Путешествие стольника П. А.Толстого по Европе. 1697-1699

«УМНЕЙШАЯ ГОЛОВА В РОССИИ...»

Это высказывание французского дипломата Кампредона, близко знавшего П. А. Толстого, справедливо. Оно подтверждается обращением к книге, которая появилась в результате первого путешествия Толстого по Европе. Вчитываясь в текст путевых записок московского стольника, анализируя факты биографии Толстого, свидетельства документальных источников конца XVII — первой трети XVIII в., можно воссоздать интеллектуальный и нравственный облик этого человека, оставившего заметный след в русской истории и литературе.

Жанр путевых записок по количеству произведений и художественным достоинствам текстов может считаться одним из наиболее значительных, определяющих «литературное лицо» петровской эпохи. Русская литература этого периода оставила в наследство путевые записки известных государственных деятелей, «птенцов гнезда Петрова»: фельдмаршала Б. П. Шереметева (1697-1699), офицера-преображенца А. М. Апраксина (1697-1699), посла в Париже А. А. Матвеева (1705), главы русского дипломатического корпуса Б. И. Куракина (1705-1708), двоюродного брата Петра I И. JI. Нарышкина (1714-1717). В этот период активизируется интерес и к традиционной форме паломнического хождения, создаются произведения старообрядца Иоанна Лукьянова (1701-1703), украинского паломника Макария (1704), личного священника посла России в Константинополе П. А. Толстого Андрея Игнатьева (1707-1708), наместника Елецкого монастыря Ипполита Вишенского (1707-1709), священника русского посла в Константинополе П. П. Шафирова Варлаама Леницкого (1712-1714), богатого ярославского купца М. Г. Нечаева (1721 -1722), паломников Сильвестра и Никодима (1722). Кроме того, известны путевые записки о Востоке анонимного русского паломника начала XVIII в., несколько русских проскинитариев по странам христианского Востока и России, а также «скаски» и «отписки» первопроходцев, открывавших новые земли в Сибири и на Дальнем Востоке.

Почетное место в этом ряду памятников путевой литературы петровского времени занимают путевые записки Петра Андреевича Толстого (1697-1699), которые, по выражению академика Д. С. Лихачева, по праву считаются одним «из наиболее замечательных литературных явлений конца XVII века»[415]. Первым из знаменитого рода Толстых он вошел в историю не только русской дипломатии и военного искусства, но и отечественной словесности. Как Петр I строительством Санкт-Петербурга и победой под Полтавой «прорубил окно в Европу» для научного, экономического и культурного обмена, так П. А. Толстой открыл для русских Европу, создав в путевых записках своеобразную «энциклопедию» духовной жизни народов европейских стран конца XVII в., и прежде всего Италии.

Не случайно произведение П. А. Толстого обретает форму путевых записок. Правительство Петра I от русских «вояжеров», посланных «за моря в науку», требовало официальных отчетов об увиденном за границей. Оно рассматривало путевую литературу как явление межгосударственных контактов, как огромной важности воспитательное средство, призванное выработать в русском обществе европейские нормы поведения. Рост интереса к произведениям путевого характера был связан и с процессом эмансипации личности. Русская интеллигенция начала осознавать себя творческой силой государства, ответственной за духовное развитие нации. Несмотря на то, что основной корпус произведений создавался как документы, отчеты, записки для памяти, «путешествия» стали неотъемлемой частью литературного репертуара эпохи, популярным и интенсивно развивающимся жанром художественной документалистики.

Авторами путевых записок были в основном люди, далекие от профессионального литературного труда, дилетанты, свободно и ярко проявлявшие свою индивидуальность в художественном творчестве. Путевые записки создавались ими не столько из-за природной, склонности к писательскому труду или ради литературной славы, сколько по причинам, связанным с условиями жизни и требованиями времени. Автор путевых записок был в меньшей степени скован канонами жанра, чем придворный поэт и драматург, смелее экспериментировал в области стиля, искал новых путей художественного самовыражения личности. Именно для путевой литературы петровского времени характерны обостренная борьба традиций и новаций, причудливое сочетание просветительских тенденций и элементов религиозно-символического видения мира, напряженный поиск путей национального возрождения, которое одни писатели связывали с духовным наследием христианского Востока, другие — с опытом развития стран Западной Европы. Таким образом, «путешествия» были одним из самых продуктивных, гибких и перспективных жанровых образований в литературе петровского времени.

Конечно, русские люди бывали за границей и раньше: купцы, паломники, дипломаты постоянно выезжали за рубеж. У посольских работников близкого знакомства и активных контактов с европейской культурой не могло быть, ибо вся их деятельность жестко регламентировалась особыми инструкциями. Более того, русские послы часто оказывались в положений пленников, как это было, например, с Я. Ф. Долгоруким во Франции, П. А. Толстым в Турции. Официальные отчеты дипломатов, которые назывались «статейными списками», составлялись, как правило, в сухих протокольных тонах, рассказывали только о служебных делах и не касались фактов частного быта и личных впечатлений. Хождения паломников, в отличие от светской путевой литературы, создавались под влиянием многовековой жанровой традиции и больше дорожили «вечным» и «идеальным», чем «сиюминутным» и «реальным», видя свою главную задачу в описании христианских святынь Востока.

До Петра I частные путешествия за границу с образовательными целями не практиковались, так как западные страны с их иными религиозными традициями воспринимались средневековым человеком как земли еретические. О своих современниках и соотечественниках в XVII в. Г. К. Котошихин писал: «...для науки и обычая в ыные государства детей своих не посылают, страшась того: узнав тамошних государств веры и обычаи и водность благую, начали б свою веру отменить и приставать к иным, и о возвращении к домам своим и к сродичам никакого бы попечения не имели и не мыслили»[416].

Русские дворяне, посетившие европейские страны в конце XVII — первой четверти XVIII в:, ездили туда не по своей охоте, а по приказу Петра I, что, естественно, вызывало у многих «вояжеров» чувство внутреннего сопротивления и недовольства. Среди них были люди, чья природная нелюбознательность, нежелание учиться и переносить тяготы путешествия и жизни в чужой стране, приводили к восприятию нового только с ортодоксально-православных позиций. Регистрируя курьезы и раритеты, они не стремились к исследованию глубинных процессов европейской жизни. Даже те, кто внешне выражал готовность отправиться в чужие края, путешествовали по Европе с целью отличиться перёд императором, сделать карьеру.

В русском литературоведении под влиянием высказываний маститых ученых прошлого сложилось предубеждение, что авторы путевых записок петровского времени — люди недалекие, необразованные. «Неподготовленные и равнодушные, — писал В. О. Ключевский, — с широко раскрытыми глазами и ртами, смотрели они на нравы, порядки и обстановку европейского общежития, не различая див культуры от фокусов и пустяков, не отлагая в своем уме от непривычных впечатлений никаких помыслов»[417]. Даже такой тонкий знаток и ценитель отечественной словесности как А. Н. Пыпин не удержался от язвительной реплики в адрес русских «вояжеров», заявив, что в глазах просвещенных европейцев они выглядели смешными невеждами и «въезжали в Неаполь точно в Кострому»[418].

Эти высказывания правомерны по отношению к путешественникам типа А. М. Апраксина, воспринявшим только внешний европейский лоск и оставшимся в глубине души средневековыми «московитянами», которые видели в произведениях античного и западноевропейского искусства только «голых мужиков и девок». Нуждаются в переоценке путевые записки А. Матвеева и Б. Куракина, авторы которых глубоко и тонко осмыслили своеобразие европейского образа жизни. «Путешествие» П. А. Толстого, вершинное произведение путевой литературы петровского времени, во многом опередило свою эпоху: по широте охвата действительности, богатству материала, смелости мысли и актуальности решаемых проблем, обстоятельности описаний и яркости жанровых зарисовок, своеобразию стиля эта книга [Является прямым предшественником «Писем русского путешественника» Н. М. Карамзина.

Жизнь П. А. Толстого (1645-1729) приходится на переломный период национальной истории, когда рушились казавшиеся незыблемыми устои средневековья и в муках петровских реформ рождалось новое государство. В биографии Толстого, его личности ярко проявилась сложность и противоречивость эпохи: стремительные взлеты к вершинам политической власти и падения, участие в заговорах, мятежах и ревностное служение государственным интересам, жажда славы, богатства и полнейшее бескорыстие[419].

П. А. Толстой принадлежал к незнатному и небогатому дворянскому роду, известному с XIV в.[420]. Государственную службу, как это было принято в дворянском быту XVII в., он начал при отце Андрее Васильевиче Толстом, находившемся с войском на Украине. Здесь в 1665-1669 гг. проходила «государева служба» П. А. Толстого, здесь он получил боевое крещение, приняв участие в обороне Чернигова от войск мятежного гетмана И. М. Брюховецкого, «в осаде сидел тридцать три недели». В 1677 и 1678 гг. молодой дворянин Толстой вместе с отцом участвовал в Чигиринских походах. Военной карьере будущего писателя содействовал В. В. Голицын, фаворит царевны Софьи, что обусловило ориентацию Толстого на антипетровскую партию в борьбе за политическую власть в стране.

С 1671 г. началась придворная служба П. А. Толстого: получив чин стольника, он находился при дворе царицы Натальи Кирилловны, а через шесть лет — при дворе царя Федора Алексеевича, но материальных выгод от службы не имел. По словам Толстого, в это время «государева жалованья, поместья и вотчин» у него не было «ни единого двора, ни единой четверти»[421]. Возможно, в 70-е годы произошло сближение Толстого с писателями Симеоном Полоцким, Карионом Истоминым, Сильвестром Медведевым, историками А. Я. Дашковым, Д. Г. Черкасским, А. И. Лызловым, служившими при дворе и выполнявшими различные поручения правителей России[422]. Эта интеллектуальная среда не могла не оказать влияния на становление политической концепции, литературных способностей, исторического кругозора П. А. Толстого, на выбор им жизненного пути.

После смерти царя Федора П. А. Толстой вернулся к военной службе и стал адъютантом И. М. Милославского, которому приходился племянником. Иван Милославский, близкий родственник и политический сторонник царевны Софьи, привлек Толстого к участию в стрелецком бунте, причем ему отводилась важная роль зачинщика. По рассказам современников, П. Толстой и А. Милославский «на прытких серых и карих лошадях скачучи, кричали громко, что Нарышкины царя Иоанна Алексеевича задушили»[423], а это послужило поводом для занятия стрельцами Кремля и расправы с неугодными боярами.

Услуги смышленого адъютанта были высоко оценены: Толстой был вновь приближен ко двору и в 1682 г. стал стольником царя Ивана Алексеевича. Но после падения царевны Софьи вскоре оказался воеводой в провинциальном Великом Устюге, где в 1693 г. встречал пушечной стрельбой и устраивал пир направлявшемуся в Архангельск молодому царю Петру I[424]. Видимо, царю запомнились расторопность и незаурядный ум устюжского воеводы и в 1696 г. он привлек Толстого к участию во втором, победном, Азовском походе. Следует думать, что воевода храбро сражался под стенами Азова, ибо удостоился чести быть изображенным рядом с Петром I на гравюре А. Шхонебека, запечатлевшей один из эпизодов штурма.

В 1697-1699 гг. П. А. Толстой ездил с образовательными целями за границу. Он побывал в Польше, Священной Римской империи, Венеции, Милане и Неаполе, Папской области, Дубровнике, на островах Сицилия и Мальта. Русский стольник оказался на редкость любознательным и проницательным путешественником, сумевшим понять и точно описать особенности западной действительности, образа жизни и европейского мышления конца XVII в.[425].

Долгое время существовала версия, что Толстой добровольно, по собственному желанию отправился в Европу. Документы свидетельствуют об обратном: в путевых записках Толстого говорится, что «205 году генваря в 30 ис Посолскаго приказу прислана проезжая грамота на двор к Петру Андрееву Толстово», которому в числе других стольников по указу Петра I «велено... ехать в европские христианские государства для науки воинских дел» (л. 2-2 об.); по воспоминаниям одного из волонтеров Б. И. Куракина, «спальники выбраны на две партии, одна в Галандию, другая в Италию»[426]. Приказному порядку отправления «за моря в науку» не мог помешать солидный возраст Толстого, которому в 1697 г. исполнилось 52 года. За границу поехали стольники всех возрастов: Борису Куракину был 21 год, Владимиру и Василию Шереметевым соответственно 29 и 38, а их брату Борису Петровичу 45 лет.

Выехав из Москвы 26 февраля 1697 г., Толстой по старой Смоленской дороге через Дорогобуж добрался до Смоленска, а оттуда, минуя Могилев, Борисов, Минск, прибыл в Варшаву. В описании польской столицы значительное место занимает элекция, церемония избрания нового короля. Как известно, после смерти Яна Собеского королем был избран Август II Сильный, который взошел на трон несмотря на противодействие профранцузской партии принца Конде и проавстрийской, возглавляемой королевичем Якубом Собеским. В Варшаве русский путешественник прожил с 30 апреля по 4 мая, отдав последние почести королю и полководцу Яну Собескому, осмотрев Королевский замок, собор Яна Хшцицеля, памятник королю Сигизмунду III Вазе, королевскую резиденцию в Вилянове, дворцы Радзивилла и Любомирского. В польской столице Толстого сопровождал московский резидент дьяк А. В. Никитин. У папского нунция монсиньора Давиа русский путешественник получил документы на поездку в Италию. По пути в Вену П. А. Толстой посетил одну из святынь католического мира — знаменитый монастырь паулинов на Ясной горе близ города Ченстохова, в котором хранилась чудотворная икона Ченстоховской Богоматери, написанная, по преданию, евангелистом Лукой.

Покинув Польшу, путешественник через чешскую Силезию и Моравию, входившие в то время во владения 1абсбургов, добрался до Вены. Неделю занял у Толстого осмотр венских достопримечательностей (22-28 мая), который он начал с императорского зверинца, затем посетил собор святого Стефана, побывал во дворце Хофбург, императорской летней резиденции Терезианум, загородном дворце Шенбрунн, авгусгианском монастыре, осмотрел скульптурные памятники города, старую ратушу и торговые ряды. Подробно Толстой описал церковную процессию, участниками которой были цесарь Леопольд I, наследные принцы Иосиф I и Карл VI, королева Элеонора Магдалена Терезия, лотарингский курфюрст Леопольд Иосиф Карл, генералиссимус Евгений Савойский и другие члены императорской фамилии. В Вене путешественника опекал московский посланник А. А. Вейде.

Путь Толстого из Вены в Италию лежал через Альпийские горы, поразившие его сходящими лавинами, опасными дорогами, пропастями и бурными реками. «Теми помяненными горами путь зело прискорбен и труден, — вспоминал путешественник. — По дороге безмерно много каменья великаго остраго, и дорога самая тесная... Когда кто по той дороге чрез те помяненные горы едет, то непрестанно бывает в смертном страхе, доколе с тех гор съедет. На тех горах всегда лежит много снегов, потому что для безмерной их высокости великие там холоды и солнце никогда там промеж ими лучами своими не осеняет» (л. 31 об.-32).

Первым крупным городом Италии, посещенным стольником, была Венеция, куда он прибыл 15 июня 1697 г. П. А. Толстой полюбил Венецию, где жил дольше других итальянских городов и куда возвращался из всех своих плаваний по Адриатике и Средиземному морю. С большим интересом он осмотрел Дворец Дожей, собор святого Марка, базилики святого Георгия, Санта Мария делла Салюте, кармелитский и георгианский монастыри, Арсенал, галеру дожей Буцентавр, побывал на островах Лидо, Сан-Джорджо-Маджоре, Мурано, который славился производством известного во многих странах венецианского стекла. Из Венеции на лодке по «прокопным водам» (системе каналов) Толстой ездил в Падую, где посетил университет, история которого связана с именами Н. Коперника и Г. Галилея, Т. Тассо и Ф. Скорины. В окрестностях Падуи русский путешественник побывал на горячих источниках и отдал дань уважения «разуму тех обитателей италиянских: и тое воды, которую на всем свете за диво ставят, даром не потеряли, ища себе во всем прибыли», используя «горячую от естества своего воду к здравию человеческому» (л: 46).

В сентябре 1697 г. стольник принялся за изучение морского дела, для чего поступил волонтером на корабль, который совершал каботажное плавание по Адриатическому морю вдоль побережья Истрии и Далмации. Науку мореходства П. А. Толстой изучал под руководством капитана Ивана Лазоревича.

В марте 1698 г. русский путешественник ездил в Милан, где осмотрел собор Иль Домо, монастырь Амвросия Медиоланского, замок Сфорца, лазарет и другие достопримечательности, а затем вернулся в Венецию.

Второй период пребывания в Венеции для Толстого — прежде всего знакомство с культурой итальянского города. В путевой дневник входят описания органных концертов и театральных постановок, торжественных процессий и богослужений. Особенно поразил москвича красочный обряд обручения Венеции с морем, в котором принимал участие дож Сильвестр Валерио. Этот праздник возник в ХИ в. после завоевания Венецией Далмации и стал символом политической мощи и независимости республики. Дож на парадной галере Буцентавр прибывал к острову Лидо и при стечении народа, выезжавшего в Венецианскую лагуну на гондолах, пиотах и барках, бросал в воду перстень святого Марка со словами: «Обручаемся с тобою, о море, в знак истинного и вечного владычества». Результатом длительных прогулок по Венеции и знакомства с «каменной летописью» города становятся в сочинении Толстого описания ансамблей знаменитых площадей Пьяцца ди Сан Марко и Пьяцетта ди Сан Марко, здания Старых и Новых Прокураций, моста Риальто с его ювелирными лавочками, памятника кондотьеру Бартоломео Коллеони.

1 июня 1698 г. началось новое учебное плавание Толстого по Адриатике, во время которого он посетил ряд городов побережья Далмации и Рагузское княжество (Дубровник), описал жизнь и быт славянского населения этого края[427]. В Которской бухте произошла встреча Толстого с московскими стольниками Д. и Ф. Голицыными, А. Репниным, И. Гагиным, Ю. Хилковым, Б. Куракиным, обучавшимися в знаменитой школе «Наутика» известного мореплавателя Маро Мартиновича. Корабль пересек Адриатическое море и высадил Толстого в городе Бари, где в центральном соборе хранились мощи святого Николая Мирликийского. Капитан корабля Иван Карстели выдал московскому волонтеру похвальный аттестат, в котором сообщал об успехах ученика в «навтичных науках» и практическом кораблевождении.

В конце июня из Бари Толстой в карете отправился в Неаполь, где познакомился с памятниками античного и средневекового искусства, присутствовал на ученых диспутах в Неаполитанской академии, посещал музеи и музыкальные вечера, принимал участие в карнавалах и народных гуляниях. Воображение писателя-путешественника поразили развалины античного города Кастель-ди-Байя, подземные цистерны с питьевой водой, фрески и мозаики древних мастеров.

В июле 1698 г. состоялось путешествие П. Толстого через Тирренское море на Мальту вдоль западного побережья Италии. На фелюге он пересек Мессинский пролив, обогнул с востока Сицилию и недалеко от острова Капо-Пассеро встретился с двумя мальтийскими галерами, которые готовились к бою с тремя турецкими военными кораблями. Понимая всю опасность положения мальтийцев, Толстой принял мужественное решение участвовать в морском сражении. С этой целью он на своей фелюге всю ночь находился в дозоре в открытом море, чтобы турки не могли под покровом темноты приблизиться к галерам и внезапно атаковать их. Турки, видя решимость мальтийских рыцарей сражаться до конца, не рискнули напасть на отважных мореходов и скрылись в море в поисках более легкой добычи.

Несколько дней спустя фелюга Толстого поплыла через морской пролив к Мальте, но ночью сбилась с пути и лишь благодаря навигаторским знаниям московского стольника нашла путь к землям Мальтийского ордена. Неподалеку от Мальты парусную лодку, на которой плыл русский путешественник, в течение нескольких часов преследовал турецкий фрегат, но искусство капитана и хорошая выучка матросов избавили пассажиров от турецкого плена.

На Мальте П. А. Толстой был любезно принят руководителем ордена великим магистром Раймундом Переллосом Рокафулем, который разрешил ему ознакомиться с оснасткой кораблей и фортификационными сооружениями острова. Путешественник осмотрел и по достоинству оценил неприступную мощь фортов Ригазоли, Сант-Эльмо, Сант-Анджело, богатое убранство собора Иоанна Предтечи, дворца великого магистра, загородной резиденции магистров Бошхетто. Получив свидетельство о пребывании на Мальте и личном участии в морском сражении с турками, Толстой покинул остров и тем же путем вернулся в Неаполь, а оттуда по знаменитой Аппиевой дороге, построенной еще в античные времена, поехал в Рим.

В столице Папской области путешественник пробыл недолго, с 13 по 18 августа, но успел за это время осмотреть главные достопримечательности «вечного города»: собор святого Петра, Ватикан, Латеранский дворец, виллы Боргезе, Памфили, Медичи, церкви Сан Марко, Сан Паоло и другие. Из памятников античного Рима внимание Толстого привлекли Форум и Колизей, термы Караккалы и Мамертинская тюрьма. Путевые записки П. А. Толстого содержат наиболее подробное и интересное в историко-литературном отношении описание Рима конца XVII в.

Из Рима через Флоренцию и Болонью стольник вернулся в Венецию, где прожил еще около месяца. 25 октября 1698 г. он получил от Ф. А. 1оловина, приказ о возвращении на родину. Его путь в Россию лежал через Вену, Варшаву, Минск и Смоленск. П. А. Толстой вернулся в Москву 27 января 1699 г., привезя с собой свидетельства об изученных им науках, грамоты, удостоверяющие его познания в области мореходства, и объемистый том путевых записок, составленный во время путешествия по странам Европы.,

Обычно Толстой обстоятельно и точно вел дневниковые записи, фиксируя не только перемещения, но и их мотивы, условия и средства. Однако писатель-путешественник ничего не сообщает о причинах поспешного отъезда из Венцона в Вену 6 ноября 1698 г., когда он «возы свои, и салдата, и человека своего покинул, а сам, наняв себе верховую лошадь, поехал один наперед» (л. 156 об.). Видимо, это было связано со вторым стрелецким бунтом и следствием по делу мятежников. Петр I, находившийся в Вене, был вынужден прервать дипломатические переговоры с королем Иосифом I и вместо Италии отправиться в Россию. Еще до возвращения царя в Москву мятеж был подавлен, стрелецкие полки были разбиты под Новым Иерусалимом, а зачинщики мятежа казнены. Петр I, недовольный следствием, решил пересмотреть приговор и лично возглавил новое следствие, установившее связи мятежников с царевной Софьей и реакционным боярством. Осторожный и дальновидный политик, Толстой, будучи участником первого стрелецкого бунта 1682 г., естественно, беспокоился, не прозвучало ли его имя в документах новой следственной комиссии. Вероятно, именно это обстоятельство заставило его совершить рискованное путешествие по горным дорогам, чтобы в Вене, где находилось Великое посольство, выяснить подробности московского мятежа и узнать, не угрожает ли ему какая-либо опасность.

Вернувшись из-за границы, Толстой вращался в кругах приближенных к царю лиц, но особого доверия Петра I не удостаивался из-за старых связей с оппозицией[428].

