Пьесы

Ю л и у с Ф у ч и к — известный чешский писатель-коммунист, член подпольного ЦК компартии.

Г у с т и н а Ф у ч и к о в а — его жена.

М и́ р е к }

Л и д а П л а х а } — связные Фучика в подполье.

З д е́ н е к В е́ н ч у р а — подпольщик, рабочий.

Й о з е ф Е л и н е к — хозяин явочной квартиры, трамвайщик.

М а р и я Е л и н к о в а — его жена.

А н н а К л е м е н т с — чертежница на авиазаводе.

Й о́ з е ф П е́ ш е к — учитель, директор школы.

И р ж и — шахтер.

Р и́ ш а н е к }

П а́ т о ч к а }

Г о́ р а } — конструкторы на авиазаводе «Юнкерс».

А д о л ь ф К о́ л и н с к и й — чех, надзиратель в тюрьме гестапо в Панкраце.

С к о́ р ж е п а — чех, политзаключенный, коридорный в тюрьме.

И р а с е к — продавец газет.

Б э м — комиссар антикоммунистического отдела гестапо в Праге.

Ф р и д р и х — следователь того же отдела.

К а р л — агент гестапо.

К а п р а л }

С о л д а т } — стражники из «четырехсотки» во дворце Печека.

В и л л и — стражник в тюрьме.

Ш т у м п ф — директор авиазавода «Юнкерс» }

В е й ц — шеф конструкторского бюро } — гитлеровцы.

К е л ь н е р ш а в ресторане.

З а к л ю ч е н н ы е в «четырехсотке», г е с т а п о в ц ы, у л и ч н ы е м у з ы к а н т ы, п у б л и к а в ресторане, п р о х о ж и е.

Действие происходит в оккупированной гитлеровцами Праге в 1941—1943 гг.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Укромный уголок городского парка в Праге — Петршин. В воздухе уже чувствуется весна. Сухо. Кое-где видна прошлогодняя трава, но деревья еще стоят голые. В просветах между деревьями видны смутные очертания Праги, остроконечные шпили замков, крутые крыши. Весь пейзаж затянут легкой дымкой.

Впереди — идущая по диагонали дорожка с несколькими садовыми скамьями. Слева, на переднем плане, — красивая статуя, справа на скамье с книгой в руках сидит Г у с т а. Но книга не занимает ее, она поглядывает на часы. Появляется Ю л и у с Ф у ч и к. У него напускной фланирующий вид. В руках папка для нот.

Г у с т а. Юльча!

Ф у ч и к. Ты уже тут, Густинка?

Г у с т а (делает порывистое движение к нему, любовно смотрит на мужа). Юльча, мой родной! Этой морщинки у тебя в прошлый раз не было… И этой тоже… Но взгляд, взгляд все тот же, веселый, лукавый, твой!

Ф у ч и к. А это оттого, что я вижу тебя, моя девочка.

Г у с т а. Видеться раз в неделю или в месяц, всегда украдкой, и даже не сметь обнять мужа!..

Ф у ч и к. А кто же нам сегодня запретит? Кто? (Притянул Густу к себе). Но у тебя, Густинка, очень усталый вид… Как и прежде, дни и вечера за перепиской?

Г у с т а. Я счастлива, что хоть чем-нибудь помогаю тебе и сейчас.

Ф у ч и к. Жаль, что нельзя больше и сильнее любить, чем я люблю тебя!

Г у с т а. Ах, Юльча, я счастлива всегда, зная, что ты меня любишь и что мы всегда и во всем вместе. Днем все хорошо, днем я молодец. Но ночью… Ночью я часто лежу до рассвета, не смыкая глаз. Мне все кажется, что тебя… (Вытирает слезы). Все, все, больше не буду. Но ведь я иногда даже не знаю, поел ли ты сегодня, где спал и есть ли у тебя вообще подушка под головой.

Ф у ч и к (смеясь). Сомневаюсь, чтобы наместник Гитлера в Праге спал так же крепко и ел с таким же аппетитом, как я!

Г у с т а. Ты все шутишь. А вот вчера возле театра ты прошел, даже не кивнув мне. (С тревогой). У тебя опять появилась тень?

Ф у ч и к. Нет, на этот раз только показалось. Но я знал, что ты будешь волноваться, и поэтому попросил Мирека ускорить наше свидание.

Г у с т а. Родной мой!.. Мирек говорил, что и он должен прийти сюда.

Ф у ч и к. Да, через десять минут. Этот футляр для него. (Задумался, начал напевать популярную чешскую песню).

А ну-ка, вспомни, Густа, где я впервые тебе ее пропел?

Г у с т а. Постой, постой!.. Здесь, в этом парке? (Оглянувшись). Да?

Ф у ч и к (утвердительно кивает). Две недели перед тем вечером я трусил, а потом набрался храбрости и напрямик объявил, что ты будешь моей женой, словно твоего согласия и не требовалось! А ты…

Г у с т а. А я? Что я могла возразить? Ты был тогда, наверное, самым упрямым и веселым парнем в Праге! Упрямым во всем! Наверно, я тебя за это и полюбила.

Ф у ч и к. Наверно, наверно.

Густа вдруг засмеялась.

Что, вспомнила меня с метлой на пражских улицах?

Г у с т а. Нет, другое. Как ты служил в живой рекламе и, забыв, что на тебе макет карандаша, начал с кем-то на бульваре политический спор!

Ф у ч и к (смеясь). Был грех… А после этого меня выгнали из рекламы, и я, чтобы заплатить за лекции в университете, нанялся тренером в спортивный клуб.

Г у с т а. А оттуда тебя выставили за превращение спортивного клуба в политический.

Оба смеются, забыв на миг обо всем, что их окружает. Вдруг слышится духовой оркестр, играющий немецкий марш, и топот идущих солдат.

Ф у ч и к (словно проснувшись). Да, а теперь у нас эта чума… И всюду льется кровь.

Г у с т а. И опасность на каждом шагу подстерегает моего Фучика.

Ф у ч и к. Доктора Горака! Фучика сегодня нет. Только — Горак.

Г у с т а. Да, теперь ты доктор Горак. Они лишили нас даже наших имен. Всегда в чужом доме, под чужой фамилией… Вчера на одной квартире, завтра на другой, через неделю в другом конце Праги.

Ф у ч и к. И все-таки в своей Праге, Густинка! В своей, что бы там ни было и сколько бы ни гибло наших людей. В своей, если бы даже Гитлер ее всю загнал за решетку. Вчера под самой Прагой еще один фашистский эшелон почему-то слетел под откос. А на электростанции был котел — и нет!

Г у с т а. Почему-то… Знаю я эти твои загадки! (Заметив кого-то за деревьями). Юльча, смотри! Зденек Венчура с «Юнкерса»! Ты ждешь и его здесь?

Ф у ч и к (вглядывается). Нет, нет. Зденек в такое время в городе? (Машет рукой). Не видит. Ага, повернул! Густа, они бастуют уже третий день, и никто из коммунистов не покидает ни на час заводского поселка. Ты понимаешь?

Г у с т а. Да. Случилось что-то серьезное?

Подходит З д е н е к В е н ч у р а, ведя велосипед.

З д е н е к. А-а, доктор Горак, здравствуйте. Здравствуйте, пани Густина. Что-то шалит втулка.

Зденек и Фучик отходят в сторону. Зденек достает инструмент, оба делают вид, что заняты машиной.

Ф у ч и к (громко). Да, передача совсем разболталась. (Понизив голос). Что случилось, Зденек?

З д е н е к. Я искал вас всюду, был у вас дома, у Баксов, и мне там сказали, где вас искать. В поселок этой ночью нагрянуло гестапо. Хватали всех без разбора, взяли человек тридцать. Агент все допытывался: кто из чужих будоражит рабочих и подбивает их на саботаж.

Ф у ч и к. Кого они искали? Кто попался из коммунистов?

З д е н е к. Искали членов забастовочного комитета. Из коммунистов взяли шесть человек и, черт их побери, самого Адамека.

Ф у ч и к. Адамека?! Вашего секретаря?

З д е н е к. Да. И это в тот момент, когда забастовка была в самом разгаре, охватила все цехи. Ясно, Горак, они идут по следу. Вам нельзя оставаться в Праге ни часа! Уезжайте сейчас же.

Ф у ч и к. Спокойно, Зденек, спокойно, без паники.

З д е н е к. И все же — уезжайте. Прошу вас!

Ф у ч и к. Не во мне дело! Теперь вам, Зденек, придется заменить Адамека…

З д е н е к. Мне? Что вы! Тут нужен опыт, знания, а я только простой монтер, Горак.

Ф у ч и к. А я только простой журналист, Зденек.

З д е н е к (колеблясь). Не знаю, не знаю. Что ж, если партия мне доверит… И если ей нужна моя жизнь…

Ф у ч и к. Именно так, Зденек, — жизнь. Жизнь, если даже у вас отнимут все — свободу, близких, товарищей по борьбе. Это у нас можно отнять, но веры в свое дело ведь не отнимешь?

З д е н е к. Нет. (Показывая на грудь). Это у нас тут.

Ф у ч и к. Вот и хорошо, Зденек. С этого дня вы в ответе перед партией за «Юнкерс». И если каждого из этих шестерых не может заменить один, пусть заменят двое, трое, четверо! А сегодня самое главное — забастовку довести до победы. Пусть в гестапо думают, что это драка только за кроны, за то, чтобы не умереть с голоду. А сотни ваших товарищей, одержав победу в этот раз, завтра пойдут с нами и на другое. И вряд ли они забудут эту ночь! Не так ли, Зденек?

З д е н е к. Так.

Ф у ч и к. Ну, с богом, как говорили наши отцы. Встретимся завтра вечером у Елинков.

Зденек прощается, уходит.

Г у с т а. Аресты на третьем заводе за одну неделю?

Ф у ч и к. На четвертом, Густина. У гестапо какой-то широкий план. Но какой?.. Какой?.. Где же Мирек? Мне нужно уходить, родная, я должен немедленно повидаться с членом ЦК.

Г у с т а. Мирек опаздывает? Странно. Может быть… эти аресты?

Ф у ч и к. Схватить этого парня… Это не так просто. (Взглянув на часы). Нет, надо ждать, выяснить, что в его районе. (Взглянув на дорогу). Он!

По дорожке идет М и р е к, красивый крепкий парень, лет 25. Смотрит в одну точку. С другой стороны проходит продавец газет И р а с е к, выкрикивая: «Лидове новины!», «Лидове новины!»

И р а с е к. Все вокруг спокойно, товарищи.

Ф у ч и к. Что же ты молчишь, Мирек?

М и р е к (сквозь зубы, медленно). Арестован весь Центральный Комитет партии.

Снова проходит И р а с е к.

Ф у ч и к. Что такое? Что ты мелешь, Мирек?!

М и р е к. Лучше бы я умер, чем принес такие вести. Всех сразу в эту ночь…

Ф у ч и к. Всех сразу? Откуда ты можешь знать?

М и р е к. Я подпоил в баре шофера гестаповского автобуса. Он где-то нализался еще с утра и быстро развязал язык. Он был только на двух квартирах, но в тюрьме слышал, что взяли многих. Их возили всю эту ночь…

Тяжелое молчание. Густа не сводит глаз с Фучика.

Ф у ч и к. Это второй этап их плана.

М и р е к. Партия обезглавлена, Юлиус. Удар в самое сердце. Теперь…

Ф у ч и к. Что — теперь?

М и р е к. Я не трус, не паникер, вы знаете это. Но когда нет ЦК… Что же делать теперь?

Ф у ч и к. Неправда! Я не верю, что схвачены все. И пока жив хоть один член ЦК — ЦК существует. Он будет искать нас, мы — его, и мы найдем друг друга. И если даже взяли всех, все равно замерзания, паралича в партии мы не допустим, Мирек. Нет! А ну, посмотри-ка мне в глаза. Нет, не так.

Мирек поднимает голову.

Вот так-то лучше.

М и р е к. Тяжело, Юльча…

Ф у ч и к (отходит в сторону с Густой). Что ж, Густинка, а пока, на время, придется нам уехать к моим родным в деревню?

Г у с т а. Нет, Юльча, это не для тебя. Сейчас ты тем более не оставишь Прагу.

Ф у ч и к. Я знал, что ты ответишь.

М и р е к (приближаясь). Извините, но нужно расходиться. В гестапо стали быстрее поворачиваться.

Г у с т а. Береги себя, Юльча. Береги. Обещаешь? Ты скоро дашь знать о себе?

Ф у ч и к. Да, да. Ты же знаешь. Только не вздумай искать меня сама. Ну… (Целует ее).

Г у с т а. Юльча, родной! Что бы ни случилось с нами, что бы ни ждало нас впереди, помни всегда: я благодарна тебе за всю нашу жизнь.

Ф у ч и к (прощаясь). А я — тебе, моя девочка. У нас все еще впереди, Густинка.

Фучик и Густа уходят в разные стороны. Несколько секунд сцена пуста. Появляются Б э м и Ф р и д р и х, оба в черных костюмах гестапо.

Б э м (оглядываясь). Хорошо! Хорошо! Прекрасный, редкий город. Чудесные бульвары и парки с уголками для интимных свиданий. И в воздухе уже весна. Вы чувствуете ее дыхание, Фридрих? Ничего вы не чувствуете!

Ф р и д р и х. О, я знаю, почему вам сегодня все так нравится, господин комиссар.

Б э м (остановившись перед статуей). Какая необыкновенно тонкая работа и, заметьте, отличного старого мастера. Какой вкус, какое знание тела.

Ф р и д р и х. Кусок обыкновенного чешского мрамора. Под прикладом разлетится не хуже другого.

Б э м (смеется). И в таком взгляде есть свой смысл!

Появляется ж е н щ и н а с г р у д н ы м р е б е н к о м.

(Подходит к ней). Не бойтесь, пани, дети очень любят меня, и я им плачу взаимностью. Чудесный малыш, просто картинка! (Возвращается к Фридриху). Скажите спасибо, Фридрих, что я остановил здесь машину. Люблю после ночной работы подышать свежим воздухом. Подозреваю, что вы не знаете, как пахнут цветы в пражских парках.

Женщина испуганно уходит.

Ф р и д р и х. Нет, и не скрываю этого. И по городу даже летом езжу в закрытой машине. Меня мутит, господин комиссар, от одного вида чехов, свободно гуляющих по улицам. Я предпочитаю их по крайней мере в наручниках. Чехия без чехов — вот это по мне!

Б э м. Ну, это уже неумно, Фридрих. У них есть полезные для нас руки. Главных заправил из ЦК партии коммунистов мы срезали под корень. И от этой операции им никогда, понимаете, никогда не оправиться. Несколько осиных гнезд коммунистов на заводах мы выжгли без лишних сантиментов и будем продолжать эту дезинфекцию до конца! Кто же остается? (Иронически). Народ? Что такое народ? Стадо! Отберите у него вожаков, и…

Ф р и д р и х. И тогда можно загонять в стойло?

Б э м. М-м, нет, не так это просто, Фридрих. Всюду в Европе мы слышим: чехи! болгары! французы!.. Ерунда! Мы должны внушить им, что во времена нового порядка не так уж важно, как называться. Границы — ветошь, которую давно пора бросить на помойку. Отныне в Европе есть только один образ мысли — наш!

Ф р и д р и х (положив руку на кобуру пистолета). А доказательства спрятаны здесь!

Б э м. Да. Но одного этого мало. Стреляйте в вожаков и отравляйте стадо. Внушайте ему упорно и искусно, врите им каждый день, день за днем одно и то же, и эти двуногие скоты постепенно поверят в то, что ваша ложь — это их правда! Разоружайте людей задолго до того, как они потянутся к оружию. Вы видели, Фридрих, младенца на руках у этой чешки? Мы не дадим ему вырасти чехом, нет! С первым проблеском сознания мы научим его не мыслить, не рассуждать, а выполнять, только выполнять! Только выполнять!

Снова слышны звуки оркестра немецкой воинской части.

Запомните, Фридрих: мы здесь не на год и не на два, мы здесь — навсегда.

Оба гестаповца стоят вытянувшись, провожая взглядом проходящих по улице солдат.

Второй занавес опущен. Перед ним на авансцене — Л и д а П л а х а, хрупкая девушка девятнадцати лет с насмешливым, озорным взглядом. Она с увлечением чистит поднос и негромко напевает русскую песню «Партизанка». Появляется М и р е к. Заметив Лиду, он на цыпочках сзади подходит к ней, закрывает ей глаза руками.

Л и д а. Кто это? (Высвободившись). Мирек! Мирек… Ты? (Радостно смеется).

М и р е к. Наш зяблик уже с самого рассвета подает голос! Здравствуй, Лидушка!

Л и д а (влюбленно). Мирек! Ты! Наконец-то…

М и р е к. Ох, и соскучился я по тебе, моя хорошая. А ты? Только правду!..

Л и д а (надувшись). И не подумала. Пропадает где-то по неделям, а потом является ни свет ни заря. Хорош! А что это вы там прячете за спиной, пан Мирек? (Пытается заглянуть).

М и р е к (протягивает букет цветов). Это тебе, Лидушка. Не сердись только.

Л и д а. А, это вы меня задобрить хотите, господин дипломат?

М и р е к. Ну, как угодно. Могу оставить себе на память.

Л и д а. Нет, нет, цветы я все-таки возьму. (Выхватывает цветы).

Оба засмеялись.

М и р е к. То-то! (Серьезно). Ну, как там наш Юльча? Здоров? Встал уже?

Л и д а. Нет. Ему сегодня опять было плохо. Рецидив малярии. Не спал всю ночь, заснул только на рассвете.

М и р е к. Вот беда. А мне его срочно нужно повидать.

Л и д а. Нельзя. И думать не смей. Вот чего ты подлизывался! Ну, а пока извольте, господин дипломат, отчитаться, где вы пропадали без моего разрешения целую неделю. Ну! Иначе и на порог не пущу.

М и р е к. Ну и характерец! Ну ладно, слушай. (Садится рядом с Лидой на корточки). Только ему кое о чем ни звука. Почему, сейчас поймешь. Юлиус посылал меня в Кладно, на шахты, восстановить связь с нашими ребятами. Что тут сказать? Ну, в общем дело для меня нехитрое, раз особенной опасности нет. Нашел, конечно, кого нужно было, все разузнал, и через два-три дня можно было бы и возвращаться…

Л и д а. Да, да! Но тут?..

М и р е к. Но тут я узнаю, что завтра на шахты приезжает сам окружной комиссар гестапо. Редкая дрянь, все там в Кладно от него стонут. Ну, я и решил подождать его.

Лида зачарованно смотрит на Мирека.

Залег я с пистолетом в канаве возле дороги. Ночь, гроза, дождь хлещет вовсю, темень такая, что и руки своей не вижу. Лежу час, два, четыре, все ничего. Нет и нет. Потом только догадался, в чем дело. Понимаешь, какая досада! Я ждал его на одной дороге, а он покатил по другой. Словно чуял, что смерть его караулит. Эх, не повезло!

Л и д а (восхищенно). Мирек, какой ты у меня отчаянный! И я хочу стать такой храброй, бесстрашной… Такой, как в русской песне о партизанке поется. Вот, послушай…

Поет сначала сама, потом Мирек подхватывает.

Это меня Юльча научил. Ну, пойдем, нужно ему завтрак приготовить. И ты, наверное, проголодался. (Тянет Мирека за руку).

Уходят, напевая «Партизанку».

