Сокровища стеклянных ящиков. Замок «Лохштедт»
«…Если ты что-то очень долго, очень настойчиво, вкладывая все силы, ищешь, то обязательно должен найти, иначе опускаются руки, над тобой начинают смеяться, и твоя великая ИДЕЯ становится ничего не значащим, пустым, никчемным звуком. Как Вы помните, главная ИДЕЯ моя, и затем и наша, была — поиск Янтарной комнаты, но потом поиск расширился, и вот торжество! Янтарная комната пока не обнаружена, но найдены СОКРОВИЩА СТЕКЛЯННЫХ ЯЩИКОВ! Однако я Вас немного помучаю, я ничего больше не буду писать об этом, я сам приеду и все расскажу, а пока вернемся к последним двум версиям, „ШАХТНОЙ“ и „ЗАМОРСКОЙ“. Честно хочу сказать, эти версии для меня, если можно так выразиться, менее любимые. Или я уже Вам писал об этом? Менее любимые потому, что шахты взорваны, и над сокровищами такая толща земли, что нужны огромные средства, чтобы докопаться до них. Увы, федеральное правительство, вначале выразившее интерес к этой версии и даже будто бы пожелавшее вложить в исследование шахт свое внимание и средства, теперь категорически отвергло эту идею, указывая намеками на некоторое ухудшение отношений между ФРГ и Россией. Но при чем тут это?! Мне, откровенно, крайне неприятна и „заморская“ версия. Уж если янтарь уплыл „туда“, то из Америки его никакими силами не вернешь обратно. Там не любят расставаться с ценностями. И умеют крепко хранить тайны. Итак, шахты! Вы помните радиограмму таинственного эсэсовца с буквами „B.S.W.F.“? Я эти буквы расшифровал по-разному. И как намек на „понартовскую версию“ — две первые буквы означают: „БИЕР-ШЕНБУШ“, пивные заводы в Кенигсберге, куда якобы была отправлена Янтарная комната, и как „БЕРНШТАЙНЦИММЕР — ШАХТА — ВИТТЕКИНД — ФОЛЛЬПРИХАУЗЕН“, т. е. янтарь находится в соляных шахтах ВИТТЕКИНД — ФОЛЛЬПРИХАУЗЕН. С тех пор как там раздались взрывы, там скопилось до тысячи кубических метров грязи и шлака, но уж если шахты были прорыты на огромную глубину, то разве нельзя вновь пробить шахтный ствол?
Ведь боковые штольни-хранилища могут быть свободными от грунта! Да, вот что еще: из дирекции Швейцарского государственного архива в Берне мне пришло сообщение, что группой „КРАСНАЯ ТРОЙКА“ (что за группа? Мне пока не известно, разведка „Советов“?) в конце войны из Лондона в Москву был послан текст перехваченной немецкой радиограммы: „Объект охраны принят и складирован в известном вам „Б. Ш.“, верхние части здания разрушены взрывом, направляю согласование, жду дальнейших указаний, СС-оберштурмбанфюрер…“ Подпись неразборчива. Что это означает? Версия „ПОНАРТ“? „БИЕР-ШЕНБУШ“ или „БЕРНШТАЙНЦИММЕР — ШЕНБУШ“? Теперь то, что касается д-ра Андре. Совсем недавно в подвалах университета г. Геттингена были найдены драгоценные коллекции янтаря, ранее принадлежавшие Кенигсбергскому университету. Сокровища эти лежали там, в подвале, с осени сорок пятого года. А привезены они были из тайников шахты ФОЛЛЬПРИХАУЗЕН! Но почему в Геттинген? И кем были привезены? Дело, я полагаю, тут вот в чем. Столетиями дружили Кенигсбергский и Геттингенский университеты. В последние перед войной годы в университете Геттингена работал доктор Андре. А потом он был переведен в Кенигсберг. Уж не он ли и переправлял кенигсбергские ценности вначале в шахты, а потом и в ГЕТТИНГЕН? Но что он туда отправил? Что вывез из Кенигсберга? Увез ли он и Янтарную комнату, и сокровища не только университета, но и минералогического и янтарного музеев Кенигсберга? Между прочим, во время войны он имел звание оберштурмфюрера СС».
«ПО ПОВОДУ ПРОФЕССОРА АНДРЕ. Весьма почтенный господин Штайн! …Из статьи в газете „Ганноверишен альгемайне цайтунг“ Вы могли узнать, что мой дядя, профессор АНДРЕ возглавлял музей янтаря в Кенигсберге, а позже — ИНСТИТУТ ЯНТАРЯ в г. Геттингене. Он умер несколько лет назад, но я поговорю с его дочерью о янтаре и Янтарной комнате…»
«ПОЛНОМОЧИЕ. Московская патриархия. Священный синод Русской Православной Церкви. ОТДЕЛ ВНЕШНИХ ЦЕРКОВНЫХ СНОШЕНИИ. Москва…
Настоящее полномочие выдано гражданину Федеративной Республики Германии г-ну ГЕОРГУ ШТАЙНУ в том, что Отдел внешних церковных сношений МОСКОВСКОЙ ПАТРИАРХИИ поручает ему предпринимать от имени Русской Православной Церкви все необходимые действия перед должными государственными инстанциями ФРГ для возвращения законному владельцу — ПСКОВО-ПЕЧОРСКОМУ МОНАСТЫРЮ, расположенному на территории Союза ССР, принадлежащих ему священных реликвий: крестов, икон, окладов с икон, сосудов, панагий и других предметов, а также… священных одеяний, которые в марте 1944 года были вывезены из ризницы Псково-Печорского монастыря немецкими оккупационными властями и в настоящее время удерживаются на территории ФРГ ее соответствующими официальными учреждениями…»
«С ОТВРАЩЕНИЕМ все настоящие немцы наблюдают за глупостями, которые Вы, Штайн, продолжаете делать. Или Вы хотите уворованные „Советами“ у православных христиан ценности вернуть в Россию? Туда, где остались невообразимые художественные сокровища из Шлезвига, ИНСТЕРБУРГА, ГУМБИННЕНА, КЕНИГСБЕРГА, всего немецкого ВОСТОКА? Из Восточного Берлина? И разве Вы, Штайн, не знаете, что голландцы сегодня еще задерживают частную собственность немецкого кайзера из замка ДОРН? Может, лучше туда направить Вам свои усилия? Я желаю Вам одного, того, что всегда случается с доносчиками, шпионами и предателями в дикарском государстве. Лучше поезжайте-ка в Россию и не возвращайтесь, диктаторские режимы любят таких дураков, но в то тоже время и презирают их, так как они могут стать опасными для них самих. После того как они сделали свое дело, их обычно „изымают из обращения“. БЫТЬ МОЖЕТ, ВАМ ПОСЧАСТЛИВИТСЯ, И ВЫ ПОПАДЕТЕ В ДОМ УМАЛИШЕННЫХ. Это там ОБЫЧНОЕ ДЕЛО!..»
«ВЕРСИЯ „ПОНАРТ“. В связи с созданием поискового отряда Калининградского отд. СФК, утверждением устава и состава отряда прошу рассмотреть нашу заявку на версию „ПОНАРТ“. После тщательного изучения материалов есть много подтверждений, что именно сюда, в район ПОНАРТА, весной сорок пятого года прибыла колонна грузовиков, груженных большим количеством ящиков. Согласно документам, картам и схемам, выяснено, что на бывших пивных заводах „ШЕНБУШ“ (пиво „ПОНАРТ-ЛЮКС“) имеются обширные подземные помещения, в которых хранился лед для охлаждения и выдержки пива особо высокого качества. Ряд предприятий города выразил готовность оказать нам материальную поддержку в проведении поисковых работ».
«СЧЕТ В ГАМБУРГЕ ОТКРЫТ! Уважаемый господин Иванов. Мы решили продолжить дело, начатое ГЕОРГОМ ШТАЙНОМ, и поддержать Вашу просьбу по сбору средств в ФРГ на восстановление древних исторических зданий Кенигсберга, и в первую очередь КАФЕДРАЛЬНОГО СОБОРА и домика лесничего ВОБЗЕРА. Создан комитет содействия работам калининградского Фонда культуры. Номер счета: 326305 в банке ВАРБУРГ, БРИНКМАН ФИРТЦ и К0 в ГАМБУРГЕ, Фердинандштрассе, 75, „КУЛЬТУРФРОНТ КЕНИГСБЕРГ — КАЛИНИНГРАД“. Вклады, сделанные в ПРОШЛОЕ, не могут быть напрасными, они являются ИНВЕСТИЦИЕЙ в БУДУЩИЙ ЕВРОПЕЙСКИЙ ДОМ!»
«ДУШИ УБИТЫХ ВОПИЮТ К СПРАВЕДЛИВОСТИ! Вы ищете ценности, сокровища, а не хотели бы ямку с десятками тысяч трупов? Поезжайте в БАГРАТИОНОВСК, и вам там каждый покажет, где зарыты десятки тысяч трупов ребят из ШТАЛАГА № 8 „А“. Может, расщедритесь, хоть столбик бетонный поставите на их ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОЙ БРАТСКОЙ МОГИЛЕ, ведь там лежат русские, украинцы, белорусы, евреи, бельгийцы, поляки и французы!»
…Солнце печет. Тишина. Голуби вдруг срываются с высокой белой стены и, громко хлопая крыльями, проносятся над обширным двором. «Послушники», молодые бородатые парни, возводят у одной из стен лавры деревянные леса, наверно, стену будут белить. С одним из них я только что разговаривал. Зовут его Сергеем, рабочий из какого-то ленинградского СМУ. Он уже третье лето на весь свой отпуск приезжает сюда, в лавру, и работает безвозмездно, «во имя Христа Спасителя». Верит ли? А как жить без веры? И что значит «верить в бога»? У каждого свой бог. Не на иконе, не на стене, не на небе — в душе. Знаете, без веры нельзя. Будто дыра внутри тебя, если нет веры в нечто, что есть выше тебя, созданное тобой и над тобой же вознесенное, чтобы в трудную минуту ты мог обратиться к тому, кто выше тебя духовно, найти в этом обращении силы, укрепиться духом. Нет, тут все работы ведутся бесплатно, их лишь только кормят и дают ночлег в кельях. Знаете, это не описать: ночь в келье. В которой до тебя сто, двести, триста лет назад спали, жили, размышляли о смысле жизни многие-многие люди. Вот тот здоровый мужик — саксофонист из Оренбурга; рыжий, его зовут Николай Николаевич — лектор общества «Знание» из Смоленска, а тощий, сутулый — Федя, конструктор из какого-то «ящика». Почему не едут в Соловки? Знаете, бывали и там. Там все бестолково. Одно делают, другое рушится. Планы устанавливают: вот сделай за сегодня, за неделю, за две — столько-то! Противно, хоть и деньги платят. А тут никто не спросит — сколько ты сделал и хорошо ли. Кто работает не за деньги, а за совесть, у того всегда все хорошо получается.
