Путешествия в Святую Землю. Записки русских паломников и путешественников XII-XX вв.

По святым местам

Даже о святых местах приходится писать в связи с политическим положением.

Положение в Иерусалиме было таково, что посещать «Старый город» туристам не рекомендовалось. Обнесенный стенами Сулеймана Великолепного, со своими семью воротами, со своими базарами, мечетями, монастырями и синагогами, он представлял собою маленький средневековый мирок каким-то чудом сохранившийся в двух шагах от современной жизни. В городе, в тесном кольце стен, четыре «квартала» — христианский, мусульманский, армянский и еврейский — и в каждом свои святыни, но мало чем отличаются один от другого эти тесные каменные переулки. Досадно было бы побывать в Иерусалиме и не увидеть святых мест и Старого города. Один из иеромонахов «Русской миссии», отец Филипп, редактор маленького журнала «Святая земля», так сказать, собрат по перу, предложил сопровождать меня в этом не особенно безопасном путешествии, надеясь, что его ряса избавит нас от возможных неприятностей.

Мы вошли в город через «Яффские ворота», где стоят башни турецкой цитадели, и долго бродили по солнечным переулкам, вымощенным розовым, скользким, как лед, камнем, отполированным за столетия сандалиями и бабушами, то по полутемным, пахучим, крытым базарам.

Ни одного европейского лица. Только у патриархии попались навстречу два-три греческих священника, да на одном перекрестке стоял полицейский пикет с винтовками, да и то были арабы. Люди в фесках и «галибиях» или в бедуинских «кефиях» и «абайях» (бурнусах) сидели на корточках в тени домов. Все лавки на базарах были заперты, даже лавчонки, что продают крестики и терновые венцы. Отперты были только булочные, где беднота покупает хлеб свой насущный — библейские лепешки, да черномазые мальчишки носили в корзинах «газозу» и жалкое лакомство — натыканные на лучинки дрянные яблоки, политые для большей соблазнительности розовым растопленным леденцом. Изредка проходил нагруженный огромными мешками с ячменем или кукурузой ушастый ослик. А так — сонное царство. Мы бродили по затихшим базарам, вдыхали пряный запах имбиря и мускатных орехов, заглядывали в двери монастырей. Эти абиссинские, сирийские и греческие монастыри стоят здесь, может быть со времени вселенских соборов. Они по наружному виду мало похожи на монастыри: глухая стена в переулке христианского квартала, забранное железом оконце, низенькая дверь, а за нею каменный дворик, и какие-то женщины восточного типа вывешивают на галерейке полосатые перины.

Ни сверкающих ненавистью глаз, ни криков по нашему адресу. Только в глухом месте, когда мы свернули к «Стене плача», нас окружили какие-то молодые люди, в фесках, но одетые по-европейски, похоже на то, что из «комитетчиков», и оживленно стали говорить по-арабски. Можно было понять, что они спрашивают у священника, кто его спутник — американец или англичанин? Узнав, что мы «москоби», арабы пропустили нас, и это был единственный инцидент. Но не без некоторой опаски мы прошли к «Стене плача». В эти дни у стены не было ни одного еврея. Унылая циклопическая стена, невыразимой древности, политая слезами стольких поколений, зацелованная, отполированная от касаний. Говорят, что где-то в этих местах находится дом муфия, что он смотрит иногда из окошка на плачущих евреев, поглаживая свою красивую бороду. Но тогда евреев не было даже в соседнем еврейском квартале. На всякий случай они переселились в новый город, покинув древние синагоги и очаги предков. Рядом сидел в будке араб-полицейский и читал газету «Фаластин», заголовок которой похож на произведение искусства. Улицы залиты солнцем. Розовые камни под ногами скользили, как бальный паркет. У стены стоял ослик в нарядной уздечке и оглашал окрестности невыносимым криком. А в нише ворот — солнечная площадь и мечеть Омара сияла своей майоликой...

С волнением приближаешься ко Гробу Господню. Ведь тысячу лет наши предки считали это место одним из самых священных мест на земле, может быть, самым святым. Ученые изыскатели доказывают, что Христа не могли бы положить здесь в гробницу: здешние места находились внутри городской черты, а хоронили только вне стен города. Дело не в этом. Миллионы пилигриммов, грубых сердцем крестоносцев, русских паломников в лаптях, болгарских селяков, людей из всех стран, простодушной верой и слезами сделали это место святым. Они приносили сюда все лучшее, что у них было в сердце. В каком-нибудь бургундском городке, или в глухой рязанской деревушке они вздыхали о стране вайий и иерихонских роз, о земле, которую попирали стопы Христа, о тех иерусалимских улицах, по которым шел Он на Голгофу...

Кажется даже церковь не настаивает на подлинности Крестного Пути. Древние улицы проходили на два метра ниже и где-то рядом, на месте теперешних домов. Но миллионы людей плакали, следуя этими улицами, шаг за шагом, вспоминая события, которые случились по дороге на Голгофу.

Под жгучим полуденным солнцем мы тоже шли по узким улицам. Странно было слушать объяснение моего проводника, узнавать среди этих турецких переулков евангельские места, вернее память о тех местах, на которых была представлена величайшая драма евангельского мира. Столько раз приходилось читать описание христианских древностей, но никогда не приходило в голову представить себе все так, как оно есть на самом деле: пыльные и пустынные улицы, стены церквей и монастырей, построенных на достопримечательных пунктах, грязные дома, решетки на окнах, лавки, кофейни и вывески на арабском языке. А ведь за этой стеной была Вифеада, «пруд милосердия», а по другую сторону купель Израиля, где мыли жертвенных животных, и тут же стояли неприступные башни Антония, которые штурмовал XV легион, а в нескольких шагах находилась Претория, из которой Пилат вышел к бунтующей толпе и, пожимая плечами, брезгливо улыбаясь, пытался понять, чего хотят от него эти исступленные люди. Тут, вероятно, стояли благородные портики, как это полагается, на месте, где римский чиновник представляет перед провинциалами Рим, и среди холодных и строгих колонн особенно странно звучали крики о распятии! За углом Соломоновой улицы стояла Мать, и мимо Нее, в сопровождении вооруженных людей и взволнованных толп, проходил Ее Сын, а еще дальше грубые солдаты, которые торопились покончить с неприятным «нарядом», заставили Симона Киренеянина нести Крест и тем обессмертили навеки скромного и ничем не замечательного человека. Все четырнадцать остановок Крестного Пути отмечены церквами и монастырями или надписями на стенах соседних домов. Одно утешение: нет на улицах ни туристов, ни гидов, ни щелкающих кодаков.

Христианское предание утверждает, что в эпоху второго храма святые места лежали вне городских стен, значит Христа могли распять и погребсти там, где теперь находятся самые дорогие святыни христиан всего мира. Хозяевами их являются представители трех церквей: греческой, католической и армяно-грегорьянской. Раньше всех пришли сюда греки, еще во времена Византии, и ревниво охраняют свое первородство. В эпоху Крестовых походов появились католики и позже других, при султанах, армяне, игравшие большую роль в делах Блистательной Порты, бывавшие неоднократно великими визирями и выхлопотавшие для своих единоверцев привилегии у святых мест. Только представители этих исповеданий могут служить на Гробе Господнем, только их патриархов встречают торжественно у Камня Помазанья. Сам епископ Кентерберийский, во время посещения гроба, не претендовал на такие привилегии. Здесь все освящено тысячелетней традицией, каждый уголок святых мест закреплен за тем или иным исповеданием, а на почве соревнования происходят вечные конфликты между церквами.