Поднимается второй занавес. Внутренняя часть квартиры в доме на окраине Праги. В окна видны деревья в ярком летнем цветении. Письменный стол завален бумагами. Из-за него встает Ф у ч и к. Он в летней рубашке с открытым воротом. За прошедшие месяцы у него отросла бородка. Фучик всю ночь работал, устал, он разминает плечи, подходит к окну, распахивает его.

Ф у ч и к (читает стихи).

В это время Л и д а осторожно отворяет дверь и от изумления застывает на пороге.

Л и д а (грозно). Правильно! Все правильно. Только ночью нужно спать. Спать! Я дала слово Густе смотреть за вами и отныне этим бессонным ночам объявляю жестокую борьбу!

Ф у ч и к. Лидочка…

Л и д а. Нет, нет, не подлизывайтесь. Как сказала, так и будет.

Входит М и р е к.

М и р е к. Можно? Опять ссоритесь? Здравствуй, Юльча. Это ты так болеешь? Я этой ночью из Кладно…

Ф у ч и к. Об этом потом.

М и р е к. Гм… Вот тебе сегодняшние утренние газеты, Юльча.

Ф у ч и к. За это спасибо. Садись — и сразу за дело. Сделай подборку о положении на фронтах и комментарии. (Заглядывает в газету). Значит, будет так…

Л и д а. Значит, будет так! (Забирает со стола чернила, ручки, карандаши). Теперь всю эту канцелярию буду с вечера прятать под замок. Спрячу и забуду, куда спрятала!

Ф у ч и к. Ну, хоть ты за меня заступись, Мирек. Тебя же она слушает.

М и р е к. Лидочка, в самом деле…

Л и д а. Сядь! И не вмешивайся.

Ф у ч и к. Нет, это какой-то деспот. Дай ей волю, так нашим «подписчикам» никогда не видеть в срок «Руде право».

М и р е к (смеясь). «Подписчикам»! Это хорошо сказано.

Ф у ч и к. А знаешь, Лидочка, ты вот бунтуешь, а я сегодня не только новый номер «Руде право» закончил, но и еще один зубастый журнальчик задумал! Каждый месяц тысяча ежей под череп самому фюреру. Нравится? Младенец называется «Трвничек».

Л и д а. Хоть пять журнальчиков, только днем, днем! Поймите же, вы совсем себя не жалеете.

Ф у ч и к (поднимает Лиду на руки и сажает рядом с Миреком на кушетку). И не собираюсь жалеть! Некогда жалеть себя, Лидушка.

Л и д а (отбиваясь). Если я самая младшая в доме, так меня можно уже и не слушать?! Никакого авторитета не имею у вас! (Вскочила). Сестра не слушает, шурин не слушает, этот бородатый господин не слушает. Завтракать!

Мирек ласково пытается ее удержать.

Мирек, пусти! (Напевает на ходу). Чашки, блюдца, вилки, нож, масло, кофе, сахар, хлеб! (Возится у буфета и стола).

Ф у ч и к (таинственным шепотом). Знаешь, Мирек, Лидушка стала в последнее время посвящать меня в свои сердечные тайны. Из этого можно заключить, что я уже мужчина в летах.

Все смеются.

Л и д а. А вы и есть мужчина в летах! Одна борода чего стоит. (Тараторит, готовя завтрак). Кто вас водит на прогулки, господин Горак? Гм… Пожилой профессор с бородой и его очаровательная племянница… Очаровательная племянница — это я. (Берет Фучика под руку). Вот так и ходим. Ох, и картина была на днях, Мирек. (Хохочет). Один немецкий лейтенант, такой хлюст с усиками, проверил у нас документы, а потом, конечно с позволения дядюшки, назначил мне свидание в парке. А я ему вот так глазки состроила. Ничего? Долго же ему пришлось меня там ждать. А знал бы он, куда направляется эта трогательная парочка. Прозевал, дурачок, двух коммунистов… Нет, одного коммуниста, конечно. А эта борода — просто прелесть. Знаешь, Мирек, когда я впервые ее увидела, страшно захотелось подергать. А вдруг она на резинке? Как в театре бывает. Боже, сколько я уже не была в театре! Как-то неинтересно стало. Разве там увидишь то, что случается теперь самой играть в жизни?.. Послушай, Мирек, а что ты чувствовал, когда тебя принимали в партию?

М и р е к. Я тебе уже два раза рассказывал, Лида.

Л и д а. Верно, верно. Помню. Горы хотел перевернуть?

Ф у ч и к (неожиданно). А что бы ты сказала, Лида, если бы тебя принимали?

Л и д а (смутилась, растерялась оттого, что Фучик разгадал настоящий смысл ее болтовни). Я?.. Я, я… (Сразу стала серьезной, вытянулась, словно уже наступил этот момент). Это, товарищи, самый важный день в моей жизни, самый важный… И я обещаю вам… Да, я обещаю, что… Что же это я? Ведь меня еще не приняли.

Ф у ч и к (подошел, обнял Лиду). Ничего, Лидочка, скоро сможешь пообещать. Скоро. Ты заслужила это право.

Л и д а (вспыхнув). Правда? Нет, правда, это правда? (Запуталась). Ну, вы завтракайте, я уже поела с сестрой. (Пулей выскочила из комнаты).

М и р е к. Вот тебе и кроха с кудряшками!

Ф у ч и к. Да… Кто поверит, что это беззаботное создание может проникнуть в самую узкую щель незаметно, связать оборвавшиеся нити и спасти жизнь человека? Ну, давай завтракать. Прилетел спозаранку, значит с добрыми вестями?

М и р е к. И да и нет… Шахтеры эти, понимаешь, ну, настоящие дьяволы. Недаром только белки сверкают на черных лицах. Взрывчатку таскают под самым носом у немцев, и хоть бы кто́ поскользнулся. Все тайники уже забили. Ну, народ — порох просто! Да, тебя там все помнят. «Фучик? О, это была всем стачкам стачка!»

Ф у ч и к. Да, и я хорошо помню их. Эти парни сами, как угольный кряж. Знаешь, как один профессор тогда назвал наше учение? Верой угольщиков. Чудак, обидеть наверное, хотел. Ну, дальше.

М и р е к. Все бы хорошо, да вот сами-то они сейчас — как динамит без фитиля. Сидят на этой взрывчатке…

Ф у ч и к. А Гитлеру и горя мало?

М и р е к. То-то и оно. Кто знал явки в паровозных депо и на станциях, — с весны за решеткой. А там, на железной дороге, видно, такая же история: все связи с шахтами оборваны. И туда — никто и оттуда — никого. В общем…

Ф у ч и к. Н-да… Картина невеселая. (Пауза). Вот что, Мирек, отдохнешь в Праге денька два…

М и р е к. А потом что?

Ф у ч и к. Как что? Поедешь по линии — в депо и на станции налаживать новые и восстанавливать старые связи.

М и р е к (упавшим голосом). Опять то же самое.

Ф у ч и к. Тебе этого мало? Тебе доверяют огромное дело — помочь партии в возрождении подполья.

М и р е к. Все это так, но…

Ф у ч и к. Да, огромное дело. Можешь ты это понять?

М и р е к. А ты можешь понять, Юльча, что… что мне скучно становится так жить?

Ф у ч и к. Скучно? (Долго и внимательно смотрит на Мирека). Ты понимаешь, что говоришь?

М и р е к. Хорошо, хорошо! Ну, а что мы делаем? Бродим впотьмах, охотимся за собственной тенью. Ты всегда говоришь: ничего, ничего, хоть одна тропка из ста да окажется верной, и мы найдем руководство партии. А где она, эта тропка? Тратим время и силы на поиски тех… тех, кого давно уже нет.

Ф у ч и к. Кто знает, может быть, уже и нашлась эта тропка.

М и р е к. Что? Ты нашел кого-нибудь из ЦК? Нашел? (Тормошит его). Ну, Юльча, кого же? Говори, не мучай!

Ф у ч и к. Кого, еще не знаю сам. Но очень скоро узнаю. Тропка есть.

М и р е к. И тогда?

Ф у ч и к. И тогда, когда соберем, объединим силы, ударим не так, петушиная твоя голова (растопыривает пальцы), а вот как! (Сжимает пальцы в кулак). На смерть!

М и р е к. Ох, скорей бы только. Завтра я еду.

Ф у ч и к. Вот это по мне. Это ответ мужчины.

Л и д а (из кухни). Пан Мирек, пожалуйте сюда, по вас тут топор соскучился.

М и р е к. Боже, куда я попал!

Ф у ч и к. Ну, ступай, ступай, наколи дров для кухни. Заодно и нервы успокоятся. Марш!

Мирек выходит.

Скучно? (Неодобрительно). Скучно…

Слышен звонок, голос Лиды и еще чей-то. Входит З д е н е к. Он заметно взволнован.

А, Зденек! Здравствуй, дорогой! В такое время? Чем-то взволнован?

З д е н е к. С ночной смены. Здравствуй, Юльча. Знаешь, ты был прав. Завод в самом деле получил новый, важный и очень срочный заказ для немецкой армии.

Ф у ч и к. Да? Какой же?

З д е н е к (кладет перед Фучиком несколько пленок). Вот, смотри сам.

Ф у ч и к (смотрит на свет). Фотокопии чертежей? Это что? Моторы, если не ошибаюсь?

З д е н е к. Да, моторы, которых завод никогда еще не выпускал. Знаешь, какая мощность?! Не иначе — для дальних бомбардировщиков.

Ф у ч и к. Вполне возможно! А это? Что-то не пойму.

З д е н е к. Это? Специальные приборы против обледенения.

Ф у ч и к. Дальние бомбардировщики? Приборы против обледенения… (Ходит из угла в угол, думает, думает). Странно. С Норвегией они уже давно покончили. Странно… Как считаешь, для чего это им может понадобиться?

З д е н е к. Сам ломаю над этим голову!

Ф у ч и к. И не догадался?

З д е н е к. Пока нет.

Ф у ч и к. Огромные расстояния — раз. Морозы — два! Ну!

З д е н е к (взволнованно). Хочешь сказать, для нападения на Россию? Думал и об этом. Не верю. Не рискнут!

Ф у ч и к. Все может быть, Зденек, все. Пока существует Советский Союз, все победы фашизма ничего не стоят. Сегодня Гитлер теряет остатки разума, завтра он потеряет голову… А откуда у тебя эти пленки?

З д е н е к. Не Геринг же в подарок прислал! Взяли взаймы. Есть у нас такой конструктор на заводе — Ярослав Ришанек. Настоящий человек. В три дня сделал. А надо будет — и не на то пойдет. Человек! Горит!

Ф у ч и к. Это находка, Зденек. Не упускай своего Ришанека из виду. Он наверняка еще не раз нам понадобится. Зацепись за него покрепче.

З д е н е к (сцепив пальцы рук). Мы с ним вот так!

Ф у ч и к. Эх ты, простой механик! Куда дорожку нашел. А еще боялся браться!

З д е н е к (шутливо). Значит, растем?

Ф у ч и к. Растем!

В комнату вбегает необычайно возбужденная Л и д а, за ней — М и р е к.

Л и д а. Включите радио!

Ф у ч и к. Что случилось, Лидочка?

Л и д а (задыхаясь). Забежала соседка, сказала… Они напали на Советский Союз! Включите радио!

Фучик включает приемник, слышна лающая немецкая речь, стоголосый, истерический «хайль», гром оркестров, Фучик смотрит на Зденека.

З д е н е к. Вот, оказывается, для чего нужны эти бомбардировщики! (Повернувшись к приемнику). Но на этих самолетах вы далеко не заберетесь, господа! Летающий лом, гробы с крыльями — вот что вы получите от Праги, господин Геринг. (Фучику). А завод наш сегодня же станет. Я знаю наших людей. Станет. Нужно идти, Юлиус. Что ты мне скажешь?

Ф у ч и к. Все, что нужно, ты уже сказал сам. Возвращайся на завод и действуй решительно. Там ждут тебя, твоего слова. Иди. Вечером ко мне. Честь труду!

З д е н е к. Честь труду. (Уходит).

Ф у ч и к (Лиде, Миреку). Они захотели войны… Что ж, они ее получат. И не только на фронте, но и в своем тылу! (Пишет на машинке). «Чехи и словаки, все честные люди, патриоты — сыновья и дочери нашего славного народа! Коммунистическая партия обращается к вам… Сегодня на рассвете Гитлер напал на Советский Союз…»

Л и д а (шепотом). Мне в типографию?

Ф у ч и к (кивает ей). «Напав на СССР, Гитлер сам спешит к своей могиле… И всем, что в наших силах, мы должны помочь русским братьям скорее забить кол в его могилу. Саботаж! Стачки! Диверсии на транспорте! Отказ изготовлять оружие! Вот наши средства борьбы. Помните, друзья, в этой битве решается и наша судьба, судьба и все будущее нашей родины…» (Лиде и Миреку, обняв их за плечи). Да, все наше будущее, друзья мои.

Подпольная явка — квартира рабочей семьи Елинеков. На первый взгляд тут от всего веет мещанским уютом. Всюду вышитые дорожки, салфетки, дешевые статуэтки и безделушки. Непременная дюжина слоников «на счастье». На стенах большие портреты хозяев — Марии и Йозефа, сделанные в день венчания, и фотография родственников в костюмах начала столетия.

Мебель современная, «модерн», но дешевая. На серванте и на полочках чешская керамика.

Весенний вечер. За небольшим столом М а р и я, Й о з е ф и М и р е к. Хозяйка наливает Миреку чай. Мирек задумчиво и тихо играет на гитаре и что-то напевает.

Й о з е ф (пододвигая свой стакан). Еще один стаканчик, Мариечка.

М а р и я. С твоим сердцем, папочка? Нет, нет.

Й о з е ф. Ну, еще только один стаканчик. Нельзя? Никак?

М а р и я. Нет, нет, нет.

Она отвернулась, и Йозеф налил себе чаю.

Что ты обещал доктору? Вы знаете, Мирек, какое у него давление? Доктор просто в ужасе.

Й о з е ф. Опять преувеличиваешь. Она всегда преувеличивает.

М и р е к. Ну, разрешите ему один стаканчик с вареньем. С вареньем вместо заварки.

М а р и я. Ну, разве что так. (Обернулась). Ах, старый плут!

М и р е к. Ну, если бы на эту идиллию мог бы взглянуть наместник фюрера господин Гейдрих! Ей-богу, даже этот пес не поверил бы, что тут собрались лютые враги фюрера!

М а р и я. Знаете, Мирек, я и до того, как они ворвались к нам, тоже работала для партии. Но смешно вспомнить, сколько времени я отдавала тогда этим комнатам, хозяйству, чистоте.

Й о з е ф. А теперь мы с тобой, Мариечка, не успокоимся, пока не наведем чистоту во всей Чехии? Так, старушка?

М а р и я. Так, Пепик. Если успеем.

М и р е к. Успеете, еще многое успеете. Если не ошибаюсь, это «папочка» помешал двум составам дойти до России? А «мамочка» переносит «Руде право» в корзинке с картофелем? И те же руки вышили эти салфетки.

Й о з е ф. О, моя Мария — большая мастерица. Только бы кое-кто не проведал о других ее рукоделиях.

За окном несколько выстрелов и выкрики: «Хальт! Хальт! Хенде хох!» Все подходят к окну.

М а р и я (у окна). Стрелять в человека только потому, что он сразу не остановился…

Й о з е ф. Скажи лучше: стрелять в человека только потому, что это чех! Доктор Горак был прав, когда предупреждал: нужно особо беречь нашу квартиру. Что ни говорите, одна уцелевшая явка на весь район.

М и р е к. Эта явка переживет еще самого фюрера!

М а р и я. А все же лишний язык… это иногда и лишняя пара чужих ушей.

М и р е к. Ну, к чему запугивать самих себя? Наш дорогой доктор Горак после февральского провала готов из осторожности всех и вся зажать в кулак! Недавно надрал мне уши за то, что я без разрешения ЦК сунулся в чужой район. «Запомни, Мирек, у каждого свой окоп. ЦК запретил вмешиваться в чужие дела». С тех пор, как он разыскал двух членов ЦК, без разрешения «тройки» нельзя и шага ступить. Теперь стало гораздо меньше свободы…

Слышен звонок.

Вы ждете сегодня еще кого-нибудь?

Й о з е ф. Нет, нет.

М а р и я. Я посмотрю, Пепик. (Уходит).

Мария возвращается с А н н о й К л е м е н т с. Это очень красивая, высокая и стройная девушка. На плечи наброшена кофточка, она вся дрожит от внутреннего озноба и еле держится на ногах.

А н н а (увидев Мирека). Простите… я не вовремя… Я пойду. (Пошатнулась).

М а р и я (подставляя Анне стул). Что с вами, Анна? Успокойтесь, милая. Пепо, воды!

Йозеф дает Анне воду.

А н н а (плачет). Теперь я совсем одна. (Сквозь слезы). Вацлав… Мой Вацлав… Эти звери повесили его в Киеве… Повесили… за связь с партизанами.

М а р и я. Какой ужас! Пепик, ты же знал Вацлава? (Миреку). Ее жених.

А н н а (уронив голову). Что делать?.. Что делать? Вацлав, мой единственный… (Встает). Как отомстить?.. Убивать! Только убивать. (Смотрит на всех). Что делать? Что?..

Й о з е ф. Мужайтесь, Анночка, мужайтесь. И не делайте глупостей.

А н н а. Пойду к себе… Простите. Ох, проклятые!

М а р и я (провожая ее). Страшное горе всюду. Всюду горе, моя девочка. (В дверях). Приходите к нам, Анночка, все же легче будет. Свои же люди.

Й о з е ф (Миреку). Это наша соседка, чертежница. Ее жениха насильно взяли в армию. Раньше она знала только свой теннис. (Марии). Нельзя ждать, пока она придет еще раз. Мы сами должны пойти к ней, научить. В хороших руках из нее выйдет настоящий человек…

Раздается условный стук в дверь: три легких удара.

(Взглянув на часы). Горак — сама чешская точность. (Опережая жену). Я открою, мамочка… (Выходит с ключами в руках).

Пауза.

Йозеф возвращается вместе с Ф у ч и к о м. Глаза прикрыты очками с выпуклыми стеклами. В руке элегантная палка-трость, он опирается на нее, симулируя хромоту. Фучика вообще трудно узнать. У него вид добропорядочного пожилого преподавателя гимназии или чиновника.

Ф у ч и к (прихрамывая, прошелся и отбросил палку). Ну, как выглядит мой хромой панок?

Й о з е ф. Чудесно! Прямо как в «Национальной опере»!

Ф у ч и к. Рад вас видеть, друзья. (Здоровается со всеми). Но снова неосторожность. По дороге я встретил двоих, они возвращались отсюда. Такое собрание — настоящая находка для гестапо. ЦК недавно предостерег нас. Это прямая дорога в тюрьму. Нужно что-то выбирать, друзья… Или строгие правила подполья, или кое-кому придется бросить работу. Один, оступившись, может потянуть за собой всех. Загубить все, что мы с таким трудом создали после разгрома?

Й о з е ф. Больше этого не будет. Что-нибудь стряслось, доктор Горак? Вы сегодня не в духе?

Ф у ч и к. Нет, вести как нельзя лучше. Всюду народ поднимается на борьбу. Шахтеры уже дают нам столько взрывчатки, словно они хозяева на немецких складах. Передайте об этом во все депо, Йозеф. Деревня начала прятать хлеб от нацистов. На аэродромах у немцев тоже уйма неприятностей. Но будем все же сегодня кратки. Что у вас? В двух словах.

Й о з е ф (встает, достает из горшка с цветами узкие полоски типографских оттисков и протягивает их Фучику). Свежий номер листовки «Мир против Гитлера». Приготовили к Маю заранее.