В самом начале XVIII в. в связи с разгоревшейся Северной войной Петр I решил дипломатическими средствами уладить разногласия с Турцией, для чего в Константинополь было необходимо послать опытного дипломата, который бы смог разобраться в хитросплетениях восточной политики. Выбор царя пал на П. А. Толстого, успешно исполнявшего обязанности русского посла в Турции с 1702 по 1714 гг. и являвшегося первым русским дипломатом, который возглавил не временное, а постоянное посольство в Османской империи. Основная задача, стоявшая перед Толстым, — всемерное укрепление связей между Россией и Турцией и недопущение военного столкновения двух стран[429].

Деятельный и умудренный жизненным опытом политик, обладавший удивительной способностью располагать к себе людей, П. А. Толстой быстро освоился в турецкой столице, нашел подход к султанским сановникам, наладил тайные связи с представителями сербской и греческой общин Константинополя, что помогло выполнению его сложной дипломатической миссии.

Борьбу за сохранение мира между Россией и Турцией Толстому приходилось вести на нескольких фронтах: против самой турецкой администрации; против происков Крымского ханства; против заговоров послов европейских держав, искавших выгод в напряженных русско-турецких отношениях; против врага России гетмана Мазепы и бежавшего в Бендеры разгромленного под Полтавой шведского короля Карла XII[430]. Русский посол одержал ряд блистательных побед в дипломатических сражениях со своими противниками. Историки, занимавшиеся анализом дипломатической деятельности П. А. Толстого, отмечали, что «при знакомстве с содержанием и формой переговоров на конференциях с османскими министрами создается впечатление о Толстом как о человеке многоликом, умевшем быть вкрадчивым и предупредительным, деликатным и спокойным и в то же время несгибаемым и твердым, напористым и жестоким»[431].

Несмотря на дипломатический талант, Толстому все же не удалось помешать началу очередного русско-турецкого конфликта, который возник в 1711 г., уже после побед русской армии в Прибалтике и под Полтавой, а не до них, что было несомненной заслугой посла, сумевшего избавить Россию от изнурительной войны на два фронта. 1710-1713 гг. П. А. Толстой провел в подвалах Семибашенного замка — государственной тюрьмы, в которую турки заключали наиболее опасных политических противников[432].

После возвращения в Россию в 1714 г. Толстой был определен в Посольскую канцелярию, принимал участие в дипломатических переговорах, а в 1716 г. в качестве советника сопровождал Петра I в поездке по Европе, побывав в Амстердаме, Париже, Копенгагене. За границей Петр I узнал о бегстве из России царевича Алексея Петровича, быстро организовал его поиск, напал на след и направил в пределы Священной Римской империи «оперативную группу» во главе с резидентом Авраамом Веселовским и гвардии капитаном Александром Румянцевым, поставив перед ней задачу — найти царевича и привезти в Россию. Венский двор, пытаясь использовать сложившуюся ситуацию в своих целях, тщательно скрывал местопребывание Алексея Петровича, пряча его то в местечке Вейербург, то в крепости в Тирольских Альпах, то в австрийских владениях в Италии, но за ним неотступно следовала группа Румянцева, сообщая русскому императору о всех перемещениях сына.

На завершающей стадии этой операции к поимке беглеца был подключен опытный дипломат Петр Толстой, предъявивший императору Карлу VI ультиматум русского царя: выдать Алексея Петровича под угрозой военного вмешательства[433]. Переписка Толстого с Петром I и Веселовским свидетельствует об удивительном умении русского дипломата использовать все приемы убеждения: от лести до угроз, от чистой правды до обмана и шантажа, от уговоров и всевозможных обещаний до подкупа приближенных царевича. Прекрасно понимая, что Алексей Петрович находится в безвыходном положении, Толстой шутливо называет себя «охотником», а царевича — «зверем», которого остается только «огчаети», чтобы склонить к добровольному возвращению на родину. П. А. Толстой достаточно быстро достиг желаемой цели, запугав беглеца сведениями о нежелании цесаря защищать его интересы, о решении Петра I приехать в Неаполь для свидания с сыном, угрозами разлучить царевича с любовницей.

В 1718 г. началось следствие по делу Алексея Петровича, которым руководил сам царь, а непосредственным исполнителем его приказов был Толстой, назначенный главой специально созданной для этого Тайной канцелярии. Следствие, во время которого царевич был подвергнут истязанию кнутом, пришло к выводу о существовании заговора сына против отца: с помощью иностранных войск Алексей Петрович намеревался захватить власть в стране и ликвидировать петровские преобразования[434]. В обвинительном приговоре, осуждавшем царевича на смерть, девятой стоит подпись тайного советника Толстого. Император высоко оценил заслуги Толстого в предотвращении международного скандала и возможного государственного переворота: он наградил его вотчинами, чином действительного тайного советника и должностью сенатора[435].

В 1725 г., после смерти Петра I, П. А. Толстой вместе с А. Д. Меншиковым, опираясь на гвардейские полки, содействовал восшествию на престол Екатерины I, ибо понимал, что воцарение сына Алексея Петровича приведет к опале. Но в борьбе за влияние на политику новой императрицы он проиграл князю Меншикову, в руках которого сосредоточилась фактическая власть в стране. Неизлечимая болезнь Екатерины ускорила развязку противоборства Толстого и Меншикова. Решив упрочить собственное положение, Меншиков устроил помолвку великого князя Петра Алексеевича и своей дочери Марии, что в корне изменило расстановку сил при дворе. И Меншиков, и сын царевича Алексея Петровича в случае прихода к власти были кровно заинтересованы в расправе с Толстым[436].

Петр Андреевич принял меры, которые скорее можно рассматривать как акт самозащиты от опалы, чем контрнаступление. Он выдвинул в качестве кандидата на российский престол цесаревну Елизавету Петровну, тем более что по закону о престолонаследии именно ей принадлежали права на царскую корону[437]. Толстой вошел в партию недовольных усилением власти Меншикова, в рядах которой были генерал-полицмейстер А. М. Девиер, голштинский герцог Карл Фридрих, генерал И. И. Бутурлин, министры Г. Г. Скорняков-Писарев и А. И. Ушаков, боярин А. Л. Нарышкин, князь И. А. Долгоруков.

По российскому законодательству определение престолонаследника являлось прерогативой императора, и всякие рассуждения по этому поводу рассматривались как государственное преступление. Виновные в этом предавались церковной анафеме и приговаривались к смертной казни. Заговор был раскрыт, состоялось поспешное следствие и суд приговорил Петра Толстого к ссылке в Соловецкий монастырь, а остальных участников заговора к различным наказаниям. Указ об этом был подписан императрицей Екатериной I 6 мая 1727 г. за несколько часов до смерти.

П. А. Толстой оказался в заточении на Соловках вместе со своим любимым сыном Иваном, что было последней местью Меншикова, ибо имя И. П. Толстого не упоминалось в следственном деле и к дознанию он не привлекался. В казематах Соловецкого монастыря заключенные находились в таких тяжелых условиях, что за два года на них истлела почти вся одежда. Им была запрещена переписка с родными, общение друг с другом и с монастырской братией, посещение церкви. Первым не выдержал испытаний Иван Толстой, он заболел «цинготной болезнью» и умер 7 июня 1728 г. Спустя восемь месяцев, 30 января 1729 г. скончался и его отец Петр Андреевич Толстой, который был погребен в монастырской ограде перед Преображенским собором[438].

Борение традиционного и нового, русского и чужеземного в укладе жизни той эпохи, сыном которой был Толстой, нашло отражение в противоречивости его натуры. Голштинский герцог Карл Фридрих, посетивший графа П. А. Толстого в Санкт-Петербурге, «обратил внимание на совершенно различные картины, повешенные в противоположных углах комнаты: одна изображала какого-то из русских святых, а другая — нагую женщину»[439]. Этот рассказ содержит «ключ» к пониманию не только характера Толстого, но и всей его жизни, государственной деятельности и литературного творчества: икона — это символ средневекового, допетровского, старомосковского, того, чем жил русский стольник до воцарения Петра I; картина с изображением обнаженной женщины — символ новой европеизированной и просвещенной России. Икона и картина в кабинете свидетельствуют о неординарности и гибкости мышления Толстого. Картины висят в противоположных углах комнаты как знак перелома в мировоззрении, культурных традициях, как вызов и приверженцам старины, и доморощенным европейцам.

Старое и новое, светское и религиозное, исконно русское и иноземное так переплелись в жизни и творчестве Толстого, что двойственность стала характерной приметой всех помыслов и поступков этого человека, сказалась и на личной жизни писателя. Он разъехался с женой С. Т. Дубровской и открыто содержал любовницу, что было явным вызовом общественному мнению. Об этой скандальной истории был наслышан Петр I, доносили своим правительствам иностранные дипломаты. Французский консул Кампредон в 1722 г. писал, что П. Толстой содержит «некую итальянскую куртизанку по имени Лаура, женщину очень умную, большую интриганку, стяжавшую своим легким поведением некоторую известность в Риме и Венеции»[440]. Вынужденный расстаться с любимой женщиной, Толстой и это трудное решение обратил на пользу России: он собирался использовать высланную из страны Лауру в качестве тайного агента русского правительства при венском дворе.

Жизнь Толстого была богата экстремальными ситуациями,, когда ему требовалось проявить проницательность и дальновидность, решительность и осторожность, чтобы не только найти выход из сложного положения, но и обратить его себе на пользу. Активный участник первого стрелецкого бунта, Толстой сумел избежать казни и стал сподвижником Петра I. Выходец из военной среды, прослуживший в армии около двадцати лет, он сделал карьеру на дипломатическом поприще. Ловкий царедворец, стольник П. Толстой в возрасте 52 лет отправился «за море» изучать навигацию и корабельное дело. Убежденный монархист, он заставил вернуться бежавшего в Неаполь царевича Алексея Петровича, стал следователем по его делу и подписал смертный приговор наследнику престола. Сторонник императрицы Екатерины I, способствовавший ее восшествию на престол, Толстой по ее приказу был сослан в Соловецкий монастырь, где и умер.

Непредсказуемые повороты судьбы выработали у П. А. Толстого, служившего шести русским царям, холодную расчетливость, граничившую с жестокостью и беспринципностью. Человек культурный, образованный, обаятельный, Толстой был порождением своей эпохи, когда великое часто имело кровавый отсвет: на совести его было клятвопреступление, убийство и покушение на жизнь человека (отравление в Константинополе подьячего Тимофея, решившего «обасурманиться», попытка отравления сподвижника Карла XII С. Понятовского). С негативными чертами характера П. А. Толстого связано возникновение родового предания о проклятии, которому якобы предал Толстого и его потомков умиравший в застенке царевич Алексей Петрович, вследствие чего в роду были как необыкновенно одаренные, так и слабоумные люди.

Противоречивыми были и отзывы о П. А. Толстом его современников. В «Записках» А. К. Нартова рассказывается об одной из пирушек Петра I, на которой Толстой «притворился пьяным, дремлющим, мотал головой и снял с себя парик; в самом же деле подслушивал речи, которые другие подгулявшие откровенно государю говорили. Государь, похаживая взад и вперед и увидя плешивую голову сидевшего на стуле хитреца, подошел к нему, ударил ладонью слегка по голому темени два раза и сказал: «Притворство, господин Толстой!» После, оборотясь к предстоящим, говорил: «Эта голова ходила прежде за иною головою, повисла, боюсь, чтоб не свалилась с плеч!» А притворщик, очнувшись, взглянул на государя, ответствовал тотчас: «Не опасайтесь, ваше величество! Она вам верна и на мне тверда; что было прежде — не то после, теперь и впредь!»[441] Известно, что Петр I любил быстрые и остроумные ответы, поэтому для Толстого этот инцидент имел счастливую развязку: он выпил штрафной кубок вина, и ему уже не было нужды притворяться пьяным. Петр I, высоко ценя ум и деловые качества Толстого, используя его талант государственного деятеля, все же не доверял ему до конца. Незадолго до смерти император. говорил приближенным: «Петр Андреевич человек очень способный, но когда имеешь с ним дело, то нужно держать камень в кармане, чтобы выбить ему зубы, если он захочет кусаться»[442].

Все современники, лично знавшие Толстого, русские и иностранцы, друзья и враги, высоко оценивали этого государственного деятеля, его блестящую память и острый ум, осторожность и дальновидность в решении политических проблем, редкие для того времени высокую образованность и культуру общения. Дипломатические представители европейских держав в России, характеризуя ближайшее окружение Петра I, писали о П. А. Толстом в своих донесениях: «достопочтеннейший и знаменитейший» (Фандербек); «искусный... и влиятельный» (Маньян); «благовоспитанный человек», «любезный» и «очень ловкий», «умнейшая голова в России» (Кампредон); «знаменитый» (Рондо); человек, который «играл выдающуюся роль на театре российской истории» (Весгфален)[443]. Константинопольский патриарх Хрисанф, избегавший прямых контактов с Россией и русскими, вынужден был признать, что московский посол — «человек... верный и разумный»[444].

А. А. Матвеев, испытывая неприязнь к Толстому за участие в стрелецком бунте 1682 г., во время которого был убит его отец, приводил в своих «Записках» московское прозвище Петра Андреевича — «Шарпенок», т. е. уменьшительное от «грабитель», «обдирала», «мародер»[445]. И он же писал о братьях Иване и Петре Толстых как о людях «великого пронырства и мрачного зла в тайнах Исполненных», но «в уме зело острых»[446].

П. А. Толстой прожил долгую и богатую событиями жизнь. Менялись города и страны, где он жил; изменялись характер и политическая ориентация, круг врагов и союзников, род занятий, чины и титулы; сменяли друг друга на российском престоле цари; «безумное и мудрое» «осьмнадцатое столетие» пришло на смену «бунташному» XVII веку... Неизменным было одно — желание Толстого служить Отечеству. Пророческими оказались слова Ф. А. Головина, начальника Посольского приказа, о П. А. Толстом: он интересы России «бодрым оком стрежет»[447].

До Толстого русские люди неоднократно бывали в европейских странах, посещали Италию. «Итальянскую тему» в русской литературе открыло созданное в XV в. «Хождение на Флорентийский собор» неизвестного суздальца. Автор произведения входил в состав русской делегации, прибывшей на Ферраро-Флорентийский собор для обсуждения вопроса о заключении унии между католической и православной церквами. В «Хождении» отразился процесс постижения русским человеком природных и экономических, исторических и культурных особенностей жизни средневековой Европы. «Автор искренне восхищается достижениями западноевропейской культуры, без тени осуждения «латинства», хотя в то время... религиозные страсти достигли большого накала»[448] в связи с тем, что русская церковь не признала унии. Видимо, этому же автору принадлежит небольшая «Заметка о Риме» — первый опыт описания «вечного города».

В дальнейшем Контакты между Россией и Папской областью осложнились из-за вмешательства римской курии во внутренние дела Московского государства. Русские послы, бывавшие в Италии в XVI-XVII вв., не только не поддерживали связей с Ватиканом, но даже объезжали Рим стороной. В то же время между Россией и другими итальянскими государствами (Венецией, Миланом, Флоренцией) шел активный обмен на уровне послов, посольств, гонцов[449]. Только во второй половине XVII в. Венецию и Флоренцию посетили посольства И. Чемоданова (1656 -1657), В. Лихачева (1658-1659), И. Желябужского (1662), Т. Кельдермана (1668), П. Менезиса (1672), И. Волкова (1687) И. Ликудия (1689), и в Россию приезжали дипломатические представители этих государств[450].

Участники посольств составляли отчеты о поездке (статейные списки), так что к концу XVII в. Посольский приказ располагал богатой коллекцией материалов о странах Европы[451]. Большая часть статейных списков содержит лишь сведения, касающиеся дипломатических переговоров и приемов; зарисовки повседневной европейской жизни, далекой от сфер международной политики, в произведениях этого жанра встречались редко. Дьяк Г. Котошихин писал, что послам запрещалось ознакомление со страной и ее порядками и после завершения переговоров предписывалось «ехать к Москве не мешкая»[452].

Путешествия за границу частных лиц, как правило, имели один маршрут — путь паломника по «святым местам» (в Иерусалим, на Синай и Афон). Путешествие на католический Запад в допетровское время было явлением необычным, греховным. Для ортодоксально верующего русского человека не только представители католической и протестантской веры, но православные соотечественники, жившие в европейских странах, казались еретиками. Князь А. М. Курбский вспоминал о трагической судьбе первого русского студента, «юноши зело прекрасного», «яже был послан на науку за море во Германию и тамо навык добре аляманскому языку и писанию, бо там пребывал, учась, немало лет и объездил всю землю немецкую», но по возвращении в Россию по приказу царя Ивана Грозного «смерть вкусил от мучителя неповинне»[453].

Правительство Бориса Годунова в начале XVII в. отправило в Германию, Францию и Англию пятнадцать молодых дворян «для науки», однако в Россию вернулся лишь один, а остальные, по выражению современника, «пустились в свет и не хотели видеть своего отечества»[454].

Значителен по составу и интересен по мотивам бегства от российской действительности список русских эмигрантов XVI-XVII вв.: князь А.М. Курбский, скрывшийся в Литве от преследований Ивана Грозного; В.А. Ордин-Нащокин, сын известного русского дипломата, образованный и даровитый человек, бежавший в 1660 г. в Польшу и посетивший Австрию, Францию, Голландию, Данию, которому и после возвращения на родину ставили в вину его «западничество»[455]; подьячий Посольского приказа Г. К. Котошихин, умерший в Швеции и оставивший воспоминания о России периода правления Алексея Михайловича, и другие, менее известные их современники.

Даже Юрий Крижанич, получивший образование на Западе, попав в Россию, поддался общему умонастроению о губительности для русских людей контактов с европейцами, предлагал законодательно запретить всем царским подданным «скитание в чужих землях». И в петровское время, по словам А, С. Пушкина, «за посылание молодых людей в чужие края старики роптали, что государь, отдаляя их от православия, научал их басурманскому еретичеству. Жены молодых людей, отправленных за море, надели траур»[456].

В 1697 г. русское правительство отправило в Италию, Голландию и Англию около 50 представителей наиболее родовитой и знатной части дворянского общества. Официальная цель отправки стольников «за море» — обучение дворян «наукам навтичным» и «новым воинским искусствам и поведениям»[457]. Петр I, уезжая за границу в составе Великого посольства в марте 1697 г., приказал волонтерам срочно покинуть Москву, «чтоб к последним числам февраля никто здесь не остался»[458]. Приказ о столь поспешном отъезде стольников за границу был связан с раскрытием заговора стрелецкого полковника И. Е. Циклера, к которому имели отношение Василий и Федор Соковнины, назначенные для поездки в Италию. Петр I опасался возможности нового заговора среди придворных во время его отсутствия, тем более что среди направленных за границу были откровенные противники петровских реформ (Абрам Лопухин, Александр, Алексей и Сергей Милославские, Василий Толочанов).

Этот тонкий маневр в политической линии Петра I был разгадан иностранными дипломатами, один из которых, секретарь австрийского посольства И. Корб, писал: «Нет ничего обыкновеннее, как выслать под личиной почета из столицы тех лиц, могущество которых или всеобщее к ним расположение внушают опасение»[459]. А. С. Пушкин в «Истории Петра», анализируя причины «первой посылки» стольников в Европу, отмечал, что «Петр... хотел удержать залоги в верности отцов во время своего собственного отсутствия»[460]. Расчет молодого царя оказался верным: в стрелецком бунте 1698 г. никто из близких родственников московских стольников, бывших в учении «за морем», участия не принимал.

Русское правительство точно определило учебную программу и круг практических навыков, которыми должны были овладеть московские студенты. Каждому стольнику была выдана специальная инструкция — «Статьи, подлежащие учению»: «1. Знать чертежи или карты морския, компас и протчая признаки морския. 2. Владеть судном как в бою, так и в простом шествии, и знать все снасти, или инструменты, к тому надлежащия: парусы и веревки, а на катаргах и на иных судах весла и прочия. 3. Сколко возможно искать того, чтоб быть на море во время бою... 4. Естли кто похочет впредь получить себе милость болшую по возвращении своем, то... научились знати, как делати те суды...»[461].

Программа была сложной и насыщенной, она включала в себя практические знания, необходимые в промышленности, армии и на флоте. Князь М. Голицын жаловался в письме к родным из Голландии: «Наука определена самая премудрая... определены в навигатцкую науку... чтобы были на сухом пути, обучалися чертежам зимние четыре месяца, а 8 месяцев всегда бы были непрестанно на корабле; а ежели кто сего дела не обучит, и за то будет безо всякия пощады превеликое бедство... рукою самого монарха»[462]. Естественно, что перспектива публичного экзамена в присутствии царя давала известный стимул к работе. Тем не менее, среди русских волонтеров были, как сообщал венецианский нунций Кузано в послании римскому кардиналу Спаде, такие, кто «с малым успехом» занимался науками[463].

П. А. Толстой получил похвальные аттестаты от всех учителей, свидетельствовавших о «прилежании» великовозрастного ученика «к изучению дисциплин теоричных, яко математичных, до науки морской надлежащих, яко и в самой практике до лучшего понятия трудностей морских» (л. 155 об.). Толстой, как и другие стольники, отправленные Петром I в Европу, не соблазнился благами западной цивилизации; несмотря на активную миссионерскую деятельность католической церкви[464], он не остался в Италии и не изменил вере отцов и дедов, а вернулся в Россию, хотя на родине он мог быть привлечен к следствию по делу второго стрелецкого бунта. П. Толстой вместе с другими русскими навигаторами за границей мечтал о том дне, когда можно будет «с радостью... возвратиться в патрию»[465] и служить приобретенными знаниями России.

Из всех московских стольников, отправленных за границу, путевые записки создал только П. А. Толстой[466]. Несомненно, он был художественно одаренной натурой, тяготевшей ко всему изящному, высоко ценившей и тонко понимавшей искусство. Создание «Путешествия» — естественное выражение потребности Толстого рассказать о своей встрече с европейской культурой. Обращение к труду писателя было связано и с проявлением гражданской позиции Толстого: через чтение путевых записок он стремился приобщить русских людей к новым сферам прекрасного, в том числе в быту, во взаимоотношениях между людьми, в научном и художественном освоении мира.

Толстой считал, что авторитет государства зависит от уровня образования и культуры его граждан, поэтому он поддержал реформаторскую деятельность Петра I, направленную на просвещение дворянства. «Историки полагают колыбель всех знаний в Греции, откуда (по превратности времен) они были изгнаны, перешли в Италию, а потом распространились было и по всем европейским землям... — писал царь. — Теперь очередь приходит до нас... Покамест советую вам помнить латинскую поговорку «ога et labora» и твердо надеяться, что может быть еще на нашем веку вы пристыдите другие образованные страны и вознесете на высшую ступень славу русского имени»[467].

Петр I высоко ценил принцип практической полезности, поэтому на литературу и искусство смотрел как на явления, которые должны служить делу преобразования России. В петровское время был распространен тип писателя, работавшего «на заказ» или «по указу»[468]. Сочинение П. А. Толстого имело прикладной характер, служило, прежде всего, образовательным и воспитательным целям. Оно утверждало в русской литературе новый тип героя, рожденный на переломе эпох, — образ «политичного кавалера», выходца из незнатного, служилого дворянского рода, достигшего высокого общественного положения, славы и богатства упорным трудом, незаурядными личностными качествами, ревностным служением государству. Автобиографический характер героя путевых записок, который, в отличие от героев «гисторий» петровского времени, был больше «укоренен» в русской действительности, усиливал воспитательный эффект произведения, его общественную значимость.