Ко гробу Господню надо пробираться по кривым переулкам. Древний храм с почерневшим византийским куполом стоит среди невзрачных полуразвалившихся домов. На солнечном дворике, на месте древнего атриума Константиновой базилики, от которой остались только основания четырех колонн, бродили какие-то восточные люди в фесках. Стена храма подперта железными фермами, и за уродливым железом подпорок видны два романских портала, таких, какие можно встретить где-нибудь в Тулузе или Авиньоне: храм был построен крестоносцами. Внутри церкви полумрак. В дверях на нарах, какие обыкновенно стоят при входе во всякое присутственное турецкое место, полулежал мусульманин-привратник, по восточному, одну ногу вытянув, а другую поставив на ложе. Одна из курьезных традиций: хранители Гроба Господня из мусульманской семьи. Ключи передаются от отца к сыну в течение многих веков.

Вы входите в храм и вас охватывает сумрак, тишина, запустение. Наверху видны на месте обвалившейся штукатурки, кирпичи древней кладки, стены закоптели от свечной гари, восемнадцать колонн, которые поддерживают ветхий купол, не видели ремонта сотни лет. Во всех закоулках — темнота, копоть, какая-то особенно грустная тишина. Но, может быть, таким и должен быть храм Того, Кто родился в яслях, в пещере, под теплые вздохи волов и шорох соломы? В пасхальную ночь сюда приходят тысячи людей, арабов, сирийцев и бедуинов, с женами и детьми, с глиняными сосудами с водой, чуть ли не с подушками и циновками и располагаются в тесноте и давке, как у себя дома, в ожидании, когда из закопченного оконца часовни Ангела, патриарх протянет пучок потрескивающих свечей, и тогда храм наполняется теплотой и чадом многих тысяч огней. Может быть, такие же простые сердцем пастухи, рыбаки и ремесленники ходили за Ним по галилейским горам и теснились к Нему в капернаумских синагогах?

Все христианские святыни — Камень Помазанья, Гроб, Голгофа, место обретения Креста, гробница Иосифа из Аримафеи и Католикон, греческий собор, находятся под сенью одного огромного купола. Над Камнем Помазанья висят гроздья золоченых ажурных лампад, и такие же лампады висят над Гробом Господним и над Лобным местом. Греческий монах показывает отмеченное серебряной звездой место, где стоял Крест. Все обложено мрамором алтарей, но сквозь отверстие в звезде виден грубый камень скалы, и верующие припадают к нему, потрясенные близостью того мира, в котором жил Спаситель. Склонясь над Гробом Господним, они стараются увидеть в щель под мраморной, разбитой на 2 части, плитой, кусочек гробницы, в которой 3 дня покоилось тело Христа. В католическом приделе, где францисканцы сильными мужскими голосами поют латинские гимны, паломники просовывают трость в отверстие, за которым стоит столб бичевания, и лобзают ее в упоительном желании причаститься страстей Христовых. Они спускаются по обветшалым ступеням базилики святых Константина и Елены, где стены в крестиках, нацарапанных рыцарскими мечами, со слезами на глазах смотрят на древние цистерны, в которых по преданию найдены были благочестивой византийской императрицей остатки Креста, с уважением взирают на «пуп земли» в Католиконе, на вделанный в раму камень, часть того камня, который отвалил от могилы ангел на рассвете первого дня недели, когда женщины горестно шли среди масличных деревьев и несли «алвастровые» сосуды с ароматами...

Главные святыни находятся в руках православных и католиков. Остальным исповеданиям предоставлены маленькие часовни. Почему-то запомнилась коптская часовня с радостными, как бы детскими, иконами и мрачная сирийкая часовня, где на земляном полу стоит деревянный — грубо раскрашенный алтарь — предел бедности и простоты. Или равнодушия? Абиссинцы служат в торжественные дни наверху, на крыше храма, около купола базилики св. Константина и Елены. Здесь они разбивают полосатые шатры, раскрывают пурпуровые зонтики и поют молитвы на древнем гортанном языке.

Покидаешь Гроб Господен и перед глазами все еще поблескивают гроздья лампад, самое характерное, что есть в храме. Такие же лампады, с разноцветными елочными шарами или с виноградными гроздьями из хрупкого стекла, свисают и с мрачных сводов гробницы святой Марии, там, за Львиными воротами, где пыль, камень и солнце. А по другую сторону Кедронской долины уже растут тысячелетние маслины Гефсиманского сада, деревенская дорога поднимается вверх на, склоне Елеонской горы, увенчанной русской колокольней, и с нее открывается потрясающий душу вид на Иерусалим.

Нельзя без трепета смотреть на этот город! Отюда взирал на него Даниил Заточник, первый русский паломник, и плакал. «Есть же святый той град Иерусалим, и около него горы каменны, велики и высоки... никто не может не прослезиться»...

Горы не велики и не высоки. Они казались огромными его простой черниговской душе. Но есть в них какая-то гармония, соразмерность со всем этим грустным и благородным пейзажем, с воздухом евангельских воспоминаний.

За стенами, которые протянулись стройной декорацией на холмах, виден купол мечети Омара и городские дома. На крепостном склоне у Золотых ворот, — заложенных турками, чтобы помешать какому-то христианскому пророчеству, — раскинулось арабское кладбище. Ниже лежит Кедронская долина в оврагах, в оливах, в тропинках, в каменных хижинах. Вся Иосафатова долина перед вами с тысячелетними могильными камнями и костями башмачников, пророков и царей. А по другую сторону, далеко за страшными и безжизненными горами, за проклятой Богом Иудейской пустыней, синевой мелькнуло Мертвое море и видна тамарисковая зелень Иордана.

Дорога спускается с холма, в оливах и кипарисах, как две тысячи лет тому назад. По ним бредут ослики с кладью, с кувшинами, или мешками. Арабские женщины идут рядом. Там лежат любимые места Христа — Вифания, — дом Симона Прокаженного, где Он не гнушался ни вина, ни общества грешников и блудниц и гостеприимный домик Марии и Марфы. Там жил Лазарь.

Вифания значит — «дом пальм». Ни одной пальмы. Только оливы, серебристые, пыльные, древние, растущие на красной палестинской почве, среди каменистых холмов. Куда бы ни падал взгляд с этой горы, всюду кусочек земли, отмеченной евангельским повествованием. Вот — земля горшечника, купленная за тридцать сребренников для погребения странников, по цвету, действительно, похожая на ту, из которой делают сосуды. Вот — далекая дорога в Иерихон — дорога доброго самарянина, на которой теперь опять царит разбой. И страшнее всего — лиловатые холмы Иудейской пустыни, Мертвое море, пепел Содома и Гоморры...

Русские в Палестине

По своему местоположению «Русский центр», как называют в Иерусалиме русские владения, занимает лучшее и, действительно, центральное место в городе. Когда наше правительство приобретало здешние земли, тут лежал за городом дикий и пустынный холм, а теперь квадратный метр русских угодий стоит, вероятно, дороже, чем где-нибудь в районе Елисейских Полей.

Это — настоящий русский городок. На обширной площади стоит собор св. Троицы, в византийском стиле, весь из того благородного камня, розовато-кремового, который придает иерусалимским зданиям такую теплоту.