Ф у ч и к (быстро прочитывает заголовки). «Защитники Ленинграда — спасители Праги!», «Драться в Праге за Ленинград», «Фашист, убитый в Чехии, не выстрелит в России», «Русские сражаются и за нашу свободу». Прекрасно сказано. То, что нужно. Можно печатать. Передайте товарищам, что ЦК предлагает удвоить тираж. Весь фокус в том, чтобы суметь перебросить бумагу в типографию.

Й о з е ф. Мы бы взялись за это.

М а р и я. Есть шофер с ночным пропуском полиции.

Й о з е ф. Сын мастера из нашего депо.

М а р и я. Да, хороший, тихий и послушный мальчик, мать всегда радовалась его поведению…

Все невольно рассмеялись.

Ф у ч и к. Отличная рекомендация! Мирек, сегодня же проверишь его.

М и р е к. Слушаю.

Ф у ч и к (Миреку). Теперь я слушаю. И без поэзии, только факты.

М и р е к. Все идет, как условились. Листовки к Маю уже на заводах.

Ф у ч и к. Флаги?

М и р е к. Утром будут на крышах и заводских трубах. (Упавшим голосом). А в общем, все это не то…

Й о з е ф. Не то?

Ф у ч и к. А что же «то»?

М и р е к (порывисто). Выйти всем заводам на улицы, показать гестапо, что мы плюем на него. Да, плюем! Что мы живы, черт возьми, и не признаем их! (Вынимает из бокового кармана бумагу, раскладывает ее на столе). Баррикады здесь, здесь и здесь. Конец всем этим подземным норам, паролям, пряткам. Вся Прага в баррикадах, большая и открытая драка!

Ф у ч и к. Прекрасный способ в один день заполнить фашистские тюрьмы. (Рвет бумагу на клочки). Сожгите это, пани Мария, немедленно. Послушай, Мирек, может быть, тебе лучше отойти в сторону, пока… пока придет время баррикад?

М и р е к. Мне, мне отойти?

Ф у ч и к. Мирек, Мирек! Смотри! И если хоть еще раз…

М а р и я (примирительно). Чашечку чаю, доктор? И вам, Мирек?

Ф у ч и к. Нет, пани Мария. Увидимся после праздника. Я сам дам знать. Честь труду!

Громкий стук в дверь, затем другой. Все вскакивают.

М а р и я (с порога комнаты). Кто там?

Голос за дверью: «Открывайте, черт побери! Проверка документов».

Ф у ч и к. Гестапо?! Мирек, Йозеф, скорее к окнам. Бегите!

Кто-то рвет дверь, пытаясь ее высадить.

Й о з е ф. Сейчас, сейчас, ключи никак не найду.

Ф у ч и к (выглянув в окно). Поздно. Мы в ловушке, Йозеф. Открывайте. (Марии и Миреку). Вы — за стол.

Йозеф Елинек выходит в коридор. Отталкивая Елинека, в комнату врываются г е с т а п о в ц ы, наводят пистолеты. Потом спокойно входит их начальник — высокий, худой комиссар гестапо Б э м. Он в штатском. Один из гестаповцев становится у двери, два — к окнам. Фучик оказался за распахнутой ими дверью. Гестаповцы не видят его.

У Бэма сухощавое, умное и жестокое лицо, очень точные, экономные движения и жесты, неслышная походка. Почти никогда не повышает голоса. Если хочет, может обаятельно улыбаться, быть по-джентльменски вежливым и предупредительным. Но от этой вежливости становится страшно.

К а р л. Руки вверх!

Б э м (осматривается, почти ласково). Что ж, безобидное чаепитие? (Потрогал чайник). Очень мило. (Осматривает комнату). Здесь живут вполне приличные люди? Правда… пани Елинкова?

М а р и я (вздрогнув). Да, господин офицер.

Б э м. И они стоят за порядок?

М и р е к (яростно). Послушайте, вы! Довольно ломать комедию.

Б э м. Комедию? Здесь нет ничего комического. Можете навести справки у тех, кто тоже знал эту явку. Прошу извинить, но придется все осмотреть. (Делает знак Карлу).

Начинается грубый обыск. Гестаповцы переворачивают все вверх дном. Бэм закуривает сигарету, ищет пепельницу, чтобы бросить спичку, Карл подает.

Гестаповец приближается к Фучику.

Имейте в виду, господа: малейшее сопротивление — и никто живым отсюда не выйдет.

Из-за двери выходит Ф у ч и к.

А-а, еще один. Очень интересно. Кто такой? Документы.

Ф у ч и к. Профессор Горак, чешская литература и язык.

Б э м (очень спокойно). Врешь.

Фучик протягивает удостоверение.

(Взглянув, передает Карлу). Проверить.

Карл козыряет и прячет удостоверение. Мария (рядом с мужем, Миреком и Фучиком — гестаповцы поставили их у стены) с болью смотрит, как солдаты переворачивают все вверх дном в ее аккуратной квартире.

М а р и я. Пепик, что теперь будет?

Й о з е ф. Ничего, Марийка… Идем умирать.

Мария медленно опустила руку и протянула ее мужу. Их руки встретились в рукопожатии. Карл свирепо оттолкнул Йозефа.

Б э м (Карлу). Что такое? Прекратить. Взять всех… кроме хозяйки.

К а р л (шепотом). Простите, господин комиссар, но я считаю…

Б э м (в упор смотрит на него). Я знаю без вас, что делаю. Женщина ни в чем не повинна.

М а р и я. Нет, нет, господин комиссар, возьмите и меня. Прошу не разлучать нас! Он там умрет без меня…

Б э м. Что? Глупости. Хвалите бога, что у меня сегодня хороший день. И здесь, и в другом месте.

М а р и я (держит мужа за руку). Будьте милостивы, господин офицер… Господин офицер!

Й о з е ф (припавшей к нему жене, шепотом). Мария, следи за чистотой в нашем доме, следи.

Мария, поняв его, кивает головой. Ее отрывают от мужа. Йозефа и Мирека уводят.

Б э м (пропуская Фучика последним в двери). А знаешь, ты заинтересовал меня больше всех из сегодняшнего улова! Профессор… московских наук! (Вежливо козырнув Марии, выходит).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Одна из комнат во дворце пражского банкира Печека, занятом сейчас гестапо. На сцене темно. Слышны чьи-то шаги. Невидимая рука поднимает гардины. Открывается широкое венецианское окно, забранное решеткой. Решетка разрезает на несколько частей большой белый диск луны. В лунном свете видны Б э м и Ф р и д р и х.

Б э м. Минутку, не включайте свет. Оригинальный пейзаж! Вы и луну посадили за решетку, Фридрих! (Смеется). Нечто символическое…

Ф р и д р и х (тоже смеясь). Что ж… А вы, господин комиссар, и луну, и решетку прикрыли гардинами! Ваша идея. Тут уже побольше символики! (Включает верхний свет и настольную лампу).

Освещается большая комната, отделанная деревянными панелями, с раздвижными дверьми. Над письменным столом большой портрет Гитлера.

Начнем?

Б э м. Начинайте без меня. И не открывайте сразу всех карт, Фридрих. Я послушаю оттуда. (Показывает на кресло в глубине комнаты). Посмотрим сначала, чего он стоит. (Выключает верхний свет).

Настольная лампа освещает только левый угол кабинета: письменный стол, шкаф в стене и столик с несколькими маленькими урнами.

Ф р и д р и х. Посмотрим, посмотрим. (Потирает руки). Меня это тоже занимает.

Бэм садится в кресло, Фридрих звонит. Входит К а р л.

Давайте сюда этого новенького, с бородой!

Карл выходит. Фридрих не спеша выкладывает на стол кучу папок. К а р л вводит Ю л и у с а Ф у ч и к а и снова уходит. Фридрих, не обращая внимания на Фучика, продолжает копаться в бумагах.

Ф у ч и к. Господин следователь занят?

Ф р и д р и х. А, проходите, доктор. Нужно же когда-нибудь разобраться в старых бумагах. (Доверительно). Это все, знаете ли, законченные дела. (Подходит к Фучику с папками в руках). Приговор приведен в исполнение. Ликвидирован! Ясно, надеюсь? (Раскрывает другую папку). Ликвидирован. И этот тоже. (Достает фотографию из папки, подносит к лицу Фучика). А вот эта девица определенно не хотела умирать. Но, знаете, можно понять ее: в девятнадцать лет! Вам, как профессору литературы, это, наверное, весьма любопытно?

Ф у ч и к (бесстрастно). Конечно. А в чем они были виновны?

Ф р и д р и х. Вы не осудите меня, доктор? Кто переступил этот порог — уже виновен. Одну минуту. (Берет одну из маленьких урн, встряхивает над ухом Фучика). Что бы это могло быть, доктор?

Ф у ч и к (невозмутимо). Вероятно, м-м… законченные дела, господин следователь.

Ф р и д р и х. Совершенно верно. Это — мой личный музей. В каждой немного пепла. Кучка! И знаешь, этих семерых я прикончил собственноручно. (Любезно). Ты будешь восьмым. А?

Фучик молчит.

Но это не обязательно. Садись! Кури. Итак, имя! Явки.

Пауза.

Фамилии остальных членов центра и связных. Слушаю! Ну! Не терплю тугодумов.

Ф у ч и к. Печальное недоразумение, господин следователь.

Ф р и д р и х. Ты любишь канитель?

Ф у ч и к. Я предъявил при аресте, господин следователь, документы, выданные пражской полицией.

Ф р и д р и х. Мы знаем, где фабрикуются эти милые удостоверения. Советую быть поразговорчивее.

Ф у ч и к. Повторяю, это недоразумение, господин следователь. Я всегда был в стороне от политики. Даже в старые времена, в дни выборов, меня чуть не силой тащили к урнам.

Ф р и д р и х. К дьяволу эти басни! (Выкладывает на стол пистолет).

Ф у ч и к. Ничего не понимаю.

Ф р и д р и х. Полминуты на размышление.

Ф у ч и к (молчит, потом пожимает плечами). Господин следователь, видимо, принимает меня за…

Из темноты в освещенный круг выходит Б э м.

Б э м. Господин следователь принимает тебя за Юлиуса Фучика, редактора «Руде право» и члена подпольного центра. (Швыряет на стол газеты, фото, книги). Фучик! Фучик! Фучик! Молчишь? Все в порядке, господин писатель. Твои товарищи умнее тебя. Имей и ты разум. Кто работает с тобой?

Ф у ч и к (иронически). Иметь разум — предать товарищей?

Б э м. Предрассудки, голубчик. Ты в гестапо, и твоя мораль идет здесь в мусорную яму. Единственные твои судьи теперь мы.

Ф у ч и к. Вы?

Б э м. Послушай, здесь уже полетела не одна такая упрямая голова.

Ф у ч и к. Ну, от этого человек не становится меньше.

Ф р и д р и х. Итак?

Ф у ч и к (встает). Итак, это бесполезно.

Б э м (Фридриху). В позапрошлом году ему предлагали большой пост в нашей газете для чехов, вывезенных в Германию.

Ф р и д р и х. И у него хватило ума отказаться?

Б э м. Да, отказался и назавтра исчез из Праги. Этот строптивый господин написал вот эту книгу о каком-то их дрянном писателишке Са́бине (показывает книгу) и попытался доказать в ней, что сотрудничать с победителем — значит изменить своему народу. Написал и сам поверил в эту глупость.

Ф у ч и к. Я не люблю, когда обо мне преждевременно вспоминают как о покойнике.

Б э м. Ты не дорожишь своей жизнью, Фучик?

Ф у ч и к. Почему же? Но мне не нравится такой способ сохранить ее.

Ф р и д р и х. Советую тебе…

Ф у ч и к. Нет!

Б э м. Хорошо. Попробуем помочь тебе. (Звонит).

Входит К а р л.

Ф р и д р и х. Девчонку! (Делает знак).

Карл выходит и сейчас же вводит Л и д у П л а х у. Бэм закрывает собой Фучика.

Л и д а (разыгрывает роль перепуганной, растерянной девочки). Господин офицер, это какая-то ошибка. Меня разбудили ночью, привезли. Я сижу внизу, жду…

Б э м (обрывая ее). Не узнаешь? (Отходит в сторону).

Л и д а (взглянув на Фучика). Кого? Отпустите меня, моя сестра больной человек, она будет волноваться.

Б э м. Довольно болтать! Поздоровайся со своим шефом!

Л и д а. Что такое вы говорите? Впервые вижу этого господина с бородой.

Б э м. Впервые видишь Юлиуса Фучика?

Л и д а. Что вы! Мои знакомые не попадают в тюрьмы. Прошу вас. Моя сестра…

Б э м (показывая на Фридриха). А этого господина знаешь?

Л и д а. Н-нет… Конечно, нет.

Б э м. Придется узнать. И очень коротко!

Ф р и д р и х. Послушай, красотка, мы знаем, кто ты. Ты его связная. (Приставляет ей к виску пистолет). Будешь молчать — пуля. Фамилии и адреса членов ЦК — и ты свободна. Ну!

Лида молчит. Бэм, отодвинув Фридриха, подходит к Лиде сзади и прижигает ей шею папиросой.

Л и д а (содрогаясь от боли). Хорошо, хорошо…

Ф р и д р и х. Сразу бы так! Имена, адреса.

Л и д а. Имена? (Встает). Записывайте!

Фридрих берет карандаш.

Ян! Вашек! Войтек! Вацлав! Карел! Славек! Франтишек! Клемент! Рудольф!.. (Переведя дух). Адреса? Прошу! (Залпом). Прага! Плзень! Кошица! Прешев! Брно! Кладно! Табор! Вся Чехословакия! Хватит?

Б э м (спокойно). Хватит. Вполне.

Ф р и д р и х (бешено сломав карандаш). Вон! Вывести эту дрянь!

Лиду выталкивают из кабинета. Фучик улыбается.

Б э м (Фучику). Глупая девчонка! Не понимает, что ей грозит! Но ты-то должен понимать. Итак, всего пять вопросов, Фучик: фамилии и адреса остальных членов ЦК. Явки. Типографии. Радиопередатчики. Фамилии связных. Только пять вопросов. Говори!

Ф у ч и к. Пять или сто — все равно.

Ф р и д р и х. Ты хорошо подумал?

Ф у ч и к. Да, двадцать лет назад.

Б э м. Хорошо. Поставим более простые вопросы. Может быть, поможешь понять: почему нашим летчикам стали меньше нравиться чешские моторы?

Ф у ч и к. Я не знаток авиации, господин комиссар.

Б э м. А как насчет подрывного дела, Фучик? У служащих чешских дорог появилось слишком много взрывчатки.

Ф у ч и к. Моя специальность — литература, господин комиссар.

Б э м. Н-да. (Фридриху). Ну что ж, познакомьте его со своей специальностью. (Выходит).

Фридрих критически осматривает Фучика, нажимает звонок. Входит К а р л.

Ф р и д р и х. Двух… м-м… трех человек из команды.

К а р л. Слушаю. (Выходит).

Ф р и д р и х. Советую подумать. Эти люди не едят у меня даром хлеб.

Ф у ч и к. Ну, на мне они много не заработают.

Входят т р и г е с т а п о в ц а.

Ф р и д р и х. Связать! И покажите ему!

Фучик ногой отталкивает стул и бросается навстречу гестаповцам. Гаснет свет. Голос Фридриха: «Говори! Говори! Говори!» В окнах постепенно светает. На полу лежит истерзанный Фучик. Вокруг него — гестаповцы. Всюду валяются пустые бутылки.

Ф у ч и к (едва слышно). Уже утро?

Ф р и д р и х. Последнее твое утро… редактор!

Входит Б э м, рассматривает лежащего на полу Фучика.

Б э м (Фридриху). Протокол!

Фридрих разводит руками.

Ничего не сказал?

Ф р и д р и х. М-м… У него нет сердца.

Ф у ч и к (через силу). Нет, почему же…

Б э м. Ничего! Я имею для тебя, Фучик, довольно приятный сюрприз. (Громко). Просите!

Карл открывает дверь, пропускает в кабинет Г у с т у. При виде измученного Фучика Густа молчит, ничем не выдавая своего ужаса.

Ф р и д р и х. Полюбуйтесь, мадам, как его разрисовали.

Густа молчит.

Б э м. Знаете его?

Г у с т а. Нет, не знаю.

Б э м (иронически). Посмотрите внимательнее. Внимательнее.

Г у с т а (смотрит в упор не дрогнув. Ее глаза встречаются с глазами Фучика). Нет. Я никогда не встречала этого человека.

Б э м. Ну, это уже просто невежливо (подчеркнуто), мадам Фучикова, не узнавать собственного мужа.

Г у с т а. Кого?

Б э м. Глупое упрямство. Мы и без вас знаем, кто он. Поймите другое: его жизнь держится на волоске. Да, на тоненьком волоске!

Г у с т а. Я не знаю его.

Б э м. И этот волосок в ваших руках. Только в ваших. Повлияйте же на него, внушите ему немного благоразумия.

Г у с т а. Повторяю, я не знаю этого человека.

Ф р и д р и х. Мадам, не заставляйте нас прибегать к силе! Вид вашей крови сразу развяжет ему язык.

Г у с т а. Можете делать со мной что угодно. Я не знаю его.

Ф р и д р и х. Проклятье! Вы еще оба заговорите у меня. Убрать!

Густу выводят. Она вышла, заставив себя не обернуться. Фучик смотрит ей вслед.

Б э м (насмешливо). Ну, а ты-то, надеюсь знаешь, кто эта женщина? А?

Ф у ч и к (через силу приподнимаясь с пола). Знаю. Она — чешка!

Бэм впервые потерял самообладание, с силой ударил кулаком по столу.

Тесная, узкая камера № 267 в пражской тюрьме Панкрац. Две подвесные койки в два яруса и соломенный тюфяк. Окно с решеткой под самым потолком. Столик под свободной стеной, два грубых стула. Массивные двери с глазком.

На нижней койке — старый учитель Й о з е ф П е ш е к, на верхней — молодой шахтер И р ж и.

П е ш е к (рвет на ленты нижнюю рубаху, готовит бинты). А ну-ка, помоги мне, Иржи. Держи вот это.

И р ж и (принимая обрывок полотна). Э, да это же ваша последняя рубашка, Пешек!

П е ш е к. Смотри, парень, не вздумай проболтаться Юльче. Он тогда не позволит больше менять повязки. Поаккуратнее, Иржи, поаккуратнее. Видно, твои руки привыкли только к отбойному молотку.

И р ж и. Эх, думали ли вы, папаша, на старости лет стать медицинской сестрой?

П е ш е к. А думал ли я, Иржи, в шестьдесят лет стать политическим заключенным? Видишь ли, им не по вкусу мой проект реформы чешской свободной школы! Им не нравится, что я читал ученикам книгу Фучика о его поездке в Советский Союз: «Страна, где наше завтра уже стало вчерашним днем». Это у них называется заговором. А что же я должен был читать нашим чешским юношам? «Майн кампф»? Бредни сумасшедшего фюрера? Тьфу! Я прочитал одну страничку из этой библии разбойников своему песику, и бедняга сразу взбесился.

Иржи смеется.

Пусть сам Фридрих лопнет от злости, а я ему эту поучительную историю выложу.

И р ж и. Представляю себе его физиономию! (Сразу помрачнев). Что он там сейчас выбивает из Фучика кулаками?

П е ш е к. Эх, Юльча, Юльча… Месяц за месяцем, каждый день — Бэм и Фридрих, Фридрих и Бэм, холодный и горячий душ. А потом приносят сюда без чувств. Нет, раньше Гитлер сам себя посадит на кол, чем Фучик заговорит! Когда мне там пересчитывают мои старые зубы, я повторяю, Иржи, только одно: держись, как Юльча!