Были и сугубо личные причины, побудившие Петра Толстого взяться за перо. Писатель рассчитывал, что царь прочтет и по достоинству оценит произведение бывшего политического противника, ставшего сторонником и защитником его реформ, поэтому он выполнил не только учебную программу-минимум, но с пользой для русской науки и культуры осмотрел и описал все самое замечательное, что встретил в Европе. Толстому был известен план Петра I — посетить с Великим посольством Италию, в этом случае его путевые записки стали бы своеобразным «путеводителем» для царя и его свиты.

Создавая произведение, П. А. Толстой демонстрировал свою наблюдательность и образованность, дипломатические способности и умение владеть пером, убеждал императора в своей «нужности» России. Прекрасное знание итальянского языка, бывшего языком дипломатии XVII в., подтверждало право Толстого занять вакантную должность русского посланника при каком-либо иностранном дворе.

В основе книги лежит путевой дневник, куда Петр Андреевич записывал свои наблюдения и впечатления о европейской жизни, иначе трудно объяснить детальность и точность описаний, энциклопедизм сообщаемых сведений, память не только о дне, но и о часе, когда произошло то или иное событие. Отдельные фрагменты путевого дневника, видимо, сразу подвергались литературной обработке, так как времени на редактирование путевых записок в России у Толстого было мало: через месяц после возвращения в Москву он был вытребован в Воронеж на экзамен к царю, а последовавшее в 1700 г. поражение русской армии под Нарвой не способствовало росту интереса к произведениям о путешествиях в европейские страны. Скорее всего, путевые записки П. А. Толстого были созданы до февраля 1699 г.

Обращение писателя к жанру «путешествия» не являлось случайным. Этого требовала сама специфика жизненного материала, на котором создавалась книга; на выборе жанра сказались литературные вкусы и потребности среды, окружавшей Толстого, его знакомство с традициями древнерусских хождений и статейных списков. Интересен факт профессиональных, творческих и дружеских контактов Толстого почти со всеми писателями-путешественниками петровского времени.

В 1696 г. вместе с Б. П. Шереметевым он принимал участие во взятии крепости Азов, а в 1712-1714 гг. вместе с сыном фельдмаршала М. Б. Шереметевым вел трудные переговоры с турецкой администрацией и был заключен в Семибашенный замок[469]. В 1714 г. П. А. Толстой и Б. П. Шереметев присутствовали на похоронах М. Б. Шереметева в Киеве[470].

А. А. Матвеев сообщал о знакомстве с Толстым в известных «Записках о стрелецком бунте»[471]. Толстой неоднократно встречался с Б. И. Куракиным: в 1717 г. они ездили на переговоры к английскому королю Георгу I, а затем сопровождали Петра I в его поездке в Париж[472]. Матвеев и Куракин состояли в переписке с Петром Андреевичем, когда он был послом в Константинополе[473].

По всей видимости, Петр Толстой был знаком и с А. М. Апраксиным, предполагаемым автором «Записок Неизвестной особы», ибо находился в родстве с генерал-адмиралом Ф. М. Апраксиным, который, по свидетельству Вестфалена, сумел убедить Толстого разорвать отношения с царевной Софьей и примкнуть к партии Петра 1[474].

П. А. Толстой встречался с А. Л. Нарышкиным, родным братом И. Л. Нарышкина, автора неопубликованных «Путевых записок». Братья Нарышкины в 1714-1717 гг. вместе путешествовали по Испании, Италии, Франции, Голландии. А. Л. Нарышкин был участником заговора против Меншикова, но как близкий родственник Петра I был наказан лишением чина и ссылкой в собственные деревни[475].

Находясь на дипломатической службе в Константинополе, Петр Толстой встречался со всеми русскими писателями-паломниками, проезжавшими столицу Османской империи на пути в Иерусалим. Имя Толстого упоминали в своих «Хождениях» Иоанн Лукьянов и Андрей Игнатьев, Ипполит Вишенский и Варлаам Леницкий. И. Лукьянов писал, что именно по настоянию посла Толстого паломников на пути в Россию сопровождал почетный эскорт янычар[476]. О радушном приеме в русском посольстве в Константинополе рассказывал украинский паломник Ипполит Вишенский: «Петр Андреевич Толъстой... велми рад был и нас принял вдячне, приказал нам дать келию... абы я там жил, и велел мне давать всего доволно»[477]. Священник посольской церкви Андрей Игнатьев, служивший у Толстого пять с половиной лет, отпросился на поклонение в Иерусалим и получил от него «прошение к салтанову величеству» о выдаче фирмана на беспошлинный проезд по землям Оттоманской Порты[478]. Был знаком с Толстым и капеллан П. П. Шафирова и М. Б. Шереметева Варлаам Леницкий, описавший свои приключения во время паломничества по заказу русского посольства в Константинополе. В. Леницкий вернулся в Россию в 1714 г. вместе с П. Толстым[479]

Итак, жанр «путешествия» — «хождения» был популярен в русской литературе петровского времени и в нем работали многие современники П. А. Толстого, в том числе и близко знавшие его, люди разной политической ориентации, разных художественных школ.

Одна из особенностей путевых записок Толстого — стремление к объективности повествования, сдержанность субъективно-авторских характеристик, что отчасти объяснялось предельной осторожностью Толстого-политика, который в конце XVII в. не был до конца уверен в победе петровских начинаний. Он создавал книгу, которую приняли бы сторонники обеих враждующих партий: приверженцы старины нашли бы в ней описание христианских святынь Европы; новое поколение русской интеллигенции — пропаганду идей Просвещения, мысль о приоритете европейской культуры. На первый взгляд, писатель далек от публицистических дебатов своей эпохи, в путевых записках он ни единым словом не упомянул о полемике между новаторами и традиционалистами, хотя его личная судьба находилась в прямой зависимости от исхода борьбы между сторонниками допетровской Руси и реформаторами. Позиция человека, стоящего вне политики, была для Толстого, порвавшего связи с окружением царевны Софьи, но пока не принятого в свою партию сторонниками Петра I, единственно возможной, ибо позволяла, не раздражая нападками прежних друзей, вызвать у молодого царя интерес к своей личности правдивым описанием европейской жизни. Толстой, не осуждая и не перечеркивая культурное наследие средневековой Руси, все же сделал однозначный вывод в пользу европейского пути развития страны, что наглядно проявилось в путевых записках. Таким образом, если внешне позиция писателя определялась как позиция человека, стоящего над схваткой, то внутренне она была ориентирована на поддержку политики Петра I.

Сведений о знакомстве Петра I с произведением Толстого пока не обнаружено, но император знал о практических результатах путешествия московского стольника. 29 марта 1701 г. царь писал в резолюции на доклад Ф. А. 1оловина: «Про италианскую посылку, что Толстой говорил... что он в Венецыи желания таковаго не слыхал от жидов, а слышал в Полше такое желание от жидов полских»[480]. В данном случае речь идет о попытках русского правительства завязать торговые отношения с Венецианской республикой через Черное море и крепость Азов. Петр I заинтересовался сообщением Толстого и пометил в записной книжке 1701 г.: «О жидах из Иттали: к Озову торговать и места дать»[481]. Из документальных источников известно, что Петр Андреевич постоянно ссылался на опыт своего путешествия по Европе и «хвалил Италию», за что неоднократно подвергался типичному для круга русского императора наказанию — пил штрафной кубок, а это для него, трезвенника, было серьезным испытанием. В 1717 г., возвращаясь из-за границы с царевичем Алексеем Петровичем, он не без тайного удовлетворения писал канцлеру П. П. Шафирову: «А когда благоволит Бог мне быть в С.-Питербурке, уже безопасно буду хвалить Италию и штрафу за то пить не буду: понеже не токмо действительный поход, но и одно намерение быть в Италии добрый ефект их величествам и всему Российскому государству принесло»[482].

П. А. Толстой был одним из первых «западников», но его путевые записки — явление глубоко русское, рожденное на национальной исторической почве. Определяя особенности взаимодействия России и Запада на новом историческом этапе, Толстой предложил оригинальное решение: эти два мира не противостоят друг другу, они звенья единой цепи мирового развития. В европейцах он видел партнеров и учителей, а не политических и военных противников русских. По мысли Толстого, Россия, занимая промежуточное положение между передовой Европой и отсталой Азией, была страной больших исторических возможностей, стратегическая цель которой — освоение достижений Запада и борьба за освобождение от национального и религиозного гнета православного населения Юго-Восточной Европы. В этом писатель видел великую историческую миссию России.

Он был одним из первых русских государственных деятелей, кто выдвинул лозунг общественной пользы изучения западноевропейского опыта в развитии экономики, социальных отношений, культуры. Принимая сторону «латинствующих», Толстой в то же время призывал критически относиться к иноземному, отказаться от раболепного преклонения перед европейскими образцами и «уничижения» природного, русского. Он руководствовался идеей, афористически выраженной Петром I так: «Хорошо перенимать у французов науки и художества, и я бы хотел видеть это у себя; а впрочем, Париж воняет»[483].

В путевых записках П. А. Толстого присутствуют и взаимодействуют две точки зрения на Европу. Первая — показ европейской действительности изнутри, рассказ об увиденном частного человека, путешествующего в поисках знаний и новых эстетических открытий. Подобная позиция не позволяла дать широкой картины общественно-политической и культурной жизни Европы, ибо внимание путешественника было сосредоточено на описании отдельных предметов и явлений вне их глубокой причинно-следственной связи. Вторая точка зрения — изображение Европы глазами политика, дипломата и профессионального военного. Для этой позиции характерны панорамное видение мира, стремление проникнуть в суть проблемы, обобщить увиденное, что связано с периодом редактирования дневникового материала после возвращения Толстого на родину.

Писатель прекрасно понимал, что русские люди знают о Европе чрезвычайно мало, а европейцы о России и того меньше, поэтому он решил восполнить этот пробел в духовном общении наций. Писателем Толстого понудил стать долг гражданина. Его по праву можно считать одним из первых просветителей, чья жизнь и творчество были одухотворены идеями блага России. Жажда знаний, вера в творческие силы русской интеллигенции, в мудрость человеческого гения сближают Толстого с культурно-просветительской программой «возрождения» России Петра I.

Несмотря на большой объем произведения и разнообразие сообщаемых сведений, путевые записки Толстого отличает единство замысла, что определялось мировоззрением писателя, его идейно-политическими и нравственно-эстетическими идеалами. Работа Толстого представляет собой тщательно продуманное литературное произведение, что подтверждается, например, особым характером отбора поэтизируемого материала. Главным для писателя был культурологический аспект освоения европейской действительности. История духовной жизни Европы раскрывается им через памятники религиозной и светской культуры: монастыри, соборы, дворцы, музеи, парковые ансамбли, архитектурный облик городов, университеты, библиотеки, музыкальные концерты, маскарады, религиозные процессии и реликвии, «шпитали» как «школы милосердия» и науки врачевания людей... Путевые записки Толстого содержат огромное количество фактов, которые просвещали, воспитывали, доказывали историческую правоту петровских преобразований. Энциклопедизм путевых записок П. А. Толстого — яркая примета времени, ибо в мировую историю XVII-XVIII века вошли как эпоха Просвещения, творцы которой отличались широтой взгляда на законы бытия, глубиной познаний и верой в безграничные возможности человеческого разума. В этом плане П. Толстой был предшественником Татищева, Ломоносова, Львова, Болотова и других представителей русского Просвещения.

Среди проблем духовной жизни народов европейских стран особо значимы для Толстого как государственного деятеля вопросы политической жизни, международных отношений, дипломатического и дворянского этикета, религиозно-нравственного воспитания и интеллектуального образования. Писатель лишь вскользь упоминает об основной цели поездки в Европу — об обучении морскому делу и воинскому искусству. Об этом вспоминаешь, читая рассказ о трудностях морского плавания и тексты аттестатов, данных Толстому его учителями-навигаторами. Главным объектом внимания автора путевых записок становится Европа в ее отношении к духовным исканиям русской интеллигенции, к будущему России.

П. А. Толстой оказался в уникальной ситуации, ибо, познавая в процессе путешествия чужой язык, нравы, обычаи, веру, культуру, он вольно или невольно проводил параллели с национальными культурно-бытовыми традициями и эстетическими представлениями. Эстетический вкус Толстого был воспитан искусством московского барокко; видя в нем вершину в развитии прекрасного, писатель не мог остаться равнодушным к богатству материала, насыщенности цвета, изяществу отделки, обилию драгоценных камней и металлов, сложности архитектурных форм, метафоричности живописных и скульптурных изображений — т. е. к тому, что дала мировому искусству Италия как родина барокко. Называя стиль барокко «италианской манерой», писатель снисходительно отзывается о произведениях искусства, не соответствующих его представлению о прекрасном. Воображение Толстого поразили величественные архитектурные формы Миланского собора, но другие здания города, по свидетельству путешественника, лишены красоты, так как сделаны «глаткою работою без резбы», как и дома во Флоренции, которые «строены просто, не по архитектуре».

П. А. Толстой приехал в Европу с целью изучения «всяких изрядных вещей, которыя зрению человеческому сладки обретаются», и одним из первых увидел и по достоинству оценил красоту светского искусства, жизнь в ее полноте и многообразии. Он был влюблен в пестрый мир итальянских городов, в красоту венецианских каналов и неаполитанского залива, бурные воды Адриатики и суровую живописность Альпийских гор, пышность римских парков и шум венецианского карнавала, мощь крепостных сооружений Мальты и изящество соборов Флоренции... Для путевых записок Толстого характерна эстетика праздничности, парадности; в изображении писателя земное бытие предстает вечным торжеством, а человек — умелым ловцом фортуны.

В произведении П. Толстого наметилась тенденция разделения сакрального и эстетического в восприятии памятников, например, античного искусства. Фрески языческого храма в Неаполе писатель воспринимает не как явление чуждой религиозной системы, а как «предивную и удивления достойную работу» античных мастеров, которые достигли «живости» в изображении «поганских богов».

Толстому принадлежат первые развернутые искусствоведческие характеристики церковного пения и музыки, их эстетического воздействия на человека. Описывая певческую культуру итальянцев, он, в отличие от других писателей-путешественников, не ограничивается краткими трафаретными выражениями «пели зело умильно», «музыка вельми хороша», а посвящает этой теме целые очерки и очерковые зарисовки. «В Венецы, — писал в путевом дневнике Толстой, — есть монастыри девические, в которых девицы, вступившие до закону, играют на органех и на розных инструментах и спевают на хорах таково изрядно, что во всем свете такова слаткаго пения и согласия нигде не обретается, и таково предивно, что всех слушающих того пения приводят во изумление. И со всего свету християне приезжают в Венецию, желая насладитися тем их, подобно ангелским, пением...» (л. 70).

Традиционное в восприятии музыки у Толстого не сразу уступило место новому, европейскому. Оркестровая музыка в Вене для русского путешественника — «шум», в котором «невозможно было слышать человеческаго голосу» (л. 31). В Падуе, пораженный красотой и мощью звучания органа, Толстой сравнивает «голос» этого инструмента с игрой целого оркестра: «...не останется ни один инструмент ого всей музыки, которой бы в тех арганех не отзывался игранием... цимбалы, скрипицы, басы, шторты, арфы, флейты, вилиочамбы, цытры, трубы, литавры», а иногда «в тех арганех свищет подобно птице, канарейке или соловью» (л. 45). В Венеции и Неаполе Толстой часто и охотно посещает музыкальные концерты, оперные представления, и не только потому, что это предписывает дворянский этикет: в этом отражается новая духовная потребность русского путешественника.

Обряды, театрализованные действа, широко распространенные явления в духовной жизни Западной Европы, часто становились объектом изображения в путевой литературе петровского времени, особенно в тех случаях, когда не имели аналогий с русскими. Интересно сравнить описания обряда обручения Венеции с морем в «Записках Неизвестной особы» и в «Путешествии» II. А. Толстого. Оба писателя подчеркивали национальный характер этой традиции, однако, если Неизвестная особа отразила лишь внешние обстоятельства церемонии («Видел процессия была: князь венецейский ездил на море... судно резное, вызолочено все, покрыто бархатом красным, вышиты гербы венецейские золотом... Патриарх... святил воду и ту воду влил в море, и музыка пела предивная. Потом князь перстень алмазной взял, бросил в море»[484], то П. А. Толстой пытался раскрыть политический смысл, религиозно-символическое значение обряда.

Описание праздника, который ежегодно отмечался в Венеции до падения республики, передает у Толстого взаимосвязь «языческого» и «христианского» в этой традиции: «языческий» по своей основе обряд обручения Венеции с морем отмечается в день Вознесения; венецианский дож опускает в море перстень «евангелиста Марка»; после артиллерийского салюта следует торжественное богослужение в монастыре святого Николая, покровителя мореплавателей. Толстой исследовал и истоки этого красочного народного праздника, связав его возникновение с историей римского папы Александра III, который разрешил жителям Венеции в благодарность за помощь в борьбе с цесарем считать себя «господами моря Медитеранскаго» и «чинить во вся годы обручения моря» (л. 65 об. — 66).

Как театральное действо воспринимает П. Толстой процессию на улицах Венеции, участники которой истязают собственное тело, «бичуются, бьют себя веревками варовинными по спинам, обнажа спины свои, до пролития кровей своих; и те веревки, чем бичуются, обмачивают в рейнской уксус... Делают то для того, чтоб раны на теле их уксусом разъедало, и болезни б ему терпеть болши для отпущения грехов своих в тот образ... как пострадал Господь наш» (л. 54). Описание этого обряда сделано Толстым без тени осуждения и иронии, но как явление, чуждое для него, русского человека, чье барочное видение мира далеко от мистицизма, религиозной экзальтации, добровольного страдания.

Писатель-путешественник живет не мыслями об искуплении грехов, скорой смерти, а чувством радости бытия. Рассказ Толстого о трудностях пути, где жизнях человека угрожают разлившиеся реки и бушующая морская стихия, узкие и крутые горные дороги, отходит на второй план перед описаниями садово-паркового искусства Европы, рукотворной природы. Любуясь шедевром садовой архитектуры около города Бергамо, Толстой с чувством гордости за человека — творца красоты, преобразователя природы — описывает ограду сада: «..зделана ограда около саду ис травы, которая трава ростет власно как стена каменная толщиною в аршин, а вышиною от земли аршина в два. По той травной стене ростут ис той же травы фигуры розных подобий: которая подобием человека пешего с копнем, или с прагазаном, или с саблею; которая подобием человека на лошади с ружьем; иная подобием аггела, имея крылья; иная подобием жены или девицы, убранной по-француски... иная власно как венецкая гундала, то есть лотка крытая, и на ней человек с веслом; другие подобием фантан розных образов; иные ростут в подобие зверское, и скотцкое, и птичье розных родов; иные подобием сосудов изрядных... Сия вещь зело преудивителная и удивлению достойная, как та трава розными изображениями ростет» (л. 57).

Среди объектов прекрасного, созданного руками человека, все без исключения «вояжеры», побывавшие в Европе, выделяли фонтаны, но самый подробный рассказ о «водометах» содержат путевые записки Толстого. Этому необычному зрелищу он посвятил многие очерки, описывая архитектурно-художественный облик городов Польши, Австрии, Италии. Фонтаны поражали красотой и силой движущихся струй воды, они могли звучать на разные голоса, представляли собой аллегорические фигуры, были подлинными произведениями искусства, над которыми трудились такие гениальные мастера, как Микеланджело Буонарроти[485]. Особенно поразил Толстого, отправившегося за границу для изучения морского дела, фонтан в Ватиканском парке, сделанный в виде корабля: «На том карабле зделаны щеглы, и раины, и пушки; и как в тот карабль пустили воды, и на том карабле зделались из воды веревки, и парусы, и всякие инструменты, которым на карабле быть потребно. Также ис пушек, которые на том карабле зделаны, побежали воды и отдавались голосы, власно как бы стреляли» (л. 127).

В путевых записках П. А. Толстого нашли свое отражение и такие стороны европейского быта, как потребление вина и табака, игра в карты, налцчие публичных домов. Следуя жанровой традиции с ее установкой на документальное, объективное в изображении человека и мира, когда чтение «Путешествия» должно было заменить «хождение в иные земли», писатель отмечал сложность, неоднозначность представлений европейцев о прекрасном в человеке. В изображении греховного у Толстого нет эротических подробностей, характерных для произведений светской путевой литературы петровского времени, нет и обличительных интонаций, свойственных паломническим «хождениям». Писатель стремится к выявлению единых позитивных начал нравственной культуры разных народов, разных эпох и видит их в целомудрии, воздержании от пьянства и азарта в карточной игре. Из европейских городов к его идеалу духовной культуры ближе всего Неаполь, где пьянство и «блудный грех» «под великим зазором», и Венеция, где в карты играют без драк, неволи и «обчету в деньгах».

Русский писатель не проходит мимо другого аномального явления мира европейских стран — демонстрации уродства в целях коммерции. Внимание к курьезам и их поэтизация — приметы барочного метода изображения действительности, в частности — писательской манеры Толстого. Отдельные очерки его путевого дневника превращаются в «литературную кунсткамеру», где можно увидеть «быка о пяти ногах», «барана о двух головах», «человека, имеющаго две головы: Одна на своем месте, где надлежит быть, и называется Ияков, а другая на левом боку и называется Матвей» (л. 67 об.). Толстой далек от традиционного изображения монстров как порождения дьявола, для него это физиологические отклонения, природные аномалии, требующие регистрации и изучения.

Таким образом, путевые записки П. А. Толстого — свидетельство сложного и противоречивого процесса становления эстетики нового времени, когда искусство начинает освобождаться от религиозно-символического толкования прекрасного и безобразного, когда представления о красоте, добре и зле связываются не с действием сакральных сил, а с борьбой нового и старого в духовной жизни России и Европы[486].

Произведение Толстого создавалось в эпоху, когда было «трудно решить — где кончается публицистика и начинается деловая письменность; трудно решить, что претворяется во что: в деловую ли письменность проникают элементы художественности или в художественной литературе используются привычные формы дедовой письменности»[487]. П. А. Толстой обратился к документальному жанру путевого дневника, создав на его основе художественно-публицистическое произведение, которому нет равных в литературе того периода.

Закладывая основы русской исторической публицистики, писатель много и со знанием дела рассказывал о взаимоотношениях европейских держав с Османской империей, осаде турками Валлетты и Вены, о боевых действиях мальтийского флота, о подготовке к войне за испанское наследство и т. п. Толстой встречался или наблюдал со стороны австрийского императора Леопольда I, принцев Иосифа I и Карла VI, полководца Евгения Савойского, венецианского дожа Сильвестра Валерио, мальтийского магистра Раймунда Переллоса, римского папу Иннокентия XII, вице-короля Неаполя Луиджи Мединачелли и других высокопоставленных государственных и религиозных деятелей Европы. В путевых записках есть рассказы о местах битв и переговоров, о военных походах и сражениях эскадр, осадах замков и народных восстаниях, опустошительных эпидемиях.