Инок, с которым познакомил меня Серега, понес мои бумаги настоятелю. Письмо, просьба показать сокровища стеклянных ящиков. Господи, какая красота, эта Псково-Печорская лавра, мужской монастырь! Сколько веков пронеслось над этими стенами, башнями, флюгерами! Сколько событий, каких людей помнят эти могучие, неприступные стены! Кто только не побывал под ними! Сам великий польский король Стефан Баторий, размахивая саблей, гнал свои войска на стены лавры, кричал сорванным голосом: «В гору, жолнеже! Матка Боска с нами!» Два с половиной месяца длилась осада, ворвались все же поляки в лавру, да не смогли в ней удержаться, псковский воевода Юрий Нечаев выбил врагов и погнал прочь от белых этих, в те дни прокопченных, залитых смолой и кровью, стен… Тут побывали многие, покопаться бы у стен крепости-лавры, чего бы только не нашлось. Петр Великий жаловал лавру как крепость неприступную на западной российской границе золоченым российским гербом и «прапором», золоченым флюгером на главную башню — вон он матово сияет в солнечных лучах…
Но что же инок? Что настоятель? Какой-то мужчина стоит у стены на коленях, прислонившись к камням лбом, группа женщин с тючками и узелками толпится, тоже послушницы, ждут, когда им скажут, куда идти, где размещаться, толпа туристов возле навеса, под которым виднеется древняя карета. Кажется, Екатерина, императрица российская, приезжала в ней в лавру… Но что же настоятель? Очень занят? Не принимает инока с моими прошениями? Мне бы только взглянуть. Говорят, что настоятель чуть ли не полковник в отставке, боевой офицер, весь в орденах и шрамах, ушел лет двадцать назад от семьи, из миру, от телевизора, водки, партсобраний и городской бессмысленной суеты за три стены, простым послушником, потом — монахом, и вот возвысился. Или был такой раньше? Хотя какая разница… А, идет!
Инок еще издали отрицательно мотает головой, разводит руками: нет-нет, это невозможно, он ведь сразу мне сказал, что увидеть ценности вряд ли удастся, это ведь не музей, уж простите с богом, сейчас будет обед, если желаете, то пройдемте в трапезную. Пища тут простая, но сытная: горох с мясом, картофель и кисель клюквенный.
Кисель клюквенный? Простите?.. «Бог простит», я что, вот так от нечего делать, мчал сюда на своем «жигуленке» почти четыре сотни километров? Хотя, ладно, говорите — горох с мясом? Да, я иду с вами.
…Где, когда, при каких обстоятельствах Георг Штайн натолкнулся на исчезнувшие в конце второй мировой войны сокровища Псково-Печорской лавры? Кто ему подсказал? Намекнул: «Ищите вот там-то…» По документам это понять трудно, но так ли уж это важно? Может быть, что никто и не подсказал, никто не намекнул, просто он сам, работая в архиве, натолкнулся на те или иные бумаги, которые собрал в специальной папке, написав на обложке маняще и таинственно: «Сокровища стеклянных ящиков». Вот они, эти документы.
«Гебитскомиссариат г. ПЛЕСКОВ, 10.11.42 г. Прошу выдать господину доктору ФОЛЬБЕРГУ ключи к СТЕКЛЯННЫМ ЯЩИКАМ КОМНАТЫ СОКРОВИЩ с целью тщательного ознакомления и фотографирования.
Заверяю вас, что все эти предметы останутся принадлежностью Печорского монастыря, проводящаяся работа имеет отношение лишь к историко-художественной деятельности и ни в коей мере не угрожает сохранности предметов КОМНАТЫ СОКРОВИЩ монастыря.
Гебитскомиссар Воехинг».
КОМНАТА СОКРОВИЩ! Представляю себе, как, несколько раз прочитав этот документ из русского города «Плесков», Георг Штайн задумался, протер лоб, почувствовал, как сильнее забилось его сердце. Что за «стеклянные ящики»? Были простые, грубо, торопливо сколоченные из разных подвернувшихся под руку досок, именно в таких ящиках, как он уже знал, доставлялись в шахты картины, тончайший фарфор, хрусталь. Были отлично сработанные, из крепчайших дубовых досок, обшитые стальным листом, асбестом, просмоленные ящики, предназначавшиеся к вывозке кенигсбергских ценностей; были бочки деревянные и железные, ящики из-под патронов и винтовок, и в них путешествовали сокровища, но что это за «стеклянные ящики» какой-то «комнаты сокровищ»? Что было в них? Где все это? Почему нигде за все долгие уже минувшие после войны годы, не «вынырнуло» из небытия на поверхность нашего времени на каких-либо выставках и аукционах? Может, отложив в сторону заботы о янтаре, попытаться отыскать следы этих ящиков? Хотя нет, надо все вести параллельно, да-да, эти ящики, господи, а вдруг тут повезет? Сколько же можно работать впустую? Так, надо составить план. Перечень архивов, лиц, кто, может быть, хоть что-нибудь знает об этом, но кто знает? Русская православная церковь в Германии? Русская церковь… м-м-м, что-то он слышал, как это называется? а, кажется, русский монастырь святого Петра… нет, не Петра, такое странное, редкое русское имя, а, Пантелеймона, в Греции, на какой-то горе Афон.
Писать. Обращаться во все инстанции! «Уважаемый господин Бок!», «Уважаемая госпожа», «Весьма почтенные господа…» Но, что же это он? Что это за «Плесков», что за монастырь? Надо сделать запросы в Россию, в Московскую патриархию.
И появляются новые документы, кажется, намек на звук начинает укрепляться, становится громче, устойчивее, но еще пока именно некий намек, нечто неясное, зыбкое… «Ключи доктору Фольбергу»! Как он и предполагал, этот доктор представляет конечно же один из отделов штаба рейхсляйтера Альфреда Розенберга. «Ключи», «взглянуть, сфотографировать»… И потом эти фотографии просмотрит господин Поссе, это же сорок второй год, он личный порученец Адольфа Гитлера, еще жив-здоров и полон энергии в сборе коллекций для «Музея в Линце». И что же? Кто-то там, в монастыре, сопротивляется, говорит о каких-то очень ценных книгах, о целой монастырской библиотеке, на которую вот так же лишь взглянули, и теперь она исчезла. И гебитскомиссар Воехинг обещает: «О возвращении вам библиотеки я буду вести разговор в ближайшее время». «Вести разговор»! Но мало пока, так мало документов и какие-то все разрозненные. Вот какая-то квитанция о том, что по разрешению коменданта Плескова в КОМНАТЕ СОКРОВИЩ от некоего переводчика Арнольда Томашевского получены нижеперечисленные предметы для отправления религиозного обряда: «2 жезла епископских, 3 серебряных подноса, одна серебряная, в золоте, тарелка, серебряный старинный чайник для святой воды, крест серебряный, в золоте и камнях, для целования. Павел Горшков подписался и обязался все вернуть тотчас назад, по прошествии праздника». Значит, все это уже не в руках монастыря, а в чьих-то других, при ком служит переводчиком и хранителем сокровищ некий Арнольд Томашевский? Но все же, что там за ценности? Что за ящики? Получил ли ключи от них господин доктор Фольберг?
Кажется, получил, сфотографировал, может, он же и поделился своими впечатлениями от посещения «комнаты сокровищ»? «После длительных и странных проволочек, под массированным нажимом господина гебитскомиссара Воехинга, я наконец-то оказался в святая святых этого огромного, мрачного, кажущегося неприступным монастыря-крепости. Гулкий звук шагов. Тяжкое хлопанье массивных, оббитых железом дверей. Лязг и скрежет замков, проверка печатей, и вот меня вводят в одну из комнат. Низкие каменные своды, сухой, какой-то, как мне показалось, древний воздух, пахнущий горящим воском. Свет высоко поднятых свечей. Матовый блеск стеклянных ящиков. Темный бархат, из глубины которого засверкали всеми своими многочисленными гранями драгоценные камни, вставленные в массивную золотую тяжесть крестов, цепей, прочих предметов российского православного религиозного культа. Мне показалось, что у меня пол поплыл из-под ног. Сколько же тут сокровищ! Глаза разбегаются. И все это почти рядом, в нескольких часах езды от Риги! И все это еще находится здесь?!»
Кто это писал? Почему текст не закончен? Штайну дали лишь взглянуть на эту бумагу, не позволили сделать копию, и он торопливо переписал главное? Воспроизвел по памяти?
Вскоре Штайн располагает еще несколькими документами, да он нисколько не сомневался, что такие документы существуют, и не сомневался он совершенно, что штаб Розенберга не оставит без внимания эти замечательные, полные золота, драгоценных камней и серебра стеклянные ящики. Машина заработала, все в ней тщательно продумано, отлажено, машина пришла в действие и тут, чтобы поглотить эти сокровища. Кто там не давал ключей? Кто там сопротивлялся? Куда теперь непослушник исчез?..
«Протокол-передача. Господину генерал-комиссару в Ревеле, отдел культуры. При этом направляем Вам протоколы передачи сокровищ монастыря г. ПЕЧОРЫ активному штабу (?) Розенберга канцелярией экзархата в Риге…
Заведующий канцелярией экзархата В. Родзвилл.
Май 1944 г.».
Два года усилий все же ушло на это, но как красиво получилось — нет, они, в штабе, все это не взяли, а им отдали, высшая церковная власть передала сокровища стеклянных ящиков своим защитникам в лице господина рейхсминистра Розенберга! А, вот и знакомая фамилия вновь возникает из тех, давно минувших, дней: господин Нерлинг, активнейший деятель штаба Розенберга, приложил к этому делу свои усилия.
«Х. А. Г. Рига, 14.4.44 г. Вильгельмштрассе, 6. Тел. 29976 + 31607. Настоящим высылаю Вам протокол передачи и перечень сокровищ православного греческого монастыря ПЕЧОРЫ, взятых во временное пользование штабом Розенберга, вывезенных в Ригу… с целью их реквизиции и отправки в другое место или в ИМПЕРИЮ.
Зав. отделом „Восток“, начальник штаба НЕРЛИНГ».
О, Нерлинг! Знаток подобных операций. Видно, никто и ничего не передавал. Люди Нерлинга приехали в Печоры, все забрали, выгребли из «комнаты сокровищ» и просто прикрылись пустыми бумажонками. А вот еще одна: «ХАУПТАРБАЙТГРУППЕ (вот что означают буквы „Х. А. Г.“ — „Главная рабочая группа“. — Ю. И.) ОСТЛАНД. Ризница остается собственностью монастыря. При БЛАГОПРИЯТНЫХ условиях („Это что означает? Победа в войне? Смешно такое писать в сорок четвертом году“. — Пометка Г. Штайна) она будет возвращена. При опасности — отправлена значительно дальше от фронта („Или уже отправлена?“ — Опять Г. Штайн, его рука…)». И подпись: «Х. А. Г. ОСТЛАНД, д-р НЕРЛИНГ».
Какие-то, без начала и конца, бумажки, записки, фамилии. Почерк такой, что наш Василий Митрофанович, великолепно знающий немецкий язык, с трудом продирается через эти завалы покосившихся букв. «Вам следует торопиться, а то „ящики“ уплывут», «Пожалуйста, срочно сообщите, что было в исчезнувшей ризнице», «Отчего молчит Московская патриархия? Они-то знают, что там было? Где список сокровищ? Почему молчит Афон?», «Я знаю, господин Штайн, где надо искать, но я этого просто так не скажу, лишь одно сообщу: это стоит не менее 10 миллионов, пять процентов от найденного — мне, так что решайтесь, согласны ли Вы на мои условия?» Кто это пишет, жирно лепит слово к слову на каком-то глянцевом листе бумаги? А вот еще: «Если все это возвратится благодаря мне туда, на какое, хоть самое минимальное, вознаграждение можно рассчитывать? Мне бы только погасить долги. Боже, помоги мне».
