Путешествия в Святую Землю. Записки русских паломников и путешественников XII-XX вв.

Иерусалим

Священныя горы Иудеи отделены от Рамлы обширною равниною; они еще синели вдалеке. Мы летели на резвых конях. Провожавший нас наездник, вдруг отстранился от нас во весь опор на встречу к завиденным им, двум путникам; выхватив пистолет, он со всего наскаку выстрелил, как бы в одного из них, пулею, и закружился со своим конем, пересекая дорогу; одетый в монашеское облачение путник, — это был настоятель Греческого монастыря в Рамле, — отвечал улыбкою и ласковым движением руки этому приветствию араба, удивившему нас. Мы обменяли с настоятелем несколько слов, поблагодарив его за найденное в его монастыре гостеприимство, а он звал нас к себе на обратном пути.

Мне казалось, что я стал дышать свободнее, когда мы начали подниматься на торжественные крутизны Иудеи. На первом скате, налево от дороги, видна деревенька Амоас: арабы-христиане принимают ее ошибочно за Евангельский Эммаус. Взъехав на горы, мы скоро поравнялись с древними развалинами местечка Латрун, где, по преданию, родился распятый одесную Спасителя преступник, которому один вздох отверз двери Рая. С крестным знамением мы промчались мимо и конечно, не один из нас, воскликнул мысленно: «Помяни мя, Господи, во царствии Твоем!»

Ущелья гор делались ежеминутно теснее и живописнее; благовоние роз и незнакомых мне белых цветов, разносилось по воздуху; стада паслись по обрывистым скатам. Часа через три пути, мы въехали в узкий дефилей, самой дикой наружности; он задержал наше стремление. Горы Иудейския носят на себе отпечаток чего-то необыкновенно-вдохновительного. Вскоре, несколько ветхих маслин и фиговых дерев обозначают границу земель Рамлы и Иерусалима. Раза два мы утоляли жажду свою и усталых лошадей наших, у колодезей. Мы проехали, не останавливаясь, мимо живописно разбросанного на обрывистой скале, местечка Кариат-Енеб, — недавно разбойничье гнездо Абугоша; тут видны готическия развалины церкви во имя Св. Иеремии. Часы быстро летели и я сгорал нетерпением увидеть Святой город. Горы начали становится дичее и обнаженнее; но лиловый отлив скал, смешанный с зелеными полосами мхов, приятно отенял их. Путь в иных местах был едва проходим для лошадей. Поднимаясь с горы на гору, я был в беспрестанном ожидании открыть Иерусалим, но горы продолжали вставать передо мною, переменив прежнюю оттенку свою на красноватую. «Горы окрест его», сказал Давид, говоря о Иерусалиме. Я начал приходить в уныние, что не увижу Святого города при свете дня, — я далеко опередил своих спутников; в самое это время встретился мне прохожий араб, — и конечно, пораженный написанным на лице моем грустным нетерпением, поравнявшись со мною, закричал мне: «бедри! бедри! — скоро! скоро! — Такое предвидение поразило меня удивлением: я ему сказал все, что я знал по арабски нежного, за радостное известие. Я поднимался на высоту, — вдруг предстал Иерусалим! Я кинул повода лошади и бросился на землю с сладкими слезами. Я узнал гору Элеонскую по ее священным маслинам; — вздохи стесняли грудь мою. Спутники мои нагнали меня и также повергнулись на землю. В немом восторге, и не сводя глаз с этого священнейшего места земного шара, мы спускались уже пешие по разметанным камням. Небо было облачно, — покров печали облегал Иерусалим... Вожатый сказал мне, что если мы сядем на лошадей, то с захождением солнца, близкого уже к горизонту, ворота Иерусалима затворятся; это меня испугало, — я убоялся, чтобы Святыня не скрылась от меня по грехам моим — и я поспешил в лоно святого города, вкусить полную чашу блаженства, совершив свой обет.

Мы въехали в укрепленные Вифлеемские или Яфские ворота, и очень скоро, сошли у дверей Патриаршей обители. Это было Марта 31 числа. Сын далекаго севера, я не менее того, вступил в Иерусалим, как в свою родину, близкую сердцу моему. После долгого пребывания с неверными, — радостно было мне среди братий, под кровом икон нашей церкви. Я едва верил, что нахожусь близ Гроба Христова, и поспешил в Храм, но двери его, стрегомые мусульманами, были еще заперты. Митрополит пригласил меня идти вместе с ним к заутрени.

Среди тишины темной ночи, я приступил в первый раз к величественному преддверию Храма Гроба Господня. Обе половины, огромных ворот были открыты настежь. Бесчисленные огни свечей блистали перед большими стенными иконами, изображающими снятие со креста и погребение Спасителя. Тотчас при входе, в ложе привратника, я увидел сидящих, поджавши ноги, турок, с трубкой во рту и играющих в шахматы; — мое сердце сжалось грустию: толпа расступилась перед нашим янычаром, — и в нескольких шагах от нас лежал на помосте камень, одетый желтым мрамором, и окруженный большими свечами, — это тот самый, на котором благообразный Иосиф облекал в плащаницу, снятое со креста тело Иисусово. «Господи!» сказал я невольно, пав ниц со слезами; «страдания Твои еще не прекратились! Крещенные во святое Имя Твое и искупленные Тобою, владеют этим миром, а нечестивые стерегут святилища Твои!» Но христиане не должны смущаться, что такие великие святыни находятся в уиничижении языческом. Спаситель мира, подвергнув Себя на земле всем страданиям человеческим, оставил и святыни Свои под теми же законами природы, которым подвергалось Его Божественное тело. В смятении чувств, я не помню, как я дошел до Гроба Спасителя. Тут я дышал свободнее; отдельный придел скрывает погребальный вертеп Господа. Там я пролил слезы покаяния, и первая молитва моя была за давших мне жизнь и за близких сердцу моему. Не могу описывать, — и как выразить восторг, умиление и горесть христианина-грешника у Гроба Спасителя, и наконец на Голгофе, у отверстия, где стоял крест, и у расселины распавшейся скалы!

Началась заутреня. Не только что помост Храма был весь закрыт народом, но — все приделы, все хоры, все галереи и даже некоторыя карнизы имели своих богомольцев или зрителей. Нынешний год, для всех христан, — Пасха приходилась в один и тот же день. Зрелище этой необъятной толпы, чьи лица резко изображали представителей всех частей света, поразительно! Глухой шум слитых голосов сначала удивляет и беспокоит европейскаго христинина, привыкшаго к благочестию храмов Божиих; но при виде непоколебимого и ни чем не развлекаемого благочестия многих истинно молящихся людей — этот шум, кажется шумом бурной стихии. Возжение свечей с принятием ваий, вдруг обнаружило несметное число наших единоверцев. Весь ход направился с хоругвями и с пальмовыми ваиями в руках, от греческаго алтаря, сквозь царския двери, прямо ко Гробу Христову, который находится на противной оконечности Храма. С разрешения Митрополита, те светские лица, которые находятся в алтаре, должны следовать за духовенством через царския двери, чтоб охраниться от толпы; с трудом покорился я этой необходимости. Впереди священного хода шел мусульманский привратник храма — и с криком, разгонял бичем напирающую толпу. Вот как изображено смиренное шествие Искупителя в Иерусалиме! Я утешал себя зрелищем усердия богомольцев; многие с вершин карнизов или колонн простирали руки, а матери, своих младенцев, — чтобы коснуться краям развевавшихся хоругвий. Эта картина была достойна Иерусалима!