Самая казенная архитектура превращается здесь в художественное зодчество. Но стиль собора, освященного в 1863 году, сам по себе выдержанный, строгий и за него не приходится стыдиться, как это бывает иногда, когда смотришь на творчество чиновных архитекторов. Здесь одно из немногих мест на земле, где еще сохранился во всей своей торжественности русский колокольный перезвон, радостный и праздничный, наполняющий в воскресные дни весь Иерусалим голосами медных тульского литья колоколов. А перед собором за оградой лежит титаническая колонна, может быть одна из тех колонн, что предназначались для Иродова храма, и на решетке по-русски написано: «Древняя колонна-монолит, открытая в 1871 г.». И эта надпись напоминает о тех временах, когда ежегодно приезжали сюда десятки тысяч русских паломников, лапотников и странников, когда Иерусалим превращался в пасхальные дни в русский город. Рязанские и новгородские лапотники и странницы отлично могли не знать ни единого арабского слова, в этом большой надобности и не было: все лавочники говорили по-русски, как теперь говорят по-английски в лучших парижских магазинах для туристов — англичан и американцев. Лапотники привозили с собою русские рубли, пользовавшиеся таким престижем на Востоке, и для этих рублей продавцам реликвий и всяких других товаров стоило научиться трудному русскому языку.

Собор со всех сторон окружен каменными двухэтажными постройками, принадлежащими частью миссии, а частью «Православному братству». Теперь многие из этих зданий заняты правительственными учреждениями. В одном из домов помещается полиция, в другом суд. Перешла к англичанам и наша больница, в которой теперь суетятся сестры в характерных английских наколочках. Но вывеска сохранилась русская. Может быть, англичане оставили ее из присущего им чувства такта. Ведь они всего только являются арендаторами наших помещений и исправно платят квартирную плату, а на эти суммы имеют возможность существовать русские духовные организации, монахи и сотни русских богомолок, застрявших в Иерусалиме во время войны. Существуют не очень роскошно, но существуют. Кроме того имеют возможность производить необходимый ремонт церквей и собственных помещений, а главное, ликвидировать мало-по-малу задолженность, накопившуюся за время войны. Вообще, следует отметить, что отношение английских властей к русским духовным организациям в высшей степени благожелательное. Немалую роль в этом отношении сыграли такт, моральный авторитет и выдержка руководителей русской миссии.

Возникновение миссии надо отнести к 1858 году, когда впервые в Палестину прибыл епископ и несколько миссионеров, чтобы укрепить на Востоке русское духовное влияние. Только что закончилась несчастная для нас Крымская кампания, подорвавшая авторитет русского имени на всем Востоке, и судьба православных христиан в турецких владениях была под угрозой. В дальнейшем не всегда политика нашего правительства оставалась неизменной в восточном вопросе, но как бы то ни было миссионерская деятельность развивалась, и русское духовное и культурное влияние крепло, пока не произошло крушение старой России, а вместе с нею и поставленных ею на Ближн. Востоке задач.

Впоследствии к миссии присоединилось и другое полугосударственное начинание «Православное палестинское общество», задачей которого была охрана интересов и нужд русских паломников.

Деятельность этих учреждений была грандиозной. В ведении их находилось, между прочим, около ста арабских школ и две учительских семинарии — мужская в Назарете и женская в Бэн-Джале. Русский язык широко распространялся в Палестине, а вместе с ним и русское культурное влияние. До сих пор многие арабы, никогда не бывавшие в России, говорят по-русски. Некоторые из преподавателей и директоров арабских школ являются воспитанниками русских учительских семинарий, но, конечно, в этих школах русского языка уже не преподают.

Другой стороной деятельности русских в Палестине являлось приобретение святых мест. Русские явились на Востоке позже других, когда все уголки, связанные с земной жизнью Христа уже были захвачены представителями инославных исповеданий. Из-за приобретения этих мест происходила упорная борьба, но начальникам русской миссии удалось, даже не имея в своем распоряжении больших материальных средств, купить у арабов многие кусочки земли, дорогие по евангельским воспоминаниям для сердца верующего человека.

Во главе миссии стояли сплошь и рядом очень даровитые монахи, настоящие государственные люди в монашеской рясе, первоклассные администраторы и дипломаты, все эти отцы Антонины, Леониды и Парфении, астрономы, нумизматы и археологи, умевшие соединить с монашеским идеалом недюжинные хозяйственные способности. Чего стоит одна история с приобретением дуба Мамврийского, того самого дуба, под которым, по древнему преданию, Авраам принимал таинственных небесных гостей в Хевроне! Большую роль в этом деле сыграл драгоман русского консульства Я.Е. Халеби. Сколько романтики было в этом предприятии! Дело в том, что дуб находится в районе, в котором живут особенно фанатичные мусульмане. Халеби, сам по происхождению араб, зимой 1878 года явился в Хеврон под видом купца из Алеппо. С опасностью для жизни он, в конце концов, совершил покупку драгоценного дерева на свое имя (турецкое правительство не разрешало приобретать земли в Палестине официальным представителям иностранных держав) и с торжеством вернулся в миссию:

— Дуб русский...

Можно по-человечеству понять эту благородную жадность к приобретению святых мест. Кроме того, так же поступали и представители других церквей, сплошь и рядом обладавшие огромными средствами. Борьба захватывала, а ее результатом являются многочисленные русские владения в Палестине.

Теперь их судьба висит на волоске, и юридическое их положение в высшей степени неопределенное. Много такта и дипломатического искусства требуется от нынешних руководителей миссии и палестинского общества, чтобы сохранить русское богатство в Палестине. Не говоря уже о высоком характере этих земельных владений, они имеют кроме того и большую фактическую ценность. Земля в Палестине дорожает не по дням, а по часам. Подумать только, что кв. метр русской земли в Иерусалиме оценивается в сорок фунтов стерлингов!

Между прочим, следует вспомнить, что уже в XII веке в Иерусалиме находился русский монастырь. Какой монастырь и что с ним сталось, неизвестно. Теперь же русским принадлежат, кроме владений в самом Иерусалиме, монастырь на Елеонской горе, знаменитый монастырь в Айн-Кареме (древняя Монтана или Горнее, как ее называют русские), Гефсимания, т.е. часть того древнего оливкового сада, в котором произошли трагические события в связи с арестом Христа и его последнего моления о Чаше. В Хевроне русским принадлежит дуб и собор, в Яффе церковь, странноприимный дом, апельсиновый сад и гробница св. Тавифы, о жизни и смерти которой рассказано в Деяниях апостольских. Можно понять то волнение, с каким приобретено было напр., поле, с которым связано предание, что именно на нем пасли овец пастухи, когда к ним явились с радостной вестью ангелы! Но это еще не все. Еще принадлежит русским поместье на Иерихоне, где разводится теперь банановая плантация, земля в Вифании, церковь и драгоценное, на вес золота, место на горе Кармил в Хайфе, дом в арабском квартале Тивериады и Магдала — поместье на берегу Тивериадского озера с минеральными ключами, которые по своим качествам можно сравнить с источниками Нарзана, Ессентуков. Русским же принадлежит церковь и интереснейшие раскопки у гроба Господня. Кажется, это все. Собрать все эти сокровища стоило не малых трудов. Чтобы показать, как было трудно приобретать у фанатичных арабов участки земли и строить на них церкви, можно привести случай с хевронской церковью. Строили ее, как частный дом. Когда арабы догадались, что строится церковь и отказались работать, наняли итальянцев. В конце концов, церковь все-таки построили. Освятили ее совсем недавно, в двадцать пятом году. Патриарху Дамиану, присутствовавшему на освящении, предложена была библейская трапеза, та самая, которую предложил трем странникам Авраам: хлеб, теленок, масло и молоко.

Как живут русские в Иерусалиме? Эмигрантов мало, несколько человек и они кое-как устроены, работают, кто шофером, кто ночным сторожем, кто кем. Монахов человек тридцать. Они живут при миссии или исполняют различные обязанности при русских владениях. Значительно больше монахинь и «матушек» — тех богомолок, что застряли здесь во время войны. Многие из них работают, служат нянями у англичан, как-то изворачиваются. Многие живут при подворьях в Айн-Кареме, получают небольшую помощь.