Но вот и Московская патриархия отозвалась. «Глубокоуважаемый господин Штейн, воистину дорогой во ХРИСТЕ брат! В эти радостные дни, когда мы торжественно воспоминаем явление БОГА во плоти, прошу принять мое сердечное приветствие с благословенным праздником Рождества Христова. Вместе с волхвами мы склоняемся мысленно у Вифлеемских яслей и стремимся принести ему ДАРЫ сердца нашего — молитву, дела любви и милосердия. Как много говорит нам преисполненный глубокой веры и надежды призыв св. Иоанна Златоуста: „Придите, совместно все прославим торжество настоящего праздника, ибо ныне разрушена смерть, отверзен рай, изглажена клятва, побежден грех, и слово Божие начало разливаться по миру… Христос Бог наш да сохранит и умножит СИЛЫ ВАШИ, да дарует нам мир Свой, который превыше всякого ума“…»
Сил уже нет, нет денег, долги давят, дома — ад, недовольство, попреки, правда, старший сын, Гебхардт, помогает, поддерживает, ночами рисует картины на заказ, делает копии разным толстосумам, пытается отсрочить выплату долгов, нарастающих, как снежный ком, да что ком, лавина, которая вот-вот и погребет тебя, Штайн, погребет в своих глубинах, задавит, удушит…
«Финансовое управление г. Винзен-Луэ, налоговая карточка № 50/343/05929. При запросе ссылайтесь на этот номер. Господину Георгу Штайну.
Установлено: непогашенные суммы, подоходный налог: 129246,00 марок, церковный налог: 8624,60 марок. Обращаем Ваше внимание…»
Господи, помоги. Дай выкарабкаться, когда все время, все силы, последние марки уходят на этот безумный поиск, жуткую погоню за сокровищами. Сколько все же их? Какова общая их стоимость? Какую все же сумму возместит в случае их, сокровищ, обнаружения православная церковь? С кем же иметь дело? С Русской православной церковью? Или больше надежд на Афон? Наконец-то и от них пришло послание: «Русский Монастырь Св. Пантелеймона на Афоне, ГРЕЦИЯ. Полномочие ГЕОРГУ ШТАЙНУ. Настоящее наше заверенное священной ВЕЛИКОЙ ПЕЧАТЬЮ и подписанное игуменом ПОЛНОМОЧИЕ в том, что он имеет право от имени нашего… Как достоверно известно… были забраны и увезены в Западную Германию. Об этом свидетельствуют под присягой приехавшие оттуда к нам сюда и теперь живущие в нашей Святой Обители три (3) Иеромонаха, а в самом монастыре Печоры еще есть в живых старый человек Иеромона Серафим, который лично присутствовал при открытии там священного хранилища по приказу немецких военных властей, взятии и увезении в Западную Германию, где до сих пор их удерживает и хранит Германское Правительство. Мы, русская братия на Святой Афонской горе, просим… чтобы в случае отыскания все эти церковно освященные предметы не были допущены в светские мирские музеи Германии или Советского Союза (СССР), но чтобы они были возвращены Монастырю. Отдача в музей церковной святыни может оскорбить Христианские чувства каждого верующего человека… в противном случае чтобы все эти вещи были отданы на хранение сюда в наш Русский Монастырь на Св. Афон. Мы верим, что эта наша проблема будет решена в Христианско-Евангельском духе…»
«Найти, вернуть, не отдать, передать, не осквернить» — но никто не интересуется, а какие за этим стоят расходы? Эти бесконечные, из города в город, поездки, ночевки в отелях, поезда, самолеты, автобусы, такси?! Эта его изнурительная, каждодневная, безумная работа, она что, ничего не стоит, никем не оплачивается? Поиск людей, кто хоть что-то знает; странные, сложные переговоры, да, кто-то что-то действительно знает, но крепко держит язык за зубами, чертит на листке бумаги многозначные цифры вознаграждений за те или иные сведения, а он уже продал все, что можно продать, заложил все, что можно заложить, доходов никаких, одни бесконечные расходы и одни бесконечные заверения в любви, благословения, заверения в признательности («мы молимся за Вас, Георг Штейн», он сколько раз писал: «Штайн», а не «Штейн»!). Нет-нет, тот человек, который явно знает, где хранятся сокровища, запрашивает такую сумму, что надо продать все свое поместье, ферму, чтобы рассчитаться с ним, да и как продать то, что уже заложено, что находится под зорким оком налогового управления? «Господин все получит потом, когда сокровища будут обнаружены, доставлены в СССР, откуда придет достойное вознаграждение. Хорошо, ну давайте же договоримся, господин N.N.». Нет. Так господин «N.N.» договариваться не хочет. Господин не доверяет русским! Но ведь не просто русским, советским, а церкви?! Нет, господин «N.N.» не хочет рисковать, русские есть русские, хоть и церковники… Хоть бы оттуда, из Москвы, пришли подробные списки ценностей и еще какие-нибудь бумаги, подтверждающие факт хищения сокровищ!
Пришли! Огромный, на многих страницах, с важнейшими подробностями список. О-о-о, сколько тут всего! «Листе дер Клостершютце фон Петшоры». («И перевод на немецкий сделан!» — Пометка Г. Штайна.) «Перечень предметов Комнаты Сокровищ». Серебряные, с золотом кружки, бокалы… сосуды… ложки… кружки… блюдца. И блюда старого серебра с золотым узором, чаши, серебряные, тяжелые «святые тарелки»… Картины: «Ефросинья Полоцкая», «Святая Мария», «Иисус Христос»… Уникальная коллекция серебряных талеров с 1723 по 1840 год… Четырехгранный бриллиант, 9x10 мм… Оклад и цепь со многими каменьями. Монеты и медали разного металла и достоинства, шестьдесят пять килограммов! И иконы, книги в серебряных окладах, священные облачения и украшенные драгоценными камнями старинные уборы, и прочее, прочее, прочее…
Новые документы, а также вот оно, такое долгожданное, — вызов на переговоры в Москву: «Мы считаем вместе с Вами, что благоприятное решение этой проблемы является существенным вкладом в преодоление недобрых последствий второй мировой войны и в укрепление дружеских отношений между ФРГ и Советским Союзом. Испытывая признательность лично к Вам, дорогой г-н ШТЕЙН, мы хотим воздать Вам должное и с этой целью приглашаем Вас, Вашу супругу и детей прибыть в Москву 8 июня и быть нашими…»
Дело пошло. Переговоры состоялись («Вы Георг Штайн, получите Княжеское вознаграждение, соответствующее стоимости сокровищ Монастыря…»). Теперь действовать, активно действовать!
Нужны сообщения, в газетах, да-да, ему уже так много известно! Когда похищено, кем похищено, что именно похищено. Из всего этого, из таких подробностей само собой возникает понимание читающими, что ему, Георгу Штайну, известно, и где находится похищенное. И что все это богатство должно быть возвращено в Россию, это естественно, разве германский народ то же самое, что вся эта подлая фашистская клика грабителей? И разве «Советы» не возвращали Германии отысканные русскими немецкие сокровища? Невероятной ценности картины той же Дрезденской галереи? И разве это не благородный акт: г-н Поссе, директор галереи, расхищал, увозил в Германии русские ценности, а русские вернули немецкие картины в Дрезден? И вот что еще. Ведь в документе, подписанном Нерлингом, говорится о том, что сокровища забираются из Печор во временное пользование. Пришло время возвращать!
Надо действовать, действовать, надо верить, надо биться до конца, не обращать внимания на все эти наскоки хулиганствующих молодчиков, да, опять его слегка побили, припугнули, приставив нож к горлу; пишут, пишут, но кто может испугать его, старого прусского солдата? Нельзя нашим народам, немецкому и русскому, без конца воевать, ненавидеть друг друга, надо победить грех, грех минувшей войны, ненависти, подозрений…
Ах, если бы еще налоговое управление оставило его хоть ненадолго в покое, все эти чиновники, бюрократы, бумагомараки. Он же объясняет, что расплатится, что ожидается «большой выигрыш», колоссальный гонорар, да-да, он уплатит все огромные налоги с того, будущего вознаграждения, господа, по секрету, ценности там не на десять, но наверняка на все пять-шесть миллионов долларов, не марок, а долларов, господа налогодушители. И он с этого своего будущего гонорара уплатит все налоги, все до марки, пфеннига, но, пожалуйста, оставьте хоть на время в покое, сейчас ему надо побывать в Греции, в Афоне, потом вновь в Москве, потом… что? Суммы непогашенные растут? Уже под 200 тысяч?!
«В Афоне я встал на колени. Я молился. Я сказал: „БОГ МОЙ! Я загнан. Я затравлен. БОГ МОЙ, ты, всевидящий, всезнающий, ты видишь, что я никого не обманываю, я ищу эти сокровища, янтарь, картины, эти святые тарелки и прочие твои святые вещи не для личного обогащения, а ради спокойствия душевного, человечности, ради, БОГ МОЙ, справедливости — ОТНЯТОЕ СИЛОЙ ДОЛЖНО БЫТЬ ВОЗВРАЩЕНО ОГРАБЛЕННЫМ, ведь так, БОГ МОЙ?! Я разорен. Хозяйство пущено на ветер. Жена тяжело душевно больна. Боюсь, она может лишиться рассудка. БОГ МОЙ! Помоги! Я найду твои сокровища, я даже готов за них отдать свою жизнь, но помоги, не дай умереть мне в долговых преследованиях, не позволь семью мою обратить в нищенство“».
Надежда и отчаяние. Прилив сил и упадок духа. Разрозненные мысли, слова на клочках бумаги, на квитанциях и оборотной стороне документов. И цифры, цифры. Сколько он должен этому проклятому дьявольскому управлению; стоимость сокровищ; возможная сумма гонорара, покрывающая его накопившиеся долги, и скромная, за многие месяцы поиска, оплата его труда, расходов по таким опасным, дорогим поездкам?
«Уважаемый», «Уважаемая», «Дорогой», «Весьма почтенный»…
Десятки адресов, сотни фамилий, но вот среди них начинают все чаще появляться несколько: X. ЭМКЕ, д-р ДРЕГЕ, д-р БАММЕР и некая госпожа «№», секретарша д-ра Баммера. Как развивались события, предшествовавшие отысканию печорских сокровищ, сам Георг Штайн описал, как бы глядя на себя, на свои усилия, со стороны, делая при этом краткие, не совсем понятные пометки, бегло, торопливо, как бы с некоторым удивлением, что все же удалось. Удалось узнать: ГДЕ. Удалось отыскать!
«СООБЩЕНИЕ О НАХОДЯЩИХСЯ НА ХРАНЕНИИ В ФРГ ЦЕРКОВНЫХ СОКРОВИЩАХ.
1. Господин Георг Штайн посетил министра X. ЭМКЕ… (Пометка Штайна: „Полная уверенность в знании: ГДЕ? Самоуверенность. Надежность информации. Держаться спокойно, весело, разговор о сокровищах вести как бы не о самом главном, как бы походя, небрежно“).