Для Толстого характерен устойчивый интерес к современному периоду политической истории Европы; его идеал находился в будущем, поэтому, сравнивая настоящее с прошлым, он пытался показать процесс обновления жизни. В отличие от писателей-паломников, чей идеал лежал в библейском прошлом, Толстой доказывал на богатом фактическом материале, что исторический процесс — не ухудшение чего-то раз и навсегда данного, а развитие, рост, возникновение ранее неизвестного, нового, прогрессивного. Пытаясь заглянуть в будущее России, он отказался от апокалипсических пророчеств, а дал реальную картину расстановки политических сил в стране, а также познакомил русского читателя с разными формами государственного правления в Европе: выборной системой польской монархии, наследственным монархическим правлением Священной Римской империи, независимой Венецианской республикой и находящейся в вассальной зависимости от Турции Рагузской республикой, Мальтийским «рыцарским» государством-островом, теократической Папской областью Италии.

В понимании истории Толстой был прагматиком: не отвергая в принципе существование высших сил, он все же стремился дать земное толкование исторических событий, объясняя все крупные явления общественной жизни желаниями и способностями представителей правящей элиты, отыскивая, первопричину событий в страстях и побуждениях людских. Прошлое интересовало писателя в контексте настоящего, как исторический пример решения сложных вопросов современности. Изучая политическую жизнь европейских стран, он высказал ряд поразительных по своей прозорливости мыслей.

Автор путевых записок знал о заключении Регенсбургского мирного договора 1684 г. между Испанией и Францией, но, умудренный политическим опытом, настороженно отнесся к появлению французской военной эскадры у берегов испанских владений в Италии. Русский путешественник прекрасно понимал шаткость заключенного мира и предчувствовал зреющий международный конфликт. Обеспокоенность приближающимися событиями звучит в разговоре Толстого с французскими офицерами, уверявшими, что «ездят гулять и смотрить свету». С иронией Толстой отозвался о «прогулках» французских военных кораблей вдоль итальянского побережья: «Однако ж сия вещь разсуждается, что тот француской караван ходит по морю не просто, и в Неаполь» приход тех француских галер не для одного смотрения Неаполя: есть некоторые в том иные притчины под прикрытием, потому что король француской — человек мудрой и вымышленик великой на разширение своего государства» (л. 118). Это предчувствие Толстого сбылось: через несколько лет разразилась война европейских держав за испанское наследство.

Ни для одного памятника путевой литературы до произведения Толстого не характерно такое погружение в этнографический материал. Приметы очерков писателя о быте, нравах и обычаях народов европейских стран — точность сведений, общий серьезный тон рассказа, уважительное отношение к инокультуре. Широкое бытописательство в путевых записках Толстого связано с процессом эстетизации быта в петровское время: низкое, повседневное, грубо материальное стало восприниматься как высоко значимое, свидетельствующее о духовной сфере человеческого бытия, образованности и культуре людей.

Внимание к быту было следствием интереса русских писателей к европейскому этикету, ибо по характеру одежды (наличию или отсутствию перчаток, головного убора, цвету верхнего платья), месту встречи в доме хозяина и визитера можно было судить о степени уважения к человеку. Многозначительными являются детали в описании встречи русского путешественника с великим магистром Мальтийского ордена — то, что «сам гранмайстер стоит осередь полаты», которая «обита вся камками ж червчетыми», то, что он «подступил» и, «сняв шляпу, кланялся» гостю, «почитая за великое счастие, что... великаго государя человек из далных краев приехал видеть охотою» его «малое владетелство». «По тех разговорах, — продолжает рассказ Толстой, — просил меня той гранмайстер, чтоб я надел шляпу, и сам он свою шляпу надел также; и я, свою шляпу надев, разговаривал с ним стоя... И как по разговорах я от него ис полаты пошел, и он, мне поклон отдав, отпустил меня любовно» (л. 100 об.-101).

Писатель воспринимал себя представителем России, нового могучего государства, поэтому не мог допустить нарушения этикета или совершить неэтичный с точки зрения европейской морали поступок. Обучение европейским нормам этикета не означало для русского путешественника унижения его национального достоинства. Толстой общался с иноземцами как равный с равными; не роняя дворянской чести, путешествовал в «карете изрядной» с «добрыми возниками», в остерии жил в «каморе богатой» и обедал с «кавалерами, честных пород людьми». Описывая поведение путешественника в обществе и дома, встречи с частными и официальными лицами, церемонии представления и званого обеда, светской и деловой беседы, рассказывая об изяществе манер и учтивости поклонов, Толстой выполнял важную роль просвещения русских читателей, давал практическое руководство для общения с иностранцами.

Историю этнографии нового времени нельзя представить без произведения П. А. Толстого, яркого образца этнографической беллетристики, где этнографический материал органически, входит в обширное повествование о долгом и увлекательном путешествии по Европе московского стольника. Этнографизм записок Толстого необходимо рассматривать в общей связи с развитием общественной мысли в России конца XVII — начала XVIII в., становлением новой светской идеологии, ибо в произведении содержится не только ценный фактический материал, но и определенная историко-этнографическая концепция — идея разумного использования опыта других народов в деле просвещения России.

В известных списках «Путешествия» Толстого нет авторского заглавия: видимо, писатель, понимая новаторский характер произведения, не мог найти места созданному в традиционной системе жанров. Все сохранившиеся заглавия с определением жанра сделаны в более позднее время владельцами рукописей или работниками архивохранилищ: «Путешествие столника Петра Толстаго по Европе» (Казанский список), «Путешествие Петра Андреева сына Толстова с Москвы в Италию» (Московский список), «Дневник путешествия П. А. Толстого» (Ленинградский список). В тексте произведения несколько раз встречается «рабочее определение» жанра, данное автором, — «книга». В древнерусском языке это слово было многозначным: «книгой» называли «письменный документ», «сочинение», «тетрадь с деловыми записями». Скорее всего, сам Толстой рассматривал «книгу», созданную им, как сочинение делового характера, документальный отчет о путешествии на Запад, однако результат превзошел замысел. Талант Толстого, как профессионального политика, военного и дипломата, раскрыл и другие свои грани. Обостренное внимание к проблемам эстетики и этики, «живость» жанровых зарисовок, психологическая глубина мотивировок, меткость и образность сравнений — все это создает в произведении особый художественный мир.

В русской литературе конца XVII в. еще не произошло четкого разделения на художественные и документальные жанры, существовали произведения синкретической формы, которые в зависимости от соотношения в них факта и вымысла делились на художественно-документальные и документально-художественные. В путевых записках П. А. Толстого документальное начало преобладает над художественным, в них господствует «поэзия факта». Толстой умело беллетризует повествование, и оно из разряда «элитарной» литературы, рассчитанной на образованные правящие верхи русского дворянства, переходит со второй половины XIX в. в разряд книг для популярного чтения, чей адресат — массовый читатель, которого волнуют рассказы о морских штормах и пиратских набегах, экзотических странах и неизвестных природных явлениях, исторические сюжеты и легенды. Полны динамизма, приключенческого азарта рассказы Толстого об опасностях морского плавания у берегов Мальты: «...не доезжая до Малту за 10 или болши миль италиянских, съехались мы с турецким великим караблем. И увидели ево от себя в далном разстоянии и не познали: чаяли, что тартана християнская из Малту идет... И как тот карабль набежал на нас блиско, и мы увидев, что то карабль, а не тартана, и суть неприягелской, почели мы подаватися к Малту. А тот карабль почал за нами правится и уганять нас, и гналися за нами 3 часа с лишком, перенимая нам дорогу к Малту. И мы, видев, что тот карабль нас уганяет ... на филюге своей парусы переворотили под ветер, и почали мариеры гресть веслами, и пошли к тому караблю в противность, умысля то, чтоб нам тот карабль проплыть вскоре за ветер... И как увидели гурки, что филюга наша пришла против их карабля в меру пушечной стрелбы, начали стрелять ис пушек, а потом, как еще ближе поровнялись мы с кораблем их, и они стреляли из мелкаго ружья по нас; однако ж Господь Бог нас пощадил: никого не убили и не ранили» (л. 99 об.-100). Хотя писатель традиционно объясняет спасение от турецкого плена вмешательством потусторонних сил, из рассказа ясно, что победу принесли искусство «маринеров», неожиданность маневра, мужество людей.

Четкое разграничение фрагментов остросюжетного повествования и статичных описаний увиденного за границей — черта, сближающая путевые записки П. Толстого с памятниками древнерусской литературы «хождений». По традиции произведение Толстого начинается с объяснения причин, цели и задач путешествия, приводятся документы, содержащие официальное толкование непростого для человека зрелого возраста решения оставить дом, дела, детей и внуков для изучения морского дела за границей. Путешествуя по странам Европы, П. А. Толстой остался верен православному вероисповеданию. Он рассматривает особенности богослужения в католических и униатских соборах, архитектуру и интерьер храмов, одеяние священников и монахов через сравнение с православной обрядностью и религиозно-культурными традициями средневековой Руси. Не случайно, в дневнике Толстого, больше чем в других памятниках светской путевой литературы, ощущается влияние традиций древнерусских паломнических «хождений», особенно в тех разделах «Путешествия», где речь идет о церковном искусстве, христианских реликвиях, особенностях богослужебной практики, религиозных процессиях. Отдельные очерки произведения Толстого в жанровом отношении сближаются с религиозно-публицистическим трактатом, богословским исследованием, религиозно-политической легендой, сказаниями о чудотворных иконах. Излюбленным приемом изображения увиденного у Толстого, как и у его предшественников, древнерусских писателей-паломников, является «фокусация пространства», например: город — монастырь — церковь — икона («В Журавичах есть монастырь унияцкой; в том монастыре церковь великая каменная; в той церкве стоит чудотворной образ Пресвятыя Богородицы Журавицкой...» — л. 159).

Если русские паломники совершали свое хождение в Святую землю, как правило, в составе «дружины» единоверцев, пользуясь в пути поддержкой православных болгар, сербов, греков, то маршрут путешествия Толстого, в основном, проходил по странам, населенным, по мысли ревнителей отечественного православия, еретиками. В принципе, подобная ситуация должна была вызывать особую религиозно-психологическую реакцию — неприятие, осуждение всего увиденного, как это было в произведениях иностранцев, католиков и протестантов, приезжавших на Русь в XVI-XVII вв.

Мир внешний, который видел паломник в центрах христианского Востока, хотя и подвергшийся мусульманской экспансии, но не уничтоженный, и мир внутренний, те чувства, которые он испытывал от общения с вещественными следами жизни ветхозаветных и новозаветных героев, оказываются слиты воедино; рождается ощущение гармоничности и одухотворенности бытия. Когда же человек попадает в незнакомую иноверческую среду, у него может появиться чувство дисгармонии мира, одиночества. Следствием этого должно стать желание замкнуться в себе, духовно противостоять натиску чуждых религиозных воззрений.

Толстой оказался выше религиозных предрассудков. Ситуация хождения в чужие страны не привела его к духовной изоляции. Внутренний мир путешественника открыт к восприятию всего нового, незнакомого, непознанного.

Автор путевых записок во многом ориентировался и на жанр статейных списков: произведение создавалось как отчет о путешествии, отсюда строгая система подневных записей, констатирующий тип повествования и «приказной» стиль речи, особенно в очерках о встречах и беседах с представителями светской и духовной власти, отсюда и включение в книгу текста документов (царского указа, «проезжей» грамоты, свидетельств и аттестатов).

Обилие естественно-научного материала в произведении Толстого, широкий диапазон сообщаемых автором сведений из области социальных отношений, экономики и торговли, военного дела и медицины, образования и искусства, позволяют видеть в этом сочинении прообраз жанра «ученых путешествий» нового времени.

Как всякое оригинальное, новаторское по характеру произведение, путевые записки П. А. Толстого стоят вне привычных жанровых форм и систем. Являясь памятником документально-художественной прозы петровского времени, они закладывают основы жанра путевого дневника, над развитием формы которого позднее работали Д. И. Фонвизин, Н. М. Карамзин, А. С. Пушкин. Ансамблевый характер жанра путевого дневника способствовал тому, что произведение Толстого — итоговое в истории древнерусской литературы «хождений» — стало своеобразной «художественной лабораторией» новых жанровых форм: «портрета», «пейзажа», «научного описания», «эстетического трактата» и других «малых» жанров, обретших самостоятельность во второй половине XVIII века. Разнородный материал в произведениях путевой литературы объединяли общность идейно-художественного замысла, принцип пространственно-временной последовательности в изложении событий, личность автора-героя.

Главная целевая установка путешествия Толстого, в отличие от паломнической литературы, заключалась не в приобщении к религиозному опыту прошлого, не в «восхождении души по лестнице добродетелей», проповедуемых церковью, а в образовании ума и сердца, в воспитании нового, светского по своим воззрениям человека. Высокая самооценка личности, осознавшей свой творческий потенциал, приводит к разрушению традиционного «дуализма» в изображении автора и героя, когда «худый и многогрешный человек» описывал хождение по святым местам как подвиг приобщения к миру сакрального.

В герое произведения Толстого нашла отражение лучшая часть авторского «я», и прежде всего его национальная гордость, о чем свидетельствовали даже мелочи быта: до, конца путешествия он не сменил русское платье на иноземное, саблю на шпагу, как делали другие «вояжеры». Однако, вернувшись в Россию, Петр Толстой одевался как «западник», ходил в парике, камзоле, шелковых чулках и башмаках с пряжками, демонстрируя свою приверженность петровским преобразованиям.

В путевых записках перед нами проходит процесс становления и развития взглядов «русского европейца». Но, в отличие от путешествовавшего по Европе спустя сто лет Н. М. Карамзина, П. А. Толстой не воспользовался «маской необразованного скифа» для своего героя, который осознает важность выполняемого государственного поручения, выступает одновременно в роли ученика и учителя, обретая духовный опыт и делясь им с соотечественниками[488].

Герой Толстого — цельная натура, которая не знает сомнений, внутренней борьбы, духовных кризисов; это человек, не переступающий границы разумного, не знающий разлада между долгом и чувством. В реальности путь становления проевропейской ориентации автора путевых записок был сложнее. Если формирование взглядов Петра I на будущее России проходило под влиянием Ф. Лефорта и П. Гордона, общения с обитателями Немецкой слободы, ранними поездками в Европу, то Толстой только в весьма преклонном возрасте осознал необходимость «европеизации» русской жизни. Видимо, этот процесс проходил у Толстого мучительно, ибо он не мог забыть гонений, которым подвергались на Руси «латинствующие», и только путешествие по Европе убедило его в правильности и исторической перспективности выбранной им позиции в стане «птенцов гнезда Петрова».

Прагматик и скептик, человек с большим жизненным опытом, Толстой отправился в Европу с сознанием исключительности России в христианском мире, с чувством собственного достоинства и даже превосходства над европейцами.

Обладая проницательным умом и развитым эстетическим чувством, он искренне считал себя готовым к восприятию европейской жизни и настроился на критическое восприятие католической Европы, тем более, что Польша — первое государство на его пути — дала основание для подобного отношения к нерусскому, неправославному. В Варшаву Толстой приехал в период элекционного сейма, когда после смерти Яна Собеского шляхетство выбирало нового короля. Московский стольник, веривший в богоизбранность монарха, не без иронии описывал сеймовую палату, где в результате горячих дебатов «окончины были стеколчетые все повыломаны и окна разбиты от нестройнато совету и от несогласия во всяких делех пьяных поляков» (л. 16 об. — 17).

Находясь на придворной службе, Толстой «состоял при гробе» царей Федора и Ивана Алексеевичей и имел возможность сравнить пышный обряд погребения московских государей с похоронами польского короля, пользовавшегося почетом и уважением при жизни и оказавшегося забытым сразу после смерти. «Умершаго короля полскаго жену и детей и сродников из Варшавы высылают вон» на время элекции; королевские покои лишаются богатого убранства: «обития в тех полатах знатно, что было, толко в бытность мою было обрано по смерти короля полскаго» (лл. 17, 18 об.).

Осмотрев помещение, где проходит элекция, Толстой сообщил читателю, что тот «великой сарай дощаной» подобен «покоям скотцким» (л. 19 об.), а сама элекция — повод для пьянства, ссор и драк. «И всегда у них между собою мало бывает согласия, в чем они много государства своего растеряли, — делает вывод московский стольник. — Однако ж, когда напьютца пьяни, не тужат о том и не скорбят, хотя б и все згибли» (л. 17 об.).

Поглядывая свысока на европейцев, критикуя их образ жизни, П. А. Толстой пересек границу Священной Римской империи, отметив с иронией, что страны «граничит болото, а иных никаких признаков нет» (л. 22 об.). По мере знакомства с культурой Европы ирония уступает место искреннему интересу, почтительному тону описаний и даже откровенному восхищению увиденным. В рассказе о Вене исчезают насмешливые реплики писателя по поводу европейских порядков, а итальянская часть путевых записок проникнута чувством преклонения перед мастерством художников и ремесленников, перед авторитетом ученых и политических деятелей, перед жизнелюбием и радушием жителей Венеции, Неаполя, Флоренции, Рима.

В пестром, разноязычном и многоликом мире произведения Толстого не нашлось места для индивидуальных портретов людей, с которыми встречался путешественник. Как правило, они не имеют имен и выступают в путевых записках как «мещанин», «шляхтич», «возник», «фарестир», «вдова короля», «барский губернатор». Писатель не создал портретных характеристик даже крупнейших политических деятелей Европы того времени: австрийского императора, римского папы, венецианского дожа, великого магистра Мальтийского ордена. Дело не в отсутствии художественного таланта у Толстого, а в эпичности его мышления, в жанровой традиции «одногеройности», в представлении о человеке как носителе определенных корпоративных, социальных, национальных черт. Поэтизация не индивидуального, а общего, соотнесение судьбы конкретной личности с историей народа — главный принцип изображения человека в путевых записках.

Западноевропейский и русский придворный быт в то время был обставлен как театрализованный церемониал, имевший продуманную и хорошо отлаженную систему, в которой человек был скорее носителем какой-то «знаковой нагрузки», чем личностью[489]. Каждый участник церемонии точно знал свое место и роль в действии, был одет таким образом, что цвет и покрой платья «говорили» о его социальном положении. Характерно в этом, отношении описание Толстым крестного хода в Вене, когда главное внимание автора сосредоточено на том, чтобы передать порядок появления на «сцене» участников процессии, их титулы и значение в общем замысле церковного ритуала: «...собралось множество народу в костеле святаго первомученика Стефана и из того костела пошли чинами: прежде пошли ремесленые люди каждаго ремесла со своею херуговью... за ними — мещане; потом — купеческаго чину люди... В 6 часу того дни пришел к тому святаго Стефана костелу цесарь. Перед ним ехали сенаторы и ближние люди...» (л. 29 об. — 30).

Среди национальных портретов, созданных Толстым, интересен и обстоятелен обобщенный образ итальянца, где находят свое отражение одежда и внешний облик, привычный ритм жизни, род занятий, основные черты характера. Автор путевых записок по достоинству оценил изящество и женственность венецианок: «...народ женской в Венецы зело благообразен, и строен, и политичен, высок, тонок и во всем изряден...» — но не мог удержаться от иронической реплики, отмечая, что «народ женской в Венецы» «к ручному делу не очень охоч, болши заживают в прохладах... всегда любят гулять и быть в забавах, и ко греху телесному зело слабы ни для чего иного, токмо для богатства» (л. 36 об., 70). Несмотря на господствующий «иконографизм» в портретных описаниях Толстого, объект изображения часто выходит за рамки традиционного: рядом с портретами представителей знати, высшего духовенства, католических монахов разных орденов в записках находятся портреты профессиональных «блядок», купцов-евреев, ремесленников, моряков и крестьян. Портреты передают не только внешние черты людей, но нравственно-психологический облик народа, социального и профессионального типа.

Эпическое начало сильно и в восприятии Толстым пространства, вне которого немыслим человек. Писатель смотрел на мир как на большую топографическую карту; тщательно фиксируя границы государств, реки и горы, города и селения, морские проливы и острова, он наносил на карту маршрут своего путешествия. По мнению известного исследователя литературы А. И. Соболевского, в XVII в. в России «всего более интересовались географией»[490]. Путевые записки Толстого стали подлинным географическим открытием Европы. Они содержали описание таких природных объектов, как Альпийские и Сабинские горы, крупные водные артерии (Висла, Днепр, Буг, Дунай, По), побережья Истрии и Далмации, острова Средиземного моря, вулканы Везувий и Стромболи, красивейшие ландшафты Австрии и Италии...

Точечному принципу изображения пространства, который преобладал в средневековой литературе «хождений», Толстой предпочитает линейный. Для его путевых записок характерно не упоминание отдельных, не связанных между собою точек географического пространства, а последовательный рассказ о достопримечательностях пути, впечатлениях русского «вояжера», его дорожных приключениях. Описательность становится главным способом изображения пространства, непрерывного и «текучего».

Дуализм в восприятии мира средневековым человеком (противопоставление «земного» — «небесному», «телесного» — «духовному») приводил к тому, что «движение в географическом пространстве становится перемещением по вертикальной шкале религиозно-нравственных ценностей»[491]. Как светский писатель переходной от средневековья к новому времени эпохи, Толстой далек от религиозно-мистической трактовки путешествия героя, хотя противопоставление «горизонтального» и «вертикального» освоения пространства в его записках присутствует. По мере преодоления путешественником реального пространства европейских стран его ум восходил по ступеням просвещения к вершинам знания.

Для прозы раннего средневековья характерно субъективное восприятие «легкости пространства»[492]. Герои первых русских «хождений» перемещаются быстро, свободно, не испытывая серьезных трудностей, преодолевая большие расстояния. Сами расстояния не описываются, а перечисляются, что усиливает впечатление внутренней свободы и быстроты передвижений. Писатели петровского времени, в том числе и Толстой, поэтизируют единоборство героя с пространством, труднопроходимым, враждебным и опасным. Это приводит к тому, что путешествие превращается в поединок человека с природной стихией и общественными аномалиями, становится в глазах читателя подвигом. Путевые записки Толстого богаты примерами сопротивления пространства: это крутизна горных перевалов и бушующее море, где корабль теряет верный курс; «великая жара» и «тяжкий воздух» на дороге от Неаполя к Риму, когда путешествовать можно только ночью; опасность плена или ограбления.

Путешественник — герой открытого пространства, которое формирует у человека любознательность и широту души, энергичность и целеустремленность. Дорога и путник составляют единое динамическое целое. Все, что попадало в поле зрения путешественника, принадлежит дороге: встречи, раздумья, дорожные впечатления, исторические и природные достопримечательности. «Включая в себя все виды пространства, «дорога» не принадлежит ни одному из них — она проходит через них»[493] и отрицает границы, разделяющие людей. Для Толстого дорога в Европу — дорога к знаниям, открытие новых жизненных горизонтов для себя и своей родины.

Русская литература конца XVII — начала XVIII в. отличалась обостренным интересом к категории времени. Время стало одним из показателей активности личности, о чем судили, сопоставляя хронологические рамки жизни человека и созданное им на пользу общества. Главным символом в эстетической системе литературы барокко стал бог Хронос, а эмблемой — смерть с косой и часами, центральной проблемой произведений — коллизия «человек и время».