Живут они так, как будто бы ничего на свете не случилось, как будто бы не было ни революции, ни войны. Огромное впечатление произвело на них посещение негусом русского монастыря на Елеонской горе.

— А у нас, батюшка, черный царь был. Ей-богу! Черный пречерный! Из этих, как их, эфиопов...

В русской миссии, где имеет свое пребывание митрополит Анастасий, еще витают восьмидесятые годы. Белоснежные, сводчатые, вымощенные розовым камнем монастырские коридоры увешаны портретами царей и усыпанных звездами иерархов и уставлены фикусами. На черно-синей картине изображен Афон и русские рангоутные фрегаты. Пахнет ладаном. В домовой церкви слышится пение сильных мужских голосов. Потом черные фигуры расходятся по коридорам, по своим кельям, а в положенное время собираются в трапезной, где много молятся, но мало и скудно, по монастырски едят. Похлебка и овощи. Изредка рыба. За трапезой чтение житий святых и мучеников с теми странными именами, какими уже никто больше не называет новорожденных: мученик Дула или мученица Акилина.

В покоях у митрополита плюшевая мебель восьмидесятых годов и та старомодная вежливость и изысканная речь, какая сохранилась только на архиерейских подворьях, да в монастырях, с этими «изволите вы» и «угодно вам», которых мы уже не употребляем в нашем житейском, растрепанном языке. Митрополит в совершенстве владеет английским языком, много читает, следит за литературой и с заезжим писателем пожелал говорить на литературные темы. На столе у него лежит последняя книга Мортона о Св. Земле. Среди представителей английских властей авторитет его стоит на большой высоте. На всех официальных приемах, когда верховный комиссар принимает представителей различных культов, митрополит на полноправном основании представляет русскую религиозную общину. По воскресеньям, после обедни в соборе св. Троицы, митрополит по обыкновению устраивает чай для прихожан, по-русски, с лимоном и вареньем.

Интересно, что среди здешних монахов есть один англичанин, священник англиканской церкви, перешедший в православие и нашедший убежище в русском монастыре. У него типичное англо-саксонское лицо, рыжая борода, но какие-то совсем «русские» добрые глаза. Каждая душа ищет спасения своими путями. Эта английская, мятущаяся душа нашла тихий приют под сводами русского монастыря.

Работы в миссии много. О. Антоний, начальник миссии, и другие монахи суетятся с утра до ночи. У каждого свое послушание, кто ризничий, кто эконом. Среди монахов много стариков, которым уже нужен покой, работа ложится на плечи молодых, а молодых мало. Между прочим, существует при миссии журнал «Святая Земля». Русские юноши из Прикарпатской Руси набирают его в маленькой типографии под руководством редактора о. Филиппа. В журнале статьи о Палестине, об археологических находках, о христианской старине или по вопросам догматики. А колокол домовой церкви уже снова звонит, и снова в коридоре пахнет ладаном и слышится пение канонов и стихир. Это уголок старой России, с ее молитвами, колокольным звоном и церковно-славянским шрифтом. Иной эта тихая, размеренная жизнь не может быть здесь даже в тридцать шестом году.

На Елеонской горе

Когда выходишь через «Львиные ворота» из стен старого города, такое впечатление, что попадаешь в «пещь огненную», так все залито вокруг солнцем, так зноен воздух и горяча каменистая земля. В старом городе — узкие улицы, теснота, арки, своды, стены арабских и турецких домов и фасады христианских монастырей. Камня на камне не осталось после землетрясений, войн и разрушений от того города, в котором кипела древняя и страстная иудейская жизнь, где кричали жертвенные животные, куда приходил иногда с толпой бедно одетых учеников Христос, ничего не осталось, хоть и восстановлена шаг за шагом в свете евангельских преданий Его жизнь, вплоть до тех петухов, что разводят у церкви св. Анны «белые отцы», на месте, где в одну страшную и прохладную ночь, среди всеобщего волнения и суматохи, вдруг пропел петух, когда малодушный апостол грелся у костра и всячески скрывал от служанки свой галилейский акцент. А когда выходишь за ворота, во всей своей убедительной подлинности открывается перед вами древний пейзаж, которому тысячи лет. Ведь такой же каменистой впадиной лежала тогда Кедронская долина, и так же поднималась на востоке Елеонская гора в серебристых оливах, так же белели под солнцем надгробные камни Иосафатовой долины, где кости миллионов иудеев ждут в земле трубных звуков Страшного суда.

Сразу же за воротами стоит скромная церковь с широкой аркой входа, которая покоится на четырех хрупких, изящных колонках, ушедших в землю, в подлинные камни Иерусалима. Эту церковь построила принцесса Миллицена, дочь иерусалимского короля Балдуина II, на том месте, где, по преданию, пребывало до вознесения тело св. Девы. Скудный и величественный двенадцатый век, в который совершены были такие великие предприятия.

Грязный и тучный араб, уже позабывший, что существуют на земле туристы, и неожиданно оторванный от обеда, дожевывая на ходу кусок лепешки, отпирает древнюю обитую железом дверь. В темноту церкви, ставшей криптом, в глубину византийских веков (ведь с V века была уже здесь византийская базилика) ведут неуклюжие ступени. Араб дает паломнику толстую свечу. Внизу сырость и темнота. Огромные золоченые лампады свешиваются со сводов гроздьями, украшенные елочными шарами. В этом детском царстве араб показывает могилы, вернее, алтари на месте могил св. Девы, св. Иоакима и Анны и даже Иосифа, того плотника из Назарета, в мастерской которого, среди пахучих стружек и шороха пилы, прошло детство Христа. Церковь принадлежит грекам, армянам, абиссинцам и сирийцам-якобитам. И от одного перечисления этих древних народов кажется приближенным на мгновение далекое и обильное верой время...

Впереди, в кипарисах, поднимающихся к небесам, как пламя черных свеч, в серебристо-голубоватых оливах, стоит Гефсимания. Гефсимания по-еврейски значит — «масличные точила». Здесь во времена Христа стояли прессы, на которых давили оливки из окрестных оливковых садов, и здесь же разыгралась та драма одиночества, покинутости и обреченности, что известна нам под именем Моление о Чаше.

На месте древних базилик стоит пышный храм францисканцев, сих «Кустодиев» святых мест для римского престола. Повыше русская церковь св. Магдалины, построенная императором Александром III, с пятью золочеными луковицами, тоже в зелени черных кипарисов. Но трогательнее, чем торжественная мозаика и колонны францисканского храма и великолепие золотых луковиц, все то, что окружает это место — простые камни, щебнистые тропинки, кипарисы и оливы. В саду у францисканцев стоят восемь древних олив. Даже ботаники склонны, кажется, признать, что им более двух тысяч лет, этим гигантским корявым корневищам в несколько обхватов. Каким-то чудом время пощадило драгоценные деревья. На них еще зеленые ветви, а на ветвях плоды, может быть, самые древние плоды на земле. Может быть, в тени одного из этих деревьев сидел Христос, а «на вержение камня» спали апостолы, и звезды, пушистые и огромные, сияли на бархатном небе, и вдруг появились среди черной зелени сада багровые факелы, сад наполнился дымом и человеческими голосами и от этого шума перестали петь кузнечики. Отняв руки от измученного лица, Христос сказал: «Как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять меня»...

Прошло две тысячи лет с той ночи, а до сих пор слышится эта горькая интонация прекрасного голоса, и потрескиванье факелов, и грубые окрики, и топот ног, когда схваченного, как разбойника, повели вниз, в город, мимо масличных точил. Я видел такие точила на раскопках в Библосе — сохранившиеся почти в полной целости от римских времен — каменные круглые прессы, стоки для масла, огромные глиняные сосуды в небольшом, кое-как сложенном из камня помещении. Как, вероятно, они пахли по ночам маслом, пахучим палестинским маслом!..

