Пьесы

Л е н а — она же Лина Горбач.

С о н я — она же Оля Горбач.

М а р а т — он же Михаил Савицкий.

К о с т я — он же Володя Самчук.

Р и м м а — она же Поля.

П е т р Г о р б а ч.

В е р а.

К л и н ч е н к о — он же немецкий офицер.

Х л е б н и к о в.

Ш т а н ь к о.

К у р а к о в.

К и л и н а К а р п о в н а.

М а ш и н и с т.

П о м о щ н и к м а ш и н и с т а.

Ж е н щ и н а с к о ш е л к о й.

Б о г о м о л к а.

В р а ч.

Е г о ж е н а.

А л е к с е й К у х л я.

П ь я н ы й п р о х о ж и й.

П о л и ц а й.

Н е м е ц к и й с о л д а т.

Действие происходит в Киеве в наши дни и в 1941—1942 годах.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Народный «Музей трудовой и боевой славы» в одном из районов Киева. Уголок военного зала. Скульптура воина, бросающегося в атаку. Плакат времен Великой Отечественной войны — «РОДИНА-МАТЬ ЗОВЕТ!». Стенд «ГЕРОИ НЕВИДИМОГО ФРОНТА»: фото подпольщиков, предсмертные записки, выцветшие листовки, раскрытые партийные и комсомольские билеты, крупный снимок разрушенного Крещатика.

Студенческую экскурсию ведет С о н я, модно одетая миловидная девушка. Говорит искренне и горячо, но более привычно и бойко, чем хотелось бы, с легкостью заученного. Экспонаты рассматривают п а р н и и д е в у ш к и с портфелями и спортивными сумками. Вся их экипировка — на уровне века.

С о н я. Проходите, проходите, товарищи.

М а р а т. А куда мы, собственно, так торопимся, девушка?

С о н я. Итак, мы заканчиваем осмотр третьего раздела в музее нашего района — Великая Отечественная война. На этом стенде вы сейчас видели своих земляков, киевских подпольщиков. В те страшные дни фашистской оккупации они прошли свой славный путь до конца, без малейших раздумий и колебаний…

М а р а т (в сторону). Это — открытие.

С о н я (недовольно). Вы что-то сказали?

М а р а т. Нет. Ничего.

С о н я. Большинство из них отдали за счастье и свободу Родины самое дорогое — жизнь. Это были люди особого склада, сделанные из редкого, первосортного металла, прирожденные борцы по своему характеру. Наш с вами долг хоть немного походить на них. Помните, в жизни каждого всегда есть место подвигу!.. (Короткая пауза). Вопросы?

Молчание.

Всем все ясно? Тогда переходим к разделу: «Промышленность и культура». (Заглянула в блокнотик). Правильно я записала? Университет, физмат, пятый курс?

К о с т я. Все верно. Члены комсомольского бюро. Теперь ждите к себе весь курс.

С о н я. Прекрасно! Пройдемте же дальше.

М а р а т (подняв руку). Простите, минутку!

С о н я (украдкой взглянув на часы). Слушаю вас.

К о с т я. Водитель, осторожно — листопад!

М а р а т. Вы — экскурсовод штатный или на общественных началах?

С о н я. А в чем, собственно, дело?

М а р а т. Все на память. Все прозрачно-ясно и железно. И куда-то страшно спешим. А у вас самой, в прелестной вашей головке, — текст этот не вызвал ни одного вопроса?

Л е н а. Марат! За такие комплименты я отлучаю от церкви.

С о н я. Студентка пединститута. Инструктировали нас в райкоме комсомола. Представьте, были тогда и вопросы. Имею от посетителей музея несколько благодарностей. (Идет).

М а р а т (преграждая дорогу). Зачем же обижаться, милая? Все мы в вечном, неоплатном долгу перед отцами и дедами. Всегда и всюду — шапки долой! Отец мой, шахтер, вернулся с войны без руки. Дядя похоронен в Трептов-парке. Срочную я отслужил в Берлине и стоял в карауле у его могилы…

С о н я. Не пойму, чего же вы хотите?

М а р а т. Не слишком я верю вот в это самое: одни из «особого металла», еще чуть ли не с яслей фатально предназначены в герои, а другие…

С о н я. Я же совсем не в этом смысле!

М а р а т. И еще вот: «Без малейших раздумий и колебаний…» Это же — люди! А по слухам — колебания возникают даже в электрических сетях.

С о н я (почти с ужасом). Ставите под сомнение?

Р и м м а. Здоровый скепсис — последнее дуновение моды!

М а р а т. Скепсис, Риммуля, — щит трусов. А вот одних слов мне… Иногда мне мало даже поступков.

К о с т я. Ого! У нас в сборочном говаривали: «Что еще прикажете подать, сэр?»

М а р а т (подходит к стенду). Наша ровесница, вчерашняя студентка Лина Горбач стала в подполье разведчицей. Потом связной. С листовками, картами, медикаментами пробиралась к партизанам. Переправляла туда бежавших из плена…

С о н я. Да, для виду шла менять вещи в деревню.

М а р а т. Комсомолка. Долг перед Родиной. Ненависть к захватчикам. Вроде бы все ясно, Костя?

К о с т я. А разве — нет?

М а р а т (Соне). Лина сама выбрала подполье? Сама?

С о н я (растерянно). Не скажу, как-то не задумывалась.

М а р а т. К чему эту девушку готовила вся ее прежняя жизнь? Не понимаете? Сознавала она заранее, на что идет? Или ее неумолимо толкнуло потом? Что?

Л е н а. Да, как такое случается? Жил себе человек, попал в невыносимые условия, терпел, мирился с чем-то, и вдруг — больше не могу, не хочу!

Р и м м а. Подумать только, — всякий раз просыпаться с мыслью: «А если это мой последний день?»

Л е н а. Для меня, ребята, каждый день… Не умею я выразить.

К о с т я. Подарок судьбы?

Л е н а. Праздник! Открыла утром глаза — весь мир ждет меня, радуется, приветствует… Может, и эта Лина так чувствовала? А тут — война, немцы, выбор!

К о с т я. Какой выбор, какие колебания, когда все ясно?

М а р а т. Ты ведь всегда, Костя, с кулаками за правое дело?

К о с т я. Ну, случилось… в первый раз. С кем не бывает?

М а р а т. Ссориться с самим деканом? Да еще на бюро? Пусть уж другие. Комсорг, например. А товарищ ничего, просидит один семестр и без стипендии!

К о с т я. Не знал же я, что он болел. Думал — «сачкует».

М а р а т. Самая скверная штука, наверно, — этот «первый раз».

К о с т я. Ну, выбрали комсорга на свою голову!

Р и м м а. У меня дед погиб. В Карпатах. В отряде Ковпака. Хочу спросить что-то, не знаю только…

К о с т я. Детка, ты рождена, чтобы задавать миру вопросы.

Р и м м а (показывает на фото). Самчук Володя. (Соне). Я так поняла: сам, один то есть, стрелял в немцев?

Соня кивает.

А разумно ли это? Деду тоже пришлось как-то вести бой одному. Но он прикрывал отходивших товарищей.

Л е н а. Тебя, Риммуля, не было рядом с Володей!

Р и м м а. Зачем?

Л е н а. Чтобы дать ценные руководящие указания.

Смех.

Р и м м а. Но ведь мы всегда осуждали индивидуальный террор?!

Л е н а. Нет, ребята, один на один всегда труднее. Мой пример будет не совсем удачным, но другого пока не имею. Перед выпуском я хорошенько дала сдачи хамке-директрисе. За всех молчальников в классе. Потом страшно стало, плакала в подушку, — завалит на экзаменах, медали не видать. Зачем связалась, дура? А наказали ее. И здорово наказали!

Р и м м а. Только с отчаянья можно так, в одиночку!

К о с т я. Биография — в пять строк, а берешься судить. Человек погиб за Родину, значит, уже прав!