Путевые записки Толстого поэтизируют настоящее, быстротекущее и насыщенное событиями, время. Во многом это объясняется спецификой дневникового жанра: писатель рассказывал о только что происшедшем, участником или свидетелем которого он был, поэтому время описаний максимально приближено ко времени реальных событий путешествия. С другой стороны, путевые записи обрабатывались Толстым после возвращения на родину, что создавало временную перспективу: осмысляя события прошлого, он мог объективно оценить значение увиденного или сделанного. Хотя между временем действия, дневниковой записью и временем редакторской работы над окончательным вариантом текста существует небольшой разрыв, можно с полным основанием говорить о наличии в путевом дневнике нескольких точек отсчета времени: автора, знакомого с результатами поездки, и путешественника, не представляющего, где, как и когда завершится его «хождение за моря». Время героя, в отличие от времени автора, воспринимается читателем как время прошедшее, но для героя произведения это время настоящее, в котором он живет и действует. Так создается иллюзия художественного времени, где совмещаются пласты настоящего и прошлого, настоящего и будущего.

В записках Толстого нет прерывности в изображении времени, ибо в дневнике путешественника день за днем фиксируется все происшедшее. Лишь изредка в произведении появляются временные пропуски и стяжки, связанные с неизбежностью повторов, которых писатель, уважая читателя и экономя его время, а также заботясь о композиционной стройности книги, избегал. Толстой не описывает обратную дорогу из Милана в Венецию; обрывает затянувшийся рассказ о той или иной достопримечательности фразой, типа «подробну писать для умедления времени оставляю».

П. А. Толстой стремился передать субъективное начало в восприятии героем длительности событий. Несколько часов погони турецкого военного корабля за фелюгой, на которой находился русский путешественник, как бы спрессованы в одно, не делимое на часы и минуты, время чрезвычайного внутреннего напряжения героя. Быстрый временной ритм сменяется в произведении замедленным, когда перед московским стольником раскрывается богатство архитектурных ансамблей европейских столиц.

Имеет свою динамику и каждый композиционно-хронологический отрезок путевых записок. В ровных, эпически спокойных тонах выдержан рассказ Толстого о пути в Италию: все увиденное для него важно и интересно. Описание европейских городов он выполняет как в хронологическом порядке смены впечатлений, так и с помощью группировки однородных фактов и явлений, что ведет к замедлению темпа повествования. Путь на родину связан с временным ускорением и стяжением событий. Описания ранее виденного отсутствуют или выполнены в конспективной форме. Желание путешественника быстрее достичь цели, притупление чувства новизны впечатлений ведут к ускорению темпа рассказа.

Автор путевых записок, чьи взгляды на мир сформированы во многом русским средневековьем, человек верующий и благочестивый, соотносит реальное, земное время путешествия с вечным, на которое указывают даты и названия религиозных праздников, с легендарно-историческим в описаниях, например, античного Рима. Для него важно уловить связь эпох и событий, извлечь из исторического опыта политические и нравственные «уроки».

«Путешествия» в литературе петровского времени — жанр, где раньше других, неавтобиографических форм повествовательной прозы, сказался процесс становления индивидуально-авторских стилей, противостоящих средневековому диктату стиля жанра; В русской литературе путевые записки Толстого — это первый случай после «Жития» Аввакума, когда в произведении с такой отчетливостью проявилось авторское начало[494]. Энциклопедист, человек высокой интеллектуальной и эстетической культуры, Толстой вместе с писателями-паломниками Иоанном Лукьяновым и Ипполитом Вишенским оставил самый заметный след в истории отечественного языка. Путевые записки Толстого можно назвать стилистическим открытием конца XVII в., ибо в эпоху языковых контрастов писатель сумел сохранить удивительное чувство соразмерности в использовании различных стилистических и лексических средств, языковой гармонии.

В. В. Виноградов, характеризуя основные процессы развития языка, отмечал, что «с середины XVII века эволюция русского литературного языка решительно вступает на путь сближения с московской приказно-деловой и живой разговорной речью образованных слоев русского общества, ломая систему славяно-русского типа»[495]. О данном процессе свидетельствует стилевой строй «Урядника сокольничья пути» царя Алексея Михаиловича, сочинения Г. К. Котошихина, статейных списков русских дипломатов XVII в. В этом ряду следует рассматривать и путевые записки П. А. Толстого, яркий образец светского делового стиля, литературно обработанного и сближающегося с языком беллетристики и публицистики XVI столетия.

Толстой создавал произведение как полуофициальный отчет о поездке ориентировался на традиции статейных списков, поэтому ведущим стилем записок был канцелярско-деловой. Этот стиль был созвучен эпохе преобразований, когда выше слова ставили дело, а на литературу смотрели как на явление прикладного характера. Писатель разделял взгляд Петра I на литературу как на научно-познавательное чтение, средство пропаганды нового типа мышления и воспитания русского дворянства в духе идей Просвещения. Уловив новые тенденции в развитии литературы, Толстой сознательно отказался от «баснословия», противопоставил «искусству вымысла» «искусство факта». В его дневнике повествование носит информативный характер, когда писатель фиксирует важные детали путешествия, дает описания заинтересовавших его явлений, но, как правило, воздерживается от пространного комментария и экспрессивных оценок.

Канцелярско-деловой стиль становится одним из средств документализации повествования, создает впечатление полной достоверности описаний. Стремление писателя к точности, объективности приводит к господств) в произведении интонаций перечисления и уточнения, конструкций с рядами однородных членов и разного типа придаточных предложений, повторов лексико-семантического порядка. Общий ритм повествования, — неспешный, деловитый и обстоятельный рассказ, — создается перечислением городов и стран, по которым проходит маршрут путешествия, деревень и остерий, где путник останавливался на отдых и ночлег, точной фиксацией времени и расстояния, указаниями на способ передвижения, сообщениями о дорожных расходах: «Марта в 3 день. Поехав из Можайска, приехал обедать в вотчину Колотцкого монастыря в деревню Острожец, от Можайска 30 верст. Того ж числа приехал начевать в вотчину Сергия Аврамова сына Лопухина в село Царево Займище, от деревни Острожка 40 верст... Марта в 4 день. В вышеписанном селе Цареве Займище обедал. Того же дня приехал начевать в вотчину Ивановскаго монастыря, что в Вязьме, в село Федоровское, от села Царева Займища 28 верст... Марта в 5 день. Приехал в Вязьму к обеду, от села Федоровскаго 12 верст. Стоял в Вязьме за рядами, на дворе посадцкаго человека. В Вязьме два города деревянные, у болшаго города пять башен каменных. В городе две церкви каменные...» (л. 4 об.).

Для стилевой манеры автора путевых записок характерно использование слов «вышепомянутый», «вышереченный», «вышепоказанный», что придает произведению вид протокола, отчета, где нет места многозначности и отступлениям от прямой логики повествования. Толстой активно использует и сравнительно новую для языка XVII в. конструкцию сложноподчиненного предложения, куда входит придаточное определительное с союзным словом «который» или придаточное степени качества с союзом «что» («Около графова дому сад великой, а кругом замку и кругом домов многих пропущены воды из реки, которая река под городом Рацыбуром и называется Одра, чрез которую я переехал по мосту» — л. 23; «...и как преж сего были под Веною турки и стояли таково блиско от цесарскаго дому, что из пищалей в цесарской дом стрелять им было мощно» — л. 27 об.).

Сравнивая стиль путевых записок петровского времени, историки языка отмечали большее тяготение к деловому языку, особенно в описании посольских дел, записок Б. М. Шереметева, в то время как «Путешествие» П. А. Толстого «представляло собой дальнейшее развитие другой языковой струи, истоки которой восходят к повествовательному типу языка»[496]. Действительно, путевые записки Толстого содержат не только констатацию фактов, сухие протокольные перечни увиденного за границей, — это живой, эмоционально окрашенный рассказ. Пересекая Альпы, путешественник «имел страх смертной пред очима», но и в этой экстремальной ситуации его эстетически развитая натура не может удержаться от любования необычным ландшафтом, когда о горы, которые «солнце лучами своими не осеняет», «облака стираются». Опорным словом-образом в этом отрывке «Путешествия» становится прилагательное «прискорбный» («прискорбная дорога», «прискорбное место», «путь зело прискорбен»), передающее состояние внутреннего напряжения героя, с нетерпением ожидающего конца пути, «покоя от великаго труда» (л. 32).

Художественную выразительность повествованию придает использование Толстым эпитетов и сравнений, метких образных выражений: в пьяных драках «души» поляков «как мухи гибнут»; «пребезмерно высокие горы» пересекает «речка невеличка»; град в Венеции «подобен яйцу русской курицы». Для произведений путевой литературы характерно сравнение иноземного с русским как способ «приближения» описываемого объекта к читателю, одно из экономных языковых средств толкования неизвестного. По традиции, московское, русское для Петра Толстого — точка отсчета в описании увиденного за границей. В восприятии путешественника Висла «подобна реке Волге, текущей под городом Ерославлем», а «верхние одежды венецианских прокураторов» напоминают ему летники, которые «прежде сего на Москве нашивал женской пол».

По мере расширения круга дорожных впечатлений Толстого в записках появляется и другой тип сравнений, когда сопоставляются достопримечательности, предметы ремесла и торговли различных итальянских городов («Таваров всяких в Падве пред венецким малое число и в цене всякие тавары венецкаго гораздо дороже» — л. 46). «Портрет» города, созданный Толстым, всегда включает в себя не только описание местоположения и архитектурных особенностей, но и изображение людей, его населяющих, их обычаев и нравов, платья и причесок, способа передвижения по городу, поведения в будни и праздники. Город всегда «одушевлен», он предстает оазисом материальной и духовной культуры. У жителей каждого города свой характер, свое «лицо». «Венецыяне — люди умные, политичные, и ученых людей зело много, однако ж нравы имеют видом неласковые»; «Медиоланские жители — люди добронравные, к приезжим иноземцам зело ласковы» (лл. 61 об., 66). Контекст сравнения у Толстого может раздвигать рамки одной национальной культуры и выходить на уровень межнационального, но инорусского. Тогда в описаниях итальянских городов появляются сопоставления с французским, «гишпанским», «аглинским», польским, австрийским, открытым путешественником ранее, очно или заочно. «В Венецыи, — отмечает Толстой, — рядов всяких множество, и таких предивно уборных рядов на всем свете мало где обретается, толко разве во Франци...» (л. 66 об.).

Таким образом, сравнение занимает особое место в идейно-художественной системе путевых записок П. А. Толстого: оно помогает систематизировать разрозненные сведения о странах и народах, выстроить их в единую картину мира, будущее которого зависит от решения проблемы «Россия — Европа».

Автор записок умело владел богатствами родного языка. Анализ лексики произведения показывает, что в его основе лежит стилистически нейтральная обиходная лексика русского языка, сложившаяся на базе живой московской речи XYII в.[497] В отличие от паломнических «хождений», в «Путешествии» Толстого содержание славянизмов незначительно и тематически локализовано (описания церковных процессий, богослужений и раритетов; передача текстов Священного писания). Примеры разговорного стиля можно найти в языке произведения на разных уровнях: лексическом («кто похочет», «на низу», «гораздо велики»), грамматическом («полтретьи версты», «дом немалой»), синтаксическом (конструкции с опущенным сказуемым, с союзами «и» и «а» в присоединительной функции). Писатель внимательно следил за тем, чтобы в его произведение не проникли просторечия и вульгаризмы, и сумел избежать языковой дисгармонии, свойственной, например, «Запискам Неизвестной особы».

П. А. Толстой отдавал предпочтение монологической форме рассказа, что привело к большей стилевой однородности повествования, чем в произведении его современника писателя-паломника Иоанна Лукьянова, где нет монополии авторского слова, а широко используются диалогические сцены с целью «живописания», создания «речевого портрета» героя, придания тексту публицистической остроты.

Во время путешествия по Европе Толстой пополнял свой словарный запас иностранными «речениями», среди которых было особенно много слов латинского и итальянского происхождения. Лексический состав заимствований в произведении включает как ассимилировавшиеся в русском языке иностранные слова (алебарда, бурмистр, кардинал, герб), так и заимствования, вошедшие в русский «лексикон» в петровскую эпоху (перспектива, фортеция, галерея). Иностранные слова и выражения встречаются прежде всего в рассказах путешественника о тех отраслях знаний, которые были слабо развиты или неизвестны в России. Это термины науки, морского дела, фортификации: деклинация, градус, бастион, бельвард, навтика и др. Осваивая науку «навтичных дел», Толстой не мог не столкнуться с лексикой голландского происхождения, что нашло свое отражение в языке путевых записок: «фрегадон наш шел бордами, а по-голландски лавирами», — рассказывает писатель-мореход о своем плавании на Мальту. Ввод заимствования Толстой, как правило, сопровождал переводом или языковедческим комментарием («бастимент, то есть судно», «порт, то есть пристанище кораблям»), причем толкование иностранного слова неоднократно повторялось, что объяснялось прежде всего дидактико-просветительской направленностью книги.

О лингвистических способностях Толстого свидетельствует тот факт, что он быстро овладел итальянским языком и на острове Мальта обходился без переводчика в беседах с «кавалером Каравитой». Более того, записки Толстого регистрируют наличие диалектов в итальянском языке, то, что жители города Бара «с венецыянами и с римлянами в языке имеют малую некоторую диференцию», а итальянский язык «в Болони... ниже флоренскаго языку». Знание европейских языков позднее помогало П. А. Толстому в его дипломатической службе.

Таким образом, развитие русской речевой культуры конца XYII — начала XVIII в. и формирование языковой основы «среднего штиля» литературы классицизма невозможно представить без учета стилевой манеры П. А. Толстого и выявления в ней жизнеспособных и исторически продуктивных элементов.

Кроме путевых записок, перу П. А. Толстого принадлежит ряд неопубликованных статейных списков за 1702-1709 гг., представляющих собой ценный материал по истории русско-турецких отношений начала XVIII в.[498]. В 1703 г., отвечая на «тайные статьи», составленные Петром I, Толстой написал работу «Состояние народа турецкого», где анализировались экономика и политика Турции, отношения с правителями вассальных территорий, европейскими, азиатскими и африканскими государствами[499]. Ряд разделов этой книги, посвященных состоянию финансов, вооруженных сил и международных связей, был написан Толстым в соавторстве с резидентом Дубровницкой республики Лукой Баркой, который помогал русскому послу советами и практическими делами в его дипломатической деятельности[500].

В 1706 г. Толстой завершил «Описание Черного моря», книгу о географии морского бассейна, его портах и гаванях[501]. По предположению Н. А. Попова, «Описание Черного моря» — перевод какого-то итальянского географического сочинения[502]. Но, прежде чем отправить книгу в Россию, Толстой проверил сообщаемые в ней сведения, о чем писал в сопроводительной записке, адресованной начальнику Посольского приказа Ф. А. Головину: «Я сам посылал искусных людей снимать и описывать места; сколько могу судить, действительно так»[503].

О таланте П. А. Толстого, переводчика и дипломата, можно судить по переведенной им с итальянского языка на русский книге Поля Рико «Нынешнее состояние Оттоманской империи», пользовавшейся большой популярностью в Европе XVIII в.[504] Известно, что Толстому принадлежали «три книги дестевые... рукою его графскою писанные», с переводом «Метаморфоз» Овидия, однако судьба этой рукописи до сих пор неизвестна[505]. Комплекс оригинальных сочинений и переводов П. А. Толстого дополняет частично сохранившаяся переписка графа, обилие составленных им официальных бумаг по вопросам межгосударственных отношений и внутреннего положения России[506]. Английский славист Д. Л. JI. Ховеллс приписывает П. А. Толстому стихотворный перевод «Описания Парижа и Вены», но эта атрибуция нуждается в более серьезной аргументации[507].

Возможно, с течением времени расширится круг известных нам произведений П. А. Толстого, оригинального и переводного, художественного и документального характера. Введение в научный оборот новых источников сведений о писателе позволит уточнить его роль в историко-литературном процессе рубежа XYII-XVIII вв.

Значение П. А. Толстого в развитии русской культуры нового времени велико и в связи с тем, что он оставил после себя не только книги, но и талантливое потомство. «Гены гениальности» основателя рода проявились в творчестве А. С. Пушкина и Л. Н. Толстого. Согласно исследованиям историков, П. А. Толстой был также предком М. М. Щербатова, А. К. Толстого, А. Н. Толстого, Ф. И. Тютчева, П. Я. Чаадаева, А. И. Одоевского, В. Ф. Одоевского, Д. В. Веневитинова, К. Н. Леонтьева и других ярких представителей русской творческой интеллигенции[508]. Генеалогия графов Толстых дает богатый материал о необыкновенной одаренности мужской линии этого рода[509]:

I. Петр Андреевич Толстой (1645-1729)

II. Иван Петрович (ум. 1728)

III. Андрей Иванович (1721-1803)

IV. Петр Андреевич (1746-1822); Илья Андреевич (1757-1820) казанский губернатор; Федор Андреевич (1758-1849) собиратель рукописных книг.

V. Константин Петрович (1780-1870); Федор Петрович (1783-1873) художник; Николай Ильич (1794-1837) подполковник.

VI. Алексей Константинович (1817-1875) писатель; Лев Николаевич (1828-1910) писатель.

Лев Николаевич Толстой живо интересовался историей своего рода и особенно судьбой П. А. Толстого. После завершения работы над романом «Война и мир» у писателя возник замысел произведения о России эпохи Петра I, причем главным героем книги он собирался сделать Ивана Толстого, сына Петра Андреевича[510]. Толстой начал собирать архивные материалы, делать выписки из источников, читать исторические исследования о России конца XVII — начала XVIII в. В 1872 г. он писал Н. Н. Страхову: «Обложился книгами о Петре I и его времени; читаю, отмечаю, порываюсь писать и не могу. Но что за эпоха для художника. На что ни взглянешь — все задача_, загадка, разгадка которой только возможна поэзией. Весь узел русской жизни сидит тут»[511].

По просьбе писателя из московских архивов в Ясную Поляну были присланы копии документов о роде Толстых, среди них «Поколенная роспись рода Толстых 1755 года», материалы о Петре Андреевиче, его жене С. Т. Дубровской и их детях[512]. Пометка в «Записной книжке № 2» JI. Н. Толстого «Атеней II год 6, 7, 8» свидетельствует о знакомстве писателя с «Путешествием» Петра Андреевича, выдержки из которого были опубликованы в 1859 г. историком Н. А. Поповым. Попов был близким знакомым Льва Николаевича, он, как и писатель, посещал семью Берс и именно к нему Лев Толстой, по его собственному признанию, «изо всех сил ревновал» Софью Андреевну[513].

Проникая в «задачи» и «загадки» эпохи Петра I, Лев Толстой разыскивал интересующие его воспоминания и документы в семейных архивах. В письме к тетке А. А. Толстой он спрашивал: «Не знаете... ли вы чего-нибудь о наших предках Толстых, чего я не знаю? Мне помнится, граф Илья Андреевич собирал сведения. Если есть что написанное, не пришлет ли он мне. Самый темный эпизод из жизни наших предков, это изгнание в Соловецком, где и умерли Петр и Иван... Если Бог даст, я нынешнее лето хочу съездить в Соловки. Там надеюсь узнать что-нибудь...»[514].

Работа над романом из эпохи Петра I велась с 1870 по 1879 г., сохранилось 33 черновых наброска, но целиком произведение создано так и не было. Сам Толстой объяснял это так: «Из петровской эпохи я не мог написать, потому что она слишком отдалена от нас, и я нашел, что мне трудно проникнуть в души тогдашних людей, до того они не похожи на нас!»[515]

Произведение из петровской эпохи написал другой представитель рода Толстых — Алексей Николаевич Толстой. В романе «Петр I», который создавался с 1929 по1945 г., дано изображение царя-реформатора, тесно связанного со своим временем и средой, деятельность которого обусловлена насущными задачами перехода от средневековья к новому времени. «На Петра я «нацеливался» давно. Я видел все пятна на его камзоле, я слышал его голос... Работа над «Петром» для меня, — признавался А. Н. Толстой, — прежде всего вхождение в историю через современность... Это переработка своего художнического мироощущения. Результат тот, что история стала раскрывать мне нетронутые богатства»[516]. К сожалению, смерть оборвала работу над романом и помешала претворению замысла, по которому на страницах книги должна была появиться исполинская фигура родоначальника Толстых — Петра Андреевича Толстого, «третьего человека в государстве» в период правления Петра I.

Символично, что путешествие П. А. Толстого в Италию и создание произведения об этом приходятся на рубеж веков и одновременно исторических эпох в развитии русской культуры. Путевые записки Толстого — итоговое явление в литературе древнерусских «хождений», но в большей степени произведение, принадлежащее светской путевой литературе XVI11 в. Ни в одном «Путешествии» петровского времени традиционное и новое, русское и иноземное, художественное и документальное не выступают в такой органической связи, «единстве противоположностей», как в книге П. А. Толстого.

Путевые записки явились своеобразной творческой лабораторией, в которой на практике проверялись новые принципы изображения человека и окружающего его мира, новые идеи: понимание динамизма культуры как качественной перестройки духовной сферы жизни общества; апофеоз не слова, а вещи, борьба со словесным этикетом, элитарностью художественного творчества[517]. Форма путевого дневника позволяла донести до читателя сложность общественно-политических, философских, этических и эстетических исканий эпохи, сочетать документально точные, подчас натуралистические описания с литературно обобщенными зарисовками увиденного путешественником. «Движущийся герой» мог охватить огромный по масштабу и самый разнородный по характеру материал. «Одногеройность» произведения, субъективное по форме восприятие действительности способствовали углублению психологизации повествования, становлению и развитию автобиографических жанров.

Знаменательно, что лучшие страницы путевых записок Толстого посвящены Италии, месту паломничества в XVII-XVIII вв. ученых и поэтов, художников и государственных деятелей. Среди современников Петра Толстого, иностранных писателей-путешественников, можно назвать имена ученого из Франкфурта Адама Эберта, посетившего итальянские государства в 1679-1680 гг., ландграфа Карла Гессен-Кассельского (1699-1700), английского ботаника Джона Рея (1663-1664), профессора теологии Джилбера Бурнета (1685-1686), госсекретаря Уильяма Бромлея (1695), французских историков Жана Мабильона и Бернарда де Монтфокона (1685-1686)[518].

Для представителей эпохи Просвещения обращение к «итальянской теме» во многом связано с опорой на античное наследие в искусстве классицизма, с поиском общих исторических корней европейской культуры. В этом плане путевые записки Толстого — произведение, опередившее свое время, которое принадлежит не только истории русской литературы, но шире — истории русской общественной жизни, и еще шире — истории мировой культуры.

Каждое произведение путевой литературы — это новое открытие мира, заново прочтенная и по-своему интерпретированная книга жизни. Для полноты, яркости и объективности картины жизни Европы конца XVII в. важен и взгляд на нее русского путешественника, особенно П. А. Толстого, «мужа смелого, разумного и способного», по аттестации самих европейцев (л. 156).

Русская литература нового времени может по праву гордиться путевыми записками Толстого, ставшими своеобразной «визитной карточкой» зародившегося на северо-востоке Европы могучего художественного центра. Толстой показал в записках высокий нравственный потенциал русской литературы, развеял миф об интеллектуальной несостоятельности и низком культурном уровне писателей-«московитов».