При церкви св. Магдалины живут русские монахини, приветливые и гостеприимные. Они все порывались ставить самовар и угощали случайно забредшего к ним соотечественника бананами — собственного хозяйства, из Иерихона, где существует на русском участке банановая плантация. А Иерихон — лучшее место в Палестине для вызревания бананов.

У русских в Гефсимании нет тысячелетних олив. Францисканцы пришли сюда в XVII веке и приобрели лучшую часть сада. Но и на русском участке тот запах древности, тот непередаваемый воздух евангельского пейзажа, который свойственен иерусалимским окрестностям. О древности говорят черные отверстия «гробов» — могил, высеченных в скале в, саду русской церкви. Кто в них был погребен? Может быть, современники Христа, люди, присутствовавшие на суде, при казни, при тех событиях, от которых до нас дошли только трогательные и трагические слова? Шелковица растет над могилой, и из ее черных плодов на руку течет сок, как кровь. Сухие, уже испепеленные солнцем травы хрустят под ногами, и цикада самозабвенно поет о жизни на сем месте смерти. Ведь рядом Иосафатова долина, а в двух шагах, на склоне горы, могилы пророков, где нашли себе успокоение последние иудейские пророки — Аггей, Захария и Малахия — последняя лирика Библии, исступленные вопли о Иерусалиме, из плена на реках вавилонских. Перечитайте несколько страниц пророка Захарии, вы увидите, какой это был поэт!

За Гефсиманией поднимается Елеонская гора, одна из тех гор, с вершины которых посланцы синедриона ждали появления луны, чтобы возвестить костром о начале нового лунного месяца.

На горе находится наш монастырь и гигантская колокольня. В этой простой и грозной башне есть что-то от крепостного строительства. Недаром во время ее постройки Россию обвиняли в каких-то скрытых империалистических замыслах в Палестине. Действительно, она господствует над всей страной, озирает, как страж, Иерусалим, покатые склоны горы, глядит далеко во все стороны, до самого Мертвого моря. Прекрасный стратегический пункт. Говорят, что башней восхитилось воинственное сердце Вильгельма II. Он дважды взбирался на нее во время своего путешествия в Палестину и тотчас же послал две телеграммы: одну — восторженную — русскому императору, другую — султану, с просьбой уступить место по соседству. Султан подарил ему участок между Елеонской горой и Скопусом, где теперь германский санаторий. Но во время землетрясения в 1927 году германские сооружения пострадали, а русская башня покачалась и осталась на месте, построенная с расчетом на землетрясение.

Самая мирная на земле дорога ведет на Елеонскую гору. Такие дороги лежали здесь во времена Христа — песчаные, со щебнем, с известковыми камнями, по которым трудно ходить. Стадо пахучих коз спускается навстречу, и на шее у козла звенит колокольчик. Черномазый мальчишка араб гонит коз, и от этой библейской картины на сто метров пахнет козьим сыром.

На вершине расположена арабская деревня Эт-Тур. Здесь хижины и лавчонки, в которых еще теплится кое-какая торговлишка: в одной продают лепешки, в другой помидоры, молочно-розовые леденцы в банке аптекарской, но благородной формы, керосин для коптилок, еще что-то. В тени одинокого дерева — кофейня, перед которой сидят арабы и курят кальяны. Ослы терпеливо стоят на солнце. А день солнечный и жаркий, как тот, о котором писал пророк Малахия: «придет день, пылающий, как печь, тогда все поступающие нечестиво будут, как солома»... Но ослики терпят, только бы не тащить эту самую солому, не получать пинки и удары палкой.

В византийские времена вся гора была в базиликах. Одна из таких базилик стояла над тем камнем, с которого, по благочестивому преданию, вознесся Христос. Теперь над камнем остались только часовня и ограда. Место принадлежит мусульманам. Но раз в году, на Вознесение, христианам различных вероисповеданий разрешается служить внутри ограды у своих алтарей.

Поднимаешься на гору и иногда не можешь удержаться, чтобы не оглянуться через плечо на Иерусалим, на гору Мория, на которой стоял храм Соломона, а теперь стоит мечеть Омара, на романтичные стены Сулеймана, на кипарисы Гефсимании. Воздух все чище и чище, все «отвлеченнее» на этой каменной и святой высоте. И вот мы уже в ограде русских владений.

В Елеонском монастыре живут около 150 монахинь. По большей части все это женщины пожилые. Двадцати из них свыше семидесяти. Многие хворают. Жизнь здесь трудная и бедная. Каждая сестра получает от миссии полфунта в месяц, а на такие средства едва-едва можно прожить. Трудно и с водой. Вода собирается в цистерны во время периода дождей и ценится на вес золота. Ее выдают монахиням два раза в неделю по жестянке, так, чтобы могло хватить на весь год, поэтому здесь нет ни огородов, ни единого цветка. Единственное хозяйство — монастырские оливы, 600 деревьев. Плоды собирают и отдают на выжимку в кооператив или посылают в наш монастырь в Айн-Карем, где у монахинь есть свой примитивный пресс. Нас заинтересовало, каков же бывает урожай? Оказывается, в 1929 году собрали, например, целых тридцать две жестянки масла.

В покоях игуменьи, матери Мелании, пестрые половички, старомодная мебель в белых чехлах, фикусы. На стенах странно перемешались портреты архиереев и фотографии британских губернаторов Иерусалима. Царь Давид играет на арфе на черной картине. Белоснежные монастырские своды перекинулись над головой. Игуменья вдова известного русского адмирала и племянница знаменитого математика. С англичанами, вниманием которых особенно пользуется Елеонский монастырь, она находится в отличных отношениях. Есть среди монахинь и две англичанки.

Здесь настоящий русский уголок. В маленьком музее, где собраны различные древности, надписи по-русски, и от этого с особенным чувством смотришь на скромные черепки, светильники и могильные плиты. Музей построен над мозаикой, обнаруженной при какой-то постройке. Она чудесно сохранилась. Работа византийских мастеров. Христианские символы — виноградные лозы, агнцы, птицы и рыбы. На полках надгробные плиты. Большинство надписей по-гречески. На христианских — масличная ветвь, на еврейских — семисвечник. Все это надгробия с могил людей средней руки: какого-то «капподокийца иудейской веры Якова, жены его Ахомии и сына Астерия», какого-то «Зоила, сына Левия и матери его Нонны», христианина Феодора. Кто они были? Торговцы оливковым маслом, владельцы масличных точил, олив, или верблюдов? Или, может быть, сборщики податей, геометры, кадастровые переписчики, содержатели гостиниц?

При монастыре, огромная трапезная для русских паломников, которых давно уже не было под этим кровом. Только на Пасху бывает здесь несколько сот румын, болгар, сербов. В часовне Усекновения главы Иоанна Крестителя — мозаика на полу с изображением все тех же традиционных мотивов, рыб на блюдах и виноградных гроздей, и погребальная надпись какого-то армянского епископа Якова, IX и X века. Наконец, колокольня. Ветер поет в ее широких окнах, когда поднимаешься по винтовой лестнице, срывает, пытается сбросить с огромной высоты. Один за другим опускаются мимо, в колодезь башни, тяжкие колокола со славянской вязью. Каким образом дотащили их сюда! Колокольня гудит. Кажется, вот все рухнет, такое жуткое ощущение высоты, когда посмотришь в очередное окно на крошечные деревья и дома, что остались где-то там, на земле; на верблюдов величиной с блоху, проходящих гуськом по иерихонской дороге. Но вот ограда последнего этажа. Ветер безумствует. Внизу тихо и душно, а тут, как буря. И вот Палестина перед вами, весь Иерусалим, как на ладони, узенькие ленточки дорог, проходящие среди холмов, и кубики арабской деревушки, и песчинками ставшие надгробья Иосафатовой долины, и оливы, и кипарисы, и далеко-далеко, среди лунного пейзажа иудейской долины, голубое Мертвое море...