И р ж и. Знаете, Пешек, когда и я поверил в его смерть? Это было в тот день, когда он двадцать часов не приходил в себя. Эти шакалы уже обрадовались: конец, умрет!

П е ш е к. Э, Иржи, ошибаешься, он им нужен живой, а не мертвый. Наверно, и во сне бредят: «Если бы Фучик заговорил!» Мол, он расцепит зубы, а за ним, гляди, пошатнутся и другие.

И р ж и. Эге, да наш беспартийный папаша иногда умеет далеко видеть! А почему вы не в партии, Пешек?

П е ш е к. Э, мне в партию еще рано.

И р ж и. Рано? Это в шестьдесят лет?

П е ш е к. Не в годах дело, сынок, — в жизни! А я слишком долго верил нашим господам социалистам в крахмальных рубашках. Теперь они в Лондоне, забились в дыры, а я с вами тут, в панкрацкой тюрьме.

И р ж и. И делите с нами последнюю рубашку.

Открываются двери. В и л л и и д в а с т р а ж н и к а вводят избитого, изможденного Ф у ч и к а. Товарищи помогают ему опуститься на койку.

В и л л и. Что, красный дьявол, в петле, наверно, веселее болтаться?

Ф у ч и к. Это всегда успеется, господин стражник. У нас еще много дел на этом свете.

В и л л и (хохочет, стражнику). Ты слышал, Эдди? У него и на том свете дела найдутся! (Иржи). Через час придем за тобой, свинячий хвост. Пошли, Эдди.

П е ш е к. Извините, господин стражник, маленький вопросик. Правда ли, что вы когда-то работали на ферме доильщиком коров?

В и л л и (расплываясь от удовольствия). Да, было когда-то. Теперь, спасибо фюреру, имею двух собственных. Красавицы! Богини!

П е ш е к. И вы, наверно, любите сами возиться с ними?

В и л л и. О, это мой лучший отдых.

П е ш е к. Гм. Как же это случилось, что довольно близкое общение с такими благородными животными и… (показывает на голову) не прибавило вам…

Иржи и Фучик не могут удержать смеха.

В и л л и. Что, что? (Наконец сообразив). Молчать! Скоты! Молчать! (Сбивает Пешека с ног, взбешенный, вылетает из камеры).

Стражники выходят за ним.

Ф у ч и к. Доиграешься ты, отец, с этим дурнем!

П е ш е к. Раньше у него лопнет желчный пузырь! Я его допеку… Ну, как там сегодня, Юльча? (Стараясь развеселить Фучика). Говорят, Бэм из-за тебя бросил шнапс и перешел на бром?

Ф у ч и к. Да все аптеки в Праге разорил. Сегодня он был смирный и только раз посчитал мне зубы.

Пешек и Фучик смеются.

И р ж и (хмуро). Ну, а с меня хватит. Только заедет еще раз в зубы, сам брошусь на него. На куски разорву!

Ф у ч и к. Что такое, Иржи? С тобой они уже справились?

И р ж и. Справились? Я покажу им сегодня, как они справились. Я умру, когда захочу сам, а не когда им вздумается! Конец один.

Ф у ч и к. Шахтер и сын шахтера… А начинаешь, кажется, забывать, кто ты?

И р ж и. Нет, не забываю. Но сегодня тут, в Панкраце, вы, я и он — это всего лишь номер одной из камер.

Ф у ч и к. Вот как? Номер камеры? А про камеры-одиночки ты слышал, Иржи?

И р ж и (хмуро). Ну, слышал, конечно.

Ф у ч и к. Так вот, они существуют лишь в фантазии гестапо. Бывают только люди-одиночки, те, кто, переступив порог Панкраца, оставил жизнь там. (Показывает рукой как бы через стену). А есть и другие. Они взяли жизнь с собой сюда, в тюрьму. Они не выбиты из строя, понимаешь, просто изменилась линия фронта. Понял?

И р ж и. Какой же это фронт, Фучик дорогой? Фронт остался там, за этими проклятыми толстыми стенами. О, если бы только вернуться туда! Я вынес бы теперь в пять раз больше взрывчатки из шахты! А тут?.. Тут мы знаем, что ждет нас.

Ф у ч и к. Знаем! И потому должны скорее действовать…

И р ж и. Действовать?

Ф у ч и к. Тебя загнали в клетку, но разве ты перестал быть коммунистом?

П е ш е к (повторяя слова Фучика). У нас еще много дел на этом свете…

И р ж и. Дел?!

Ф у ч и к. Да! Помочь товарищу побороть страх перед смертью — это разве не дело для коммуниста? Гестапо ищет самую тонкую щель, ищет среди нас слабонервных. А мы сплотимся так, что сам Бэм не просунет свой длинный нос. Бэм вынюхивает, кто там в Праге или на твоей шахте стал на наше место. А мы и отсюда кое-что подскажем нашим товарищам на воле.

И р ж и. Мы?

П е ш е к. Верно, Юльча, верно! Кое-что видно и отсюда, из Панкраца.

И р ж и. Нет, вы удивительный человек, Фучик, удивительный! Впервые встречаю такого. Верите, что люди способны на все, даже когда у них петля уже вот тут. (Показывает на горло).

Ф у ч и к. Да. Способны. Если имеют кое-что подороже своих зубов.

И р ж и. И все-таки кто-то подло предал нас, Фучик.

Ф у ч и к. Что ж… один негодяй на тысячу героев.

И р ж и. Но кто? Кто?

Ф у ч и к. Кажется, он гораздо ближе к нам, Иржи, чем ты думаешь.

И р ж и. Он здесь, в Панкраце?

Ф у ч и к. Этот человек должен был близко стоять ко мне, многое знать обо мне, Густе, Лиде, иметь их адреса. Елинеки даже не знали моего настоящего имени. Значит, остается…

Тягостная пауза.

П е ш е к. Но ты же как-то говорил, что он — сама отчаянность!

Ф у ч и к. То-то и беда, что отчаянность! Мне часто приходилось крепко держать его в руках, чтобы спасти и его самого, и других.

И р ж и. Но он же всегда рвался вперед.

Ф у ч и к. Иногда и трус, Иржи, бросается вперед. Да! Оттого, что надолго его не хватит. Отвага без настоящих убеждений — это… это только бенгальский огонь. Много дал бы я за то, чтобы ошибался в нем сейчас, а не в прошлом. Но…

Открывается дверь. Входят коридорный надзиратель К о л и н с к и й и стражник В и л л и.

П е ш е к (вытянувшись, скороговоркой). Смирно! В камере двести шестьдесят семь — заключенных трое, все в порядке. Жалоб нет, кроме одной: надоел тюремный воздух.

К о л и н с к и й. Камера двести шестьдесят семь — на разгрузку мусорных ящиков. Вот и проветритесь заодно во дворе.

П е ш е к. Так сказать, приятное с полезным?

В и л л и. Молчать! (Фучику). Эй ты, поворачивайся веселее, свинячий хвост!

К о л и н с к и й. Оставьте его. Не видите, он только с допроса.

Фучик удивленно смотрит на Колинского. Пешек и Иржи выходят вместе с Вилли.

(Фучику). Выкарабкались и на этот раз? У вас редкое здоровье. Очень туго пришлось сегодня?

Ф у ч и к. Как всегда.

К о л и н с к и й. Надо полагать, все было в порядке?

Ф у ч и к (холодно). Для меня все было в порядке.

К о л и н с к и й. Я не о том. (Пауза). Не поскользнулись и на этот раз?

Ф у ч и к (гневно). Кто вы такой, чтоб задавать подобные вопросы?

К о л и н с к и й. Для всех — немец, эсэсовец, надзиратель Панкраца.

Ф у ч и к. А не для всех?

К о л и н с к и й (подходит к Фучику). Ваша жена до сих пор здесь, в Панкраце. Она уже знает правду о вас, Фучик. Раньше к ней дошли слухи, будто после первого допроса вы сами… (Показывает на потолок). Теперь она спокойна. Конечно, насколько можно быть спокойной в таком месте.

Ф у ч и к (взволнованно). Что с ней? Как она?

К о л и н с к и й. Ее не бьют, нет. Ее мучают иначе — угрожают расправой с вами.

Ф у ч и к. Зачем вам?.. Зачем вы пришли ко мне?

Колинский приоткрывает дверь, становится у порога и, пока говорит, все время посматривает в коридор. Жестом дает Фучику знак, чтобы тот занялся уборкой камеры. Все это необходимые меры предосторожности.

К о л и н с к и й. Я родом из Восточной Моравии, жил в городе Градец Кралевы. Старая чешская семья, не коммунисты, но все же добрые чехи. (Пауза). Теперь из-за меня наше имя проклято во всем городе. Когда Гитлер ворвался к нам, когда Лондон и Париж предали нас, я объявил себя немцем. Вы знаете, это разрешалось всем, кто мог доказать хоть полпроцента арийской крови у своей прабабки. От меня отвернулись все, даже друзья. Я должен был врать, врать близким людям.

Ф у ч и к. Зачем же понадобился этот маскарад?

К о л и н с к и й. В Градце Кралевом тюрьма была забита чехами. Им приходилось там очень скверно. И я подумал: лучше им иметь рядом меня, чем какого-нибудь озверевшего наци. И я пошел туда. А потом, когда стали искать людей для Праги, я сумел достать рекомендации, и меня перевели сюда, в Панкрац. (Помолчав). И если я и здесь пригожусь моим землякам, пусть меня еще громче проклинают дома.

Ф у ч и к (недоверчиво). Послушайте, какое мне дело до всего этого?

К о л и н с к и й (понимающе). Не спешите, Фучик. Кое о чем спрошу вас. Не хотели ли бы вы что-нибудь передать на волю? Что-нибудь написать?

Ф у ч и к. Не понимаю вас. Мне не о чем писать.

К о л и н с к и й. Ну, о том, как вы попали сюда. Не предал ли вас кто-нибудь? Кто как держался здесь… Что нужно будет делать потом. Пригодится, если не сегодня, так в будущем.

Фучик молчит.

Понимаю, вы не верите мне? Не бойтесь, никто не узнает — вынесу и спрячу. Поймают, я первый заплачу головой. Ну, так как? Будете писать?

Ф у ч и к. Нет.

К о л и н с к и й (протягивает бумагу и карандаш, которые были спрятаны за бортом мундира). Возьмите. Возьмите же, Фучик.

Ф у ч и к (потянулся к нему и сразу же отпрянул). Нет, нет.

К о л и н с к и й (положил бумагу и карандаш под матрац). Если начнете, дайте мне знать. (Выходит).

Ф у ч и к (взволнованно). Слишком хорошо, чтобы можно было поверить! Кто он? Истинный друг или провокатор? Человек в мундире врага — и сам протягивает тебе руку, чтоб ты не погиб бесследно… Писать! Передать в будущее то, что ты видел, передумал, пережил. Писать? Нет, нет. Пока нет. Это может быть и великим счастьем и большой ловушкой…

Открывается дверь. В и л л и пропускает в камеру П е ш е к а и И р ж и.

П е ш е к (протягивает Фучику несколько смятых маргариток). Юльча, они росли во дворе, возле мусорных ящиков. Но, ей-богу, пахнут не хуже, чем в парке на Градчанах! Возьми, это тебе, ты же любишь цветы.

Ф у ч и к. Спасибо, отец. Спасибо! Это самые дорогие и красивые цветы в моей жизни. Подумайте сами: цветы, пробившиеся сквозь камень! Садитесь оба поближе ко мне и слушайте внимательно. Возможно, сегодня, только что, я нашел того, кто поможет нам пробить первую щель в этих стенах!

П е ш е к. О ком ты, Юльча?

Ф у ч и к. Что вы скажете о Колинском?

П е ш е к. Колинский? Странный он человек, этот наш надзиратель. Всегда разговаривает только по-чешски. И никогда не ударит, не обругает.

И р ж и. И вы заметили это, Пешек? Замкнутый он какой-то, одинокий. И не дружит ни с кем из немцев. Настоящая белая ворона среди них. И все же… Вы доверитесь ему, Фучик?

Ф у ч и к. Сегодня нет. И завтра нет. А послезавтра… через дни, недели — возможно. Чувствую, верю, друзья, мы еще потрясем эти стены!

П е ш е к. И я стал жить надеждой на это, Юльча. (Взглянув на Иржи). А кое-кто собирался сегодня посчитать зубы Фридриху.

И р ж и. Придется на время отложить. Хочу посмотреть, как треснут эти стены.

Ф у ч и к. Посмотреть? Нет, Иржи, не смотреть, а пробиваться сквозь них!

Входит В и л л и.

В и л л и (Иржи). Ты, собирайся на допрос!

И р ж и (делает жест, словно у него в руках кий). Жаль, жаль. А мы только собирались сыграть партию в «пирамидку».

В и л л и. Ты, поворачивайся живее!

П е ш е к. У нас в Чехии так говорят, господин стражник: лучше медленно двигаться пешком, чем быстро на катафалке.

В и л л и. Замолчишь ты когда-нибудь, старая падаль?

П е ш е к. Только на виселице, господин стражник. Только на виселице!

В и л л и. Молчать!

Ф у ч и к. Не забудь, Иржи, ты должен вернуться!

Вилли и Иржи выходят.

П е ш е к (вздыхает). Если бы это зависело только от нас — вернуться или не вернуться с допроса…

Ф у ч и к. Он вернется, отец. Непременно вернется. Надежда — лучший спутник в таком пути. А сегодня у нас у всех появилась надежда. Надежда! Мы выдержали оборону в Панкраце, отец. Теперь пришло время действовать. Понимаешь: действовать!

Опускается второй занавес. Перед ним появляется И р а с е к.

И р а с е к (катит впереди себя тележку-коляску с газетами и журналами и весело напевает).

Появляется п р о х о ж и й, дородный, хорошо одетый, в зеленой шляпе с перышком, в брюках гольф, толстых башмаках.

И р а с е к (увидев прохожего). Сенсация! Сенсация! Фюрер на берегу Волги. Войска фюрера готовятся форсировать Волгу! Сенсация! Сенсация!

П р о х о ж и й (берет газету, кладет монетку). Значит, дела идут как нельзя лучше, господин Ирасек?

И р а с е к. Благодарение богу, господин Гретер. Фюрер обещает этой осенью выпустить дух из красных… Кажется, ему надоело их упорство.

П р о х о ж и й. Да! Только так. Не понимаю, почему они до сих пор не сдаются?

И р а с е к. Вы же знаете их невозможный характер, господин Гретер.

П р о х о ж и й. Хайль Гитлер! (Раскрыв газету, удаляется).

И р а с е к (выкрикивает). Сенсация! Фюрер обещает этой осенью выпустить дух… (пауза) из русских! Красные скоро свернут шею… Гитлеру… (пауза) аплодирует вся Европа!

К Ирасеку подходит З д е н е к В е н ч у р а.

З д е н е к. Добрый день, господин Ирасек. Позвольте у вас тут посмотреть газету? (Тихо). Есть что-нибудь для меня, Ирасек?

И р а с е к. Да, и очень важное. Кто-то из арестованных выдает наших, одного за другим.

З д е н е к. Вот как! Теперь многое становится понятным.

И р а с е к. Неизвестно, знает ли он вас, но вы должны сейчас же скрыться, уйти с завода и переменить квартиру. Приготовьте фотографии, вам смастерят документы на другую фамилию.

З д е н е к. Ясно. Связь и дальше через вас?

И р а с е к. Да. У меня пока все чисто. Принесли?

З д е н е к (оглянувшись по сторонам, быстро передает небольшой сверток). Письмо Центрального Комитета к чешскому народу, ко всем участникам движения сопротивления. Здесь сто штук, тридцать для вас, остальные разделите между другими продавцами газет. Только будьте осторожны. Значит, до завтра! (Возвращает газету). Честь! (Уходит).

И р а с е к. Честь! Ну, займемся начинкой… (Быстро раскладывает внутри своей коляски в несколько газет по листовке и прячет, напевая).

Подходит ч е л о в е к в форме железнодорожника.

Ж е л е з н о д о р о ж н и к. Мою газету, господин Ирасек.

И р а с е к (протягивает ему газету). Развернешь дома, Карел… Здесь письма к нашим людям. Три штуки. Одну оставишь себе, а две — в депо. Только будь осторожен.

Ж е л е з н о д о р о ж н и к. Ладно, Ирасек. Не в первый раз. Давали бы только побольше. (Тихо). Честь труду! (Уходит).

И р а с е к. Честь! (Катит коляску). Свежие газеты! Свежие газеты! Сенсация! Волга превратится в могилу… для фюрера… (пауза) нет преград! Волга превратится в могилу для фюрера… (Уходит, напевая).

Уже знакомая нам комната в квартире Елинеков. Она заметно опустела. Большие стоячие часы показывают время около двенадцати. В окнах — вечерняя зимняя Прага. М а р и я Е л и н к о в а одна в комнате. Она переходит с места на место, потом подходит к буфету, ставит на поднос запечатанную бутылку, графинчик со стопками и несет к столу. Возле окна на столике — маленькая елка.

М а р и я (шепчет). Йозеф, Йозеф, где ты сейчас? Что они там делают сейчас с тобою? (Снимает фотографию мужа со стены и ставит на стол, видимо, возле того места, где он всегда сидел). Мы не любили разлучаться, Пепо, даже на один день. А в такой вечер мы никуда не ходили и никого не звали к себе. Нам нравилось быть одним. Встретим же и этот Новый год, как всегда, вместе. (Наливает две стопки, склоняет голову на руки).

Тихо открывается дверь, на пороге А н н а К л е м е н т с. Мария не замечает ее. Часы начинают бить: двенадцать ударов. Мария поднимает голову и чокается с бокалом незримо присутствующего мужа.

Я ни о чем не жалею, ни от чего не отрекаюсь, я продолжаю твое дело (смотрит на фото), но прости мне сегодня мою слабость… (Плачет. Увидев Анну, смущенно встает).

А н н а. Простите, пани Мария. Мне что-то очень одиноко сегодня. И потом… сегодня такой вечер. Хоть и страшное у нас с вами горе, позвольте только поздравить вас. Я сейчас же уйду.

М а р и я (порывисто). Нет, нет, милая, я не отпущу вас. (Обнимает Анну). Мне так нужна сейчас рядом близкая, своя душа. Посидим втроем. Выпейте из его рюмки. (Показывает на бутылку). Это еще он сам покупал.

А н н а. Ваш муж, пани Мария, может гордиться вами.

М а р и я. О чем вы, Анночка?

А н н а. О, я не слепая, пани Мария. Я много поняла и многому научилась с тех пор, как перебралась к вам. Они оставили вас как приманку. Три месяца эти типы из гестапо торчали под вашими окнами. А когда надоело даже им… тогда вы снова начали…

Мария инстинктивно прикрывает ей рот ладонью.

И мне часто бывает стыдно, почему я до сих пор в стороне от борьбы? Я ненавижу их не только за смерть Вацлава, не только за ваше несчастье. Они пришли сюда, чтоб убить меня, вас, нас всех, убить нашу душу. Чтоб у нас остались только руки, послушные им руки. Чтоб мы забыли, кто мы, где наша земля, с кем наше сердце! Там, в Киеве, Вацлав помнил об этом, там боролся за свободную Прагу. О, теперь я уже не та Анна, которая прибежала к вам когда-то в слезах. Теперь я могла бы и обнять фашиста, чтобы легче схватить его за горло.

М а р и я. Это я слепая, Анночка, я. Рядом мучается живая душа, а я знаю только свое дело и свое горе. (Про себя). Не этому учил меня мой Йозеф, нет.