Книга П. А. Толстого, долгое время «потаенная», должна обрести своего читателя и исследователя, судьба и личность писателя — учить, как, «плавая по морю» житейскому «в месецех и часех небезстрашных», сохранить человеку «силу отважности своей в припадках несчастливых».

АРХЕОГРАФИЧЕСКИЙ ОБЗОР

РАЗНОЧТЕНИЯ

^а-бЛ Лета 7205 генваря в 11 день. ^в-еЛ князю Юрью Юрьевичу Трубецкому; князю Петру Алексеевичу, князю Федору Алексеевичу, князю Димитрию Михайловичу Голицыным; князю Борису Ивановичу Куракину; Василию, Володимеру Петровичам Шереметевым; Михаилу Афанасьевичу Матюшкину; князю Ивану Даниловичу Гагину; князю Якову Ивановичу Лобанову-Ростовскому; Михаилу Федоровичу Ртищеву; Авраму Федоровичу Лопухину; князьям Юрью, Михаилу, князю Андрею Яковлевичам Хилковым; Ивану, Матвею, Юрью Алексеевичам Ржевским; князю Григорью Федоровичу Долгорукову; князю Володимеру Михайловичу Долгорукому; Александру, Сергею Ивановичем Милославским; Алексею Матвеевичу Милославскому; князю Ивану Никитичу Урусову; Петру Андреевичу Толстому; Никите Ивановичу, Федору Емельяновичу Бутурлиным; Василью Семеновичу Толочанову; Василью Михайловичу Елебову; Юрью Федоровичу Лодыженскому; Михаилу Ильичу Чирикову; Андрею, Ивану, Михаилу Петровичем Измайловым. ^гМ Гагарину. ^дИспр. по МЛ; К Алекеевым. ^ж-иЛ вышеписанному указу столнику Петру Андреевичу. ^зМ вышеписанных. ^кИспр. по МЛ; К и.

^аМЛ доб. и. ^бЛ нет. ^вМЛ камисарии. ^гЛ нет. ^д-еЛ нет. ^жМ доб. день. ^зМ сыну Толстову; Л сину Толстова. ^иМЛ нет. ^кМЛ нет. ^лМЛ нет.

^аМ Калдийский; Л Калдинский. ^бМ доб. и. ^вМ в обчей; Л вообчей. ^гЛ иная с ней. ^дМЛ нет. ^еМЛ доб. и. ^жМ управителем. ^зМ воином; Л войтом, вписано другим почерком. ^иЛ хоронжин. ^кМ доб. городов и городков, сел и каких ни есть мест и обществ правителем. ^лЛ добыточником. ^м МЛ всяких. ^н МЛ доб. степени. ^оЛ нет. ^п Л европейския. ^рЛ нет. ^сЛ слог му приписан сверху другим почерком,

^а Л доб. и. ^б МЛ доб. и. ^вЛ будут. ^гМ поволили; Л по воли. ^д Л нет. ^еЛ нет. ^жМЛ препятия. ^з Л воздавано. ^и МЛ доб. а. ^кЛ списан. ^л М комнатом.

^а М Ростовский. ^б Л Удерский. ^вЛ Кондилский. ^г ЛКабардалския. ^д КЛ слово написано дважды. ^еМ Селиверстру. ^жЛ арцуху. ^зМ благоприветствованное. ^иМ намерились; Л намерили. ^кМЛ доб. и. ^лЛ и. ^м М взаим; Л взаимно. ^нЛ доб. те. ^о М князь. ^п-рЛ Алексеевичу. ^с-тЛ Петровичу,

^а-бМ 205 года; Л 205 году. ^в Л начевав. ^гЛ доб. а. ^дЛ нет. ^еМ Кубенское; Л Кубейское. ^жЛ деревне. ^з М Кубенского; Л Кубейскаго. ^иМ Можайск. ^к-лЛ святаго Николая. ^мЛ доб. всегда. ^н Л Острожек. ^о-п Л Аврамовича. ^рЛ Островка. ^сЛ древныя. ^тЛ доб. в. ^у М Семнево. ^ф Л райтары.

^а МЛ доб. ж. ^б-вЛ того дни слушал. ^гМЛ вечерни: ^дЛ святыя. ^еЛ доб. в. ^жМ доб. над. ^зМЛ вышепомяненной. ^иЛ Станкеювичевой. ^кЛ Цырикой. ^л-м МЛ город Смоленск. ^мЛ доб. ныне. ^нЛ Молоховские.

^а-бЛ новая строить, первое слово приписано вверху другими чернилами. ^вЛ доб. и суть. ^гЛ доб. и. ^д-еЛ святых Богоявлений. ^жМЛ Смоленской. ^з-иЛ верою к. ^к К слово написано дважды;МЛ вешнею великою. ^л-мМЛ святых апостол. ^нЛ нет. ^о-пЛ Заднепрских слободах. ^рЛ дорогам. ^сЛ належащий. ^тЛ Яновичи,

^аЛ Жерновки. ^бЛ Яновича. ^вЛ Жерновок. ^гЛ Жерновок. ^дМ Зверович. ^еЛ Зверовичев. ^жЛ доб. марта. ^зЛ нет. ^иЛ доб. тое. ^кМ Бурцовой; Л Бурцовы. ^лМЛ Бурцовой. ^мМ переехал. ^нЛ Троцкого. ^оМ Анюховского; Л Онюховскаго. ^пЛ доб. суть. ^р М Котелевой. ^сМ нет. ^т-у МЛ сыну своему. ^у Л Полубельскаго.

^а М 20. ^б Л доб. суть. ^вМ нет. ^гМ поехал. ^дЛ вышепомяненного. ^еЛ Телперского. ^жЛ доб. суть. ^зЛ доб. помянутаго. ^и М Губарей. ^кМ Губарей. ^лЛ Ждановичею. ^мЛ Басю. ^нЛ Губари. ^оЛ Цветоносия. ^пЛ вышепомяненной. ^р М поехав, приехал; Л поехал и приехал. ^сМ Ждановича. ^тМ Воиновой. ^уМ надлежал. ^ф Л мои.

^а М называется; Л назывался. ^б Л доб. помяненные. ^вЛ нет. ^гМ кухня; Л кухни. ^д-е Л монастырь другой благочестивой, называемой. ^жЛ доб. церквей. ^з-иМ нет. ^кМ доб. и. ^лЛ доб. суть. ^мЛ не.

^а М переград. ^бЛ престол. ^вЛ нет. ^гМЛ доб. те. ^дМЛ доб. и. ^еЛ крест. ^жИспр. по МЛ; К благовест. ^з МЛ доб. и. ^иЛ шести. ^к-лЛ подписана вся. ^мМ коностас. ^н М на. ^о М оправляется,

^а-б Л святых Богоявлений. ^в Л обоим. ^г-дЛ резной, золоченой весь. ^еЛ воспоминания. ^жЛ том. ^зЛ доб. в том костеле. ^иЛ доб. был. ^кЛ сделано, ^л-мМ изрядной преспектив. ^нЛ доб. стоят. ^оМ нет. ^пЛ много. ^рМЛ доб. и. ^сМ умовения. ^тЛ выбрано,

^аЛ нет. ^б-вЛнет. ^г-дЛ святых Богоявлений. ^М доб. ж. ^ж-3Лбыл звон. ^иЛту. ^кЛсею.ЛЛ написей. ^мЛ сказание. ^нЛ прзвилням. ^о-пЛ и иконом. ^рЛ доб. городовой.

^аМ завстрене; Л завтрене. ⁶МЛ завтрени. ^вЛ нет. ^гМ приходцквих. ^дЛ яйцы. ^сЛ доб. в церьков. ^жЛ доб. я святыя. ^ЪЛ доб. в то число. ^иЛ золотном. ^кЛ доб. в. ^лЛ доб. и. ^мЛ коностасе. ^п-оИспр. по МЛ; К свет предивный. ^п-рЛ свеч горело зело премного. ^сЛ 3 раза. ^тЛ читали. ^уЛ шти. ^фЛ нет. ^хМ пушки. ^цМЛ вышли. ^ч-шЛ нет. ^щ-ыЛ в другой на слова Христова. ^эМ доб. и; Л доб. из пушек. ^юМ причасника; Л причастнаго. ^яЛ нет. ^аМЛ мещан. ^бM доб. ж.

^аМЛ стрелили. ^бЛ стол. ^вЛ сказание. ^гЛ ставили. ^д-еЛ сказание казнадей сказал. ^жЛ доб. в. ^зЛ доб. в. ^иМЛ крылоса. ^кМ доб. у. ^лМ нет.МЛ доб. ниское. ^нЛ нет. ^оЛ доб. помяненнаго.

^аЛ Дубравною. ^б-вЛ и добрые люди. ^гЛ доб. апреля 6 день. ^дЛ нет. ^еЛ належащей. ^жЛ Дубравну. ^зМ переехал. ^иЛ в. ^кМЛ отъехал. ^л-мЛ полторы, и далее в списке подобное написание. ^нЛ корунного. ^о-пМ местечку. ^рЛ Головчин. ^сЛ Булыжин. ^тЛ Головчин. ^уМ гетмана. ^фМЛ Головчина. ^х-цЛ полтретьи, и далее в списке подобное написание. ^чИспр. по МЛ; К проехал. ^ш-щМ нет;Л то местечко яко Тетерино. ^ыЛ унияцких. ^эЛ Минскаго. ^юМ тое; Л тую. ^яЛ в. ^аМ моршалка; Л морщанка. ^бМЛ Ельлян. ^в-гЛ проехав маетность. ^д-еЛ дом негораздо великой. ^жМ Самушка; Л Сангушка.

^а-бЛ полчетверты, и далее в списке подобное написание. ^вМ нет. ^гМ Начю. ^дЛ в. ^е-жМ пол 2; Л полпяты, и далее в списке подобное написание. ^зЛ нет. ^и-кЛ того городу. ^лЛ доб. братов. ^мМЛ нет. ^н-оМ святую литургию. ^п-рЛ называют поляки захристьем. ^сЛ захристии. ^тЛ ксенсц. ^у-фМ нет. ^хМ епитрахель. ^цМ шитая. ^чЛ патрахелей. ^шМЛ нет.

^аМЛ снурком. ^бЛ поручи. *М нашталт; Л накштант. ^гЛ архестия. ^дЛ ним. ^еЛ плебатом. ^жЛ несет. ³Л Мещал. ^иМ свещенник; Л священник. ^кМЛ антимис. ^лЛ прикадил. ^мЛ золотою. ^иЛ вынял. ^оМЛ тое. ^пЛ доб. тот в. ^рМ розных. ^сИспр. поЛ.; КМ платок. ^тМ поднимал. ^уМ слова. ^фЛ всю. ^хЛ нет. ^цЛ стоял. ^чМ многожды. ^шМ оплаткою. ^щМЛ доб. и. ^ыМ пополоскал. ^э-юЛ во служении,

^аМЛ доб. и. ^б-вЛ паки отнес. ^гМЛ доб. и. ^дМ разблачился; Л разоблачался. ^еЛ нет. ^жЛ ровной. ^зЛ не бывает. ^и-кЛ на предстолом. ^л-мЛ левая щека. ^нЛ нет. ^оЛ ксенькз. ^пЛ нет. ^рМ Гутмаж. ^с-тМ нет. ^у-фЛ поставлена та была. ^х-цЛ нет. ^чЛ принесли. ^шЛ доб. в. ^щ-ыЛ греческой веры монастырь.^э Л того-де. ^ю-а’Л на той иконе в то время. ^яМ нет. ^б’Л то-де.

^аЛ как же, вписано другим почерком. ^бЛ доб. тот. ^вЛ почело. ^г-дЛ о том. ^еЛ нет. ^ж-зЛ казали яко-де. ^иМ нет;Л вышеименною. ^кЛ нет. ЛМЛ шандалов. ^мЛ Жодино. ^иЛ Пронскезвича. ^оМЛ мили. ^пЛ Карему. ^рЛ Городища. ^с-тЛ низкое, великое. ^уЛ доб. великим,

^а-бЛ больше. ^вЛ и коностас. ^г-дЛ Василия Великаго. ^еМЛ антимис. ^жМЛ антимисы. ^зИспр. по МЛ; К Минее. ^иМ доб. в. ^к-лЛ иконостасы резные,

^аМЛ такие ж. ^бЛ и. ^вЛ усопшим. ^гЛ облачению. ^дИспр. поЛ; КМ признавали. ^еМ наперед. ^жЛ хоругви. ^зЛ хоругвми. ^иМЛ оттоле. ^кЛ ним. ^лЛ золотая. ^мЛ зачели. ^нМ мшу. ^оМ нет. ^п-рМ нет ^сЛ пояс. ^т-уМЛ такие ж.

^аЛ борнодырской. ^бМ доб. кляштор каменной. ^вЛ панек. ^гМ скважнями; Л скважинами. ^дЛ ксенкз. ^еЛ нет. ^ж-зМ нет. ^иМ никем. ^кМ видны; Л видимы. ^лЛ пели. ^мЛ отъехал. ^нМ поехав. ^оМ нет. ^пМ Несвижи. ^рМ Кайдонов; Л Кайданов. ^с-уМ нет. ^тЛ доб. и всего отъехал от стану, где начевал, до обеда 3 мили. ^уЛ Кайданов. ^ф-х Л в том местечке богатых. ^цМ Жижетского; Л Жижемскаго. ^чМ Засолве.

^аЛ Немонта. ^бЛ Немонт. ^вЛ Немонта. ^гЛ Снесвижа. ^д-еМ том городе четвера. ^жЛ а. ^3-иЛ под ним реки. ^к-лМ тот дом.МЛ полоты. ^нЛ Мира. ^оЛ житей. ^пЛ поехал. ^рЛ доб. в. ^сЛ Полянки. ^тЛ Хвостовиче.

^аМ принес; Л принесен. ^бЛ Родивелом. ^вЛ назывался. ^гМ Нюдитскаго; Л Юдицкаго. ^дМ Хволтович. ^еМЛ преж. ^жМ князь. ³Л Леховичами. ^иМ князь. ^кЛ обветшали. ^лЛ перьвой. ^мИспр. поЛ; КМ каменной. ^н-рМ нет. ^оЛ другой. ^пЛ доминиконского. ^сМЛ подобны. ^тМ коротки. ^уЛ лучшей. ^фЛ панийском. ^хМ поехал. ^цЛ береского.

^а-бЛ кругом пруды, домы. ^вЛ карчемы. ^гЛ доб. до. ^дЛ Мстибов. ^еЛ хорогнжего. ^жМ Шюлскова; Л Шюльского. ³Л Короною. ^иЛ Клегнники. ^кМ доб. а. ^лМ Кленника; Л Кленика. ^мЛ знатное. ^нЛ доб. то. ^о-пЛ также. ^рЛ хоронгва. ^сЛ нет. ^тМ Бонцк.

^аМ Бонцка; Л Боцка. ⁶М по. ^ЪМ Черны. ^г-дЛ болшимо Савы. ^еМЛ московскую. ^жМ Крамиловчи. ^3-иЛ вышепомянутая деревни. ^кЛ к воеводе. ^лЛ Замкову. ^мЛ Красилского. ^нМЛ Венгров. ^оЛ Больска. ^пМЛ Венгров. ^р-оЛ разделяется Подляшке. ^т-уИспр. поМ; К коршавендет; Л корша выдет. ^фМ надлежит. ^хМ карвинистов. ^цМЛ строения. ^чЛ древняго. ^шЛ каштеляна. ^щМ наосолинского; Л оселильского. ^ыМ Пустылники. ^эЛ панцерной. ^юМ хорочаи; Л хоронгви. ^яМ Пустылник; Л Пустелник. ^а’МЛ доб. в. ^б’Л Варшаву. ^в’М 61. ^г’Л нет.

^аЛ есть. ⁶М Аршаве. ^вМ зделан; Л сделан. ^гЛ Варшаве. ^д-еЛ стоит на ^жЛ Варшаве. ^зЛ доб. я. ^иЛ Варшаве. ^к-лЛ Варшаве стоялаго двора нет. ^мЛ Варшаву. ^нЛ Варшаву. ^оМЛ доб. и. ^пЛ доб. в. ^рЛ нет. ^сЛ Варшаве. ^т-уЛ мне встречу. ^ф-хЛ замку королевскаго. ^цЛ Варшаве. ^чЛ называется. ^шЛ Марбан-тико. ^щЛ Варшаве. ^ыМ началствуют. ^эМ ардибискуп. ^юЛ Гнезнелский. ^яЛ в Варшаву. ^а Л переехав,

^аЛ Варшаву. ^бЛ городу. ^вЛ житья. ^г-дМЛ тот двор. ^еМ станам. ^жЛ олебардами. ^зМ тут. "Л золотые. ^к-лЛ обит весь. ^мЛ золотые. ^пЛ шандалов. ^оЛ доб. есть. ^пМ нет. ^р-сМ нет. ^тЛ золотая. ^уЛ Варшаве. ^МЛ доб. и. ^хМ вышепомяненную. ^цЛ доб. и. ^чМ доб. Яна Сабеского. ^шЛ тех. ^щЛ доб. есть. ^ыМЛ доб. и.

^аЛ Варшаве. ⁶Л Варшаве. ^вЛ нет. ^гМ выбрания. ^дЛ таких. ^сЛ сторону. ^жЛ розных. ³Л Варшаве. ^иЛ Варшаве. ^кЛ полаты.

^аИспр. поЛ; КМ ибо. ^бМ ростерзали. ^в-гЛ бы. ^дЛ алекция. ^еВаршаве. ^жМ мосту. ^зМЛ тое. ^иМ доб. Вислы. ^кМЛ перевозов. ^лЛ вменяют. ^мМЛ доб. и. ^нЛ доб. и сами сенатори с женами и с дочерми-девицами. ^оЛ вкладывают. ^пЛ лошедей.

^аЛ нем. ^бЛ Варшаве. ^вЛ болшем. ^гМЛ розные. ^дМ смотреть. ^еМ потолоки; Л подволоки. ^жЛ золотыми. ^зМ банбереками. ^иЛ корунного. ^кЛ среди. ^лМ нет. ^м-нМ нет. ^оМЛ нет.

^аМ нет. ^бЛ уборчетых. ^вЛ Варшаве. ^гЛ нет. ^дЛ Варшафе. ^е-жМЛ королевской подворок. ^зЛ снаружья. ^иЛ построены. ^кМЛ ценинными. ^л-мМ изрядные предивной италианской работы. ^нМ изрядной. ^оМ нет. ^пЛ дву. ^рЛ разных. ^сМЛ мраморов. ^т-уЛ абитья. ^фМЛ доб. и. ^хМ препорциею. ^цМ пропущены. ^чЛ разными. ^шМ воды.

^аМ они. ^бЛ доб. розных. ^вЛ доб. к. ^гЛ Яна. ^дЛ нулциушу. ^сЛ Варшаве. ^жЛ нулциушу. ^зЛ нулциушу. ^иЛ нулциуша. ^кЛ золотые. ^лЛ сшиты. ^мМ золотоглавными. ^нЛ нулциуша. ^оМЛ обиты. ^пЛ нулциуш.

^а-бЛ лист проезжей. ^вМ благодарствовал. ^гЛ нулциуш. ^аМЛ доб. и. ^еЛ дни. ^жЛ нулциуш. ³Л Варшаве. ^иЛ нет. ^кЛ смотреть. ^лЛ хорогнгвей. ^мЛ посьство. ^нЛ волом. ^о-пЛ вокруг. ^рМЛ подобен. ^оЛ делах. ^тМ въезжают. ^уЛ мыслить. ^фМ поля. ^хМЛ доб. и. ^цЛ корунной.

^а-вЛ нет. ^бЛ Даринбы. ^тМЛ Мстолов. ^дМЛ нет. ^еЛ изрядные. ^жЛ Варшаву. ^з-иМ нет. ^кЛ вененской. ^лЛ Волбори. ^мМ фора.

^аЛ селдомирской. ^бЛ доб. новаго. ^вЛ Петракова. ^гЛ Петракова. ^дМ Сабакович; Л Сабакова. ^еЛ Петракова. ^жМЛ Радумской. ^зМЛ называют. ^иЛ нет. ^кЛ францышкани. ^лМ по. ^мМ Боровню. ^нМ по. ^оМ Честохова; Л Частохова. ^пЛ Частохова. ^рЛ Честахов. ^оМ Частохова.

^а-бЛ еремиты павлини. ^вМЛ одежды. ^гМЛ белые. ^дМ снаружи. ^еЛ доб. весь. ^жЛ ружьями. ^зМЛ нет. ^иЛ нет. ^кИспр. по МЛ; К сполпами. ^лМ тою; Л тое. ^мМЛ нет. ^нМЛ ангела. ^оЛ изходил. ^пЛ в.

^аМ нет. ^бМЛ доб. и. ^вЛ чечей. ^гМ рурмицкого. ^дЛ резные. ^еЛ ком. ^жЛ золотных. ^зМ костеле. ^иМ костелские. ^кЛ доб. изрядных. ^лМ каменьем. ^мМ нет.

^аМ доб. с. ^бЛ таких. ^вМЛ нет. ^гЛ слово приписано сверху строки. ^дЛ рушные. ^е-жЛ ножики череныя, вилки. ^зЛ питье. ^еИспр. поЛ; КМ деревяннаго. ^кЛ Навенецианской. ^лЛ помяненном.

^аМ разным. ^бМЛ столярной. ^вМЛ нет. ^гМ поехал. ^дМ нет. ^еМЛ признак. ^жМ вышепомянутой. ^зЛ Честахова. ^иЛ 175. ^кЛ шелнской. ^лЛ владении. ^мЛ а.

^аМЛ Шпиляр. ^бЛ доб. и. ^вМЛ слобод. ^гМ вал. ^дЛ мещане. ^еЛ и. ^жЛ ис. ^зЛ нет. ^иЛ нет. ^кЛ Рацыбург. ^лЛ Рацыбург. ^мЛ Рацыбург. ^нМ нет. ^о-пЛ два фантана. ^рЛ Рацыбора. ^сМ нет. ^тЛ Аповы.

^аЛ житья. ^бМ воды. ^вЛ и. ^гМ збирает. ^дМ Рацыбуре. ^е-жЛ по четыре кватеры. ^жИспр. поМ; картере. ^зЛ нет. ^иЛ доб. в. ^кМЛ доб. а. ^л-мЛ я числа стоял. ^н-оЛ великое было. ^пМЛ хотели. ^PЛ езовитов. ^сМ служителей. ^тЛ тое. ^у-фЛ и на трубах трубили. ^хЛ литаврам. ^ц-чМ нет. ^шЛ доб. и. ^щЛ нет. ^ыИспр. по МЛ; К цвет.

^аЛ римляне. ^бЛ по. ^вЛ муских. ^гМ при. ^дЛ обедню. ^еЛ казал. ^жМ проводил. ^зМЛ слышащие. ^иИспр. по МЛ; К зделан. ^кЛ доб. Христос. ^л-мЛ страданием своим. ^нМ нет. ^оЛ доб. с. ^пЛ нет? ^рЛ казал. ^сЛ казал. ^тМ играли. ^уМЛ Рацыбора.