М а р а т. А если, допустим, погиб глупо, зазря?

К о с т я. Смерть равняет всех.

М а р а т. Нет, черт побери! Для меня вся штука в том, как человек жил. Каждый, я убежден, умирает так, как живет! В пустыне, Костя, растет только саксаул. Согласен?

Костя молчит.

Л е н а. Вот вам и всем все ясно, вопросов нет… Наверно, я элементарный примитив, но меня всегда потрясает, когда человек добровольно, сознательно идет на верную смерть…

Р и м м а. ЧП, братцы, — у отличницы отступления от нормы!

Л е н а (игнорируя ее реплику). Не вообще готовность когда-нибудь умереть за прекрасную, великую идею, а — сегодня, сию минуту! Вот как было на острове Даманском. Или партизаны во Вьетнаме. Че Гевара. Буду говорить откровенно, думайте, что хотите. Жизнь для таких людей — пустяк, ерунда, случайный дар природы? А если тут действительно совсем другое, то кто же тогда я со своей жаждой жизни? Самовлюбленная курица, которой не взлететь выше забора? Я болтаю чепуху?

М а р а т (очень серьезно). Нет, Лена.

С о н я. Стыдно слушать. Стыдно!

Л е н а. Стыдно? Часто произносите тут разные слова… Высокие, святые. А вы, комсомолка, будущий педагог, могли бы вот так? Скажут: «Надо!», и сейчас же, вот как стою, — подставить свою грудь под пулю?

Все смотрят на Соню.

С о н я. Я?

Л е н а. Вы. Ты.

С о н я. Честно, совсем честно? (После паузы). Не знаю… Чтобы ответить, надо что-то большое испытать, узнать себя… А что я видела? Все как по маслу. Детсад, школа в родном селе, к стипендии родители досылают еще две…

М а р а т. А что бы ответили вы в райкоме?

Л е н а. Марат!

С о н я. Не знаю. Тоже не знаю…

М а р а т (Соне). А на тебе, кажется, еще рано ставить крест. Там, в начале зала, — письмо одного майора к своим дочерям. Майор Горбач. Просто совпадение, однофамильцы?

С о н я. Отец Лины. Она передала в музей три его письма.

М а р а т. Так Лина Горбач уцелела?

С о н я. Да. И живет в Киеве. Я думала, вы знаете.

К о с т я. Много мы обо всем этом знаем! Дикари с физмата.

Л е н а. Жива… И чем она занимается сейчас?

С о н я. Инженер. Мосты строит. У нас и за рубежом.

Р и м м а. И, наверно, была знакома с Володей Самчуком?

С о н я. Жили совсем рядом. На Тупиковой и Предмостной.

К о с т я (Марату). А мы, товарищ комсорг, ежедневно ходим по этим улицам из своего общежития в университет и…

М а р а т (оглядев всех, возбужденно). Кто-то из мудрецов сказал: великие идеи рождаются сразу во многих передовых умах. Что, если нам создать поисковый отряд «Один стенд музея»?!

К о с т я. Чужие мысли читаешь, товарищ комсорг.

Р и м м а. О, встретиться с такими людьми! С глазу на глаз, без трибуны…

Из соседней комнаты появляется д е в у ш к а.

Д е в у ш к а (шепотом). Соня, что же ты? Опаздываем в театр!

С о н я (не слушая). Возьмете меня в свой отряд?

М а р а т. Ты — Соня? (Протянул руку). Марат. Берем ее, люди?

Студенты шутливо голосуют. Соня по-детски прижимает руки к груди.

Л е н а. Я тоже за отряд, за поиск. Но почему-то очень волнуюсь. Я всегда волнуюсь и даже теряюсь, когда встречаюсь с чем-то таким… с тем, что больше, выше меня. Опять я что-то не то говорю, да?

Просцениум. Справа в луче прожектора М а р а т с тетрадью в руке.

М а р а т. В эту вот тетрадку я переписал все три письма майора Петра Горбача. Письмо первое. 1924 год. Июнь. Жена Горбача с двумя девочками были тогда в отпуске в деревне у своих стариков.

Правый прожектор гаснет, вспыхивает левый. Стол. Рулоны чертежей, книги. Горит, часто мигая, настольная лампа. Г о р б а ч пишет и читает сам себе вслух. Ему под тридцать.

Г о р б а ч. Дорогие мои люди, милые мои девочки! Хорошо бы, Маша, чтобы цидулка эта не затерялась и Линка-бамбулинка и Олька-бараболька сами бы прочитали ее, когда подрастут. Сегодня в моей жизни самый большой день после того, как в памятном январе по ленинскому призыву приняли мужа вашего и отца в ряды РКП(б). В партию большевиков, единственно справедливую на всем свете! Только что я вернулся с берегов Днепра, с торжественного открытия Цепного моста. Первый мой мост! Да еще какой. И где, — в Киеве! Из чего собирали, тебе, мама Маша, известно. Маловеры, нытики из старых спецов смеялись, шельмовали инженерами в буденновках, ледоходом пугали. А сегодня вот покатились трамвайные вагончики по мосту имени революционерки Евгении Бош. Люди с заводов тысячами пришли. Кумачовые стяги, оркестры. Малые дети на руках… Нас, молодых инженеров, даже качали. А больше всего, конечно, Патона Евгения Оскаровича, беспощадного профессора моего, автора проекта и главного душевного энтузиаста великого этого начинания. Кто-то со временем, может, и скривится: «Подумаешь, достижение…» Неправда! Не просто, дети мои, трамвайчики побежали — соединили мы два берега Украины. Металл и хлеб. После такой разрухи, при такой еще лютой бедности… Знаете, за что я люблю свое дело? Всю жизнь — соединять мне один берег с другим. А значит, и людей делать друг другу ближе… Куклу, что умеет глаза закрывать, непременно куплю тебе, Линочек. А сейчас сам ложусь. Последние ночи все там, на берегу. Да и свет вот-вот выключат. Целую вас и стариков. Ваш папка Петя.

Двор большого дома, кирпичная стена с пожарной лестницей.

Мощные ветви дуба. Черная от времени скамейка с недостающей планкой. Повторяются элементы оформления музея, но в укрупненном и трансформированном виде. Текучие, расплывчатые контуры взорванного, сгоревшего Крещатика. Боец, идущий в атаку, лишен бронзового величия, — он в тяжелом, неравном сражении, голова забинтована. Плакат «Родина-мать зовет!» наполовину оборван.

Это — двор, город, время, каким их увидят чуть позже наши с т у д е н т ы, пришедшие сюда с е г о д н я. А пока, в первые минуты, на сцене только скамья, дуб и узорчатая дрожащая тень невидимых деревьев.

М а р а т. Посидим в холодке. После семинара — совсем не худо.

Одни садятся на скамью, другие бродят по двору.

Л е н а (оглядываясь). Впервые мы были тут почти две недели назад. Вечером. Сколько тени теперь.

Р и м м а. А на улице пекло. В октябре!

К о с т я. Еще раз спрашиваю, Марат. Что нам нужно сейчас, в отсутствие Лины Петровны, в ее дворе?

М а р а т. Терпение и выдержка создают мужчину.

Л е н а. Знаете, ребята, я попрошу назначение на Тянь-Шань. На перевалах — снег, в долинах — сады цветут. Потом в Арктику переведусь. Полгода день, полгода ночь.

Р и м м а. А я не люблю контрастов. Мне нравится Прибалтика.

С о н я. Здесь хорошо сидеть с кем-нибудь под звездами…

К о с т я (подсаживается, шутливо обнимает). Я, Сонечка, нежный.

С о н я (освобождаясь). Когда уже в космос полетят в одном корабле мужчина и женщина?

К о с т я. Марат, у меня сегодня еще секция бокса!

М а р а т (невозмутимо). Эти орехи и каштаны посадили сами жильцы. Я спрашивал их. В сорок пятом. В День Победы. Поехали в питомник и привезли целую машину саженцев.