2. Д-р ДРЕГЕ по поручению федерального канцлера сообщил о поступлении в его адрес письма (Штайна. — Ю. И.) от 20 августа и о том, что в федеральном архиве не содержатся документы на кенигсбергские сокровища искусства. („Найти, найти тех в ведомстве канцлера, кто много знает, кто видел сам те или иные важнейшие документы!“)
3. 17 октября. Господин Георг Штайн запросил по телефону господина д-ра ДРЕГЕ, все ли использованы возможности, и указал Архив БЫВШЕГО ОТДЕЛА „ИНОСТРАННЫЕ ВОЙСКА „ВОСТОК““. Г-н Дреге: этим вопросом занимается Отдел культуры МИДа под руководством д-ра БАММЕРА (!!), сообщил номер его телефона. („Звук усиливается, будто вы вступаете на минное поле. Сейчас вы найдете первую, вторую мину, поймете систему минирования, а там и все поле ваше! Эту фамилию я уже слышал. Этот доктор знаток. Он все знает, но расскажет ли? Раскроется или заведет в лабиринт и подсунет мне такую мину, что я подорвусь на ней, и все закончится?“)
4. На телефонный запрос ответили, что господин д-р БАММЕР находится в служебной командировке, лишь 27 октября возвратится в Бонн. („Говорила г-жа секретарша, очень милый, доброжелательный голос. А она может знать то, что меня интересует?“)
5. Господин Г. Штайн 28 октября соединился с д-ром БАММЕРОМ, который заявил: О ЯНТАРНОЙ КОМНАТЕ НИКАКИХ ДОКУМЕНТОВ НЕТ. („Хорошо! Пускай так, о Янтарной комнате потом!“)
В ФЕДЕРАЛЬНОМ АРХИВЕ НАЙДЕН ДОКУМЕНТ: „Во время второй мировой войны в одной балтийской провинции В МОНАСТЫРЕ ХРАНИЛИСЬ ЦЕРКОВНЫЕ СОКРОВИЩА. СЕЙЧАС ОНИ ХРАНЯТСЯ В ОДНОМ МУЗЕЕ ФРГ“. („Вот оно! Какой мощный сигнал, д-р БАММЕР что-то знает! Знает, потому что дальше сообщает следующее“.) Теперь правовому отделу МИДа предстоит выяснить, не принадлежит ли приоритетное право на эти сокровища эмигрантскому правительству в Лондоне или Нью-Йорке? („Знает все! Знает: ГДЕ! Если бы не знал, вряд ли бы обеспокоился этим соображением о „приоритете““.)…
6. 29 декабря. Господин Штайн информирует главного редактора газеты Марион Дёнхофф, предлагает по существу данного вопроса поставить в известность советское посольство. Графиня Дёнхофф ЛИЧНО устанавливает контакт с д-ром БАММЕРОМ…
8. 2 ноября. Господин Штайн вторично вступил в контакт с д-ром БАММЕРОМ, который заявил: „Если господин Штайн сообщит в советское посольство суть данного вопроса о правовом наследии „Балтийского эмигрантского правительства“, то это может вызвать необратимые политические осложнения, а чтобы этого не случилось, об этом нужно молчать. Церковные сокровища также имели в своем составе и свыше 800 икон. Нужно просто подождать, пока не закончится правовая экспертиза. („Теперь сомнений нет. Сокровища где-то здесь, рядом, но где, где, ГДЕ?“) Господина Штайна об этом позже поставят в известность“.
9. 12 декабря. Господин Штайн в очень осторожной форме ставит в известность первого секретаря посольства СССР в Бонне господина Попова о НАХОДЯЩИХСЯ НА ХРАНЕНИИ В ФРГ 800 российских иконах.
10. Господин Штайн дополнительно информирует одного представителя иностранной прессы, который лично пытался до рождества получить сведения по данному вопросу, однако этого ему не удалось. („Госпожа секретарь господина доктора Баммера. Кажется, она хочет мне что-то сказать…“)
11. 29 декабря. Господин Штайн предпринимает попытку связаться с д-ром БАММЕРОМ, но он в командировке. И тут — о чудо! — госпожа секретарша д-ра БАММЕРА называет адрес НАХОЖДЕНИЯ БАЛТИЙСКИХ ЦЕРКОВНЫХ СОКРОВИЩ! Это МУЗЕЙ ИКОН в городе РЕКЛИНГХАУЗЕН (Вестфалия)».
Все. Победа. Виктория! Великий бог, ты услышал меня, мои молитвы. Эльза, чистую рубаху и галстук, тот, с крапинками, да-да, я не ношу галстуки, но тут особый случай, и брюки, брюки погладь! Что? Счета? Налоговое управление? Сколько там уже? Двести тысяч? Ничего, моя милая, нужно немного потерпеть, и эти бандиты из управления потерпят, скоро все разрешится, все, ты слышишь, Эльза? Все наши сложные проблемы! Победа! Я нашел то, что было украдено, я один победил целый штаб Альфреда Розенберга, со всеми его докторами-штурмбанфюрерами, да-да, в первую очередь победа моральная, за которую я не против получить и русский орден, как было сказано там, в Москве, и некую сумму, которая спасет меня от долговой ямы!..
Спустя некоторое время Георг Штайн стоял в обширном, с низкими, в темных балках потолками мрачноватом помещении старинного здания. «Все здесь, — сказал ему хмурый, презрительно-вежливый музейный чиновник. — Вот перечень сокровищ». Сокровища стеклянных ящиков! Правда, именно стеклянных ящиков не было. Были обыкновенные, крепко сработанные еще во времена рейха в Риге по заказу заведующего отделом «Восток» Айнзатцштаба Розенберга Нерлинга, ящики. Каждый заперт. Каждый под пломбами. «Вот это вскройте», — говорит Георг Штайн со странным ощущением нереальности происходящего. Недолгая возня. Звяканье и постукивание металла. Скрип, петли заржавели? Но вот крышка поднята. В ящике лежит еще один, длинный, обшитый кожей плоский ящик. И тоже под пломбой, но вот вскрыт и он. На черном, кое-где побитом молью бархате — крупные, тяжелые на вид серебряные монеты. Талеры! Редкостная, может, единственная в мире по тщательности подбора, по годам, по сохранности и количеству коллекция старинных монет, которой, как говорится, цены нет! Господи, свершилось! Откройте и вот эту, обшитую кожей, коробку, что там? Коллекция древних наперсных крестов? Российские и польские ордена? Золотое, с драгоценными камнями, колье? Спасибо, да, я удовлетворен осмотром. Что вы сказали? Что? С чего вы взяли, что мои предки выходцы из России?! Я чистокровный пруссак, господа! Простите, где тут выход? Очень душно, сердце жмет. Да, бог не услышал ваши, но зато услышал мои молитвы!..
«Почта ФРГ, срочная телеграмма. Господину Георгу Штайну. Брат во Христе, приношу Вам огромную благодарность за все сделанное Вами для возврата Русской Православной Церкви ее сокровищ. О наших дальнейших действиях мы написали в нашем письме Вам. ДА ПОМОЖЕТ ВАМ БОГ…»
«…Мне кажется, было бы полезнее в данное время, если бы вы смогли приехать в Москву, и мы на личной встрече могли бы обсудить все ТЕКУЩИЕ ДЕЛА… Благодарю за любезность и взаимные добрые пожелания во славу бога…»
…«Дорогой наш друг и брат! Ждем Вас. Прошу Вас сообщить мне, когда Вы сможете приехать в Москву, назовите дату встречи. Благодарю Вас за любезность и взаимные добрые пожелания во славу бога…»
«Георг Штайн. Остановитесь, ПОКА НЕ ПОЗДНО! Вспомните свою Родину, свою поруганную ПРУССИЮ! Вспомните, что вы были немецким, а не русским солдатом, вспомните, как рядом с вами падали на землю товарищи, убитые русскими пулями. С кем вы связались, неразумный Штайн? НЕ ГЛУПИТЕ, ШТАЙН, это еще одно ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!
Истинный патриот Германии А. В., Гамбург».
«…Из письма и приложенных к нему документов мы теперь узнали о точном местонахождении церковных сокровищ и о принятых вами мерах по их возвращению нашей Церкви. Еще раз приношу благодарность за действительно братские, Христианские усилия по возвращении нашей Русской Православной Церкви ее святых икон, предметов и рукописей…»
«…Благодарю Вас, Ваше Высокопреосвященство, за все. При этом примите мои документы по РАСЧЕТУ со мной вашего Отдела внешних церковных сношений Московской патриархии. Общие расходы за период моей деятельности в качестве Уполномоченного Русской Православной Церкви (31 месяц) составили 113 тысяч 219 марок 20 пфеннигов. Состав моих требований: 1. Выдать ОБЕЩАННУЮ МНЕ часть сокровищ или равноценно выплатить — валютой или другими ценностями.
2. Возместить понесенные мной расходы в указанной выше сумме с начислением процентов… ПОЛУЧИВ ВОЗВРАЩЕННЫЕ СОКРОВИЩА, Русская Православная Церковь вместе с тем и возвратила капитал в сумме около 25 миллионов рублей. Наряду с этим Русской Православной Церкви принадлежат церковные ценности на территории ФРГ, СТОИМОСТЬ КОТОРЫХ НАМНОГО ПРЕВЫШАЕТ СТОИМОСТЬ СОКРОВИЩ ПЕЧОРСКОГО МОНАСТЫРЯ. Получив возмещение своих усилий, я разыщу и другие (имею адреса, места хранения) сокровища, кроме меня этого не сделает никто…
Ваш Георг Штайн».
…Человек должен стремиться к выполнению своих планов, замыслов, мечтаний, к воплощению своей ИДЕИ! Нельзя отступать. Нельзя предавать МЕЧТУ! И так важно, когда ты добился, когда ты нашел то, что искал. Я думаю о Штайне. Думаю об этом, глядя в порозовевшее, счастливое лицо Ольги Феодосьевны Крупиной. Мы сидим с ней в маленьком, всего в один залик, музее мудрого Иммануила Канта у стола, заваленного книгами, от одного взгляда на которые сердце начинает биться учащенно: какая давность! История, чьи-то судьбы. Кто держал в руках эти огромные, пудовые фолианты, от которых пахнет старой, многовековой бумагой? Кто собирал их среди обломков рухнувших перекрытий Кафедрального собора? Книги знаменитой библиотеки Валленрода! Канцлер Мартин фон Валленрод (1570–1632) основал в 1629 году для своего потомства большую, с очень ценными старинными книгами библиотеку, завещал перед смертью, чтобы ее постоянно пополняли. И, выполняя это поручение, сын его Иоганн Эрнст пополнял библиотеку неутомимо. Изучивший в «Альбертине» юриспруденцию и древние языки, Иоганн фон Валленрод мало бывал в Кенигсберге и Тапиау, где находился родовой дом Валленродов, он много путешествовал, объездил почти всю Европу, Северную Африку. Повидав мир, увидев его огромность и мудрость, он вернулся в родные края, стал в Кенигсберге гофмейстером. О нем пишут как о мудром государственном деятеле. Да, все, что ему поручалось, исполнялось по совести, но в душе Иоганн фон Валленрод был не ответственным чиновником, а книжником, человеком, фанатично влюбленным в книги, ищущим редкие печатные издания, пополнявшим библиотеку отца все новыми и новыми редкими книгами, тратя на них значительные, очень значительные суммы.
Так возникла эта библиотека, разместившаяся в 1650 году в двух помещениях в южной башне Кафедрального собора вместе с привезенными из дальних стран сувенирами и разными занятными, волнующими воображение предметами: картинами, глобусами, географическими атласами, предметами быта африканских народов, оружием и одеяниями. Так возникла не только библиотека, но и редкостный музей, украшенный великолепной резьбой по дереву с позолотой, фигурами, пальмами, орнаментами. Тут было таинственно, в этой каменной башне, где многие часы проводил замечательный писатель, создатель страшноватых и мрачных, ярких и светлых литературных фантасмагорий, Эрнст Теодор Амадей Гофман, поселивший даже своих героев вот в этих стенах… В 1673 году блестящее собрание уникальных инкунабул и фолиантов, Валленродская библиотека, было открыто для свободного посещения горожан, в 1721 году перешло под государственный контроль, а в 1908 году стало подчиняться королевской и государственной библиотекам. «Редкостное, известное всей цивилизованной Европе собрание книг, — сообщается в справочнике „Кенигсберг от А до Z“, — прекратило свое существование, в страшные апрельские дни 1945 года ВСЕ БЫЛО СОЖЖЕНО. ВЕТЕР ИСТОРИИ И ЖЕСТОКОСТИ РАЗВЕЯЛ ПЕПЕЛ ДРЕВНИХ КНИГ…»
Но нет. Не сожжено, не развеяно по ветру.
