его явно недостаточно. Совсем недавно целые страны избавились от малярии. В большинстве случаев комар — передатчик малярии — не исчез, но, перестав встречать зараженных людей, не может заражаться сам и распространять болезнь. Если хоть один больной малярией из-за границы попадет в страну — эпидемия может возобновиться. Проводить ли контроль на границах? Применять ли карантинные меры? Заставлять ли всех вновь прибывших принимать лекарства? Как далеки мы еще от морали, о которой я говорил выше!

Во всяком случае, я усматриваю эту мораль в санитарной информации. Обмен санитарными сведениями осуществляется вне зависимости от политических событий… Здесь было бы соблазнительно предаться идеалистическим мечтаниям, усматривая в механизме этих международных обменов предвосхищение будущих международных соглашений, которые и в других вопросах придут на смену современному протекционизму.

Мы снова в городе. Прошел дождь, малайцы и китайцы бегут, перепрыгивая через лужи, несколько англичан в белых костюмах прогуливаются без дела. У дверей ресторанов зажигаются красные фонарики. Последняя трапеза, завтра мы уезжаем. Я рассказываю своим китайским спутникам о Пекине. Их лица светлеют. Сингапур вызывает у них тоску по родине. Отсюда даже Малайя далека.

— Пора домой, — говорит через некоторое время китайский врач, с которым я сегодня посетил судно. — По ночам меня обычно вызывают. С судов поступают радиосигналы: у них на борту вечно кто-нибудь тяжело болен или ранен. В таких случаях необходимо им отвечать, давать советы санитару или судовому врачу. Я держу с ними связь по радио, даже руковожу операциями, если их можно провести имеющимися на борту инструментами. Бывает, что суда находятся слишком далеко от какого-нибудь порта, а больные не могут ждать.

Ночь, одинокое судно в Китайском море или в Индийском океане; пассажиры снуют взад и вперед по освещенным коридорам, и тут же больной, которому угрожает смерть… Сингапур, с его мрачным космополитизмом, с его ненадежной малайской судьбой, со слишком ловкими торговцами, слишком важными англичанами, с серым морем, — Сингапур стал для меня вдруг лишь тревожным ночным разговором, городом мужчин, которые бодрствуют в ночи, ожидая зова с моря.