Иордан

Настала Страстная неделя. В Иерусалиме с давнего времени, первый день этой недели определен на путешествие к Иордану, для омытия себя водою Искупления, в приуготовление к принятию страшных таинств, и уже после того, заключаются в Храм Гроба Господня, до дня Христова воскресения. Я отлагаю подробное описание Храма до этого времени. Я последовал за несметною толпою христиан к священной реке.

Еще накануне этого дня Иерусалим вышел из обычной тишины своей, и представлял вид многолюдного торгового города. Движение толпы было необыкновенное. Ряды навьюченных верблюдов и лошадей тянулись со всех концов улиц и шум отправлявшихся не утихал во всю ночь. Мы выехали не рано, вместе с драгоманом греческаго монастыря. Путь наш пролегал по Страстной улице чрез Гефсиманские ворота. С стесненным сердцем я ехал на хорошо убранном коне, среди шумной толпы пеших и конных, беспечно попиравших путь глубоко-трогательный, навеки освященный! И я дал себе внутренний обет, не проходить по этому пути отныне, иначе как пешему.

На высотах, господствующих над Иосафатовою долиною, сидел под маслиною Муселим Иерусалимский, некогда известный грабитель христиан. Окруженный своею свитою, он курил трубку, запивая кофеем и глядел на несущуюся толпу мимо горы Элеонской, по дороге к Вифании. Путь этот от Иерусалима до Иордана, так много следимый священными стопами Спасителя, будет мною описан после, во всей подробности, когда я пройду его в уединении, среди пустынной тишины, приличной великим воспоминаниям.

Не смотря на пестроту разноплеменной толпы, покрывавшей всю дорогу так далеко, как только мог следовать глаз, — я был поражен тою дикостию гор, которая начинается от высот Вифании до самой долины Иерихонской. Здесь раздавался глас вопиющего в пустыне.

Под горным сводом, противу развалин той гостиницы, где, по преданию, происходила сцена благого Самаритянина, мы во второй раз встретили Муселима Абугоша, который также направлялся со своею свитою к Иордану, для охранения поклонников от бедуинов; он опять сидел на ковре за трубкою и кофеем, и убедительно просил нас отдохнуть с ним; мы исполнили его желание. Увидев в руках моих ландкарту и узнав ее употребление, он спросил, можно ли на ней видеть место его рождения, — Кариат-Енеб, — которое встречается на пути от Рамлы в Иерусалим? Надобно было видеть его удивление, когда я ему показал, где оно находится; он обращался ко всем, чтоб разделить свое удовольствие и похвалиться значительностию этого места. При отторжении Сирии от Турецкой империи, когда армия Ибрагима завладела уже главными местами Сирии, Абугош, видя, что дела Мегмета-Али берут перевес, послал к нему заблаговременно, в залог повиновения, своего сына; он кажется доселе находился в Акре; это самое удержало Абугошу Муселимское место в Иерусалиме. Брат его родной, носящий с ним одно имя, живет в Кариат-Енебе, принадлежности Абугошей; он называет себя начальником гор Иудейских, и ему не поверяют другого владычества, кроме этого мнимого. Сын его покушался на жизнь Ибрагима, и уже приставил ему пистолет к груди, но пистолет его осекся — он был тотчас изрублен самим Ибрагимом; это происходило во время иерусалимского бунта, в горах Иудейских. Однако же, Ибрагим послал шубу отцу, велев сказать ему, что он знает, что сам Абугош не причастен поступку сына.

С последних уступов гор Иудейских развертывается обширная равнина Иорданская во всем пустынном величии. С востока она замкнута стенами диких гор Аравийских, а с юга недвижною плоскостию Мертвого моря. Изгибистое течение Иордана далеко обозначалось к северу, лентою дерев и кустов, очень заметною среди запустения. По всей равнине волновались, как насекомые, толпящиеся паломники; поминутно вставали шатры в разных направлениях, или вспыхивали костры. Это был народ израильский — и к горю, едва ли не большая часть из него — поклонники золотого тельца! Но зато как разительно отличалось от них малое стадо верующих: старцев с посохом в руках, юношей и дев, обремененных ношею родительскою, матерей с грудными младенцами. Их не ожидали шатры и ковры, и вина ливанские!

Мы отклонились от шума и разбили наш шатер в кустарниках, на берегу быстро бегущего потока. На противуположном берегу стояла полуразрушенная башня, окруженная несколькими арабскими хижинами. Это часть Иерихона! Отклонясь от приглашений я сидел вдвоем с моим соотечественником, художником Е...м, при заходящем солнце, на берегу Иерихонского потока, мы глядели попеременно то на горы Иудейские, среди которых отличительно рисовалась гора Искушения или Сорокадневная то на цепь гор Аравийских, где таится гора Навав, откуда последние взоры Моисея устремились на Землю Обетованную и на этот мир! Здесь нас застала роскошная ночь Востока. Мы давно беседовали в темноте, в тихой задумчивости как вдруг, озаривший нас свет факелов и неистовые крики вывели нас из мечтаний. Шумная толпа стремилась вслед за четырьмя полунагими вооруженными бедуинами, которые защищались один от другого мечами и щитами; это было не что иное, как игры диких жителей пустыни: узнав об европейских путешественниках, они нашли нас в темноте ночи и пришли нас потешить. Тут загорелась жестокая битва при звуке тимпанов; искры сверкали от ударов мечей, наше любопытство было удовлетворено, и хорошая пригоршня пиастров рассеяла наконец эту толпу. Нас посетили два английские путешественника, только что прибывшие от Синайской горы через Петру Аравийскую и Хеврон, и заняли нас своею беседою. Путешествие Лаборда хорошо ознакомливает теперь с Петрою; путь туда теперь менее опасен, но только под поручительством бедуинов того племени, их можно всегда найти в Эль-Арише и в Суэйсе.

На пути к Иордану мы совершенно отклонились от прочих поклонников, потому что мой соотечественник С-в, с которым я встретился в Иерусалиме, имел с собою купленных им в Египте двух невольников, которых он желал при этом случае окрестить в святых водах. Нас сопровождал Иерусалимский священник.