^аЛ фурманы. ^бЛ Муравска. ^вЛ выехал. ^гМ там. ^лЛ нет. ^еМ Шленские; Л Шленския. ^жЛ Муравския. ^зЛ Берна. ^иЛ каменного строения. ^кЛ житья. ^лЛ доб. на. ^м-оМ нет. ^иЛ фонтана. ^пМ видно,

^а-бМ начнут. ^в-гЛ выходят из-за стены. ^жМЛ построен. ^еМ Олмунце; Л Ломунце. ^ж-зЛ во Ломунец приезду. ^зМ Олмунец. ^иМ разным. ^к-лМ изрядных; Л из розных. ^мЛ также. ^нЛ математических. ^о-пЛ на органех в том костеле. ^рЛ написано над строкой. ^сМ розных. ^тЛ подошве. ^уЛ Унмунцом. ^фМЛ видают. ^хЛ Унмунца. ^цМ нет. ^чМ Бирнуцу. ^шЛ Борницы.

^аЛ нем. ^бЛ вливается. ^в-гЛ железных толстых цепях. ^дЛ съ исподу. ^еМЛ потребно. ^ж-зМЛ по лесницам. ^и-кМЛ хорошие с перилами. ^л-мМЛ также в том погребе. ^нМ нет. ^оМ изрядной. ^п-рЛ два фантана. ^с-тМ нет. ^уМ доб. и по. ^фЛ нет, оставленоМесто. ^хМЛ печерах. ^цМ моления. ^чЛ меня. ^ш-щЛ во образ. ^ы-эМ нет. ^юМ богряницу, ^яЛ доб. Иисуса,

^аЛ отвален. ^бЛ живописными. ^в-гЛ в том месте. ^дИспр. по МЛ; К подобием. ^еМ доб. и. ^жЛ доб. величеством, ³М многожды-де. ^иМ невидимо-де. ^кЛ Роекоцкою. ^лМ Белкерхштов; Л Белкештоф. ^мЛ Никольпурка. ^нМ Белкерштофа; Л Белкештофа. ^оЛ Никольпурке.

^аЛ наложен. ^бЛ цепь. ^вМ Балкерштофа. ^гЛ Волкерштер. ^лЛ столичное. ^еМ Вотерштера; Л Волкерштера. ^жМ 49. ^зЛ прикладываю. ^иМЛ числю. ^кМЛ стоят. ^лЛ изрядных. ^мЛ нет. ^нМЛ мяс. ^оМ и. ^пМ Корель; Л Карл. ^рМ устрижский. ^с-тЛ во имя построен. ^у-фЛ работою изрядною,

^аМЛ тое. ^бЛ нет. ^в-гИспр. по МЛ; К подле берегов под настругами, приписано на полях. ^дЛ цепьми. ^е-жЛ вода в реке Дунае. ^з-иЛ железными цепьми придвинут. ^кЛ проливов. ^лМ одна. ^мЛ изрядные. ^иЛ садах. ^оМ тое. ^пЛ спевали. ^р-сЛ спеваков было всех. ^тЛ спевали. ^уМ оставлено. ^фЛ местах. ^хМЛ золотым.

^а-бЛ сделаны серебреные. ^вЛ все. ^г-дМ всех венских жителей; Л всякаго венских жителей. ^еЛ можно. ^жЛ пальбы. ³М бусурман; Л босурман. ^иМ нет. ^кМ один. ^лЛ Индтенбрехт. ^мЛ архитектуриею. ^пМЛ нет. ^оЛ прийти. ^пЛ нет. ^рЛ нет.

^аЛ 11 000. ^бИспр. по МЛ; К рудолжелтых. ^вЛ Христова. ^гЛ рядах. ^дЛ стальной. ^еЛ болшем. ^жЛ луна. ^зМ Апоколепсисе; Л Апокалепсисе. ^и-кЛ два фонтана. ^л-мЛ два фонтана. ^нЛ написано над строкой,

^аЛ праведного. ^б-в Л в правой руке у того подобия сделан. ^гМ один. ^дЛ нет. ^еМ посожены. ^жЛ пропорции. ^зЛ ветьми. ^иЛ нет. ^кЛ лимоновые. ^лЛ преспективо. ^мМ розных; Л резных. ^нМ архитекулярно. ^оЛ скрек. ^пЛ скрекы. ^рМЛ нет. ^сМЛ доб. ж. ^тИспр. по МЛ; К подобен. ^у-фМ нет. ^хЛ доб, верхней,

^аЛ такой. ^бМЛ цветными. ^вМ розными. ^г-дМЛ изо многих мест. ^еМ истекают. ^жМЛ воды. ^зМ вниз. ^и-кЛ театром, в котором. ^лЛ цесарской. ^мМЛ за. ^н-оЛ сначала тот шпиталь начел строить. ^пМЛ изрядные. ^рМ столярской. ^сЛ а. ^тЛ подлекари. ^уЛ доб. помяненной. ^фЛ выздравлятися. ^хЛ вспоможения. ^цЛ примают. Спускают. ^ш-щМЛ там. ^ыМ доб. и.

^аЛ нет. ^бМЛ рейтар. ^вЛ нет. ^гЛ болши. ^дМЛ золотных. ^еЛ лебарды. ^жЛ волоския. ^зМ гвоздми. ^иЛ шести. ^кМ неубраное. ^лЛ цепь. ^мМЛ цепь. ^нМ цепи. ^о-пЛ цесарь пришел. ^рМ херугов. ^сМ босии; Л босы. ^тМ черных. ^уЛ хоругов.

^а-бМ херугов несли. ^бЛ хоругов. ^вЛ езуитов. ^гЛ хоругов. ^дЛ хоруговью. ^еМ рабята. ^жЛ робятка. ^зЛ хоругви. ^иМ хиругвиями. ^кМ а. ^лЛ хоругви. ^мЛ хоругвями. ^нЛ тем. ^оЛ хоругви. ^пЛ спевали. ^р-сЛ их всех. ^тЛ тем. ^уЛ лотного. ^фМ подали. ^хЛ нет. ^пМ свечою. ^чМЛ цепь.

^аЛ упомянулось. ^бЛ цесарску. ^вМЛ недорослые. ^гЛ нет.ЛМ упомяналась. ^еМ литаю. ^ж-зЛ послан цесарю. ^и-^кМ а круг; Л округ. ^лЛ золотных. ^мЛ нет. ^нМ фиолгабах. ^оМ штортах; Л шниртах. ^пМ вшел. ^р-сЛ нет. ^тЛ фурманов. ^уМЛ доб. с. ^фМЛ доб. с. ^хМ будущих. ^цМ Дрейсех кирхин; Л Дрессен кирхин.

^аЛ Найштат. ^бМ Дейсехкирха; Л Дресехкирхи. ^вМ Олпейские. ^гЛ Нункильц. ^дЛ Найштата. ^еМЛ доб. за. ^жЛ поехав. ^зЛ доб. между тех гор. ^иЛ видилися. ^кМ помянутых. ^лЛ острог. ^мМЛ нет.

^аЛ спадают. ^б-вМ нет. ^гЛ упадают. ^дЛ помянутой. ^еЛ помянутые. ^жМЛ головах. ^зМ бораньей. ^иМ брызжам. ^кЛ той. ^лМ Поглибона. ^мЛ Кимверг. ^нМ Пеглибока. ^оМ Прукдеирмун.

^аЛ помянутыми. ^бЛ Алпейскими. ^вМ Пруиданмурк; Л Прукценмурк. ^гЛ Муры. ^дЛ нет. ^еЛ каменные. ^жЛ доб. а. ^зЛ помянутых. ^иЛ помянутаго. ^кЛ города. ^лЛ Прукценмурка. ^мЛ Прукценмурка. ^нЛ помянутая. ^оМ Книтфорт; Л Книтафорт. ^пМЛ нет. ^рЛ Ауфонцолт. ^оМ Люмдебурск; Л Люцембурк. ^тЛ Голдморк. ^уЛ Ауфон форта. ^ф-цМ нет;Л приписано другим почеркомМежду строк. ^хЛ Гулдморка. ^чМЛ тое. ^шМ Фризиф.

^аЛ Терфеля. ^бЛ Сентфакт. ^вЛ Баканец. ^гЛ Майпрука. ^дМ Филег. ^еМЛ Филег. ^жЛ проезжая. ^зЛ глазами. ^иМ Филеге; Л Фалеге. ^кЛ доб. местех. ^лЛ здорые. ^мИспр. по МЛ; К от. ^нЛ переехав. ^оЛ Орлестен.

^аЛ местах. ^бЛ человек. ^вМ Тарфчис; Л Тарфунс. ^гЛ Орлестена. ^дЛ доб. свою. ^еМ Торфчиса; Л Тарфунга. ^жМ Понтафель; Л Пантофель. ^зМ нет. ^иЛ построена. ^к-лМ нет.ММ смотрили. ^н-оМЛ моих проезжих. ^пЛ грамот. ^рЛ смотрели. ^оМ толианской. ^тМ переехал. ^уЛ путем. ^фМ отъехал,

^аЛ королевские. ^бЛ надлежал. ^вЛ день. ^гИспр. по МЛ; К гора. ^дЛ Резента. ^еИспр. поЛ; КМ поехал в. ^жМЛ шпиталя. ^зЛ Санктиданиля. ^иЛ местах. ^кЛ Таямель. ^лМ Шеделей. ^мМ Кундмен; Л Кунциаль.

^аМ померанцов. ^б-гЛ откуль для надотривизу. ^вМ Кудияна. ^д-еЛ Откульдияна. ^жЛ Травида. ^зМ З. ^иЛ персег. ^кЛ горы. ^лЛ прикладаю. ^м-нЛ еще 200 верст. ^оМ морской. ^п-сМ нет. ^рЛ море. ^тМ нет. ^уМЛ тое. ^фМ венецианской; Л венецыянки.

^аЛ нет. ^бМЛ девицы. ^вЛ вышепомяненного. ^гМ пристояных; Л простойных. ^дЛ нет. ^еЛ стоять. ^жЛ я сел. ^зМ выехав. ^иМЛ море. ^к-лЛ волицу. ^мМЛ в. ^н-оЛ изрядное, все каменное. ^п-рМ нет. ^оМ доб. по. ^тЛ переулку. ^уЛ дворе,

^аЛ нет. ^б-вЛ никакой скотины. ^гЛ нет. ^дМЛ от. ^eЛ опише. ^жЛ нет. ^зМ нет. ^иМЛ дияконы. ^кЛ предивные. ^лЛ доб. много богатства превеликаго, в той церькве. ^мМ доб. и. ^нМЛ они. ^оМ видно. ^пМ снаружи. ^рЛ церква. ^сМ не; Л не с. ^тЛ каменной,

^а-бЛ Пяцадь сай Марка. ^вМ московским. ^гЛ написано над строкой. ^дЛ платьев. ^еЛ нет. ^ж-зЛ краскою красною. ^и-кЛ сидят многие, ^лЛ галере. ^мЛ доб. суть. ^пЛ куда. ^оЛ нет. ^пМЛ тое. ^рИспр. по МЛ; К убирася. ^сЛ называется.

^аЛ камчатные. ^бЛ ленты. ^вМ руские. ^гМ белыми. ^дЛ камчатные. ^еМЛ доб. и. ^жЛ тафтяными. ^зЛ нет.^и M прок ладах. ^кЛ Немцов. ^лЛ свеян. ^мЛ шкодов.

^аЛ в. ^бМ шести. ^вЛ нет. ^гМ нет. ^д-еИспр. поЛ; КМ подобнаго роду. ^жМ нет. ^зЛ марю. ^иЛ собнаных. ^кЛ стройно. ^лЛ тако ж. ^м-нЛ вольность. ^о-пМ алых шляп. ^р-сЛ нет. ^тЛ доб. и зело богатые уборы имеют. ^у-фЛ мужеска и женска полу. ^хЛ и. ^цМЛ никакого. ^чЛ делах. ^шМ непостоянный; Л непостоятельны. ^щЛ написано над строкой,

^аЛ гроздия. ^бМ называются. ^вЛ грубокой. ^гЛ доб. в. ^дЛ дверех. ^еМ камчатой. ^жЛ деревянными. ³Л деревянными. ^иЛ гречанки. ^кМ и ^лЛ каблуков. ^м-нЛ ходят так. ^оМЛ нет. ^пЛ не женаты,

^аЛ святой. ^бЛ дверях. ^в-гМ во служении. ^дЛ кадетре. ^еЛ проскомидие. ^жМ говорят. ^зМЛ «Кириелей сон». ^иЛ нихто. ^кЛ нет.ЛЛв. ^мЛ миры. ^нМ литургиею. ^оЛ причасны. ^пЛ который. ^р-сМ во служении. ^тЛ стихарех. ^уЛ дверех.

^аМ заамбонной; Л заомбонной. ^бМ евление; Л явление. ^вМ причастия. ^гМ скидают. ^дЛ святых. ^еМЛ литургии. ^жМЛ литургии. ^зМЛ литургии. ^иЛ пергамене. ^кМЛ доб. святой. ^лМЛ литургии. ^мЛ облачения. ^нЛ была. ^оМ патрахиль; Л потрахель. ^пМ литургии. ^рЛ доб. в нем, в том костеле,

^аЛ коностасех. ^б-вМ нет. ^вЛ служении. ^гМЛ дву. ^дЛ изрядной. ^еЛ Предтеча. ^жЛ облачились. ^зЛ облачения. ^иЛ камчатные. ^кМЛ вход. ^лЛ греческому. ^мЛ и. ^нМЛ служении. ^оМЛ не дорослых. ^пМ служении. ^рМЛ архиерей. ^сМЛ литургию. ^тM служении. ^уМЛ сконча. ^фМЛ северные. ^х-цМЛ южные двери. ^чМЛ говорит. ^шМЛ доб. а. ^щМ стоит; Л стоят. ^ыМЛ ектиниях. ^эЛ «Кирии елей сон»,

^аМЛ осеня. ^бМ дил. ^вЛ литургию. ^гЛтокмо. ^дЛ читал. ^еЛ доб. а. ^жЛ читал. ^зЛ вышепомяненной. ^иЛ людей. ^кЛ входу. ^лМЛ а. ^мМЛ доб. и. ^нЛ говоря. ^оЛ литургии. ^пЛ всякому. ^рМ служении. ^сМЛ говорят. ^тМЛ чтоб.

^аМЛ доб. и. ^бМ маеору; Л майору. ^вМ маеор; Л майор. ^г-еЛ у них там. ^дМ тамо. ^жЛ зделаны. ^зМЛ немало. ^иЛ местех. ^к-лМ нет.ММЛ служивому,

^а-бЛ на хорах в том костеле. ^вМ зделаны. ^гЛ имение. ^дЛ показывали. ^еЛ почитанием. ^жМ разных. ^з-иМ пред московским. ^кЛ снаручья. ^лЛ аспенные. ^мМ чернослив. ^пЛ нет. ^оИспр. поМ; КЛ июня.

^аЛ разных. ^бЛ золотыми. ^вЛ золотыми. ^гЛ июня. ^дЛ Мурал. ^еЛ скленичные. ^ж-зЛ нет. ^иМЛ построено. ^кЛ глобуса. ^лЛ велики. ^мЛ глобусы. ^пЛ глобуса. ^оЛ дорагами. ^пЛ июня. ^рЛ нет. ^сЛ потребному. ^тЛ моря. ^уМ им. ^фЛ отвезут. ^хЛ разных. ^пМЛ свободы. ^чЛ ето. ^шЛ котором,

^аЛ нет. ^бЛ доб. ис. ^вЛ доб. и. ^гЛ хорувями. ^дМЛ ездит. ^еЛ монастыре. ^жМЛ возвратится. ^зЛ ездит. ^и-кЛ гундол непоукрытой. ^лЛ возили. ^мЛ корабле. ^иЛ золотая. ^о-пЛ резная работа. ^рЛ голдареях. ^сЛ нихто. ^тМЛ порозжие. ^уM солнышник. ^фЛ золотая. ^хМ балберековые. ^уЛ золотыми. ^чЛ двоемерховыми. ^шЛ золотые. ^щЛ доб. всех. ^ыМЛ доб. и. ^эЛ спевали.

^аЛ угостельных. ^бЛ золотые. ^вЛ софах. ^гМ скончалась. ^дМ доб. и. ^еЛ его. ^жЛ по-талиански. ^зМЛ и. ^иМ нет. ^кЛ мное. ^лМЛ дожде. ^мЛ доб. величеством, ^нЛ кругло. ^оЛ островам. ^пЛ такя. ^рЛ сто. ^с-тЛ на всех зело великой. ^уЛ дни. ^фЛ нет. ^хМЛ доб. в то время. ^цМ греченину. ^чЛ вышепомянутым. ^шЛ доб. все. ^щЛ бывают. ^ыЛ херувов. ^эМ котором. ^ю-яЛ чудотворца Николая. ^а’Л доб. ж.

^аЛ стали. ^бЛ нет. ^вЛ все. ^гЛ стихер. ^дМ целованию. ^еЛ а. ^жЛ отпенья. ^зЛ доб. есть. ^иЛ доб. ис церькви. ^кЛ понесли. ^лМ доб. а. ^мЛ доб. и. ^нЛ нет. ^оЛ помянутой. ^пЛ доб. ево. ^рМ кости. ^сЛ Вант. ^тМ роздение. ^у-фЛ нет. ^хЛ золотыми. ^ц-шЛ у венецыян прокураторы — первые луди по принцепам. ^чМ нет. ^щЛ князь. ^ыЛ выбирают. ^эЛ помянутой. ^ю-яЛ судят,

^аЛ ними. ^бЛ нет. ^вЛ говорят. ^гЛ доб. в. ^дЛ нет. ^еЛ с судьями. ^жЛ та. ^зЛ приста. ^иЛ нет. ^к-лЛ прочитан обоих суперников. ^мЛ верми. ^нЛ камней. ^оМЛ изображения. ^пЛ чудеса. ^рЛ нет. ^сЛ чтобы. ^тЛ одной. ^уЛ рудейной. ^фЛ доб. и. ^хЛ ружьями. ^цЛ нет. ^чЛ ружья. ^шЛ турок. ^щЛ нет. ^ы-эЛ венецких знатных людей. ^юЛ входят. ^яЛ покоев. ^а’Л не возбранено. ^б’-в’Л бесстыдно. ^г’Л доступать.

^аЛ сидят. ^бМЛ нет. ^вМ по-италиански; Л по-италианскому. ^гЛ называется. ^дЛ не пишет. ^еЛ отнесет. ^жЛ кликнут. ^з-иЛ той полаты. ^кЛ отпустят. ^лЛ той его. ^мЛ не. ^нЛ помянутой. ^оЛ сань. ^пЛ садех. ^рЛ преспективы. ^сЛ зделано. ^тЛ камфотком (каморотком?). ^у-фЛ кзимсы и шпреагили, вписано в пробел. ^хЛ шпрельгиля. ^цМ облажен. ^чМ шенданов; Л шандалов. ^шЛ шандалов. ^щМ нет. ^ыЛ литургии. ^эМЛ святит. ^юЛ нет. ^яМЛ литургию. ^а’-б’Л помянутаго сщпенгеля. ^в’-г’Л вышеописанная всеми была из церькви; всеми вписано в пробел. ^д’Л облачением. ^е’Л нет. ^ж’Л золотном. ^з’Л литургии,

^аЛ снял. ^бЛ четвероугольно. ^вЛ золотаго. ^г-дЛ шли с ним. ^еЛ как. ^жЛ пошли. ^зЛ пресвятых. ^иЛ литургии. ^кЛ стал. ^лМ потрахиле. ^мЛ нет. ^нЛ отвес. ^оМ доброй. ^пЛ снисарской, вписано в пробел. ^рЛ и. ^сЛ вписано в пробел. ^т-уМ сукон. ^фЛ солнечного. ^хМ подводы. ^цЛ местах. ^чЛ цепях. ^шЛ препятствия,

^аЛ Лидву. ^бМЛ одним. ^вЛ село кое. ^гЛ подовская. ^дЛ от. ^еМ сыпана; Л усыпана. ^жМ першек. ^зМ шелталы. ^иМЛ разных. ^к-лЛ всяких плодовитых. ^мМ посожено. ^нМ нет. ^оЛ листом. ^пЛ деревьев. ^рМ проттить. ^сЛ доб. вышепомянутому каменному. ^тМЛ есть ли. ^уЛ помянутых. ^фЛ войдет. ^х-цЛ нет. ^чЛ преспектив. ^шМ пред. ^щЛ основательным. ^ыЛ седмь. ^эМ нет. ^юЛ нет. ^яЛ Подовскаго.

^аЛ знак. ^бМ нет. ^вЛ накрепко в одном. ^гЛ разных. ^лЛ марморов. ^е-жЛ же из, вписано в пробел. ^зЛ марморовых. ^иЛ нет. ^кЛ зделаны. ^лЛ доб. ж. ^мМ пред. ^нЛ мостом. ^оЛ местах. ^пЛ можно. ^рЛ помянутаго. ^сЛ опустит. ^тМ губокость. ^уЛ видится. ^фЛ доб. ето. ^хЛ кости. ^ц-чЛ арган, каторым. ^шЛ обретаются,

^аЛ доб. то. ^бМЛ кинарейке. ^вЛ отопрят. ^гМЛ отзыватся. ^д-зМ нет. ^еЛ цинбалы. ^жЛ шпромты. ^иМ велиогамбы; Л вилиорамбы. ^кЛ музыкальные. ^лЛ давнаго. ^мМ огородка. ^нЛ дохторским. ^оЛ дохторским. ^пМ по. ^рМ доктурская; Л дохторская. ^сЛ тое. ^тМ доктурских; Л дохтирских. ^уЛ вписано в пробел. ^фЛ всю. ^хM дохторскою. ^цМ скончавшаго. ^ч-щЛ вписано в пробел. ^шМ докторскую. ^ыЛ из тиха то ж слово,

^аМЛ нет. ^бЛ гроздия. ^вМ сторон. ^гЛ воротами. ^дЛ по-италиянки. ^еЛ деревянными. ^жЛ нет. ^зЛ доб. за. ^и-кМ нет.ЛМ доктурской. ^мЛ округой. ^н-оЛ воды изрядные. ^пМ для.

^аЛ местех. ^бМ нет. ^вЛ похощет. ^гМЛ порожни. ^дЛ нет. ^еЛ желали. ^жМЛ источников. ^зЛ имеет. ^иЛ горячесть. ^кМЛ тое. ^лМ доб. к. ^мЛ противно. ^нЛ нет. ^оЛ сем. ^п-рЛ вод сем.

^аЛ помянутые. ^бМЛ приведены. ^вЛ персту. ^гЛ розтворят. ^дМ дохторы. ^еЛ курячье. ^жМЛ видится. ^з-иМЛ горячих вод. ^кЛ тяшкой. ^лЛ горящих. ^мЛ о. ^нМ каменья. ^оМЛ имеют. ^пМЛ вдаль. ^рЛ а. ^с-тЛ вода горячая. ^уМЛ горячести. ^фЛ доб. ж. ^хЛ препятствием. ^цЛ строения. ^чМ нет. ^шМЛ построены,

^аМ нет. ^бЛ приехал. ^в-гЛ до Падвы. ^дЛ доб. бы. ^еЛ разных. ^жЛ всякаго. ^зЛ припрегши. ^иЛ отнесло. ^кЛ нет. Л^-мЛ что кто хочет. ^нМ к тому. ^оЛ забавлятся. ^пЛ курить.