— Вот посмотрите эту книгу, посмотрите! Видите, книжный знак Валленрода? — Ольга пододвигает мне огромную книжищу в кожаном переплете. — Посмотрите, это «Техника боя холодным оружием. Как уберечь себя и как повергнуть врага в смерть». Конечно, я перевожу совершенно неточно, примерно, это потом мы с переводчиком разберемся, но вы взгляните, какой ужас, правда?
Могучие бородатые мужчины рубятся мечами, сражаются — шпага в одной руке, кинжал в другой. Удар шпагой прямо в глаз, навылет, через череп! Тут же подробно, увеличенно, показано, как надо держать шпагу, как выставить вперед ногу, присесть, направить острие клинка, чтобы он вошел именно в глаз противника. Удары снизу. В живот. В сердце. В верхнюю часть правой руки, если вы решили не убить, а пленить противника. В горло, в грудную клетку, в межреберье, насквозь. 1540 год. Тогда все так и было.
— А вот: «Организация рыцарских ристалищ», «Железное одеяние рыцарских коней», «Как сварить пищу для благополучного потребления домашних и прочих», «Лекарственные травы для укрепления жизненной силы». Посмотрите, какие рисунки! — Шелестят желтоватые листы. Ольга поправляет прядку волос, она счастлива. Смеется. — Я думала умру с этими книгами! Шесть мешков! Кто-нибудь возьмет, отнимет и понесет в переулок… Погрузила в такси, шофер — бандит бандитом, злой, заросший щетиной, огромный. «Какого черта! Сама таскай эти мешки! Плевать мне на книги, я одну прочитал, „Мойдодыр“, в далеком детстве! Платить, тетка, будешь двойную таксу, а то я какую из этих книг себе возьму. Вместо гнета на капусту, ха-ха!» Сижу в машине, голодная, двое суток ничего не ела, а в кармане лишь билет на поезд и мелочь какая-то. Едем, и я ему все про эти книги рассказываю, он вначале хмыкал, плечами пожимал, а потом прислушался, стал вести машину тише. Тут я ему и призналась: «Коля, — а мы уже с ним познакомились, — Коля, у меня денег ни копейки, помоги, я тебе свой паспорт оставлю, все вышлю». Он на тормоза! Ну, думаю, сейчас и мои мешки с книгами, и я сама полетим из машины. Засмеялся. Помог! Сам бегал, оформлял, таскал в багажный вагон; потом мне пирожков в дорогу купил. — Отворачивается, достает из сумочки платок, криво улыбается: — Ну зачем, зачем он пытался вот таким, злым, грубым, казаться?.. А вот, господи, что тут написано: «Как безболезненно, легко и просто уйти из жизни. Сто приемов». Боже, и тогда, 500 лет назад, люди размышляли о таком?..
А вот, рукой писанная, — «Путешествие в Руссляндию. Обычаи и жизнь сурового народа». Какие великолепные рисунки, стихи. Какая тонкая вязь тушью!.. Кто же все это богатство вывез из Кенигсберга в Москву?
— Так никто этого толком и не знает, — говорит Ольга. — Вроде бы какой-то полковник медицинский. Увидел среди каменного мусора эти книги, собрал их, погрузил в «санитарку», машину с крестом красным. И когда эта его военно-медицинская часть уезжала из Кенигсберга в Москву, забрал и книги. Вот и лежали они, тысячи книг, эти да из разных других библиотек, в ветхой каменной часовенке на территории военно-медицинской части, на окраине Москвы. Тут 300 книг из библиотеки Валленрода, а 300 забрала Академия наук. Какая удача, правда? Что книги эти не сгорели, не пропали, что часть их вернулась на свою родину, правда? Да, вот что еще, Саша Новик — вы же знаете его? Такой симпатичный молодой человек, историк, краевед из музыкально-танцевального ансамбля «Латырь»… Он «Медведей» Альбрехта обнаружил!
— «Каменных медведей» Альбрехта?! Тех самых, что стояли на входной лестнице старого, в Кнайпхофе, магистрата? Проходя мимо которых Иммануил Кант всегда снимал шляпу и, такой суровый, строгий всегда, а им — улыбался?
— Да-да, нашел тех самых медведей! Стоят себе спокойненько в саду частного особнячка на улице Тельмана. Якобы какой-то полковник или генерал отставной там живет, он, кажется, и отыскал их среди руин Кнайпхофа, но отдаст ли нам? Поедемте, взглянем, а? — Она захлопывает одну из книг, и вдруг из нее, из самой серединки, выпадает легкий, плоский засушенный цветок, ромашка белая, с золотистой сердцевинкой. Ольга осторожно, как снимает с осоки стрекозу, берет эту высушенную веками былинку. — Откуда это? Кто положил?..
Молодой крепкий мужчина, явно не полковник и не генерал рубил дрова. Взлетал над головой топор. Р-рях! — ударяло острое лезвие, и половинки дров разлетались в разные стороны. Рубщику было жарко, стоял он в дворике среди груд смолисто пахнущих поленьев распаренный, краснолицый — не простудился бы, но, видно, крепок, да это, в общем-то, его дело — рубить дрова, простужаться или нет, главное, что в небольшом саду, чуть в отдалении от дороги, среди черных, жестко растопырившихся кустов смородины, а может, крыжовника виднелись огромные каменные, вставшие на дыбы медведи. В лапах они держали геральдические щиты. На одном щите — герб древнего, непокорного островного Кнайпхофа, много раз восстававшего против всего города, на другом щите — герб самого Кенигсберга: три короны, два перевитых лентами рога, две звезды и крест. На голову одного из медведей была нахлобучена черная эсэсовская каска. Судя по тому, что вокруг медведя были рассыпаны битые, зеленые еще яблоки, кто-то из детей, живущих в этом доме, время от времени метал яблоками в эту скособочившуюся «кастрюлю». Куда ты, Оля? Потом, потом, надо продумать, как забрать этих медведей, главное, что они есть, это же такая редчайшая находка! Этим каменным зверюгам лет по 300. Поедем-ка теперь на остров, туда, где когда-то был древний город Кнайпхоф, побываем на могиле Иммануила Канта, поклонимся великому человеку, поразмышляем возле его надгробья о смысле бытия, о Жизни и Смерти…
Таких соборов, как вот этот наш, Кафедральный, построенный в XIII–XV веках в стиле северо-германской готики, всего несколько. И все — в охранных списках ЮНЕСКО как архитектурные памятники огромной ценности. В тех из них, что сохранились, что были восстановлены и отреставрированы, идут службы. Туристы. Молящиеся. Надгробья. Тяжкие, волнующие вздохи органа… В этом, нашем, — гулкая, пугающая пустота и вместо чешуйчатой, крутой и огромной, как Монблан, крыши — небо, а звуки органа заменяют крики воронья, крепко, кажется, навсегда поселившегося в круглой башне, на которой застыли стрелки часов…
Площадь собора — со стадион, длина почти 90 метров! В 1933 году собору исполнилось 600 лет. О том, что это именно так, я узнал летом сорок шестого года, когда мой приятель Толик Пеликанов вытащил во-он оттуда — видите, вроде бы как в стене дверь заштукатуренная, тайник там был, железная дверь в стене, которую мы нашли, — так вот, Толик вытащил массивную серебряную шкатулку, на крышке которой было выгравировано: «1333–1933 г. 600 лет. От Кенигсбергской организации НСДАП». Где-то я позже читал, что эту памятную юбилейную коробку преподнес собору сам Эрих Кох, только что ставший гауляйтером Восточной Пруссии. Толпы тут были народа, крестный ход, тяжкое колыхание хоругвей, свечи, фонари, красные, с белым кругом и черной свастикой, полотнища, вывешенные из окон старинных домов Кнайпхофа; зеленые, из еловой хвои, украшенные белыми и красными лентами гирлянды на мостах, соединявших когда-то островной Кнайпхоф с городом. Кстати, великий математик Леонард Эйлер, часто бывавший в Кенигсберге, заинтересовавшись этими мостами, предложил задачу: можно ли, выйдя из любой точки Кенигсберга, пройти по семи его мостам и вернуться в исходную точку, не побывав дважды на одном мосту? Тысячи людей то и дело отправлялись в путь, пытаясь разрешить эту задачу, но, увы, не получалось!
Пустынно. Тихо. Каменная громада собора. Серый гранит в виде огромного кремневого наконечника копья, воткнутого основанием в землю. Барельеф. Надпись по-немецки и по-русски: «Кто не живет согласно истине, которую он признает, сам опасный враг истины». Юлиус Рупп, философ, ученый, религиозный деятель, отошедший от официальной церкви, лежит под камнем, поставленным тут его внучкой, крупным европейским художником Кете Кольвиц. До сих пор поражают ее литографические листы «Восстание ткачей», «Голод», «Война». Ее плакат «Поможем России!», появившийся на улицах многих столиц Европы, помог собрать немало средств в помощь страдающей от неурожаев в конце 20-х годов России. Она жила напротив собора, вон там, на возвышенности, часто бывала тут, в доме своего деда Юлиуса, а потом откупила участок земли и поставила этот памятник.
А чуть дальше — мавзолей Иммануила Канта… Подходит автобус, туристы кладут цветы на гранитный саркофаг. Экскурсовод говорит о том, что когда-то в одно и то же время вот тут, возле собора, появлялся Иммануил Кант. Он шел в «Альбертину», Кенигсбергский университет, который находился как раз напротив собора, на берегу Прегеля.
Прислушиваюсь к словам. Да, все так. Этот небольшой островок в центре города с появлением университета стал центром духовной, культурной и научной жизни не только Кенигсберга, но и Европы, ибо Кенигсбергский университет дал мировой науке столько блестящих имен! Основание его произошло 17 августа 1544 года по велению Альбрехта Гогенцоллерна в восточной части Доминзеле (так назывался остров), «Альбертус» — было вырублено в камне над входом. И появились студенты, вкушающие плоды просвещения в холодных, гулких аудиториях — «максимумах», мерзли они и в тесных, душных средневековых «общагах», а те, кто был рассеян, не внимал своим учителям или спорил с ними, — о, спорить тут было никак нельзя! — те еще более мерзли, зуб на зуб не попадал в двух темных, сырых карцерах, расположенных в подвалах. В них было так страшно провести хоть одну ночь! Какие-то жуткие и странные вздохи доносились откуда-то снизу, из сырых земных глубин. То ли роптали строптивые кнайпхофские обитатели, убитые во время восстания Кнайпхофа против владык ордена, то ли река подавала свой голос?.. Ректор Георг Сабинус и десять ординарных профессоров своей волей, эрудицией и тростями вбивали в головы 318 студентов те или иные науки…
Несколько позже, в 1569 году герцог Альбрехт Фридрих повелел построить новый «Альбертум» как раз напротив собора. И вот: лекции, занятия, радостный вопль студентов, вырвавшихся после лекций на «свободу», на Соборную площадь. Профессора со всей Европы! С 1619 года в университете, получившем наименование «Альбертина», уже читался курс «практической философии, анатомии и техники», а с появлением среди профессоров-преподавателей Симона Даха — курс «Практической поэзии». «Анке фон Тарау! Ист дие мир гемеелт!» — орали лохматые разновозрастные студиозусы, как только Симон Дах входил в аудиторию. Его песню уже пели по всей Пруссии: «Сердце мое! Честь и богатство, еда и питье!!» «Аве-е, Мари-ия-я-аа-а», — доносилось из собора. И рокочущие звуки органа. Воркование голубей. И натужные крики пришлых, то ли из Литвы, то ли из русских земель, рабочих, вздымавших канатами деревянную, обитую железом «бабу»: «О-оох-х!» И: «бах!» Отпущенная с каната «баба» гулко ударяла в деревянную сваю. Река подмывала остров. Шло укрепление его берегов.