Тивериада и Капернаум

Это останется в памяти навсегда: солнечный день, бледное небо, галилейские каменные горы, а среди них — далеко внизу, километрах в десяти — вдруг возникшее за поворотом дороги необыкновенно синее Генисаретское озеро — изумительная синева, как на наивных открытках, евангельский покой и мысль, которую трудно переживать без волнения, что вот, пришлось все-таки посмотреть на этот уголок земли, на это озеро, ставшее в Евангелии морем, с его бурями, с его рыбарями и притчами, с его каменными берегами, на которых еще звенит самый тихий и самый внятный на земле голос:

— Блаженны плачущие, ибо они утешатся... Галилейские горы опускаются все ниже и ниже. Раскаленным жаром веет навстречу из тивериадской котловины. Еще бы — двести метров ниже уровня моря, безветрие, камень! А Генисаретское озеро голубеет все голубее. Озеро полно музыки, как поэма. По-еврейски оно называется Кинерет, арфа, ибо шорох его волн напоминает звучание арфы...

А вот, мелькнули внизу и белые домики Тивериады, одного из четырех священных городов Палестины, цитадель хассидов и талмудистов, ученых рабби, синагог, горячих ключей и каббалистических ангелов, чудотворных могил и книги Зогар, что значит — сияние. Ведь здесь был дописан на арамейском языке иерусалимский Талмуд, здесь покоится великий Маймонид, здесь строил Ирод пышные портики из черного базальта, здесь до сих пор еще существуют пейсы, лисьи шапки и библейские бороды.

Ничего не осталось от города, построенного Иродом у подножья Галилейских гор, от его вилл и портиков, отражавшихся в синих водах Генисаретского озера. Город был подобострастно назван в честь императора, которому и в голову не приходило, что именно на берегах этого озера, именно в этих галилейских городишках возникнет среди рыбачьих сетей и корзин с рыбой то странное учение, которое, как божественная лихорадка, потрясет грандиозный организм империи.

Горы спускаются ниже и ниже. Уже можно рассмотреть отдельные дома, пальмы и низенькие арабские минареты. Случайный спутник показывает рукой на горы и говорит:

— Хытин...

Хытин? Да, вспоминаю: 1187 год. Страшное поражение крестоносцев Саладином, который лежит после своих великолепных побед в Дамаске. На голой горе не трудно представить себе под этим солнцем блеск лат и оружия рыцарского строя, огромные знамена в крестах, геральдических львах и леопардах, лилии Франции, лес копий, медленно опустившихся навстречу сарацинской буре, грохот сражения и потом, в далекой Бургундии или где-нибудь в оксфордских замках, плач белокурых женщин, когда парусные корабли довезли до них весть о гибели рыцарей под Хытином, о гибели всех надежд.

Но исторические реминисценции книжным туманом застилают ландшафт, а от него не хочется оторваться, от этих голых лунных гор, среди которых голубеет Генисаретское озеро и раскинулся белый городок. Издали не видно ни вывесок, ни лимонадных будок, ни наклеенной на стене афиши о новой кинематографической программе. Между тем автомобиль уже въезжает в новое предместье, названное в честь первого верховного комиссара, сэра Герберта Самуэля — Кириат Самуэль — где стоят под солнцем чистенькие дома, госпитали и отели. Старый город — внизу, смесь черных базальтовых башен (это строительный материал страны), арабских домишек и скучных домов главной улицы, на которой находятся лавки с продавцами в пейсах, автобусы с голоногими шоферами, поддерживающие сообщение с соседними еврейскими колониями.

Теперь картина меняется. Город уже не кажется романтичным, наполненным талмудическим воздухом и сарацинским зноем, а романтичными кажутся горы, обступившие со всех сторон городок. На этих скудных горах растут кое-где ароматические травы. Среди них пасутся стада овец и коз. На том месте, где стоял дворец тетрарха, полный красивых женщин, музыки, греческих разговоров и книг, бедуины раскинули свои черные, широкие шатры. А выше только бледно-голубое небо. Года два тому назад случился здесь дождь, какие бывали в Библии, в дни потопа. Не дождь, а сплошные потоки воды падали с неба, с грохотом и ревом свергались с горы и обрушились на Тивериаду. Около тридцати человек было убито, многие дома разрушены. Вода швыряла грузовики на дороге, как щепки, размыла сады и виноградники. Конечно, случилось несчастье, гибли люди и скот. Но где-то, в глубине души, у каждого человека есть жажда катастрофического. Посмотреть бы одним глазком на такой библейский потоп, на землетрясение, когда рушились иродовы портики, когда безмятежное озеро металось в каменных берегах.

Озеро с главной улицы не видно. Ей не до него среди делишек и забот. Оно там, за арабским кварталом, что спускается к самой воде узкими и вонючими улицами, бедными мечетями и руинами черных базальтовых башен. На улицах пахнет деревенским отхожим местом. Старухи полощут белье у городского источника. И странно, нет-нет, да и мелькнут в окошке или под аркой столетней двери черные женские глаза. Какая вонь, а смуглая ручка, обнимающая глиняный кувшин, совсем такая, как та, о которой вздыхал Лермонтов.

В городе тысяч десять жителей. Три тысячи мусульман, человек восемьсот христиан-арабов, остальные евреи. Где-то среди базальтовых башен затерялся греческий монастырек, с колоколенкой в один пролет, с двумя железными лучинками креста. Но здесь уже подлинный Восток. Много здесь евреев, которые мало чем отличаются от арабов, носят фески, чалмы, галибии, турецкие штаны с курдюками. В субботу, когда все в городке замирает, когда ни один автобус не позволит себе нарушить субботний отдых, когда все магазины заперты еще с пятничной первой звезды, а продавцы с пейсами бьют себя в грудь и причитают в синагогах, под вечер, на исходе жары, весь город собирается на главной улице и в тощем городском саду, — старики в фесках с янтарными четками в руках, подышать свежим воздухом, а молодежь погулять, как где-нибудь в польском местечке. Барышни бродят стайками, в легких розовых, желтых и голубых платьях, от которых особенно смуглыми кажутся эти персидские, курдистанские, бухарские и салоникские еврейки.

В субботний полдень, на залитой солнцем улице, вы можете встретить бородатых и румяных хасидов в лисьих шапках и белых лапсердаках, возвращающихся из синагоги и ведущих какие-то талмудические разговоры, а перед сном к вам, единственному постояльцу в отеле — плохие дела в том году, вовсе плохие дела — может постучаться хозяин, добродушный человек, обремененный семейством и родственниками и попросить вас потушить в доме свет, потому что сегодня суббота, и благочестивый еврей не должен осквернять себя трудом. Здесь еще шелестят страницы Талмуда.

Дорога в Капернаум идет вдоль берега. В знойные часы стада овец и коз спускаются с гор к воде. На голубом озере — ни одной лодки, ни одного косого паруса фелюги. Арабские рыбаки принимают участие в забастовке. Ловят рыбу только для себя, тайком, ночью.

Всего двенадцать километров, но путешествие небезопасное. Проезжать надо мимо становищ бедуинов, а эти неистовые люди могут забросать автомобиль камнями, а то и подстрелить при случае.

Есть что-то необъяснимо прелестное в этом водном пейзаже. Утро. Синька воды. Тишина...

Проезжаешь Мигдал, где русским принадлежат источники, виллу лорда Мелчетта и его апельсиновые рощи. Ведь это — Магдала. Тот самый городок, из которого была родом Мария Магдалина. В те дни на этих берегах было много эллинизированных галилейских городков, много легкомысленных женщин, портиков с коринфскими капителями, синагог с колоннадами. Апостолам, пока они не увидели Рима и Антиохии или Коринфа, городки казались верхом великолепия — Содомом и Гоморрой. Может быть, потому, что здесь грешила, плакала и убивалась в своих грехах Магдалина; что в здешних синагогах из базальта спорил с книжниками Христос; что где-то здесь, на покрытом галькой берегу, сушили пахнущие арбузом «мрежи» апостолы, пока им не велено было закинуть иные сети и улавливать не рыб, а человеческие души; что Учитель говорил здесь народу притчи о сеятеле и зернах, упавших на камень, и об утешении плачущих на земле; может быть, потому кажется таким необыкновенным пейзаж, синька озера и обступившие его горы, и далеко на севере покрытая снегом вершина Эрмона?

Шоссейная дорога уходит в Рош-Пину, а к Капернауму сворачивает проселочная, по обеим сторонам которой стоят черные бедуинские шатры. Целый караван верблюдов идет навстречу. Должно быть, переселяется большое семейство кочевников. На верблюдах навьючены шатры, циновки, глиняные кувшины, медные тазы, а в придачу женщины и дети. Колокольчик позвякивает на шее передового верблюда. Его уздечка в бирюзе, чтобы отгонять злых духов пустыни. Надменная голова задрана к небу. Поистине от этой сцены веет воздухом счастливой Аравии!

Справа лежит небольшая долина. Арабы называют ее Табга. Здесь толпы народа теснились к Учителю, капернаумцы, бросившие с утра свои очаги, позабыв о пище. Некоторые из двенадцати приступили к Нему:

— У нас только пять хлебов и две рыбы...

Две тысячи лет тому назад на этих пустынных местах колосилась пшеница. В одну из суббот апостолы шли среди нив, срывали колосья и ели, проголодавшиеся за день. Благочестивые фарисеи смотрели на них и сокрушенно покачивали головами.

Но вот Капернаум. Все, что осталось от него, — черные базальтовые камни. Должно быть, мрачный был город.

В Евангелии от Матфея:

— И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься...

Адской черноты камни лежат среди колючих растений, которыми могут питаться только верблюды. Так вот где стоял дом центуриона и другой дом, полный смятения, плача и игры свирельщиков над умершей двенадцатилетней девочкой, и таверна, в которой Христос возлежал и пил вино с мытарями и грешниками, и городские ворота, у которых сидел сборщик податей Матфей, оставивший все, списки и мешок с медяками, и ушедший за Христом. Может быть, здесь ходила по улице блудница из Магдалы, с розой в руке, и улыбалась богатому юноше, сыну начальника синагоги?

Евангелист так хорошо знает здешние места, что, дожно быть, сам был родом из Капернаума. В городке по преданию был дом Петра. Христос провел здесь несколько лет. Из евангельских намеков возникает весь город, полный жизни, женского плача, криков торговцев, стука посуды, запахов и бульканья вина из сосудов. А вокруг — горы заповедей блаженства, пяти хлебов, вверженных в море свиней.

Богатые францисканцы построили в Капернауме внушительный монастырь. В монастырском саду находятся развалины синагоги (II в. по Р.Х.). Францисканские археологи восстановили четыре колонны, привели в порядок камни. Обломки архитравов в пышной орнаментике упадочной эпохи: плоды гранат, листья аканфов, меандры, цветы и символ манны небесной — сосуд, в котором виноградные грозди. Пахучие эвкалипты склоняются над руиной. А, может быть, это та самая синагога?

Автобус покидает Тивериаду в полдень. Рядом сидит старая арабка. В ногах у нее плетеная корзина с рыбой, пойманной в Галилейском море. Я смотрю с волнением на эти рыбы. Ведь они потомки тех рыб, которых ловил сетями Симон и его брат Андрей.

О Палестинском пейзаже

Есть у палестинского пейзажа некая конгениальность с тем, что и как писали синоптики и Иоанн о событиях, имевших место на этих холмах и на этих маленьких долинах, или на берегу Галилейского моря. Та же классическая простота стиля, тишина, прозрачность, как прозрачен прелестный пейзаж, как тихо здесь в поле, где пасутся стада овец.

Существует целая наука, которая изучает Евангелие не только с богословской точки зрения, но и как всякий литературный памятник, пытается выяснить его источники, восстановить тексты, определить авторство евангелистов. Не вдаваясь во все тонкости какой-нибудь «тюбингенской» школы, можно сказать, что Евангелие, или те записи, которые послужили источником для него, и так называемые «логии», — записанные слова Христа, появились приблизительно в эпоху разрушения Иерусалима, т.е. около 70 года. В это время уже уходили в могилу свидетели земной жизни Учителя, и являлась насущная потребность запечатлеть учение маленькой церкви для последующих поколений и для других маленьких церквей, где-нибудь в Сирии или Каппадокии.

Возможно, что первые записи были сделаны на арамейском языке, который во времена Христа являлся в Палестине разговорным. Их написал какой-нибудь назорей. Существовало Евангелие, которое так и называлось — «евангелие для назореев». Может быть, автор его тот самый капернаумский сборщик податей Матфей, привыкший вести счетоводные книги, один из немногих грамотных людей в общине рыбаков и пастухов. Первое евангелие написано было где-то здесь, среди этих холмов и мирных долин, и на его стиле отразилась галилейская тишина.

Нетрудно представить себе обстановку, в которой совершались евангельские события. То же самое бледно-голубое и высокое небо. Тот же климат. Знойный полдень и прохладные зимние ночи. Та же конфигурация местности. Те же евангельские флора и фауна. Вы найдете здесь все, что скупо рассеяно на страницах Евангелия. Верблюдов, ослов, агнцев, тельцов, птиц небесных. Глиняные водоносы, круглые, обложенные полевыми камнями колодцы, наподобие тех, из которых пил в жаркий день Иаков, его дети и его скот. Арабские шалаши на дынном огороде и стада овец, спустившихся с гор на водопой к Галилейскому морю. Флора? Живописную смоковницу, оливы, и перечное дерево, которое в Евангелии названо горчишным, хотя едва ли существовала тогда такая приправа — горчица. На каждом шагу растут здесь пахучие травы, анис, мята и тмин, и цветут весной в долине Сарона полевые лилии. Еще пшеница и ячмень и те плевелы, волчцы, о которых говорится в притче о сеятеле, или сожженный солнцем репейник. А главное, эти радостные и печальные в одно и то же время холмы, не то розовые, не то голубые, на которых евангельский поэт мог написать о равнодушии людей:

— Мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам печальные песни, и вы не плакали...

Только равнодушное ко всему сердце не умилится при виде этих холмов.

Что надо прибавить к пейзажам среди которых жил Христос, его братья и сестры, его капернаумские приятели, галилейские рыбаки, разговорчивая самарянка, начальник синагоги Иаир, сборщик податей Матфей? Надо прибавить время, разделенное на стражи, звон дидрахм и статиров, ручные жернова, маслобойни и житницы, виноградные точила и синагоги, могильные камни с изображением семисвечника, портики и коринфские капители в портовых городах.

С горы Фавор открывается широкий вид на весь прелестный евангельский мир, на всю Израильскую долину, на колонии и арабские деревни, на стада овец и коз, на холмы Самарии. На этой горе понимаешь, почему апостолы в душевном волнении хотели поставить три «кущи», три шатра, вроде тех, должно быть, в которых живут теперь бедуины, и жить на прекрасной высоте, в хрустальном воздухе, любуясь утренней и радостной галилейской землей.

Но ничто так не умиляет, как Кана Галилейская. Арабское селение лежит на изумительной дороге из Тивериады в Назарет, все в гранатовых садах, окруженное со всех сторон холмами. Да, та самая Кана.

— На третий день был брак в Кане Галилейской.

В греческой часовне показывают сосуды, в которых вода претворилась в вино. По некоторым случайным обстоятельствам взглянуть на них не пришлось. Тем лучше. Пусть они останутся навсегда глиняными кувшинами с детских картинок, сосудами, которым ровно две тысячи лет. Но спасибо, что удалось посмотреть на гранатовые сады, на эти плоды на непривычных деревьях, а не в лавке парижского фруктовщика. Именно среди таких гранатовых яблонь, от которых как-то особенно чувствуется сила солнца, и должна была происходить веселая деревенская свадьба, на которой слишком усердно пили гости и поэтому не хватило вина. Кого выдавали замуж? Какую-нибудь бедную галилейскую девушку, может быть, родственницу Христа. Едва ли пригласил бы на свадьбу семью назаретского плотника местный богатей, владелец виноградников, верблюдов и ячменных полей.

Но вот и Назарет. Необыкновенный город среди холмов, с черными свечами кипарисов, с зеленью смоковниц. Широко раскинувшийся белыми домами город Благовещенья, в который прилетали с небес ангелы, в котором стучал топор в мастерской плотника Иосифа, и Дева Мария варила к обеду бобы с чесноком, стирала хламиду или носила в кувшине воду из соседнего колодца. Такой город, что дух захватывает от его красоты, а по существу самый обыкновенный восточный городок. Говорят, нигде нет таких лжесвидетелей и врунов, как в Назарете. Знакомые адвокаты рассказывали, что судебные заседания в назаретском суде могут доставить большое удовольствие любителям веселых и оживленных прений. Но в этом самом обыкновенном городе впервые небо так низко опустилось над бедной землей, что миллионам людей земная жизнь стала казаться только незначительным эпизодом, очищением перед иной, небесной жизнью.

Этот странный город, в который ангелы прилетали с небес, в котором слово стало плотью, был одним из самых глухих городишек Галилеи. Что может быть доброго из Назарета? Как во всяком городке, здесь была синагога, а рядом базар; в одной из узких уличек, выходящих к базару, стучал топором в своей мастерской плотник Иосиф, а на другом конце селения был городской источник, к которому до сих пор ходят назаретские женщины за водой. Люди в этом меркантильном городке занимались своими маленькими делишками, торговали, сплетничали и им и в голову, вероятно, не приходило, что среди них будет жить человек, который потрясет империи. По-человечеству, это понятно. Разве они не заказывали плотнику Иосифу столы или двери? Не торговались с ним за каждый ассарий до седьмого пота? А в мастерской помогал отцу мальчик, глядевший на них, на улицу, на весь мир странными нездешними глазами.

Когда в Назарет явилась св. Елена, в городе еще теплились предания о тех местах, где стоял дом, в котором провела свое детство Дева Мария, где шуршал рубанок Иосифа, где ангел попирал небесной стопой грешную землю. Византийская императрица обливала слезами священные места. Одна за другой возникали базилики. Потом на месте византийских руин крестоносцы строили романские храмы. Теперь здесь возвышаются католические и греческие церкви и монастыри. Огромный францисканский монастырь построен на том месте, где стоял скромный домик Марии и находилась мастерская Иосифа. Глубоко под землей туристу показывают «кухню Марии», остатки колонн и мозаичных полов, по которым ступали расшитые жемчугом пурпурные кампагии благочестивой императрицы. Две колонны указывают те точки, на которых стояли Дева и архангел. Новая церковь построена в 1729 году. О старой существует легенда. Когда пришли сюда сарацины, ангелы еще раз слетели с небес в свой излюбленный город и перенесли каменную базилику по воздуху в далекую Италию, в глухую деревушку Лоретто, чтобы безбожные агаряне не осквернили церковь навозом своих коней.

Над фундаментом синагоги стоит церковь греков — униатов. Недалеко католическая церковь обозначает местоположение того дома, в котором, по преданию, вернувшись по воскресении в свой родной город, Христос вкушал в последний раз земной хлеб и пил вино от земной лозы. Около источника Девы, где красивые и стройные арабки наполняют по вечерам кувшины водой, находится православная церковь. Церкви, монастыри и больницы преобразили город. Тут много священников и монахов, и почти все местные арабы — христиане. Это обстоятельство не мешает тому, что иногда на мирных назаретских улицах взрываются бомбы. В общем, торговый и оживленный арабский город, в котором уже появились кинематографы и радио, автомобили и гаражи.

Но стоит выехать из Назарета, и снова начинает возникать среди холмов библейский пейзаж. Оставленный город кажется вдруг постаревшим на тысячу лет. Еще один километр, и Назарет погружается в евангельские времена, а его смоковницы и белые дома становятся отвлеченными деревьями и домами, над которыми витали ангелы.

Среди холмов Израильской долины лежат арабские деревни. Еврейские колонии еще не вплотную подступили к городу. На тропинке, по обеим сторонам которой лежат скромные ячменные поля, и пастухи в абаях пасут овец, мимо круглого колодца, где козы пьют воду из каменной, водопойной колоды, может быть, служившей гробом какому-нибудь израильскому вельможе, мимо гумен, гор ячменной соломы и олив, идет на ослике арабская девочка. Через ослиную спину перекинута веревочная сетка, а в ней два кувшина. Путь ослику пересекает караван из трех верблюдов, удаляющихся по направлению к Аффулэ. В этом медленном расхождении путников, есть что-то древнее. Медленные шаги верблюдов полны значения. Животные несут на своих горбах огромные охапки соломы. Это важная и ответственная работа. Это нужно для жизни. А запах бензина напоминает о XX веке, в который делается столько ненужных вещей. На минуту кажется, что легкомысленный автомобиль попал на другую планету. Но сердце мотора тоже жизнь. Солнце одинаково светит над верблюдами и автомобилями, над добрыми и злыми.

Арабка едет в сторону Вифлеема Галилейского. Когда смотришь на такую дорогу, соблазнительно предположить: не в этом ли городке родился Христос? Городок был в двух шагах от Назарета, Иосиф и Мария могли, вот, как эта арабская девочка, отправиться туда по своим делам и заночевать в пещере, под теплые вздохи волов и блеянье ягнят. Такие предположения делает, напр., проф. Клаузнер в своей книге о Христе. Но пророки предсказали рождение Мессии в городе Иудином. Церковь и христианское предание утверждают, что Христос родился в другом Вифлееме, по ту сторону Иерусалима, в ста сорока километрах от Назарета.

На месте галилейского Вифлеема находится немецкая колония. Ничего не осталось от старого селения, кроме каких-то невыясненного происхождения камней. Остался только пейзаж. Может быть, окружающие холмы были тогда более лесисты, чем в наши дни. Неприятельские армии, от ассирийцев до римских легионов, вырубили рощи на топливо, на постройку осадных башен, виней и палисадов, а арабы не потрудились засадить их новыми деревьями. Но холмы, прелестные лирические горы, все так же стоят среди плодородных долин. Не в мраморе, не в кирпичных корпусах францисканских монастырей, не в золоченых главах, а в этих трогательных пейзажах, на кусочке глухой арабской дороги, на выжженном ячменном поле, среди сухих репейников и ворохов соломы, у обложенного полевыми камнями колодца открывается подлинный мир евангельской Палестины.