^аЛ местах. ^бЛ платежу. ^вЛ домашнее. ^гЛ уставленную. ^дМЛ над. ^е-жЛ мощи святыя. ^зМ нет. ^иЛ а. ^кМ чреслех. ^лЛ цепь. ^мМ танкая; Л толстая. ^нЛ золотым. ^оМ совершенно. ^пМ подделаны. ^рЛ девичьем,

^аМ Пагкратия. ^б-вЛ престолом пятым. ^гМ нет. ^дМ Лахаринской; Л Лахернской. ^еЛ оклады. ^жМ риза. ^зЛ нет. ^иЛ разных. ^к-лЛ Иоанна Предтечи. ^мМ нет. ^нЛ море.

^а-бМ нет. ^вМ нет. ^тМЛ доб. и. ^д-еЛ корабль поведут. ^жМЛ вытить. ^зМ точно. ^иМ х. ^кМ бе. ^лМ вытить; Л выттить. ^мЛ моря. ^нМ нет. ^оЛ етоб. ^пЛ доб, и. ^рЛ двем.

^аМ Евфимии. ^бМ Евфимии. ^вМ сливных. ^гЛ Рувима. ^жЛ Долматьня. ^е-жЛ вышепомяненной страны. ^зЛ нет. ^иЛ нащего. ^кЛ написано по вытертому. ^лМ нет. ^мЛ далее. ^нМ почел; Л начел. ^оЛ Рувима. ^пМЛ доб. еще. ^р-сЛ написано по вытертому. ^тЛ нет. ^уЛ округо. ^фЛ ето. ^хМЛ что.

^аМЛ нет. ^бЛ метали. ^вЛ доб. того. ^гЛ Полен, вписано в пробел. ^д-еЛ третья чеса. ^жЛ 5. ^з-иМ ушли. ^кЛ вписано в пробел. ^лМ Ыстри; Л Стриф. ^мЛ нет. ^нЛ куды. ^оЛ моги. ^пЛ Фажама. ^рЛ ж. ^оЛ дня. ^тЛ Рувиму. ^уЛ а. ^фЛ места. ^хЛ настал. ^цМ изменялись. ^чМЛ необстоятельны. ^шЛ понтельто. ^щМЛ малой. ^ыЛ Анкону. ^эЛ Анкона. ^юЛ нет. ^яЛ пристанища,

^аМ Алкон; Л Онкон. ^бЛ Онкону. ^вЛ успел. ^гИспр. по МЛ; К ветра. ^дЛ пасмурные. ^еЛ чеголь. ^жМЛ учинило б. ^зЛ дощь. ^иМЛ в. ^кМ Алькана; Л Анкона. ^лЛ Анкону. ^мЛ етоб. ^нЛ Анконом. ^оМ доб. в. ^пЛ пристанища. ^рМ и. ^оЛ доб. и. ^тЛ Анкону. ^уЛ по. ^ф-хМ нет. ^цЛ Долматс. ^чЛ Долмате. ^шМЛ путчей. ^щМЛ тут. ^ыМ корие. ^эМЛ республики. ^юЛ местех. ^яЛ пороговой. ^аЛ так.

^аМЛ нет. ^бЛ 950. ^вЛ нет. ^гМ Карсул; Л Корсул. ^дЛ владетельства. ^еМ владения. ^жЛ Корсули. ^зМ янычан; Л енычар. ^иМЛ Корсуль. ^кМЛ зделано. ^лМЛ божескою,

^аЛ нет. ^бМЛ многожды. ^вЛ прежные. ^гЛ нет. ^лЛ далее. ^еМЛ называют. ^жЛ нет. ^зЛ доб. ж. ^иЛ почел. ^кЛ почела. ^лЛ бывают. ^мМ промиж. ^нМ албур. ^оМ цегол. ^пЛ доб. чтоб. ^рМ б. ^сЛ лявиров. ^тМЛ доб. и. ^уЛ правой. ^фЛ изливалась. ^хМ доб. день; Л доб. день всего. ^цМ нет. ^чЛ доб. ж.

^а-бЛ написано дважды, в первом случае текст заключен в скобки. ^вЛ епискуп. ^гИспр. по МЛ; вменен. ^дЛ епискупом. ^еМЛ 5-го. ^жМЛ доб. того. ^зМ нет. ^иЛ безмерной. ^кЛ Венецию. ^л-мЛ город Анкон, а катором и писал и. ^нЛ по. ^о-пМ нет. ^рЛ пришли. ^сМ день; Л нет. ^тЛ Рувима. ^уЛ Обсера. ^фЛ доб. и. ^хЛ нет. ^и-чЛ караблю входить. ^шИспр. по МЛ; К всегди. ^щЛ транмонтата. ^ыМ свободно. ^эЛ Паряльцою. ^юМ того. ^яМ марцилиян. ^а’Л уждав. ^б’М тарцилианом. ^в’М нет.

^аИспр. по МЛ; К изменин. ^бЛ паварачиваться. ^вЛ те. ^гМ назад. ^д-еЛ ставят суды. ^жД нет. ^зЛ приступить. ^иМЛ на. ^кЛ поднещися. ^лМ в; Л о. ^мЛ откудо. ^нМ Паренцу. ^оМ пиот. ^пМ Паранцию. ^рЛ Паренцы. ^сМ Паренца. ^тЛ многие. ^уМ доб. и. ^фЛ доб. о. ^хМЛ что. ^цМЛ на. ^чМ пиоте. ^шМ ради. ^щМ нет. ^ыЛ нет.

^аМЛ а. ^бМ нет. ^вЛ превеликая. ^гМ разорвало; Л розорвало. ^дЛ видели. ^еМ варвало. ^жЛ той. ^зМ канун. ^иЛ почела. ^кЛ почело. ^лЛ доб. превеликими. ^м-нЛ в той пиоте все; Л во оной пиоте все. ^оЛ и. ^пЛ нет. ^рМ нет. ^сЛ нет. ^тЛ доб. великих. ^уМ Елисавети; Л Елисавет. ^фЛ вышепомяненны. ^хМ ученный; Л ученны. ^цЛ по-словянски. ^чЛ значится. ^шМ вышеписанные. ^щЛ вышепомянутых. ^ыЛ помянутый. ^эМ всей. ^юЛ помянутый. ^а’-б’Л на безстрашных фартуне. ^б’М прикладался. ^в’Л нет. ^г’М бестрашием; Л бесстрашным,

^аЛ был. ^бЛ помянутый. ^вЛ послан. ^г-дЛ и в том. ^еЛ нет. ^жЛ Калябурию. ^зЛ Матийского. ^иЛ острова. ^кЛ те часто. ^лМЛ плавают. ^мЛ вышепомянутое. ^нЛ помянутый. ^оЛ прикладываю. ^пМ Анны. ^рМ принял. ^сЛ большем. ^тЛ шестилистовой. ^уМЛ нет. ^фМ нет. ^хЛ шандалех. ^цМ нет. ^чМ разных. ^шЛ местах. ^щЛ герело. ^ыЛ ланпадах. ^эЛ изрядным. ^юЛ сказанья. ^яЛ сказанье. ^а’М сказовали; Л казали. ^б’Л причины. ^в’Л причина,

^аЛ христианами. ^бМЛ доб. те. ^вЛ нет. ^гЛ подсвешники. ^лЛ и. ^е-жЛ почти. ^з-иЛ же. ^к-лЛ лице свое. ^мМЛ притчин. ^нЛ лица. ^оМ босии; Л боси. ^пЛ ренсковой. ^р-сМ нет. ^тЛ нет. ^уЛ хрехов. ^фЛ нет. ^хИспр. по МЛ; К доб. было. ^цЛ богородицы. ^чМ богородичин. ^ш-щЛ поднят. ^ыМ высокая. ^эМ степенях; Л степенех. ^юЛ канонник. ^яЛ канонник. ^а’M нет. ^б’Л золотые,

^аМЛ доб. и. ^бЛ так. ^вЛ стоя. ^гМ и слуговал; Л услуживал. ^дЛ а. ^еМЛ нет. ^жМ Стиниану; Л Устиниану. ^зЛ законников. ^иЛ доб. попов. ^к-лЛ ни причитаются. ^мМЛ нет. ^нМ потрахель; Л патрахель. ^оЛ цепью. ^пЛ надевать. ^рМ нет. ^сЛ целуют,

^аЛ когда. ^бM сам; Л самы. ^вЛ изправляют. ^гМ шанданех; Л шендалах. ^дЛ шах. ^еЛ шаха. ^жЛ золотые. ^зЛ орари. ^иЛ стихарех. ^кЛ ранице. ^лМ жерственника. ^мМ нет. ^нЛ кругом. ^оЛ доб. и. ^п-рЛ до беду. ^сЛ Триваз. ^тЛ доб. и. ^уЛ Тривезу. ^фМ ис. ^хЛ Тривезу. ^ц-чМ Каштеллафранко; Л Каштелию Франки,

^а-бЛ Каштелияфранка. ^вЛ формеца. ^гЛ доб. высотою. ^д-жЛ из камени белаго. ^еИспр. по МЛ; К и. ^зЛ письма. ^и-кЛ парчи. ^лЛ и. ^м-нЛ предивной и зело великой. ^оЛ плодов. ^пМ зделано. ^рЛ на которыя. ^сМ жестого. ^тЛ нет. ^уЛ мармору. ^фЛ пропорциею. ^хМ сторонам; Л стороне,

^аЛ чучаланы. ^бЛ завязан. ^вЛ вышеписанное. ^г-дЛ ставят жаровнях, дописано другим почерком на полях. ^еЛ Коштеля. ^жМ поехав. ^зЛ Штерелю. ^иЛ Франки. ^кЛ Штереля. ^лМЛ доб. и. ^мЛ Штереля. ^нЛ нет. ^оЛ Веценцы. ^пМ доб. нанял. ^р-сМЛ только нас. ^тМ не. ^уМЛ нее. ^фЛ Веленовы. ^хЛ доб. всяких. ^ц-чЛ Вероны,

^а-вЛ нет. ^бЛ смотреть. ^гЛ фортецы. ^дЛ нет. ^еЛ уфортификованы. ^жЛ изрядной. ^зЛ плящ. ^иМ Каволкаселю; Л Кавалькасселя. ^кЛ нет. ^лЛ начевал. ^мЛ поехав. ^нМЛ тем. ^оЛ Унделю. ^пЛ местах. ^рМ фортеции. ^сЛ публики. ^тМЛ доб. я. ^уМЛ республики. ^фЛ фази. ^хЛ пистолетов. ^цЛ доб. вышеписанной. ^чМ Бреля. ^шЛ семью. ^щМ Бреля. ^ыМ достачествует.

^аЛ нет. ^бМ Полиоцоля; Л Палиоцоля. ^вЛ нет. ^гЛ Берган. ^дЛ Бергана. ^е-жЛ нет. ^зЛ ангела. ^иМ крыле. ^кМ шеглою. ^лМ разных. ^мЛ Берган. ^нЛ тот. ^оЛ нет. ^пЛ Серно. ^рМЛ республики. ^сЛ Берган. ^тЛ нет. ^уЛ преизрядною. ^ф-хЛ то вышеписанной. ^цМ нет. ^чЛ помаранцовы. ^шЛ деревов. ^щМ капарисных. ^ыЛ высоки. ^эЛ приехав,

^аЛ проезжая. ^бМЛ нет. ^вИспр. по МЛ; К продовитых. ^гM приехал. ^дЛ по-словянски. ^еМ форестиров; Л фарестаров. ^жЛ изрядно. ^зЛ Медиолан. ^иМ неповелено. ^кЛ Амбросия. ^лЛ Амбосия. ^мМ мученик. ^нЛ Амбросия. ^оМЛ притчины. ^п-рЛ грызения змеи. ^оЛ Амброси.

^аЛ переломрено. ^бЛ спаенные. ^вЛ цыстерненцы. ^гЛ надлежит. ^дЛ предивнаго. ^еЛ придивною. ^жМ нет. ^з-кЛ зело высоки высеченые. ^и-лМ нет. ^мЛ нет. ^н-пМ нет. ^оЛ местах. ^рЛ искорня. ^сЛ Федориску. ^тЛ вышепомянутую. ^уЛ вышепомянутые. ^фЛ приотворе. ^хЛ той. ^ц-чИспр. по МЛ; К несть. ^шЛ. кожи. ^щЛ нетленны,

^аЛ Идолмо. ^бМ малова. ^вЛ нет. ^гЛ нынешняго. ^дЛ и. ^еЛ древне. ^жЛ Амброси. ^зМ монастыре. ^иЛ сказаемое. ^кЛ нет. ^лМ нет. ^м-нМ очень. ^оЛ нет. ^пЛ доб. ж. ^рЛ нет. ^сЛ называется. ^тМ доб. были.

^аЛ досток. ^бЛ грусталей. ^вМ городе. ^гЛ нет. ^дЛ те. ^еМЛ имеют. ^жЛ нет. ^зЛ неоткуды. ^иЛ нет. ^кЛ неудобно. ^лЛ строятся. ^мЛ можно. ^нМ подробну. ^о-пЛ печатны истории. ^рМ кординала. ^с-тЛ соборнаго костела. ^уМЛ резб. ^ф-хМ Медионе. ^пЛ и обран. ^чЛ доб. будет,

^aЛ а. ^бМЛ посланы. ^вЛ доб. тех. ^гМЛ дохтуров. ^дМ родится. ^еМ сенаторы; Л санаторы. ^жЛ подписками. ^зЛ летах. ^иМ нет. ^к-лМ нет. ^мМ нет. ^нЛ около. ^оМ заплаты,

^аМ того дня. ^бМ смотрить. ^вМ мрамору. ^гМ подобии. ^дМЛ человеческие. ^еМЛ медным. ^жМ разным. ^зМ елемент; Л елемет. ^иЛ нет. ^кЛ нене. ^лИспр. по МЛ; К нет. ^мМЛ тое. ^нЛ английской. ^оЛ нет.

^аЛ доб. з. ^бЛ мармору. ^вЛ назавтря. ^гЛ и. ^дМ доб. ж. ^еЛ каменьях. ^жМ изображении; Л изображенныя. ^зМ из; Л и. ^иЛ жабаки. ^кМЛ уволил. ^лЛ и одна. ^мЛ высокой.

^аМ в. ^бЛ изрядной. ^вЛ гишпанцы. ^тЛ нет. ^дЛ и. ^еМЛ той. ^ж-зМ нет. ^иМ глубоко. ^кЛ бастоны. ^лЛ сказанные. ^мИспр. по МЛ; К подземных. ^нЛ по. ^оЛ и. ^пЛ посереде. ^рМЛ за. ^сЛ смотреть. ^тМЛ дому. ^уЛ зделано. ^фЛ житье. ^хЛ зделал. ^ц-чЛ там их в том доме. ^шМЛ нет.

^аЛ доб. и. ^бЛ множество. ^вМ болше. ^гЛ потребною. ^дМ ходят. ^еЛ нет. ^жМ нет. ^зЛ ружьи. ^иЛ пистолеты. ^кМ нет. ^лЛ и. ^мЛ нет. ^нЛ нет. ^оЛ оне. ^пЛ медиоланский. ^рМ платья.

^аЛ доб. Народ медиоланской смуглой природы, мущины и жены, редко где увидиться белой природы человек. ^бМЛ Бергама. ^вЛ местах. ^гЛ Ольпескими. ^д-еЛ нет. ^жЛ двух. ^зЛ доб. а. ^иЛ нет. ^кМдоб. и. ^л-мЛ работою резною. ^нЛ ныне; М иные. ^нЛ посвешниках. ^рЛ нет, оставлено место. ^с-тЛ или. ^у-фЛ и з яхонты, и з еозумруды. ^хЛ сумпасов. ^цЛ нет, оставлено место. ^ч-шЛ нигде на свете,

^аЛ часах. ^бЛ недель. ^вМЛ нет. ^г-дЛ 21-е число. ^еЛ талианцов. ^жЛ Вайи. ^зЛ разными. ^и-кЛ в Венецком. ^лЛ вышепомянутого. ^мМЛ нет. ^нМ балсамов. ^оЛ сульи. ^пМ оловеные. ^рМЛ деревянного. ^сМ осветят. ^тЛ отбывают. ^уЛ помянутые. ^ф-хЛ к олтарю приидет. ^цЛ нет. ^чЛ опустя. ^шЛ сидит.

^аЛ патрахиле. ^бЛ отирая. ^вЛ Евангелия.^гЛ исходит. ^дЛ приидет. ^еМЛ них. ^жЛ доб. в те дни отнюдь нигде колокола не услышишь. ^зМ пойдут. ^и-кЛ я писал. ^лЛ доб. (апостола). ^мЛ падает. ^нЛ безснующихся. ^о-пЛ венеценския прокуратори. ^рЛ доб. в. ^сЛ Евангелия,

^аЛ все. ^бМЛ мужеска. ^вЛ доб. все. ^тМ лицы. ^дЛ нет. ^еМЛ патриарх. ^жЛ санатори. ^зЛ доброй. ^иМЛ домех. ^кЛ света. ^лЛ доб. (время). ^мМ строением. ^нЛ вышеупомянутом. ^оЛ народы.

^аМЛ нет. Испр. по М; К шесть; Л щти. ^в-гЛ все сокровище. ^дМ Костентина. ^еМ шандана. ^жЛ девицы. ^зМ Костентина. ^иЛ сем домов. ^кЛ такъже. ^лЛ разных. ^мЛ нет. ^нМ казание. ^оМЛ которое. ^пЛ пол. ^рЛ сказании. ^сМ бедедиктиянки. ^тЛ черчетым. ^уЛ вшед. ^фЛ нет. ^кМ доб. с нею. ^цЛ нацалница. ^чЛ помянутой. ^шМ нет. л. 64 об. ^аЛ доб. в. ^бМ литургии. ^в-гЛ приписано на полях. ^дЛ обыкновенное. ^еМ на. ^жЛ вечернее. ^зМ литургию. ^иЛ помянутой. ^кЛ земных. ^лМ пола. ^мМ сподобляются. нЛ доб. которые. ^оМЛ тайнами. ^п-рЛ ослужения. ^сМЛ литургии. ^тМ нет. ^уЛ 5-ти. ^фЛ среди. ^х-цЛ римской веры. ^чМЛ умыл. ^ш-щЛ митрополит ему. ^ы-эЛ со священниками. ^юМ нет. ^яМЛ внутрь. ^а’-б’Л внесли,

^аЛ написано над строкой. ^бМ перемьи. ^вМЛ канон. ^гЛ читают. ^д-еЛ нет. ^ж-зЛ той. ^иЛ масло. ^кЛ доб. все. ^лМ потрахалех; Л патрахилях. ^мЛ литургию. ^нЛ литургии. ^оЛ бывало. ^пЛ креслы. ^рЛ сходит. ^сЛ небес. ^тЛ духовное. ^уЛ служил. ^фЛ литургию. ^хЛ а. ^цЛ причастнов. ^чМ причастии; Л причастнах. ^шЛ той. ^щМЛ доб. и.

^аЛ Евангелия. ^бЛ доб. и. ^вЛ написано над строкой. ^гМ моистрат. ^дЛ доб. апостола и. ^еМЛ евангелиста. ^жМЛ моря. ^зМ нет. ^иЛ доб. и. ^кЛ марцилиянов. ^лЛ тартам. ^мМ нет. ^нМ гундолах. ^оЛ золотыми. ^пЛ доб. в. ^рМЛ золотых. ^сМЛ морю. ^тЛ венециян. ^уЛ написано над строкой. ^фЛ бывшие. ^хЛ доб. и.

^аЛ помяненным. ^бЛ нет. ^вМ Медистеранского. ^гЛ доб. в. ^дЛ золотых. ^еЛ весьма. ^жЛ нрав. ^зЛ неласковым. ^иМ нет. ^к-лЛ нет. ^мЛ чекулату. ^нМЛ платья. ^оМЛ ужина. ^пЛ деревянным. ^рМ нет. ^сЛ нет. ^тЛ ужена. ^уЛ сарделей. ^фЛ капрусу.

^аЛ нет. ^бМЛ столами. ^вМЛ сту. ^гЛ разной. ^дМЛ нет. ^еМ плотит. ^жЛ вольно. ^зЛ домов. ^иЛ рядах. ^кЛ английских. ^лЛ галандских. ^мЛ перситцких. ^нЛ столяров. ^оМЛ нет. ^пМ оловенаго. ^рЛ математических. ^оЛ инстументов. ^тЛ деревянных. ^у-хЛ приписано на полях. ^фМ работы. ^цМЛ разные. ^чЛ танбереки. ^шЛ обьери. ^щЛ так. ^ыЛ изрядным. ^эЛ вымощены. ^юМ розмокает.

^аМ доб. канфекты. ^бЛ нет. ^вМ смастичетые. ^гМ зделаны. ^дЛ евангелистом. ^е-зЛ венецких принцепов. ^жМ принцепов. ^иЛ деревянною. ^кЛ деревянные. ^л-мМ нет. ^нЛ кажут. ^оМ сказани; Л казании. ^п-рМ нет. ^сЛ повечеру. ^т-уЛ нет. ^уМ ходя. ^фЛ делах. ^хЛ доб. же.

^аЛ нахождении. ^бЛ двух. ^вЛ той. ^гМ шляхетних. ^дМ венецияну. ^еМЛ них. ^жМ ходи. ^зЛ той. ^и-кЛ по нескольку. ^лЛ доб. жестяные. ^мЛ балдерами. ^нЛ паке. ^оЛ а. ^пЛ нет. ^рЛ нет. ^сЛ деревянные. ^тИспр. по Л; КМ каравану. ^уЛ доб. и сараех. ^фЛ веревками. ^хЛ нет. ^цМ нет. ^ч-шЛ и ест, и пьет.

^аЛ смотреть. ^бМ то. ^вМЛ дву. ^гЛ нет. ^дМЛ марканцию. ^еЛ человеческое. ^жМЛ ударит. ^зМ часех. ^иЛ перечастуя. ^кЛ часех. ^лЛ заведут. ^мЛ доб. во. ^нЛ тех. ^оЛ нет. ^пЛ цари. ^рЛ вечери. ^оЛ пока. ^т-уЛ совершенно. ^фЛ нимало. ^хЛ во. ^цЛ опер. ^чЛ местах. ^шЛ италианцы. ^щЛ ницарская. ^ыЛ стулья. ^эЛ опер.

^аЛ плату. ^бЛ театр. ^вЛ театру. ^гЛ весьма. ^дЛ переменные. ^еЛ одной. ^жЛ нарядах. ^зЛ золотые. ^иЛ бывают. ^кЛ варейников. ^лЛ гисторий. ^мМ гисъторию. ^нМЛ излюбя. ^оЛ разными. ^п-рЛ нет. ^сМ короновала; Л каранавала. ^тЛ остатних. ^уЛ кончатся. ^фМЛ или. ^хМЛ приходят. ^цМ машкорах. ^ч-шМ нет. ^щ-ыЛ мущины и женщины надевают. ^эМ платье. ^юЛ доб. непомерных. ^яЛ нет. ^а’Д доб. в. ^б’Л нет. ^в’М бе. ^г’М осталные; Л остатние. ^д’Л нет.