А н н а. С этой недели, пани Мария, я перешла работать на «Юнкерс», чертежницей в проектное бюро. «Юнкерс», пани Мария — это моторы и самолеты для Германии.

М а р и я (обрадованно). На «Юнкерс»? Знаете вы там конструктора Ярослава Ришанека?

А н н а. Ришанек? Мы работаем в одном бюро. А что?

М а р и я. Вот что, Анночка… познакомьтесь с ним поближе, он стоит этого. Будет полезно для вас.

А н н а. Хорошо. Непременно. А что он…

Слышен звонок.

Сейчас, в такое время? Кто это может быть?

М а р и я. Я посмотрю. (Выходит в коридор, возвращается). Я взглянула в глазок. Какой-то немец.

А н н а. Прошу вас, пани Мария, — все ваши гости приходили ко мне. Вы поняли меня? Ко мне!

Звонок.

М а р и я. Нет, девочка, мои гости — это мои гости.

Мария выходит и возвращается с К о л и н с к и м.

К о л и н с к и й (Анне). Слишком поздний час для визитов, молодая пани. Вам известен приказ протектора?

М а р и я. Это наша соседка, снимает комнату после… после того, как я осталась одна. Две одинокие женщины.

К о л и н с к и й. Ключи! Пани свободна.

Анна, взволнованно оглядываясь, выходит.

М а р и я. Вот ключи, господин начальник.

К о л и н с к и й (отводит ее руку). «Влтава — краса Златой Праги».

М а р и я (про себя). Боже, не отнимай у меня рассудка… (Вслух). Я не понимаю вас. Что вам нужно?

К о л и н с к и й. Пани Мария, «спаси и помилуй вас святой Витт». (Вынимает из-под подкладки фуражки записку и протягивает ее Марии). Я чех, пани Мария, надзиратель из Панкраца. Ваш муж не в моем коридоре, но он передал это через Горака.

М а р и я (взволнованно читает). «Я все еще жив, моя дорогая Марийка, не опозорил себя и посылаю тебе сегодня свой привет. Не оплакивай меня и продолжай наше дело. Этот надзиратель — наш друг. Слушай его. Твой Пепо». Не опозорил себя… Что я должна сделать? Мне ничего теперь не страшно.

К о л и н с к и й (берет Марию за руку). Пани Мария, вам придется оставить свою квартиру. Комиссар Бэм… Он напал на какой-то след. Сегодня Новый год, но я все же спешил опередить его.

М а р и я. Нет, я слишком ненавижу их, чтобы прятаться. Пусть уж будет так, как богу угодно. Зато я увижу своего Пепо, там нас не разлучит и смерть. Я очень измучилась без него.

К о л и н с к и й. Простите, пани Мария, мы не принадлежим больше себе. Горак сказал: «Пани Мария должна на время сойти со сцены. Пусть предупредит об этом кого следует».

М а р и я. Горак?.. (С мукой). Я так хотела на прощанье обнять своего Йозефа. Но вы правы. Я сделаю все, как нужно.

К о л и н с к и й. Вы можете написать ему несколько слов.

М а р и я. Правда? (Торопливо пишет). «Дорогой мой… они никогда, никогда не смогут разлучить нас…» (Отдает записку Колинскому, обнимает его). Спасибо, спасибо вам. Завидую матери, которая родила такого сына.

К о л и н с к и й (смутившись). Простите, мне пора на смену. И уходите, уходите как можно скорей. Не забудьте же предупредить кого следует. (Уходит).

М а р и я (провожая Колинского). Идите с богом. Сделаю все. (Возвращается в комнату).

Порывисто входит А н н а.

А н н а. Какое счастье, он ушел один! Что ему нужно было от вас?

М а р и я. Потом об этом, Анночка, потом. Вы смогли бы кое-что сделать?

А н н а. О, пани Мария, пошлите меня туда, куда вы послали бы только сестру!

М а р и я. Вы не раз, наверно, бывали на Мастецкой?

Анна утвердительно кивает.

Это очень опасно, пройти сейчас, ночью, через столько улиц. Но вы должны пройти, Анна.

А н н а. Я пройду.

М а р и я. Дом тридцать два, квартира три, Ирасек. Спросите пана Ирасека и скажите ему: «Магазин пани Марии закрыт, но вы можете продолжать свою торговлю».

А н н а. Магазин закрыт, но вы можете продолжать свою торговлю. (Взволнованно смотрит на Марию). Магазин закрыт?..

М а р и я. Я доверила вам больше, чем жизнь. И… на всякий случай… запомните одно имя: Зденек. Зденек! Он найдет вас, а вы слушайтесь его.

А н н а. Зденек. Зденек… Я сейчас, только оденусь. (Выходит к себе в комнату).

М а р и я (смотрит ей вслед). Она хорошо начинает свой Новый год.

Входит А н н а, одеваясь на ходу.

А н н а. Я быстро вернусь, пани Мария. (Целует Марию в голову, идет к двери).

М а р и я. Нет, нет, не сюда, через черный ход. И будьте осторожны, где можно, пробирайтесь дворами. (Дает Анне бутылку вина). С этим вы меньше привлечете внимания.

А н н а. Не волнуйтесь, пани Мария, все будет хорошо. (Уходит).

М а р и я. И мне пробираться через полгорода. (Задумалась). Нет, Йозеф не отложил бы этого на завтра. Заночую у них, а может быть, и останусь там совсем. (Смотрит на часы). Чокнусь еще раз с тобой, Пепо, и пойду.

Слышен звонок. Пауза. Мария застыла в недоумении. Снова звонок. Мария медленно идет в коридор, открывает дверь.

Входят Б э м и К а р л. Оба в штатском и немного навеселе.

Б э м. Простите за столь поздний визит. Можно войти? Вы удивлены и, кажется, немного испуганы? Напрасно, пани Мария. Я ничего дурного не собираюсь вам сделать. Скорей наоборот. Я заехал к вам по пути, на несколько минут, чтобы, во-первых, принести свои поздравления с Новым годом, пусть он будет хорошим и для вас. А во-вторых…

М а р и я. Мне собираться, господин комиссар?

Б э м. Собираться? Куда? Да что с вами, пани Мария? Прошу, садитесь и выслушайте меня. Так вот, во-вторых, я хочу порадовать вас новогодним сюрпризом: завтра ваш почтенный супруг будет дома.

М а р и я. Знаете что, лучше я сразу соберусь, господин комиссар.

Б э м. Успокойтесь, Мария. Завтра он снова будет сидеть за этим столом вместе с вами. И все будет хорошо. Отныне будет хорошо всем, кто захочет дружбы чехов с нами и мира между нами, всем, кто понял бесцельность и вредность борьбы. Такие благоразумные люди помогли нам разобраться во многом. А пану Йозефу осталось лишь подтвердить то, что рассказали они.

М а р и я. Что подтвердить?

Б э м. Он понял, что долгие годы заблуждался, понял, что теперь должны делать все настоящие чехи, и кое в чем помог нам. Боже мой, как у вас уютно и как вы любите чистоту. (Осматривает комнату, включает радио. Из приемника слышна джазовая музыка). Прага веселится, встречает Новый год. Пани Мария, пора и вам стать веселее теперь, перед возвращением вашего Йозефа… Но ваш муж, естественно, не знает, с кем вы теперь держите связь, кто вам сейчас дает поручения?

М а р и я. Какую связь? Какие поручения?

Б э м (не слушая ее). Вы ведь знаете, о чем я говорю. Я надеюсь, пани Мария, что теперь и вы не откажетесь нам помочь? (Пауза. Слушает музыку). Сколько людей сейчас танцует под эту музыку. (Приглушает радио, смотрит на молчащую Марию). Да, а ведь откажись вы, все могло бы пойти по-другому. Пана Йозефа отвезли бы в Освенцим. Да, в Освенцим. Оттуда, между нами говоря, не возвращаются люди и с лучшим здоровьем… Он пропал бы там, и тогда…

М а р и я (автоматически). Да, да, и тогда…

Б э м. Но теперь его не отправят в лагерь, нет. В ваших руках его спасение. И я верну его вам. За этим столом, вот из этой рюмки он выпьет за вашу любовь к нему и благоразумие. Слово офицера.

М а р и я. Что вам нужно от меня? Чего вы хотите?

Б э м. Я хочу навсегда забыть дорогу в ваше уютное гнездышко, хочу вернуть вам мужа. Чего вы боитесь? Никто и никогда ничего не узнает.

Мария плачет.

Я не понимаю, пани Мария, неужели вы не хотите, чтобы ваш муж завтра был дома? Сегодня. Через несколько часов! Ну же, пани Мария! Только несколько слов. Ну, скажем… кто такой некий Зденек и где мы могли бы его… ну, конечно, случайно встретить?..

Неужели другие, чужие, вам дороже мужа?

Мария молчит.

М а р и я (встает). Хорошо, хорошо… Позвольте мне минутку…

Б э м. О, вы хотите подумать? Прошу.

Мария уходит в другую комнату.

К а р л. Теперь выложит все.

Б э м (самодовольно). Еще бы. Нужно знать народ, которым хочешь управлять. Можешь приложиться, Карл.

К а р л. Охотно, господин комиссар. (Опрокидывает две рюмки). Отличная наливка. Совсем славно жилось бы нам в Чехии, господин комиссар, если бы…

Входит М а р и я с узелком в руках. Бэм сначала с недоумением, потом с ненавистью смотрит на нее.

М а р и я. Я захватила немного белья и для него. Это можно?

Б э м. Проклятая ведьма! Ты дорого заплатишь за эти штучки! (Карлу). Взять! (Быстро уходит).

М а р и я (берет портрет мужа со стола, смотрит на него). Мой дорогой… Кто знает, какой смертью ты умрешь? Бедный мой Пепо. И мне уже недолго ждать конца. А ведь могла бы… Это уже был бы не ты, и я была бы не я. (Прячет портрет в узелок).

К а р л. Ты умрешь на его глазах. Нет, сначала он! (Вырывает портрет и швыряет на пол).

М а р и я. Я готова ко всему. (Взглядом прощается с комнатой, спокойно проходит мимо Карла).

Карл выходит за Марией.

Сцена пуста. Из радиоприемника слышен фальшивый, льстивый голос: «В эту новогоднюю ночь мы снова призываем всех истинных чехов до конца понять, что все будущее их страны навсегда связано с провидениями великого фюрера, что Чехия и Моравия, которые всегда были единым целым с великой Германской империей, должны и сейчас видеть в фюрере искреннего друга…» В это время с черного хода входит А н н а, оглядывается, видит на полу портрет.

За окном слышен шум отъезжающей автомашины.

А н н а. Пани Мария! Пани Мария!.. Какой ужас… Ее увезли! (Бросается к окну). Магазин закрыт? Нет, не закрыт, нет. (Подходит к портрету Марии). У вас теперь есть сестра, пани Мария, верная сестра!

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Просторное помещение во дворце Печека с несколькими дверями. Рядами во всю ширину комнаты стоят скамьи. Это так называемая «четырехсотка» — зал, в котором заключенные ожидают вызова на допрос. Двери ведут в кабинеты следователей. Сквозь большие окна в задней стене виден пражский пейзаж: Тынский храм, зеленая Летна и Градчаны.

Возле столика на авансцене два стражника — к а п р а л и с о л д а т.

К а п р а л (просматривая газету). Н-да… «Котел» на Волге… Маршал Паулюс в окружении. Чем оно только там кончится? (Умолкает).

По авансцене к своим кабинетам проходят Б э м и Ф р и д р и х в униформах гестапо. Бэм опирается на палку, хромает.

Ф р и д р и х. И близко разорвалась эта граната?

Б э м. В пяти шагах от моей машины. Третья попытка за месяц. Как обнаглели!

Ф р и д р и х. Можно подумать, что величайшая в истории битва идет не в России на Волге, а здесь, на чешской Влтаве!

Б э м. Этот народ, Фридрих, — настоящий спрут. Отрубишь одну лапу — вырастет десять. И чем решительнее действуем, тем их становится больше. После Фучика мы взяли еще двух главарей, всю «тройку». И что же?

Ф р и д р и х. Нужно начисто отрубить голову — партию коммунистов!

Б э м. А как узнаешь теперь, кто принадлежит к ней, а кто нет?

Бэм и Фридрих входят в свои кабинеты.

С о л д а т. Я во дворце Печека, как вы знаете, господин капрал, новичок. Никак не пойму. Для чего выдумали этот зал, эту, как ее… «четырехсотку»?

К а п р а л. Новичок, да еще порядочный теленок. Сам подумай: удобно ли господам следователям после каждого допроса отсылать эту коммунистическую публику вниз, а потом снова тащить на четвертый этаж? А так они всегда под рукой. Понял?

С о л д а т. Как же не понять, уж очень толково вы пояснили, господин капрал.

К а п р а л. То-то, это тебе не в твоих горах кобылу запрягать.

В зал вводят Ф у ч и к а.

Опять будешь людям кровь портить?

Фучик усмехается. Капрал закуривает и после колебания протягивает Фучику сигарету. Фучик берет, закуривает, закрывает глаза от головокружения.

Что, захмелел с отвычки?

Ф у ч и к. Вы что-то очень любезны сегодня, господин капрал. Это что, в России научили вас хорошим манерам?

К а п р а л. Вот как ты меня понял? Всех вас на одну осину!

Ф у ч и к. А я думал, что от добрых подзатыльников на Волге у вас и тут просветлело в голове! Н-да, жаль, жаль…

К а п р а л. Я тебе еще покажу свои манеры!

Вводят Л и д у П л а х у, а затем М и р е к а. Фучик приветствует Лиду, незаметно для капрала подняв кулак. Лида отвечает тем же.

А тебя уже ждут, голубчик! (Подталкивает Мирека к дверям).

М и р е к (истерически). Нет! Нет! Я не могу больше! Пустите! Я не выдержу, пустите!

Капрал выталкивает его и уходит вслед за ним.

С о л д а т (подходит вплотную к Фучику). Может быть, нужно что-нибудь сделать для вас? Я из горного села в Австрии, батрак от деда и прадеда. В полицию загнал голод, а там не спрашивают, где хочешь служить. Поручите мне какое-нибудь дело…

Ф у ч и к. У нас тут нет дел. (Показывает на двери, в которые вошел Мирек). Скажи-ка лучше, часто его приводят?

С о л д а т. Бывает, что и трижды в день.

Ф у ч и к. Трижды в день? Так, так…

Капрал выводит из кабинета Й о з е ф а Е л и н е к а.

К а п р а л. Садись! Ждать! Не разговаривать!

С о л д а т (притворно замахиваясь на Фучика). К черту! Со мной эти штучки не проходят.

К а п р а л. В чем дело?

С о л д а т. Скажи ему, кто я да откуда я. Товарища нашел!

К а п р а л. Э, вижу, тебя недаром сюда прислали. Этих постереги сам. Имею важное поручение. (Показывает пакет). Попробуют и здесь сговариваться — проучи!

С о л д а т. Слушаю, господин капрал. У меня сразу онемеют.

Капрал выходит.

Подлюга! Такие вот в нашем селе все отобрали у бедняков до нитки. За одно слово под пулю подводят. А богачам только прибыль от войны. Чем я могу помочь вам? Доверьтесь мне…

Ф у ч и к. Если ты честный парень, выйди за дверь.

С о л д а т. Но…

Ф у ч и к. Ну, как хочешь. Капрала боишься?

С о л д а т. Это запрещено. Я остался тут один. Шею свернут.

Ф у ч и к. Дело твое.

С о л д а т. Эх, была не была. (Махнув рукой, выходит).

Фучик, Йозеф Елинек и Лида взволнованно соединили руки.

Ф у ч и к. Слыхали?! Сталинград! Победа!

Л и д а. Победа!

Й о з е ф. Теперь нам сам черт не страшен!

Ф у ч и к. Не скрутили тебя, старик?

Й о з е ф. Эге, если совесть прикажет, ни язык, ни глаз не скажут! (Засмеялся). Словно снова в своей квартире… Вот так. (Сжимает руки Фучику и Лиде).

Ф у ч и к. Да, друг, два или три коммуниста вместе — это уже сила. И сила непобедимая, пусть даже в кандалах и за решетками. (Показывает на зал). И эту их выдумку, эту «четырехсотку», мы тоже обернем против них!

Й о з е ф. Верно, Юльча. Послушай, они выпытывали, знаю ли я что-нибудь о профессоре Фельбере, потом… о докторе Штыхе, о Кропачке.

Ф у ч и к. Их тоже схватили? Это — комитет интеллигенции!

Л и д а (с ужасом). Группа Мирека…

Ф у ч и к. Да. Группа Мирека. (Про себя). Теперь все.

Й о з е ф. И еще о «Юнкерсе»… Выпытывали, кого, кроме арестованных, я знаю из конструкторского бюро. Бэм налетит туда, увидите!

Ф у ч и к. Ну, это мы еще увидим, кто успеет раньше! Ты слышала, Лида, они снова подбираются к «Юнкерсу». Будь осторожна, их надо сбить со следа. Что они знают о тебе?

Л и д а. Все.

Ф у ч и к. Что ты признала?

Л и д а. Ничего. Но если нужно будет, я возьму все на себя.

Й о з е ф. Что… на себя?

Л и д а. Ну, будто связь с «Юнкерсом» шла через меня. Что вы так смотрите? Разве можно повесить дважды?

Ф у ч и к. Мы должны опередить их!

Й о з е ф. Боюсь, что час и тот дорог!

Л и д а. Моя надзирательница Ружена рисковала дважды, рискнет еще раз.

Ф у ч и к. Ты понимаешь, что передать?

Л и д а. Конечно.

Входит с о л д а т.

С о л д а т. Капрал возвращается!

Входит к а п р а л.

К а п р а л (Елинеку). Пойдешь со мной.

Й о з е ф. Куда?

К а п р а л. Пропуск на тот свет. (Показывает конверт). Чик-чик — и готово!

Й о з е ф. Веди! Всех не перевешаете.

К а п р а л. Пошутил… Освенцим! Свежий воздух, зеленая травка…

Й о з е ф (прощается с Фучиком и Лидой). Ни о чем не жалею. Марию только жаль. Кончаю жизнь, но с вами нашел большее. Веди! Честь! (Выходит твердым шагом, подняв кулак).

Ф у ч и к и Л и д а (поднимают кулаки). Честь!

К а п р а л. Молчать! (Уходит за Елинеком).

Л и д а. Мы видели его в последний раз.

Ф у ч и к. И не забудем никогда.

Из кабинета следователя выводят М и р е к а. Его взгляд трусливо блуждает, он почти падает на скамью. Лида бросается к нему, прижимает его голову к себе.

Л и д а. Родной мой… любимый!.. Жизнь моя… Как они мучают тебя!

Фучик с болью смотрит на девушку.

М и р е к. Скорей бы смерть.

Г е с т а п о в е ц (в дверях). Лида Плаха!

Л и д а. Если б я могла стать такой, как ты.

М и р е к. Молчи! О, они знают, как меня мучить.

Г е с т а п о в е ц. Лида Плаха!

М и р е к. Иди… Только не верь им… Они хотят нас всех перессорить… Ни одному слову не верь!

Лида уходит.

Глоток воды, господин сержант, один глоток.

Солдат хочет налить воды, но Фучик опережает его и подходит к Миреку. Тот сидит спиной, опустив голову, и не видит его.

Ф у ч и к (со стаканом в руке, подходит вплотную). Я ждал в тюрьме смерти, но не измены!

М и р е к (обернувшись, с ужасом). Юльча!

Ф у ч и к. Я не мог, не хотел в это поверить… А ты предал меня, предал всех! Изменник и дезертир!