Ректором университета были и Симон Дах, и Иммануил Кант. До 1734 года в одном из залов происходили бурные, с криками, швырянием посудой и опрокидыванием тяжелых скамей профессорские «диспуты» с едой и вином, и ровно через каждые сто лет торжественно отмечались вековые юбилеи «Альбертины». С артиллерийской пальбой, иллюминациями, фейерверками, речами и танцами, катанием с фонарями по Прегелю, с гостями — выдающимися учеными Европы и королями, с памятными медалями и монетами. В 1854 году университет оценивался в 79 075 таллеров, он был независим, но все более нищал: не хватало денег на ремонт, на оплату труда профессоров, содержание студентов, бумагу и типографию. В 1875 году «Альбертина» и богатейшая библиотека были куплены городом «для всеобщего пользования, без ограничительной от ректората зависимости»…
Вот тут был университет, где мы сейчас стоим с Ольгой Феодосьевной. Какие люди учились, преподавали тут! «Кант, выдающийся астроном Фридрих Вильгельм Бессель, физик Гельмгольц, да-да, тот самый, который изобрел „глазное зеркало“, — слышится голос экскурсовода. — Да, вы правы, именно его именем названа центральная глазная больница в Москве. Памятник, могила? Увы, ничего не сохранилось… И Карл Бэр, тоже крупный ученый, основоположник науки эмбриологии, основатель зоологического музея в Петербурге… Тут учился будущий классик литовской литературы Кристионас Донелайтис и преподавал Людвикас Реза, издавший его поэму „Времена года“. Тут учились не только немцы, но и поляки, литовцы. И русские. Каждый год из России приезжали на этот остров, в студенческое государство, 30–40 парней из далекой, такой еще темной России. Надо сказать, что Кенигсбергский университет дружил с Российской академией: трое из первых четырнадцати российских академиков были из Кенигсберга. Это Христиан Гольдбах, Теофил Зигфрид Байер и Иоганн Симон Бекенштейн… — то затихая, то усиливаясь, доносится голос экскурсовода. — Простите, я еще не сказала о том, что замечательный российский ученый Андрей Болотов слушал здесь лекции Иммануила Канта, читал, читал, читал тут книги, ночами не спал, тратил все свои деньги на книги… Что было дальше? „Альбертина“, как и собор, была разрушена и сожжена в августе сорок четвертого года, в результате налета английской авиации. Очевидцы сообщают, что лишь груды дымящихся кирпичей остались от „Альбертины“, да и всего Кнайпхофа, и ничего более…»
Вот тут, между «Альбертиной» и собором, всего за 10 дней до того страшного «налета возмездия» был отмечен очередной юбилей, 400-летие основания университета. Что за грустное зрелище! Группка студентов и печальных профессоров, несколько представителей магистрата, Альфред Роде с женой Эльзой, строгий, весь в черном Герхард Штраус и молодая владелица поместья «Фридрихштайн» графиня Марион Дёнхофф, нервно поправляющая легким движением руки золотистые прядки, спадающие на лоб. Поприсутствовали на юбилее и широкоплечий, с тяжелым, будто обвислым к тугому воротнику лицом гауляйтер Эрих Кох, сбежавший уже из своей «украинской столицы» города Ровно, его заместитель Гроттгер и крейсляйтер Кенигсберга Эрнст Вагнер. Ни музыки, ни песен. «…Светоч науки стоял здесь четыреста лет. Что ждет „Альбертину“ в ближайшее столетие?» — говорил очередной оратор, глядя себе под ноги, на серый, отполированный веками гранит Соборной площади. «В ближайшее столетие»? На британских аэродромах уже готовилась к дальнему полету воздушная армада, уже командиры бомбардировщиков изучали карты полета…
Но не все было так, как только что говорила женщина-экскурсовод. Да, все здесь страшно горело, даже стекло плавилось и, как смола, стекало по стенам домов. Когда мы, школяры, «мотали» с уроков, то отправлялись либо в замок, либо сюда, и в памяти так крепко все запечатлелось. Все сгорело, но внешне дома были как бы целыми. Англичане не бросали фугасных бомб, они засыпали Кнайпхоф термитными, фосфорными и напалмовыми бомбами. Собор, «Альбертина», древние здания Кнайпхофа без крыш, с выгоревшим, черно-угольным нутром — таким был остров в 1945 году.
Ах, если бы по-хозяйски подойти к этому острову, этому сгоревшему городу, ведь почти все было цело! Мостовые, тротуары, каменные фонтаны и каменные скамьи на малюсеньких, уютных площадях! Увы, все разобрали на кирпич! Вон там, вдоль острова на Прегеле, стояли огромные пузатые баржи. Дома рушили и кирпич грузили в баржи. А вот там, у портика Канта, виднелась палатка, в которой жил странный человек со странным именем: «Алекс». Может быть, если бы не он, то и от Кафедрального собора ничего бы не осталось: как поэт и пехотный офицер Лев Копелев охранял памятник Шиллеру, разъяснял всем, кто это такой, так «дядя Алекс» охранял Иммануила Канта, а с ним — и весь собор…
— Ольга, ты слышала о Вайнгардте?
— Три человека спасли собор, — говорит Ольга Феодосьевна, — сам Кант, его дух, его имя; профессор Кенигсбергского университета Вайнгардт и упрямый, выстоявший и перед Брежневым и перед другими великими чиновниками Денисов… А вы что, знали Вайнгардта?
— Разговаривал с ним несколько раз. Он всем-всем, кто только ни появлялся тут, рассказывал, кто такой был Кант. Ты думаешь, что я когда-то, до войны, хоть что-нибудь слышал о Канте? Вот и нам он рассказывал о нем, мне, Кольке Кузнецову и Толику Пеликанову. Мы, как все мальчишки, в те годы искали тут сокровища и оружие, вот и натолкнулись на «дядю Алекса». Плиты саркофага были кем-то разломаны, и он сам их пытался сдвинуть, уложить. Он так боялся, что их растащат! Страшный, худой, голодный. Он боялся отсюда отойти, и тот, кто слушал его рассказы, приносил ему потом что-нибудь поесть. Вот и мы на другой же день снесли ему что-то… Лишь недавно я кое-что узнал о нем. Ученый, философ и литературовед, знаток многих языков, коренной кенигсбержец, он не поладил с нацистами, бежал в Южную Америку, а в конце сорок пятого года сумел вернуться в родной город и тотчас кинулся сюда, к Канту, в которого был влюблен… Дом, где он жил, был разрушен, и он обитал то в брошенных квартирах, то в подвале каком-нибудь или на чердаке, но каждый день приходил сюда, к Канту. Наверно, он назвал себя «Александр», но мы просто не поняли?
— А что случилось потом, знаете? Как человека неопределенных занятий, его отправили куда-то очень и очень далеко. В Калининграде Вайнгардт появился уже после смерти Сталина. И опять что ни день, то появлялся вот тут, у портика Канта… Да, пенсию ему дали. Девять рублей…
…Да, весь древний островной город Кнайпхоф сгорел в ту страшную августовскую ночь. Жар был такой, что расплавился самый большой в Восточной Пруссии исторический колокол «Мариенглокке». Один мой хороший знакомый, Борис, подростком работавший в сорок восьмом году заготовителем цветного металла, рассказывал об этом, об огромной бронзовой глыбе, которую еле-еле, при помощи танка, выволокли из собора, но вот что интересно: множество исторических ценностей, хранившихся в соборе, также и в глубоких подвалах «Альбертины», было вывезено в марте сорок пятого года куратором университета Фридрихом Хоффаном в Грайфсвальд, а позже в Геттинген. Известно и то, что после той страшной бомбежки кенигсбергский скульптор Кимриц собрал все, что сохранилось в соборе, множество прекрасных скульптур, и спрятал в склеп герцога Альбрехта. И вот что еще: в документах Георга Штайна я обнаружил сообщение о том, что якобы Альфред Роде спрятал туда же, в склеп Альбрехта, все картины Ловиса Коринта. Но увы, как мне поведала Инна Ивановна, когда был отыскан и вскрыт склеп Альбрехта, его супруги Доротеи и их шестерых умерших в малом возрасте детей, никаких скульптур и картин там не оказалось…
— Может есть еще какой-нибудь другой, тайный склеп? — говорит Ольга. — Ведь и такое случалось: мнимые и подлинные захоронения. И потом, ведь есть сведения, что из собора, под Прегелем, в замок был проложен тайный подземный ход. По нему из замковой тюрьмы приводили в собор на последнюю с богом беседу осужденных на казнь. Ведь не нашли того хода. Плохо искали?..
…А вот там был тайник, о котором я обмолвился чуть выше. Толик Пеликанов его обнаружил, массивную, грубо оштукатуренную железную дверь. Он обнаружил, это точно, а потому, когда мы делили находки, орал: «Я нашел, я и заберу что хочу!..» Мы очистили штукатурку, осмотрели дверь. Тезка мой, Юра Макаров, Мак, его спустя полгода на танцах из-за девчонки зарезали, достал из сумки небольшую, с пачку сигарет, толовую шашку, вставил в детонатор кусочек бикфордова шнура, хвостик такой зеленый, сантиметров в 20. Закурили. Юра подвесил шашку к двери и поджег шнур от сигареты. Мы — этот крикливый сквалыга Толик, Коля Кузнецов, Мак и я — отбежали, легли, глухо, тяжко рявкнуло, и дверь вылетела. Кирпичи тут сверху со стен посыпались, нас чуть не пришибло. Потом мы бросились к двери, отвалили ее в сторону и увидели железное, в метр, на толщину стены, помещение, заваленное какими-то свертками материи и блестящими, белого металла, предметами. Было в тайнике с десяток небольших, очень тонких, без всяких украшений, серебряных тарелочек, потом чаши серебряные для причастия, шкатулка, подаренная к 600-летию собора, огромная библия, в коже с серебром.
— Из «Серебряной библиотеки»?! — спрашивает Ольга.
