Пятьдесят девственниц

71

Меж тем, финансовые дела наши пришли в окончательное расстройство и оставалось у нас, в совокупности с медью и серебром, никак не более двадцати золотых. Крикун непрестанно ворчал, что все это из-за моей неумеренной страсти к девственницам и из-за того, что дарю я им по золотому, Глазки же и милая Трина меня нисколько не упрекали.

— Послушай, мой верный товарищ, — сказала в одной из таверен, где мы ночевали Глазки. — Пред нами сейчас открывается две дороги. Одна из них идет по равнине, где умеренный климат, но она чрезвычайно длинна. Другая идет через горы, где царит лютый мороз, но и она имеет некоторые удобства.

В ответ на мои расспросы касательно этих удобств рыжеволосая плутовка ответила, что дорогу эту иначе, чем Дорогой Сорока Монастырей не зовут, ибо обители расположены там на каждом горном перевале, а всем праведным в вере путникам монахи и монахини охотно дают приют. Если же путник проявит и свою святость, то плата за постой и еду не взимается вовсе.

В ответ на мой резонный вопрос, нам-то как проявить свою святость, спутница моя только рассмеялась.

— Много ли ты видел персон, в святости своей, умеющих проявить такое чудо, как с первого же взгляда отличить девственницу от не девственницы? — спросила она.

После чего мы еще некоторое время обсуждали этот вопрос. Меня смущало, а ну, как не использую я, в таком случае, магию для плутовства? Глазки же резонно возражала, что способность моя различать сей факт, не приобретена моими магическими занятиями, а является целиком даром Инкуба, и могу я использовать оный по своему усмотрению.

После продолжительных обсуждений, немало убежденный разумностью ее доводов и скудостью нашего кошелька, я на данную роль согласился.

Сделался я тут же святой старец, именем Светоч, долгие годы пребывавший в отшельничестве, не вкушая ничего, кроме воды и хлеба, а спутники мои — паломниками, привязавшимися ко мне под воздействием моих проповедей. Следовали же мы в столицу Королевства, дабы посетить Храм Кадастра, где можно увидеть лики всех Богов, Духовным Советом нашего Королевства признанных добрыми. Посещать же решили исключительно женские монастыри, ибо в мужских от способности моей толку не было бы.

Сразу же понял я все неудобство своего нынешнего состояния, ибо, когда добрались мы в женский монастырь, озябнув среди вьюги и адского холода, то монахини, заслышав о моей святости, так и подали мне за ужином, кусок черного хлеба и жбан ледяной воды.

Хорошо еще, у Глазок хватило ума потребовать, чтобы воду эту для меня подогрели. Так и давился я скудной сей трапезой, покуда хозяйки, в купе с моими спутниками, поглощали жирных монастырских каплунов, зажаренных с орехами. Крикун, правда, тоже смог проявить человеколюбие и спрятал во время ужина в карман целую ляжку, за что я разом простил ему половину предо мной прегрешений.

В отместку монахиням, я тут же, за трапезой, упрекнул их громогласно, что, де, в монастыре, где собралось их так много, должна была-таки оказаться и хоть одна девственница, и долго еще говорил о падении современных нравов.

В следующем монастыре повторилось то же самое. Правда, девица там одна все же оказалась, и была это юная послушница лет двенадцати. Ее-то я, озверевши от скудной пищи, состоявшей из черствого хлеба с солью под кипяток, привел в пример всем остальным, как единственную надежду на то, что сия обитель достигнет некогда праведности.

Спутники мои, с постным видом и ежеминутно мне кивая, ели при этом вымоченные в вине и запеченные на угольях полосы мяса со спин молочных ягнят и, будь славен Крикун, — он утаил для меня пару кусочков.

Монахиням, должен признать, кусок в горло не лез и смотрели они на меня испуганно.

В третьем монастыре кормили не роскошно — очевидно слух о моей святости сюда уже дошел. Друзья мои уплетали пироги с квашенной капустой и запивали жиденьким винцом, я же, едва не подавившись хлебной коркой, нашел среди монахинь единую девственницу — а ей оказалась старая дева лет пятидесяти — и объявил единым столпом веры и целомудрия во всем Королевстве. Крикун смог утаить для меня один надкусанный пирог.

Так добрались мы до монастыря, что именовался Обителью Вечной Святости, где испытал я некоторое удивление.

Мать настоятельница — женщина еще молодая, но выглядевшая весьма устало, — пригласив нас в трапезную, где уже сидело полтора десятка монахинь и послушниц, тут же предложила мне, кроме хлеба, горячий отвар из трав и сделала это столь любезно, что, опасаясь, как бы не вмешался кто-нибудь из моих спутников и не попросил для меня простой воды, я поспешил согласиться.

Ужин при том, подали скромный, но сытный, причем, не смотря на слухи обо мне, которые она, конечно же ведала, дама эта, перед каждым блюдом спрашивала, не будет ли мне угодно опробовать.

Ужасным усилием воли я заставлял свою голову отрицательно качаться из стороны в сторону, о том же, что потрясло меня более всего, не преминул обмолвиться вслух.

— Мать настоятельница, — сказал я. — В редкой обители встречал я более двух девственниц. В вашей же, вижу, что, из пятнадцати присутствующих — их здесь целых семь. Не это ли достойный пример для подражания?

— Уважаемый старец, обитель наша в этих горах повыше всех остальных находится, — объяснила она, а потом, всеж-таки, удивленно осмотрела присутствующих. — Семь?

— Ах, матушка, — покраснела одна из послушниц. — вы же сами говорили, что любопытство не столь тяжкий грех, как похоть.

— Будешь делать по пять молений перед сном в течении недели, — тут же наложила на нее епитимью настоятельница и вновь обернулась ко мне. — И впрямь, старец, это чудо из чудес. Имей кардиналы Духовного Совета ваши способности, о, как изменились бы нравы в монастырях.

Я со всей рассудительностью заметил ей на это, что мало найдется кардиналов, готовых жить на хлебе и воде, с чем она улыбнувшись согласилась.