М и р е к. Я — изменник? Я? И вы поверили в это?

Ф у ч и к. Трус и изменник! (Показывает в окно). Там, где всегда были товарищи, ты держался. А тут, с глазу на глаз с гестапо, от тебя не осталось ничего. Молчишь? Молчать нужно было там!

М и р е к. О-о… Я ничего не покупал, не просил пощады, я лишь искал смерти, избавления от мук… Потом они сказали: «Фучика уже нет…»

Ф у ч и к. И не перед кем будет отвечать?! Назвал меня, потом остальных… Если бы ты остался человеком, и ты, и я уже были бы убиты, но остальные на воле продолжали бы борьбу. Ты назвал уже всех?

М и р е к. Нет, нет!

Ф у ч и к (схватив его за шиворот). Иди, отдай скорее на смерть остальных, Иуда!

М и р е к. Нет, нет, пусть из меня жилы вытянут… Я, я больше ни звука, я…

Солдат предостерегающе кашляет. Фучик отходит в сторону, выводят Л и д у. Мирек с ужасом переводит взгляд с Фучика на нее.

Л и д а (Миреку). Не бойся, милый, я ничего не сказала им. (Фучику, шепотом). Юлиус, они готовят на «Юнкерс»…

Ф у ч и к (предостерегающе подымает руку). Молчи, моя девочка, молчи! (Переводит взгляд на Мирека). Ни слова сейчас!

Лида сначала растерянно, потом потрясенная долго смотрит на Мирека, медленно, еле переставляя ноги, подходит к нему и с силой дает ему пощечину.

Один из залов конструкторского бюро на авиазаводе «Юнкерс» в Праге. Задняя стена сплошь стеклянная.

Через нее видна заводская панорама. На других стенах — чертежи, фотоснимки моторов и самолетов. Несколько рабочих столов и чертежных кульманов. Часть из них пустует, за остальными молча работают три конструктора — Р и ш а н е к, Г о р а и П а т о ч к а — и чертежница А н н а К л е м е н т с.

Р и ш а н е к (взглянув на часы). Да… Уже три часа, как нашего почтенного шефа господина Вейца вызвал к себе директор. Что-то не нравится мне этот затяжной визит.

А н н а. Наверно, очередная взбучка за «чешские темпы».

Г о р а. Если это так, то Вейца, как немца, не упрекнут в саботаже, но случись что-либо, он свое зло сорвет на нас.

П а т о ч к а. Слава Иисусу, Гора, что этот старый павиан слишком занят кудряшками своей вертлявой секретарши.

Г о р а. Ну, знаете, догадаться о наших каверзах трудно и более светлой голове. Поставил шеф свою закорючку — и с плеч долой! А то, что потом на чертежах размеры начинают вдруг пухнуть или худеть…

Р и ш а н е к (прислушиваясь). Тише, Гора, кажется, шеф возвращается.

Негромкий стук в дверь.

Нет, не он. Да. Войдите.

Входит человек в форменной куртке связиста, с брезентовой сумкой через плечо. Это З д е н е к В е н ч у р а, но усы и толстые очки значительно изменили его внешность. Через открывшуюся дверь слышны чьи-то голоса.

З д е н е к. Извините, господа. Монтер с городской телефонной станции. Проверка. Где тут у вас аппарат, господа?

Ришанек и Анна встревоженно переглянулись, узнав голос Зденека.

П а т о ч к а. Мы не вызывали монтера…

Р и ш а н е к (осадив его взглядом). Но вы очень кстати, господин монтер. Как раз сегодня телефон капризничает с самого утра. (Приглашает Зденека к телефону). Прошу вас сюда.

Паточка и Гора в недоумении.

З д е н е к. Ну-с, посмотрим, что это тут за капризы. Взгляните, что там, Ришанек!

Р и ш а н е к (выглянув за дверь). Никого, прошли дальше. Но что случилось? Почему вы здесь?

З д е н е к. Это, очевидно, Гора и Паточка?

Ришанек кивает.

Здравствуйте, товарищи! Вы, Анна, постойте возле дверей. А вас, товарищи, прошу продолжать работу. (Копается в телефоне, говорит, понизив голос, Ришанеку). Ярослав, сегодня утром из Панкраца предупредили наше руководство: на допросах в гестапо снова подбираются к «Юнкерсу». Тому, кто откроет причины аварий в воздухе, сулят свободу и златые горы.

Р и ш а н е к. Значит, допекло!

А н н а. Им что-нибудь стало известно?

З д е н е к (продолжая работать). Это пока выяснить не удалось. Будем поэтому готовиться к самому худшему. Все следы нужно замести. И сейчас же!

Р и ш а н е к. Ясно. Действовать, как условлено на такой случай?

З д е н е к. Да. Кто пойдет, Ярослав?

А н н а (поспешно). Я.

Р и ш а н е к. Но, Анночка…

А н н а. Только я. Мне, как чертежнице, это удобнее.

З д е н е к. Она права, Ярослав. Делайте все побыстрее, но осторожно и наверняка. Идите, Анна. И постарайтесь не доставить удовольствия господину Бэму.

А н н а. Так это он вынюхивает нас? Ну, с ним у меня старые счеты! (Уходит).

З д е н е к. Второе и последнее, Ярослав. Если они в самом деле нагрянут к вам и даже уйдут ни с чем, работу с чертежами временно придется оставить.

Р и ш а н е к. Да, но…

З д е н е к. Никаких «но»… Приказ центра — закон. За остальное не волнуйтесь: у нас есть и другие средства, чтобы портить кровь Герману Герингу.

Слышен шум подъехавшей машины.

П а т о ч к а (у стеклянной стены). Минутку! Кажется, они уже здесь!

З д е н е к. Черт побери! Быстро!

Все смотрят во двор.

Оба в штатском. А! Вот и вторая машина… с автоматчиками. Окружают дом. Да, это они.

Р и ш а н е к. Теперь все зависит от Анны. (Зденеку). Уходите поскорее. Как же вы сейчас выберетесь отсюда?

З д е н е к (спокойно собирает телефон). С тем же солидным пропуском, с которым забрался сюда. (Ришанеку). О встрече, Ярослав, дам знать, как всегда.

Ришанек с сомнением смотрит на него.

Вы придете, Ярослав, придете! Все будет хорошо. (Всем). Честь! (Уходит).

К о н с т р у к т о р ы. Честь!

Г о р а. Успеет она или не успеет?

Пауза.

Р и ш а н е к. Вот вопрос: что они знают? Что? От этого зависит все наше поведение. В любом случае, если даже они напали на след, самое большое, что мы признаем, — случайная ошибка.

Пауза.

Г о р а. Ясно. Скажите, Ярослав, этот монтер… это тот, которого вы всегда называете «хозяином»?

Ришанек молчит.

Понимаю, не буду.

Пауза.

П а т о ч к а (прислушивается). Кто-то идет!.. Она?! Нет, мужские голоса.

Р и ш а н е к. Спокойно, товарищи. Наше оружие — выдержка. Нас будут провоцировать, следите внимательно за каждым их ходом. (Громко). И все-таки этот способ крепления беспокоит меня, господа. Где гарантия надежности, если даже допустить, что лобовое сопротивление…

Входят Б э м, К а р л, директор завода Ш т у м п ф и шеф моторной группы конструкторского бюро В е й ц. Все встают.

Б э м (на ходу). Добрый день, господа. Это все ваши помощники, господин Вейц?

В е й ц. Как вам известно, господин комиссар, после… м-м-м…

Бэм понимающе кивает.

…наш штат сократился вдвое. Остались только надежные люди… Осмелюсь заявить: под моим руководством каждый работает за двоих.

Б э м. Приятно слышать. (Штумпфу). С вашего разрешения, господин директор, я распоряжусь сам.

Ш т у м п ф. Как вам угодно, господин комиссар.

Б э м. Могу я посмотреть чертежи деталей, которые я вам называл?

Ш т у м п ф. Разумеется. Вейц!

В е й ц. Господин Ришанек, попрошу третий, четвертый и пятый листы из группы «Б».

Р и ш а н е к (получив ключи у Вейца, спокойно подходит к шкафу, достает чертежи, протягивает их Бэму). Вот чертежи, господин офицер.

Б э м. Благодарю. Попрошу разместить их.

Конструкторы выполняют.

Карл!

К а р л. Слушаю, господин комиссар.

Б э м. Копировальный отдел, комната шесть. Номера чертежей запомнил?

К а р л. Запомнил, господин комиссар. Третий, четвертый, пятый, группа «Б».

Б э м. Выполняй.

Карл выходит.

В е й ц. Как я уже докладывал, господин комиссар, все чертежи получают мою личную визу. Это гарантирует строгий контроль.

Ш т у м п ф. Да, таков теперь твердый порядок.

В е й ц. За каждый чертеж я ручаюсь головой.

Б э м. Я бы не спешил на вашем месте, господин Вейц. (Конструкторам). А вы все стоите, господа? Прошу садиться. Мне бы хотелось послушать ваше мнение по одному немаловажному и щекотливому вопросу. Им интересуется сам наместник фюрера и лично поручил мне расследование. Не скрою от вас: на Восточном фронте в последнее время участились неприятности в воздухе. Подготовка наших пилотов и техников вне подозрения. Командование установило, что эти печальные случаи связаны с весьма странным поведением моторов на больших высотах. А русские, как известно, стремятся навязывать бои именно в таких условиях. Я подозреваю, что вы могли бы помочь нам кое в чем разобраться. (Бросив взгляд на чертежи). Полагаю даже, что некоторая откровенность была бы вам весьма полезна. (Ришанеку). Начнем хотя бы с вас.

Р и ш а н е к. Слушаю.

Б э м. Нет, я вас слушаю.

Р и ш а н е к (невозмутимо). Я полагаю, что ваш вопрос больше относится к дирекции.

Б э м. То есть?

Р и ш а н е к. Позволю себе напомнить. Когда войска фюрера стояли еще на Волге…

Б э м (резко оборвав). Я попрошу вас… по сути!

Р и ш а н е к. Для господина офицера, вероятно, не секрет, что с тех пор завод вынужден все больше прибегать к неполноценным эрзацам. К сожалению, это неизбежный результат… затяжного характера войны.

Б э м. Прекрасное открытие! (Горе). Ваше мнение?

Г о р а. Ничего не могу добавить. Рекламаций на свою работу первое отделение бюро за последнее время не имеет.

Б э м. Превосходно. (Паточке). Вы?

Паточка разводит руками.

Благодарю.

Входит К а р л со свертками ка́лек.

Что ж, попробуем разобраться сами. Попрошу вас, господа, разместить и это.

Конструкторы выполняют.

Прекрасно, прекрасно.

В зал входит А н н а, увидев гестаповцев, останавливается на пороге.

А н н а. Простите, господин директор, я не знала, что…

Б э м. Пани?

В е й ц. Наша чертежница, пани Клементс.

Б э м. Входите, пани Клементс, вы не помешаете. А вас, господин Штумпф, и вас, господин Вейц, попрошу внимательно сверить данные. (Иронически). Не сомневайтесь, что и на этот раз обойдется без рекламаций.

Штумпф и Вейц подходят к чертежам, долго и тщательно сверяют данные в разных экземплярах. Напряженная тишина. Бэм спокойно ждет, он заранее торжествует победу. Конструкторы пытаются поймать взгляд Анны, но она чувствует, что Бэм наблюдает за ней, и безмятежно подкрашивает губы.

В е й ц. Счастлив доложить: все размеры в чертежах и разных оттисках абсолютно идентичны, господин комиссар.

Б э м (едва сдерживая гнев). Что такое?! Господин директор?!

Ш т у м п ф. Мне остается только подтвердить это, господин комиссар. Расхождений никаких. Ваши люди на неверном следу.

Б э м. Очень хорошо! Очень хорошо! (Делает знак Карлу).

Карл собирает чертежи и кальки.

Прошу извинить, господа. Нам, как и всем смертным, также свойственно ошибаться. (С деланной улыбкой). А так ошибаться даже приятно. Всего хорошего! (Штумпфу и Вейцу). Вас, господа, прошу следовать за мной! Бэм в ярости, выходит, за ним — остальные немцы.

Р и ш а н е к (проверяет, не подслушивают ли их). Слышали соловья? А сам от злости разорвал бы нас на клочки! Ну, Анночка, спасибо. Всю жизнь не забуду. Все чертежи подменили?

Все жмут ей руку.

А н н а. Все, Ярослав, все. Не волнуйтесь, сделано чисто.

П а т о ч к а, Г о р а, Р и ш а н е к. Спасибо! Ну и здорово! Провела, как мальчишку!..

А н н а. Скажем лучше спасибо тем, кто опередил эту лису Бэма.

Г о р а. Да, если бы не этот монтер, болтаться бы нам всем в петле.

Р и ш а н е к. Такая уж у него специальность: следить, чтобы связь работала четко.

А н н а. А моторы самолетов — как можно хуже!

Все смеются. Раздается телефонный звонок.

Р и ш а н е к (взяв трубку). Слушаю. Да, все в порядке, господин монтер. Аппарат работает исправно!.. Еще раз благодарю вас.

Камера № 267 в Панкраце. Утро 1 Мая 1943 года. Сквозь решетку маленького окошка пробиваются скупые лучи солнца. Однако кажется, что сегодня в камере многое выглядит по-другому. П е ш е к осматривает и надевает свой поношенный пиджак, стряхивает с него пылинки. Иржи подает старику его штиблеты, которые он тщательно почистил.

П е ш е к. Ну, зачем это ты, Иржи! Разве я не мог сам сделать?

И р ж и. А кто мне к празднику заштопал рубашку? Хоть сегодня в гости! Ну, обнимемся, отец. Вот так, крепко. С праздником вас, с Первым мая.

П е ш е к (взволнованно). И тебя, Иржи, и тебя. Все-таки мы сегодня празднуем, а не они! А что, если нам станцевать с тобой, Иржи? (Демонстрирует несколько па). Вот так, а потом так и еще так… Знаешь?

И р ж и. Ну, какой же чех не знает этого танца?

Танцуют: один — за кавалера, другой — за даму, со всей комической тщательностью исполняют церемонные па, становятся на колено и т. п.

П е ш е к (танцует и поет шуточную песню).

И р ж и (подхватывает).

Пешек и И р ж и.

В камеру врывается В и л л и.

В и л л и. Снова за свое? Молчать!

П е ш е к (смиренно). Птицы поют и в клетках, господин стражник.

В и л л и. Еще раз услышу — вы у меня запоете в карцере!

П е ш е к. Придется подчиниться, господин стражник.

В и л л и. То-то! Сразу бы так. (Погрозив кулаком, идет к двери).

Едва Вилли переступает порог, Пешек и Иржи снова начинают петь.

(Круто повернувшись). Это ты так слушаешься, старый шут?

П е ш е к. В карцер! Это нас устраивает, господин стражник! Попоем немножко — и туда. И там запоем. А, Иржи?

И р ж и. И запоем! Куда же нас еще после карцера?

В и л л и (в бессильной ярости). Я тебе… Я вас… Вы у меня!.. (Выходит, загремев дверью).

И р ж и. Вот это да! Вилли — и не заехал в физиономию? Не иначе, свет перевернулся!

П е ш е к. Н-да… (Показывает на голову). Лопнула какая-то пружина. Наверно, научился иначе читать сводки с советского фронта! Ну-с, Иржи, теперь споем с разрешения самого Вилли. (Дирижерский взмах рукой). Постой! (Прислонив ухо к стене). Слышишь? Это же Бетховен! Начало Пятой симфонии, Юльчиной любимой! Иржи, слышишь, соседи поздравляют нас с Первым мая!

И р ж и (прислушиваясь). Да, да!.. Теперь замолчали. Кто-то помешал, наверно. Их, как и нас, отец, лишили прогулки за вчерашнее пение.

П е ш е к. Было бы так и с Юльчей, если бы он не сидел вчера в «четырехсотке». Зато сегодня он, счастливец, гуляет, дышит первым днем мая.

Кто-то отпирает дверь. Входят коридорный — политзаключенный С к о р ж е п а — и В и л л и. У Скоржепы в руках ведро и разливная ложка.

С к о р ж е п а (салютуя ложкой). Хайль! Получайте завтрак, господа. Тут суп с гренками, тут бульон а-ля Наполеон… А это — сэндвичи с икрой и маслом. (Разливает суп в миски. Его рука и рука Пешека незаметно для Вилли встречаются). Извините, господа, турецкий кофе повар не успел к утру приготовить…

В и л л и (хохочет). Это ты здорово придумал, Скоржепа: сэндвичи с икрой! И маслом! Турецкий кофе! Этим висельникам! Постой, а может, ты над начальником смеешься? (Смотрит на Скоржепу). Что-то у тебя, Скоржепа, очень праздничная рожа сегодня?

С к о р ж е п а. Чтобы я смеялся над начальством? Что вы? Просто у меня, господин стражник, каждый год в этот день — день рождения.

В и л л и (кивнув на Иржи). А этот чего зубы скалит?

С к о р ж е п а. Не знаю, господин стражник. Может, у него семейный праздник…

В и л л и. Последний раз в жизни! (Хохочет).

С к о р ж е п а (двусмысленно). Да, уже в следующий раз он, наверно, обойдется без нашего общества, господин стражник.

В и л л и. Фью! На том свете! Ну, пошли дальше. Вот шут!

Вилли и Скоржепа уходят.

И р ж и. Ну и дубина же этот Вилли! Ни черта не понял!

П е ш е к. И это все, что ты заметил, Иржи?

И р ж и. Нет. Скоржепа под носом у этого дуралея пожал вам руку!

П е ш е к (раскрывает кулак, на ладони записка). А это что?

И р ж и. Что за бесстрашный человек! Сказано, тюремный телеграф. И все этому Скоржепе сходит с рук. Читайте же скорей!

П е ш е к (пряча записку под матрац). Тише! Кто-то еще идет сюда.

Открывается дверь. Стражник пропускает в камеру Ф у ч и к а.

Ф у ч и к. Э, да у вас просто на лицах написано, какой день сегодня! (Протягивает руку, которую держал за спиной, на ладони несколько измятых цветков). С опозданием на полгода возвращаю долг. Что, забыл, отец? Две маргаритки и стебелек травы в подарок умирающему Фучику.

П е ш е к (шуткой скрывая смущение). Благодарю вас, господин Фучик. Но во что вам обошелся этот прекрасный букет?

Ф у ч и к. Пустяки, господин Пешек! Только три зуботычины от самого начальника тюрьмы во время прогулки. (Обнимает Пешека).

П е ш е к (отдает товарищам по цветку). Это тебе, Юльча. Это тебе, Иржи. А это мне.

И р ж и (достает из-под матраца записку). А это, Юльча, пожалуй, будет не хуже букета, а?

Ф у ч и к. Свежая почта! (Отходит с запиской в сторону от дверного глазка). Снова Скоржепа? (Взглянув на записку). Это же с «Юнкерса», друзья! (Читает шепотом). «Вся семья поздравляет Юльчу и его товарищей с днем рождения. Дома все в порядке… Анна чувствует себя хорошо…» Слышите? Анна чувствует себя хорошо! Значит, мы успели вовремя!

П е ш е к. И господин Бэм проглотил еще одну горькую пилюлю!

Ф у ч и к. В нашей облатке! Дальше… (Читает). «Здоровье дядюшки Германа все ухудшается, боли в том же месте…» (Смеется).

П е ш е к (подхватывая, со смехом). Боли в том же месте! Дай бог, скоро совсем околеет!

И р ж и. Что за чертовщина? Какой дядюшка Герман? Ничего не понимаю.