— Нет. Ведь в «Серебряной библиотеке» были древние книги, а эта совсем не старая, с иллюстрациями Доре. Еще там оказался великолепный массивный кубок, он достался Юрке Макарову, бархатная материя и железный ящик с во-от такими большущими коваными гвоздями. Материя, что-то вроде скатертей, оказалась подгнившей, вода откуда-то сочилась; мы ее отдали дяде Алексу, я только одну забрал себе, на ней по краю было вышито — это Мак, хорошо знавший немецкий язык, перевел: «Цех кенигсбергских мастеров оружия». Да, и ваза, ну та, ты ее у меня видела, — севрский фарфор, с гербом Кенигсберга с одной стороны и зданием старого, кнайпхофского магистрата, медведями Альбрехта с другой. И книга дарений собора. Куда все подевалось? Коробку забрал Толик Пеликанов, да еще часть тарелок, подсвечники, да, там и подсвечники были. Мне досталась библия, я ее у Ципина, — помнишь, у нас такой краевед был? — на «Путеводитель по Кенигсбергу» обменял. Юрке — огромный, с крышкой, в каких-то медалях, серебряный кубок. Кстати, он сейчас в хранилище нашего музея оказался… Что еще мне? Тарелки, подсвечник, два кубка для причастия, я их снес в музей… Из серебряных тарелочек отец блесны понаделал, ну, что теперь поделаешь, многого мы в те годы не понимали. Да, вот что еще: те гвозди, как вычитал Юрка Макаров, были от креста, на котором распяли Иисуса Христа. И их дарили активистам собора в очень большие религиозные праздники. Где они? Что-то прибивал, но могу тебе выделить несколько, с десяток еще осталось… Пойдем? Мне еще в горсовет надо, на заседание комиссии по переименованию улиц…
Поздний вечер. Судовые часы с «Эмдена» отбивают полные склянки. В доме все стихает. Эль Бандито Длуги, по паспорту, а по-домашнему Бандик, устраивается у меня за спиной: это не очень-то удобно, в кресле с собакой, но поясница хорошо прогревается, болеть не будет. Слышно, как время от времени сама собой поскрипывает четвертая снизу ступенька лестницы, ведущей на второй этаж… «Ты еще не спишь, мой мальчик? Послушай свою маму, закрой глаза, хорошо? Слышишь, Черный Рыцарь по лестнице поднимается, проверяет, все ли дети спят?..» Вальтер Мюллер пишет, что ему так часто снится этот его дом, мама Марта, лошадь Ханни и добрый пес Микки. И он просыпается со слезами на глазах. Порой и мне снится мой родной город на Неве, моя улица Гребецкая, дом, квартира, в длинном коридоре которой я когда-то гонял на самокате. И я тоже просыпаюсь со слезами на глазах. Ах, эта война! Позавчера жена моя Тамара выкопала из-под старых кустов пионов немецкий карабин системы «маузер». Он был замотан в кусок просмоленного брезента, затвор вынут и тоже запеленут, видно, промасленными тряпками. Были там еще две обоймы патронов и значок «гитлерюгенд». Карабин отлично сохранился, я его почистил, смазал, но, чтобы милиция не отобрала, просверлил патронник. И теперь карабин из оружия превратился в музейный экспонат. Чей он? Папаши Франца Фердинанда Мюллера? Или — Вальтера? Ведь, как Вальтер писал на фронт своему брату Отто, еще в сорок втором году он вступил в «гитлерюгенд». И наверняка в сорок пятом ушел в фольксштурм…
Звон часов. Половина первого. Вы молодец, Георг Штайн, вы нашли сокровища стеклянных ящиков и вывели на них дипломатов, вы победили и должны получить свое. И вы, Штайн, правы: если что-то ищешь, то нельзя отступаться, падать духом, обращать внимание на насмешки, и так важно хоть что-то, но найти! Мы тоже нашли, тогда, весной сорок пятого, но не «что-то», а именно то, что искали, обширный архив Фромборкского капитула — документы Тевтонского ордена, рукописи Николая Коперника, церковные предметы из Фромборка и Эльбинга. В минувшую поездку в Польшу, когда я, разыскивая подполковника криминальной полиции Нувеля, побывал и в Ольштыне, Болеслав сводил меня в хранилище архива Вармийского капитула, куда, в связи с ликвидацией Фромборкского капитула, были переданы все фромборкские документы и некоторые исторические предметы. Со странным, несколько смятенным чувством держал я в руках листы, исписанные рукой Николая Коперника, думая о том, что мой отец когда-то разбирал их, складывал в ящики и сопровождал в Москву. И в памяти вставали вновь картины и сложные порой ситуации той поездки, милое, плутоватое личико Людки, замкнутое — моего отца, ухмыляющееся, отчаянное, счастливое — Феди Рыбина, сосредоточенное — лейтенанта Лобова, ему постоянно хотелось казаться солидным, строгим, он то и дело покрикивал на солдат охранения: «Быстрее, ребята, быстрее! Эй, товарищ Семенов, почему ремень на самые колени сполз? Заправочку, красноармеец Семенов, заправочку гвардейскую!» — и поглядывал мельком на Людку, на ее круглые колени. И Людка, ловя его взгляды, как бы смущенно одергивала юбку, но она отчего-то не одергивалась. Людка уже была в машине, сидела рядом со мной на заднем сиденье «виллиса». Федя теснился к ней с другого бока, и я чувствовал горячую упругость ее бедра. Шофер Костя Шурыгин, криво ухмыляясь, пинал покрышки, солдаты лезли в «доджик», Лобов, стоя на подножке «доджика», ждал команды, вот и отец влезает в «виллис», коротко бросает: «Поехали»…
Поехали! Проколесив по Пруссии почти две недели, отец в один из дней связался по рации со штабом армии и, видимо, получив какие-то указания, сказал: «Едем под Фишхаузен. В замок „Лохштедт“. Кажется, там что-то есть».
Уже с неделю вместе с нами путешествовал и прикомандированный к группе некий пан Ольшевский, какой-то ученый, работавший до «сентябрьской войны» в краковском университете, а последние три года «умиравший каждовый дзень в лагере обузовом „Штутгоф“». Профессор был маленьким, тощим, с большими ушами на лысой голове; он постоянно мерз, кутался в огромную, неизвестной армии шинель и постоянно хотел есть. Когда мы останавливались, чтобы «подзаправиться», он ужасно нервничал, то и дело потирал руки, напряженно смотрел, приоткрыв большой, лягушачий рот, как Федя кромсал хлеб, сало и колбасу, как варил в ведре кашу с американской тушенкой. Получив котелок с едой, он отходил в сторонку, устраивался где-нибудь и быстро, с какими-то всхлипами пожирал все, что было в котелке. Мне его поведение было очень понятным. Не так уж давно таким же изголодавшимся был и я, когда в начале декабря сорок второго года меня, как и многих детей и подростков, везли из Ленинграда куда-то на восток, за уральский хребет. Как мне постоянно, ежеминутно хотелось есть! А много есть было нельзя, у нас желудки в блокаде стали с «кулачок», как говорила нам одна женщина: «Дети, вы умрете, если будете много есть!» И, чтобы мы много не ели, нам выдали специальные фанерины, на которых были написаны наши имена и фамилии. Мы надевали эти фанерки на себя, на веревочке, когда на той или иной станции подходили к раздаточной. И, выдав котелок с кашей или супом, нам на фанерке ставили пометку: жирные синие кресты, это первое, и красный крест, если было второе… О лагере «Штутгоф» профессор почти ничего не рассказывал, кроме как то, что работал он там в какой-то «утилитаркоманде» и что ему нужно было, чтобы получить дневной паек, «утилизировать» в день 40 умерших, но что это означает, что он там делал с умершими, не пояснял. Подняв воротник сине-зеленой шинели, сосал, отвернувшись, сухарь беззубым — зубы все остались в «Штутгофе» — ртом. Пан профессор был знатоком древних документов, и это было замечательно, так как, отправляясь в поездку, как мне кажется, отец с трудом мог себе представить, что же это такое — архив Фромборкского капитула.
При подъезде к замку «Лохштедт» нас остановила группа автоматчиков в касках, и старший лейтенант после проверки документов сообщил отцу, что с неделю назад в замке был бой, группа немцев, человек 60, в основном «офицерье эсэсовское», скрывавшаяся до этого в лесу, пыталась пробиться к побережью, а потом укрылась в замке. Сдаваться отказались. Три дня тут все громыхало, замок сгорел, видите, еще столбы дыма поднимаются. Немцы? Все убиты, трупы еще не убраны. Говорят, завтра пригонят фрицев пленных из Пиллау могилы рыть, но толком никто ничего не знает, да и хрен с ними, могли бы ведь и сдаться, правда, товарищ полковник? Книги и старинные предметы? Книг там, знаете, много, здоровенные такие, но бумага, между прочим, плохая, как говорят солдаты, толстая и плохо горит, на цигарки нельзя использовать, ими фрицы, книгами, окна закладывали, и предметы есть, эй, Федоров, притащи-ка тот урыльник, в котором я ноги парил!.. Вскоре мы обладали первым предметом из Фромборка — «малой купелью» XVI века, как пояснил пан профессор, подарком какого-то польского магната Фромборкскому капитулу.
Мощенная большими, плоскими камнями дорога вилась среди кустарников и деревьев. Все тут являло собой картину недавнего боя. Разбитые патронные ящики, окровавленные бинты, сгоревший «студебеккер», гильзы, снаряды, какие-то разбросанные вещи, поломанные деревья, смятые кустарники, тяжелый, сжимающий горло запах дыма и разложения.
Въездные ворота во двор замка были обрушены вместе с одним из столбов. Наверно, тут наша «сучка», самоходная установка «СУ-152» прогромыхала, проколыхалась всем своим жутким, тяжким железом, все крушила, давила широченными гусеницами и била прямой наводкой по окнам замка. Там и сям в его стенах зияли огромные свежие дыры. Справа валялась раздавленная противотанковая немецкая пушка, которой конечно же не по зубам оказалась броня самоходки, а чуть вглубь двора виднелась груда стрелкового оружия: карабины, автоматы, пулеметы, ленты патронные, гранаты-«колотушки», ящики, сумки; рыжие, с крышками из конских шкур, выпотрошенные ранцы валялись по всему двору. С каким-то тонким, птичьим вскриком пан профессор извлек из глубокой, от танка, колеи книгу, торопливо начал рыться в карманах, достал очки, присел на патронный ящик и принялся листать страницы, а Федя уже тащил полную охапку больших и маленьких, толстых и тонких, почти все — в коже, книг, книжек и книжищ.
По засыпанной битым кирпичом, известкой и головешками — некоторые из них еще дымились, — главной лестнице мы вошли в гулкий и просторный замковый зал. Часть потолка в углу вместе с обгоревшими балками рухнула, штукатурка и кирпичи рассыпались по паркетному полу, опрокинутой, раздавленной балками мебели и множеству книг, разбросанных всюду. Теплый зловонный ветер прогуливался по обширному помещению, исписанные листки бумаги взметались и летели из одного конца зала в другой, шелестели страницы книг. Груды книг, сложенных стопками, виднелись возле стен, окон; ветер шевелил белые волосы убитого немца, лежащего за одной из книжных баррикад. Вскоре обнаружились и ящики, сундуки, набитые книгами, да и утварь церковная: канделябры, подсвечники, сосуды, тарелки, которые несколько успокоившийся профессор Ольшевский собирал, стаскивал на расстеленный в одном из углов зала гобелен. То и дело слышался смех Людки и воркующий басок Феди, они то появлялись: «Вот, глядите, какие мы еще книги нашли!» — то исчезали в соседних комнатах и помещениях замка, вдруг слышался вскрик Людки: «Ой, тут полно мертвых!», и вновь — успокоительный басок Феди. Отец хмурился, курил, стоя у одного из окон, смотрел в замковый парк.
Вот, собственно говоря, и все. Федя куда-то «гонял» на «виллисе». К вечеру, напряженно взрыкивая, вкатился во двор замка «студебеккер», и солдаты нашего энергичного старательного лейтенанта Лобова принялись таскать в кузов связанные веревками, телефонными проводами и ремнями стопы книг, ящики и сундуки с книгами и рукописями, тюки с церковной утварью, все то, что из всех этих богатств отобрал пан профессор. Многое оставалось. Профессор нервничал, говорил, что необходимо ничего тут не оставлять, но, чтобы забрать все, нужен был еще один грузовик, и отец пообещал, вернувшись в Кенигсберг, доложить в штабе. Конечно же машину сюда пришлют, а что до охраны, о которой беспокоится пан профессор, то зачем она тут? Кому нужны эти книги? Мертвые тут все сохранят.