Мы направились к Иордану на рассвете: в продолжении более двух часов мы ехали по дикой неровной пустыне, белесоватой почвы, имея перед собою высокий оплот гор Аравийских. Все пространство на восток и на юг от Иерехона названо в Библии собственно: пустынею Иерехонскою; здесь, укрывавшийся от Навуходоносора, Царь Седекия был захвачен в плен. На этом пространстве, между Иерехоном и Иорданом, должно поместить Гилгал, где воздвигли израильтяне жертвенник в память чудесного перехождения через Иордан. Место, где был Гилгал, показывали еще Котовику в начале XVII столетия, а игумен Даниил в начале XII столетия, видел тут монастырь и церковь во имя Архистратига, явившегося на этом месте Иисусу Христу пред взятием Иерихона. В этой церкви, говорит наш игумен, заключались те двенадцать камней, которые были взяты со дна Иордана двенадцатью коленами Израиля. Бл. Иерониму, также указывали на эти священные камни. Расстояние от Иерихона до Иордана, по сказанию Иосифа Флавия, простирается на 60 стадий; это более 10 верст. Мы выехали к рытвине, образованной высохшим потоком, и к обнаженному холму, увенчанному развалившимися стенами. Это были остатки монастыря Иоанна Крестителя — и вслед за ними, открылись густые кусты, рисующия берег Иордана. Полагают, что здесь было место крещения нашего Спасителя, и что оно обозначено этим монастырем, построенным еще до Юстиниана, в незапамятное время. Сердце мое билось сильнее, когда мы приближались к луговому берегу, — и наконец сошли с коней под тень густых ив и олеандров, при говоре листьев и невидимо журчащих за ними струй... Берег в этом месте обрывист; разнообразные ивы и тростники, сплетенные вместе с олеандрами и опущенные свежим плющем, свисли с обоих берегов над быстро несущимися водами благословенного Иордана. Воздух дышал утренними бальзамическими испарениями; этот ландшафт радовал душу. Вокруг нас, — безмолвие обширной пустыни, ограниченной горами Иудеи и Аравии. Сидя под навесом густых ив и тамаринов, и глядя то на ясное небо, то на бег Иордана, я читал первую главу Евангелия от Св. Марка и подобную ей, главу Св. Иоанна. Между тем, совершалось крещение наших египтян. Вскоре и я удостоился погрузиться в святые воды.

Не без вероятия можно предполагать, что израильтяне, предводимые Иисусом Навином, перешли через Иордан в землю обетованную, в самом том месте, где определено было свыше, креститься Спасителю мира; это место обозначено было Кивотом Завета, когда Иордан, подобно Чермному морю, раздвигся перед ним. Полагают, что двенадцать камней, взятых со дна Иордана двенадцатью коленами Израиля и поставленные в память этого события, суть те, к которым обратился Иоанн Креститель, когда он сказал Фарисеям и Саддукеям: «Бог может из камней сих произвесть чад Аврааму».

Весьма замечательно, что имя Вифавары, которая находилась по ту сторону Иордана, противу места крещения Спасителя, происходит от еврейского слова, значащего: место прехождения. Арабы называют место где был построен монастырь Св. Иоанна Крестителя; Куср ель Иегуд т. е. замок Иудеев. Иоанн Мосх говорит, что Иоанн Креститель, во время своего пребывания в пустыне Иорданской, обитал в пещере, возле одного места, называемого Сапсас, по ту сторону реки, на расстоянии одной мили от берега.

Елисей и Илия возобновили чудо Иисуса Навина, перейдя Иордан по суху, а Нааман Сирианин в знамение будущего освящения этой реки, был исцелен ее водами от проказы.

Иордан вытекает от подошв Анти-Ливана, в стране Трахонтийской, из небольшого озерка, которое по своей круглости прозвано Фиалом, и из вертепа Папиум, близ города Панеада. Протяжение Иордана есть то самое, которое назначено Всевышним в область Израилю от Дана до Цоара или Сигорау то есть до южной оконечности Мертвого моря. Он называется по-еврейски Иарден; из этого некоторые писатели заключили, что имя его происходит от соединения двух источников Иеор и Дан, и что этот последний получил свое название от близ лежавшего Финикийского города Дана; но доказано, что название Иордана гораздо древнее названия города Дана, и что это слово означает по-еврейски течение или реку; и так как во всей Палестине нет другой реки, равняющейся с Иорданом, то он и прозван был общим именем реки. Протекая по обширной и вообще весьма плодоносной долине, называемой ель-Гор, он проходит сквозь два озера, Самохонитское, теперь Ель-Гауле, и Тивериадское», можно также сказать, что он протекает и сквозь Мертвое море, и некоторые полагают, что до ужасного истребления гневом Божиим Иорданского пятиградия, Иордан впадал в Чермное море, чрез долину носящую также название: ель-Гор, которая идет до самого Чермного моря. По этому, предполагаемому древнему руслу Иордана, пролегает, как думают, путь израильтян из Египта в Палестину. Ширина Иордана вообще не более 60 футов; глубина, летом, от 7 до 8 футов: а зимою от частых дождей он выступает иногда из берегов; так было и во дни Иисуса Навина при переходе Израильтян. Обыкновенная высота воды доходит до 4-х саженей. Иордан изобилует рыбою, но в нескольких шагах от устья своего в Мертвое море, вода его делается горька, а берега сглаживаются. Вода Иорданская имеет вкус приятный; летом она прозрачна, а зимою, осенью и весною возмущена по причине наносимой земли быстрым течением. Арабы, со всем оружием, пешие и на конях, смело спускаются с нагих хребтов каменной Аравии со стадами и табунами роскошествовать по нескольку дней на луговых и тенистых берегах Иордана. Не редко они находят в его тростниках, других гостей своей родины, львов и тигров, привлеченных туда жаждою и стадами, и тут возгорается кровавый бой; длинное ружье, копье и кинжал, никогда не оставляют этих Моавитских пастырей. Пророк Иеремия живописно говорит о львах, тревожимых в кустах Иордана его разливом. Арабские писатели сохранили его библейское имя и называют его: ель-Урдун; в простонародии: Эшь-Шериах ель Кебир.

Мой товарищ оставил меня, отклонясь к Мертвому морю, а я, решившись еще раз подробнее осмотреть эту вдохновительную пустыню, тихо направился в обратный путь к Иерусалиму, невольно углубленный в задумчивость дикостию места. Недавно покрытые несметною толпою равнины Иорданския опять пришли в обычное запустение; пожженный на далекое пространство ковыль, обозначал снятый лагерь Израиля...

Мы достигли подошвы гор Иудейских по ближайшему направлению, но не в том уже месте, откуда мы с них съехали, а ближе к Мертвому морю, чем к Иерихону. Мы долго достигали вершины, не раз оглядывась на необъятное пространство Иорданской пустыни, на горы Аравии, на блестящую поверхность Мертваго моря, — и когда вся эта картина закрылась от меня стенами гор, — знойная, безжизненная дебрь предстала передо мною. Мы выехали сквозь узкий дефилей, на большую дорогу, к развалинам гостиницы благого Самаритянина, где мы накануне отдыхали с Абугошем. На скалах этого дефилея, несколько вычеканенных крестов обратили мое внимание: полагают, что это то самое место, где по преданию, благой Самаритянин нашел ограбленного и израненнаго путника: местность совершенно оправдывает это предположение. Томимые усталостью и зноем, мы сошли отдохнуть под свод скал, но не найдя в наших джарах, ни капли воды, принуждены были опять садиться на усталых лошадей, чтобы достичь скорее источника, на расстоянии более часа отсюда. Тут нагнали мы несколько отсталых поклонников, жадно пьющих из водоема; вообразите мое удивление, когда я в одном из этих поклонников, одетом в красную рубашку, узнал русского крестьянина, Московской губернии, Дмитровского уезда, села Рогачева — соседа моего родительского дома! Наша встреча и свидание были конечно не менее трогательны, как встреча Энея с Андромахою по разорении Трои.

Я возвратился в Иерусалим, в мирную монашескую обитель, до захождения солнца.

Страстная неделя

Поклонники, желающие говеть, заключаются на всю страстную неделю во храм Святого Гроба. Я возвратился с Иордана во Храм. Вся дорога от греческого монастыря и площадь храма были заняты продающими четки, кресты и перламутровые образа; большая часть этих продавцев, — жители Вифлеема. Все пространство огромного здания храма было уже наполнено необъятною толпою народа, собраннаго от четырех ветров. Нил, Тибр, Дунай, Волга, Евфрат, — имели своих представителей у Гроба Искупителя мира. Все галлереи от купола до низу, все отделения, все ходы, все ступени крылец, имели своих разноплеменных жителей всякого возраста: от грудных младенцев до согбенных летами старцев. Дикия племена заиорданских и дамасских арабов, составляли главную часть поклонников; их умножение, к утешению христианства, нынешний год было очень заметно. Взор европейца оскорбляется множеством чалмоносцев; но это христиане коптские и абиссинские. Все церковные службы совершаются ночью, как во времена гонения христианства: но это устроено более для того, что при таком стечении народа, живущего во время страстной недели во храме, благоговение во время дневного Богослужения было б беспрестанно нарушаемо людьми, не принадлежащими тому исповеданию, которого церковь совершает служение; а во время ночи, — они отдыхают. Келья, в которой я жил, была над святою Голгофою, и примыкала к хорам церквей греческой и армянской. Службы разных исповеданий почти не прекращались во всю ночь и следовали одна за другою. Я засыпал при протяжном пении латинцев, или под звуками тимпанов сириан и абиссинцев. Благовест Греческого собора в медную доску, висящую на хорах, пробуждал меня на молитвы.

Но, как торжественны краткие минуты совершенного успокоения всех поклонников! Какие мысли рождаются при виде этой толпы человеков, объятых сном и простертых по всему помосту и по всем ступеням Голгофы, под сению спасшего их Креста! «Спите прочее и почивайте!» Как трогательны среди этого общего успокоения, рыдания отклонившегося из толпы уединенного инока или поклонника, и поверженного перед крестом Голгофы или у Гроба Искупителя! Но, настающий слишком рано, для души молящегося, день, — превращает молебный Дом Отца Небесного в дом купли! Вся галлерея за Греческим соборным алтарем до Католической церкви, делается торжищем съестных и питейных припасов, где с трубками и с кофейными чашками в руках, расхаживает народ при громких беседах, — и это не только стражи мусульманские, но даже и некоторые христиане!

Я имел утешение видеть здесь трех русских иеромонахов и пользоваться их беседами. Первый, старец Паисий, с давних лет переселившийся в Иерусалим, занят хозяйственною частию и угощением русских поклонников; второй, отец Антоний, ведет также уже несколько лет келейную жизнь в самом храме; третий, с которым я познакомился еще в Каире, прибыл сюда с Афонской горы, как поклонник. Эти два последние инока служили для меня попеременно обедни у Гроба Господня и на Голгофе, — на родном языке. К ним присоединилось несколько русских богомольцев, и они составили небольшой, но довольно стройный хор певчих, и нередко латинские монахи приходили слушать это незнакомое им пение, пленявшее их слух; оно переносило меня мыслями в далекую родину.

В среду, перед обеднею, совершается во храме елеосвящение, в память того предсмертного миропомазания Спасителя, которое, так трогательно, совершила в Вифании, в доме Лазаря, Мария, сестра Марфы.

В великий четверг, после обедни, был исполнен смиренный обряд Умовения ног, на площадке противу храма, в виду стекшихся со всех сторон жителей Иерусалима; толпа покрывала все террасы, и даже карнизы соседних зданий. Арабы поднимались туда с улицы, с необыкновенною ловкостию; некоторые по веревкам, а другие по развитым чалмам, спущенным от тех, которые были на верху. Один из престарелых греческих епископов, изображавший Святое лице Спасителя, осененный хоругвями, восседал на коврах, на верхней ступени того крыльца, которое пристроено к приделу Св. Елены. Остальное духовенство, изображавшее Апостолов, расположено было по нисходящим ступеням. Несмотря на толпу полудикого народа, обряд совершился с благоговением, и весь народ был окроплен святою водою умовения.

Чтение XII-ти страстных Евангелий на утренни в великий пяток, на Голгофе, на самом месте страданий Спасителя, — повергает в прах молящегося грешника! Я не мог никогда без трепета пройти по Голгофе; даже мраморный помост, покрывающий ее священные камни, кажется слишком свят, чтобы носить наши грешные стопы!

В великую пятницу, после тихой вечерни греков, во время которой святая плащаница оставалась в алтаре, по причине толпы, — начались скромныя шествия сириян и коптов на Голгофу: а потом пышное шествие армян. Я не имел времени следовать за этими обрядами, тем более, что я был незнаком с языками этих народов; но я находился при службе католиков. Обряд их, в этот великий день, трогателен. Процессия следует от католической церкви через весь храм. Монахи Францисканского ордена, по два в ряд, в черных рясах, с местными свечами в руках, следовали за большим распятием, и, остановясь на короткое время у алтарей разделения риз и колонны поругания, — шли, теснимые толпою, к подошве Голгофы, при грустном пении: «Stabat mater dolorosa», и покаянного псалма. Медленно и затрудняясь на каждом шагу от тесноты, достигала процессия вершины Голгофы, и несомый крест был водружен на том месте, где некогда возвышался Крест Спасителя! Тут, один из братий, произнес на италиянском языке простую, но трогательную проповедь о страданиях Спасителя. Каждое слово его, на кровавом поприще нашего искупления, глубоко ложилось на сердце человеческое! Присутствующие, всех исповеданий, поверглись на колени; невольное безмолвие водворилось на несколько времени.... С окончанием проповеди кончается и духовный обряд Латинской церкви, — и, к сожалению, принимает вид материального зрелища. Тут совершается механический процесс, снятия со креста, искуственного изображения Иисуса. Руки Спасителя обвязываются прежде всего белою пеленою; потом один из братий выколачивает молотком и вынимает щипцами гвозди, целуя их, показывая толпе, и положив на серебряное блюдо, — отирает губкою рану; по снятии пелены, руки Иисуса падают как руки мертвого тела. По окончании этого обряда, изображение Иисуса, облаченное плащаницею, переносится к католическому алтарю Голгофы и полагается на то место, где возлагали Иисуса на крест. Толпа, забывши внезапно страшное место, на котором она находистя, стремится с шумом за зрелищем. Нельзя было воздержаться от негодования на некоторых из зрителей, которые осмелились взойти на алтарный амвон самого места распятия Иисуса, чтоб лучше видеть происходивший обряд. Я употребил то влияние, которое мог иметь, чтоб отстранить этих безумцев.

От католическаго алтаря Голгофы нисходит процессия к камню миропомазания, — изображение Спасителя окропляется ароматами и переносится в часовню Святаго Гроба.

Дорога от мертвого моря к обители св. Саввы. Обитель св. Саввы. Фекол. Вифлеем

Мы оставили берега Мертвого моря в 8 часов утра, направясь к пустыне Св. Саввы. Через час мы достигли подошвы гор. Поднявшись на первую высоту, мы проехали по узкой отдельной скале, образованной как мост; внизу в глубоком ущелии видно русло изсохшего потока, который должен быть поток Кедрский, хотя мой драгоман говорил, что это другой, текущий зимою от самого Назарета; не знаю, на чем он основывает рассказ свой. Несколько вооруженных бедуинов, укрывавшихся от рекрутства, показывались как привидения на темях гор. Топот наших лошадей далеко вторился по излучинам гор и призывал их на добычу, но вид кавасов Паши скоро их рассеевал. Вправо от нашего пути заметна была одна из гор увенчанная сантонским памятником. Мусульмане воображают, будто здесь погребен Моисей, — не переходивший Иордана. В этом месте находится, как сказывают, слой камня черноватого цвета, с глянцем, он горит как смола и имеет противный запах, его можно тесать и употреблять на строение, как лаву. Арабы делают из этого камня талисманы, в уверенности что он предохраняет от чумы. Достойно замечания, что многие из древних египетских талисманов (амулетов), находимых около пирамид, сделаны из этого камня находящегося только в окрестностях Мертвого моря. Натуралист Гаселькюист говорит, что это кварц в виде аспиднаго камня, — один из редчайших минералов встреченных им в путешествиях. Скоро за сим начинается большая нагорная равнина; в конце ее видны на крутой горе развалины; (мы доехали до этой горы через три и три четверти часа от Мертвого моря). Там был некогда монастырь очень многолюдный; он разрушен Хозроем и 14 т. братий были здесь умерщвлены; говорят, что кости их видны еще поныне на вершине. Арабы рассказывают, что эти кости, будучи несколько раз уносимы поклонниками, появлялись опять на своих местах. Судя по местоположению, это кажется тот монастырь Св. Евфимия, где покоились его мощи, и о котором говорит игумен Даниил.

Отсюда начинаются грозные и тесные ущелия, ведущие к пустынной обители Св. Саввы. Был полдень; разженныя скалы дышали на нас как из печи. На отвесных высотах этих скал видел я тот род крастелей, о которых упоминается в Библии и которыми питались израильтяне в пустыне; они очень малы, долгошеи и бегают по скользким стенам скал, как по земле; цвет их коричневый, вот что я мог разглядеть. Мы не могли по ним стрелять; потому что наши ружья заряжены были пулями.

Мы погружались более и более в ущелия и въехали наконец почти в непроходимый дефилей. И мы, и лошади, были изнурены; здесь скалы состояли из белого меловатого кряжа, отражение солнца было ослепительно, тут же мы нашли обширную пещеру и возле нее высеченный в скале четверосторонний ров, вероятно для дождевой воды. Эта пещера, где после обитали отшельники, принадлежит Ветхому Завету; в ней укрывался Давид во узинах или дефилеях Энгадди, сюда же был завлечен Саул, и здесь Давид, имея во власти жизнь цареву, не хотел, внимая внушению сердца своего, и прещению совести, посягнуть на помазанника Божия, но отрезал только полу одежды. Здесь же совершилось их примирение. Эта знаменитая пещера укрыла и нас под своею сению. По кратком отдохновении, мы продолжали путь.

Отсюда по труднейшим горным стезям, на которых лошади наши беспрепятственно обрывались, мы спустились в долину, называемую в простонародии: монаший базар: Уади-ель-рагиб. В первые века христианства, когда эти дебри были населены многочисленными отшельниками, эта долина была в положенные дни сборным местом. Мы поднялись отсюда опять на горы; тут открывается ужасное ущелье, называемое Расуль-Уади; это не что иное, как русло потока Кедрского. Вскоре, обогнув скалу, является пустынная обитель или Лавра Св. Саввы.

С первого взгляда, здания этой обители составляют одно целое с дикою горою, из которой они образованы, — по одинаковому цвету камней. Четверосторонняя башня венчает темя главной скалы; другая башня, подобная ей, стоит ниже. Обитель обнесена высокими стенами; прочия здания, с плоскими террасами, сходят уступами в дикое ущелье. Здесь увидел я впервые в Палестине, на куполе, утешительное знамение креста, — оно укрыто пустынею! Единственный вход в обитель находится всегда под крепким затвором, по причине частых набегов бедуинов. Никого из братии не было видно на стенах; мой передовой наездник подал сигнал пистолетным выстрелом; тогда один из отшельников появился на высоте башни, и звоном колокола возвестил прибытие странников. В обители были предупреждены о моем прибытии, чрез иерусалимскую братию. Меня встретил настоятель и препроводил прямо в главную церковь, где я отслушал молебен. Иконостас и стены украшены очень древним византийским письмом. Все очень ветхо и бедно; несколько древних греческих рукописей, творений церковных учителей, расставлены тут же по полкам, но большая часть их находится в келье смежной с церковию. Из церкви мы прошли на паперть или в притвор, где в кругу братии я был угощаем кофеем, пока для меня приготовили комнату. Я не ожидал в таком грозном уединении найти спокойный приют, украшенный кругом широкими диванами; это было для меня истинная нега после утомительного пути, но зато эта комната, определенная для путешественников, есть единственная роскошь строгой обители.

Св. Савва процветал в конце V и в начале VI века при Юстиниане. При нем не было здесь ничего кроме нескольких вертепов, где сначала он жил со Св-м Ксенофонтом, а потом обитало малое число его сподвижников. Сюда же уединились от мира и здесь были погребены преподобные Евтимий, Кирилл Монах и Иоанн Дамаскин; доселе показывают их кельи. Святой Кирилл, современник Святого Саввы, передал нам его жизнь. Император Юстиниан защитил впоследствии пустынную обитель стенами и башнями, узнав о святой добродетели Саввы. Чрез несколько времени, все пространство безжизненных горных ущелий, от Мертвого моря до Вифлеема, где даже не обитали звери, — заселилось сонмом отшельников; их существование не было даже подозреваемо свирепыми властелинами Палестины.

Рассказывают, что когда Селим II-й Император Турецкий завоевал Палестину, монахи Лавры Св-го Саввы, узнав о назначении новаго Сангиака в Иерусалим, пришли к нему, для приобретения себе его покровительства, с бедными дарами состоящими из овощей и плодов; удивление властителя Иерусалима было чрезмерно, когда он увидел перед собою облаченных в одинаковую одежду до тысячи смиренных пустынников, о которых он никогда не слыхал. Этот варвар, приняв дары, выбрал из всего числа братий только двадцать, которым дозволил возвратиться в пустыню, а все остальные, были тут же умерщвлены его стражею. Игумен Даниил упоминает об одной пустынной обители, называемой Рува и находившейся на полдень от Лавры С. Саввы, близ Мертвого моря; об этой обители: Ρουβἄ έρὴμου, — говорит Фока и ставит ее на русле потока Кедрского по близости от Мертвого моря; он же говорит о находившемся близ Рувы монастыре Св. Харисона (Харитона). Этот монастырь едва ли не тот самый, о котором пишет Даниил, помещая его на берегу Иордана; должно понимать: в пустыне Иорданской, которой принадлежат и северные берега Мертвого моря.

Главное место обители есть небольшая площадка, посреди которой устроена осмиугольная часовня с куполом, на том месте, где в недрах скалы, покоились мощи Св. Саввы; они были перенесены, по сказанию некоторых писателей, в Венецию, — но здесь мне сказывали, что они находятся теперь в Антиохии. Во внутренности часовни, весь купол занят изображением нерукотворного образа Спасителя. Под этою каменною площадкою иссечены погребальныя пещеры для монастырской братии. Вход туда обозначен подъемным камнем с отверстиями. По ту сторону площадки есть еще другая церковь о двух приделах. Она древнее той, о которой я говорил, как по своему построению, так и по письму образов. Там, за железною решеткою, показывают груды костей и черепов убитых пустынников. Три чудотворные черепа лежат особо, снаружи. По некоторым преданиям здесь также хранилась рука от мощей. Св. Иоанна Крестителя. Вправо от площадки, когда стоишь лицом к оврагу, виден скромный садик с одною пальмою и несколькими кустарниками, разведенный на нанесенной сюда земле; он примыкает к отвесной скале, на которой возвышается полуразрушившаяся третья башня, при которой устроена церковь Св. Симеона Столпника. В этой скале показывают молитвенный вертеп Св. Саввы и другой, где была его опочивальня; далее, иныя пещеры, где некогда были сожжены и задушены дымом здешние отшельники от неверных. На каждом шагу грустные воспоминания о мученичестве малого числа из тех избранных, которыми держится мир, стесняют здесь сердце.

Возвратимся мимо часовни. Св. Саввы в притвор главной церкви. Оттуда, как из центра, идут пути в разные подразделения обители, следуя уступам скал, вдоль, вверх и вниз. Эти пути ведут с крылец на крыльца, то по коридорам, то по террасам мимо пещерных людей. Тут же на двух или трех террасах, встречаются рассадники нескольких лекарственных растений или овощей; земля туда также нанесена. В угловом рассаднике, примыкающем к ограде, рисуется одинокая пальма, которая, по преданиям, растет от корня пальмы посаженной самим основателем этой удивительной обители. В среднем коридоре сохранилась очень древняя часовня или церковь, посвященная Святому Иоанну, остатки ее альфресков, в особенности при входе, замечательны по хорошей живописи; они состоят из нескольких круглых образов Спасителя, Богоматери и святых, в малом размере. Тут же, несколько древних греческих надписей на стенах. Поднимаясь выше, по направлению скалы, достиг я наконец главной башни, венчающей скалу, она называется Юстиниановою. Мы вошли в нее через железную дверь; стены башни необыкновенно толсты. Братия показали мне в ней потаенную лестницу и сход в пещеры, где они могут укрываться в чрезвычайных случаях. Вид с высоты башни, на мертвую дикость огромных гор и на глубокое ущелье, — ужасен. На высоте этой башни, обыкновенно находится сторожевой монах; оттуда проведена вниз веревка к колоколу, для сигналов. Во время возмущения противу Ибрагима Паши, иноки этой обители были несколько месяцев в осаде у диких племен арабов. Теперь, главные их притязания оканчиваются по большей части, требованиями некоторого количества съестных припасов, хотя обитель очень не богата ими, но у братии приготовлено для таких случаев несколько корзин с хлебом, которые они спускают вдоль стен, на веревках. Со всем тем, магометанам строго воспрещен от правительства вход в обитель Св. Саввы, под опасением значительной денежной пени, которая бывает обращена в пользу мечети Омаровой в Иерусалиме.

К немалому удивлению, я нашел в этой башне, нестройную груду рукописей и книг. С дозволения настоятеля я занялся их разбором с большим любопытством. Я уже сказал, что в этой самой церкви хранится несколько рукописей; там находятся только те рукописи и книги, которые заключают в себе известнейшие творения святых отцов или, — церковно-служебные; там они в порядке; но эти, — отброшенные, и обреченные тлению, пробудили мое сожаление и я принялся немедленно за работу. Удивление мое превратилось в радость, когда я нашел тут несколько рукописей словенских, на пергаменте, на бомбицине и на бумаге, я начал откладывать то, что находил примечательного.

Из словесных я выбрал все рукописи сколько было; число их дошло до 15-ти книг, из которых две печатные; к ним я прибавил 9 рукописей греческих. Древность их была для меня несомненна; последствие оправдало мой выбор. Уверясь в бесполезности этих книг для монастыря, я наконец приобрел их, с благословения Митрополита Иерусалимского, и конечно любители отечественных древностей и библиографии, не без любопытства, прочтут описание этих приобретений[14]. Небольшая библиотека, хранящаяся в церкви, заключает в себе несколько драгоценных рукописей, оне все греческие и письмо многих из них, принадлежит VIII, IX и X векам, а может быть и древнейшим. Из моих рукописей, в числе греческих, древнейшие, две IX-го века, а из Словенских XIII-го и XIV-го веков.

К притвору главной церкви прилегает трапеза. Мне отрадно было разделять скромное брашно с братиями. Изображение Иисуса Христа находится в главе стола, где уже никто не садится, — и Его спасительные глаголы раздаются во все время трапезы из уст одного из отшельников.

Нижняя часть обители расположена по наклону скалы в ущелье, и оканчивается там, где скала спускается отвесно к высохшему руслу потока Кедрского. Оттуда не иначе можно сойти на дно ущелия, как по приставной лестнице. Тут есть источник, истинное сокровище для пустынножителей, если б он не иссякал от чрезмернаго жара. Бродящие арабы и хищные звери приходят к нему утолять жажду. Едва ли не самый этот источник указан в Библии под названием Айнгеди, т. е. источник коз. Мне рассказывали, что один шакал так сдружился с братиею обители, что приходил есть из их рук. Русло потока Кедрского только зимою освежается малым количеством воды. По ту сторону ущелия, против самой обители, видны на скалах несколько пещер; мне показали те, в которых некогда обитали Св. Савва и Ксенофонт; доступ туда труден, оттуда обитель представляется во всей своей пустынной красоте.

Жизнь отшельников обители Св. Саввы называли некогда жизнию ангельскою, и ныне она исполнена самоотвержения; их кельи, иссеченные в скалах, в знойные дни лета раскаляются как печи; тогда иноки ложатся спать посереди пола, не касаясь стен, и принуждены бывают обливать их водою, если нет недостатка в воде; источник часто иссякает или бывает недоступен по причине нападений бедунов, тогда им остаются одне дождевые водохранилища, и эта вода едва достает для братий. Раскаленные стены скал не простывают и ночью, равно как и каменные плоскости террас, так что иноки окружены постоянно удушливою атмосферою. Их искусственные рассадники попаляются этим воздухом; мы видим из жизни Святого Иоанна Молчальника, что существование этих скудных растений приписано молитвам Св. Саввы. Иноки снабжаются съестными запасами из Иерусалима, который отстоит отсюда на 16 верст. Вот некоторые подробности, сообщенные мне одним из монахов обители С. Саввы (отцем Моисеем) об образе жизни здешних иноков. Они встают за час до заутренни и приуготовляются к ней молитвою. Заутрення начинается в полночь и продолжается до четвертого часа. Через два часа отдохновения начинается литургия и кончается к восьми часам утра, а по праздникам позднее. После литургии иноки собираются на паперть и им подают по чашке кофею и по сухарю, весом в два золотника, также по пяти или шести смокв или по горсти изюму; за сим расходятся по кельям, на покой или на частную молитву. В два часа, звонок сзывает к трапезе, там, перед каждым иноком ставится небольшая чашка с вареной чечевицей без масла и несколько слив которые один раз в неделю заменяются ревитом или горохом с маслом, а изредка соленою рыбою. Пять дней в неделю бывают по одной трапезе, а в субботу и воскресение полагается и ужин; в эти два дня, во время мясоеда подают сыр, масло и яйцы, или вместо их рис. После обеда, служащий иеромонах благословляет каждого, — и расходятся по кельям. В пять часов ударяют в било к вечерне, которая продолжается два часа. Через час отдохновения, повечерье, и расходятся на покой. В мясоеды, приобщаются святым тайнам через две недели; а во все четыре поста, каждую неделю. Великим постом, в первую и страстную недели, бывает только одна трапеза в среду, и состоит только из вареных фруктов. Для поддержания здоровья дозволяется некоторым инокам ходить на прогулку к Мертвому морю и на Иордан для собирания целебных трав. Некоторые из иноков подвизаясь на духовные труды, проникают в пустыни, по ту сторону Мертвого моря, в кочевья бедунов, из которых многие христиане, но токмо по имени, не имея настоящего понятия о вере Христовой. Иноки обители Св. Саввы привлекли многих из них к православной церкви. Один из членов Римской церкви путешествовавший в 1674 г., свидетельствует также о том, он говорит между прочим что был знаком с настоятелем обители Св. Саввы, по имени Даниилом, получил от него первого настоящее географическое начертание южной части Мертвого моря, где глубоко вдавшийся мыс образует как бы другое малое озеро, соединенное с главным озером каналом, который можно проходить вброд. Показание Даниила подтвердилось новейшими изысканиями.

Всей братии здесь тридцать человек; половина из них греки, а другая половина — русские; я имел утешение слышать здесь обедню, частию на родном языке, потому что все священники здесь греки. Русские иноки жаждут иметь своего священника, чтобы хотя изредка слышать богослужение на своем языке.

Женскому полу воспрещен вход в эту обитель по завету самого Св. Саввы, который не допустил сюда даже своей матери.

Из гостеприимной обители Св. Саввы я направился в Вифлеем. Дорога ведет туда по чрезвычайно высоким горам; высочайшая из них гора Монтар; вид оттуда обширен, он простирается с одной стороны на Иорданскую пустыню и Мертвое море, а с другой на Иерусалим с его окрестностями.

Через час езды от обители Св. Саввы, открылся нам вдали Вифлеем, и мы подъезжали к горе, покрытой развалинами. Тут находился библейский город Фекоа, основанный, так как и Вифлеем, Ровоамом. Здесь обитал пророк Аввакум. Это есть отечество той мудрой жены, которую Иоав послал к царю Давиду для умилостивления разгневанного отца противу его сына Авессалома, в чем она и успела. Отсюда отправился Амос пророчествовать на Исраиля и как думают здесь погребен. В окрестных горах много пещер, из которых иные замечательны по их чрезмерной глубине. В одну из них, — по преданиям, — уклонились волхвы, когда им Ангел повелел не возвращаться к Ироду. На развалинах Фекоа был некогда основан монастырь Св. Феодосия; эта обитель могла не иметь икон для моления; оттуда видны: Вифлеем, пустыня Иорданская, Иерусалим и гора Элеонская; места рождения, крещения, животворной смерти и вознесения Спасителя. Святой основатель обители, конечно, выбрал это место с намерением. Здесь погребена была Княжна Полоцкая игуменья Евфросиния (в мире: Предислава) в 1173 году. По ребрам гор видны еще следы водопроводов, которые направлены к развалинам.

Отсюда прекращается мертвенность дикой дебри и начинаются засевы; они принадлежат здешним бедуинам, которые разбежались от Шерифа Паши за Иордан. Тут открылась нам обширная долина, окруженная горами Вифлеемскими; она идет к самой подошве той горы, на которой стоит Вифлеем и занята отчасти пашнею, и пастбищем. Мирный и сельский вид этой долины напоминает трогательный рассказ книги Руфь — эти поля были свидетелями дочерней нежности Руфи к престарелой матери, здесь она собирала колосья падавшие от богатых жатв ее будущего мужа Вооза. От ее рода произошел Давид также пасший здесь стада отца своего, — и, чрез несколько столетий после, здесь, хоры Ангелов возвестили пастырям Рождество Иисуса сына Давидова, Спасителя мира, и воспели торжественный гимн: «Слава в вышних Богу и на земле мир! в человецех благоволение!» Место явления Ангелов доселе принадлежит пастухам Вифлеемским; оно засажено несколькими древними оливами и обнесено каменною оградою. Я снял этот вид со спуска от Фекоа.

Подъезжая к пастушеской огородьбе, я был встречен наездником, посланным ко мне навстречу от арабов-христиан, из пастушеского селения, лежащего на скате горы Вифлеемской. Они узнали издали моего Я куба. Искусный наездник, провожая меня, ратовал беспрестанно передо мною на своем борзом коне, делая на всем скаку самые крутые повороты по дороге, усеянной камнями. Мы слезли с лошадей у ворот пастушеской огродьбы.

На священном месте явления Ангелов, существуют развалины церкви времен Св. Елены. Остаток алтаря еще сохранился, там, на двух больших обломанных капителях утверждена мраморная плита, на ней католики совершают иногда обедню. Сверх того здесь есть подземная церковь греческого исповедания; она принадлежит пастухам, ключ от нее находится у них, и они сами провели меня туда. При входе лежал плуг, а другой был привешен к ближней маслине. Я прочел 2-ю главу Евангелия от Св. Луки и потом сошел помолиться в церковь. Она столь бедна, как и ее обладатели, иконостас едва держится от ветхости.

По указанию Блаженного Иеронима, здесь Иаков пас стада свои; тут вероятно была и башня или столп Едер, где Иаков разбил шатры свои после погребения Рахили.

Я направился в Вифлеем, окруженный толпою здешних пастухов, и должен был проезжать мимо их селения; их шейх, который тут находился, просил меня убедительно отдохнуть у него; я не мог не согласиться на его дружелюбное приглашение. Селенье пастушеское занимает один уступ горы Вифлеемской; дома их прислонены к скалам, или прикрывают подземелья и пещеры, что объясняет образование вертепа Рождества Христова. Я просил шейха остаться на вольном воздухе: мы расположились под огромною маслиною, которая служит сборным местом для здешних жителей; нам изготовили кофе, сарачинское пшено и яичницу, и уже готовились заколоть самого тучного барана, но я предупредил эти гостеприимные хлопоты, поспешив отъездом и отблагодарив моих добрых хозяев.

В нескольких шагах от монастыря Вифлеемского показывают вертеп, где по преданиям, Пресвятая Богородица укрылась с младенцем Иисусом на несколько дней, до бегства своего в Египет, при слухе о жестокостях Ирода; он называется — млечным. Матери Вифлеемские при потери молока своего ходят сюда молить Пресвятую Деву о подании им помощи для вскормления своих младенцев. Здесь есть католический придел, прежде тут была церковь св. Николая.

В Вифлееме я был дружественно принят отцем Иоанникиосом. Поклонясь великой святыне Рождества Спасителя, я возвратился тем же днем в Иерусалим.

Отъезд из Иерусалима

Близок был мой час разлуки со святым Иерусалимом! Как ни больно мне было оставить эту святыню, но обстоятельства меня принуждали. Горизонт Сирии более и более становится мрачен: новые бунты арабов приводят все в движение и варварское правительство волнует кровь! В добавок ко всему, вот целый год, как я не имею ни одной строки от близких моему сердцу: забыт ли ими дальний путник? нарушено ли их благоденствие? Обе мысли грустны. Путешествия на Восток, все еще тяжки, и очень тяжки; и напрасно думают в Европе, будто владычество Мегмета Али сделало здесь пути легкими. Огненный климат, чума и варварство здесь царствуют, и надобно с ними бороться беспрестанно. Я теперь изучил Иерусалим и его окрестности как возможно точнее, я стараюсь напечатлеть в памяти своей все что так трогает душу мою, каждая тропинка, каждый камень останавливают мое внимание, я невольно прилепляюсь ко всему, что вижу. Каждый шаг на земле Иерусалима освящен и оставляет неизгладимыя впечатления. Один из латинской братии, рассказывал мне на днях, простодушный и трогательный анекдот. Когда-то, поклонник просил у одного священника иерусалимскаго, чтоб он дал ему на дорогу горсть святой земли. — «Друг мой, — сказал ему священник, — есть ли кругом Иерусалима место, которое не было б свято? Кровь небесного Искупителя и мучеников, освятила на веки этот слой, — с сим словом он наклонился, взял горсть земли, — и кровь заструилась по руке его». Евреи считают самый прах земли ханаанской чистым.

Последние дни моего пребывания в Иерусалиме, я еще более ознакомился с достопочтенными отцами Греческого монастыря. Храм Гроба Господня редко открывался; уже нельзя было иметь утешения посещать его так часто как прежде; всякий раз должно было испрашивать ключей у стража мусульманского. Почти вседневная прогулка моя была по улице Страстного пути к горе Элеонской, а оттуда вдоль потока Кедрского и вокруг города, возвращаясь в Яфские ворота. Молитвы и глубокие думы неразлучно сопутствуют вас на этом пути.

Накануне моего отъезда из Иерусалима, я слушал обедню на Голгофе. С трепетом, но с сладкими слезами умиления и признательности к моему Спасителю, я пал на страшном месте нашего искупления и перед живоносным Гробом. Как выразить прощание грешника с сими двумя великими святынями, которые служат живым напоминанием о Том, кто заключает в Себе все его надежды жизни земной и небесной!.. Тут, меня наградили сокровищем неоцененным; для меня раскрывали железное решетчатое окно, за которым видна скала Божественной Голгофы, и меня благословили небольшим отломком от нее. С ним, понес я весь Иерусалим с собою! С стессненным сердцем, глядел я на затворяющиеся передо мною железные врата Храма... Я направился в келью митрополита Мисаила; там священный старец благословил меня на путь и на всю жизнь нагрудным крестом, в котором заключалась частичка Честного древа. О! как утешительно мне было крестное благословение в самом Иерусалиме! Сверх того, митрополит подарил меня за своим благословением и за своею подписью, тем русским Евангелием, которое я брал из библиотеки патриаршей, которое сопутствовало меня по всем святым местам Палестины и читано было несколько раз на Гробе Господнем и на Голгофе. В тот же день митрополит удостоил посетить меня со своим причетом. Отец Анфимос, руководству которого я так обязан, подарил мне рукопись; это пророчество Агафангела столь знаменитое на Востоке. Иеромонах, чина Василия Великаго, Иероним Агафангел, процветал в XIII столетии. Он имел видение в 1279 году, в Мессине. Изложение этого видения, им самим писанное, любопытно; оно во многих местах удивительно, но слишком темно и запутано. К рукописи Агафангела приложено слово о будущем иже во Святых Отца нашего Мефодия, архиепископа патарскаго. Мне сказывали, что некоторые другие предсказания о Востоке существуют в монастырской библиотеке, на острове Патмос — эта библиотека есть одна из драгоценнейших на Востоке.

В самый день моего отъезда из Иерусалима, меня ожидала обедня в Гефсимании, у гроба Пресвятой Богородицы. В праздник Покрова Божией Матери я предпринял путь свой из России на Восток, под ее же милосердым покровом отправлялся я в обратный путь из Иерусалима.

Рано по утру оставил я дом Патриарший, направясь по Страстной улице к Гефсимании и лобызая в последний раз места, освященные страданиями нашего Искупителя. При входе в погребальный вертеп Божией Матери, братии встретили меня со свечами. Толпа Христиан наполняла уже подземный храм; в его таинственном сумраке и на священном мраморе Гроба Матери Спасителя нашло взволнованное сердце мое молитвенное утешение.

Старцы-братия провожали меня в путь; с ними, медленно поднялся я опять к стенам Иерусалимским; там, у врат Овчих, ожидали меня лошади. Там обнял я моих друзей, там сел я на моего коня, взглянув еще раз, на Гефсиманию, на гору Элеонскую, на Иерусалим, — слезы брызнули из глаз моих, — я быстро пустил коня своего по направлению к пещере Иеремии, воскликнув из глубины души: «Да созиждутся стены Иерусалимския!»

Я промчался мимо лагеря Шерифа Паши, которого шатры облегали еще святой город, — я выехал на Яфскую дорогу, по которой, я несколько времени тому назад так радостно спешил к Иерусалиму! «Иерусалим, град градов, святая святых, владыко народов, достояние Патриархов, кормилец Пророков, учитель Апостолов, колыбель нашего спасения, отечество Господа, камень веры, избранный и освященный Богом; место где стояли стопы Его, чествуемый Ангелами и всеми народами поднебесной!» Так восклицал в восторге при виде Иерусалима, один епископ, сподвижник крестоносцев.

Будущность светла для Иерусалима: «Сице глаголет Господь: Обращуся к Иерусалиму щедротами, и Храм Мой созиждется в нем, глаголет Господь Вседержитель, — и мера протягнется во Иерусалим еще... Еще прелиятися имут грады благими и помилует Господь еще Сиона и изберет еще Иерусалима!»