Ф у ч и к. Тут же все очень ясно сказано, Иржи! На «Юнкерсе» снова подсунули Герману Герингу десяток-другой дефектных моторов! Понял? Это Зденек! Зденек и его товарищи. Их работа! Здесь на заводах — они, на твоих шахтах, Иржи, — другие, в твоей школе, отец, — третьи. (Взяв цветы). Что поделаешь, господин Бэм, если жизнь пробивается и сквозь камень?!

И р ж и (обводит глазами стены). Сквозь камень…

Лязг задвижки. Входит К о л и н с к и й.

Ф у ч и к. А, Колин! С праздником, друг!

К о л и н с к и й. И вас, товарищи! Нет, с двойным праздником!

П е ш е к. О чем это вы?

К о л и н с к и й. Минутку! (Проверяет, не подслушивают ли их). Я еле дождался своей смены. Впервые за все эти годы я спешил в Панкрац. Спешил поделиться радостью, огромной радостью! Сегодня на рассвете мне удалось поймать Москву. Передавали на чешском языке первомайский приказ. Не все можно было разобрать, немцы сильно забивали, но одно я понял: близится время, когда Красная Армия сломает хребет фашистскому зверю!

П е ш е к. Вы не ошиблись? Именно так сказано в приказе?

К о л и н с к и й. Так. Именно так!

П е ш е к. Значит, Иржи, так и будет! (Возбужденно). Близится время! Близится время!..

Ф у ч и к. Близится время! Это сказано и нам с вами! Спасибо, Колин, это самый большой подарок, какой вы могли сделать сегодня нашей камере. Но в Панкраце много камер, а в Праге много домов, и всюду ждут. Ждут этих слов.

К о л и н с к и й. Я понял вас, Фучик, и побываю всюду, где смогу.

Ф у ч и к. А где не сможете вы, пусть эту весть разнесут те, с кем вы работаете на воле. Из уст в уста. Из уст в уста…

К о л и н с к и й. Я начну сейчас же в Панкраце с нашего коридора, а в городе — со своего дома.

Ф у ч и к. Хорошо. Вы виделись с той официанткой из ресторана на Градчанах?

К о л и н с к и й. Мы встретимся завтра. Я проверил свои сведения, — речь действительно идет об аэродроме завода «Юнкерс».

Ф у ч и к. Расскажите ей все, а она передаст кому следует. Только будьте осторожны, очень осторожны. Говорят, вы на заметке у начальника тюрьмы?

К о л и н с к и й. Вчера на рапорте орал не своим голосом: «Я выбью из вас чеха!» Но раньше ему придется выбить из меня душу… Ну, мне пора. Будете писать сегодня, Фучик?

Ф у ч и к. Непременно.

К о л и н с к и й (протягивает бумагу). Тут шесть листов. Хватит?

Ф у ч и к. Знаете, Колин, сегодня может и не хватить!

К о л и н с к и й. Ну, пусть вам сегодня легко пишется. (Тихо). Честь!

Ф у ч и к, П е ш е к, И р ж и. Честь!

Колинский уходит.

И р ж и. Отец, Юльча! Какой день! Сегодня веришь во все! Веришь, что все сбудется. Прага на баррикадах… Шахтеры на баррикадах… Всюду восстание! И на помощь, на выручку мчатся танки с красными звездами. Свобода! Свобода! И тогда, отец, вы войдете в свой класс, и никто не помешает вам сказать то, что у вас на сердце. Ты, Юльча, закончишь свой роман, его прочтут все, и все мы узнаем себя. Я? Я, как все, приду на шахту и скажу: «Хватит, господа, убирайтесь вон! Теперь здесь я хозяин, — я!»

Ф у ч и к. Ты, Иржи, ты!.. Всюду хозяин, и на шахте, и во всей стране. Который час, отец? Ты ведь мастер узнавать по солнцу.

П е ш е к (взглянув на окно). Должно быть, восемь.

Ф у ч и к. Значит, кремлевские часы бьют сейчас десять. Начинается парад в Москве. Торжественным маршем проходят войска. Близится время, когда они пройдут и через Прагу, принесут ей свободу. Знаете, друзья, я стоял однажды совсем рядом с Мавзолеем, хорошо, ясно видел всех. Одно слово повторял я тогда: «Друзья, друзья!..» Что же мы скажем им сегодня? «Мы идем за вами! Мы блокированы в своем окопе, его простреливают насквозь, но у нас и мысли нет о сдаче. Нет, мы верим, боремся и (взглянув на Иржи) даже мечтаем». Да, Иржи, и я мечтаю. Уже несколько недель тут, в камере, рядом с вами, я пишу, пишу и не знаю ни дня, ни часа, когда могут оборваться мои записки… А ведь сколько еще осталось недосказанного. И я мечтаю выйти из тюрьмы, на улицы освобожденной Праги, как матери, как Густе, взглянуть в глаза нашим людям, взглянуть и рассказать им, как, пройдя через раскаленное горнило, мы, коммунисты, превращались тут не в пепел, а в сталь. Как и тут, в тюрьме, мы жили для будущего, как шли ради него на смерть и никогда не падали духом. Ну, что задумались, друзья?

Слышен заводской гудок, потом к нему присоединяется второй, третий, четвертый. Возникает могучая, величественная симфония.

И р ж и. Прага! Заводы! Слышите? Заводы!

Ф у ч и к. Это на Смихове… Это на «Юнкерсе»! А это депо, паровозы!

П е ш е к. Прага празднует сегодня… Празднует Первомай! А ну-ка, попробуйте, господа, зажать этот голос! Попробуйте!

Все трое зачарованно слушают.

Ф у ч и к. Пусть же Прага услышит и нас! (Поет).

Иржи и Пешек подхватывают. Песня звучит все громче.

Поют уже и в соседних камерах. Песня гремит по всей тюрьме. Слышны выкрики стражников, удары в двери, свистки. Но песню не оборвать, она словно сотрясает хмурые толстые стены Панкраца.

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Воскресный майский день в Праге. Время — перед заходом солнца. Постепенно темнеет, и тогда вдалеке становятся видны вечерние огни Праги.

Небольшой уютный ресторан, размещенный амфитеатром на холме у загородного шоссе. Почти все столики свободны. Внизу под холмом дорога для пешеходов. Время от времени по ней проходит м о л о д е ж ь, у многих в руках букеты. Слышна песня: «Яничек милый, ты мой любимый…» Появляются З д е н е к В е н ч у р а и А н н а К л е м е н т с. У обоих в руках теннисные ракетки. Анна в белом спортивном костюме.

А н н а. Почему именно здесь, Зденек? Удобнее было бы закончить наш разговор там же, на аллее…

З д е н е к. Немножко терпенья, Анночка, и вы все поймете. Сядем здесь.

А н н а. На самом видном месте?

З д е н е к. Да. Так всегда менее подозрительно.

Садится за столик на авансцене, берет в руки ракетку Анны.

Вам точно передали мой совет…

А н н а (улыбнувшись). А вы признайтесь, до сегодняшнего дня и не держали в руках ракетку?

З д е н е к. Признаться, нет.

А н н а. А я… Теннис, спорт… Это составляло когда-то чуть не половину моей жизни… Боже, как это все далеко теперь! И неправдоподобно. (Задумчиво). Странно… Настоящая жизнь началась для меня с тех пор, как ее у меня попытались отнять.

З д е н е к. Это случилось у нас со многими, Анночка. И такие люди нашли свою дорогу — пришли, как и вы, к нам.

А н н а. Зденек, позвольте сегодня мне заказывать. Хорошо? Я попрошу принести вина. У меня сегодня есть большой повод для такого пира!

З д е н е к. Какой же это повод, Анночка?

А н н а. Вчера на заводе меня приняли в партию.

З д е н е к. И вы целых полчаса молчали об этом. (Пожимает Анне руку). Рад, очень рад за вас, А н н а. Теперь вы совсем с нами!

А н н а. Да, Зденек, совсем и навсегда… Вы мне часто рассказывали, Зденек, о своем замечательном друге журналисте, который сейчас там, у них в руках. И больше всего я запомнила вот эти его слова: если каждого павшего не может заменить один такой же, пусть на его месте станут двое, трое, четверо. Я хочу, стараюсь быть одним из них.

З д е н е к. А он и там, в Панкраце, знает, что есть на «Юнкерсе» такая Анна, которая нашла свое настоящее место в жизни.

А н н а (вся вспыхнув). Правда?

К ним подходит к е л ь н е р ш а.

К е л ь н е р ш а. Добрый вечер, господа. Что разрешите заказать для вас?

А н н а. Если можно, бутылку сухого вина.

К е л ь н е р ш а. Слушаю. Больше ничего? (Зденеку). Вы как раз вовремя. (Уходит).

А н н а. Что это значит, Зденек?

З д е н е к. Мы с вами, Анна, здесь ради встречи с этой девушкой. Запомните эту кельнершу. Время от времени вы будете через нее получать задания для вашей группы. И если увидите ее в компании немецких летчиков, не удивляйтесь.

А н н а (понимающе). Завидую таким храбрым женщинам. Почему вы смеетесь, Зденек?

З д е н е к. Знаете, Анночка, я рассказал ей кое-что о вас, конечно, без имен и подробностей. И знаете, что она сказала? «Если бы я могла стать такой!..»

Мимо ресторана проходит м о л о д е ж ь с букетами в руках, беззаботно смеясь, напевая. Анна провожает ее долгим взглядом.

Анночка, почему вы с такой грустью смотрите на эти парочки?

А н н а. Больно, Зденек, больно смотреть на это… Когда лучшие наши люди рискуют каждый день головой или гибнут в гестапо, эти вот — молодые, здоровые, сильные — устраивают воскресные пикники в лесу, собирают какие-то нелепые букеты!

З д е н е к (улыбнувшись). Что ж, одни с ракетками, другие с букетами.

А н н а. Что? Не понимаю. (Пристально взглянула на Зденека). Вот вы о чем!.. Но почему вы так думаете?

З д е н е к. Я не думаю, я знаю. То, что нам и другим кажется невинным воскресным пикником, было на самом деле, Анночка, сходкой делегатов от молодежи нашего района. И пока один из них — для чужих ушей — напевал румбу и бренчал на гавайской гитаре, другие слушали первомайское обращение ЦК нашей партии. И здесь же дали клятву. (Тихо напевает). «Никогда, никогда, никогда не склонится пред Гитлером Прага…» А в каждом букете сирени, Анночка, несколько листовок с этим обращением и этой песней.

А н н а. Кто проводил сходку, Зденек?

З д е н е к. Один вновь обращенный любитель тенниса. И на свидание с вами он явился прямо оттуда.

А н н а (тихо). «Никогда, никогда, никогда не склонится пред Гитлером Прага…» Да, это клятва.

К е л ь н е р ш а (подходит к столику). Разрешите открыть?

З д е н е к. Прошу. Передайте, кстати, вашему шефу, что пикник в лесу удался на славу. Ваши блюда очень понравились. (Кивнув на Анну). Будьте знакомы, рекомендую вам клиентку.

К е л ь н е р ш а (разливает вино). Обратите внимание, господа, на чудесный аромат. Остатки старых запасов. (Наклонившись к Зденеку). Первые сведения об аэродроме «Юнкерса» подтвердились. Летчики поселились в гостинице «Алькрон». Уже познакомилась с некоторыми из них. Со станции сообщают: прибыл состав с авиационным бензином.

А н н а (открывая сумочку). Сколько?

К е л ь н е р ш а (шепотом). Тридцать цистерн. (Вслух). Прошу двадцать крон. (Получив деньги). Благодарю вас, господа. (Уходит).

З д е н е к. Теперь вы поняли, зачем мы здесь, Ан-ночка?

А н н а. Да. Это очень важное сообщение, Зденек. Но что мы можем сделать?

З д е н е к. Мы с вами — очень мало, а наши парни с аэродрома — многое. Например, им полезно вспомнить, что бензобаки взлетают на воздух и от одной недокуренной папиросы… если, конечно, суметь ее подбросить и не попасть в объятия часовых.

А н н а. Зденек, поручите мне связаться с аэродромом. Пропуск туда получить невозможно, но люди с аэродрома бывают у нас на заводе.

З д е н е к. Я как раз это и хотел сделать, Анночка.

Оглядываясь по сторонам, проходит К а р л.

А теперь пойдемте, Анна. Здесь становится неуютно. Продолжим там, в аллее.

А н н а (останавливаясь у парапета ресторана). Прага, Прага… Когда уже и в самом деле она станет златой, счастливой, свободной?

З д е н е к. Уже недолго осталось ждать, Анночка, недолго! (Тихо напевает сначала один, потом вместе с Анной). «Никогда, никогда, никогда…»

Уходят.

Идет К а р л. Навстречу ему — с о л д а т гестапо. Карл знаками показывает, где тому занять свое место возле выхода, солдат скрывается. Карл занимает столик, за которым сидели Зденек и Анна.

К ресторану с другой стороны подходят Б э м и Ф у ч и к, на вид обычные посетители ресторана. Бэм выбирает столик и приглашает Фучика сесть.

Фучик стоит и, не отрываясь, восхищенно смотрит на Прагу.

Ф у ч и к (заметил Карла, взглянул через парапет). И внизу охрана? У нас, оказывается, солидное сопровождение. Не очень храбро, Бэм.

Б э м. Ну, надеюсь, обойдется без всяких авантюр и глупостей!

Фучик, не слушая его, любуется видом Праги.

Да ты садись. Проведем вечер в этом приятном месте. Ведь мы заслужили отдых, Фучик. Красиво?

Фучик невольно вздрогнул.

Да, Прага чудесна в этот майский вечер. И тебе горько смотреть на это?

Ф у ч и к. Поедем обратно в Панкрац.

Б э м. Почему? Разве ты не рад хотя бы такому случаю полюбоваться жизнью?

Подходит та же к е л ь н е р ш а.

Выпьем вина?

Ф у ч и к. Нет.

Б э м. Бутылку шампанского! «Шабли». Немного фруктов. Сигареты. Ты что предпочитаешь из вин?

Ф у ч и к. Для меня бокала не нужно.

Б э м. Два бокала.

К е л ь н е р ш а. Слушаю, два бокала. (Уходит).

Б э м. Все-таки выпьем. У тебя не часто теперь бывает такой шанс. Садись.

Фучик садится вполоборота к нему. Взгляд его прикован к панораме Праги.

Ты не помнишь меня, Фучик, в черном костюме кельнера в кафе «Флора» на Виноградах? Нет? Жаль!.. (Насмешливо). Я ведь был не просто кельнером, — старшим! Товарищи ловили на ходу мои распоряжения: «Третий стол — одно кофе с молоком», «Пятый стол — закуску и «Лидове новины».

Ф у ч и к. Я должен выслушивать и ваши шутовские воспоминания?

Б э м. Ну, это уже просто невоспитанность! Почему шутовские? Там бывали ваши министры и депутаты, и там можно было услышать много полезного для фюрера. И даже то, чего не докладывал ему будущий премьер протектората депутат Беран, доносил фюреру я, кельнер из кафе «Флора». Фюрер уже тогда знал и ценил Бэма. А ты говоришь: «Шутовские воспоминания» и отказываешь мне в одном приятном вечере.

К е л ь н е р ш а приносит вино, бокалы, вазу с фруктами и уходит.

Ф у ч и к. Послушайте, Бэм, зачем вы привезли меня сюда? Или вы начали терять веру в то, что ударами резиновой палки можно уничтожить чужие убеждения?! Пейте-ка лучше свое вино, а меня оставьте в покое!

Б э м. Нет, Фучик, поговорим сегодня начистоту, по душам. (Наливает бокалы). Целые дни мы врем друг другу. Врем до тошноты. И оба это отлично знаем. Надоело и… Ты не слушаешь меня?

Ф у ч и к. Нет. Я слушаю Прагу.

Б э м. Глупости. Поговорим хоть раз о будущем. О твоем будущем. Теперь ты знаешь, с какими людьми я близок. Я мог бы кое-что сделать для тебя. Мог бы, если бы ты захотел этого… Пойми же наконец, Фучик: вашей партии все равно конец. Второй подпольный центр пошел за первым, туда же. Твоя большая игра не удалась, вы проиграли ее. Сохрани хотя бы себя.

Ф у ч и к. Ошибаетесь. Я проиграл только свою жизнь.

Б э м. Наивный человек! На что ты рассчитываешь? Пойми, что бы ни случилось, чем бы война ни кончилась, с Западом мы всегда договоримся. А вас, коммунистов, не потерпит в Праге и почтенный мистер Черчилль!

Ф у ч и к. Что такое? Новые песни? Чем бы война ни кончилась? Вот как! А вчера один ваш костоправ (взгляд на Карла) угостил меня сигаретами. Это тоже верный признак. Где же вас, Бэм, на этот раз побили в России? Молчите?

Б э м. А что изменится от этого для тебя, Фучик? Разве твою единственную жизнь спасет гибель еще нескольких сот солдат фюрера в России? Пойми, все вокруг нас имеет смысл, пока живешь сам. Что ждет тебя, мы знаем оба.

Мимо ресторана проходит несколько м о л о д ы х п а р, слышна песня, доносятся обрывки разговоров.

(Показывает на шоссе). А вокруг, смотри, смотри, все по-прежнему. Мир идет своей дорогой, ему нет дела до тебя. Вот молодежь возвращается с воскресного пикника в лесу. Они не хотят знать никакой политики! Влюбленные парочки. Цветы в волосах девушек… Наверно, тут есть и читатели твоих книжек.

Ф у ч и к. Есть, я узнаю их.

Б э м (не поняв). Что? А им наплевать, живешь ты на свете или нет. Послушаешь ли ты меня или нет… Верен ты им или нет. Они возбуждены летом, вечером, лесом, они хотят одного: жизни, жизни любой ценой!

Фучик отрицательно качает головой.

Да-да! У них после твоей смерти и лишней морщинки не появится. Вот ты и подумай сам: ты умрешь, а они, как и сегодня, будут петь, кувыркаться, шептать на ухо милым нежные слова…

Ф у ч и к. И презирать, ненавидеть вас всей душой.

Б э м. Брось. Это слова для таких вот зеленых юношей. А тебе, Фучик, уже сорок. Сорок! Я знаю, ты любишь Прагу, я читал твои книги и статьи. И ты, Юлиус Фучик, не захочешь больше сюда вернуться? Не верю. Не верю! Смотри, как она прекрасна, наша Прага. Прекрасна и будет прекрасной, когда тебя уже не станет.

Ф у ч и к. Да, Бэм, прекрасна. И все это вокруг — жизнь. Жизнь, торжествующая, всесильная, не умирающая даже под вашим гнетом. Тут, на улицах, и там, в тюрьме. Но этого вам, видно, никогда не понять, Бэм. Вы душите жизнь в одном месте, а она пробивается сотней побегов в другом, в третьем, четвертом. Вот как. И это для меня вовсе не горько, нет! Меня вы можете убить, это правда, но убить эту жизнь вам не под силу. Я часть этой жизни. Понимаете, я — это они, а они — это я. И ничего вы тут не поделаете. Они поют и сегодня? Да, это правда. Но, представьте себе, как они будут петь, когда от вас тут и следа не останется?! Вам нравится наша Прага… Она прекрасна. И это правда. Но насколько прекраснее она станет, когда вас выметут отсюда… Что вам сказать, Бэм? Вы сделали еще одну глупость, привезя меня сюда. Большую глупость!

Б э м. Ну что ж, хорошо. Пошли! (После паузы). И если ты к утру не поумнеешь… (Встает, дает знак Карлу).

Ф у ч и к. Я безнадежно глуп, господин комиссар, безнадежно… И знайте, Бэм, что сегодняшние ваши неприятности ничто в сравнении с тем, что ждет вас впереди! Откровенность за откровенность.

Б э м (на ходу). Понимаю. Ты надеешься на новое наступление русских? Так знай: его не будет. Не будет! Зимой нас подвел генерал мороз, летом снова покажут себя генералы фюрера!

Ф у ч и к. Генералы фюрера! Вас и всех вроде вас разобьет вдребезги генерал Коммунизм. Слышали такого? Пошли.

Появляется с о л д а т. Между ним и Карлом — Бэм и Фучик идут к шоссе.

Камера № 267. Ф у ч и к, сидя на койке, пишет на небольших листочках бумаги. Он весь поглощен работой. И р ж и стоит возле дверей, поглядывая в глазок.

Ф у ч и к. Ну, на сегодня хватит. Семь страничек. Когда дежурит Колин, я успеваю за целую неделю… Какая это радость, товарищи, и тут не расставаться с карандашом! Хотите послушать немного? Вот это место… Или нет, отсюда. (Читает). «…Семь шагов от дверей до окна, семь шагов от окна до дверей. Как мне это знакомо! Может быть, именно в этой камере я уже сидел когда-то за то, что слишком ясно видел результаты губительной политики чешских буржуа. Теперь с их помощью мой народ распинают на кресте, а где-то за стенами моей тюрьмы неисправимые продажные политиканы снова ткут нити новой подлой измены. Сколько столетий нужно человечеству, чтобы прозреть? Сколько? Через сколько тысяч камер приходится человечеству прокладывать свой путь в будущее? И все же мир больше не спит, не спит!» Нет, не спит.

И р ж и. Дальше, Юльча, дальше!

Ф у ч и к. «Тысячи людей еще упадут, пока другие смогут сказать: «Я пережил фашистов, я пережил фашизм». Но не стоит грустить. Быть солдатом последней битвы — это прекрасно. Кто-то должен получить последнюю пулю в последнем бою». (Отложив бумагу). Хочется только знать, что ты действительно последний, что после тебя конец всем гитлерам на всей земле! А вместе с ними и тем, кто торговал родиной. Когда бы знать, что Гитлера не заменят другие, с другими именами и другими масками… Что ж, кто унаследует его безумие, тот унаследует и его конец. Ведь так, друзья?

П е ш е к. Верно, Юльча, верно! (Иржи). Это будет, Иржи, тысяча выстрелов нашего Юльчи по врагу.

И р ж и. И столько же предупреждений своим, отец.

Ф у ч и к (подходит к окну). Сегодня больше солнца, чем всегда. Или просто хочется, чтобы так было?..

Слышно, как в коридоре пронзительный голос выкрикивает фамилию за фамилией.

П е ш е к. Снова «на отстрел», как они говорят. Дорого же обошлась Праге пуля в наместника фюрера. Год уже льется кровь. Теперь вместо Гейдриха свирепствует дугой пес — Карл Франк…

И р ж и. Пусть хоть сам Гиммлер! Никого им уже не запугать, отец! Наши люди разобрались, чего стоят все, кто ползал на брюхе перед Гитлером. Спроси хоть меня, хоть любого шахтера — лучше профессора объясним, почему Москва стоит, как скала! Да, после победы у нас все пойдет по-другому: за примером далеко не ходить — Москва рядом!

П е ш е к. Верно, Иржи. Дай нам только взять власть, — мы теперь будем знать, что с ней делать!

И р ж и. И зубами у нас ее не вырвешь!

Ф у ч и к. А охотники найдутся, Иржи, найдутся. Не забудь тогда об этом…

П е ш е к. Три смертника устраивают будущее мира!

И р ж и. А что, отец, не такое уж плохое занятие. (Прислушивается). Кто-то к нам.

Входят С к о р ж е п а и В и л л и. У Скоржепы ведро с супом. Заключенные не смотрят на еду. Они прислушиваются к тому же голосу в коридоре, который продолжает выкрикивать фамилии смертников.

С к о р ж е п а. А есть все-таки нужно, господа! Где ваши миски?

В и л л и. Эге, Скоржепа, ты что-то разучился сегодня острить!

С к о р ж е п а (кивнув в сторону коридора). На похоронах не острят, господин стражник.

В и л л и. Портят вам аппетит?

П е ш е к. А вы радуетесь?

В и л л и (свистнув). Радуюсь? Праздник небольшой. (С отчаянием). Эх, дерьмо! Все равно все летит в сортир!

П е ш е к. Ого, господин стражник!.. А еще недавно вы были другого мнения. До сих пор ноет спина от ваших доказательств.

В и л л и. А что я выиграл от этого? По всему видно, русские вытолкают нас в три шеи. Сегодня вешают вас, завтра меня. Дерьмо! Весь балаган идет на дно!

П е ш е к. Ай-яй-яй! А что же будет теперь, господин стражник, с самим обер-балаганщиком? (Имитирует беснования Гитлера и визгливо выкрикивает). …Зольдатен унд официрен! Форвертс!.. Дранг нах остен!..

В и л л и (испуганно). Молчать! Молчать! С вами допрыгаешься тут. (Скоржепе). Пошли.

С к о р ж е п а. Ешьте все-таки, господа. Здесь горе у одних, а где-то, может быть, у других.

В и л л и. Ну, марш! Разболтался!

Вилли и Скоржепа уходят.

Ф у ч и к. Поняли? Где-то наши удружили фюреру!

Пешек протягивает записку, переданную ему Скоржепой.

Записка? (Быстро прочитывает ее). Да, происшествие мало приятное для нового наместника Гитлера.

И р ж и. Что там такое, Юльча?

Ф у ч и к. Читайте! (Передает записку).

И р ж и (читает вслух). «Дядюшка Герман снова болеет… В последнее время его сильно мучит жажда». Мучит жажда? Жажда… Сожгли бензин на аэродроме? Или я неправильно понял?

Ф у ч и к. Наверно, правильно, Иржи.

И р ж и. Постойте! Так тут как будто и наша доля есть? Выходит…

Ф у ч и к. Выходит, что стоит крепко захотеть — и все выходит. Ну, так как, Иржи, что скажешь после года заключения: толстые стены в Панкраце?

И р ж и. Я не мастер на слова, Юльча… Да что там много говорить. Сам знаешь, кого мне благодарить за то, что душа на место стала. Теперь в стену замуруют, в могилу зароют — и оттуда не дам им покоя! Никогда в Чехии им не будет покоя. Сами уже чуют это. Слышали: «Все летит в сортир…»

П е ш е к. Д-да! Еще несколько добрых ударов на русском фронте — и сам Карл Франк начнет думать. Представьте себе: Гитлер вызывает Карла Франка к себе: «Ну, как там идут дела в моей Чехии — Моравии, господин новый наместник?» — «Э, дерьмо, мой дорогой фюрер», — отвечает этот недоносок «То есть как дерьмо?» — ревет Гитлер. «А так, — отвечает недоносок, — очень просто, все летит в сортир». — «А как же наш новый порядок в Чехии?» — «А так, мой фюрер, и новый порядок летит туда же!»

Фучик и Иржи смеются. Раскрывается дверь, входит К о л и н с к и й.

Ф у ч и к. А, Колин! Какие новости?

К о л и н с к и й (опустив голову. После паузы). Неважные новости, товарищи. (Пересилив себя). У вас, Фучик, не более двадцати минут. В Берлин, на суд… Лучше вам узнать об этом от меня.

Общее молчание.

Ф у ч и к. Кто со мной? Густа?

К о л и н с к и й. Нет, о ней не слыхал. С вами Лида и еще кто-то.

Ф у ч и к. Знаете, куда сейчас?

К о л и н с к и й. Всех на вокзал. А вас сначала к Бэму.

Ф у ч и к. Что ему еще нужно от меня?

Пауза.

Ну, спасибо, товарищ Колин. И за мои записки (отдает ему листки и карандаш) …и за то, что сделали для народа, и за то, что сделаете еще.

К о л и н с к и й. Не будем об этом.

Ф у ч и к. Если увидите жену, скажите ей… Скажите ей только одно: я буду до конца самим собой. Это, пожалуй, все. Остальное, — работа с ними. (Показывает на товарищей). Держитесь крепче друг за друга, самое тяжелое уже позади.

К о л и н с к и й. Могу я пожать вам руку, Фучик?

Ф у ч и к (обняв Колинского). Никогда не забывайте этих лет, Колин. Ну, идите.

К о л и н с к и й. Это на всю жизнь, Фучик. (Круто повернувшись, уходит).

Ф у ч и к. Что ж, за каждым когда-нибудь закрывается дверь.

П е ш е к. Что ты мелешь, Юльча! У тебя еще тысячи шансов. Считай сам: пока повезут в Берлин… ожидание суда, потом… А суд этот ты превратишь в суд над ними!

И р ж и. Ты выступишь еще и на другом суде, — когда Колинский приведет в наручниках самого фюрера!

П е ш е к. Ого, что еще может случиться за эти недели или месяцы. Ты, Юльча, еще обнимешь и расцелуешь Густинку, ты увидишь свою книгу напечатанной! Это говорю тебе я, старый Пешек.

Ф у ч и к. Ничего, отец: ничего. Вы допишете к ней счастливый конец. Я так и хотел: когда уйду от вас, чтобы у нашей камеры были полные руки дел. Ну, а теперь надо собираться.

Пешек и Иржи пытаются положить в мешок Фучику кое-что из своих вещей.

Оставьте, друзья. На мой век хватит и этого. (Обнимает товарищей за плечи). Слышали вы когда-нибудь в детстве народную сказку о яблоне и урагане? Слышали, да? Так вот, так и мы сейчас все, как корни у той яблони. Переплелись крепко, навсегда, на жизнь и на смерть. А какая буря вывернет дерево с сильными, здоровыми корнями? Ну, отрубят еще один корень… Что ж из этого? Та же земля будет питать остальные, и на верхушке яблони созреют прекрасные плоды, красивые, сочные, спелые…

Входит В и л л и. Он удивленно смотрит на трех обнявшихся товарищей.

В и л л и (Фучику). Ты! С вещами! Вниз!

Все стоят не шевелясь.

Эй! Комиссар Бэм не любит ждать!

Ф у ч и к. Ну, простимся.

Объятия.

Эх, отец, хотел бы я еще раз увидеть восход солнца.

В и л л и. Эй, живее.

П е ш е к. Юльча! Тут, в нашей камере, вас, коммунистов, было двое. Двое коммунистов и один старый учитель, ставший на старости лет учеником. Ты уходишь от нас, но знай (с силой), в камере двести шестьдесят семь снова двое коммунистов!

Ф у ч и к (снимает с рукава красную повязку, которую носили коммунисты в Панкраце, и без слов надевает ее на руку Пешеку). Прощай, отец! Прощай, Иржи!

И р ж и. Мы еще встретимся, Юльча!

Ф у ч и к. В счастливой Праге! (Подняв над головой кулак, выходит в сопровождении Вилли из камеры).

Пешек и Иржи стоят, подняв кулаки.

Второй занавес опущен. Перед ним друг против друга стоят Б э м и Г у с т а Ф у ч и к о в а.

Б э м. Надеюсь, вы поняли меня?

Г у с т а. Я поняла, что вы… что вам становится страшно в нашей стране.

Б э м. Оставим на сегодня политику, мадам. Ваш муж еще может смягчить свою судьбу. Я даю вам свидание. С глазу на глаз. Уговорите его, повлияйте, пусть наконец образумится. Но если и это напрасно, — вы знаете, что ждет и его, и вас.

Г у с т а. О, это не угроза для меня. Об одном прошу вас: убьете его, убейте и меня.

Б э м. Фанатизм не к лицу таким хрупким дамам. Итак, пятнадцать минут. (Уходит).

Густа одна. Она в огромном волнении ждет. Появляется Ю л и у с Ф у ч и к. Они бросаются друг другу в объятия.

Ф у ч и к. Густинка, девочка моя! (Целует лицо, глаза, руки жены).

Г у с т а. Живой, живой… мой Юльча… родной…

Долгая пауза.

Ф у ч и к. А твои детские глаза стали еще больше, еще прекраснее. Они увидят еще много счастья.

Г у с т а. Только рядом с тобой.

Ф у ч и к. Это свиданье, Густинка, еще одна попытка сломить нас.

Г у с т а. Что они понимают в нашей любви, что? Вся наша жизнь — это постоянные разлуки и встречи. Если бы от нас зависело все начать сначала, разве мы бы избрали другую жизнь?

Ф у ч и к. Нет, мы бы никогда не искали покоя. Ты всегда была моим судьей в работе, судьей всей моей жизни. Я чувствовал твой ласковый взгляд, Густинка, и тут, сквозь стены. Он будет со мной до конца.

Г у с т а. Юльча, мой Юльча…

Ф у ч и к. Каждый вечер я пел в камере твою любимую. Помнишь, ту, что я привез из Ленинграда, про казачку-партизанку? (Вытирает глаза Густе). Не нужно, девочка, не плачь. Все еще будет хорошо.

Г у с т а (овладев собой). Все, все, Юльча. Мы прожили такую хорошую и красивую жизнь. Но ты так нужен всем, всем, не только мне. Когда этих бэмов прогонят, снова так нужен будет мой Юльча!

Ф у ч и к. Густинка, родная… когда их не станет здесь и ты выйдешь на волю, тебе, возможно, передадут несколько моих страничек. Мне хотелось бы жить и потом, быть рядом с вами. И я прошу: соберите и напечатайте кое-что из того, что я успел написать за свою жизнь, и тут, в Панкраце…

Г у с т а. Нет, нет, ты все это сделаешь сам!

Ф у ч и к. Но это не все, что я хотел бы через тебя передать людям. Я хочу, чтобы те, кто вместе с тобой переживет эти дни, всегда умели отличать друзей настоящих от друзей фальшивых. Чтобы наши люди чисто вымели свой дом, чтоб, как и в эти годы, всегда верили в Москву и всегда шли за ней. Ты знаешь обо мне все. Сестрам, маме и отцу передай: я прошу, чтобы никогда не вспоминали меня с грустью, и что я…

Входит Б э м.

Б э м. И это взрослые люди?

Г у с т а (презрительно). Вы подслушивали?

Б э м. Я напрасно дал вам это свидание. (Густе). Идите.

Появляется К а р л. Густа хочет обнять мужа, но Карл не дает ей это сделать. Она отступает, не отрывая взгляда от Фучика, и в их прощальных взглядах правда, понятная обоим.

Г у с т а. До свидания, любимый!

Ф у ч и к. До свидания, Густинка!

Б э м. Прочти вот это. (Протягивает бумагу).

Ф у ч и к (стряхивает с себя оцепенение). А, выводы следователя. Наконец-то. Государственная измена… Заговор против рейха… Подготовка вооруженного восстания… Семь параграфов. Хватит и одного, чтобы отправить на виселицу.

Б э м (резко). Довольно дурака валять, Фучик. В кабинете я встречался с тобой раз или два в неделю. Но там, в Праге, я натыкался на тебя, на твои следы каждый день, каждый час. Мы вошли к вам без единого выстрела, но с тех пор я помню очень мало спокойных дней и ночей. (Все более ожесточаясь). Я прожил среди вас много лет. И я думал, что вы, чехи, народ, способный на благоразумие, что у вас есть здравый смысл. Думал, но уже так не думаю. Но сила, сила по-прежнему у нас. Десятки ваших людей виновны в саботаже на «Юнкерсе», на других заводах, на аэродроме? Прекрасно. Я отправлю во рвы смерти сто, двести, триста! Один стрелочник пустил под откос поезд. Превосходно. Я схвачу и повешу десятерых. Кто-то один украл динамит на шахте? Чудесно. Я сотру с лица земли весь шахтерский поселок. Это мы можем сделать?

Ф у ч и к. Можете… пока.

Б э м. За одну ночь мы расчистим Панкрац для новых партий заключенных. И это положит конец всем вашим фокусам.

Ф у ч и к. Ошибаетесь. Каждый раз вам придется все начинать сначала.

Б э м. Нет, не все такие фанатики, как ты, Фучик. Страх, страх миллионов, — понимаешь, миллионов, — вот что сломит ваше сопротивление.

Ф у ч и к (обрывает). Хватит, Бэм. Выкладывайте, что вам еще нужно от меня?

Б э м. Ты любишь свой народ, Фучик? Свою Чехию?

Ф у ч и к. Прочтите ваше обвинительное заключение.

Б э м. Хочешь ли ты видеть свою страну залитой кровью?

Ф у ч и к. Начинаю кое-что понимать.

Б э м. Наше командование на Востоке не может больше терпеть, чтобы в его тылу, в одном из его важнейших арсеналов, творилось черт знает что. И если для ускорения победы нужно будет уничтожить одну половину чехов, чтобы заставить другую слушаться, мы сделаем это. Погибнут десятки тысяч людей, Фучик.

Ф у ч и к (гневно). И чтобы спасти их, мы должны помогать вам против Красной Армии, против тех, кто несет нам свободу?

Б э м. Но у тебя есть свой народ, Фучик! Свой! Прага, а не Москва, Чехословакия, а не Россия! Чехословакия прежде всего! Послушай! Еще не поздно, вы еще можете остановить нашу руку. Это можешь сделать ты и твои товарищи на воле. Еще можете. Но если вы не сдержите своих людей, не прекратите саботажа, убийств и диверсий, все, что я обещал, будет выполнено. В несколько дней. Ты понял меня?

Ф у ч и к. Еще бы. Но знаете, Бэм, наши люди не любят, когда их руководители становятся предателями и провокаторами.

Б э м. Какое же это предательство? Это спасение своего народа. Пойми, своего народа.

Ф у ч и к. Вы беспокоитесь о моем народе? Вы! Дешевая игра. Кто вам сказал, что чехи и словаки поручили мне торговать их жизнью и честью и продавать вам свою родину? Запомните, Бэм: если бы я имел не одну жизнь, а десять, я отдал бы их за нее, за Чехословакию, и за Советский Союз. Свою жизнь я прожил недаром и не собираюсь портить ее до конца. Со мной или без меня, наша победа придет. Еще одна смерть ничего не изменит. Еще никогда так ясно, как сегодня, я не видел того, что впереди.

Б э м (отбрасывая игру, в бешенстве). Сейчас ты это узнаешь совершенно точно! (Кричит). Приготовить к отправке! Через две недели, Фучик, ты будешь трупом!

Ф у ч и к. Через две недели? Наша партия будет жить, когда народы мира уже давно забудут вас. Когда в освобожденной Праге вас поведут на виселицу, Бэм, вспомните последние мои слова…

Медленно гаснет свет, на авансцене остается только Фучик в луче прожектора. Он обращается к залу, к нам всем, к будущему.

…Нет в мире такой силы, которая остановила бы наше движение вперед. Нет! И все, кто станет нам поперек дороги, будут разбиты, отброшены самой историей. Будущее принадлежит нам — коммунистам! И мы всегда готовы рисковать жизнью, чтобы пробить и расчистить путь для жизни настоящей, жизни, заслуживающей этого имени.

Я любил жизнь и вступил в бой за нее.

Я жил ради жизни радостной и без боли умираю за нее.

И я буду жить. Жить! Жить для тех, кому отдал свою жизнь.

Люди, я любил вас, будьте бдительны!

Поднимается второй занавес. Открывается солнечная, радостная панорама Праги; сцена вся в белом кипении цветущих деревьев. Это торжество победившей жизни. И Юлиус Фучик идет навстречу ему, обнимая взглядом и широко распростертыми руками счастливый завтрашний день своей родины и всего мира.

Мажорно, победно звучит музыка.

1949—1950 г.