Не знаю, существует ли какая связь между докладной отца, направленной им в штаб по возвращении в Кенигсберг, и появлением в замке «Лохштедт» литовских ученых, но спустя много лет я узнал, что примерно в эти же дни, следом за нами, тут появилась еще одна специальная группа, разыскивающая рукописи Кристионаса Донелайтиса, его поэму «Времена года». Помню, как в маленькой «секретной комнатке» Литовской Публичной библиотеки показали мне извлеченную из сейфа рукопись поэмы и несколько листочков отчета о той экспедиции. И тут же, с листа, переводили мне на русский, а я записывал. Вот этот, с некоторым сокращением, текст.
«Отчет Повиласа Покарклиса о находке рукописи Кристионаса Донелайтиса „Времена года“…
Мне из всех членов делегации Кенигсберг был хорошо знаком — в 1927 году я жил там. Все выезды на поиски делались по моим планам. После поиска в ряде замков и оборонительных сооружений мы обратили внимание на замок „ЛОХШТЕДТ“, который находится в 50 километрах от Кенигсберга. Замок находится на пути к ПИЛЛАУ, и я пришел к выводу, что именно там надо искать — по-видимому, книги и рукописи вывозились из Кенигсберга морским путем, возможно, что они могли осесть в замке „Лохштедт“. А шли еще отдельные бои с недобитыми фашистскими отрядами, была большая опасность на дорогах, пожары.
На подъездах к замку тоже остались следы боев, в полях множество разбитых танков, пушек и другого оружия. В толстой стене замка — громадные пробоины от тяжелых снарядов. Через одну из них мы и проникли внутрь. В большой зале мы нашли сделанную из бетона яму, которая была завалена разными рукописями и старинными книгами. Книги и рукописи валялись повсюду, даже снаружи замка. Тут же лежали еще не убранные трупы немецких солдат, автоматы, винтовки, а в одной из темных комнат мы обнаружили двадцать отрезанных голов!..
Осмотрев все внутренние помещения замка, мы стали собирать и рассматривать рукописи. Вот немецко-литовский словарь, написанный Бродовским, весьма ценная книга, а вот и еще очень ценная находка, несколько рукописей профессора Кенигсбергского университета ЛЮДВИКАСА РЕЗЫ, создавшего первый букварь литовского языка. Он же первым издал „Времена года“ Донелайтиса, чем спас великое творение от безвестности и гибели…
Тот факт, что мы нашли эти книги и рукописи, говорил, что мы можем найти и нечто другое, не менее, а может, более ценное, в том числе и рукописи Кр. Донелайтиса. Мы продолжали поиски. Вползли через пролом в стене в небольшую комнатку, я зажег спичку и увидел в руке убитого немца… рукопись! Я осторожно освободил ее из закостеневших пальцев и выбрался из комнаты. Стал рассматривать, и сразу понял, что держу в руках… рукопись Донелайтиса „Времена года“. Вскоре тут же я нашел несколько писем, написанных рукой Донелайтиса. Все найденные рукописи мы сложили в рюкзаки и ушли из замка. Рукописи Донелайтиса, ряд старопечатных книг и документов были добычей нашего путешествия в Кенигсберг. Вскоре были организованы новые выезды в Кенигсберг, Клайпеду и другие города для розыска ценных изданий на литовском языке.
Повилас Покарклис, Вильнюс, май-июнь 1945 г.»
Эти отрезанные головы, эта рукопись, великое поэтическое творение в закостенелых пальцах трупа… Сколько тайн! Кто и кому отрезал головы? Кто был этот немецкий офицер, уползший с рукописями в маленькую комнатку? Что он хотел? Спасти рукописи в этом горящем, разваливающемся замке? Украсть, понимая, что спустя недолгие годы за древние листки Литва отдаст невероятные деньги? Мертвец спас рукопись, огонь пощадил ее, как тут не вспомнить Булгакова: «Рукописи не горят»?
Тайны, поиски, находки, радости и трагедии. Да, так важно отыскать то, что ты ищешь! Отважный ученый, литовский академик отыскал то, что мечтал отыскать, во что верил и не верил… В конце 50-х годов моего отца и Федю Рыбина вызвали в Москву и включили в небольшую группу ответственных сотрудников Министерства культуры для поездки в Варшаву: наша страна возвращала Польше обнаруженные на пожарищах войны, в немецких городах, на складах и в тайных бункерах польские ценности, среди которых был и архив Фромборкского капитула. Как рассказывал мне отец, все было очень торжественно. Зал в картинах и коврах, речи, поздравления, банкет. Правда, отца и Федю почему-то на банкет не пригласили, но они не очень и огорчались: «Закатились с Николаем Александровичем в одну „пивницу“, — уже после смерти отца рассказывал, понизив голос и поглядывая на „полковника“, свою строгую жену, Федя. Мы сидели с ним на кухне, а „полковник“ что-то делала, жарила картошку. — Закатились в „пивницу“, попили там хорошо, повспоминали нашу боевую молодость… Милая, когда же ты нам подашь картошку?..»
И Георг Штайн нашел сокровища стеклянных ящиков, о которых мечтал точно так же, как о янтаре, о которых столько размышлял, выстраивая цепочку фактов, версий, догадок. В конце концов — после длительной переписки, выяснений, протестов эстонского эмигрантского правительства, то поддержки, то сопротивления иеромонахов со святой горы Афон — эти сокровища были доставлены в СССР. Штайн сопровождал их. И тоже все было так торжественно, значительно. Речи, аплодисменты, рукопожатия, орден, поездка по СССР, о которой он потом подробно сообщал графине Марион Дёнхофф. И ожидание предстоящего расчета церкви с ним, тех счастливых минут, когда наконец-то он выплатит налоговому управлению все до последнего пфеннига!
Увы, никаких денег он не получил. Ни копейки!
Архив хранит документы, свидетельства тех событий.
«Русский Санкт-Пантелеймоновский монастырь на св. горе Афон. Лично…
Наконец-то мне удалось возвратить сокровища Печорского монастыря, который вновь обрел свое драгоценное имущество. В качестве вознаграждения за мои старания по возвращению ценностей Русская Православная Церковь обещала мне: 1. Официальное чествование с вручением ордена. 2. Пожизненно быть гостем Русской Православной Церкви во время поездок в Россию. 3. В качестве памятного дара: определенную часть сокровищ Печорского монастыря по выбору… Условия Полномочия, выданного мне церковью, с моей стороны соблюдены и выполнены. Сокровища Печорского монастыря доставлены на место, откуда они были вывезены, и оценены экспертами в сумму около 800 миллионов немецких марок. Я неоднократно обращался с просьбой выплатить причитающуюся мне сумму… но так и не получил никакого ответа… Высокочтимый настоятель. Пожалуйста, напишите письмо о моих делах господину Патриарху… Намерен ли он соблюдать соглашение или нет?.. Да будет мир на земле!
Георг Штайн».
«Финансовое управление г. ВИНЗЕН настоятельно напоминает, что сумма Вашей задолженности по подоходному налогу с Вашей собственности в Штелле достигла 278 тысяч 490 марок и церковного налога — 24 тысяч 760 марок. Просим немедленно погасить указанные суммы, в противном случае будут применены самые жесткие, обусловленные законом меры».
«СССР, Москва, господину Генри С. РУБЕЖОВУ, адвокату-консультанту „ИНЮРКОЛЛЕГИИ“.
Весьма почтенный господин Рубежов! Заверение о выдаче мне вознаграждения было дано ответственным лицом… Теперь стало ясно, что ответственные работники Русской Православной Церкви сознательно запутывают суть дела… сводя на нет проделанную мной громадную, нанесшую мне непоправимый материальный убыток работу…
Всегда Ваш Георг Штайн»…
«Уважаемый г-н Георг Штайн!
Мною получено Ваше письмо от 20 августа с. г., касающееся Ваших необоснованных претензий к руководству Московской Патриархии… Помощь, оказанная Вами нашей Церкви в деле возвращения Псково-Печорскому монастырю предметов его ризницы, вывезенных во время второй мировой войны немецкими оккупационными войсками, носила, по Вашему же собственному признанию, бескорыстный характер и исходила исключительно из благородных побуждений способствовать восстановлению справедливости, в целях улучшения отношений между ФРГ и СССР, что Вы, как немец, считали долгом своей чести исполнить… Ваши добровольные услуги были соответствующим образом оценены Русской Православной Церковью, в частности, Вы были удостоены награждения орденом святого равноапостольного князя Владимира. Кроме того, в знак благодарности за проявленное Вами усердие Вам и Вашей семье неоднократно оказывалось внимание в нашей стране, причем на самом высоком уровне, как почетным и дорогим гостям. То, что Вы неожиданно для нас вдруг поставили вопрос о компенсации за Ваши труды, не скрою, весьма нас огорчило, поскольку Ваши требования не имеют под собой никаких оснований, а аргументы в их поддержку не соответствуют действительности. И все же, воздерживаясь от всяких деловых отношений с Вами, мы тогда выразили готовность принять Вас и Вашу супругу в качестве гостей Московской Патриархии. Сему обещанию нашему мы остаемся верны…»
Поставим на этом точку, добавив ко всему сказанному лишь одно: кому теперь известно, сколько еще стеклянных, железных, простых деревянных ящиков и сундуков с российскими церковными сокровищами и по сей день хранится в неведомых тайниках Западной Европы? Среди тех, кто что-то знал об этих сокровищах, был Георг Штайн, человек, который теперь уже ничего не расскажет, если эти сведения не обнаружатся в ЗАВЕЩАНИИ, о котором писал его сын, Гебхардт, высланном им, но отчего-то пока не поступившем на мой адрес.
…Скрипит четвертая ступенька. Похрапывает за моей спиной Бандик, копошится в кресле Габка. В углу дивана сидит кукла Катя в красивом, из алого бархата, платьице. Внучка оставила. Кукольное платьице. — все, что осталось от великолепной, правда, с дырой посредине, скатерти, подаренной собору цехом кенигсбергских оружейников. Из той скатерти моя мама сшила моей будущей жене платье на свадьбу. Она его надевала и тогда, когда мы шли в гости или на концерт, но всегда говорила: «Тяжелое, тесное, будто в кольчуге хожу». И как-то однажды, разрезав его, сшила платьица вначале одной, а потом и второй нашим дочкам, теплые и красивые получились. Теперь «оружейную» скатерть донашивает кукла Катя. Однако спать пора… О-о, как горят ладони. Они у меня в бугристых мозолях. До того, как Эдуард начнет вырубать фигуру Иисуса Христа, нужно со ствола дуба срубить невероятное количество древесины. И я помогаю ему, Мастеру, увлеченному Идеей… На буфете лежит пакет с подарками, на днях мы отметили мой день рождения. В пакете вполне современные дары: пачка чая, кусок мыла и рулон туалетной бумаги. На столе газета с сообщением о событиях в Баку. Может быть, именно сейчас, в этот самый момент, кто-то кого-то в каком-то другом городе преследует, сбрасывает с пятого этажа, давит гусеницами бронемашины, сжигает, связав и облив бензином… Господи, что творится, пронеси и помилуй.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги