Пути истории

Пятая фаза (средневековье)[46]

Вся современная историческая терминология и классификация базируется на опыте одной лишь Европы; азиатские общества относятся к «формациям» совершенно механически, и всякая эксплуатация в этих обществах огульно обозначается как «феодальная», хотя ни к каким феодалам она, как правило, не имеет отношения.

Между тем на самом деле Европа имела на изучаемом отрезке исторического процесса как раз своеобразное развитие, азиатские же пути развития были типичными. Своеобразие развития Европы было обусловлено, с одной стороны, ее идейными традициями, восходившими к имперской древности, которая на этом континенте на всем своем протяжении не расставалась с полисными структурами и пережитками полисной экономики и идеологии, с другой — конкретно-исторической обстановкой, в которой происходил здесь кризис имперской древности. Эта обстановка определялась, во-первых, захватом германскими и славянскими чифдомами, обладавшими в то время большой подвижностью, значительных территорий, которые сами уже миновали и чифдомы, и раннюю, и имперскую древность; во-вторых, губительными набегами кочевых орд.

Но прежде чем перейти к причинам, предпосылкам и особенностям развития очередной, пятой фазы исторического процесса, как он протекал у земледельческо-индустриальных народов, целесообразно остановиться (вкратце) на той своеобразной разновидности человеческого общества, которую образовывали кочевники.

Разделение труда между земледельцами и ремесленниками, с одной стороны, и скотоводами — с другой, восходит еще ко второй (первобытнообщинной) фазе. Однако вплоть до приручения верблюда и лошади степняки-скотоводы могли кочевать лишь вблизи от воды. И в то же время, например, в оседлой Месопотамии успешно применялось стойловое содержание скота с сезонным выгоном его в болотные тростниковые заросли, а в горных областях — отгонное скотоводство. У чисто же скотоводческих обществ, образовавшихся на равнинах, в фазах общинной, первобытности и ранней (общинной) древности еще ощущалась зависимость от оседлого-ремесла, что приводило к развитию обмена, но в то же время к периодическим, вторжениям скотоводов на оседлые земли. Эти скотоводы не отходили от воды более чем на два-три дневных перехода, не полностью отрываясь от земледелия, и довольно легко возвращались к нему в благоприятных для этого обстоятельствах. Примером могут служить ближневосточные арамеи и другие семитские племена, описанные в «Книге Бытия» в Библии.

Верблюд-дромадер был одомашнен в Аравии и прилежащих областях Ближнего Востока около 1000 г. до н. э.; кони были очень рано известны в Европе, но общества, целиком ориентированные на конницу (не на колесницы, которые были технически громоздким и малоэффективным видом оружия), возникают на степных пространствах Евразии тоже с начала I тысячелетня до н. э.

Обществом, переходным к собственно кочевому, можно считать на востоке Европы скифов начиная с VIII в. до н. э. Сюда я включаю и киммерийцев, а также массагетов, саков,, савроматов и других ираноязычных кочевников от причерноморских степей до Алтая, Памира и Копетдага. Они не были сплошь кочевниками, и их отдельные земледельческие племена кооперировались с собственно скотоводческими. Хотя скифы сделали важные военно-технические нововведения — создали знаменитые скифские стрелы с легким бронзовым наконечником и тактику конных наездов на вражескую пехоту,— влияние их на ход развития соседних оседлых обществ было пока еще очень ограниченным.

Подлинные кочевники не только не занимались земледелием, но — что, может быть, не менее важно — не могли наладить и собственное ремесло. Скифские конные отряды, правда, включали специалистов-кузнецов, способных отливать бронзовые наконечники стрел (из награбленного металла) в переносных формочках, но развитого кузнечного, гончарного и ряда других ремесел скифы не имели[47] и потому зависели от окружающего земледельческо-ремесленного населения. Земледельцы же обладали собственным скотом и лишь в ограниченной степени зависели от кочевых скотоводов (например, большая потребность в боевых конях стала ощущаться лишь с I тысячелетия до н. э., а в хозяйстве земледельцы довольствовались тягловыми волами, а также ослами). С наступлением железного века кочевники стали остро нуждаться в кузнечном деле и в различных изделиях оседлого ремесла. Им все более недоставало оседлых соседей, и, будучи не способны давать достаточно товаров в обмен, они фактически начали паразитировать на оседлой популяции. Периодические завоевания земледельческих регионов степняками задерживали нормальное развитие.

Положение достигло кризисной точки, когда разрыв между уровнем жизни численно возраставших кочевников и уровнем жизни оседлых стал очень значительным, а своего оружейного производства (тем более производства предметов роскоши) кочевники наладить по-прежнему не могли. Цивилизованные регионы перешли к товарно-денежному хозяйству и в натуральном обмене с кочевниками нуждались все меньше. В оседлых производствах на кочевых территориях происходил регресс.

Кочевники стали переходить в наступление. Если до сих пор их общество можно было числить как первобытнообщинное, то теперь они мощно вторгаются в жизнь обществ, находящихся в разных исторических фазах, в том числе и в фазе имперской древности, самой богатой материальными средствами. Такие вторжения с созданием кочевых «империй»[48] известны и в Африке (фулани[49] в Западной Африке), но наиболее могущественными — и наиболее разрушительными — «империями» кочевников были те, которые не просто опирались на боевую конницу, но где всё поголовно мужское население было конным войском, вооруженным луками. Культура железного века, высочайшая техника стрельбы и массовое использование конницы — это признаки, которые, казалось бы, указывают на принадлежность кочевых «империй» либо к фазе имперской древности, либо к следующей за ней фазе исторического процесса. Однако вернее считать, что кочевники шли совершенно особым путем развития в рамках всемирно-исторического господства и той и другой фазы.

В дальнейшем влияние кочевников на развитие этих фаз в истории человечества — в основном вызванные ими местные регрессии в плавном ходе процесса — будет нами рассмотрено в соответствующих главах.

Однако отметим прежде всего, что — в противоположность мнению М. Гимбутас и других авторитетов XIX и XX вв., но в общем согласии с археологическими и демографическими наблюдениями К. Ренфрю и М. Мэллори — древние индоевропейцы V—III тысячелетий до н. э. (т. е. жившие задолго до эпохи железа, хотя знакомые уже с конными колесницами) никогда не были кочевниками. Их продвижение по земле Евразии было не военным нашествием, а медленным растеканием, вызванным снижением детской смертности и соответственно ростом народонаселения. Причина заключалась в переходе популяции, говорившей на индоевропейском праязыке, к молочно-мясной диете при развитом земледелии (культуры ячменя, пшеницы, винограда, овощей). Окружавшее население, находившееся в фазе ранней первобытности и поэтому далеко не столь многочисленное, перенимало земледельческую культуру индоевропейцев и вместе с тем вливалось в их состав; дальнейшее продвижение совершалось уже не первоначальными индоевропейцами, а племенами, индоевропеизированными по языку и усвоившими их более высокую культуру первобытнообщинного характера.

Что касается кочевых вторжений на оседлые территории, то они были разного типа. Наиболее раннее из них, скифско-сакское, оказало мало влияния на ход всемирно-исторического процесса.

Гуннское нашествие III—V вв. н. э. (включавшее и сдвинутых гуннами с места ираноязычных, скифских по происхождению аланов) пронеслось как разрушительный вихрь по первобытнообщинной территории и странам древней имперской цивилизации. Но численность гуннских воинов была мала по сравнению с численностью всего местного населения, и, захлебнувшись, их нашествие не оставило следов ни в языках, ни в антропологическом типе, ни в культуре затронутых им стран.

Монгольское нашествие (XIII в. н. э., когда имперская древность была уже позади) было более грозным. Следует учитывать, что и монголы были взращены на молочно-мясном питании и поэтому испытывали довольно большой рост населения; но в отличие от носителей индоевропейских диалектов они были кочевниками, и рост их численности привел не к медленному растеканию, а к мощным конным набегам и к значительному увеличению давления монголов на более развитые народы соседних территорий. Из всех кочевников именно монголы и их преемники (тюркоязычные и тунгузо-язычные) воздействовали на покоренные народы наиболее длительно (XIII—XVII вв.) и, как правило, сильно тормозили развитие оседлых областей. Однако монгольские властители («императоры») не обязательно полностью ломали существовавшие государственные структуры, а использовали их в своих интересах. Начало монгольским захватам положил хан Чингиз (Темучин).

Весьма важно, что влияние монгольского завоевания было неодинаковым в разных регионах. Из Руси после первых вторжений монголы ушли, и власть их ограничивалась тем, что князья должны были ездить на поклон к их ханам и получать там ярлык на княжение, а также уплачивать ханам большую или меньшую, но все же не вовсе разорительную дань; правда, регулярность поступления ее поддерживалась время от времени опустошительными набегами на Русь. Иным, более катастрофическим, было монгольское завоевание для богатых царств и городов Средней Азии. С одной стороны, монголы сажали здесь своих собственных правителей, поэтому резня и грабеж были организованнее, а с другой — здесь складывались более сложные отношения еще и с иной силой, тоже кочевой по происхождению,— тюрками, что кончилось слиянием тюрков и монголов, а в ряде случаев и коренного оседлого населения. Иным было и монгольское завоевание Китая. Здесь хан Кублай, внук Чингиз-хана, основал империю в собственном смысле слова. При этом монголы образовывали лишь верхушку господствующего класса китайского общества, которое продолжало развиваться по-прежнему и без особенно сильной задержки.

К монгольской кочевой «империи» в целом, и в особенности к разрушительному завоеванию стран ислама, мы еще вернемся.

С отливом избыточного населения в завоеванные области Монголия превратилась в более стабильное кочевое общество.

Наконец, тюркское движение из Центральной Азии носило характер чего-то среднего между растеканием носителей индоевропейских языков и монгольским нашествием. Древнейшие тюрки местами сочетали отгонное или даже кочевое скотоводство с земледелием. С VI в. н. э. в течение многих столетий они продвигались отдельными племенами или группами племен и на восток, и главным образом на запад, захватывая сравнительно небольшие государства, где они сажали свои династии и вводили свои дружины, сначала грабя местное население, а потом легко ассимилируясь с ним.

Поскольку все тюркские диалекты были близки друг другу, тюркский превратился в своего рода linguafranca для всей Центральной и Средней Азии, части Поволжья, восточного Закавказья, а затем и Малой Азии. Постепенно тюркские говоры вытеснили более древние языки сохранившегося местного населения (хорезмский, согдийский, греческий, агванский и т.д.). Отюречению подверглись и среднеазиатские группы монголов, когда они там появились. Таким образом, тюркские языки были донесены до берегов Черного моря, но следы антропологического типа первоначальных тюрок (монголоидные) наблюдаются тем слабее, чем западнее живет тот или иной тюркоязычный народ, и в Турции эти следы сходят на нет.

Оставив теперь в стороне кочевников, обратимся к основным чертам той фазы исторического процесса, которая последовала во всемирно-историческом масштабе за четвертой фазой (имперской древностью).

В принципе все историки согласны, что здесь начинается средневековье (так, по традиции, считают на Западе), или феодализм (как считается у нас в соответствии с марксистской теорией. По ней феодализм — предпоследняя антагонистическая формация, предшествующая капитализму).

Первым диагностическим признаком пятой, средневековой фазы исторического процесса является превращение этических норм в догматические и прозелитические (а также из оппозиционных в господствующие), причем строжайшее исполнение догм обеспечивается государством и организованной межгосударственной и надгосударственной церковью, а нормативная этика теперь толкуется в смысле освящения общественного устройства, господствовавшего в тогдашнем мире (а по существу в некоем огромном суперсоциуме).

Эпоха терпимости полностью уходит в прошлое, в ряде обществ принадлежность к оппозиционным учениям карается смертью. Догматические религии были основаны преимущественно на социальном побуждении «быть как все» и на жестком подавлении социального побуждения «новизны».

Значительного совершенствования в технологии оружия не происходит, но зато само оружие становится достоянием одного только господствующего класса, так что можно сказать, что все же происходит коренное изменение в военном деле.

Еще одним диагностическим признаком является, как уже упоминалось, эксплуатация главным образом (или даже исключительно) крестьянства, т. е. той самой части общества, которая в третьей и четвертой фазах поставляла массу лично-свободных воинов, подчинявшихся только воинской дисциплине. Война теперь становится занятием и привилегией господствующего класса.

Отметим здесь, чтобы уже не возвращаться к этому вопросу, что средневековые войны трудно объяснить социально-экономическими причинами. Почти все они (как и многие из более ранних и более поздних войн) объясняются весьма просто с социально-психологической точки зрения — как результат присущего человеку побуждения к агрессии. Завоевать и покорить соседа было и престижно и удовлетворяло социальный импульс агрессивности, который в Риме отчасти погашался гладиаторскими боями, а в конце седьмой и в восьмой фазе станет удовлетворяться футбольными и хоккейными матчами и вообще профессиональным спортом, а также бесчинствами подростковых хулиганских банд — настоящего бедствия больших городов как на Западе, так и на Востоке. В средние века мощной побудительной силой становится эмоциональное восприятие воинской славы — как личной, так и государственной. Стремление к славе, без сомнения, побуждало и полководцев древности, но именно в средние века слава институциализируется, становясь мерилом оценки человеческого достоинства всех принадлежащих к высшему сословию.

В средние века происходит некоторый прогресс в военной технике (замки, арбалеты[50], броня для коней, «греческий огонь» и т. п.).

В начале этой фазы возникает «магнатское» землевладение, при котором землевладелец обладает атрибутами судебной и исполнительной власти. Круг лиц, подвергающихся эксплуатации, растет. Уровень жизни населения (и даже господствующего класса) понижается[51]. Международная торговля ослабляется, товарно-денежные отношения хиреют (местами вплоть до исчезновения монетного обращения). Позитивные науки прекращают существование, философия полностью вытесняется теологией. Установившаяся на данной обширной территории религия определяет региональные черты характера населения. Искусство, в первую очередь поэзия и живопись (иконопись), продолжают играть большую роль[52].

Заметим, что, хотя художественная тематика и вкусы от периода к периоду меняются, изобразительное искусство как таковое (в смысле воздействия на зрителя) не знает «прогресса» — палеолитические сцены охоты на мамонта не уступают ассирийским сценам охоты на львов, портрет Нефертити, созданный в Египте художником Джехутимесом в XV в. до н. э., ничем не уступает Джоконде, созданной Леонардо да Винчи в XV в. н. э., орнамент эпохи неолита или мусульманского средневековья не уступает по эмоциональному воздействию абстрактной живописи Кандинского. Но, конечно, в период жесткого господства догмы искусство тоже сковано ее рамками; и тем не менее готические соборы и православные иконы не теряют своей эмоциональной силы и в наше «просвещенное» время. В целом же прогресса, в привычном смысле «большего блага для большего числа людей», в пятой фазе истории — средневековье, безусловно, не происходило. Это шаг истории дальше, но не «ввысь»; данная фаза истории (ранний период крестьянской эксплуатации) часто являет нам скорее картину регресса, особенно в Европе, где она справедливо получила наименование «темных веков».

Мы будем считать «средневековьем» в Европе период от III—V вв. н. э., в Китае — от I в. н. э., в Японии — с IX в. н. э. (в других регионах соответственно в пределах своих особых сроков)[53].

Так же как в свое время хозяйство государств ранней древности, хозяйство древних империй повсюду дошло до предела возможного экономического развития. В древности, в том числе и в имперской, сохранялась тенденция к максимальной эксплуатации подневольного класса; периодически делался упор на расширение собственно рабской эксплуатации. Так было в поздней Римской республике и в Римской империи I—II вв. н. э., то же самое мы наблюдаем и в китайских империях Цинь и Старшей Хань. Между тем с течением времени всегда выясняется низкая производительность рабского труда. Крайняя централизация управления, усиливавшаяся даже в Римской империи, но особенно явная в Китае, также сдерживала, развитие производительных сил. Крупные землевладельцы, появившиеся во всех империях, стремились к максимальной независимости. Прогресс в военной технике и разорение жившего натуральным хозяйством свободного крестьянства в условиях мощного развития товарно-денежных отношений позволяли этим землевладельцам начать его эксплуатацию. Военное дело препоручалось профессиональной военной знати, т. е. самим же землевладельцам и созданным ими военным дружинам. Внутри империй все более ощущались центробежные силы, способствовавшие их постепенному развалу. Кроме того, играли свою роль некоторые специфические локальные явления.

Например, в Европе средневековье развивалось, с моей точки зрения, атипично. Причина заключалась в том, что здесь как раз в момент перехода обществ, уже прошедших раннюю и имперскую древность, к новой исторической фазе на большом пространстве произошли их столкновение и контаминация с обществами, стоявшими на уровне ранних чифдомов. Европоцентризм тут более чем где-либо в истории — плохое руководство для правильной классификации исторических фаз. Поэтому рассмотрение особенностей новой, пятой фазы исторического процесса я начну с противоположного конца Евразийского континента — с Китая (не с Японии, поскольку смена фаз там происходила с задержкой).

В Китае толчком к социальным сдвигам и к концу четвертой фазы исторического процесса (имперской древности) послужила «реформа» Ван Мана, который сверг на короткое время династию Хань (5—23 гг. н. э.). Он объявил себя сторонником «истинного» конфуцианства, хотя на деле скорее следовал учению «Фацзя», вдохновлявшему еще Цинь Ши Хуан-ди. Формально Ван Ман призвал к возврату «идеального» древнего общественного устройства и борьбе с безудержной коррупцией бюрократического аппарата. На самом деле он попытался довести имперскую централизацию до крайних и, как оказалось, неосуществимых пределов.

Всю землю империи, в качестве якобы государственной, он решил переделить на равные мелкие наделы, не считаясь с реальным общинным устройством земледельческих хозяйств, причем земельный налог был увеличен; всех рабов он также объявил государственными. Торговля, в том числе работорговля, была до крайности затруднена стремлением Ван Мана сделать ее «справедливой». Естественное возмущение зверски каралось: за «преступление» обращался в рабство не только сам «преступник», но и полностью пять семейств (большая семья?). Так были порабощены сотни тысяч людей, значительная часть которых погибла при пересылке и на каторге. Кредит, т. е. фактически ростовщичество, также был передан государству. Все это вызвало тяжелый экономический кризис, головокружительную инфляцию. Стали все ярче проступать явные признаки фазового перехода.

Для своей безрассудной реформы Ван Май выбрал предельно неудачный момент. С запада грозили сильные орды кочевников сюнну, захватившие огромные пространства и оборвавшие «шелковый путь». В самой стране началось страшное стихийное бедствие — катастрофически изменяла русло главная река Китая — Хуанхэ (и это длилось в течение всего I века). В стране вспыхнули восстания, наиболее-мощным из которых было восстание «Красных бровей». Ван Ман был побежден и покончил с собой. С «Краснобровыми» оставшимся в живых членам династии Хань пришлось бороться еще несколько лет.

С приходом к власти Младшей династии Хань (29 г. н. э.) в Китае начался постепенный переход к следующей, пятой фазе мировой истории. Он, конечно, был вызван внутренними противоречиями китайской имперской древности; кризис был неминуем, но предыдущая фаза могла продержаться в стране дольше, если бы ее конец не приблизили безумные действия единичного тирана.

При Младшей династии Хань не только восстанавливается коррумпированная бюрократия (при частном землевладении), но и появляются, как первый признак средневековья, зачатки «магнатского» землевладения: наиболее богатые землевладельцы, так называемые «сильные дома», брали под «патронат» маломощные земледельческие хозяйства, получая, видимо, с них натуральные поборы, но платя за них государственные налоги; хозяева становились лично-зависимыми от магнатов, при этом патронат фактически привязывал крестьян к земле. Магнаты присваивали себе и право суда над своими крестьянами. Существование всеобъемлющих «магнатских» хозяйств с публично-правовыми функциями приводило к упадку денежного обращения и возрождению товарообмена.

В то же время одним из важных источников рабства было обращение в рабов по суду за преступления. Тем не менее рабство не могло играть сколько-нибудь большой общественной роли. В обширных магнатских хозяйствах для эксплуатации рабов не хватало средств принуждения.

Императоры пытались сохранить и даже усилить централизованную администрацию и стабилизировать налогообложение, но сумма собираемых налогов падала. В начале II в. продолжались катастрофические наводнения на Хуанхэ. Северный Китай подвергся нашествиям новых кочевников — сяньби. Отчасти в связи с этим происходит еще один важный процесс, который стал возможным благодаря освоению техники грядочного земледелия и в особенности рисоводства: началось отселение части «сильных домов» со всеми зависимыми людьми на ранее свободные заболоченные или покрытые густыми лесами пространства Южного Китая.

Должны ли мы рассматривать период пребывания у власти Младшей династии Хань, особенно его вторую половину, как последний этап фазы имперской древности или как продолжение фазового перехода к средневековью? Изменения в характере как производительных сил, так и производственных отношений кажутся очевидными. Внутренней войне, приведшей к свержению Ван Мана, может быть приписано революционное значение, но, как мы уже указывали, насильственный переворот необязателен для признания наступившей смены исторических фаз.

Кажется более правильным считать, что при Младшей династии Хань завершился фазовый переход к новой, пятой фазе человеческой истории — средневековью. Помимо возникновения «магнатского» землевладения на это указывает и другой важный диагностический признак: появление в ханьском Китае нормативного, догматического учения. В основу его было положено конфуцианство в новой редакции, сформулированной философом Дун Чжуншу, советником ханьского императора У-ди, и дававшей оправдание возникшему социальному и государственному строю.

Дун Чжуншу соединил конфуцианское учение с учением о мужском (позитивном) и женском (негативном) началах — натурфилософские понятия ян и инь, сочетанием которых объясняется все многообразие явлений мира (понятия ян и инь, по-видимому, впервые были системно использованы даоизмом).

Важно, что Дун Чжуншу принадлежит идея назначать на административные посты лиц, прошедших курс конфуцианского учения в специальной академии. Эта система отбора администраторов с помощью экзаменационных испытаний получила большое развитие в позднейшие времена и определила на столетия самый облик китайского общества. Со 136 г. до н. э. (еще при Старшей Хань) были введены «экзамены», и конфуцианство в толковании Дун Чжуншу было признано официальным учением империи. То, что общество далеко еще не порвало с традициями древности, показывает, однако, философия другого позднеханьского мыслителя (I в. н. э.), Ван Чуна, исходившего, казалось бы, из тех же конфуцианских посылок, но стоявшего на позиции материализма и впервые поднявшего вопрос о необходимости опытного доказательства выдвигаемых истин.

Усиление «магнатского» землевладения, естественно, вело кослаблению центральной власти и к развалу империи. В 184 г. вспыхнуло антиимперское и в сущности аитиконфуцианское мощное восстание «Желтых повязок». Оно не носило крестьянского характера — его деятели не выдвигали требования о земельном переделе и ограничивались конфискацией, якобы для благотворительных и военных нужд, продовольствия и других необходимых ресурсов. «Желтые повязки» были разбиты, но и среди победителей-«магнатов» не было единства. Одновременно усилилось нашествие кочевников сюняу и сяньби, а затем тоба на северо-востоке Китая, которые даже создали собственную «китайскую» династию.

В середине III в. начинается период Троецарствия, для которого характерно укрепление и расширение «сильных домов», в составе которых так называемые кэ(«гости» — колоны) превратились в бесправных держателей земли на основе долговой кабалы. Происходит новое сословное деление общества («людей»— минь)—на «подлый народ» (цзянь-минь)и «добрый народ» (лянминь),а к IV—VI вв. появляется учение о том, что само Небо установило деление людей на «аристократов» (ши)и «простолюдинов» (шужэнь).Ни к тем ни к другим, однако, не относились рабы и домашняя прислуга. Сословные перегородки возникали и внутри нового господствующего класса. Магнаты имели и собственные войска, причем принадлежность к военному сословию стала наследственной. Имперские власти тщетно пытались противостоять этому процессу. Одновременно продолжался натиск кочевых племен на страну и в то же время все более сильный отток населения на юг.

Период усобиц длился с начала III по конец VI в. К этому времени, однако, относится творчество великого китайского лирического поэта Тао Юаньмина (365—427). Кратковременное восстановление империи произошло при династии: Суй (в 580-х годах), которая за счет применения массового принудительного труда улучшила систему каналов, объединившую долины Хуанхэ и Янцзы, отстроила имперские городские центры Лоян и Чанань. Была обновлена Великая Стена против кочевников, завершенная еще при Цинь Ши Хуан-ди (но она никогда не служила гарантией защиты от кочевых племен). Велись завоевания и за пределами Китая. В числе прочих династия Суй воевала (неудачно) и с тюрками, которые в этой связи впервые упоминаются в истории (в Восточной Монголии, где в 550-х годах возник их первый каганат).

Непосредственным продолжением династии Суй была династия Тан, основанная в 618 г. Ли Юанем. Средневековый характер династии Тан, как и Суй, конечно, не подлежит никакому сомнению, хотя при этом отмечается рецидив применения рабского труда. Характерно, что при Тан налог собирается в натуре (при династии Хань все налоги, кроме поземельного, взимались в деньгах). В то же время сохраняется социальное деление, сложившееся при Младшей династии Хань. История Тан наполнена войнами с внешними силами (уничтожение Восточнотюркского каганата в 630 г., поражения, нанесенные Западнотюркскому каганату в 657 г., завоевания в Индокитае и Корее). Наблюдается также деструктивное соперничество китайских военачальников и придворных групп (в это время преимущественно евнухов).

Тем не менее танское время было для средневековой фазы периодом наибольшего расцвета. Центр государства из бассейна Желтой реки (Хуанхэ) постепенно переходит в бассейн Янцзы, где население быстро росло в связи с успехами рисоводства и грядочной системы земледелия (оказавшей впоследствии большое влияние на выработку национального характера китайцев, терпеливого и обстоятельного в работе до мелочей). Рисоводство продвигается и на север. Растет население, развивается торговля внутренняя и внешняя, появляется много чужестранцев, несших в Китай буддизм (еще с I в.), христианство, зороастризм и манихейство (о котором см. примечание 59). Но, несмотря на успехи торговли, товарно-денежные отношения в городах не развиваются, денежное обращение осложняется тем, что с государственным монетным двором соперничают дворы частные. В VIII в. впервые вводятся переводные чеки банкиров — «летающие деньги». В XII в. осуществляется первый массовый выпуск бумажных денег. Кодифицируется право[54].

В то же время становым хребтом империи остается бюрократия. Именно служилые грамотеи начинают верховодить в обществе при одновременном огромном росте влияния крупных землевладельцев. Уже ранее вводившаяся система экзаменов на чин получает более четкое развитие при династиях Суй и Тан, но путь в бюрократию был все же открыт главным образом для той же землевладельческой знати; и даже независимо от экзаменов, она оспаривает действительное господство бюрократов в стране.

Императоры Танской династии покровительствовали сначала даоизму, а потом буддизму, но конфуцианство никогда не теряло своих позиций в идеологической жизни Китая. Вместе с налаживанием экзаменационной системы пополнения администрации большое место занимает изучение конфуцианской литературы.

С начала средних веков определяющим учением в Китае было именно конфуцианство, хотя его влияние могло от периода к периоду усиливаться или ослабевать. В этом отношении роль конфуцианства была аналогична роли католичества в Европе или ислама на Ближнем Востоке. Однако, будучи официальным и обязательным учением, конфуцианство мало похоже на религию в общепринятом смысле. Так, оно допускало, с меньшей или большей степенью свободы, функционирование разных религиозных учений (прежде всего буддизма и даоизма) — в той мере, в какой они не нарушали государственный и этический порядок, требуемый конфуцианством. Преследование инакомыслия в известной степени имело место и в Китае. В то же время конфуцианская этика все более впитывается как буддистами, так и даоистами, становится образом жизни.

Грамотность была распространена среди широкого слоя чиновного населения. Массовый спрос на конфуцианскую классическую литературу привел в IX в. к изобретению книгопечатания (с досок — так называемая ксилографическая книга, выпускавшаяся в тысячах экземпляров; в особенности размножались буддистские сочинения).

Что касается общей технологии производства, то здесь, кроме грядкового земледелия (в VIII в. начали возделывать чай), наблюдалось мало прогресса. Но в области военной техники отмечается появление башенной архитектуры, улучшение брони не только для воинов, но и для коней.

Большим достижением танской культуры была литература. В прозе продолжали развиваться более или менее «утилитарные» жанры — история, философия, прозаические диспуты на моральные и философские темы. Художественная проза появилась сначала в виде переводов буддистских книг, а в IX в. создаются и свои прозаические литературные жанры. Однако главной, непреходящей славой танского периода была лирическая поэзия (Ли Бо, 701—722, Ду Фу, 712—770, Бо Цзюи, 772—846); замечательно и танское изобразительное искусство.

Можно без преувеличения сказать, что танский Китай являет собой картину наиболее яркого расцвета общества пятой, средневековой фазы.

Последовавшие за Танской династия Сун, а также монгольская династия Юань, как мне кажется, относятся уже к шестой фазе.

В Японии фаза средневековья начинается с переноса столицы из Нары в Хэйан в IX в. Превращение всей земли в государственную оказалось невозможным. Все шире распространяется система поместий (сёэн),принадлежащих знати. В то же время фигура тэнно становится все более ритуальной, а реальная власть переходит к наиболее знатным родам, возглавлявшим военные отряды, — прежде всего к роду Фудзивара. В середине XII в. разгораются истребительные усобицы между родами Минамото и Тайра; в 1192 г. вождь победившего рода Минамото, Еритомо, был объявлен «полководцем» (сёгун).С этих пор страной правили именно сёгуны и лишь в редких случаях тэнно; их положение остается в основном ритуальным в течение всего средневековья и постсредневековья.

Общественный строй, сложившийся в Японии в XII— XVI вв., в высшей степени напоминает западноевропейский феодализм, и этот период, безусловно, можно охарактеризовать как пятую (средневековую) фазу. Сегуны опирались на военно-феодальное сословие знати — буси,рядовые члены которого назывались самураями.Они очень напоминают европейское рыцарство и вооружением (они носили броню, похожую на европейскую), и понятием дворянской чести (когда была затронута честь, а отомстить было нельзя, полагалось делать харакири— кончать самоубийством). Зависимость крестьян от военного сословия напоминала крепостничество.

Господствующей религией стал буддизм (в новых, доступных для широкого понимания вариантах; в конце концов возобладал дзэн-буддизм). Как уже упоминалось, буддизму в отличие от христианства не свойственна нетерпимость: он готов признавать существование любых божеств, которые, как и люди, имеют свою карму.Поэтому буддизм не исключал и традиционных культов синто. Именно отсутствие у буддизма нетерпимости явилось причиной того, что японское средневековье в отличие от европейского привело не к упадку художественной литературы, а к ее расцвету. Развивается художественная проза. Роман придворной дамы Мурасаки Сикибу «Повесть о Гэндзи» принадлежит к вершинам мировой литературы. Развивается, главным образом под буддистским воздействием, лирическая поэзия в характерных лаконических формах (танка).

Две попытки монголов захватить Японию с помощью китайского флота (в 1274 и 1281 гг.) сорвались отчасти из-за тайфуна, отчасти из-за решительного сопротивления японцев.

В 1318—1339 гг., свергнув сёгунов рода Минамото, правил император Дайго II. Он пришел к власти с помощью соперничавшего с Минамото рода Асикага, который затем господствовал в Японии более 200 лет. При Асикага Япония формально признала вассальную зависимость от китайской Минской династии. (В Китае официально всегда считалось, что в мире существует лишь одно независимое государство — Китайская империя, все остальные — вассальные варвары.) Японская сторона, бралась бороться с пиратами на море, за что получала деньги от минского правительства — минские монеты стали средством денежного обращения в Японии.

Период Асикага (1335—1587), как и предшествовавший, типологически мало отличается от европейского средневековья. К концу его начинает зарождаться городская буржуазия. С XVI в. Япония вступает в фазу постсредневековья.

В Индии ввиду отсутствия исторической традиции и потому, что климат ее не способствует сохранению документальных материалов, реконструкция глубинных процессов истории очень затруднена. Здесь мы остановимся только на одной стороне дела — социально-психологической и идеологической.

Государство Маурья (IV—II вв. до н. э.) оказывало поддержку буддизму. Тем не менее не делалось препятствий развитию и других учений. В течение этого и последующего периодов сложились канонические книги, создавшие впоследствии идеологическое осмысление индийского средневековья. Идеологией его стал индуизм.

Один исследователь пишет: «Индуизм — не религия, а образ жизни». В этом определении немало верного[55].

Хотя ведические гимны, обращенные к древнеиндийским богам, во все периоды оставались священными для индийцев и читаются всегда во время религиозных собраний, религия средневековой Индии, вытеснившая буддизм, совершенно отличается от ведической. Подобно тому как буддизм и конфуцианство были философскими учениями, прежде чем стали религиями, так и основанием индуизма явилось религиозно-философское учение. Если оставить в стороне Пураны (они были первоначально стихотворными комментариями к Ведам, но в сохранившихся частях как бы перебрасывают мост к позднейшему индуизму), то религиозно-философской основой будущего индуизма явились Упанишады. Разбирая суть существующего, они видят ее не в материи, не в жизненном существовании, не в разуме и логическом познании, а в блаженстве (ананда),достижимом за пределами мысли. Затем Упанишады рассматривают «самость» — атман(«бытие самим собой») и приходят к выводу, что это — универсальное сознание, существующее как в тебе самом, так и вне тебя. Наше внутреннее «я» идентично универсуму (брахман)[56], поэтому в отношении человека к человеку «он — это тоже ты». Брахман как универсум не имеет прямого определения, а только негативное («не то», «не это»). Но универсум проявляется в бесконечном развертывании картины внешних явлений (майа).Как и в буддизме, спасение лежит в освобождении от всего чувственного и личного.

Дата составления Упанишад неизвестна, но они, видимо, предшествовали появлению буддизма, который давал более простые и доходчивые ответы на религиозно-философские проблемы Упанишад.

В дальнейшем философия Упанишад развивалась в так называемых «шести учениях» (оаршанах), древнейшие из которых (санкхья, йога) были уже известны Будде, а наиболее поздние относятся к раннему средневековью. Все они иногда объединяются как «Веданта» («Завершение Вед»), но обычно «Ведантой» называются только наиболее поздние из даршан, разрабатывавшиеся философами Шанкарой (IX в.), Рамануджой .(XII в.) и Мадхвой (XIII в.).

Признание единого общего начала, находящегося за пределами познания, каковое есть брахман (причем весь мир — лишь его проявления), открыло дорогу к сохранению политеизма: каждое божество есть тоже проявление брахмана. Развилась концепция аватар— проявлений божества в различных лицах и формах (вплоть до животного или фаллического облика). Основным для всех индуистов текстом является «Бхагавад Гита» — стихотворная вставка в текст великого древнеиндийского эпоса «Махабхарата». Первый комментарий на «Гиту» писал еще Шанкара. «Бхагавад Гита» — это диалог богатыря Арджуны, которого воинский долг заставляет убивать в бою своих родичей, и его колесничего, который на самом деле является аватарой бога Кришны, а тот, в «свою очередь,— аватарой одного из верховных богов, Вишну (по некоторым индуистским учениям, только Вишну именно и есть верховный бог). Диалог превращается в обсуждение моральных проблем индуизма. Одним из важнейших утверждений Кришны является: «Какого бы бога человек ни чтил, Я отвечаю на молитву» (ср. в «Десяти заповедях» Ветхого Завета: «Да не будет у тебя иных богов, кроме Меня»). Таким образом, индийская религиозная философия допускает любые формы богопочитания (современные индуисты почитают и Христа), любые формы политеизма при общей философской монотеистической основе.

Учение «Бхагавад Гиты» привело к тому, что в пределах индуизма возникли различные по форме политеистические течения, из которых важнейшие, но далеко не единственные— вишнуизм и шиваизм. Все течения признают высшим божеством Брахму — создателя, восседающего в вечном покое где-то на Гималаях. Культ Шивы мельком упоминается в Ведах, вероятно, восходит к индской цивилизации и к дравидскому населению Индийского субконтинента[57]. Вишну посвящено несколько гимнов в Ведах, но ведущую роль эти культы получили только в средневековье. Большую роль в индуизме играют богини (например, Парвати).

Важным элементом индуизма является понятие дхармы т. е. навечно предписанного человеку удела, в пределах которого лежит его карма,что, собственно, означает «деяние». Учение о карме предполагает признание вечного переселения душ и состоит в том, что счастье и несчастье человека зависит от его деяний в этой или прошлой жизни и что всякое злое деяние портит карму в будущем рождении; это учение свойственно и буддизму.

Дхарме, непременному и вечному уделу человека, придается в индуизме центральное место. Именно на ней основана кастовая система, определяющая весь облик индийского общества от начала средних веков и до наших дней.

Неправильно рассматривать касты как дальнейшее подразделение ведических сословий — варн, хотя существуют, например, касты специально брахманские (жреческие). В сложении каст, возможно, сыграло известную роль и тесное соприкосновение северного, индоарийского населения с южным, дравидским. Как система касты стали складываться около начала нашей эры, но они еще не были вполне замкнутыми, потому что от государя зависело перемещение отдельных лиц и целых групп из касты в касту. В развитой кастовой системе каждая каста не являлась ни социальной, ни профессиональной общностью. Существуют касты экзогамные, запрещающие браки внутри группы, группы «соедоков», которые не могут принимать пищу от других групп. Нарушение правил касты, даже неосторожное общение между кастами ведет к «осквернению»; существуют касты, которым поручена деятельность, оскверняющая членов других каст, например касты мясников, цирюльников, мусорщиков. Такие касты чаще всего «неприкасаемы» для членов остальных[58]. Все касты объединяет то, что члены каждой имеют общую карму.

Для индуизма, в отличие от религии ведического периода, характерны вера в переселение душ, запрет жертвовать любой жизнью (если только быть воином — не твоя карма); особенно запретным является убиение коров, считающихся священными. Рецитации культовых текстов и другие ритуалы происходят в недрах семьи: храм — жилище божества, которое можно посещать, но нельзя в нем совершать богослужение в европейском смысле слова.

Мы уделяем столько внимания описанию индуистских верований и индуистской кастовой системы потому, что, в отличие от средневековья всех других стран, индийское средневековье не выработало общеобязательной религиозно-догматической системы. На наш взгляд, это объясняется тем, что никакие ереси здесь не были опасны, поскольку сама кастовая система разобщала людей, так что существующему общественно-государственному строю ничто не могло угрожать.

В технологическом отношении, в том числе и в военном деле, индийское общество находилось в общих чертах на том же уровне, что и другие средневековые общества. Причины перехода к средневековью в Индии нам не вполне ясны ввиду скудости источников, но надо думать, что здесь Индия не особенно отличалась от других регионов.

Важнейшим явлением в истории Индии в этой фазе были завоевания частей страны мусульманами и введение в них ислама (об этом речь пойдет ниже, в связи с исламом).

Переходя к Ирану, вначале следует вкратце сказать, что Парфянская империя (III в. до н. э. — III в. н. э.) вполне сопоставима со Старшей династией Хань в Китае, а последовавшая за ней Сасанидская империя (III—VII вв. н. э.) — с Младшей династией Хань (и, по В. Г. Луконину, с династией Тан). В Парфянской империи еще существовали, хотя влачили довольно призрачное существование, отдельные полисы. Проявлялась значительная веротерпимость, несмотря на то что династия и большая часть знати были привержены некой архаичной форме зороастризма. Цельность империи нередко нарушалась появлением местных и соперничавших династов. Уровень вооружения не особенно отличался от ханьского или римского (но уже в парфянский период появляются профессиональные воины-конники, одетые в кольчугу.— катафрактарии).

При Сасанидах гибнут самостоятельные города, на их месте возникают административные центры — царские ставки под властью царских же чиновников. В обществе господствует «магнатское» землевладение, и грань между крупным землевладельцем и мелким государем была нечеткой. Первоначально (в течение III в. до н. э.) являвшее собой скорее конфедерацию отдельных царств, Сасанидское государство в дальнейшем стремилось к централизации. Общество делилось четко на четыре сословия: жрецов (магов), воинов, чиновников и земледельцев; в последнее сословие входили также ремесленники, купцы и еще врачи. Деление на сословия не вполне соответствовало реальному классовому делению; в господствующий класс кроме воинов входила и часть писцов. Кроме того, сословие воинов делилось на царских родичей (васпухров),магнатов (вазургов)и прочих (азатов,что означает «свободные»). Существовала сложившаяся придворная иерархия, отражавшаяся и в костюмах. Земля разделялась на царскую (дастакерт),на землю мелких царьков (шахр)и (только в первое время, преимущественно на западе) землю городов. Эксплуатируемое крестьянство входило либо в состав дастакерта, либо в состав шахра; сельские округа при городах перешли в состав дастакерта. Огромными богатствами пользовались храмы огня.

При Сасанидах было кодифицировано иранское право, представлявшее сложную и продуманную систему.

Идеологической основой Сасанидского государства была религия зороастризма — реформированная в сторону большего догматизма. Важнейшую роль играл культ огня. При этом складывался и культ сасанидского царя. Так же как при Старшей династии Хань конфуцианство было реформировано Дун Чжуншу, при династии Сасанидов в середине III в. н. э. зороастризм был реформирован Картиром (а потом еще вторично в конце века). Но так же как при Ханьской династии терпели буддизм, даоизм и другие учения, так и при Сасанидах существовали оппозиционные учения, с которыми был установлен modusVivendi.Так было с иудеями, христианами и на первых порах с манихеями[59], однако основатель учения, Мани, в конце концов погиб, а манихеи ушли в подполье. Запрещено было манихейство позже и в Китае. Христианство в Иране преследовалось как религия врагов государства — византийцев, но затем было официально допущено с 484 г., когда восточные христиане отказались принять византийский «Символ веры» и образовали особые христианские церкви несториан и монофизитов; они обладали самоуправлением во внутренних религиозных и гражданско-правовых делах. В таком же положении были и иудеи (евреи), которых немало было в городах и селах сасанидской Вавилонии. Главой христиан перед лицом сасанидского правительства был патриарх, главой евреев — реш-галута («глава изгнания»). Тот и другой отвечали за сбор податей со своих единоверцев. Среди ремесленников и купцов тоже были по вероисповеданиям свои отдельные «главы».

По уровню развития технологии Сасанидское царство недалеко ушло от своих предшественников; лишь в военном деле, видимо, слагалось «рыцарское» войско с опорой на укрепления — городские и другие. Большую роль играла международная торговля: она велась на север через Среднюю Азию (там возникли государства по типу ранней древности и господствовал зороастризм несколько иного типа, чем в Иране, а также манихейство) и далее навстречу китайскому «шелковому пути»; на юг шел «путь благовоний» в Южную Аравию и оттуда в Индию по морю. Торговля была в значительной мере в руках христиан-несториан (арамеев, или «сирийцев»), а также манихеев и неортодоксальных зороастрийцев—согдийцев. Поселения и тех, и других, и третьих протянулись через Центральную Азию до Китая, а через море — до побережья Индии. По-видимому, купцы старались держать свои главные перевалочные центры подальше от досягаемости Сасанидской империи. Иранская знать в торговле сама не участвовала, но, без всякого сомнения, сильно на ней наживалась.

Несмотря на свой имперский характер, Сасанидское государство, как и государство Младшей династии Хань, принадлежит скорее к раннему средневековью, чем к имперской древности.

О гибели Сасанидской державы мы скажем ниже, когда будем говорить об исламе.

Типологическое сходство между поздней Римской империей, Сасанидским Ираном и позднеханьским Китаем настолько велико, что можно было бы пренебречь их частными расхождениями, если бы не некоторые специфические или внешнего происхождения обстоятельства.

Технология со времен ранней Римской империи изменилась мало, в том числе и в области оружейной техники; но из века в век менялась структура войска. Если раньше в войско призывались свободные земельные собственники, то теперь постепенно создается профессиональная армия из наследственных воинов. Специфической особенностью поздней империи было сохранение системы городов (теперь называемых не полисами, а муниципиями), причем горожане (муниципалы, потом куриалы) продолжают использовать в производстве рабский труд, в то время как за пределами городских земель используется труд колонов. Но рабы переводятся на пекулий (свободное владение средствами производства и другим имуществом при сохранении права хозяина на собственность) и тем самым все менее отличаются от колонов. В то же время муниципалы обременены литургиями, т. е. обязательными затратами на строительство и поддержание общественных сооружений (зданий, дорог, водопроводов и т.п.). Когда-то бывшая почетной обязанностью зажиточных членов полиса, литургия успела превратиться в обременительный налог.

Государственного сектора хозяйства в Римской империи никогда не было (поскольку империю создал не какой-либо государь, а полис Рим). Земля делилась на муниципальную, которой в принципе владели горожане, и экзимированную (букв. «изъятую»), где преобладали крупные хозяйства — сальтусы,а также (в особенности в периферийных областях) крестьянские общины. При всей непоследовательности действий отдельных императоров общая тенденция заключалась в стремлении к ликвидации разницы между муниципальными и экзимированными землями. Среди куриалов идет расслоение на меньшинство, являвшееся средними землевладельцами, и большинство, сливавшееся с эксплуатируемым классом. Уже в III в. происходит неофициальное общее разделение жителей империи на «почтенных» (honestiores) и «скромных» (humiliores), а с IV—V вв. — и официально-законодательное их деление на «сильных» (potentiores) и «низших» (inferiores), чем и завершается фазовый переход к средневековой структуре общества (ср. аналогичную терминологию в Китае III—VI вв.).

Ведущим явлением в экономике поздней Римской империи стало сложившееся между III и V вв. «магнатское» землевладение, при котором магнаты соединяли в своих руках права собственности с административной, а затем и судебной властью. Ввиду обширности «магнатских» владений «низшим» в них жилось привольнее, и происходил массовый отток населения из городов в сальтусы с захирением городов. Внутри «магнатских» владений все более господствует натуральный обмен; хотя денежное обращение и не прекращается, но деньги обесцениваются (например, вместо серебряной монеты выпускается посеребренная медная).

В области идеологии власть долго пыталась сохранить древние полисные культы (с добавлением обязательного для всех культа императора), и при императорах Деции (ок. 250 г.) и Диоклетиане (284—305) происходят кровавые преследования христиан. Однако твердость христианских мучеников лишь укрепляет их оппозиционное учение. Оно было сильно своим отрицанием этнических и сословных перегородок (по апостолу Павлу, «нет ни эллина, ни иудея, ни свободного, ни раба»), организованностью, щедрой взаимопомощью и помощью другим, не говоря уже о надежде, которую оно давало отчаявшемуся населению Римской империи (впрочем, христианское учение распространилось и за ее пределы). В конце концов власти решают, что, чем подавлять диссидентов, лучше взять их учение на «вооружение». Христианство успело к тому времени распространиться среди всего населения, и при императоре Константине (в 313 г.) оно было введено как обязательное для всех подданных империи догматическое учение (но еще не исключавшее старую веру — ее запретили только в 381 г.). Попытка императора Юлиана создать на базе традиционных греко-римских культов альтернативную универсальную религию (361—363 гг.) не удалась. И уже начинаются преследования «язычников» (особенно известно зверское убийство в Александрии в 415 г. женщины-философа, неоплатоника Гипатии христианской толпой, видимо возбужденной патриархом Кириллом. Что касается последнего, вообще прославившегося преследованием разных инакомыслящих, то он был причислен к лику святых).

Возникшее еще в I—II вв. в Египте движение анахоретов, бежавших в пустыню от насилия местной бюрократии, превратилось в эпоху победы христианства в движение христианского монашества: монахи удалялись ради спасения души в нежилые места (пустыни),селились в покинутых башнях, а затем стали образовывать монастырские общины. Монахи, более строго исполнявшие требования Христова учения, в частности — целомудрия, пользовались уважением верующих, и из них в значительной мере выдвигались церковные руководители. Существовало даже мнение, что иначе чем через монашество спастись нельзя.

В христианстве вводится специальная иерархия: диакон— «помощник», иерей— «священник», епископ— «надзиратель» и патриарх— титул, получаемый главенствующими епископами. Выше всех стоял патриарх Рима — «папа». Догматические основы христианства («Символ веры») утверждаются на специальных съездах иерархов — «соборах» (первые и важнейшие — Никейский в 325 г., на котором председательствовал император Константин, в то время формально еще не крещенный, Константинопольский в 381 г. и Халкедонский в 451 г.). Важнейшее положение «Символа веры» заключалось в том, что организацией всех христиан является церковь: во-первых, единая и святая; во-вторых, апостольская (ибо апостолы получили благодать от Христа, их ученики — от апостолов, и так до последнего иерея); в-третьих, всеобщая (католическая); и в-четвертых, единственно правильная (православная). Остальные положения «Символа веры» были сформулированы так, чтобы каждая фраза опровергала какую-либо отдельную «ересь», а различных толкований учения Христова в это время было множество. Некоторые из «еретических» учений были подавлены, другие ответвились в особые церкви.

Характер богословских споров, как в раннем средневековье, так и в постсредневековье, современного человека, привыкшего к разномыслию, часто поражает своей мелочностью — тем, что англичане называют «расщеплением волоска» (hair-splitting). Происходило это оттого, что христианская иерархия приняла на себя (в силу «апостольской благодати») право решать вопросы, которые не освящены ни евангелиями, ни апостольскими посланиями и решение которых, казалось бы, должно быть предоставлено самому Богу. Таков, например, был в IV в. спор между сторонниками «единосущности» Бога-Сына ( = Иисуса Христа) Богу-Отцу и сторонниками его «подобносущия», и еще в XVII в. — спор между янсенистами и иезуитами о соотношении свободной воли и божественной благодати для искупления грехов и спасения грешников: иезуиты делали упор на благодать, янсенисты — на свободную волю. Кое-кто в результате был казнен. Каждый такой спор (а их было немало) был, конечно, определенным образом политически обусловлен, а подавление «еретиков» принимало самые жесткие формы.

Окончательно порвав с римскими полисными традициями, император Константин перенес столицу империи из Рима в г. Византий на берегу Босфорского пролива между Черным и Мраморным морями (330 г.); новая столица получила название Константинополь (ныне — Стамбул), а новая Восточная Римская империя стала называться и Византийской, хотя Рим продолжал быть параллельной столицей до конца V в.

Плавный ход развития средневекового общества на Западе прервался катастрофическими событиями внешнего происхождения, приведшими к падению имперской власти в Западной Европе во второй половине V в., — вторжением войск и племен, стоявших на уровне чифдомов и ранней древности. К ним мы вернемся ниже. Но на востоке Римской империи вторжение удалось несколько сдержать, и здесь развитие, начавшееся в поздней Римской империи, продолжается без особых изменений еще в течение нескольких столетий. Последним императором, еще задававшимся целью восстановить Римскую империю в ее прежнем объеме, был Юстиниан (527—565), который вел также долгую и бесполезную войну с сасанидским Ираном.

Судьба Западной Римской империи, с одной стороны, и населения Восточной Европы к северу от Византии — с другой, была связана с явлениями особого рода, выпадающими, казалось бы, из намеченной схемы, но на самом деле подчиненными тем же закономерностям фазовых переходов: исчерпанием возможностей развития общества при данном состоянии «производительных сил» (т. е. преимущественно технологии); возникновением социально-психологического комплекса «несправедливости»; перестройкой (сверху или снизу) существующих производственных отношений с опорой на новую технологию производства оружия. Процесс этот повторяется при каждой исторической фазе, но он не синхронен в разных регионах мира; это зависит от различий в природной среде и ресурсах, необходимых для введения нового вооружения и повышения уровня и качества потребления. Поэтому в иные периоды в разных местах Земли происходят соприкосновения обществ четвертой или пятой фазы с обществами второй или третьей фазы, а также с кочевниками, что приводит к нестандартным, но имеющим очень серьезные исторические последствия ситуациям.

Дело в том, что население таежно-лесной зоны Европы к северу от Альп и на запад от Днепровского бассейна задержалось вплоть до первых веков нашей эры на уровне чифдомов. Это было обусловлено естественными условиями (лишь сравнительно небольшие площади могли быть очищены от леса под пашню и особенно под пастбища для крупного рогатого скота)[60]. Часть таежного населения жила даже в первобытной фазе. Между тем оживленный обмен с Римской империей дал племенам технологию, характерную для имперской древности и даже для эпохи перехода к средневековью. Это привело к избыточному росту населения и к уникальному явлению: массовому переселению уже ранее оседлых племен на юг, к границам и на саму территорию Римской (а позже Византийской) империи. Переселялись две ветви германцев: готско-вандальская и центральная (алеманны, франки и др.), а также славяне. Первоначально соприкосновения между Римом и «варварами» (в данном случае германцами) были эпизодическими, причем агрессивной стороной был Рим, но затем начинается определенное давление германских племен на римские границы. Видимо, в связи с ростом в Римской империи числа колонов и относительным уменьшением численности свободных воинов империя стала испытывать недостаток в вооруженных силах и пошла на то, чтобы размещать «варваров» внутри своих границ в качестве так называемых «федератов» (союзников), широко используя их в вооруженных силах. Римская армия в последние века империи становилась все менее римской.

Часть германцев, которые переходили на римские земли, приняла христианство (но не в признанной Римом католико-православной форме, а в форме арианства: ариане считали Христа человеком, лишь после рождения воплотившим в себе Божество); а те из германцев, кто не принял христианство, тоже перестроили свою идеологию: вместо прежнего Донара, верховного бога-громовержца (что было типично для чифдомов), они признали верховным божеством второстепенного бога-странника Вотана, которого римляне отождествляли со своим Меркурием. Подойдя по своим жизненным условиям к уровню, когда стало возможно классовое устройство общества, германцы начали создавать по обе стороны Римской границы свои чифдомы, а затем и государства. В результате в Северной Африке, Испании, нынешней Франции и в полосе между Рейном и правыми притоками Днепра образовались королевства, соединившие в себе признаки ранней древности и раннего средневековья.

Германцев упоминает в своих «Записках» Юлий Цезарь (I в. до н. э.) в связи с их попытками перейти Рейн в Галлии (области нынешней Бельгии и Франции), которая тогда уже была завоевана Римом. Если верить сведениям Цезаря, германские племена того времени еще не вышли из первой фазы первобытности. Почти на 150 лет позже их подробнее описывает римский историк Тацит, и по его описанию ясно, что мы имеем дело уже со второй, первобытнообщинной фазой общественной истории.

В первой половине I тысячелетия н. э., еще до возникновения у них первых государств, германцы и славяне образовывали различные племенные союзы, быстро распадавшиеся, судя по тому, как меняются их обозначения и локализация в римских источниках. В своих первоначальных местах жительства германцы были преимущественно земледельцами, на во время походов они становились скотоводами. Первые германские государства принимают характер больших, но неустойчивых конгломератов наподобие африканских империй фулани или зулусской в XIX в. Территории варварских королевств быстро менялись и даже передвигались на сотни километров в стороны. Мы не будем рассматривать все перипетии этой политически очень сложной истории и остановимся только на нескольких наиболее ярких примерах.

Возьмем прежде всего готов и родственных им вандалов. Живя в железном веке, германцы имели железные наконечники стрел и копий, однако в целом вооружение германского воина соответствовало описанному нами выше вооружению воина времен начала ранней древности. Родиной готов была Южная Швеция[61] — область, которая и сейчас называется Гётланд (ср. также о-в Готланд по соседству). В Скандинавии германцы давно уже освоили мореплавание, и готы на своих ладьях, вероятно, во II—I вв. до н. э. переправлялись на южный берег Балтийского моря. Здесь — примерно от п-ова Ютландия в сторону устья р. Вислы и в глубь нынешней Германии — жили родственные готам вандалы. Сдвинутые со своих насиженных мест, вандалы проделали огромный путь, включавший поход через Балканы, разгром римских городов в Италии и создание королевства сначала в Испании (в Андалузии), а потом в Северной Африке; это вандальское королевство было завоевано императором Юстинианом — вернее, его полководцем Велизарием — в 534 г.

Готы, которые были, видимо, наиболее развитым германским племенем, создали к I в. н. э. королевство на Висле; в III в. им удалось принудить римлян оставить вполне романизованную провинцию Дакию (нынешнюю Румынию), но главным направлением движения готов было восточное. По-видимому, в готском королевстве большую роль играли славяне, поскольку славянские языки сохранили немало готских слов, отражающих культурные заимствования. К ним относится такое слово, как хлеб(из более древнего хлейбъ; твердый знак выражает здесь нейтральный гласный, вроде краткого «у») — из готского hlaifs или еще более древнего hlaibhaz, что значит «хлеб, готовящийся в печи (и, вероятно, на дрожжах)», — вместо слепленной лепехи, пекшейся на угольях[62]. Другое такое слово — изба из более древнего истъба из готского stuba, означавшее, в отличие от более древнего индоевропейского дом, жилье, отапливаемое не открытым очагом под отверстием в крыше, а печью и угретое крышей. В немецком языке это древнегерманское слово превратилось в Stube («комната, горница»), у германцев-англосаксов оно дало stove («печь»). Готское слово kuningaz — «вождь» сохранилось почти неизменным в Прибалтике, а в славянском приняло форму къне(н)з(и) — «князь». Готского происхождения и слово kaupa, откуда древнеславянское коупит(и),эстонское kauba и русское «купить». Такое тесное культурное соприкосновение славян с готами тем интереснее, что слов, заимствованных из языка норманнской (варяжской) династии на Руси IX—Х вв., в русском языке практически нет.

На восток готы проникли до самого Черного моря и Крыма, где готский язык сохранялся до XVII в. (потом готы слились с крымскими татарами). Напротив, народная латынь сохранилась в готской Дакии, образовав впоследствии румынский язык. Дальнейшее продвижение готов на восток было, видимо, задержано на Дону кочевым ираноязычным племенем аланов (передавших свой язык и традиции нынешним осетинам). Здесь (?) готы разделились на две ветви: восточную — остроготов и западную — визиготов. Знаменитейшим королем остроготов был Эрманарих, сказания о котором сохранились впоследствии у всех германских племен, вплоть до англосаксов. Но Эрманарих столкнулся с врагом, который оказался непобедимым, а именно с гуннами.

Гунны были могущественным, антропологически монголоидным, по языку не то тюркским, не то монгольским, многочисленным и воинственным племенем; не исключено их тождество с сюнну китайских источников. По тем же причинам, которые обычно приводят к миграции кочевников, они начали мощное движение на запад, срывая на своем пути и включая в свои орды другие, неоседлые племена, в том числе-значительную часть аланов (остальные отошли на Кавказ). Не сумев одолеть гуннов, Эрманарих в 376 г. (?) покончил самоубийством.

Остаток остроготов и все визиготы отошли с семьями и скотом на запад, причем остроготы поселились на византийской земле в качестве федератов, а позже прошли через все Балканы и Грецию и в конце концов, вторглись в Рим, где их вождь Теодорих, после другого германца, Одоакра, стал королем Италии (493—526). Формально он подчинялся византийскому императору. В королевстве Теодориха римлянам запрещалось носить, оружие и были введены некоторые другие ограничения их прав. Королевство остроготов в Италии просуществовало недолго. А между тем визиготы с 376 по 507 г. прошли неимоверный маршрут: с Днепра под самый Константинополь, оттуда в Грецию, включая Пелопоннес, на север вдоль. Адриатического моря и на юг по Апеннинскому полуострову, включая Рим, и вплоть до оконечности Калабрии, оттуда через Южную Францию и Восточную Испанию, затем снова во Францию до р. Луары. Отброшенные оттуда, они отошли (вероятно, к тому времени в значительной степени романизированными по языку) обратно в Испанию, где создали стабильное королевство, уничтоженное только в 711 г. арабами; до того по дороге они неоднократно останавливались на 10—15 лет, а затем следовали дальше.

Добавим к этому, что в движение пришли германцы не только готско-вандальской, но и центральной группы: франки и бургунды[63] вторглись в Галлию (еще не ставшую Францией) и осели там, англы и саксы — в Британию и осели там (при этом, что было довольно необычно, они пытались истребить здесь местное население; это вынудила кельтский народ бриттов отступить в Уэльс и Корнуолл или бежать через море в современную Бретань, на северо-запад Франции), лангобарды (ломбардцы) остались в Северной Италии (и там романизовались), гельветы — в нынешней Швейцарии. Все это — далеко не полный перечень передвижений германцев.

Отбросив готов с равнин Восточной Европы, гунны мощным клином ворвались в Центральную Европу через визиготскую Дакию и вышли на дунайскую границу Римской империи, совершая невероятно опустошительные набеги на ее территорию.

При гуннском «царе» Аттиле на Византийскую империю была наложена огромная дань золотом.

Аттила приобрел деспотическую власть. Он торговал захваченным» пленными и при этом продолжал совершать набеги на имперские территории, заявляя претензии на имперскую власть, но, вторгшись в Галлию, потерпел сокрушительное поражение от союзных войск римлян и визиготского короля Теодориха на Каталаунских полях (450 г.; около совр. Шалона-на-Марне?). Гунны, однако, не прекратили набеги, но после смерти Аттилы в 453 г. они погибли от войн с готами и особенно от внутренних усобиц.

Уже упоминалось, что гунны не оставили никаких следов в Европе — ни антропологических, ни языковых[64].

Естественно, что в этих условиях существование Римской империи (по крайней мере Западной) стало фикцией, и почти никто не заметил, как еще в 476 г. последний римский «император», юный Ромул Августул (выдвинутый на этот престол своим ловким отцом, бывшим советником Аттилы), был низложен и сослан германцем Одоакром.

На VI век приходится последнее крупнейшее произведение античной мысли.

В 530-х годах по инициативе императора Юстиниана происходит кодификация римского права (такая же кодификация, как уже упоминалось, проводилась примерно в то же время и в Сасанидской империи; в Китае первая попытка кодификации права была сделана еще при Цинь и Старшей династии Хань, но юридическая система, оказавшая сильнейшее влияние на все последующее китайское право, была создана в VII в. н. э. при династии Тан). Заслуга составителей Кодекса Юстиниана —и прежде всего их руководителя Требониана — заключалась в разработке целой системы юридического мышления, юридических дефиниций, вследствие чего римское право имело громадное влияние на позднейшее европейское право, вплоть до нашего времени (менее всего оно затронуло англосаксонские страны). Несмотря на то что Кодекс Юстиниана появился уже в эпоху средневековья, он подвел итоги юридической мысли фазы имперской древности.

То обстоятельство, что на Римскую империю двигались не кочевые, а первоначально оседлые племена, придало всему этому периоду совершенно особую историческую окраску. Возникавшие королевства раннего европейского средневековья сохраняли известные черты ранней древности. При этом в завоеванных германцами странах Европы население коренным образом не переменилось. Основная масса жителей Франции, Испании и Италии продолжала говорить на «народной латыни», и вклад германских говоров в сложившиеся на ее основе французский, испанский, итальянский и другие языки довольно незначителен. История этих стран не началась заново — это история в основном того же населения, которое сидело на этих землях в древности.

В связи с передвижением германских племен следует еще отметить особую роль германцев скандинавской группы, которые называли себя вэрингами(варягами), т. е. «жителями прибрежных островов», а также данами, норманнами и русами. Русы происходили, видимо, из Северной Швеции, где их название еще живет в местных топонимах (а финны и сейчас называют Швецию «Руотси» — «Русь»). Что касается данов и норманнов, то эти названия лишь позже закрепились за датчанами и норвежцами, а первоначально употреблялись почти безразлично для тех и других. Скандинавы либо захватывали практически незаселенные пространства (Северную Норвегию, Исландию, Гренландию с устройством «колонии» Винланд на побережье Северной Америки, Фарерские, Гебридские, Оркнейские и Шетландские острова), либо пытались завоевать земли, уже заселенные другими германцами и кельтами (Данию, Восточную Англию, часть Ирландии, Северную Францию — Нормандию). Впоследствии они были романизированы в Нормандии, славянизированы на Руси и вытеснены с большинства островов (кроме ранее пустовавших) кельтами и англосаксами. Норманны также совершали дальние морские набеги на южные области Западной Европы, включая Средиземноморское побережье, по большей части чисто грабительские[65]. Кроме того, они поднимались и вверх по рекам и даже спускались по Волге до Каспия («русы» истории Азербайджана, зверски грабившие берега Каспия, были, конечно, варягами-норманнами). С ними связан знаменитый путь по славянским рекам «из варяг в греки», который они проложили, а позже не столько поддерживали, сколько «охраняли», занимаясь поборами с проезжих купцов.

Нечто аналогичное германскому движению на Западе происходило и в Восточной Римской (Византийской) империи со славянами. Центром их первоначального расселения были территории от среднего течения Днепра до Вислы (I в. до н. э. — I в. н. э. и позже). Как уже упоминалось, славяне довольно прочно вошли в состав Готского королевства. Его распад и гуннское вторжение, а также те причины, которые привели несколько ранее к продвижению германских племен, способствовали перемещению и славян на запад (отчасти в места, наполовину освободившиеся от германцев и кельтов), на северо-восток (где происходило их растекание в сравнительно редко заселенной полосе финно-угорских племен, занимавших почти всю европейскую часть таежно-лесной зоны) и на юг, в пределы Византии. В ранней истории славян большую роль сыграла их борьба с вторжениями авар (обров) в VI—VII вв. и сдвинувшегося несколько позже с Волги тюркского племени булгар. В конце концов те и другие растаяли в славянской массе («погибоша», по словам нашей «Начальной летописи»).

Сохраняя языковое взаимопонимание, славяне разделились к IV—V вв. на три группы: венедов (запад), склавинов (юг) и антов (восток)[66].

Кое-где славянские племена создавали чифдомы, а иногда довольно обширные королевства. Но фаза чифдомов пришла к славянам несколько позже, чем к германцам, поэтому при создании первых славянских государств играли роль и пришлые династии — норманны на Руси, булгары, сдвинутые с Волги хазарами,— на Балканах. Те и другие вскоре полностью растворились по языку и культуре в славянской массе, не оставив в славянских языках даже таких следов, какие оставили готы. Тем не менее утверждать, что на Руси никаких норманнов не было,— это пошлое проявление квасного патриотизма. На «пути из варяг в греки» сохранились скандинавские рунические надписи и археологические находки, греческие источники сообщают «русские» (норманнские) и одновременно «славянские» (действительно славянские) названия днепровских порогов, первые русские князья носят легко узнаваемые скандинавские имена: Рюрик, Олег, Игорь, Ольга, Свенельд, Аскольд, Володимер (Hrorek, Helgi, Yngvar, Helga, Sveinveld, Haskuld, Valdemar; последнее имя пришло к норманнам от кельтов, а у нас было довольно поздно славянизировано во «Владимир»). Из двух десятков имен русских послов, прибывших в XI в. в Византию, всего два-три имени славянские, остальные норманнские. Да и наша «Начальная летопись» говорит: «Так ибо звались те варяги «русь», как другие зовутся шведами, норманнами, англами и готами; так и эти». Но вскоре варяжский слой вошел в состав славянской этнической массы, точно так же как в него вошли меря, весь и другие финно-угорские племена. «И были у него,— говорит «Начальная летопись» про князя Олега,— варяги, и славяне, и прочие, прозывавшиеся Русью». Вообще культурные связи у славянской Руси были широкие: Владимир Мономах (1113—1125) пишет о своем отце: «Мой отец, сидя дома, изучил пять языков, ибо в том есть честь от иных земель».

Несколько дольше, чем на Руси норманноязычная династия, продержалась булгароязычная (тюркская)[67] на Балканах; как и норманская Русь, булгары передали свое имя стране и народу, оставшемуся славяноязычным.

Передвижение германцев и славян по Европе закончилось к VII в. (хотя растекание славянской речи на иноязычные племена к востоку продолжалось еще много столетий). Начался период создания новых, более стабильных государств, ни одно из которых, однако, не было «национальным» в смысле связанности с носителями какого-либо одного языка. На Западе лишь Британия и Паннония сменили язык (соответственно на англосаксонский и венгерский). А франки, бургунды, визиготы, лангобарды влились в население, говорившее на «народной латыни» Римской империи. В пределах Византийской империи, напротив, кроме румын и греков, население славянизировалось. Письменным языком на западе Европы оставалась латынь, на востоке — по большей части греческий, хотя готы, а с IX в. и славяне создали свои письменные языки[68].

С VIII в. Западная Европа после Великого переселения народов возвращается к нормальному средневековому пути развития и достигает его высшего этапа, который в мировой науке именно и обозначается как «феодализм». В области вооружения для него характерно рыцарство со щитами и в кольчугах, а позже в латах, с «бронированной» конницей, с мечами и луками (с XII—XIII вв. — и с арбалетами; к тому же времени создается система по возможности неприступных замков в каждом значительном феоде). В области идеологии господствует догматическая христианская религия в ее римско-католическом варианте, с жестким подавлением любого рода оппозиционных учений.

Основы общественной структуры феодализма были заложены при второй франкской династии — Каролингов, — правившей на значительных территориях нынешних Франции, Германии и Италии в VIII—X вв.

Феодальная система основана на ленных (феодо-вассальных) земельных и личных отношениях, предполагающих, что земли (или другие источники дохода) держатся владельцем в качестве бенефиция (не собственности). Держатель такого бенефиция является вассалом вышестоящего лица (сюзерена), которому он обязан определенными службами и личной верностью и который, в свою очередь, может быть вассалом кого-то еще. Для содержания вассала-рыцаря требовалось не менее 15—30 крестьянских семей, в отношении которых он сам был сюзереном. Военное дело было целиком вручено рыцарскому сословию, крестьянам носить оружие запрещалось. Кроме того, наряду с феодами кое-где сохранились и аллоды, т. е. земли, собственники которых не были ничьими вассалами, за исключением короля. Сюзерены имели нередко и судебную власть над вассалами — где у них для того хватало сил.

Феодальная система сложилась впервые во Франкском королевстве. Ее не было, например, в Британии[69], Скандинавии и на Руси, где всякий землевладелец, даже сам обрабатывающий землю, мог носить оружие, где сохранялись вече или другие формы народного собрания и иные институты, характерные еще для ранней древности, где лишь часть крестьянства (смердына Руси) эксплуатировалась и была ограничена в правах. Существовали и рабы (холопы),но их труд не имел существенного значения.

На Руси не было феодо-вассальной системы. Теоретически великому князю подчинялись местные князья из его же рода, менявшиеся уделами: по смерти одного держателя все князья перемещались из менее важного в более важный удел; самый важный был связан с великокняжеским достоинством. Однако соблюсти эту систему, введенную в XI в., не было никакой возможности. Точно так же как и западная феодальная система, она вела только к непрерывным кровопролитным усобицам и к делению уделов на полууделы, с созданием некоего подобия западной феодальной системы, но не в хозяйственном, а лишь в политическом смысле.

Подобно Руси, Польша и страны Скандинавии миновали фазу имперской древности, приняв в то же время христианство. Но историческое развитие пошло в них разными путями.

Начало сложения государства Польши при династии Пястов (X—XII вв.) было очень сходно с ранней историей Руси: то же выдвижение одного князя (в Польше —с 1025 г. короля), который делит землю между сыновьями, те же споры по поводу старшинства внутри династии. Это приводит к попыткам завоевания страны Священной Римской империей (при Фридрихе Барбароссе, 1157 г.); германские торговцы, ремесленники и крестьяне просачивались на польскую территорию. Страна подверглась разрушительному татаро-монгольскому набегу в 1241 г., который, однако, не имел тягостных последствий. Главной проблемой была постоянная война с северными и северо-восточными «язычниками» — чифдомами пруссов[70] и литовцев. Против них князь Конрад Мазовецкий призвал рыцарей Тевтонского ордена — крестоносцев, вернувшихся после неудачных кампаний в Палестине (см. об этом ниже), — и предложил им крестовый поход против прибалтийских «язычников». Великий магистр ордена Герман фон Зальц признал сюзереном всех завоеванных крестоносцами территорий германского императора Фридриха II. С этих пор в Прибалтике сосуществовали немецкое дворянство и местные по языку и культуре крестьяне. Лишь Пруссия была постепенно полностью германизирована (так же как ряд западных окраин польских земель). Наиболее культурно изолированной была Литва, где при Гедимине и его потомках не приживалось даже христианство в какой бы то ни было разновидности.

Скандинавские страны начали свое развитие с уровня ранней древности, постепенно переходившей в средневековье, минуя имперскую древность. Рабство здесь отмерло рано, крестьянство делилось на свободное, имевшее право носить оружие, и «наемников» — арендаторов. Норвегия в 1380 г. была присоединена к Дании, а Дания шла примерно тем же путем, что и соседние германские феодальные государства (однако датские порядки на Норвегию не распространялись). Что касается Швеции, то и она начинала с ранней древности; еще в XV—XVI вв. в риксдаге (своего рода парламенте) наряду со знатью, церковью, горожанами были представлены и крестьяне[71].

В Англии до XI в. также царила ранняя древность; феодализм здесь был введен норманнским завоевателем Вильгельмом I (1066—1087). В целом Англия развивалась по обычному средневековому пути, но характерно, что свободное крестьянство здесь не исчезло, а дворянство, выступая вместе с горожанами, вырвало у королевской власти «Великую хартию вольностей»[72], был создан сословный парламент (1265 г.). Применительно к XV—XVI вв. здесь можно говорить о наступлении постсредневековья. К этим событиям истории Англии мы еще вернемся.

В рамках задач, поставленных в этой книге, неинтересно и малопродуктивно описывать все перипетии возникновения, расширения, сужения и упадка различных феодальных государственных образований Западной Европы. Достаточно сказать, что существование всех их зависело от конкретной расстановки сил, и ни в одном случае такое государство не соответствовало распространению каких-либо определенных языков или этнических особенностей. Поэтому мы остановимся только на одном историческом явлении, имевшем принципиальное значение для истории средневековой Европы, — на создании империи Карла Великого (Шарлеманя).

В ходе обычных для феодального периода войн западно-франкскому королю Карлу удалось в конце VIII в. объединить все государства и племена от Бискайского залива до Адриатического моря и от Северного до Средиземного моря; кроме того, он собирал дань с некоторых славянских племен и князей на всем протяжении восточной границы своего государства.

В то время римский папа Лев III был крайне обеспокоен судьбой римского католичества: императорская корона продолжала находиться в Византии, по-прежнему считавшей себя наследницей Римской империи. Воспользовавшись моментом, когда в Византии пришла к власти чудовищно жестокая узурпаторша Ирина, папа объявил императорский престол вакантным и предложил его тому из христианских государей, кто обладал наибольшей силой для защиты римской веры и самого папы, а именно Карлу, королю франков. В 800 г. папа короновал Карла как императора. Так возникла новая Западная Римская империя. Конечно, новорожденная империя начала распадаться уже при сыне Карла Великого, Людовике Благочестивом; но принцип союза между папством и императорами из франкских королей (потом саксонских или других германских) сохранился и поддерживался веками; все государи Центральной Европы, Бургундии и Италии рассматривались как имперские вассалы и нуждались в императорской инвеституре. Такое положение сохранялось веками и пережило эпоху крестовых походов, к которым мы вернемся ниже.

Отношения между императорами и папами (которые сами стали крупными феодалами и владели широкой полосой земли в Центральной Италии) менялись от дружественных до враждебных, но вся история Европы складывалась в зависимости от факта существования — или хотя бы противостояния — папства и империи. Со временем к названию «Римская империя» прибавился эпитет «Священная», а затем, когда в XV в. итальянские владения были совсем потеряны и коронование императоров папами прекратилось, «Римская империя» стала «Священной Римской империей германской нации»; но ее монархи продолжали именоваться «цезарями» и «императорами», а в Восточной Европе — «кесарями» или «цесарями».

Здесь надо оговорить, что тогда подразумевалось под словом «нация» (лат. natio от natere — «родить»). По-латыни это слово означает «рождение, порождение, происхождение, род, разновидность; степень родства более общая, чем семья или община». Таким образом, этот термин не несет той нагрузки, которую он имеет в современной терминологии (нация — осознаваемая историческая общность людей, основанная на общности территории, языка, политических и культурных традиций и вызванных определенными длительными формами существования чертах национального характера). В этом, современном смысле нации не существовали до шестой, а иногда и седьмой фазы исторического процесса.

Прозелитическое начало, заложенное в самой основе этико-догматических религий (противостояние «правильно верующий — неправильно верующий»), благоприятствует завоевательной политике ведущих средневековых государств (сюда относятся уже походы Карла Великого и других Каролингов против «языческих» западных славян и крестовые походы — не только в Палестину, но с XIII в. также в Прибалтику). Войны между отдельными крупными феодалами не приводят к усилению господствующего класса в целом и все более разоряют подневольное крестьянство; с исчерпанием производственных возможностей средневекового строя создается «патовая» ситуация, которая может быть разрешена только введением новых производственных отношений. Но введение новых производственных отношений требует альтернативной социально-психологической идеологии и принципиально нового оружия.

Мы еще вернемся к позднему средневековью в Европе и на Руси и к важнейшим процессам, которые там начинались, а сейчас перейдем к Восточной Римской империи, судьбы которой мы уже слегка затронули в связи со славянскими передвижениями.

Описание общества поздней Римской империи, как оно дано выше, вполне соответствует описанию общества Византийской империи по VII в.; в нем оно получает дальнейшее развитие в том же направлении. При этом уже в период с конца IV в. старые города аграризуются, а новые города растут уже в основном как административные центры. По уровню жизни Византия стоит выше тех стран, которые ранее входили в бывшую Западную Римскую империю, а теперь подверглись нашествию варваров; страна ведет обширную торговлю с Ираном, Аравией и даже с Китаем.

Когда-то Римская империя простиралась от Испании и Британии до Сирии, но как вся история поздней Римской империи, так и ранняя история Византии прерывается периодами распада первоначальной территории, возникновения конкурировавших «империй» и новых, по большей части неустойчивых государств.

С VII—VIII вв. в Византийской империи, охватывавшей Балканы, Малую Азию, Сирию, Палестину и Египет, создается новая система военно-административных округов (фем) и новое сословие воинов-стратигов(причем воины и их кони были защищены броней). Стратиги соответствовали западноевропейским рыцарям и японским самураям. В то же время подвластное крестьянство организуется (отчасти под влиянием переселившихся в Византию славян) в сельские общины. Дело не обходится и в эти века без внутренних усобиц, получавших идеологически-религиозное обоснование. В середине IX в. значительно уменьшившаяся Византия сплачивается в сильное централизованное государство, а в XI—XII вв. в ней создается система условного «феодального» владения с «сеньориальной» системой эксплуатации крестьян при одновременном их государственном налогообложении. Отмечаются новый рост городов и развитие товарно-денежных отношений. В XI—XIII вв. оформляется отделение восточного (православного) христианства, объединенного византийским патриархом, от римско-католического христианства, руководимого римским патриархом — папой.

Новому расцвету Византии, напоминавшему расцвет Китая при династии Тан, мешали в XI—XV вв. постоянные нападения славян, норманнов и (бывших особенно разрушительным фактором) западноевропейских крестоносцев, тюркских («турецких») воинств — сельджуков и др.

Выше отмечалось (и к этому мы будем еще не раз обращаться), что для смены исторических фаз необходим коренной переворот в социальной психологии, в идеологии, в мировоззрении. Но этого мало: он должен сопровождаться переворотом в технологии, и прежде всего в технологии производства оружия. На огромной части территории Старого Света в течение пятой фазы произошла резкая смена господствующего мировоззрения, однако она не вызвала фазового перехода. Разумеется, этот мировоззренческий переворот был обусловлен существованием социально-психологического перенапряжения, которое он в известной степени разрядил, но без появления новой технологии производства оружия перехода к следующей фазе быть не могло.

Речь идет об исламе. Новое учение было создано в Аравии пророком Мухаммедом (570?—632) на основе уже ранее распространившихся на эту страну иудаизма и христианства. Мухаммед происходил из Мекки (центра очень важной в то время торговли между Византией и странами Индийского океана), но, испытав преследования в родном городе, бежал в соседнюю Медину, которая и стала центром распространения новой религии — ислама, или мусульманства.

В отличие от других основателей религиозных и религиозно-философских доктрин — Заратуштры, Будды, Конфуция, Иисуса, Павла — Мухаммед был не только вдохновенным проповедником своего учения, но и воином, и это оказало серьезное влияние на развитие ислама вообще. Именно сам Мухаммед во главе своих последователей ради насаждения ислама завоевал Мекку и значительную часть остальной Аравии. При его преемниках, халифах, не только новая вера, но и новая государственная власть распространились сначала по Плодородному Полумесяцу (Ближнему Востоку), а потом вскоре до Испании (с попыткой вторжения в Галлию) на западе, до Инда и за Инд, до Амударьи и за Амударью на востоке. При этом арабы-мусульмане не имели над своими противниками ни численного, ни технического превосходства. Можно сказать, что завоевание совершили не столько арабские войска, сколько учение ислама.

Чем отличался ислам от христианства, ставившего перед своими верующими приверженцами очень тяжелые требования морально-этического и догматического характера, пропагандировавшего идею, что только полное отрешение от мира и человеческих страстей (по возможности в монашестве) может дать спасение, и от зороастризма с его сложными табу и учением об обязательном (и труднодостижимом) неосквернении чистых стихий? Тем, что бремя ислама было легким. Вместо того чтобы выучивать сложнейшее кредо («Верую») с его опровержением всех поодиночке еретических вариантов христианства, от мусульманина требовалось знать и повторять краткую формулу: «Нет никакого божества, кроме Аллаха, и Мухаммед — посланник Аллаха». В пределах ислама возникали различные доктринальные течения, но ни одному из них не отказывали в правоверии; даже основное деление мусульман на суннитов и шиитов касается не самого учения, а правомочности или неправомочности суннитских халифов — преемников пророка (Омар или Али?) и частностей восприятия устной традиции. Иудеев и христиан мусульманство считает не язычниками (как христианство считает мусульман), а лишь обладающими неполным откровением — все же они «люди книги», а Моисей и Иисус чтятся как предшественники Мухаммеда.

Основные требования ислама могут быть изложены в нескольких строках: это устное утверждение единственности (т. е. не троичности) божества, пять ежедневных молитв с омовением, уплата «благотворительной подати» — закят (сверх государственного налога), пост в месяце рамадан и, по возможности, паломничество в Мекку; а в богословском плане — это вера в единого Бога, в ангелов, в книжное откровение, в пророков и в День Страшного суда. Кроме того, к основным требованиям ислама надо отнести и джихад — «священную войну» против неверных и для насаждения правой веры. Правда, позднее мусульманские богословы выдвинули положение о том, что джихад может осуществляться не только оружием, но также мысленно и устно. Однако первые мусульмане, безусловно, понимали его только как наступательную войну.

Кроме устранения социально-психологического дискомфорта, что является целью любого массового идеологического движения, ислам удовлетворял побуждение к лидерству, к агрессивности и даже к удовлетворению половой потребности. Если христианство взывало к всяческому ее подавлению, то ислам не только не призывает к монашескому воздержанию, но прямо рекомендует многоженство (до четырех законных жен, если муж способен их содержать; практически разрешается и неограниченное число наложниц). Даже в раю исламский праведник может наслаждаться со множеством «чистых жен» — гурий,с каждой один раз за каждый день поста в месяц рамадан и за каждое доброе деяние. (В то же время на земле прелюбодеяние карается телесным наказанием.)

Неудивительно, что ислам распространялся, как огонь. Арабы вторглись в ближневосточные страны Плодородного Полумесяца отдельными племенными ополчениями при халифах Абу Бакре (632—634) и Омаре (634—644), причем между отдельными арабскими племенами немедленно вспыхнули войны, которые продолжались фактически в течение времени правления всех халифов из династии Омейядов (660—750). Тем не менее в 637 г. пала столица сасанидского Ирана Ктесифон (в Месопотамии), в 651 г. погиб последний сасанидский царь Ездигерд III (около Мерва), в 645 г. 12 тыс. мусульман захватили Египет, в 670-х годах и снова в 717 г. осаждался Константинополь, в 676 г. арабы вторглись в Хорезм, в 709 г. была взята Бухара, в 710 г. арабы достигли берега Атлантики, в 711—712 гг. захватили почти всю Испанию и даже (неудачно) сражались с франками в центре Галлии и т. д. Арабские завоевания продолжались до второй четверти VIII в. При этом уже в 655 г. был совершен морской (!) набег на Кипр и другие византийские владения, позже — на Сицилию. Ясно, что для этого были нужны моряки, и эти моряки должны были быть уже мусульманами, но явно не могли быть арабами. Таким образом, к середине VII в. под знамена ислама становились не только арабы, но и местное население.

Арабское вооружение было не сильнее, а скорее даже слабее византийского и сасанидского: копье, меч (или сабля), лук, небольшой щит, шлем-шишак с кольчужной бармицей, нательная кольчуга; сравнительно редко применялась конская броня. Арабы не имели осадных орудий (но у них была зажигательная смесь), и тем не менее города им, как правило, быстро сдавались.

Все новообращенные освобождались от джизьи (дополнительного налога на «неверных») — весомый аргумент в пользу принятия ислама.

Земельные отношения в халифате отличались простотой. За исключением необрабатываемых или неудобных земель (савафи),вся земля была роздана в собственность (мульк), и с нее платился налог — харадж. Иметь мульк мог и сам халиф; духовные и благотворительные учреждения (например, медресе — религиозные школы) тоже получали земли из специально выданной (дареной) земли — вакф.Начиная с IX—X вв. различным военачальникам и вельможам уступается право сбора хараджа с определенных земель — икта. Феодальной иерархии исламское право не знало. Харадж взимался с любого дохода, в том числе и горожан — ремесленников и торговцев.

Не сложилось в исламе и сословие духовенства. Ближайшим соответствием христианскому духовенству являются 'улами («ученые», ед. ч. 'алим), т.е. лица, получившие образование в медресе. Наиболее почтенному из местных 'улама поручается председательствовать на коллективной молитве в мечети и (при случае) произносить проповеди. Такой председательствующий на молитве является имамом, хотя «имам» может быть и чисто почетным званием. Некоторым «ученым» традиция предоставляет право толковать религиозные положения и законы —это муфтии. Наконец, к 'улама относится и кади — «судья», обычно назначаемый государством. Никакого рукоположения для мусульманских 'улама не требуется, как и не почиет на них никакой особой благодати. Термин мулла(более позднего происхождения) может применяться по отношению к любому из улама.

В правовом отношении мусульманство руководствуется шариатом.Но шариат шире права в западном понимании слова, так как он регулирует всякую деятельность человека в бытовом, правовом или религиозном смысле. Всякое делание или неделание либо приказано Богом, либо рекомендовано Богом, либо не имеет правового значения, либо осуждается Богом, либо совершенно запрещено Богом. Существенно, что установления шариата исходят не из изданных человеком законов, а из откровения, которое, как предполагается, дал сам Бог. Поэтому шариат основан на Коране, на канонической традиции (сунне), на единодушном мнении толкователей. Эти мнения проверяются (как в Талмуде) особой хитроумной системой сопоставления суждений по аналогии (кияс).Поскольку шариат все же не способен охватить все возникающие вопросы, постольку используется и адат,т.е. местное обычное право. Шариат считался боговдохновенным и столь же обязательным, как Коран; в практической жизни он даже важнее Корана, поскольку, в отличие от обличений библейских пророков и Павловых посланий в христианстве, Мухаммед почти не давал указаний на этическое содержание понятий «добро» и «зло» и сосредоточивался на самой вере.

«Боговдохновенность» шариата делает его жестким и со временем все более и более архаичным. Именно следование шариату, а также легкость, с которой мусульмане прибегают к джихаду («священной войне») против всякого, кого они считают своим противником, и создает у других народов образ мусульман как людей ограниченных, отсталых и агрессивных. Но, как уже указывалось, приход ислама в VII — VIII вв. на Ближний и Средний Восток и в Северную Африку ощущался населением как социальное облегчение их жизни. Интересным и не до конца объясненным явлением представляется массовый и быстрый переход местного населения не только в мусульманскую веру, но и на арабский язык — притом что абсолютная численность пришельцев-арабов была относительно невелика. Правда, это наблюдалось преимущественно в странах, говоривших ранее на родственных арабскому афразийских языках, но не в Иране, Средней Азии, Индии, Индонезии. Впрочем, живым языком образованных людей арабский стал по всему мусульманскому миру.

Халифат просуществовал под династией Омейядов (со столицей в Дамаске) до VIII в. и при Аббасидах (со столицей в Багдаде) до XIII в. Параллельно происходило обычное для средневековья возникновение неустойчивых, не соответствставших каким-либо этносам государств (эмиратов и султанатов), часть которых объявляла себя халифатами (как, например, шиитский, точнее, исмаилитский, халифат Фатимидов с центром в Тунисе, а потом в Египте, X—XII вв.).

Исламская цивилизация выдвинула замечательных философов, историков и врачей; менее значительны были достижения в художественной литературе (кроме поэзии); в силу запрещения «идолопоклонства» совершенно прекратилось всякое изобразительное искусство (мощно развивалось только орнаментальное и архитектурное).

Арабоязычные философы были знакомы с сирийскими (арамейскими) и греческими (неоплатоническими) комментариями к сочинениям Платона и Аристотеля, а иногда и с их собственными трудами; но Плотин (которого иногда неправильно отождествляли с Платоном) имел больше влияния на них. Можно заметить, что среди арабских философов были далеко не одни природные арабы. На первые места из них (а их было немало) следует поставить ар-Рази (868—923?), Авиценну (Ибн Сина, 980—1037), Бируни (973—1050?) и Аверроэса (Ибн Рушд, 1126—1198). Первый из них был перс, второй и третий — хорезмийцы[73], последний, возможно, арабизированный испанец. Для ар-Рази Бог — это мировая душа, но помимо него существуют материя, время и пространство; в отношении материи ар-Рази выступает как атомист, близкий Демокриту и Эпикуру. Авиценна считал, что интеллектуальное познание настолько могущественно, что оно — единственный способ познать даже верховенство пророческого откровения, а Аверроэс утверждал, что истина — одна и что она может быть достигнута как через философию, так и через веру. Бируни, ученый, удивительный по энциклопедическому охвату знаний, вообще был склонен к известной религиозной терпимости. Ар-Рази и Авиценна были также величайшими медиками своего времени, а Авиценна внес много нового и в другие науки. Следует также отметить выдающегося мыслителя Ибн Халдуна (1332—1406). Это был историк-теоретик, рассматривавший развитие человеческого общества как природный процесс и впервые попытавшийся объяснить ход истории социологическими и климатическими факторами.

Материальный и культурный уровень жизни в странах ислама IX—XIII вв. значительно превосходил уровень захолустной и одичавшей Европы. Пожалуй, наивысшего расцвета мусульманское общество достигло в Испании (VIII— XI вв.; в Гренаде оно продержалось до 1492г.). Здесь сохранялась династия омейядских халифов, которая на Ближнем Востоке в 750г. уступила Аббасидам. В Испании процветали торговля и промышленность, а также философия, как мусульманская (Ибн Рушд), так и иудаистская (Ибн Габироль, Маймонид, которые отдельные свои труды писали по-арабски), и поэзия — как арабская, так и еврейская. Как правило, здесь-не преследовались ни христиане, ни иудеи. В течение так называемой Реконкисты (обратного завоевания Испании христианами, XI—XV вв.) мусульманские земли в этой стране перешли под власть христианских феодалов.

Реконкиста — это завоевание богатых бедными, что объясняет невероятное ожесточение христианских завоевателей. За Реконкистой последовало насильственное обращение как мусульман («мавров»), так и иудеев в католичество, что сопровождалось их ограблением и привело к массовому их бегству из Испании в Северную Африку, на Балканы и в Нидерланды. Не удовлетворившись этим, испанские власти стали точно так же преследовать новообращенных, после чего многие из них, бежав, вернулись в новых местах к прежней вере.

С самого начала Реконкисты свирепствовала инквизиция. (Великий инквизитор был, однако, назначен в Испанию лишь в 1483г.) Слово «инквизиция» внушает ужас сквозь века, главным образом бесчеловечной системой допросов, пытками и публичным сожжением «еретиков» (их было сожжено несколько тысяч; по количеству убийств испанская инквизиция уступала репрессиям XX в. примерно на три порядка). Тем не менее уничтожение ценнейшего генофонда ощущается в Испании вплоть до нашего времени[74], а уровень жизни в христианской Испании падал начиная с XI в. и достиг наинизшей отметки в XV в.

В странах, где ислам господствовал нерушимо, дальнейшее развитие тоже было задержано, но по другим причинам: крестовыми походами, монгольским и тюркским завоеваниями.

Формальной причиной начала крестовых походов явилось то обстоятельство, что вождь тюрок-сельджуков Тогрул-бек, уже овладевший большей частью Ирана и Средней Азии, и его сын, Маликшах, получившие от аббасидского халифа султанский титул, стали вторгаться в византийскую Малую Азию, а затем и в подчиненные самим Аббасидам Сирию и Палестину (1071—1092) и тем самым отрезали пути для существовавшего ранее постоянного потока христианских паломников из Западной Европы в Иерусалим. Более важная причина заключалась, однако, в том, что после распространения христианства на Скандинавию и Венгрию прекратились набеги викингов и кочевников на Европу; в феодальных государствах установился относительный порядок, и некоторые воинственные дружины рыцарей почувствовали себя «без работы».

В европейской исторической традиции организация крестовых походов рассматривается как период духовного, религиозного подъема. Действительно, религиозная пропаганда накаляла страсти — известно, что даже дети пытались совершить «свой» крестовый поход. Но на самом деле крестоносцы (названные так по знаку креста, который они носили на груди или на щите; арабы называли их «франками») представляли собой плохо организованные разбойные банды. В наше время их назвали бы гангстерскими; им нужен был прежде всего грабеж, и, как правило, для них ничто не было свято. Они не всегда так уж стремились в Иерусалим: часто создавали свои феодальные владения и по дороге туда — в Западной Армении, в северо-западной Месопотамии, на восточном побережье Средиземного моря. При этом они нередко воевали и между собой.

Первый крестовый поход был благословлен папой, который рассчитывал с его помощью прекратить раскол между римско-католической и греко-православной церковью, в то время еще неофициальный. Поводом послужила просьба византийского императора АлексияI о помощи против Тогрула и его сельджуков. Поход начался в 1096г. и шел двумя потоками — через Венгрию и через Албанию. Вместо ожидавшегося подкрепления Алексий получил вторгшиеся на его территорию недисциплинированные банды, сопровождаемые тысячами паломников и просто разного сброда. Император заставил их присягнуть себе и обещать, что они отвоюют для него Малую Азию и город Антиохию в Сирии и что территории, в том числе в Палестине, которые они, возможно, завоюют в дальнейшем, станут вассальными владениями Византии. Почти сразу начались, однако, грабежи, а затем столкновения между крестоносцами и византийскими войсками, и как только рыцари вышли из Малой Азии и направились в Сирию, Алексий вернул малоазийские земли себе. Антиохия была взята крестоносцами, но здесь сразу началась борьба между двумя претендентами на это княжество. Дойдя, наконец, в 1099г. до Иерусалима (он находился в руках египетского Фатимидского халифата), крестоносцы заняли его лишь после длительной осады. Королем Иерусалима стал Балдуин (Бодуэн) I.

В результате Первого крестового похода в Восточном Средиземноморье возник ряд христианских королевств, княжеств и графств (а внутри них существовали многочисленные баронства). Они протянулись от залива Акаба на Красном море до юго-восточной части Малой Азии. Во всех этих государствах установился феодальный строй по западноевропейскому образцу. Они находились в постоянной вражде друг с другом и с окружающими мусульманскими государствами.

Действовали они чрезвычайно неразумно и неудачно; обычным делом для них были погромы — самый большой произошел в Иерусалиме. В этих государствах были созданы полумонашеские ордены рыцарей — тамплиеров[75] и иоаннитов (госпитальеров)[76].

Поводом для Второго крестового похода (1147г.) был захват графства Эдессы (на Евфрате) мусульманами и объявление ими «священной войны» против «латинских» государств Восточного Средиземноморья. Поход возглавил ЛюдовикVII, король Франции. Вместо того чтобы попытаться вернуть Эдессу и закрепиться в Антиохии, благочестивый король двинулся в сторону Иерусалима. Посетив Иерусалим, крестоносцы решили пограбить Дамаск, но город взять не удалось, и результат Второго похода оказался нулевым, если не считать, что он окончательно возбудил «священную войну» против христиан. Вели ее владетели (атабеги)Мосула и Халеба (Алеппо) — Имад ад-Дин и его сын Hyp ад-Дин, которому удавалось контролировать и фатимидский Египет. После смерти Hyp ад-Дина в 1174г. фактическая власть перешла к его военачальнику, курду Саладину (Салах ад-Дину). Ему удалось в 1187г. занять Иерусалим. Богатые латинские феодалы откупились от Саладина и вернулись в Европу, бедные остались. Саладин не трогал ни православных, ни монофизитских христиан, ни евреев, хотя истреблял орденских рыцарей.

Третий крестовый поход (1189г.) возглавили французский король ФилиппII Август и английский король РичардI «Львиное Сердце» (вассал Филиппа по своим владениям в Нормандии и других частях Франции), а также король Ги Иерусалимский (взятый в плен Саладином и отпущенный под честное слово, которое он тотчас же и нарушил). Но Филипп Август вернулся в Европу, взяв в Палестине одну крепость и оставив Ричарда наедине с Саладином (Ги, вторично изгнанный из Иерусалима, основал собственное королевство на Кипре). Ричарду удалось захватить палестинские порты. Ушел он из Палестины в 1192 г.

Наиболее странным был Четвертый крестовый поход (1199г.). Задуман он был графом Тибо Шампанским, но его крестоносцы не имели кораблей, чтобы переправиться в Палестину. Они попросили их у дожа венецианского, который дал их под условием, что крестоносцы сначала вернут ему город Задар (в нынешней Хорватии), занятый венгерским королем, а затем помогут венецианцам посадить дружественного им претендента на византийский престол. Крестовый поход вылился в беспорядочный разгром Византийской империи с захватом Константинополя в 1204г. и образованием «Латинской империи». Константинополь византийцам удалось вернуть в 1261г., но Византия уже никогда не достигла прежнего расцвета и могущества.

Дальнейшая история Малой Азии и Балкан XIV—XIX вв. относится к истории Турции и ее владений.

После этого были еще Пятый (1218г.), Шестой (1227г.) и Седьмой (1244г.) крестовые походы. Пятый практически свелся к осаде египетского порта Дамиетты (Думьята), Шестой — к восстановлению на десять лет Иерусалимского королевства и к десятилетней же усобице между самими рыцарями. Седьмой — к бессмысленной войне с Египтом.

Для мусульманского мира крестовые походы принесли разве что озлобление против христиан, которого раньше не было. Они как бы ужесточили ислам, сделали невозможным всякое разномыслие в нем; они совпали по времени с наступлением из Центральной Азии тюрок и монголов, и период арабского процветания пришел к концу. Византии крестовые походы принесли конец ее могущества и процветания. Для Европы их значение состояло в сильном росте нетерпимости, приведшей к еврейским и антиеретическим погромам[77], но и в знакомстве европейцев с более высокой культурой Ближнего Востока. Как пишет один историк, «корабли, выходившие из европейских портов, неся воинов и их припасы — лошадей, лес и зерно, могли свободно грузиться награбленными товарами для обратного пути и награбленное задешево продавать. Они везли пряности, ткани, ковры, лекарства, фрукты, драгоценности, благовония, стекло и закаленную («дамасскую») сталь в количествах, несравнимых с прежними временами». Продажа всего этого способствовала обогащению торгового сословия и знати, усилению землевладельцев, а стало быть, росту крепостного гнета, пополнению казны феодальных государств. Торговля и необходимость доставлять паломников обусловили бурное развитие ростовщичества и вообще кредитного дела как для итальянских купцов, так и для рыцарей-тамплиеров.

Восточнее зоны, пораженной крестовыми походами, исторические события складывались следующим образом. В ходе исламского завоевания арабы поставили гарнизоны в важнейших городах Ирана — сначала в Нишапуре, Мерве и Герате, а затем уже и в Средней Азии — в Бухаре и Самарканде (после ее завоевания Кутайбой ибн Муслимом в 705— 715 гг.). Арабы вначале не трогали местную зороастрийскую знать — дехкан[78]но затем, при переходе местного населения в ислам, появились смешанные браки; начался процесс образования новой «персидской» народности и новоперсидского языка, который стал средством общения почти для всего населения к востоку от Ирака (Месопотамии) и до гор Гиндукуша и границ Индии.

Из персидского рода Бармекидов вербовались великие визири в Аббасидском халифате. Восточная часть Ирана — Хорасан — сделалась центром оппозиции Аббасидам, сидевшим в Багдаде, хотя она возглавлялась аббасидскими же царевичами и военачальниками. В Хорасане образовались независимые государства во главе с первоначально аббасидским наместником Тахиром и его родичами (821—875). Далее происходили обычные для средневековья войны между претендентами на государственную власть на переменных территориях, причем в их борьбе немаловажную роль играли исламские религиозные группировки — хариджиты и шииты. После свержения Тахиридов власть в Восточном Иране вскоре переходит к Исмаилу, основателю суннитской династии Саманидов (конец IX в.), а в Западном Иране — к шиитской династии Буидов (946 г.).

Уже при завоевании бассейнов Амударьи и Сырдарьи (встретившем серьезное сопротивление местной согдийской и хорезмийской знати) арабы соприкоснулись с тюркскими племенами, начавшими продвижение из Восточного Туркестана в степи современного Казахстана и Кыргызстана еще в досасанидские времена.

В отличие от монголов первоначальные тюрки были, по-видимому, не сплошь кочевниками, а частично либо сами занимались земледелием, либо использовали труд местного земледельческого населения. Образуемые ими примитивные государства трудно отнести к третьей, четвертой или пятой фазе из-за скудости данных, но, во всяком случае, они имели свою письменность, заимствованную у согдийцев, которые получили ее от несториан-арамеев. Учитывая соприкосновение тюркских «царств» с первобытными и первобытнообщинными племенами, мы должны сделать вывод, что для средневековья они были довольно устойчивыми.

Так, Тюркский каганат (552—745) в период наибольшего размаха его завоеваний осуществлял верховное господство над территорией от Амударьи до Китая. Основу его заложило племя (или племена), впервые носившее название «тюрки» и, видимо, рано отколовшееся от движения гуннов. Тюрки имели своим центром сначала Алтай, а потом верховье р. Орхон (приток р. Селенги) в Монголии.

На смену распавшемуся Тюркскому каганату пришел Уйгурский каганат (ок. 750—840). Он был создан другой группой тюрок, которые позже, по-видимому, ассимилировали небольшие индоевропейские по языку народы Восточного Туркестана, условно (и неправильно) называемые «тохарами» (поэтому уйгуры антропологически скорее европеоиды, чем монголоиды).

Начиная с IX в. мусульмане покупали тюркских (а также кавказских и других) пленных и рабов и перепродавали их в глубь халифата, где из них иной раз создавались военные отряды гулямов, или мамлюков, — особая гвардия, тем более удобная для властителей, что она не имела никаких местных корней.

Кроме того, навербованные из числа тюркских племен воины стали захватывать власть в важных исламских центрах. Такое тюркское по характеру своей военной элиты государство сложилось в Хорасане со столицей в Газни (ныне в Афганистане); затем тюрки разрушили царство Саманидов в Иране. Часть тюрок-огузов была переселена в Хорасан Махмудом Газневи (XI в.), который был великим завоевателем и разбойником. В 1020 г. его царство простиралось от Мавераннахра (области между Амударьей и Сырдарьей) до Пенджаба на Индийском субконтиненте, а его набеги сопровождались массовыми погромами и грабежами. Преемники Махмуда были, однако, вытеснены другим завоевателем, Мухаммедом из Гора, который прорвался с афганцами еще дальше в Индию; и как следствие его завоеваний в начале XIII в. был основан мусульманский Делийский султанат. На остальной территории Индии продолжали существовать индуистские средневековые государства.

После смерти завоевателя Махмуда Газневи вожди огузского племени сельджуков, Тогрул-бек и Чагры, разбили газневидское войско и начали завоевание Западного Ирана, Ирака, а затем и Малой Азии. Сельджук Маликшах (1073— 1092), правивший в Багдаде (его визирем был выдающийся персидский государственный деятель Низам аль-Мульк), создал государство, охватившее Сирию, Ирак и весь Иран. Провинции раздавались сельджукским вождям на праве икта (см. выше). Но после смерти Маликшаха его царство расхватали местные главари-атабеги, а также вожди отдельных ополчений и племен. На это же время пало бедствие крестовых походов, о котором уже говорилось. А в Средней Азии и Иране тогда же создавались независимые государства, по преимуществу с династами, происходившими из тюрок, и одновременно шло вторжение на юг туркменско-огузских пастушеских племен; много земли было занято под пастбища.

Несмотря на все эти важные события, характерные для всякого средневековья, с XI в. начинается расцвет новоперсидской науки и литературы. Мы уже упоминали Авиценну и Бируни, но надо еще назвать великого персидского эпика, создателя монументальной поэтической истории Ирана — Фирдоуси[79]. Его «Книга царей» («Шах-наме»), формально вполне мусульманская, имела, однако, определенную антиарабскую и особенно аититюркскую направленность. Вся история рисуется у него как вековая борьба между Ираном и Тураном[80]. Неудивительно, что книга не имела успеха у Махмуда Газневи, которому была поднесена. Она отражает, таким образом, нарождение персидского самосознания. Великим прошлым для Фирдоуси являются властвование мифической авестской предзороастрийской династии Кайанидов и историческое, зороастрийское царство Сасанидов. Интересно, что само существование Ахеменидской империи было к тому времени полностью забыто.

Захватывая земли ираноязычных (в широком смысле) народов — бактрийцев, хорезмийцев, согдийцев, различных племен Афганистана, персов и мидян, — тюрки брали жен среди местного населения и вообще смешивались с ним в культурном и языковом отношении. Однако значительная часть Восточной Сибири, Казахстана, Кыргызстана — на востоке, Иранского Азербайджана[81] и Малой Азии — на западе (а также Восточного Закавказья, населенного северокавказскими племенами, в первую очередь аланами) постепенно перешла на тюркские говоры — сначала знать, а затем и все население[82]. Это объясняется, с одной стороны, тем, что тюркский язык был очень легок для усвоения, с другой — тем, что тюркские говоры были довольно однородными, что-обеспечивало взаимопонимание населения на всей территории от Восточного Туркестана до Малой Азии. Тюркский язык стал еще одним средством взаимопонимания народов[83]. В то же время следует подчеркнуть, что государства Ирана и Средней Азии, как и все средневековые государства, не имели «национальных» основ.

Теперь нам придется рассмотреть такое важное событие, оказавшее серьезнейшее влияние на последующую историю, как монгольское завоевание. Мы уже говорили о его первопричинах; здесь остановимся на нем подробнее.

Монгольское завоевание имело гораздо более разрушительные последствия для исламских цивилизаций, чем крестовые походы.

Территория Южной Сибири и современной Монголии была со времени образования в этой части планеты кочевых племен исходной базой их набегов на окрестные территории. Все эти кочевники принадлежали к носителям различных урало-алтайских языков — тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских; конкретная языковая принадлежность отдельных групп часто остается невыясненной.

Причины военного распространения монголов на восток и. запад при Чингиз-хане (начало XIII в.) нужно, как мне кажется, искать в избыточном росте скотоводческого населения в степях Монголии. Но масштабы монгольских завоеваний зависели не от этого: по мере своего продвижения в разные стороны монгольское войско включало в себя все больше других кочевых и просто скотоводческих популяций, особенно тюркских, так что вскоре армия стала только по названию» (и по правящей династии) монгольской.

В эпоху Ханьской династии произошло нападение на Китай антропологически смешанных (?) племен сюнну и хунну[84], может быть тюркских; их потомками или ответвлением считаются ту-цзюэ, или ту-кю, — уже несомненно тюрки, жившие в Западной Монголии с VII в. Сюнну еще в I в. разделились на восточную и западную группы; тождество западных сюнну с гуннами, напавшими на Европу во II—V вв., вероятно.

С начала нашей эры, и особенно во II—III вв., главными кочевыми противниками Китая были сяньби, племена, возможно, монгольского происхождения, которые, подобно сюнну, создали недолговечную, но весьма пространную кочевую «империю». В V—VI вв. мы узнаем о большом, кочевом союзе жужан, воевавших с китайцами, тюрками и уйгурами, а затем, видимо, они же под именем обров, или аваров, очутились на среднем Дунае, о чем уже говорилось. В X—XI вв. монголоязычные племена киданей (китаев), захватив северо-западные части Китая и Маньчжурии, создали империю Ляо, имевшую даже свою письменность. На территории, лежащей между Китаем и Тибетом, тибето-бирманским по языку народом тангутов была создана империя Си Ся (XI—XIII вв.), тоже имевшая развитую письменность. В 1115—1234 гг. в современной Маньчжурии и в некоторых северных районах Китая существовала империя Цзинь, созданная тунгусо-маньчжурским племенем чжурчжэней. Все эти государства по большей части имели господствующие династии из кочевников и — часто — господствующую кочевую элиту, но основное население обычно занималось не только скотоводством, но и земледелием. Землю могли обрабатывать либо китайцы, либо племена или группы самих завоевателей. Часть этого населения приняла христианство несторианского толка, занесенное сюда сирийскими (арамейскими) купцами. На территории Синьцзяна, с центром в Турфанском оазисе, было царство уйгуров, слившихся к тому времени с индоевропейским народом, ошибочно называемым «тохарами»; к северо-западу от них кочевали и царили кара-кидани. Почти вся Средняя Азия и значительная часть Ирана входили в государство Хорезмшахов, имевших столицу в Ургенче (ныне в Узбекистане). Хорезмшахи были династией тюркского происхождения, но с иранской культурой и сильными исламскими традициями; они возвысились в борьбе с тюрками же — сельджуками. Для средневековья это было процветающее государство.

На этом историческом фоне создалась великая Монгольская кочевая империя. Монголы под названием мэн-гуили мэн-гу да-да («монголы» или «монголо-татары») впервые упоминаются в китайских источниках при Танской династии. Собственно монголы были чисто кочевым племенем, обитавшим к юго-востоку от оз. Байкал и в бассейне р. Селенги. Здесь и начал свою деятельность монгольский вождь Темучин — будущий великий хан Чингиз, претендовавший на власть над всем миром (действительный объем мира был ему, конечно, неясен).

К западу от селенгинских монголов жили христианские тюркские племена найманов и кераитов, эксплуатировавшие предположительно труд китайских переселенцев-земледельцев. Возможно, именно к этим тюркским племенам впервые относился этноним «татар». К 1206 г. кераиты и найманы были покорены Чингизом и включены не только в его империю, но и в его войско. Этим объясняется то, что полчища Чингиза и его преемников обозначались как «монголы» главным образом на востоке и на юге, в то время как на Руси они с самого начала именовались «татарами»[85].

Непобедимость монголов кажется загадочной.

Воинская сила монголов, как уже указывалось, заключалась в их мощной и многочисленной коннице — отрядах стрелков из лука, использовавших при этом развитую разведывательную службу. Привлекая в свой состав военных и прочих специалистов из разных народов, монголы в отличие от других кочевых полчищ могли брать укрепленные города. Кроме того, невероятные разрушения и кровавейшая резня, учинявшиеся монголами на завоеванных территориях, оказывали на их соседей столь мощное психологическое давление, что в ожидании пощады сдавались и такие противники, которые могли бы сопротивляться. В этом, вероятно, и есть причина непобедимости монголов.

Как уже говорилась, Чингиз около 1206 г. начал с подчинения найманов и кераитов и включения их ополчения в свое войско. Затем он добился признания своего верховенства от тангутского государства Си Ся, отнял большую часть территории у династии Цзинь в Северном Китае. Затем начались грозные походы против Средней Азии. В 1218 г. в империю Чингиза были включены кара-кидани. В течение 1219—1225 гг. шла опустошительная война с Хорезмом: были взяты и полностью разрушены Бухара, Самарканд и Ургенч. Передовые отряды монголов во главе с Джебе и Субэдэем, пройдя сквозь Грузию и Армению, обошли Каспийское море с запада и через Кавказ вторглись в Крым и на Русь (1223 г., битва при р Калке, ныне в Донецкой области). Несогласованно и неразумно действовавшие русские князья были разгромлены, полонены, их полки и сами они уничтожены и даже пленные перебиты.

Но поражение русских князей в битве при Калке по трагичности последствий не могло сравниться с тем массовым кровавым погромом, который монголы произвели в Средней Азии. Последствия его ощущались столетиями — разрушены были не только города, но и ирригационные системы.

Царь тангутов отказался выступить вместе с монголами против Хорезма, результатом чего был карательный поход против Си Ся; смерть Чингиза во время этого похода лишь усилила ожесточение монголов: было не только уничтожено тангутское царство, но погибла и вся тангутская цивилизация.

К 1227 г. власть монголов простиралась от Каспийского моря и Памира до Центрального Китая и лесов Сибири. Существенно, что монголы взяли под свой контроль все важнейшие торговые пути в Средней и Центральной Азии. Они нередко обращали в рабство целые народы и раздаривали их своим полководцам. Чингиз-хан считал себя избранным Небом для мирового господства — идея, очевидно заимствованная из Китая. Его советник, кидань Елю Чуцай, уговорил его не превращать китайскую территорию, как было им первоначально задумано, в сплошные пастбища для монгольского скота. Во всяком случае, вся административная структура на завоеванной территории была полностью разрушена: Чингиз полагался на полководцев, а не на администраторов, хотя при нем были, как видно, образованные советники — уйгуры, кидани и тюрки-несториане. Монгольские полководцы собирали дань с покоренного населения с помощью откупщиков и совершенно не считались с его общественными и государственными традициями. Однако это не мешало монголам заключать и союзы с традиционными царствами. Так, уже после Чингиза, в 1234 г., монголы разгромили чжур-чжэньскую империю Цзинь и захватили ее столицу Кайфын — совместно с войсками южнокитайской Сунской династии!

Империя монголов считалась владением не великого хана лично, а его клана. Управлять ею как единым целым было невозможно, хотя существовала развитая система гонцов. Когда великий хан пытался руководить из единого центра,его гонцу приходилось тратить месяцы, если не годы, чтобы добраться от одного края империи до другого.

Поэтому еще при жизни Чингиза монгольская империя была разделена на улусы — наделы его сыновей. Тулуй получил коренную монгольскую территорию и Северный Китай (он умер раньше отца, и после него правил его сын Мункэ), Угэдэй — Западную Монголию (территорию найманов), Чагатай — земли кара-киданей и восточную часть Средней Азии, Джучи (а после его смерти в 1227 г. — его сын Батый) — западную часть Средней Азии и Юго-Западную Сибирь (будущую Золотую Орду).

На великом собрании монголов — курултае преемником Чингиза в качестве великого хана в 1229 г. был провозглашен его третий сын, Угэдэй (1229—1241). Столицей стал Каракорум на р. Орхон в Центральной Монголии. Эта столица в течение XIII в. превратилась в богатый город с церквами, мечетями и буддистскими храмами.

Созыв курултая и принятие решений отнимали много времени, и после смерти великого хана некоторый срок империей могла править его вдова. После Угэдэя был избран его сын Гуюк (1246—1248), а затем Мункэ (1251—1259) — но дальше последовала борьба между разными претендентами на наследие Чингиз-хана.

Монгольские разрушительные завоевания продолжались и после Чингиза. В 1236 г. было решено завоевать западную часть мира, и это было поручено Батыю. Он разрушил царство Волжской Булгарии в 1237 г., в том же году уничтожил город Рязань с почти всеми жителями и начал завоевывать одно русское княжество за другим; лишь жестокая зима и ранняя оттепель спасли Новгород. После взятия Киева в 1240 г. сопротивление русских князей прекратилось.

Монголы двинулись дальше на Галицкую и Волынскую земли, на Польшу и добрались до Силезии, но не стали продолжать поход на Германию. Вместо этого они ударили по Венгрии, обвинив ее в том, что она приютила тюрок-половцев, бежавших от них из южнорусских степей. Известие о смерти великого хана Угэдэя (в 1241 г.) удержало Батыя от дальнейшего наступления, так как он претендовал на великоханскую власть. Не получив избрания, Батый удалился в свой улус (в Сарай-Бату, около современной Астрахани), где и умер в 1255 г. Его брат и преемник, Берке, создал новую столицу на Волге — Сарай-Берке. Здесь он принял мусульманство. Новое царство — Золотая Орда простиралась от Иртыша до Крыма, низовьев Днепра и даже Дуная, но русские княжества не входили в состав собственно Орды, и князья, как уже упоминалось, были лишь обязаны платить ханам дань и получать от них ярлык на княжение. Время от времени готовность князей платить дань подстегивалась отдельными татарскими набегами (последний — хана Тохтамыша на Москву в 1382 г., хотя до этого великому князю Московскому Дмитрию Донскому удалось в 1380 г. разгромить татарское войско Мамая на Куликовом поле). Платить дань татарам прекратил только Иван III в 1476 г.

Золотая Орда жила в значительной мере не только за счет дани, но и за счет караванной торговли между Крымом и Русью, с одной стороны, и Средней Азией — с другой. В течение XV века Золотая Орда распалась на отдельные мусульманские царства, из которых Астраханское, Казанское и Сибирское были завоеваны русскими при Иване Грозном (1533— 1584), а Крымское продержалось почти до конца XVIII в.

Другое направление монгольского нашествия после Чингиза было на Средний и Ближний Восток. Для этого был выделен особый, пятый улус — для Хулагу, брата Мункэ. Хулагу выступил в поход в 1255 г., в следующем году он уничтожил в северном Иране влиятельную секту ассасинов[86] а затем напал на Ирак. Шииты ортодоксального толка и даже христиане (жена Хулагу была христианкой несторианского вероисповедания) поддержали Хулагу против аббасидского суннитского халифа аль-Мустасима. Багдад был взят монголами в 1258 г. и подвергнут полному разорению, халиф был убит. Хулагу, в войска которого к тому времени вошло много тюрок-огузов, вторгся также в Сирию, едва оправившуюся от крестоносцев, взял Халеб и Дамаск и дал бой египетским войскам мамлюкской династии, но потерпел от них поражение. Центром своего государства Хулагу сделал Иранский Азербайджан, где основал династию Иль-ханов. До конца жизни Хулагу оставался формально подчиненным великому хану. Он умер в 1265 г., и при его погребении было совершено требовавшееся монгольским обычаем ритуальное убиение девушек. Второй преемник Хулагу, Газан-хан (1271—1304), хотя и был воспитан в буддизме, принял мусульманство. С помощью своего талантливого советника Рашид ад-Дина он ввел в государстве более четкий порядок, вполне феодальный даже с европейской точки зрения: роздал землю монгольским воинам в качестве икта и подтвердил введенное уже до него прикрепление крестьян к земле.

Очередной великий хан, Кублай (Хубилай, 1260—1294), поселился между тем не в Каракоруме, а в Ханбалыке (Пекине) с 1264 г. Ему еще подчинялись и Золотая Орда, и империя Иль-ханов, но уже лишь формально.

Конечно, монгольское завоевание Китая сопровождалось кровопролитием и разрушениями (и неудачными попытками дальнейших завоеваний — Японии, Бирмы). Однако здесь монгольская элита подчинилась китайской цивилизации. И сам Кублай, и его преемники, соблюдая принесенные монголами традиции (монгольские имена наряду с китайскими, обряд выборов хана), ощущали себя все же китайскими императорами.

В период продолжавшегося монгольского правления (династия Юань) возобновился экономический и культурный подъем, начавшийся в Китае при предыдущей династии — Сун. Парадокс, заключающийся в том, что судьба Китая при династии Юань была столь отлична от судьбы других завоеванных монголами стран, разрешается тем, что в Китае монгольские завоеватели включились в шестую, постсредневековую фазу, между тем как монгольские завоевания других стран тогдашней Азии даже не подводили к этой фазе ни по характеру оружия, ни из-за возникновения каких-либо новых классов, ни по типу идеологии (которая оставалась практически безальтернативной — отдельные второстепенные нововведения внутри ислама не в счет).

Если даже на Руси, которой монголы нанесли сравнительно мало ущерба, их завоевание заметно задержало ход исторического процесса, то в Средней и Центральной Азии, в Иране и на Ближнем Востоке оно было настоящей катастрофой. Весь Средний и Ближний Восток, а позже и Индия оказались экономически отброшенными далеко назад и на многие столетия (собственно, до XIX в.) зациклились, как в ловушке, в пятой, средневековой фазе.

То, что здесь последовало дальше, характерно для средневековья: бесконечные войны, существование династических государств с неустойчивыми, подвижными границами, не связанных с определенным этносом и не зависевших ни от самосознания их населения, ни от физико-географических условий. Почти повсеместно продолжают быть активными тюркские племена, нередко лишь полуоседлые, но создающие собственные династии (Kapa-Коюнлу, Ак-Коюнлу, кызылбаши). Значительную роль играет и религиозное разделение — есть династии суннитские, шиитские, исмаилитские.

Остановимся на двух-трех исторических линиях, имевших важные последствия для будущего. Это линии появляющихся время от времени более удачливых — нередко и более жестоких — завоевателей.

Тимур Ленг (Хромой Тимур, Тамерлан, 1336—1405) происходил из считавшегося монгольским, но тюркизированного племени и занимал с 1361 г. военно-административную должность в Моголистане — одном из государств, на которые раскололся улус Чагатая. (Впоследствии Моголистан более или менее совпадал с Восточным Туркестаном, но в тот момент включал и Западный — Мавераннахр.) Тимур выступал сначала в союзе, а потом в борьбе с другими военачальниками, имевшими силы того же порядка, что и он; подавлял антимонгольское движение шиитов-сербедаров, опиравшихся на сохранившееся городское население Средней Азии и Хорасана (сербедары — уничижительное прозвище низового движения шиитов; левое крыло сербедаров, возглавлявшееся духовным орденом мистиков-дервишей, требовало социального равенства). Затем Тимур захватил Самарканд, сделал его своей столицей и объявил себя в 1370 г. эмиром, правящим от имени Чингизидов; вслед за тем он начал серию походов, сопровождавшихся неслыханными даже по тем временам жестокостями. Так, при взятии оплота сербедаров — г. Серахса Тимур приказал замуровать в стену крепости две тысячи человек.

Победы Тимура объяснялись не только его полководческим искусством, но также и ужасом, который он внушал своим противникам. Овладев Хорезмом, разрушив его столицу Ургенч, он затем в течение 1380—1390 гг. подчинял, грабил, вырезал население Ирана и Закавказья. В 1389—1395 гг. он разгромил Золотую Орду, разграбив Сарай-Берке и другие города. В 1398 г. он вторгся в Индию и захватил Дели, где уже раньше сидела мусульманская династия. Затем начал войну с турецким султаном Баязидом I и в битве при Анкаре в 1402 г. взял его в плен. Пройдя сквозь Малую Азию, он вышел к Эгейскому морю и в 1403 г. изгнал из Смирны (Измира) удерживавших этот город крестоносных рыцарей-иоаннитов (госпитальеров)[87]. Затем Тимур задумал поход на Китай (идея состояла в том, чтобы восстановить империю Чингизидов), но умер в начале похода.

Не все территории, где проходили его войска, Тимур присоединял к своему царству. Он ушел из Малой Азии, из Золотой Орды и из Дели, удержав в Индии только Пенджаб. Однако государство Тимура все равно было грандиозным: оно включало Закавказье, Иран с Афганистаном, Мавераннахр с Хорезмом и Пенджаб. Но Тимур, как и другие средневековые завоеватели такого размаха, должен был разделить царство между сыновьями и внуками, что привело, естественно, к междоусобным войнам. Тем не менее при Шахрухе (1409—1447), Улугбеке (1447—1449) и Султан-Хусейне (1469—1506) ядро государства Тимура сохранялось.

Несмотря на военные разрушения, государство, оставленное Тимуром своим потомкам, было весьма богатым. В Самарканде, Бухаре и Герате могли действовать великие ученые, архитекторы и поэты; сам Улугбек был выдающимся математиком и астрономом, построил прославленную в средние века обсерваторию — за что и был убит мусульманскими фанатиками. Примат архитектуры среди искусств в подобных государствах характерен: великолепное оформление резиденций было необходимо столь могучим государям. Архитектурная слава Самарканда и Бухары восходит ко времени Тимуридов.

К началу XVI в. государство Тимуридов распалось на несколько враждующих владений. Правитель Ферганы Бабур был в 1504 г. изгнан из Средней Азии кочевыми узбеками во главе с Мухаммедом Шейбани-ханом (основателем новой узбекской среднеазиатской династии)[88] и обосновался в Кабуле, откуда тщетно пытался вернуть себе Бухару и Самарканд, а затем начал походы в Индию и в 1525 г. захватил Делийский султанат, основав династию Великих Моголов. Он оставил интересные воспоминания, однако встречающиеся характеристики Бабура как «гуманиста», мягко говоря, преувеличенны и незаслуженны.

Бабур был далеко не первым мусульманским завоевателем Индии. Первым был уже упоминавшийся Махмуд Газневи (971—1030), который доходил до Ганга, но прочно удержал только Пенджаб. Потомки Махмуда вынуждены были оставить Хорезм и обосновались в Пенджабе. В результате длительных вооруженных столкновений полководец Кутбаддин Айбек основал в 1206 г. султанат в Дели. Между 1206 и 1526 гг. (когда Дели был завоеван Бабуром) в нем правили пять мусульманских династий, и некоторые из них претендовали на власть над всей Индией; но по могуществу ни одна из них не могла сравниться с Великими Моголами (1526—1857).

Наиболее выдающимся из Великих Моголов был Акбар (1556—1605). Он в три раза сократил налоги с крестьянства, отменил джизью с индусов, стал брать индусов в армию, ограничил влияние улама, носился с идеей создания универсальной религии, приемлемой для всех его подданных. Эти тенденции, однако, не имели продолжения; его преемники, особенно Аурангзеб (1678г—1707) отличались мусульманским фанатизмом.

После смерти Аурангзеба морально разложившаяся мусульманская аристократия не смогла больше претендовать на господство в Индии[89]. Наряду с мусульманскими княжествами в стране все время сохранялись государства индуистских раджей, тоже вечно воевавших друг с другом и с мусульманами.

Империя Великих Моголов была типичным средневековым государственным образованием, границы которого не только не соответствовали каким-либо этническим или физико-географическим регионам, но и, как во всех подобных случаях, зависели от хода междоусобиц и удачи или неудачи отдельных военных походов. За счет грабежа подчиненных областей империя богатела и могла себе позволить содержать поэтов, художников-миниатюристов[90] и гениальных архитекторов (о чем свидетельствуют шедевры Дели и Агры). Но при Великих Моголах не наблюдается ни малейшего признака перехода в новую фазу исторического процесса. Несмотря на то что Тимуриды обладали примитивным огнестрельным оружием — пищалью, одного этого для смены фаз было совершенно недостаточно. Никаких признаков сложения новых классов в обществе не было, как не создалось и какой-либо социально-психологически вдохновляющей альтернативной идеологии.

Замечательно, что, если в эпоху арабской экспансии ислам легко и быстро распространялся на завоеванные страны, то при тимуридском завоевании Индии ничего подобного не наблюдалось. В мусульманство перешло население только Синда (долина р. Инд) и Пенджаба, а также (в результате мусульманского завоевания около 1200 г.) Бенгалии (Бангладеш). Но и в Пенджабе часть населения перешла с тех пор к друтой религии — учению сикхов, монотеистической религии, созданной в конце XV в.

По-видимому, индуистская кастовая система в достаточной степени удовлетворяла социально-психологическому побуждению «быть под защитой, быть со своими», и никакое новое учение не соответствовало тогда социальным побуждениям населения.

История послемонгольского Ирана представляет собой ту же знакомую тошнотворную парадигму вечно воюющих и сменяющих друг друга неустойчивых государств с неопределенными границами, по большей части с тюркскими династиями. В XV в. ведущая роль переходит к сторонникам .духовного дервишского ордена Сефевийе, военной опорой которого было объединение шиитско-тюркских племен — кызылбаши.

Восстав против Ак-Коюнлу, кызылбаши во главе с Исмаилом I Сефевидом (1500—1524) завоевали весь Иран примерно в его современных пределах, но включая также юго-западную часть нынешнего Афганистана и нынешнюю Армению, а в XVII—начале XVIII в.—нынешнюю Республику Азербайджан и временами Грузию. Шиизм был объявлен государственной религией. Государство Сефевидов оказалось настолько прочным, что продержалось от 1600 до 1722 г., когда оно было опрокинуто восстанием афганских племен и когда начался новый период усобиц, длившийся почти весь XVIII век.

Как и другие послемонгольские государства Ближнего, Среднего Востока и Индии, Иранское (Персидское) государство можно считать феодальным в западноевропейском смысле слова. Господствовала система тиуля — пожалования служилым людям права на взимание податных сумм с определенных территорий в свою пользу — в виде феодальной ренты; позже тиуль превратился в пожалования земли. Тиулю до XV в. предшествовал (не только в Иране, но и в Ираке, Средней Азии и Золотой Орде, а при Великих Моголах и в Индии) несколько другой тип пожалования — союргал. Он был обусловлен несением воинской службы, и владелец его имел право взимать налоги, сам пользуясь налоговым и административно-судебным иммунитетом (конечно, в пределах царской милости).

Несмотря на весь кошмар средневековья, культурная жизнь не замирала. Всемирной славой пользуется мусульманская архитектура по уже отмечавшимся причинам. Особую роль в жизни средневекового мусульманского общества играло религиозно-философское течение суфизма. Суфизм имел метафизическую основу и практиковал систему послушания, при которой ученик (мурид)под наставничеством «старца» (муршида, пира) готовился идти аскетическим путем тарикатк постепенному мистическому познанию Бога и конечному слиянию с ним. Суфии стремились к приобретению мистического «озарения» путем экстатических танцев, повторения молитвенных формул, умерщвления плоти. Существовали суфийские духовные ордены и даже род монастырей (ханака).Суфии ставили тарикат выше шариата и долгое время преследовались ортодоксальными исламскими улама.

Хотя суфизм уводил от нестерпимой действительности лишь в глубь мистического познания мира, он был, несомненно, оппозиционным учением. Поэтому именно суфизм вдохновлял — или давал путь к самовыражению — замечательных поэтов: Саади (1210?—1292), лирика и автора человеколюбивых, нравственных поэм и прозы; Джелаладдина Руми,. автора поэтических притч (ум. в 1273 г. в Малой Азии); Хафиза (1325—1390?), величайшего лирика с заслуженной мировой славой[91]. Были в персоязычной поэзии XII—XIV вв. и эпики (Низами, 1141?—1209?)[92], и сатирики (Закани,. ум. 1370). Однако поэт мог существовать только на подачки властителей, поэтому почти все поэты писали панегирики. В прозе важнейшее место занимали (по той же причине) историки.

Отдадим должное силе духа средневековых мыслителей, ученых, поэтов, художников — вряд ли было время в истории человечества, менее благоприятное для творчества! А ведь многое из созданного ими волнует и радует душу и сейчас.

Но после XV в. вся персоязычная поэзия — уже подражательная; нового сказать нечего — наступает и нарастает застой общества.

В любой области земного шара всякое средневековое общество являет нам однообразную картину неустойчивых государственных образований, контуры которых зависят только от грубой и кровавой военной силы. Как уже было сказано, средневековье — историческая ловушка. Мало где мы можем проследить признаки готовившегося перехода к новой фазе исторического процесса. В недрах средневекового общества люди жили своей повседневной жизнью, рождались, любили и умирали (или своею смертью, или в результате государственного разбоя), но лишь китайская, арабская и персидская лирика (особенно суфийская), да еще династийные, пристрастные историки донесли до нас следы этой жизни.

Оставим в стороне Индокитайский полуостров, Бирму и Индонезию, где происходило приблизительно то же самое (но события мало исследованы). Прежде чем мы перейдем к обществам, где в большей или меньшей степени начали проявляться признаки новой фазы, остановимся еще на одном своеобразном средневековом обществе — Османской империи.

Начиная с XI в. в Малую Азию проникают тюркские племена, говорившие на диалектах огузской группы.

Как и в других подобных случаях, не надо думать, что пришлое тюркское население сменило предшествующее. Оно сменило лишь господствующий слой общества. В своей массе жители Малой Азии с XI в. н. э. и позже были лишь постепенно тюркизирующейся земледельческой греческой (отчасти армяноязычной) популяцией, которая, в свою очередь, восходила к древним хеттам и другим народам Малой Азии, принявшим греческий язык в условиях Восточной Римской империи. Первоначально (с XI в.) лишь господствующая элита Малой Азии складывалась как тюркская. Однако, смешавшись с местным населением, она влияла и на его ментальность в направлении сближения с ментальностью степняков. В русской научной традиции тюрки именуются турками после ассимиляции ими местного малоазийского населения; в западной науке этого различения не делается. Заметим, что тюрки (турки) мало оседали в городах, и некоторые города вплоть до XX в. оставались греческими. На землях полуострова, отнятых у Византии в XI—XIII вв., образуется несколько мусульманских тюркских княжеств. Это значит, что были тюркская династия и тюркская воинская дружина, а также греческое земледельческое население, которое постепенно исламизировалось и тюркизировалось. Из учения ислама тюркские воины извлекли главным образом положение о джихаде (иначе — газават; ведущие «священную войну» назывались гази). Вооруженные группы, постепенно теснившие византийцев, обосновались вдоль их границ, а также границ Малой Армении повсеместно, ведя непрерывную террористическую «войну». Большинство тюркских княжеств (эмиратов) Малой Азии были тем временем более или менее мирно заняты своими внутренними делами, и лишь Осман I, эмир маленького княжества Сёгют на северо-западе полуострова, воспользовался движением гази для расширения своей территории. Для этого османское (или оттоманское) государство приняло на себя роль распространителя исламского правоверия.

Расширение территории было связано с необходимостью брать города, что требовало длительной осады (осадных орудий у османов не было). При жизни Османа I удалось взять у византийцев только Брусу (1326 г.), но его преемник Орхан овладел еще Никеей и Никомедией (Изником и Измидом), а также захватил соседний тюркский (турецкий) эмират Карасы.

В 1354 г. османы сделали важнейшее приобретение — захватили город Галлиполи на европейском берегу Дарданелльского пролива. Это дало ключ к Балканам, где положение политически было крайне тяжелым: здесь существовали разбросанные по побережью владения Венеции, обломки Латинской империи крестоносцев, области, отложившиеся от Византии, три болгарских и несколько сербских княжеств, а также то, что осталось от Византийской империи, главным образом у Мраморного моря и Босфора (с центром в Константинополе) и по южному берегу Черного моря. Впрочем, как все средневековые государства, и остаточная Византийская империя «пульсировала», то сокращаясь, то расширяясь.

Турки уже раньше переправлялись через Дарданеллы, участвуя в качестве союзников той или иной стороны в кипевших тут войнах; но постоянный опорный пункт в Галлиполи (Гелиболу) позволил им перейти к регулярным завоеваниям на Балканах. Были захвачены Адрианополь (Эдирне) и южная Сербия. Граница, на которой действовали гази, упорно продвигалась на север. В 1386 г. была взята София, в 1389 г. Сербии было нанесено сокрушительное поражение на Косовом поле, и сербы признали верховенство османов (но при этом погиб турецкий султан Мурад I); сын Мурада, Баязид I, в 1393 г. полностью покорил Болгарию, а в 1396 г. отбил франко-венгерское контрнаступление.

Таким образом, был создан некий скелет империи, но османы держали только основные коммуникации, речные долины и т.д. Население империи было по-прежнему в основном христианским, некоторые ее части находились под властью христианских вассалов. Баязид поставил себе целью обеспечить правоверие по всей империи, снабдив ее мусульманскими администраторами, судьями и т.п. Для этого жителей коренного османского эмирата было недостаточно, и он решил завоевать остальные тюркские эмираты Малой Азии с помощью христианских контингентов и янычаров. (Гази отказались вести войну против единоверцев.)

Кто такие янычары? Кроме прочей османы ввели дань мальчиками со своих христианских подданных (девширме). Дети обращались в мусульманство, получали военную и духовную подготовку и зачислялись в пехотный корпус янычаров (от ени чери — «новое войско»). Янычарам были очень долго запрещены любовные связи с женщинами. Изолированные в казармах и от христианского, и от мусульманского населения, освобожденные от нормальной семейной жизни и человеческих связей, а тем самым и от совести, янычары превратились в послушное и хладнокровное орудие османских султанов. Гази при янычарах уже становились ненужными.

Часть изгнанных эмиров Малой Азии обратилась за помощью к Тимуру, который вторгся (как мы уже знаем) на полуостров и в 1402 г. полонил Баязида в битве при Анкаре. Совершив рейд в Малую Азию, Тимур ушел, и на полуострове началась, как и можно было ожидать, междоусобная борьба между тремя сыновьями Баязида, которая закончилась победой Мехмеда I. Тот вернулся к политике присоединения эмиратов, но не военной силой, а дипломатией, брачными узами и т.д. Эмираты были постепенно присоединены в течение XV в.

Султан Myрад II возобновил газават на Балканах (в том числе в Морее, т. е. на п-ове Пелопоннес). Независимые христианские правители Сербии, Валахии и Польши во главе с венгерским королем Яношем Хуньяди начали зимой 1443/44 г. «крестовый поход» против османов, но Мурад, справившись с сопротивлением последних малоазийских эмиратов, с помощью генуэзского флота предотвратил вторжение «крестоносцев» через проливы, и они были разбиты в 1444 г. под Варной, а окончательно — в 1448 г. — опять на Косовом поле.

Следующий султан, Мехмед II, захватил в 1453 г. Константинополь. При осаде уже не впервые в истории были применены пушки (неподвижные осадные бомбарды были известны с конца XIII в., но использовались редко). Мехмед перестроил город по-своему, сделав из него новую великую мусульманскую столицу — Истанбул (Стамбул). В 1456 г. он осадил Белград, но неудачно. Зато в 1468—1460 гг. Мехмед II захватил Афины, греческое княжество Морею и остаток Сербии, а в 1463—1484 гг. была подчинена и Босния; многие знатные босняки приняли ислам и стали одними из наиболее ценимых гази. В 1461 г. Мехмед II завоевал Трапезунд, независимый остаток Византийской империи, просуществовавший с XIII в.

Султан Баязид II (1481—1512), справившись с соперничеством брата, продолжил завоевания, заняв Герцеговину, устья Дуная и Днепра (создав возможность контактов с Крымским ханством), и отнял у Венеции пять важнейших портов на Адриатике. Он заложил основу мощного турецкого флота.

Теперь началось соперничество между османами и государством мамлюков.

Мамлюки, как указывалось выше, были по происхождению рабами, которых продавали во время различных междоусобных войн в мусульманские страны из Руси, с Кавказа и из Средней Азии. Аббасидские халифы создавали из них отборные отряды, и они постепенно превратились в особую военную касту. Фатимидские султаны Египта (969—1171) организовали у себя войско мамлюков, видимо, и с целью избавиться от необходимости вербовать воинов из соседних с Египтом враждебных стран; пользовался ими и Саладин. Затем мамлюки захватили власть в Египте; мамлюкские султаны правили не только им, но также частью Ливии, Сирией и Хиджазом (в Аравии, со священными городами Мединой и Меккой) с 1250 по 1517 г. В 1485—1491 гг. произошла война османов с мамлюками за Сирию. Она кончилась ничем, но тут возникла для османов новая опасность в лице Сефевидов, которые вели интенсивную шиитскую пропаганду в Малой Азии и в районах, являвшихся предметом спора между суннитами-османами и мамлюками. В Малой Азии вспыхнуло шиитское восстание.

Между тем в Османской империи еще при жизни Баязида II началась междоусобная война между его сыновьями. Существовал порядок, согласно которому взрослых сыновей султана посылали в различные провинции для изучения государственных дел, и в то же время был обычай, чтобы каждый новый султан казнил всех своих братьев и их сыновей. Поэтому-то междоусобица начиналась всегда еще при жизни старого султана. В данном случае один из сыновей, Селим, опирался на крымского хана, а другой, Ахмед, — на войско, занятое усмирением шиитского восстания. Хотя Ахмед имел явное превосходство, дело решили янычары — они потребовали Селима, в пользу которого Баязид и отрекся от престола. Ахмед был побежден и убит Селимом I в 1513 г., а затем Селим нанес поражение Исмаилу I Сефевиду.

Селим I Грозный проявил себя недюжинным полководцем, разбив мамлюков и захватив в 1516—1517 гг. не только Сирию, но и Египет. Тем самым он стал властителем Хиджаза с его священными городами Меккой и Мединой, что в дальнейшем дало повод османским султанам объявить себя халифами. Завоевания продолжались и при сыне Селима I, Сулеймане I Великолепном. В 1521 г. он взял Белград, в 1526 г. разбил венгров и объявил Яноша Заполью, нового короля Венгрии, своим вассалом. Но на венгерский трон претендовал и Фердинанд Габсбург, эрцгерцог австрийский, брат Карла V, императора Священной Римской империи. Это привело к войне 1529—1532 гг., во время которой османы осаждали Вену. В результате Сулейман создал себе предполье на северо-западе в виде вассальных государств — Крыма, Молдавии, Валахии, Семиградья и Венгрии. После этого Сулейман еще трижды воевал с сефевидской Персией, закрепив за Турцией Армянское нагорье (которое турки теперь именуют Восточной Анатолией).

Немалые победы одержал Сулейман и на море. В 1522 г. был осажден и захвачен остров Родос, откуда до тех пор пиратствовали рыцари-иоанниты (после этого они были вынуждены перебазироваться на о-в Мальту). На службу к Сулейману перешел овладевший Алжиром знаменитый арабский корсар Хайреддин Барбаросса (он стал областным начальником в Гелиболу и членом султанского совета). Вскоре второе корсарское государство было создано в Триполи (в Ливии). В борьбу за Западное Средиземноморье были втянуты Венгрия и Габсбурги (император Карл V был одновременно королем Испании, позже им был его сын Филипп II). В ту же войну была втянута и Франция — но на стороне Турции, против Габсбургов.

Морская война была выиграна у Селима II христианами в 1571 г. в битве при Лепанто у берегов Греции (в самом большом морском бою в эпоху гребных судов), однако разногласия между союзниками вынудили Венецию уступить туркам о-в Кипр. Следующая большая война происходила с 1582 г. между Турцией и Персией за Азербайджан, Ширван и Дагестан. Под угрозой наступления узбеков на Хорасан шах Аббас I уступил османам Грузию, Ширван, Азербайджан и Лурестан (1590 г.) (напомним, что Азербайджаном тогда назывался только нынешний Иранский Азербайджан).

При Мехмеде III и его сыне Ахмеде I опять была война со Священной Римской империей; в 1606 г. был заключен мир с Австрией, а в 1611 г.—с Персией. Ахмед I, отличавшийся религиозностью, отменил обычай убиения братьев нового султана при его вступлении на престол, и в будущем их было решено содержать поодиночке в особых павильонах («клетках»), куда женщины не допускались. Один из них все же становился султаном. Результатом было то, что в дальнейшем султану обычно наследовал не сын, а совершенно неопытный в государственных делах брат. Низложение султанов визирями и янычарами стало обычным явлением.

Мы подошли к эпохе, когда Европа уже перешла в шестую, абсолютистскую постсредневековую фазу. Однако в Турции, помимо того что она обладала, во-первых, огромной территорией и соответственно большим внутренним рынком и, во-вторых, огнестрельным оружием — пушками и пищалями, главнейших признаков возникновения шестой фазы не наблюдалось. Городские ремесла (в том числе и оружейное), а также торговля в Османской империи находились в руках греков, венецианцев и армян, а все турецкое общество было ориентировано только на войну как на главный источник дохода.

Государство представляло собой стройную военно-бюрократическую машину. Отходя от общего правила, опишем его более подробно, чтобы показать, сколь различные общества у нас объединяются под понятием феодальных.

Окружение султана составлялось из янычаров, прошедших специальную школу под руководством белых евнухов; дамы гарема находились под наблюдением черных евнухов. Надсмотрщик (ага) гарема был одновременно управляющим вакфных земель (см.выше); только через него можно было получить доступ к султану. Из чинов «внутренней службы» выделялись члены совета (дивана): великий визирь, который, подчиняясь только султану, управлял всей империей и ее вооруженными силами (более поздние cултаны уже не руководили войском); но визирю не были подчинены султанский двор и улама. Из той же «внутренней службы» выходили главные сановники государства — командующий флотом, войсковые судьи, начальник канцелярии, казначей, а также областные начальники (бейлербеи) и др. С XVII в. управление государством было передано из дивана султана в диван визиря — Высокую Порту. Ниже чинов «внутренней службы» стояли чины «внешней службы», отчасти из янычаров. Они включали командующих янычарами, артиллерией и конницей, главного интенданта, главного садовника и др. Еще ниже стояли начальники городских служб Стамбула, монетного двора и службы снабжения, различные охранники и гонцы. Важную роль в турецком обществе играли евнухи, которые обеспечивали обслуживание гаремов, а также занимали различные административные посты, где были безопасны для султана, так как не могли создавать конкурирующих династий. Кастрация, особенно пленных (и обязательно в детстве, до начала половой зрелости, иначе не всегда полностью обеспечивалась импотенция), приняла весьма широкий характер.

За пределами султанского двора бейлербеи и подчиненные им правители округов имели свои советы (диваны) и были фактически феодальными государями; они возглавляли каждый свой отряд феодальной конницы— сипахи (сипаев). Наиболее доходные наделы (дававшие свыше тысячи дукатов в год) именовались хасс, они принадлежали родичам султана и высшим чиновникам; доход от 200 дукатов и выше давали наделы зеамет, а менее 200 дукатов — тимар. Наделы, как правило, были наследственными, их владельцы составляли сословие тимариотов. Каждый тимариот должен был снарядить одного воина на каждые 30 дукатов дохода. Таким образом, это была не административная, а военно-феодальная система, и округа были не административные, а военные. Эта система не распространялась на некоторые курдские, арабские и христианские земли и на вассальные государства (Крым, Молдавию, Валахию, Трансильванию). Купцы Дубровника (Рагузы) на Адриатике платили дань, но имели полное самоуправление. На местах администрацией занимались кади (судьи по шариату) и казначеи. Доходы с мест поступали в основном начальникам округов на содержание их служб и сипахи, а государственная казна пополнялась за счет других налогов, пошлин, дани и военной добычи. Большую часть всего этого поглощали войско и флот. Флот состоял главным образом из галер, построенных по итальянскому образцу; гребцами были каторжники и пленные, воинами — янычары и сипахи. За войсками следовали нерегулярные и неоплачиваемые отряды башибузуков, жившие исключительно за счет грабежа.

Хотя дальнейшее расширение Османской империи с XVIII в. прекратилось, созданная султанами система просуществовала до середины XIX в. Турция еще во времена Крымской войны 1853—1856 гг. мало чем отличалась от того, что обрисовано здесь (только галеры были заменены на фрегаты и линейные корабли).

Я остановился на Турции несколько подробнее, чем на других государствах этой фазы, потому, что она являет собой очень яркий образец средневекового общества в его наиболее последовательном развитии. Мне кажется, в частности, что история турецкого общества ясно отвечает на вопрос, являлся ли переход от древности к средневековью прогрессом в смысле большего блага для большего числа людей.

Если не считать архитектуры (Синан) и некоторых ремесел (например, ковроткацкого искусства, распространенного, впрочем, и далее на Восток, вплоть до Индии), Турция мало дала мировой культуре. Заслуживают внимания объемистые записки путешественника Эвлия Челеби (1611—1683). Турецкая поэзия была подражательной и зависела преимущественно от персидской. Оригинальным поэтом-мистиком, сохранившим формально тюркские традиции, был Юнус Эмре (ум. 1320). Большинство поэтов писало не только по-тюркски, но и по-персидски и по-арабски. Замечательна фигура поэта-философа пантеиста Несими (1369?—1417). Он был обвинен в ереси, и с него с живого содрали кожу. Наиболее видный поэт XVI в., Физули, тоже многоязычный, продолжал классические жанры, разработанные персидскими поэтами.

В разных частях Западной Европы тем временем растут все более независимые города, где концентрируются международная торговля и переходящие в мануфактурную форму ремесла. В городах начинают складываться новые классы — буржуазии и рабочих. Буржуазия постепенно становится конкурентом феодалам, а рабочих она стремится увести из-под их власти, так как их трудно было вербовать из прикрепленного к поместью крестьянства. Все это приводит к кризису средневекового общества, который в Европе наступает в XIV—XV вв. В Италии начиная с 1280-х годов возникают независимые, частично имеющие республиканское или, во всяком случае, выборное управление города-«коммуны».

Непрерывные войны в средневековых странах привели к ситуации, когда производство оружия (особенно оборонительного), постройка различных военных сооружений (тех же замков), импозантных культовых зданий, изготовление довольно сложной одежды и обуви (со шпорами или без них) — все это не могло непосредственно обеспечиваться рыцарским сельскохозяйственным имением. Настоятельно требовалась внешняя торговля, которая в Западной Европе облегчалась относительной близостью заморских цивилизаций; для итальянских «коммун» это были преимущественно исламские страны: Малая Азия, Сирия, Палестина, Египет и «Варвария», как тогда называлась Северная Африка, для североевропейских городов — Британские острова, Скандинавия и Русь. Расстояния были достижимы даже для сравнительно примитивных судов.

Поэтому еще в пятой фазе и еще до крестовых походов, а тем более после них в Западной Европе образуются ремесленные центры и порты для внешней торговли.

Каждое ремесло держалось в тайне от непосвященных — это было необходимой мерой предосторожности для благополучия ремесленников. Каждая специальность объединялась в особую замкнутую организацию — цех со своими полноправными мастерами и с подмастерьями. Последних после первичной подготовки часто отпускали в странствие, с тем чтобы они приобретали и передавали новые ремесленные навыки. Странствия совершались нередко через большие пространства, но европейские подмастерья, связанные религиозной присягой, обычно не уходили за пределы христианско-католического мира.

Подмастерья не противостояли мастерам как класс классу: всякий подмастерье имел, при удаче, полную возможность стать мастером. Конечно, между этими группами, занимавшими разное место в производстве, была значительная имущественная разница, но создание двух противостоящих городских классов — буржуазии и наемных рабочих — относится уже к шестой фазе и тесно связано с превращением некоторых преуспевающих ремесленных мастерских в буржуазные мануфактуры, о которых подробнее ниже.

Хотя появление мануфактур как типичного общественного явления и оформление новых классов относятся к следующей, шестой фазе исторического процесса, уже и в пятой фазе торгово-промышленные центры-города начали играть важную историческую роль, в первую очередь в Северной Италии.

Вплоть до VIII в. значительная часть Италии оставалась под владычеством Византии: почти вся восточная полоса, включая Венецию, Равенну, Бари, п-ов Апулию, а также ряд важных пунктов на юго-западе — Амальфи, Салерно; кроме того, Византия довольно долго удерживала Сицилию, Сардинию и Корсику. Северная Италия, завоеванная ранее лангобардами (ломбардцами), отошла к Священной Римской империи, а при ее разделе между наследниками Шарлеманя здесь образовалось несколько отдельных государств. Важнейшие города имели некоторое самоуправление. Они являлись также центрами торговли и церковной администрации. Правители городов, постепенно обретая независимость, получали титулы герцогов или (в Венеции) дожей[93]. В Центральной Италии со временем образовалась полоса, в которой папа был не только религиозным, но и светским государем.

Необходимость короноваться в Риме создавала для императоров определенные сложности. Заметим, что помимо императорского титула, требовавшего папской инвеституры, существовал также титул короля Германии[94], а кто из германских враждующих феодалов получит императорскую корону, обычно решалось войнами. Они особенно обострились во время соперничества между Оттоном IV, герцогом Баварии из рода Вельфов (император в 1209—1218 гг.), и герцогом Швабским Фридрихом II из рода Гогенштауфенов (император в 1218—1250 гг.), потомственным гнездом которого был замок Вайблинген. Соперничество между Оттоном и Фридрихом совпало по времени с активными действиями папы Иннокентия III по сколачиванию в Центральной Италии светского папского государства. Иннокентий сначала склонялся в пользу Оттона, но вынужден был в конце концов признать императором Фридриха. Еще до этого, прежде всего во Флоренции, образовалась пропапская партия гвельфов и проимперская — гибеллинов (от «Вельф» и «Вайблинген»). Позднее «гвельфами» и «гибеллинами» называли себя сторонники той или иной из ожесточенно враждовавших партий в различных итальянских городах, но первоначальная связь с пропапской и проимперской ориентацией стерлась.

Между тем норманнские пираты, благословленные папой Николаем II и возглавляемые Робертом Гвискардом, а затем его братом Роджером, овладели в конце XI в. Апулией, Калабрией и Сицилией, в то время имевшей большое арабское население. Роджер покровительствовал как византийской, так и римской церкви и не возражал против мечетей. Власть норманнской династии, распространявшаяся временами не только на острова Средиземного моря, но и на североафриканское побережье, продлилась до времени Фридриха II Гогенштауфена, который фактически присоединил Сицилию к Священной Римской империи. Но в 1265 г. папа дал французскому принцу Карлу Анжуйскому корону Неаполя и Сицилии. Норманны между тем в основном слились с местным населением или отправились наемниками в Византию, а арабы по большей части эмигрировали в Африку. Южная Италия, таким образом, пошла по совсем иным историческим путям, чем Северная. Главные ее конфликты были теперь с испанцами — короли Арагонские захватили Корсику и Сардинию, а затем обосновались в Сицилии и Неаполе.

В 1474 г. брак Фердинанда, короля Арагона, что на востоке Пиренейского полуострова, с Изабеллой, королевой Кастилии, привел к созданию единого Испанского королевства. В период правления этой четы, как будет рассказано ниже, произошло открытие Америки.

Унаследовав после Фердинанда и Изабеллы в 1516 г. испанский трон, их внук, король Карл Габсбургский, затем (с 1519 г.) стал Карлом V, императором Священной Римской империи; испанские и итальянские владения Арагонской династии также перешли к Габсбургам.

Обратимся теперь к истории Северной Италии. Богатые и защищенные крепкими стенами городов торговцы и ремесленники дорожили своей самостоятельностью, но не обладали собственной конницей (столь необходимой в рыцарских войнах) и поэтому брали на службу кондотьеров — предводителей наемных рыцарских дружин, оторвавшихся от той или иной династийной партии. В то же время внутри городских стен образовались органы самоуправления — коммуны. Из взаимодействия кондотьеров и коммун и возникли могущественные североитальянские города-государства, с которыми как с равными считались короли Франции, короли Неаполя, императоры Византии и Священной Римской империи. Государственный строй североитальянских городов был различен: они могли управляться или непосредственно коммуной, или синьорией — коллегией наиболее знатных и богатых жителей города, или же герцогом (в Венеции — выборным дожем), или наследственной знатной династией (например, семьей Медичи во Флоренции), главы которой носили титул «отца отечества» или «великолепного синьора», но в европейских дворянских генеалогиях приравнивались к монархам.

Число североитальянских коммун было очень велико, и нередко одна коммуна подчинялась другой. Здесь мы остановимся на трех, пожалуй, самых главных — портовых городах Венеции и Генуе и не имевшей морского порта Флоренции.

Венеция возникла во времена Великого переселения народов, когда многие жители Северной Италии, спасаясь от лангобардского нашествия 568 г., обосновались на берегу обширной лагуны недалеко от устья р. По на Адриатическом море. Образовавшаяся коммуна долго входила в состав византийского «экзархата» Равенны, но на нее претендовали и германско-римские императоры. Венецианское государство считалось республикой, но фактически было пожизненной абсолютной монархией. Во главе Венеции стоял дож, избираемый сословиями, включая (первоначально) и простой народ. Впрочем, обряд избрания нередко менялся. Дожи не образовывали династий.

Стесненная с суши (источником провизии помимо моря был небольшой сухопутный округ Тревизо), Венеция обратилась к морской торговле, подкрепляемой и морской войной. Первые ее попытки выйти на простор Адриатики и за ее пределы были остановлены пандемией чумы 1349 г.[95] Позже, по Туринскому миру, были разграничены на море области интересов Венеции и Генуи. С Турцией Венеция старалась не сталкиваться, зато начались ее войны в самой Италии и на п-ове Истрия, принесшие ей новые территориальные приобретения. По мере того как турки разрушали Византию (в Италии та потеряла свои владения раньше — в XI—XIII вв.), Венеция увеличивала свои владения, создавая колонии на островах и побережьях восточной Адриатики и в Эгейском море, а также на о-ве Кипр. Продукты восточного ремесла и сельского хозяйства потекли в Венецию, принося ей прославившее ее богатство.

Генуя, на западной стороне Апеннинского полуострова, стала независимой коммуной еще после распада империи Карла Великого. Добровольцы из всех слоев населения (компанья)обеспечивали государство оружием, капиталами и рабочими руками. Само государство управлялось сменными консулами из числа мелких дворян и более состоятельных горожан. Захватив в свои руки морскую торговлю в западной части Средиземного моря, Генуя, подобно Венеции, сильно разбогатела; в нее стекались жаждущие заработка и наживы. К началу XIII в. в ней насчитывалось уже около 10 тыс. жителей. Если Венеция обслуживала своей восточной и византийской торговлей Италию и Священную Римскую империю, то Генуя обслуживала ту же Италию, Францию и даже Испанию. В Генуе образовалась большая еврейская колония — из тех. кто был вынужден покинуть Испанию в результате зверств Реконкисты. Генуэзцы захватили Сардинию и Корсику и создали сеть полусамостоятельных колоний на Средиземноморском побережье Европы. И в восточной части Средиземноморья Генуя стала успешно соперничать с Венецией. Генуэзцы участвовали в крестовых походах, причем понесенные при этом потери им удалось компенсировать реализацией добычи. В 1261 г. генуэзцы заключили с возродившейся Византией мир, открывший им путь в Мраморное и Черное моря. Пера, пригород Константинополя, стала генуэзской колонией; часть Крымского побережья с центром в Кафе (Феодосии) стала генуэзским владением. Помимо торговли и ремесел генуэзцы успешно занимались и кредитным делом. Однако в XV в. кризис Европы (о нем шла речь выше), а также начавшаяся эпоха колониальных завоеваний привели к перемене торговых путей и экономических центров. В Генуе начинается упадок, и в 1421 г. она была присоединена к владениям герцога Миланского; ее крымские владения в 1443 г. отошли к ханам.

Флоренция, происхождение которой восходит к римским и даже этрусским временам, играла значительную роль при Карле Великом и Каролингах и была центром военного округа Тосканы (бывшей Этрурии). Во время конфликта между папой и императором Генрихом IV в начале XII в. Флоренция выступила на стороне папы, расширяя при этом собственные владения, и вскоре начала создавать свою местную администрацию в окрестных городках. Вначале община Флоренции состояла из автономных приходских групп ремесленников и торговцев, но затем они объединились, став собственно Флорентийской коммуной, которую возглавляли шесть или восемь консулов и совет 100 «добрых» (знатных, богатых) людей. Постепенно захватывались соседние селения и замки, заключались союзы (например, с Пизой). Император Фридрих I Барбаросса тщетно пытался овладеть Тосканой, и власть Флоренции над нею была им признана в 1187 г.

Схватки между ведущими знатными родами повели к созданию во Флоренции нейтральной верховной должности подеста — вначале из местных жителей, а с XIII в.— либо приглашаемого со стороны, либо навязываемого императором. Вовлеченная в общеитальянскую и даже общеимперскую политику, Флоренция приняла участие в ожесточенной борьбе между гвельфами, поддерживавшими императора Оттона IV (и папство), и гибеллинами, сторонниками императора Фридриха II. Ход военных событий привел к бегству гвельфов из Флоренции и затем к их полному изгнанию в 1248 г. с разрушением их домов и конфискацией имущества. В 1250 г. знатные купцы Флоренции создали, параллельно подеста и его совету, особый орган власти — «капитанов народа»; усилились гвельфы. С 1252 г. начала выпускаться местная золотая монета (флорин), ставшая общепринятым средством обращения в Италии. Вскоре гибеллины вновь смогли установить свою власть, которая, однако, продлилась лишь до завоевания города Карлом Анжуйским, королем Неаполя, в 1266 г. «Капитаны народа» были заменены «капитанами партии гвельфов». Теперь бежать пришлось гибеллинам.

Во избежание дальнейших усобиц в дело вмешался папа Николай III. Была вновь установлена власть подеста; наряду с ним был поставлен «капитано» со званием «умиротворителя народа», а также два совета и еще общий совет (синьория) из 100 человек, руководимых восемью «добрыми» людьми, из коих четверо должны были быть гвельфами и четверо — гибеллинами. Однако и эта реформа не была последней: главные городские цехи потребовали своего участия в управлении. Шесть их представителей были введены в помощь «капитано», который получил теперь звание «защитника ремесел и искусств». Затем, в 1293 г., был издан антидворянский акт «учреждение справедливости», согласно которому были введены в синьорию и представители младших цехов, а знать исключена из синьории. Новый порядок должен был проводить «гонфалоньер справедливости». Конец XIII и весь XIV век были заполнены борьбой социальных групп рядовых граждан и знати Флоренции. В качестве гибеллина был изгнан из Флоренции на всю жизнь и великий поэт Данте (в 1301 г.).

Несмотря на эти внутренние политические неурядицы, ремесла и торговля Флоренции неизменно процветали, ряд городов Италии (в основном Тосканы) был подчинен или покорен. Основой богатства Флоренции было изготовление на вывоз шерсти и шерстяных изделий, производившихся первыми в мире мануфактурами. Мануфактура представляла собой обширную ремесленную мастерскую (или сеть таких мастерских), принадлежавшую мастеру (или знатному лицу), являвшемуся капиталистом и вкладывавшему в мануфактуру свои средства, в то время как работали в ней не цеховые подмастерья, а бесправные наемные рабочие. Здесь было возможно более сложное производство, чем в простой мастерской, и развивалась специализация труда работников, что увеличивало их производительность. Одновременно усиливалась и эксплуатация, так как рабочий, был прикован на всю жизнь к одной трудовой операции. Таким образом, здесь мы впервые видим сложение двух новых классов — капиталистов (буржуазии) и наемных рабочих, что имело огромные исторические последствия.

Расцвет Флоренции был прерван пандемией чумы («Черной смерти»). Впрочем, город-государство быстро оправился и даже вел постоянные военные кампании, длившиеся до 1378 г. В том году во Флоренции вспыхнуло восстание «чомпи» — преимущественно рабочих, недовольных смещением либерального гонфалоньера. Это восстание можно считать первым выступлением рабочего класса. Правительство, утвержденное «чомпи», продержалось до 1382 г.

Флорентийская буржуазная республика, хотя и вовлекалась в различные распри, все же благополучно продолжала существовать.

В 1417 г. гонфалоньером сделался Джованни Медичи; в 1429 г. его сменил сын, несметно богатый Козимо; так власть во Флоренции перешла к династии Медичи, продержавшейся около 300 лет. Несмотря на небольшую территорию и на то, что ее правители не принимали герцогских и королевских титулов[96], Флоренция XV в. была одной из великих держав Европы, и породниться с домом Медичи считалось честью для европейских королей.

Мы остановились так подробно на истории Венеции, Генуи и особенно Флоренции потому, что здесь впервые начался фазовый переход к диагностическим признакам шестой фазы исторического процесса. Первым из них было возникновение наряду с главными классами средневекового общества — землевладельцами и зависимыми земледельцами — двух новых классов: капиталистических предпринимателей и наемных рабочих. И если в Венеции и Генуе буржуазия все же была в основном торговой, а промышленность — ремесленной, то во Флоренции мы впервые встречаем буржуазию промышленную и наемных рабочих.

Другой признак шестой фазы — стабильное «национальное» абсолютистское государство в то время в Италии не сложилось, хотя медицейскую Тоскану можно считать зачатком такого государства. Недаром именно тосканский диалект лег в основу общенационального итальянского языка.

Третьим диагностическим признаком шестой фазы можно считать наличие альтернативных социально-психологических установок. Этого в полной мере в Италии XII—XV вв. еще не замечается. Правда, католическая догма трактуется теперь несколько свободнее, что особенно ясно видно на примере изобразительного искусства, хотя оно по-прежнему обслуживает по преимуществу религиозные нужды и лишь постепенно отходит от обязательного византийского канона иконы. Фрески и витражи флорентийца Чимабуэ (1240?—1302?), широко и оригинально задуманные, все же ясно выявляют зависимость от византийских прототипов. Джотто (1266—1337), тоже флорентиец, считающийся основателем «нового (итальянского) стиля» в живописи, вводит пространство вместо иконописной плоскости, но все же тоже во многом является продолжателем иконописи. Однако живописные школы Флоренции эволюционируют все больше, и этот город долго остается тем местом, где учатся лучшие мастера живописи (например, члены венецианской семьи портретистов Беллини).

Совершенно новое слово в искусстве, в котором доминирует образ героического — иногда и смиренного,— но всегда живого человека, сказали скульптор Донателло (1386?— 1460), один из величайших представителей итальянского искусства эпохи Возрождения; живописец, скульптор, музыкант, поэт, архитектор и ученый Леонардо да Винчи (1452— 1519); универсальный мастер Микеланджело (1475—1564), автор знаменитой гигантской статуи обнаженного Давида на площади Синьории во Флоренции и многих других необычайных произведений искусства; и гениальный по гармонической красоте образов живописец Рафаэль (1483—1520), а также целый ряд других замечательных художников. Их творчество показывает, что наступала пора, когда «можно думать иначе», хотя за пределами изобразительного искусства и архитектуры эта тенденция (в значительной мере обусловленная роскошью и далеко не святой жизнью пап и других католических иерархов) проявляется не так явственно. Даже прославленный ученый Пико делла Мирандола (1463—1494), который, по молве, «знал все на свете и еще кое-что», знакомый с греческими, арабскими, еврейскими и латинскими мыслителями, все же не выходил за пределы теологии, соединенной с поздним (арабским по преимуществу) платонизмом и аристотелизмом.

То же и в художественной литературе. До конца XIII в. писались только унылые хроники, не имевшие большого литературного значения, стихи трубадуров и труверов и, конечно, во множестве богословские сочинения. Интересна судьба выдающегося для своего времени философа, логика и богослова Пьера Абеляра (1070—1142). За незаконную связь со знатной талантливой девушкой Элоизой он был подвергнут ее отцом такому — чисто христианскому?— наказанию, как кастрация. Оба любовника ушли в монастырь.

Началу XIV в. принадлежит так называемый «сладостный стиль» в итальянской лирике и, что важнее, великий эпос — «Божественная комедия» Данте (1265—1321), где с огромной силой воображения и поэтическим мастерством описываются обитатели католического ада, чистилища и рая. Но великий Данте все же целиком принадлежит средневековью. Характерно, что при виде садистских и притом вечных мучений грешников в аду Данте от жалости к ним плачет; но Богу Данте чужда даже самая малейшая жалость — очень он далек от евангельского Иисуса.

Средневековью принадлежит и великий лирик (и не столь великий эпик и историк-философ) Петрарка (1304—1374). Лишь Боккаччо (1313—1375), автор живого, веселого и ироничного «Декамерона» — сборника новелл, в которых запечатлена не столько общественная, сколько личная (и любовная) жизнь века, уже по сути своей вряд ли может считаться средневековым писателем.

Италия XII—XIV вв. не вошла еще в новую историческую фазу, потому что не создала идеологии, альтернативной той, на которой базировалось средневековье. Но она готовила эту идеологию. Некоторой заменой альтернативной идеологии послужило резкое падение авторитета пап, а тем самым и ортодоксального католицизма вообще. Двор большинства пап — «наместников Христа» отличался непомерной роскошью, развратом и открытой коррупцией. В принципе избираемый курией высших христианских прелатов (кардиналов), папа стал фактически выбираться только теми из них, которые могли присутствовать в Риме; нередко воля какого-нибудь светского государя играла в выборе папы решающую роль. А право рукополагать в кардиналы, в свою очередь, принадлежало папе.

Папа Климент V (1305—1314), сам провансалец, назначал много провансальских и французских кардиналов и находился под постоянным давлением французского короля Филиппа IV Красивого. Он расстался с Римом и установил папский престол в провансальском городе Авиньоне (на юге нынешней Франции). Авиньонские папы находились под полным французским влиянием. Они просидели тут до 1377 г. Но затем произошел «великий раскол»: создались две папские курии, и один папа проклинал другого как антипапу. Появился даже «контр-антипапа». Раскол продолжался до 1417 г. Надо прибавить к этому существовавшую практику продажи индульгенций — отпущений грехов, за которые грешники подлежали загробной каре в чистилище (не в аду); деньги шли в папскую казну, а частью и в княжескую казну. Из всего этого становится ясным, что в католическом мире XIII—XIV вв. не было ни альтернативной идеологии, ни «сколько-нибудь уважаемой официальной идеологии. И дело не спасли отдельные человеколюбивые и самоотверженные монахи, вроде святого Франциска Ассизского (1182—1226), деятельно проповедовавшего любовь не только ко всем людям, но и ко всем живым существам.

Огромную тормозящую роль играли пользовавшиеся традиционным уважением монашеские ордены (бенедиктинцы, картезианцы и др.), нищенствующие «братские» ордены (доминиканцы, францисканцы, кармелиты и др.) и особенно введенная доминиканцами инквизиция. Строгие уставы орденов, служили укреплению авторитета католической церкви и препятствовали созданию альтернативной идеологии.

Движение ранних (XIII—XIV вв.) «гуманистов» не следует смешивать с мощным идеологическим движением Высокого Ренессанса, относящимся уже к шестой фазе. Суть раннего «гуманизма» заключалась в следующем: поскольку в средние века государственные границы непрерывно передвигались, была необходимость создания общих языков взаимопонимания через границы. Это были живые языки, находившиеся в постоянном пользовании, во всяком случае в интеллектуальном обиходе, но, конечно, отличные от народных разговорных: латынь для Западной Европы, церковнославянский для Балкан и Руси, арабский —для всех стран ислама, тюркский, а также персидский — для восточных стран ислама, древнееврейский—для иудеев, разбросанных по самым разным странам, санскрит — для Индии, литературный китайский — вэньянь, потом байхуа — для ханьцев (китайцев) и отчасти для Японии. Конечно, поскольку эти языки были живыми (во всяком случае, в определенной среде), они подвергались изменениям, и латинский язык трактата Данте «О народном-красноречии», вероятно, привел бы в ужас Цицерона[97]. В Италии XIII— XIV вв. возникает ученое движение за восстановление Цицероновой латыни и, кроме того, за изучение и чтение греческих классических авторов в оригинале. Это стало возможным благодаря массовому бегству ученых-греков из Византии в связи с турецким завоеванием. Ранние «гуманисты» были чаще всего университетские профессора и клирики (некоторые из них сделались даже кардиналами). Никакого влияния на общественное развитие Европы ранние «гуманисты» не оказали, но они подготовили почву для гуманистов XV—XVII вв., о которых речь пойдет в следующем-разделе.

И в некоторых других частях Европы возникают первые признаки складывания новой исторической фазы. Появляется все больше независимых городов, в которых концентрируются международная торговля и переходящее в мануфактурную форму ремесло. Складываются новые классы: рабочие и буржуазия, которая начинает конкурировать с феодалами. Все это приводит к кризису не только в Италии в XIII—XV вв. На территориях, тяготевших к Северному и Балтийскому морям, в XIII—XV вв. возникает Ганзейский союз самоуправляющихся торговых городов во главе с Любеком, включавший, между прочим, города Антверпен, Гамбург, Штральзунд, Висбю (на шведском острове Готланд), Ригу, Ревель (Таллинн) и десятки других. Наиболее отдаленными ганзейскими городами были: на западе — Утрехт, на востоке — Дерпт (Тарту), на юге — Эрфурт. Конторы ганзейцев были учреждены в Бергене (Норвегия), в Байё (Нормандия), в Лондоне, в Пскове и Новгороде, а торговля велась на еще более обширной территории. В пределах Священной Римской империи привилегии городских самоуправлений были законодательно или договорно закреплены. Но, как уже упоминалось, и помимо Ганзейского союза ремесленники (а также купцы, цирюльники, врачи и т.п.) объединялись в цехи, которые регулировали производство с точки зрения технологии и условий труда, отношений мастеров и подмастерьев.

Важным очагом складывания капиталистической фазы были города Фландрии (ныне частью в составе Бельгии, частью — Франции и Нидерландов) — Гент, Ипр, Брюгге, Антверпен, Амстердам, являвшиеся крупнейшими центрами внешней торговли еще начиная с XII в. и особенно в XIV— XV вв.; здесь (и в Англии, о чем см. в следующем разделе) впервые на севере Европы не только в торговле, но и в производственной сфере (сукноделие) стали развиваться буржуазные отношения.

Исторически, быть может, наиболее важным достижением позднесредневекового города в Западной Европе было создание огнестрельного оружия, с введением которого возникают условия для образования общества шестой, постсредневековой фазы. Теперь требовалось, чтобы здесь назрело возникновение альтернативных социально-психологических побуждений — и поле для их развития в виде стабильных «национальных» государств.

Однако перейдем к Восточной Европе.

Польша после долгих средневековых усобиц была в XIV в. вновь объединена Владиславом I Локотком и его сыном Казимиром III Великим.

В числе прочего Казимир III вскоре после общеевропейской эпидемии «Черной смерти», чумы (1348—1349) призвал в Польшу евреев, которые с тех пор и вплоть до нацистского геноцида 1939—1945 гг. и деятельности Владислава Гомулки (1967 г.) составляли важную часть населения страны.

Польское сельское население не стремилось в города. Казимир был озабочен все усиливавшимся проникновением в города немцев, не без основания опасаясь, что вместе с ширившимся влиянием жителей германских городов Ганзы возникнут притязания Священной Римской империи, и потому решил, что в качестве городского населения гораздо предпочтительнее евреи, за которыми не стояло никакой внешней политической силы.

После разрушения Иерусалима римским императором Веспасианом и его сыном Титом в 70 г. и особенно после неудачного восстания Бар Кохбы (135 г.) иудеи были выселены из Палестины и рассеялись по всей Римской империи. Им нигде не выделяли земли (а впоследствии европейские государства в законодательном порядке запрещали евреям землевладение), поэтому они занимались только городскими профессиями: ремеслами, торговлей, богатые евреи — ростовщичеством. В обстановке фанатизма, вызванного Первым крестовым походом (1096 г.), в Германии началась массовая резня евреев, которая затем регулярно возобновлялась в течение последующих веков. Поэтому евреи охотно приняли приглашение Казимира, который даже даровал им род собственного парламента (кагал), обладавшего правом суда и сбора налогов с единоверцев. Однако в XVII в., особенно в ходе польско-украинской войны, евреи и в Польше, и на Украине подверглись кровавой резне, погибли сотни тысяч человек. Тем не менее еврейское самоуправление в Польше просуществовало, хотя и в сильно урезанном виде, до 1764 г. Евреи принесли в Польшу свой диалект (идиш), принадлежащий к германской группе языков[98].

Польское общество XII—XIV вв. состояло из крестьянства (в основном арендаторов), из слоя высшей знати (магнатов) и из массы родов шляхтичей; группа таких родов имела свой герб. Постепенно шляхта — первоначально свободные воины, типичные для ранней древности, — превратилась в дворянство, разделявшее некоторые привилегии магнатов. В борьбе с магнатами шляхта добилась, чтобы ее съезды (сеймы) ограничивали королевскую власть (с 1505 г.), а затем получили право выбора королей.

Польское королевство, значительно укрепленное при Казимире III, расширенное, особенно за счет земель Тевтонского ордена, не было, однако, еще национальным государством. Сын Казимира был избран королем Богемии (Чехии), а позже Венгрии; другой его сын стал великим князем Литовским. Такими династическими фортелями полна история средневековой Европы: например, популярный король чехов Карл IV (Венцеслав) был сыном германского герцога Люксембургского (позже короля Богемии) и польской принцессы, был женат первым браком на французской принцессе, жил одно время в Италии, участвовал на стороне французов в битве с англичанами при Креси (1346 г.) и был коронован в императоры в Риме.

При Казимире III начинается общий рост городов, независимо от их населения (польского, немецкого или еврейского). В сельском хозяйстве получила господство арендная система.

Наиболее важным событием в истории Польши было заключение унии с Литвой — государством, охватывавшим не только собственно литовские земли, но и ту часть древней Руси, которая впоследствии получила название Белоруссии.

В этом государстве династия Гедиминовичей была литовской, боярство и крестьянство — лишь отчасти литовскими, а в основном белорусскими.

После Казимира III в Польше кратковременно правил Людовик, сын венгерского короля Карла Роберта, происходившего из неаполитанской линии анжуйского дома, а затем его дочь Ядвига (с 1384 г.); в 1386 г. она была выдана польскими магнатами за великого князя литовского Ягайлу, который крестился по католическому обряду и принял имя Владислава II. Объединение с Литвой превратило Польшу в великую державу. Начался процесс перехода в католицизм и полонизация белорусской и литовской знати; крестьянство сохраняло «русский» (белорусский или украинский) язык и православие (а отчасти литовский язык и католицизм). В качестве компромисса польские власти попытались ввести в 1506 г. особую «униатскую» церковь, которая сохраняла православный церковнославянский ритуал, но должна была признать верховенство римского папы. Тем не менее православная церковь сохранила важные позиции.

На Руси московским великим князьям удалось в XIV— XVI вв. сколотить довольно прочное абсолютистское государство с достаточно постоянной и сплоченной территорией и с признаками национального самосознания. Иван III (1462— 1505) объявил Москву «третьим Римом» и называл себя «царем »(т. е. цезарем). Русское общество этого времени нельзя отнести к пятой фазе — в общеисторическом масштабе ее время миновало, — но не могла как следует еще сложиться шестая; общество временно как бы застревает между пятой и шестой фазами.

Землевладельческий класс в послемонгольской Руси не представлял собой монолитного дворянского сословия и в то же время не образовывал феодальной цепочки взаимной зависимости (где барон мог служить графу, граф — герцогу и т.д.). Звания могли наследоваться. Среди Рюриковичей и Гедиминовичей долго сохранялись удельные князья, владения которых восходили к киевской удельной системе и которые в пределах своего удела имели власть государственную, хотя и ограниченную верховным суверенитетом великого князя (царя). Звания (как правило, не княжеские) могли даваться царями, с одной стороны, произвольно, а с другой — фактически с учетом генеалогии (например, Рюриковичи шли впереди Гедиминовичей, Гедиминовичи — впереди князей из татарских или горских выходцев и т.д.), а также военных и государственных заслуг предков. Высшую знать составляли бояре, созывавшиеся царем на совещательную боярскую думу. Однако в думе могли заседать как князья (потомки владетельных князей), так и нетитулованные бояре. И наоборот, вне думы вполне могли оставаться князья менее высокородные. Значительную часть времени боярская дума проводила в спорах о том, чьи предки имели больше заслуг, которые давали право «пересесть» представителей менее заслуженных родов («местничество»).

Помимо бояр различались еще дети боярские, окольничие, разного ранга дворяне и т. п.

Время от времени цари по своему усмотрению собирали Земские соборы — род парламента, где кроме боярства заседали духовенство и представители горожан и произвольно назначенных «вольных» крестьян (крепостное право до XVII в. не существовало, но крестьяне находились в зависимости от землевладельцев из-за долгов, воинских обязанностей и т. п.).

Новым задерживающим фактором оказалось правление Ивана IV (1533—1584). Разговоры о его якобы прогрессивности, конечно, совершенно несерьезны. Со времен Карамзина Иван Грозный рисуется прежде всего как садист и кровавый истребитель старых княжеских и боярских родов. Таким он и был; свирепейшим террором закончилось противостояние князей и боярства московскому абсолютизму. Но для страны было гораздо хуже то, что Иван сделал с крестьянством. Разделив свое царство на «земщину», куда он согнал всю старую землевладельческую знать, и «опричнину», в которой земли раздавались его личным сторонникам, фаворитам и палачам, он организовал массовое переселение крестьян из «земщины» в «опричнину» и наоборот, что привело к огромным человеческим потерям и к утрате крестьянством веры в стабильность своего положения (элемент этого неверия в стабильность вошел в русский национальный характер). Затем Иван IV завершил «дело», начатое Иваном III: эти два царя не просто завоевали, но до корня извели вольные города Псков, Новгород Великий и Хлынов (Вятку). Тем самым была отрезана возможность развития в сторону шестой фазы. Новгородские граждане были перевешаны вдоль большой дороги из Новгорода в Москву. После этого грозный царь, потеряв «окно в Европу», которое давали Пскову и Новгороду их ганзейские связи, для того чтобы вновь «открыть» его, ввязался в затяжную Ливонскую кампанию, вылившуюся в большую войну с Польшей, Швецией и Данией, не «открывшую окна» и вновь принесшую только тяжелые людские потери и моральные жертвы. Прибавим к этому, что в период с 1597 по 1649 г. для крестьян Москрвского государства, кроме севера, Сибири, а также Украины (перешедшей под власть Руси в 1654 г. в результате восстания гетмана Богдана Хмельницкого против Польши)[99] и полусамостоятельных казачьих республик на юге, наступала эпоха крепостного права, а затем последовала гражданская война и польская оккупация.

Можно легко понять, что к началу воцарения династии Романовых (1613 г.) Россия находилась далеко позади Западной Европы (и Китая) и только начала переходить, к постсредневековой фазе. «Уложение» Алексея Михайловича типологически сходно с сасанидским и танским кодексами. Оно лучше обосновано юридически, чем танский кодекс, но хуже, чем сасанидский. Правда, складывался всероссийский рынок, ускорился рост городов с торгово-ремесленным населением и появились первые мануфактуры, однако они в значительной мере эксплуатировались крепостным способом, так что об оформившихся классах буржуазии и наемных рабочих говорить еще нельзя. Не было и какой-либо возникавшей альтернативной идеологии — старообрядческое движение было ориентировано на прошлое, а не на будущее[100]. Из огнестрельного оружия были только пушки и пищали. Мушкеты еще царю Алексею Михайловичу (1645—1676) приходилось закупать за границей. Образование находилось в плачевном состоянии.

Я все время говорил с читателем о Евразийском континенте (об Африке и Австралии речь еще пойдет в дальнейшем). Я надолго отвлекся от великого континента, который разделяет Тихий и Атлантический океаны.

Об Америке шла речь в самом начале в связи с оценкой фаз исторического процесса, которых успели достичь ее коренные жители до соприкосновения с европейцами. Я продолжаю считать, что некоторые американские индейцы достигли только первой фазы — первобытности в полярных и части таежных зон Северной Америки и в глубине джунглей Латинской Америки; часть их достигла второй фазы — чифдомов (наиболее значительные племена нынешних Канады, США, многие племена Центральной Америки) или грани между второй и третьей (астекская цивилизация в Мексике и, может быть, майянская в Южной Мексике, Гватемале и Сальвадоре) и только в одном случае — третьей (андская цивилизация инков — кечуа и аймара).

Из кратких курсов всеобщей истории события, происходившие в Америке в период, который лежит между открытиями и завоеваниями Колумба, Кортеса и Писарро и возникновением Соединенных Штатов, обычно выпадают почти полностью. Между тем с теоретической точки зрения далеко не безразлично, как шло развитие Америки, особенно менее у нас известной Латинской Америки (Южной и Центральной), между концом XV — началом XVI в. и концом XVIII — началом XIX в. Процесс шел здесь очень необычно, и может показаться, что тут был какой-то скачок от ранней или поздней первобытности прямо к капитализму. Это могло случиться, если бы культуры первой-третьей фаз были полностью уничтожены и европейцы, находившиеся в шестой и седьмой фазе, начали бы свою историю в Новом Свете с той точки, от которой они стартовали на родине. Но если такая картина в некоторой (неполной) мере может быть применима к США и части Канады, то она заведомо неверна для Латинской Америки, где истребления аборигенного населения (кроме Карибских островов) не было, хотя завоевание и нанесло им большие людские, материальные и культурные потери.

В какой мере история Америки подтверждает нашу теорию восьми фаз, различаемых по уровню развития технологии вообще и технологии оружия в особенности, по соответствующему ей строю производственных отношений и по социально-психологическим установкам (т. е. характеру идеологий — мифологической, этико-догматической или плюралистической)? Ответить на этот вопрос — значит ответить, применима или неприменима в принципе предлагаемая гипотеза к развитию всякого общества живых существ, производящих орудия и питающихся биологическими продуктами, — даже если они живут на какой-либо планете в другой галактике или в нашей, но далее 100 световых лет от нас[101]. Очевидно, что фазы исторического процесса в Евразии и в Латинской Америке в любом случае не синхронны, но можно ли проследить смену все тех же фаз и там? Есть ли общее правило для развития фаз исторического процесса, где бы он ни происходил?

Американский континент, заселенный в ледниковый период с запада — через Берингов пролив, посещался европейцами и до Колумба. Так, норманские колонии в Северной Америке (Винланд) и в Гренландии платили десятину римскому папе до начала XV в.; возможно, берега Америки случайно видели и другие ранние мореплаватели. Но слава открытия Америки принадлежит Колумбу.

Кристобаль Колон (или по-итальянски Коломбо, по-латыниКолумбус) и его семья считались происходившими из Генуи, но родным языком его был испанский, на котором он переписывался даже с братом и сыновьями. Имя его — Кристобаль, или Христофор, — явно говорит о том, что он был католиком, но остается не вполне понятным, почему целая семья испанцев осела в XV в. в вовсе не дружественной к Испании Генуе. Поэтому весьма вероятно, что справедливо предположение, высказанное впервые С. де Мадариагой: Колумб происходил из семьи марранов, т. е. испанских католиков еврейского происхождения, втайне продолжавших исповедовать веру своих отцов, и его предки были вынуждены бежать в Геную, спасаясь от преследований инквизиции[102]. Далеко не все марраны вернулись к иудаизму.

В популярных работах говорится, что, обдумывая свою идею (пользуясь шарообразностью земли, завладеть сокровищами Восточной Азии[103] не с запада, через мусульманские страны, а напрямик, через Атлантический океан, подобно легендарному святому Брандану), Колумб пользовался трудами португальского принца Генриха Мореплавателя и других ученых. На самом деле он, как кажется, был параноик и, как многие параноики, очень деятельный, способный (до поры до времени) добиваться интересных результатов, хотя не тех, которые им ожидались.

В своих исканиях Колумб основывался прежде всего на словах библейского пророка Исайи, упоминавшего «острова в море» (XI, 10—12), и на апокрифической Первой книге Ездры. Как «справедливо заметил один историк, Колумб пришел к твердому убеждению, что Азия лежит не слишком далеко на запад от Европы, «путем чтения, медитаций, интуиции и ошибочных расчетов». Дойдя до этой мысли, он развил бешеную деятельность с целью найти сторонников, и, главное, таких, кто готов был его идеи финансировать. Нетрудно догадаться, что среди мужей холодного рассудка он таких не находил, хотя на поиски их успел потратить немало своих и чужих денег. Наконец ему повезло: в 1486 г. он получил аудиенцию у испанской королевы Изабеллы, женщины экзальтированной и фанатичной, едва ли не параноички тоже. Деньги на путешествие Колумба Изабелла добыла не вполне благородными методами. Но и это могло бы не дать возможности Колумбу достичь желаемого результата, если бы не помощь опытного морехода М. Алонсо Пинсона, согласившегося быть заместителем начальника экспедиции и его братьев (1491 г.).

На 71-й день после отплытия из Палоса корабли «Санта Мария», «Пинта» и «Нинья» подошли к о-ву Сан-Сальвадор, одному из Багамских островов. Впрочем, кораблями, по нашим понятиям, назвать их трудно: вся экспедиция включала менее 100 человек, а на «Нинье» было всего семь человек. Высадка на неведомый островок была совершена со всей пышностью — с хоругвями, с крестами, в парадных латах (у кого были). Некоторым разочарованием было то, что вместо богатых и цивилизованных жителей золотоносного Ципанго (см. примеч. 103) конкистадоров встретила группа «дикарей», одетых (но не все) в набедренные повязки. Встречали они их тоже торжественно — как богов, вышедших из Восточного Океана. По несчастью, у некоторых индейцев были золотые серьги и другие безделушки, и в конце Колумбова крестного хода его люди уже начали выдирать серьги из ушей и тащить обнаженных девушек под ближайшие кустики.

Не пробыв долго на этом диком островке, поплыли дальше на запад, где были открыты большие острова Куба и Испаньола (ныне — Гаити). Там уровень жизни местных жителей был несколько выше: на Испаньоле добывалось золото, и Колумбова команда всерьез предалась грабежу (в ней было немало бывших пиратов и каторжников). Кубу Колумб опять принял за Ципанго, но обосновался не там, а на Испаньоле, где основал маленький поселок Сан-Доминго.

В марте 1493 г. Колумб вернулся в Испанию. Сообщения его вызвали сенсацию. Колумб был немедленно отправлен обратно с 17 кораблями, и на них 1500 поселенцев и миссионеров.

Некоторое дипломатическое осложнение вызвало то, что «Индии» после плавания Васко да Гамы в 1498 г. вокруг Африки были объявлены владениями Португалии. Мореплаватели вовсе не считались с тем, что в открытых ими странах были своя администрация, свои традиции и религии. Для объявления какой-либо страны португальской достаточно было благословения папы на власть над этими землями. Правда, папа предоставлял его только при условии, что местные жители примут христианство, но с такими тонкостями новые завоеватели мало считались; они нередко начинали контакт с местными жителями прямо с обряда их крещения.

С Португалией все было ясно, но теперь и Испания, оказывается, претендовала на власть в «Индиях», и, кроме того, мысль о шарообразности Земли, видимо, носилась в воздухе. Уже в 1494 г. под покровительством папы был заключен Тордесильясский договор между Испанией и Португалией. Граница между их владениями должна была проходить по океану от полюса до полюса через точку, лежащую в 370 лигах (около 2500 км) на запад от крайнего из Островов Зеленого Мыса. Делили Западное полушарие, в сущности, вслепую, и лишь позже выяснилось, что Тордесильясская граница пересекает континент «Индий» (в Южной Америке) по территории нынешней Бразилии.

Между тем Колумб, с точки зрения Испании, не имел успеха: золота поступало мало, аборигены бежали в горы или гибли. Король Фернандо Арагонский постепенно уменьшал привилегии Колумба и в конце концов послал ему на смену Бобадилью, который отправил его к королю в цепях. Но и Бобадилья не имел большого успеха, и с 1502 по 1507 г. Испаньолой правил Овандо. Он основал новые поселки, запретил обращение аборигенов в рабов, но разрешил сменную подневольную работу. На Испаньоле осталось к тому времени в живых мало аборигенов, и испанцы занялись открытием новых островов и побережий и соответственно грабежами и убийствами в новых районах. Между прочим, практиковалось массовое сожжение аборигенов, уклонявшихся от завоевания. Более легкая смертная казнь применялась в случае принятия жертвами перед смертью святого крещения. Надо сказать, что смертность среди новых поселенцев (от болезней, к которым у европейцев не было иммунитета, реже — от мести аборигенов) превышала 50%.

Колумб, вновь бороздивший эти моря в 1502—1504 гг., был теперь уже лишь одним из многих мореходов Карибского архипелага. В ходе исследований Карибского моря с 1500 по 1542 г. были нанесены на карту и отчасти ограблены (с убийствами местных жителей) все острова и побережья от Флориды до района современного города Веракрус в Мексике (между прочим, в 1539 г. было открыто устье р. Миссисипи). Около того же времени Охеда и Никуэса (а после их гибели Писарро и Бальбоа) обошли с моря богатую тогда жемчугом Коста-Рику, Панаму и часть Колумбии. В экспедиции Охеды участвовал итальянский ученый Америго Веспуччи, позже издавший книгу о новооткрытых землях, которые в его честь затем и получили название Америки. В 1513 г. на перешейке Панамы первый европеец увидел Тихий океан. По преданию, это был Бальбоа; его открытие не помешало другому конкистадору в 1519 г. казнить его «за измену». К началу 1540-х годов не только все Карибское море было исследовано, но отважные искатели «золотых городов» прошли и по всем главнейшим тропам юго-западной части будущих Соединенных Штатов, а также по западным берегам Северной Мексики и Южной и Северной Калифорнии; кое-где здесь они закрепились.

Обходя стороной ту часть южноамериканской суши, которая по Тордесильясскому договору досталась Португалии, испанские мореходы все же обратили внимание и на степные районы вокруг долины р. Рио де ла Плата (Парана) — ныне это Аргентина, — к западу от оговоренной границы. Устье реки было открыто в 1516 г., в 1520 г. вновь обследовано Магелланом. В 1526 г. вверх по реке поднялся итальянский мореплаватель на английской службе Кабот. Он установил, что там нет выхода к Тихому океану, но зато привез образцы серебра[104]. Бассейн Параны был впоследствии сравнительно мирно освоен Иралой. В его владениях (в нынешней Боливии) были найдены богатейшие серебряные рудники Потоси, видимо частично известные уже инкам. В новой области были основаны города Буэнос-Айрес (будущая столица Аргентины) и Асунсьон (будущая столица Парагвая).

Отношение испанского правительства, и лично королевы Изабеллы, к вопросу о будущем рабстве ее новых подданных было колеблющимся. К середине XVI в. было выработано положение, запрещавшее обращение индейцев в рабство и предписывавшее отпуск их на волю, кроме (?) как в случаях каннибализма, мятежа и сопротивления испанской колонизации и христианизации. От этих «послаблений» коренные жители островов Карибского моря ничего не выиграли по той причине, что к 1540—1550 гг. их уже просто не было в живых. Стали ввозить рабов, захваченных в Африке. На континенте Америки вместо рабства испанские «Новые законы» 1542 г. вводили так называемую энкомиенду, при которой каждый индеец «коммендировался» к определенному испанскому владельцу, и тот имел право вызывать его на нужную работу; лишь в остальное время индеец мог отдавать свои силы собственному дому и хозяйству. Испано-американские «энкомиенды» подходят под наше определение «илотии» (в широком смысле). Правило о необращении индейцев в рабство, однако, и позже соблюдалось не всегда.

Между тем начался период испанского наступления на континентальные индейские предгосударства и государства внутри материка: государство астеков Мехико (в Мексике), государства майя в Центральной Америке, предгосударства чибчей в Колумбии, андское государство инков.

Первая задача выпала на долю Эрнана Кортеса. Слухи о богатстве астекской империи дошли до завоевателя Кубы Веласкеса, и для ее разведки, а затем и покорения он направил Кортеса, снабдив значительными средствами. Кортес отправился в путь в 1518 г., но поссорился с Веласкесом. На побережье Мексики он основал поселок Веракрус, и «сенат» этого новоиспеченного «города» поручил Кортесу завоевать Мехико во имя короля Карла I (императора Карла V). Через разведчиков и через свою любовницу индианку Малинче, служившую ему переводчицей и осведомительницей, Кортес знал, что астеки поклоняются световому, а потому белоликому богу Куэтцалькохуатлю и что белый цвет его, Кортеса, лица внушает астекам суеверный страх. Он двинулся на столицу Мехико, озерный город Теночтитлан у подножия огнедышащей горы Попокатепетль. Посредине города высилась ступенчатая пирамида — храм бога. Сотни испанских бронированных пехотинцев, десятки конников и многотысячные отряды подчиненных Теночтитлану племен, жаждавших от него отложиться, почти год осаждали астекскую столицу. В 1521 г. полуразрушенный город сдался испанцам. Царь Монтесума умер в плену, а позже и последний пленный царь астеков, Куаутемок, взятый ранее в плен, был обвинен в заговоре и повешен.

Вскоре после победы над астеками Кортес одолел соперничавшего с ним соседнего испанского полководца и приступил к покорению Гватемалы. Тем временем Мехико перешел в руки врагов Кортеса; он уехал жаловаться в Испанию. Несмотря на все свои деяния, Кортес слыл наиболее благородным и справедливым из конкистадоров. После его отъезда Мексика (включая и территории, впоследствии отошедшие к США) стала ареной долгих усобиц. В 1524 г. помощник и друг Кортеса, Альварадо, начал покорение царства майя на п-ове Юкатан.

В 1524 г. началось испанское проникновение в андские области. Захватчиков манило легендарное богатство Перу. Установив, что перед ним достаточно мощное государство, Писарро вернулся в Испанию за подкреплениями. Новый поход начался в 1532 г., а в следующем году к Писарро подошел с дополнительным подкреплением Альмагро. Для покорения царства инков потребовалось более двух лет; за это время Писарро построил на побережье город Гваякиль в качестве своей военной базы. Вскоре между Писарро и Альмагро началась война, связанная с неудачной самовольной попыткой последнего овладеть Чили. В ходе войны погибли оба военачальника. После периода гражданской войны руководить войсками было поручено Вальдивии. Поход этот оказался особенно трудным, но Вальдивия сумел захватить северное Чили (в южном ему не удалось подавить сопротивление отважного племени арауканов).

В результате завоеваний в Южной и Северной Америке испанские территории оказались в соприкосновении с непокорными племенами снаружи (к северу от Мексики и во Флориде, в Чили) и внутри (к юго-востоку от бывшего царства инков, Перу, в современном Парагвае и вокруг него). Для сношения с этими племенами и возможной их христианизации на границы с ними были выдвинуты монашеские миссии — францисканцев и особенно иезуитов. Последние развили большую хозяйственную, просветительскую и организационную деятельность и обратили большие группы лесных индейцев тупи-гуарани в христианскую веру. Правда, как только они теряли связь со своими просветителями, индейцы (как, впрочем, и в других частях Латинской Америки) нередко возвращались к традиционным верованиям.

В середине XVII в. иезуитам удалось создать в Парагвае теократическую республику, которая по своей организованности и уровню жизни заметно превосходила соседей. Но в 1773 г. общество иезуитов было временно распущено, и Парагвайская республика сделалась объектом нападения соседей.

Середина XVII в. ознаменовалась тем, что вся Южная, Центральная Америка, Мексика (включая позже потерянные области), острова Карибского моря и (во всяком случае, формально) Флорида перешли под власть Испании, образовав некую империю. Управлять ею из Мадрида или даже из Мехико при тогдашних средствах сообщения было практически невозможно. Поэтому была создана специальная имперская структура: вся американская территория, находившаяся под властью испанского короля, образовала вице-королевства Новой Испании и Перу; позже эта территория была разделена на четыре вице-королевства: Новую Испанию (включавшую Мексику с Карибскими островами и Центральную Америку), Новую Гранаду (включавшую нынешние Венесуэлу, Панаму, Колумбию и Эквадор), Перу (включавшее также части нынешних Боливии и Чили) и Ла-Плату (включавшую все остальные южноамериканские области, т. е. современные Аргентину, Уругвай, Парагвай и части нынешних Боливии и Чили).

Вице-королевства делились на «королевства» (таково было их официальное название), но они были больше похожи на римские прокураторства; при «короле» состояли исполнительные органы и аудиенсия, орган судебно-административный (идеи Монтескье о разделении властей появились лишь в 1748 г.). В аудиенсию входили оидоры, буквально «слухачи», соединявшие в себе следователей и судей.

Главная задача этих органов заключалась в пресечении попыток «королей» к самостоятельности по типу феодальной. «Король» председательствовал в аудиенсии, выслушивал ее советы, обладал правом патронажа над церковью, ведал всеми делами, связанными с индейцами, а также возглавлял военные силы «королевства».

Вице-короли хотя и стояли над «королями», но жестче, чем они, контролировались Мадридом и собственной аудиенсией.

Более отдаленные регионы подчинялись «генеральным капитанам». Капитаны назначались непосредственно королем Испании, но получали распоряжения из Мадрида через вице-королей.

Кроме капитанств были еще более мелкие «президентства», не имевшие военной власти.

Все аудиенсии обладали широкой судебной властью и, кроме того, правом контроля, в том числе над деятельностью собственных капитанов и вице-королей.

Низшим административным органом была община (кабильдо) — либо «открытая», в которой участвовали все землевладельцы общины, либо более узкая. Практически общины обладали весьма значительными административными и военными возможностями, иной раз выходя из подчинения начальству.

Кроме перечисленных административных органов, существовали институции: висита, включавшие контролеров, которые теоретически могли внезапно обследовать деятельность любого лица, и ресиденсия — постоянный контрольный орган, проводивший публичные заседания.

Существовали земли разных категорий. Во-первых, была земля энкомиенды, заселенная индейцами, «коммендированными» к определенным конкистадорам и их потомству, а те были обязаны обращать их в христианство и приобщать к испанской цивилизации. Нередко конкистадоры принимали на себя власть прежних индейских вождей; «коммендированные» должны были работать на них. Система энкомиенды стала отмирать около 1600 г. Обязанности конкистадоров перешли к «коррехидорам индейцев». Они составляли испанскую колониальную знать.

Во-вторых, осталась собственная земля аборигенных обитателей, имевших своих вождей — касиков.

В-третьих, существовала земля испанских поселков и новых поселков, созданных по испанскому образцу, но заселенная индейцами; последние также возглавлялись «коррехидорами индейцев».

Испанцами в значительной мере были заселены города. Социальные различия между местными жителями и испанцами постепенно сглаживались, особенно в области андской и астекской цивилизаций и после христианизации местной знати — пусть нередко более или менее формальной. Эта знать пользовалась известным уважением, и брак испанского дворянина со знатной астечкой или кечуанкой не только не понижал социальный статус мужа, но, пожалуй, и повышал. Многие индейские крестьяне стали выращивать испанские (и колониальные) культуры, и между ними и осевшими в Америке испанскими крестьянами грани стирались.

Здесь уместно задать вопрос: как оценивать с точки зрения теории фаз исторического процесса события, совершавшиеся в том огромном регионе Земли, который мы называем Латинской Америкой?

В Америке XVI—XVIII вв. своеобразие событий выразилось в том, что новая популяция, относившаяся к пятой фазе и жившая на грани пятой и шестой, заняла территорию, ранее обжитую популяциями, находившимися в третьей, второй и первой фазах. Что должно было произойти в результате? Могли ли пятая и шестая фазы как бы подтянуть к себе вторую и третью, имея при этом в виду, что сама местная популяция, несмотря на понесенные тяжелые потери, все же в основном сохранилась, хотя и была христианизирована (довольно поверхностно) и постепенно переходила на разговорный испанский? Предположить такое «подтягивание» значило бы, пожалуй, переоценить роль внешних завоеваний для хода исторического процесса в целом. Мы уже встречались с обратным явлением, когда монголы или тюрки, стоявшие на уровне второй или в лучшем случае третьей фазы, вторгались на территории популяций пятой фазы. Правда, они задерживали ход процесса, но не выводили завоеванное население из той фазы, в которой оно уже ранее находилось. Это касается и чисто военных вторжений, не поддержанных ни новым альтернативным социально-психологическим побуждением, ни преимуществом в оружии. Это же относится и к таким вторжениям, которые были поддержаны альтернативной идеологией, но не преимуществом в оружии (ислам). В Америке же, казалось бы, произошло нечто обратное: вторжение сил, обладавших и большим преимуществом в оружии (кони, стальные мечи, латы и какое ни есть огнестрельное оружие), и альтернативной идеологией — христианством. Однако это вовсе не означает, что результатом вторжения должен был явиться переход от грани второй и третьей фаз непосредственно к началу шестой (хотя переход от третьей к пятой фазе мы наблюдали в Скандинавии, на Руси и т. п.).

На самом деле тут имелось критически важное отличие. В только что упомянутых случаях альтернативная социально-психологическая установка снимала застарелый дискомфорт. В Латинской же Америке не наблюдалось дискомфорта, нуждавшегося в социально-психологической революции и тем более в прозелитической и этико-догматической религии, которая (во всяком случае, в течение первых поколений) сама ощущалась как бремя, как дискомфорт. Введение новой обязательной религии сопровождалось превращением «верующих» из числа местного населения, т. е. свободных членов племени (или граждан государств ранней древности), в рабов или, в лучшем случае, в илотов. Местные племена, конечно, испытывали всяческий дискомфорт, но не имели ни собственной цельной социально-психологической альтернативы, ни оружия, чтобы отстоять себя.

То, что рабовладельческие производственные отношения в Латинской Америке поначалу явно преобладали над илотскими (энкомиендой), находит простое объяснение в том, что, опережая аборигенов на две-три фазы, конкистадоры имели настолько более мощное вооружение, что могли себе позволить более жестокую эксплуатацию. Тем не менее отсутствие снижающей дискомфорт альтернативной социальной психологии и общая для всех фаз истории низкая производительность рабского труда привели и в Латинской Америке к переводу индейцев из рабства в энкомиенду, или, иначе говоря, в илотство или колонат. Поэтому «государства» отдельных конкистадоров, слагавшиеся в первой половине XVI в. в Латинской Америке, — Кортеса, Писарро, Вальдивии и всех других — следует уверенно отнести не к пятой, средневековой фазе, а к особого типа третьей, общинно-рабовладельческой (ср. институт кабильдо). Напомним, что большинство населения завоеванного континента прежде жило в первой и второй фазе, а.третья только начиналась у инков, у майя, может быть, у астеков. Поэтому период иноземного владычества в XVI в. можно и нужно расценивать как продолжение и расцвет третьей фазы[105].

Зато общественное и государственное устройство Новой Испании XVII—XVIII вв. очень близко совпадает с формами четвертой фазы (имперской древности) в Европе: та же всеобъемлющая гигантская империя, как бы уравнивающая всех, переданная во власть проконсулов, пропреторов, прокураторов — сиречь вице-королей, «королей», капитанов. При них существовали не вполне правомочные советы знати (аудиенсии) и урезанные в правах городские и поселковые советы (кабильдо). Наблюдается то же юридическое неравенство пришельцев (соответствующих римским гражданам) и аборигенов, управляемых пришельцами (коррехидорами и капитанами индейцев). И мы видим здесь те же маломощные племенные группы, пытающиеся сохранить самоуправление внутри империи.

Вся империя имела общий официальный язык и язык взаимопонимания — испанский.

Если так, то из этого вытекает, что «освободительная война» Латинской Америки начала XIX в., хотя и проходила под лозунгами, формально заимствованными у Французской революции и Наполеона, на самом деле утверждала всего лишь пятую фазу исторического процесса. Высокие французские освободительные идеи, безусловно, искренне вдохновляли Боливара и его соратников (а также и соперников), но это не значит, что результат в Латинской Америке был тот же, что и в Европе: на новом континенте сложившиеся после Боливара порядки так соотносились с его идеями, как политика римских пап эпохи средневековья с высокими идеями Иисуса и Павла. В результате теоретически должны были возникнуть вечно воюющие между собой средневековые королевства с неустойчивыми и переменчивыми границами.

Дискомфорт, приведший к революции Боливара и других, ощущался прежде всего креольским населением, т. е. испанским по языку и по происхождению, но укоренившимся на латиноамериканской земле и ощущавшим ее как родину. И эта родина управлялась либо прямо из Испании, либо чиновниками, приезжавшими из Испании, иногда опальными — на время, чтобы создать себе трамплин для служебного повышения в метрополии. Революция Симона Боливара (с 1810 г.), прославившегося как освободитель Латинской Америки, была, во-первых, чисто креольской[106], поскольку аборигенное население относилось к ней совершенно равнодушно, а во-вторых, по своему духу скорее бонапартистской: такие же блестящие победы на одном фронте, поражения на другом, новые блестящие победы, снова поражения и конечное мнимое торжество боливарской идеи после его смерти.

Боливар имел не только сторонников и подражателей, но и соперников, однако цель у всех была одна — освободить латиноамериканские земли от «чужеродных», т. е. испанских, администраторов и привести к власти креолов.

Практически Боливар, несмотря на свою революционность, мог лишь продолжить четвертую фазу исторического процесса. Альтернативная идеология господства креолов не была достаточно эффективной, чтобы сдвинуть население континента в направлении седьмой фазы, как это по существу пытался сделать Наполеон. Еще до смерти Боливара (1830 г.) креольская империя распалась. Формально принимая республиканскую и чуть ли не демократическую форму, новые креольские государства, такие, как Венесуэла, Колумбия, Эквадор, Перу, Боливия, Чили, Парагвай, Аргентина, Уругвай, имели фактически вполне средневековый характер (пятой фазы), с их постоянными пронунсиаменто[107]с формально избранными, но редко сменяемыми «президентами» или «фюрерами» (каудильо), с неустойчивыми и вовсе не национальными границами государств, с военно-административной элитой и крестьянами-пеонами[108]. Особый характер латиноамериканскому обществу придавала и огромная масса закупленных у африканских вождей и работорговцев негритянских рабов с их традициями первой и второй фаз и полной культурной и языковой оторванностью как от местного туземного населения, так и от местного креольского.

Наступила не шестая постсредневековая фаза стабильного абсолютизма, а пятая фаза феодальной раздробленности, неустойчивых границ и непрерывных кровавых войн. Самая страшная в мире война произошла вовсе не в Европе XX в., а в Парагвае в 1864—1870 гг.[109]

Несколько иначе, чем в испанской Америке, развивались условия в Бразилии. Открытая в 1500 г. португальским мореплавателем Кабралом, она отошла к португальским владениям согласно формальному толкованию Тордесильясского договора, составители которого не подозревали о существовании здесь земли. Побережье было обследовано, а вновь открытым мысам и рекам дал названия в 1501 г. Америго Веспуччи. Однако заселение Бразилии началось лишь в 1533 г. Берег Бразилии был разделен по карте на 15 «капитанств» (или феодов), причем каждый участок был отдан в распоряжение знатным португальцам, получившим звание «дарителей». Им разрешено было основывать города, раздавать земли, назначать чиновников и собирать налоги с местного населения. Португальский король оставил за собой право сбора таможенных пошлин и монополию торговли бразильским красным деревом[110]. Из «дарителей» только двое имели успех: на юге — Соуса, наладивший вывоз ценного леса, обследовавший большую территорию, и в районе Пернамбуко на севере — Перейра, превративший свой надел в огромную плантацию сахарного тростника. В 1549 г. бразильские владения были непосредственно подчинены португальской короне. Большую роль сыграли миссии иезуитов, действия которых здесь были более плодотворны, чем в Парагвае. Им удалось в 1574 г. провести закон, запрещающий принудительный труд индейцев, с которыми вместо этого заключались «добровольные» соглашения. Индейцы, по-видимому, начинали разбегаться, и все это привело, конечно, к массовому завозу негритянских рабов из Африки.

В 1555 г. французы попытались создать в Бразилии свою колонию как убежище для преследуемых во Франции гугенотов. Но эта колония оказалась неприбыльной, и к тому же здесь вновь разгорелась отчаянная борьба между гугенотами и прибывавшими туда же католиками. Французы были изгнаны португальским генерал-губернатором Мем де Са, который на месте бывшего их поселка основал город Рио-де-Жанейро. В XVII в. происходили нападения нидерландского флота на бразильское побережье (Португалия, а тем самым и Бразилия в то время были подчинены Испании, ведшей войну в Нидерландах).

Огромное значение для Бразилии имело открытие здесь в 1693 г. больших залежей золота, что вызвало новый приток иммигрантов. Одновременно Бразилия, нарушив Тордесильясское соглашение, стала распространять свои владения на Амазонскую низменность и области, примыкающие к Андам. Мало того, португальцы постоянно совершали набеги (бандейры) на испанские области на западе континента.

Местное индейское население равнин и джунглей, с самого начала очень малочисленное (оно жило в первой фазе исторического процесса), постепенно оттеснялось в мало удобные для колонизации места. Тем не менее кое-где заключались и смешанные браки, и один из индейских диалектов, тупи-гуарани, в ряде районов был принят в качестве языка общего взаимопонимания наряду с португальским — общим языком всех колонистов, включая рабочих на плантациях, скотоводов, горняков, а также индейцев и негритянских рабов, занятых на тех же плантациях и в рудниках.

Португальцы, однако, никогда не выступали как организованный господствующий класс: та смешанная нация, которая теперь называется бразильцами (включившая в XIX— XX вв. множество немцев, итальянцев, арабов и др.), менее большинства других народов мира испытывает национальные предрассудки; браки между белыми, черными и индейцами обычны, так что среди нынешних бразильцев трудно найта людей, которые могли бы считать себя чистыми португальцами, и этот процесс смешения начался уже в XVII в.

Хотя в Бразилии менее четко, чем в Новой Испании, прослеживается смена фаз, все же можно отнести бразильское общество XVI—XVIII вв. к третьей фазе, образовавшейся поверх первой, и к зачаткам четвертой.

Весьма своеобразно сложилась дальнейшая судьба Бразилии. Изгнанная в ходе наполеоновских войн из Лиссабона, португальская королевская династия перенесла столицу в Рио-де-Жанейро; позже Бразилия формально отложилась от Португалии, сохранив государственную форму империи (1822 г.). Королевское, а затем имперское правительство приняло ряд мер для модернизации и даже либерализации политической жизни страны (покровительство внешней торговле, парламентское правление и др.), однако при этом в ведущей отрасли хозяйства — аграрной — сохранялось чисто рабовладельческое устройство. Рабовладение было окончательно отменено лишь в 1888 г., а в 1889 г. был свергнут император Педро II и Бразилия была объявлена республикой. Этот политический переворот фактически оформил переход бразильского общества от четвертой фазы (имперской древности) к эмбриональной седьмой (капиталистической).

А что же стало с аборигенным населением Латинской Америки? Популяции, жившие в первой фазе, по большей части исчезли с лица земли. Совсем недавно вымерли последние огнеземельцы, гибнут последние жители бассейна Амазонки, особенно в связи с массовой вырубкой тропических лесов. Популяции, жившие во второй фазе, по большей части метисизировались и редко где сохранили первоначальные языки. Исключение составляет тупи-гуарани, являющийся наряду с испанским языком литературным языком в Парагвае; на его диалектах говорят кое-где и в соседних странах.

Лучше всего, как можно было ожидать, сохранились языки народов, достигших перед испанским завоеванием третьей фазы исторического процесса. На языке аймара говорит свыше 1 млн. человек в пограничных районах Перу и Боливии, из них очень многие — только на аймара; есть и своя литература. На языке кечуа («инкском») говорит около 10 млн. человек (частично, конечно, эти люди двуязычны), главным образом в Перу и Эквадоре, но также в Боливии и (в небольшом количестве) в Чили и Аргентине. Есть литература, издаются газеты.

Некоторые группы крестьянского населения в Мексике и Центральной Америке сохраняют говоры, относящиеся к аборигенным лингвистическим семьям.

Разговорными аравакскими диалектами джунглей Бразилии, Колумбии и Венесуэлы и карибскими в Гайане и в соседних областях пользуются малочисленные и быстро исчезающие племенные группы. Об индейском населении Северной Америки — в другом месте.

Излагая историю Латинской Америки, мы вышли за пределы пятой фазы исторического процесса. Еще раз подчеркнем, что наиболее характерная черта пятой фазы — отсутствие ощутимого движения вперед, разве что (в очень небольшой мере) технологического (прежде всего в оружейном деле), но совсем никакого — в жизненном уровне. Заметим также, что и в первой фазе (первобытности), и в третьей фазе (ранней древности), и в пятой фазе (раннего средневековья) наблюдается длительное топтание на месте (отчасти, но не только по экологическим причинам). Иногда наблюдается затухание целых цивилизаций, а также случаи развития в сторону от магистрального пути и даже запутывание линии развития в клубки, с трудом распутываемые.

Изучение пятой, да и других нечетных фаз исторического развития особенно ясно демонстрирует неоднозначность и противоречивость перемен, движения разнонаправленного, допускающего тысячелетние спады без явственного продвижения.

Пятой фазе были присущи общеобязательные догматические учения, всякое отступление от которых тяжело каралось, едва ли не чаще всего смертью. Дискомфорт принимал хронический и непреодолимый характер: его испытывали крестьяне, находившиеся в жесткой, практически ничем не ограничиваемой власти хозяина и к тому же каждый день ожидавшие разорения своего домашнего очага от войны, хозяйского произвола, грабежа, пожара, выселения или убийства, не говоря уже о турецком девширме. Меньше всего могли рассчитывать на комфортабельную жизнь основные массы земледельческого населения. Конец пятой и начало шестой фазы ознаменованы крестьянскими восстаниями огромных масштабов.

Но дискомфорт испытывали и землевладельцы — прежде всего от полного отсутствия стабильности, когда сегодня надо платить дань или выходить на службу для одного завоевателя, а завтра — идти на войну за другого и когда каждая дестабилизация грозит потерей имения, семьи и собственной головы.

В то же время в течение всего средневековья не утихало мощное побуждение к агрессивности, наиболее откровенное в классе землевладельцев и воспринимаемое им как положительное явление — «желание славы».