Р и м м а. Даже у нас в селе теперь уже никаких следов войны…

К о с т я. Через год Лина Петровна вернется с Кубы. Справишься у нее насчет следов!

Л е н а. Да, не повезло. К тому времени разлетимся кто куда.

Р и м м а. Вот только вдо́вы все помнят, плачут ночами.

С о н я (обняла дуб). Дуб этот уже тогда был стариком.

М а р а т. И скамейка стояла. Все чинят ее, красят.

Р и м м а. А я удивляюсь. Рухлядь же… Иногда так трудно бывает понять людей!

М а р а т. Лина в сорок первом на сколько старше тебя была?

Р и м м а. Тогда взрослели быстрее.

Л е н а. Две недели, почти каждый вечер, мы встречались с подпольщиками, старые отчеты читали, воспоминания Лины. Наши прежние представления… Как не похожи они на жизнь! Нет, теперь я не смогла бы задать Лине того вопроса!

С о н я. Какого это вопроса?

Л е н а. Спрашивать о цене жизни? Когда почти все ее товарищи, ее сестренка… когда она сама только чудом…

К о с т я. Вопросы, вопросы! Кажется, я знаю, в чем тут дело. (Вскочил на скамью).

Все смотрят на Костю.

Лене нужны сразу снег и цветущие сады. Римме — ровное постоянство. Меня интересует структура почвы на Луне. Соню — любовь в межпланетном корабле.

С о н я. Болтун…

К о с т я. И у каждого индивидуума — свои проклятые вопросы номер один. В сорок первом и семьдесят первом. Нет таковых — нет и человека! Летучая мышь! Где же она, заветная эта шкатулка с разгадками, пригодными для всех? Не имеется оной! И слава богу. Что же остается делать? Рыть, копать своей лопатой, как некогда говаривал мастер Фомич. Непременно своей. Благодарю за внимание, леди и джентльмены! (Соскочил со скамьи).

М а р а т. Теперь ты понял, Костя, зачем мы снова здесь?

Костя отрицательно качает головой.

В том же дворе, в тот же день и час, когда все началось…

К о с т я. Хочешь сказать… Все это могло бы случиться со мной? С тобой? С ней и с ней?

М а р а т. Да, родись мы на четверть века раньше. (Обходит сцену, обводит ее рукой). Деревьев этих еще нет. Один лишь старый дуб. Октябрь сорок первого. Мы с вами — парни и девчонки тех лет. Юрию Гагарину только седьмой год…

Перемена света. Возникает декорация «Сорок первый год». Вступает музыка «Идет война народная».

Костя исчезает. Как и все в дальнейшем, он появляется потом в другой одежде, внешность же остается неизменной.

М а р а т. Киев в плену. Немцы уже наводят бинокли на Москву.

Р и м м а. Этот плакат… Где я его видела?

Л е н а. Слышите? Запах гари, каменной и железной гари…

Несколько характерных взрывов.

М а р а т. О, из окон еще бросают гранаты в немецкие танки!

Качаются какие-то жуткие тени.

С о н я. Что это? Виселицы на улицах?

С чемоданчиком в руке входит К о с т я в старой, замызганной лыжной куртке, в широченных брюках.

Л е н а. Володя Самчук? Да мы же читали об этом! Чемоданчик, одет во все чужое. И сейчас встретится с Линой…

Лена отделяется от остальных, исчезает.

М а р а т. Опять не застал ее дома. Уже во второй раз.

Костя — В о л о д я С а м ч у к садится под дубом, читает газету «Українське слово».

С а м ч у к. Ого, уже голуби им мешают! Кто не перебил своих турманов и мохначей, будут считаться «совицким шпионом». Ясно, к стенке. Выбор небольшой, за все к стенке! Вот — «за укрытие теплых вещей, необходимых армии-освободительнице»… О, какие вдруг нежности! Студентов мединститута сердечно приглашают явиться для продолжения занятий… Хотел бы я знать, что за подвох тут?

Через арку-подворотню входит Л и н а Г о р б а ч. Мы без труда узнаем в ней Лену. Легкое пальто раструбом, как носили в те годы, стоптанные туфли. Старомодная вещевая сумка.

(Совсем тихо). Линка, Линка-бамбулинка…

Л и н а. Володя, Вовка?! Похудел, как похудел… Но жив, жив! Вечность прошла… (Подошла, на секунду прижалась).

С а м ч у к. Один месяц, Линок.

Л и н а. Почему не сказал Ольке, где искать тебя? Как ты опять оказался в Киеве? Нет, нет, ничего не отвечай, идем!

С а м ч у к. Здесь поговорим.

Л и н а. Но дома же только сестренка!

С а м ч у к (усаживает на скамью). Глаза одни остались. Самые большие и красивые глаза во всей сорок третьей школе.

Л и н а. А тебе не опасно тут… слишком долго?

С а м ч у к (встряхнул чемоданчик). Слесарь-водопроводчик коммунального отдела городской управы.

Л и н а. Слесарь управы… Ты!

До вступления в действие в новом обличье остальные студенты как бы исполняют задачу хора.

М а р а т. Научный доклад аспиранта Владимира Самчука директор института физики огласил в Париже на международном конгрессе.

Р и м м а. Ты уже и в институте этом побывал?

С о н я. А как Самчук оказался здесь?

М а р а т. До последнего дня рыл окопы в Голосеевском лесу. В составе студенческого батальона.

Л и н а. Я совсем одна сейчас, Вова. Как в дремучем лесу.

С а м ч у к. И сегодня с тряпками — на толчке?

Л и н а. Меняю на хлеб. На молоко для Ольки. Ты же видел ее…

С а м ч у к. Из-за сестренки и осталась?

Л и н а. Полиомиелит, костыли… Отец с июля на фронте. Ты уходил с последними? Потом — окружение?

С а м ч у к. И дарницкий лагерь.

Л и н а. Бежал, пробивался к нашим?

С а м ч у к. Колючка, пулеметы на вышках, овчарки… Не вышло. Потом… В первые дни солдаткам разрешали забирать из лагеря мужей. (С иронией). «Солдат Иван — ни в чем не виноват…»

Л и н а (напряженно). Разве у тебя?..

С а м ч у к. Почти не знал ее. Соседка по дому. Добрая душа. Искала своего, не нашла, ну и…

Л и н а (отстраняясь). Поэтому и не оставил адреса?

Молчание.

С о н я. Клянусь, она любит его!

М а р а т. У тебя в голове только одно.

С о н я. Любит.

Р и м м а. Или презирает?

Л и н а. Так… (Разглядывает Самчука). Подлецом, предателем ты стать не мог, нет. Значит, просто… Почему бы еще и самому не побывать с научным докладом в Париже?

С а м ч у к. Там, в коммунальном отделе, я на самом лучшем счету. Ты знаешь — все умею своими руками. Мог бы кое-куда устроить и тебя.

Л и н а. Любовницей к гауляйтеру Коху?

С а м ч у к (встает). Рангом ниже. Как раз подбирают в его особняк горничных и официанток. Знающих немецкий.

Л и н а (потрясенно). Еще кое-где работаешь? Совмещаешь?

С а м ч у к. Уже с неделю мы с одним парнем орудуем в этом самом особняке в Липках, меняем трубы парового отопления. Нужен там на будущее свой человек. С постоянным доступом в самые заветные апартаменты.

Лина непонимающе смотрит на него.

Взрывное устройство с часиками уже на месте. Пронесли по частям. Господин Кох пока проживает в Ровно. Когда пожалует в Киев, неизвестно. Через день-два меня там уже не будет. И тогда кому-то другому придется… Тик-так, тик-так!

Л и н а. Ты сошел с ума, Володя!

С а м ч у к. Если нормален весь этот мир.

Л и н а. Для таких вот затей ты и рвался из лагеря?

Самчук усмехается. Пауза.

С о н я. Марат, она молчит, а человек прямо предложил…

Р и м м а. Я бы так же прямо ответила.

С о н я. Что ответила бы?

Р и м м а. Еще совсем не жила… Страшно!

М а р а т. А ему что — сто лет?

Л и н а. У кого есть такое право — посылать другого почти на верную смерть? Кто послал тебя туда?

С а м ч у к. Я, Линок, волонтер-одиночка. Кошка, которая всюду ходит сама по себе… Искал других. Подпольщиков. Знаю, где-то они должны быть. Но пока — никаких концов.

Л и н а (опустив голову). Нет, Володя. Не смогу я.

С а м ч у к. Кто-то же должен… Я, ты… Пусть прозвучит первый громкий сигнал! Эти палачи возомнили себя здесь господами! Мы нагоним им такого страху… Из берлоги самого хозяина!

Л и н а (садится). Нет…

С а м ч у к (тоже). Не спеши, Линок. Подумай. Хорошо подумай. Встретимся завтра.

Л и н а. И завтра я не стану другой…

Р и м м а. Жестокий человек. Куда и на что он ее зовет!

М а р а т. Может быть, и он любит ее?

С о н я. Любит и?..

М а р а т. Ты еще совсем-совсем маленькая, Соня.

Р и м м а. Или старуха?

М а р а т. Она нравилась еще одному человеку.

Марат исчезает со сцены.

Л и н а. Сестра, Олька… Она пропадет, погибнет без меня!

С а м ч у к. Не подумал об этом… Совсем не подумал. Эх!

Л и н а (кусая губы). Но не только это, Володечка…

Самчук предостерегающе кладет ладонь на ее руку.

Нет, скажу. Я умру от страха, от ужаса. Еще ничего не сделав. И все погублю. Вот…

С а м ч у к (встает). Я не должен был. Прости.

Л и н а. Что же дальше, Володя? Что же будет со всеми нами?

С а м ч у к. Это зависит и от нас самих.

Л и н а. Я больше не увижу тебя?

С а м ч у к. Может быть, мне придется уйти из города. (Сжал ее повисшую руку, ушел).

Лина смотрит ему вслед, беззвучно плачет. Двором проходит С а в и ц к и й с ведрами в руках. Это — Марат.

С а в и ц к и й. С пустыми ведрами я. Не боишься, Лина?

Л и н а. Что еще может случиться?

С а в и ц к и й. О, слезы?!

Л и н а. В самом деле, господин Савицкий. Слезы — сейчас?

С а в и ц к и й. Когда-то ты называла меня Мишей.

Л и н а. Кто мог когда-то представить вас, господин управдом, в одной автомашине с немцами?

С а в и ц к и й. А все остальное… можно было себе представить?

Пауза.

С о н я. Помнишь, Риммуля, письмо инженера Горбача? Вместе с ним Цепной мост строил и отец этого человека. Вместе воевали в гражданскую, вместе учились и вступали в партию.

Р и м м а. А теперь вот как скрестились дорожки детей…

Л и н а. Что помешало вам уйти на фронт? Наконец, просто выехать из города?

Савицкий иронически усмехается.

Не простили старой обиды?

С а в и ц к и й. С начальников отдела моего отца сняли, из партии — вон. Так он и умер. А если бы не твой отец, не его высокое заступничество…

Л и н а. Где сейчас мой отец, а где — вы?

С а в и ц к и й. Ты плакала? Почему?

Л и н а. Обокрали на базаре.

С а в и ц к и й (не поверил). Только что тут был Володя Самчук. Зачем приходил?

Л и н а. Приглашал в компанию. Бросить парочку бомб в гауляйтера Украины — Коха.

С а в и ц к и й. О, ты еще способна шутить?! Живет Володя там же?

Л и н а. Нет, нет! Женился и куда-то переехал.

С а в и ц к и й. Самчук — и в Киеве сейчас?..

Л и н а. Застрял на окопах в Голосееве.

С а в и ц к и й. И где же он теперь работает?

Л и н а. Отличиться хотите? Выслужиться?

С а в и ц к и й. Лина, послушай. Мне удалось достать для вас продуктовые карточки. Вечером занесу.

Лина с презрением смотрит на него.

Ольку хоть немного подкормишь.

Л и н а. Только посмейте зайти! (Уходит).

С а в и ц к и й. Володя в Киеве! И Лина все знает о нем.

Во дворе появляется Х л е б н и к о в, в черной шинели железнодорожника, с канцелярской книгой под мышкой. Слуховой аппаратик с проводком к батарейке.

А, Хлебников! С чем сегодня пожаловали?

Х л е б н и к о в. Циркулярчики вам из управы, господин управдом. А для жильцов — повесточки разные.

С а в и ц к и й. Расписаться в кондуите?

Х л е б н и к о в. Уже и печать требуется. Строгости пошли.

С а в и ц к и й. Что ж, пройдемте в кабинет. (Идет).

Х л е б н и к о в (тихо). Ведра подбери, Миша. Нервы.

Савицкий неторопливо возвращается за ведрами.

(Громко). Хорошая у вас служба. Кабинетик свой. А мне вот целый день тротуары шлифовать. (Натужно кашляет).

С а в и ц к и й (вполголоса). Иван Федорович, тут еще один стоящий человек неожиданно появился в городе…

Вечер, опущены маскировочные шторы. За окном то шумит, то затихает дождь. Лампочка горит вполнакала и вдруг вспыхивает неестественно ярко. Этот вздрагивающий больной свет и перепады дождя создают ощущение призрачности всего существования.

«Боженковские» тахта и письменный столик. Патефон с поднятой крышкой. Возле него в кресле-качалке хрупкая, тоненькая девушка О л я Г о р б а ч, которую мы знали как Соню. К креслу прислонены костыли. На стене портрет отца с матерью в далекие молодые годы. Л и н а крутит регулятор репродуктора-«тарелки». Хриплые, малоразборчивые звуки.

О л я. Не старайся, Линок. Брось.

Л и н а. В это время, Оленька, передают всякие приказы. Целый день кто-то сидит и придумывает, что бы еще, запретить.

О л я. Идиоты. Ждать и верить запретить нельзя.

За окном выстрелы. Лина, стремясь заглушить их, усиленно крутит регулятор.

(Сжавшись). Вот опять стреляют.

Л и н а (у окна). Показалось, Олюшка. Это хлопают ставни под ветром. На первом этаже. Октябрь. Ветер.

О л я. Раз-два, и нет человека…

Л и н а. Уверяю тебя, девочка, ставни!

О л я. Кого-то еще застрелили… Может быть, будущего Шостаковича или Чкалова? Вчера в парке была перестрелка. Говорят, выследили кого-то… Как раз когда ты отлучалась. Соседка снова видела тебя на Предмостной…

Л и н а. Глупости. Володи уже давно там нет.

Снова стрельба. Теперь уже автоматные очереди.

О л я. Я не сидела бы вечерами возле репродуктора.

Л и н а. Ах, Олюшка!

О л я. Конечно, на руках сестра-калека…

Л и н а (садится рядом). При чем здесь ты? Как все просто, — выбежала на улицу и закричала: «Ненавижу их, хочу мстить, возьмите меня к себе!» Да?

О л я (упрямо). Я нашла бы этих подпольщиков.

Л и н а. Утром — на базар. (Идет в другую комнату). Надо заранее посмотреть.

О л я (нервно). Шкаф уже совсем пустой, Лина! Совсем.

Л и н а. Знаю, малыш.

О л я. Тогда вернись. И поставь пластинку с Гилельсом.

Л и н а. А в буфете хоть шаром покати.

О л я (приподнимаясь). Ни одной папиной вещи тыне тронешь!

Л и н а (возвращается). Что ты! Просто хотела на тот же предмет еще раз обозреть… наши туалеты.

О л я. Я пересчитала все его сорочки, белье. Слышишь? А костюмов у папы только два. Еще покойная мама покупала.

Л и н а. Глупыш. Наживем потом всего втрое.

О л я. Нет, не смей трогать!

Л и н а. Когда папа уходил… он сам велел.

Оля тянется к костылям, Лина хочет помочь ей.

О л я. Я сама, сама. (Встает). Даже если велел… Пока его вещи на месте, я знаю, отец вернется. И с ним вернется все.

Л и н а. Ладно, не волнуйся. Пусть будет по-твоему. Сядь со мной.

О л я. Прости. Нервы. Этот свет, дождь… (С помощью сестры устраивается рядом с ней на тахте).

Л и н а. Я иду работать. Уже договорилась.

О л я. И я ничего не знаю об этом?!

Л и н а. Вот уже знаешь. В фотоателье. Ретушировать.

О л я (волнуясь). Ты поклялась: раньше дам руку себе отрубить, чем уложу для них хоть одну балку в мост!

Лина гладит ее по щеке.

Там немцы дают масло, настоящий хлеб, сахар. Если обманешь, если — ради меня… Все равно узнаю, и… (Показала на окно).

Л и н а. Сумасшедшая! Фотоателье. Ретушь, только ретушь. (Вскакивает). Поставить Гилельса?

О л я. Передумала. Там, на диске, «Катюша». Заведи.

Л и н а. Опять?

Оля кивает. Лина пустила патефон. Звучит песня, с которой у всех связано столько воспоминаний.

О л я. Тише. Еще тише.

Лина выполняет. Девушки, обнявшись, слушают.

(Шепотом). Когда-то эта песня казалась мне безвкусной… Почему ты, Линок, стала строителем мостов? Потому что — папа?

Л и н а. Мы во многом похожи с ним. И нравится большей частью нам одно и то же. Для пассажира мост — это просто некое сооружение. Что-то грохочет под колесами, ночью мешает спать. Для нас мост — это… Он преображает все вокруг, жизнь приходит в сибирскую дремучую тайгу, в монгольскую желтую степь, где мы вместе побывали. Мост соединяет людей, сокращает расстояния, уплотняет, что ли, спрессовывает время. Иногда мне кажется — с каждым моим мостом жизнь людей должна становиться не только удобнее, но — ты не смейся — и чуточку красивее, радостнее… И это делает меня счастливой. Почему ты вдруг спросила?

О л я. Просто так. Давно собиралась.

Л и н а (подходит к столику). Убрала свои учебники?!

О л я. Что теперь будет со мной, Линок?

Л и н а (помолчав). Кончится эта страшная война. Вернется с победой папа.

О л я. Да!

Л и н а. Люди придут с войны еще лучшими, чем были. Еще более честными, верными, добрыми.

О л я. Да!

Л и н а. Ты в пединститут хотела. Поступишь! Врачи придумают новые чудесные средства, ты выбросишь это (кивнула на костыли), и для тебя прозвучит…

О л я. Первый звонок в моем первом классе!

Л и н а. А мы обе выйдем замуж. За хороших, просто чудесных ребят. Они непременно уцелеют на войне, чтобы нам не остаться старыми девами. (Подходит к полке). Книги на стол?

О л я. Потом. Я сама. (Смущенно). Пожевать бы чего-нибудь?

Л и н а. Как же это я? С утра немного картошки осталось.

Звонок в парадную дверь.

О, кто-то к нам на гуся с яблоками! (Выходит).

О л я. Ушла бы с отцом в его понтонный полк. И ее узнала бы вся страна! Во всем-то я обуза для сестры… Вот и теперь… Или скрывает что-то?

Возвращается Лина с молодой красивой монашкой П о л е й. Она снимает платок, и видно, что это — Римма.

Л и н а. Что за дурацкий камуфляж, Полинка?

О л я (восторженно). Не понимаешь?

Л и н а. Конспирация? В самом деле?

П о л я. В монастыре я, девочки, на Подоле. (С вымученной развязностью). Послушница! Обхохотаться можно, да?

О л я. Ты шутишь?

П о л я. Вот-вот, смейтесь до упаду!

Л и н а. Бред какой-то… Ты — и в бога уверовала?!

П о л я. В кого и во что же еще верить сейчас?

О л я. Христова невеста! А любимый на фронте.

П о л я. Не смейте, слышите?! (Брызнули слезы). Я пойду.

Л и н а. Пришла — садись. А мы-то все в доме нашем думали, — доверчивая дурочка, прямо из мединститута угодила в немецкий эшелон…

П о л я (садится). Мордочка моя… (Сквозь зубы). «Освобождаю вас, прелестное дитя, от благородного труда на благо фатерланда». Сволочь носатая, напомаженная! «Сегодня же отпразднуем это событие в моей маленькой уютной квартирке…» (Закрыла лицо руками).

Л и н а. И ты?..

Полина низко опускает голову.

(С внезапным сочувствием). А потом больше не смогла?

П о л я. Хотела в тот же вечер задушить, зарезать его, совсем пьяного…

О л я. И тоже не смогла?!

П о л я. Хозяйка квартирная… Отвела в монастырь. К подружкам.

О л я. А у тебя нет подруг? Не к кому было прибежать?

П о л я. Все равно он нашел бы меня. А чего им стесняться? (Истерично). Москву вот-вот возьмут, все рухнуло, одних вешают, других волокут в постель! Где наша армия? Убежали, бросили скотам этим на потраву?!

О л я (тихо, яростно). Вон отсюда, дрянь.

П о л я (вскакивает). Верно, дрянь, дерьмо! А вы — чистенькие, хорошие. Вас не посылают в каменоломни, не распинают в…

Л и н а. И как тебе там — в тихой обители?

П о л я. Хорошо. Учу идиотские молитвы. Игуменья, старая стерва, подносила фашистам хлеб-соль. Целую руку ей. Часами вместе с другими, — на коленях. Отмаливаю, что комсомолкой была, слугой антихриста…

О л я. На коленях?!

П о л я. Думала — не выдержу. Ничего, получается.

О л я. Я — дура.

П о л я. Нет, ты-то самая счастливая. Потому что…

Л и н а (перебивает). Зачем пришла?

П о л я. Проведать. Была у хозяйки. Белье свое взяла.

Л и н а. Что ж, проведала. Оправдалась. Своих помоями облила. Все?

П о л я (протягивает книжечку). Билет мой комсомольский. В белье прятала. Считайте, исключили вы меня.

Л и н а (отступая). Кто это — вы?

П о л я. Конечно, вы тут с ребятами с улицы… Ты, Лина, старше, умнее. Авторитет имела у всех. Кому же еще сейчас быть секретарем?

Лина молчит.

Такой, как я, — не признаешься?

Л и н а. Я — секретарь.

Оля изумленно и восторженно смотрит на нее.

(Берет билет, раскрывает). С шестнадцати лет? Спрячь надежно.

П о л я. Не место мне, нет.

Л и н а. Много там, в монастыре, таких, как ты?

П о л я. Половина, наверно.

Л и н а (возвращает билет). Приходить к вам можно?

Поля кивает.

Жди. А пока скажи всем своим дурехам: наши вернутся. И скоро. И Москву никогда не отдадут.

П о л я (идет к дверям). Значит, ждать? (Уходит).

О л я. Линок!

Л и н а (бросается в кресло). Секретарь! Что я могла сказать ей, такой вот — растоптанной, несчастной?!

О л я. Лина, я хочу знать правду.

Л и н а. Какую еще правду, девочка? Чем я лучше ее? Разница только в том, что верю и жду и что монастырь устроила себе на дому…

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Просцениум. Яркие вспышки электросварки на невидимом нам заводском дворе. Проплывает тень мостового крана, несущего мостовую конструкцию. На скамейке, подложив книгу, пишет Г о р б а ч. Устойчивый загар человека, не привыкшего к кабинетной жизни. По тогдашней моде на нем рубашка-апаш, широкие брюки, сандалии.

Г о р б а ч. Дорогие мои девочки! Сегодня как раз два месяца, как торчу на заводе. Здесь, наверно, и отмечу очередную свою дату. Ровно сорок пять! Нарком прислал телеграмму — возвращайся скорее, принимай под начало новый трест. Но мы с Леней Савицким дали себе слово довести тут дело до конца, заставить заводчан основные элементы моста сварить, дедовскую клепку изгнать навсегда. Люто ругаемся с ними, а дело все же помаленьку идет. Сильно похудели, но это нам на пользу… Видела бы ты, Линка, что это за красотища — ферма с блестящими серебристыми швами, без единой заклепки! Помнишь, как через бурелом в тайге пробивались — и пробились! — когда ты была на практике у меня? Похожее чувство и сейчас. Такая уж судьба, дорогие: больше в разлуке, чем вместе. Зато живу, а не копчу небо! Отпишите, помогают ли Олюшке новые лекарства? Ходят ли и теперь к ней педагоги и ребята? В какой стадии твой диплом, Линочек? Дети пишут, Машенька, — перетруждаешься домашней возней, врачей не слушаешь. Опомнись, не то уже сердце, как в молодости, когда бетономешалку крутила! Вот состарюсь, стану на якорь, буду помогать тебе во всем и внуков нянчить. Только бы войны не было, что-то не нравятся мне газетные сообщения. Ладно, в случае чего — обломаем гитлерюге и рога и копыта. Целую крепко.

Бывшее государственное фотоателье. Подсобка и павильон разделены консолем с ситцевой занавеской на кольцах. Деревянная камера на треноге, софиты, кресла. Во всем изрядное запустение. Зато на витрине (в обратном порядке) читается броская надпись: АТЕЛЬЕ «СЧАСТЛИВАЯ МИНУТКА». ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПОРТРЕТЫ — АЛЕКС КУХЛЯ.

Ноябрь, холодно. В подсобке Л и н а в наброшенном на плечи ватнике сортирует, раскладывает в конверты видовые открытки. Стремительно входит К у х л я, суетливый человечек неопределенного возраста с профессиональной, словно приклеенной улыбкой. Все время перебегает с места на место. На груди «ФЭД».

К у х л я. Сколько же у нас открыточек для продажи на улицах готово?

Л и н а. Комплектов — без двух сто.

К у х л я. А в россыпи?

Л и н а. Шестьсот. Города, курорты, памятники.

К у х л я. Дело! Что же ты, золотце мое, хоть в перерыв погулять-подышать не выйдешь?

Л и н а. С работы — на работу, и то жутко смотреть.

К у х л я. Да, гранд-улицы были. Европа, люкс!

Л и н а. Спрошу что-то, Алексей Иванович. В газетах пишут — партизаны, диверсанты, их работа. У своих-то как могла рука подняться?

К у х л я. Дурочка ты, Лина Петровна? Или прикидываешься?

Л и н а. А правда, немцам какой смысл? Навечно же сюда пришли.

К у х л я. Давай сообразим. Взрывы на Крещатике когда начались?

Л и н а. Через три дня…

К у х л я. Успели господа коммунисты до этого хоть самую малую шкоду немцам в городе причинить? То-то! А у шефа жандармерии на столе — что лежит? «Особая розыскная книга СССР»! По одному Киеву, может, тыщи две фамилий. Нужен им предлог, чтобы расправиться с этими-то фамилиями?..

Л и н а. На такое решиться?

К у х л я. А пожар в рейхстаге? В своем-то Берлине?

Л и н а. Долго мне еще ума у вас занимать, Алексей Иванович.

К у х л я (подсел). Те открыточки, что отобрал я вчера, те самые — штрафные, особые, они — где?

Л и н а. Здесь, в столе. Отдельно их спрятала.

К у х л я (проверяет на выбор два-три конверта). Не спутай, золотце, ненароком! (Изобразил петлю на шее). У них галстуков пеньковых на всех хватит!

Л и н а. Обо всем-то вы вовремя подумаете. Другой бы вообще без внимания. Остались от Советов открыток горы, и ладно, — пусть валяются.

К у х л я (вскочил, пробежался). Пятнадцать процентов от сбыта обещал? Двадцать будешь получать! (Подсаживается, помогает Лине). Только ног и горла не жалей.

Л и н а. Вы для какой же газеты до войны работали?

К у х л я. А для всех. На своих хлебах. Король спортивного репортажа!

Л и н а. А не скучно? Все одно да одно?

К у х л я. Зато теперь перед освободителями чист и непорочен, яко дева Мария. Футбол-баскетбол… Ухватила?

Л и н а. Неужели предвидели?

К у х л я (рвет открытку). Здание правительства! Не то чтобы предвидел, а рук не замарывал. (Рвет еще одну).

Лина заглядывает.

Арсенальскому восстанию памятник. А вернутся вдруг «товарищи» — опять порядок. Я — что? «Улыбнитесь, агушеньки, сейчас птичка вылетит!»

Л и н а. Допускаете и такое?

К у х л я. Кто есть для себя истинный оптимист? Не знаешь? Человек, который всегда мирового потопа ждет! Ухватила мысль? В управу городскую я поскакал! (Вскочил, исчез).

Л и н а (ходит). Этот уж точно в розыскную книгу к немцам не попадет. При всех властях — один бог: собственная шкура и полная утроба. Пусть весь мир обрушится, меня бы камешком не задело! (Выдвигает ящик стола). Особые, штрафные… Что же делать теперь? Как уберечь их, куда девать?

В павильон входит С а м ч у к, в плаще и шляпе. Очки и небольшие усы заметно изменили его внешность.

С а м ч у к. Кто тут производит… эти самые портретики?

Л и н а (выбежала на голос). Володя, ты?! (Осеклась, разглядев). Тебя преследуют? Скрываешься?

Самчук знаками спрашивает: «Мы одни?» Лина кивает, ведет его в подсобку.

С а м ч у к. Так… работаешь, значит, здесь? А я за фото. Для паспортной липы. (Козырнув). Геннадий Королев. Инспектор городских парков.

Л и н а. Инспектор? Там, в особняке… все сорвалось?

С а м ч у к. Понимаешь, Линок… В общем немцы случайно пронюхали, что за товарищ такой их любимый слесарь. Спасибо, человек один из полиции, свой, перехватил до работы, предупредил.

Л и н а. А кто же… кто должен был там часы пустить?

С а м ч у к. Та женщина. Что из лагеря вызволила.

Л и н а. Ты и теперь с ней?

С а м ч у к. Ни одного дня вместе не были.

Л и н а (подавляя радость). Почему же так упорно скрывал свой адрес?

С а м ч у к. Эх, Лина, я и чужие стараюсь забыть.

Л и н а. Инспектор… Инспектор парков… Я так и подумала: «Это, может быть, он, Вовка!»

С а м ч у к (невинным тоном). О чем речь?

Л и н а. Эти афишки на улицах… В парках над Днепром убиты два немецких офицера, гулявших вечером с девушками. За поимку «бандита» — пять тысяч марок!

С а м ч у к. Подозрение, конечно, лестное, но…

Л и н а. Почему же тогда ты не ушел из города?

С а м ч у к. Это мой город и сейчас.

Л и н а. Тебе, наверно, было бы… удобнее гулять вечерами… тоже… как немцы, вдвоем?

С а м ч у к. Я инспектирую парки только днем.

Л и н а. Еще совсем недавно… ты доверял… сам предлагал.

С а м ч у к. Дело прошлое, Линок.

Л и н а. Знаешь, зачем они взорвали весь центр? Предлог! Им нужен предлог. Для расправы с тысячами наших людей!

С а м ч у к. Я должен пока сидеть смирно, Лина.

Л и н а. Как мне смотреть в глаза Ольке? Куда спрятаться от них? Оля почти презирает меня!

Самчук молчит.

(Оскорбленно). Сейчас придет шеф и сделает снимок.

С а м ч у к. Что это за открытки на столе?

Л и н а. Печатали их тут когда-то. Буду продавать на улицах. (Открывает ящик). Эти посмотри, Володя.

С а м ч у к (взял одну). Ленин?! На броневике?

Л и н а. Здесь мы с отцом когда-то… Снимались на память.

С а м ч у к (перебирает открытки). Кремль. Мавзолей. Впервые увидел в двадцать седьмом… Мы с мамой в бесконечной очереди. На шее красный галстук. Стиснуло горло, сжал свои кулачки…

Л и н а. А это Ульяновск. Сидела за его партой в бывшей гимназии. (Как о чем-то фантастическом). Премировали путевкой на Волгу, в плавучий дом отдыха…

С а м ч у к. Скульптуры работы Андреева? (Рассматривает). Я возьму одну, эту, да?

Лина собирает открытки, прячет в стол.

А что же дальше?

Л и н а. Шеф отобрал. Хочет уничтожить.

Самчук в упор смотрит на нее.

Как я могу помешать? Два дня уже думаю, думаю…

С а м ч у к. Стоять, смотреть, как рвут, сжигают, топчут это?

Л и н а (нервно, возбужденно ходит). Помешать? Помешать… Как? (Смотрит в окно). Алекс мой возвращается.

Лина и Самчук быстро переходят в павильон. Вбегает К у х л я, потирая руки.

(Заполняя квитанцию). Фото на паспорт, Алексей Иванович.

К у х л я. А у меня, золотце, порядок. Читай! (Дает бумажку). Может, заодно, молодой человек, и кабинетную открыточку?

С а м ч у к. Находятся сейчас такие… чудаки?

К у х л я. Жизнь, молодой человек, — она никогда не прекращается. Вот — усики у вас. Выращиваете?

С а м ч у к. Усики? Верно! (Двусмысленно). Вся жизнь в них.

Кухля усаживает Самчука, фотографирует.

Л и н а (читает вслух). «Городская управа разрешает господину Кухле и лицу им уполномоченному производить на улицах продажу видовых открыток в неограниченном количестве…»

К у х л я. Все. Благодарю. Получить послезавтра.

Л и н а. Надеемся еще видеть вас своим клиентом.

С а м ч у к (в тон). Да сбудутся все ваши замыслы! (Уходит).

К у х л я (покрутил пальцем у лба). Немного того, а?

Л и н а. Если признать, что весь мир нормален. (Идет к себе).

К у х л я (удивлен ее непривычным тоном). Как, как?

Входит В е р а со щеголеватым н е м е ц к и м о ф и ц е р о м. Она вызывающе хороша собой, одета с большим вкусом. Кухля спешит им навстречу.

О ф и ц е р. Вы — хозяин ателье с таким удачным названием?

К у х л я. К вашим услугам. Желаете сделать портреты?

В е р а. Нет, у нас дело несколько иного рода…

Лина прислушивается, чуть отодвинув занавеску.

К у х л я (заметался). Господа присядут?

В е р а. В храме искусства, господин Кухля, предпочтительнее стоять. Немецкий друг подарил мне отличную камеру.

К у х л я. О, «Цейс», наверное? Сказка, мечта!

В е р а. Столько интересных сюжетов сейчас! Очень много снимаю. Нельзя ли пополнить у вас запасы пленки и бумаги? К сожалению, в магазинах даже для герра гауптмана…

К у х л я. Видите ли, и я получаю все под отчет.

О ф и ц е р. За приличной компенсацией дело не станет.

К у х л я. В случае чего могу сослаться, герр гауптман?

О ф и ц е р. О, да! Управление СД, отдел II — А. Карл Гейнц.

К у х л я. Пять пленок и десять пачек бумаги — устроят?

В е р а. Желательно бы вдвое больше, господин Кухля.

О ф и ц е р. Гонорар — полностью в рейхсмарках.

К у х л я (просияв). Лина Петровна!

Голос Лины из подсобки: «Да, шеф. Я все слышала».

Приготовьте. (Идет в подсобку). Мой ретушер.

В е р а (громко). Пожалуйста, Карл, подумайте, что еще можно сделать для такого милого и лояльного человека.

О ф и ц е р. Желание дамы — закон, дорогая.

Возвращается Кухля, вручает покупку.

К у х л я (получая и пересчитывая деньги). О, герр гауптман!

О ф и ц е р. Надеюсь, еще встретимся, господин Алекс.

Кухля, кланяясь, провожает гостей. Входит Л и н а.

Л и н а. Милая дамочка. Сюжетов много интересных! А щедрый этот господин — из гестапо. Ухватили?

К у х л я. Уф, потного страха набрался я вначале… Вдруг в подсобку заглянет, в стол, а?!

Л и н а. Избивает, расстреливает, наверно, тоже с улыбочкой.

К у х л я (метнулся). Сейчас же займемся, спалим те проклятые открытки! Чтобы и следу не осталось!

Л и н а. Вы — что? Тут, в помещении?!

К у х л я. И то. Окна заклеены. За три дня не выветришь.

Л и н а. Кто ни зайдет, — сразу же подозрение. Листовки, документики палили?

К у х л я. Как же нам быть-то?

Л и н а. Вынесу во двор. В клочки их — и на помойку.

К у х л я. Во двор?.. Умница. Действуй!

Лина идет к себе, торопливо заворачивает в бумагу пачки открыток.

(Бегая по сцене). А дамочка эта — люкс, дорогая штучка! Самый ходкий товар теперь. Дура ты последняя, Лина Петровна, извини уж меня. С таким-то профилем-анфасом!

Л и н а (входит с пакетом). То умница, то дура. (Выходит).

К у х л я. Аккуратно там действуй! (Один). Из гестапо, значит?! Сам намекал: еще увидимся, приходи, мол, если что…

Обстановка 3-й картины. Снова вечер. О л я в кресле. Рядом Л и н а. Она только что пришла. На коленях у Оли открытки.

О л я. Я хочу знать все-все. Мельчайшие подробности!

Л и н а. Все же сошло благополучно.

О л я. Линочек!

Л и н а. Ну, дождалась, пока мой прелестный Алекс испарился, и в сумерках — снова во двор… Осмотрелась, достала сверток из-под бревен, спрятала под ватник. И пошла себе. (Шутливо). Гордая и независимая!

О л я. А на улицах?

Л и н а. Что на улицах?

О л я. Даже не проверяли документов?

Л и н а (явно выдумывая). Словно заворожило. За всю дорогу — ни одного патруля.

О л я. Вечером?

Л и н а. Только возле оперы какие-то фазаны в фуражках с золотом. Шагаю навстречу: «Это и сейчас мой город!»

О л я. А у самой душа в пятках?

Л и н а (смеясь). Душа бессмертна, Оленыш. Что ей сделается? А через двор наш я уже почти бежала.

О л я (перебирая открытки). Только подумать. Сейчас ему было бы всего семьдесят. Столько лет еще жить бы да жить, работать! Что для тебя дороже всего в Ленине?

Л и н а. Дороже всего?

О л я. Ну, да, именно для тебя лично?

Л и н а. Любовь к людям. Любить все человечество довольно легко. А вот отдать сердце каждому — тебе, мне…

О л я. А справедливость?

Л и н а. Так это же одно и то же!

О л я (снова перебирая открытки). Что же мы сделаем с ними?

Л и н а. Да, как понадежнее их спрятать?

О л я. Если за обоями? Там, где отклеились.

Л и н а. А что? Мысль! Они — вроде памятника. Спрятали, сохранили от гибели. И вернули потом на место.

О л я (думая о чем-то своем). Да, памятник можно только спрятать… Что же еще? (Помолчав). Ты когда начинаешь?

Л и н а. Завтра. На Соломенке. Я — коммерсантка. Кино!

Звонок.

(Убирает открытки в стол). Кто бы это? (Выходит).

О л я. Нет, не имею я права такое советовать ей… Почему меня лично ничто не пугает? Потому что сама ничего не могу? Самое страшное — это бессилие…

Входит Л и н а с М и х а и л о м С а в и ц к и м.

С а в и ц к и й. Здравствуй, малыш.

О л я. И ты не спустила его с лестницы?

Л и н а. Сил не хватит.

С а в и ц к и й. Я сяду? Ведь приглашения все равно не будет? (Садится, механически раскрывает шахматную доску).

Л и н а. Зачем пожаловали?

С а в и ц к и й. Как твои дела, Оля?

О л я. Вас о чем-то спрашивают!

С а в и ц к и й (так же механически расставляет фигуры). От меня потребовали списки всех жильцов, которые имеют высшее специальное образование и уклоняются от работы.

О л я. Соберите фигуры, Савицкий.

С а в и ц к и й (протягивает бумагу). Распоряжение коменданта города — генерала Эбергарта. Придется указать твою профессию, Лина. А также служебный ранг и партийность Петра Максимовича. Умолчу я, донесет дворник. Он приставлен и ко мне. Понимаешь ты, чем все это пахнет?

Л и н а. Германия. За саботаж.

С а в и ц к и й. Допустим, я сошлюсь на болезнь Оли. На то, что она нуждается в уходе. Но господа из комендатуры не слишком чувствительны. Что будем делать?

Л и н а. Сыграем?

С а в и ц к и й. Что такое?

Л и н а. Партию в шахматы!

С а в и ц к и й (принимая вызов). Я силен в этом деле.

Л и н а. Я тоже. (Садится к столику). Первый ход мой. Все-таки дама. (Двигает пешку).

Каждая последующая реплика совпадает с ходом.

Вы учились в политехническом, Савицкий. На последнем курсе. В июле бросили. Почему?

С а в и ц к и й. Там не понравились мои «вольные разговорчики» о войне. Сразу же вспомнили отца и — по совокупности — попросили, так сказать, выйти вон.

Л и н а. А в управдомы приняли без всяких?

С а в и ц к и й. Кто же тогда соглашался на такую прозаическую работу? У меня, с клеймом «нечестивца», не было выбора. Лошадка в опасности!

Л и н а (парируя ход). Вижу. И в этой должности сразу поладили с новыми хозяевами?

С а в и ц к и й. Лучше уж я, чем кто-то другой. Тут можно творить не только зло…

Л и н а. Гарде! Надеетесь на их вечное царство?

С а в и ц к и й. А я закрылся. Лина, ты знаешь, что случилось с Володей Самчуком?

Л и н а (опрокинула фигуру). Что с ним могло случиться?

С а в и ц к и й. Он пытался взорвать особняк гауляйтера Коха.

Л и н а (пошла явно наобум). Чепуха. Самчука нет в Киеве.

С а в и ц к и й. Грубая ошибка. (Бьет). Гестапо обнаружило взрывное устройство. Володя с товарищем попали в засаду… Отстреливались…

Лина вздрагивает, но двигает фигуру.

Через три хода — верный мат.

Л и н а (смешала фигуры). Что-то плохо соображаю. Устала.

С а в и ц к и й. Второй был убит. Володю ранило в руку. Осадили его квартиру. Где он теперь…

Л и н а. Это знаю я? И скажу вам? Чтобы избежать Германии?

С а в и ц к и й. Говорить ничего не нужно.

Л и н а. Ах, вот что?! Что-то передать ему? Готовите заручку на будущее?

С а в и ц к и й. Вчера взяли ту женщину, которая вызволила Самчука из лагеря. В гестапо иногда не выдерживают и здоровые мужчины. Если она знает, где скрывается Володя…

О л я. Откуда вам все это известно?

С а в и ц к и й. Все поняла, Лина? А ты завтра отправишься в немецкую строительную фирму «Гамбек». Предъявишь диплом, и уже через день будешь работать инженером.

О л я. Она не пойдет туда.

С а в и ц к и й. Да, придется восстанавливать мосты, но они останутся и потом. А в Германии попадешь на военный завод. И своими руками — снаряды, мины, бомбы…

О л я. Там, в «Гамбеке», тоже можно творить не только зло?

Л и н а (раскрывает двери). На службе кадим дьяволу, а дома, втихомолку, — свечку боженьке? Я не знаю, где искать Володю. К сожалению, не знаю. И я не буду, Савицкий, строить и чинить мосты. Те, по которым идут к фронту немецкие поезда. Я презираю и ненавижу оборотней. И стыжусь того, что вовремя не разглядела вашу трусливую заячью душу. Мы ведь… друзья детства!

С а в и ц к и й (складывает фигуры). Я рискну, Лина. Тебя не будет в списках. А если ты… если ты случайно встретишь Володю, скажи ему об аресте той женщины. (Быстро выходит).

Л и н а (вполголоса). Так вот почему он так вел себя со мной…

О л я. Кто?

Л и н а. Я думала вслух? (После паузы). Володя.

О л я. Значит, все-таки видишься с ним?! И скрывала это?

Л и н а. Оля, что ты теперь думаешь о Савицком?

О л я. Мне кажется — вначале он… проверял, испытывал тебя.

Л и н а. Савицкий — меня?

О л я. Пойдешь ли к немцам. Чтобы спастись от Германии.

Л и н а. Подпольщик? Савицкий?! Нет. Ничего он не забыл и не простил. Эти люди чертовски злопамятны. Сегодня они с нашими врагами. Если встречу Володю, скажу ему: «Вот кого ты должен опасаться больше всех!» (Достает из стола пакет с открытками). Теперь я знаю, как мне поступить!

О л я (восхищенно). Ты возьмешь и эти открытки завтра с собой? Тебе не страшно?

Л и н а. Самое страшное, Оленыш, ничего не делать, когда со всеми случилось самое страшное.

Ветреный промозглый день. Скверик на рабочей окраине. Стена дома с вывеской над витриной: «ФИЛИПП САВКО. СЛУЧАЙНЫЕ ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ТОВАРЫ». Тут же наклеены распоряжения властей. Редкие спешащие прохожие. У скамейки странная фигура. Это Л и н а в длиннополом ватнике, в платке, в мужских ботинках. Ежится, постукивает ногами. На груди лоток со стеклянной крышкой. С непривычки, от неловкости, голос ее срывается.

Л и н а. Открытки с видами городов и красивых местностей! Памятники старины, виды городов, природные заповедники! В комплектах и на выбор! Только один день, распродажа остатков!

Появляется пьяный п р о х о ж и й, пытается прочесть бумажку на лотке.

П р о х о ж и й. Мо-ло-дец Кух-ля, ум-ней-шая го-лова… Давай!

Л и н а (протягивает открытку). Деньги есть?

П р о х о ж и й. Мильон! (Едва удерживает открытку). Хо, Одесса-мама! Папа Дюк… Дери-бабуш-ка… Ты и во сне столько сотен не видела… сколько я в Одессе про-с-садил! Девоч-ки-ку-рочки… (Выворачивает карманы, свистит). Нет монет, миль пардон-пирамидон… Подари одну за красоту!

Подходит пожилая ж е н щ и н а с кошелкой.

Ж е н щ и н а. Дурак неумытый. (Вырывает открытку).

П р о х о ж и й. Ты, полегче! Мы и шепнуть кое-кому можем.

Л и н а (опасливо). Выпил человек, бог с ним.

Ж е н щ и н а. Я тебе шепну! Язык навсегда отсохнет.

П р о х о ж и й. Тихо, тихо!

Л и н а. Оставьте его, а то уйду сейчас…

Ж е н щ и н а (теснит). Думаешь — баба, так и не скручу рога?

Прохожий ретируется, отступая под ее напором.

Мой в Одессе голову сложил!.. (Отдышавшись). Показывай, дочка.

Л и н а (выбирает, подает открытки). Эти вот посмотрите.

Ж е н щ и н а. Одесса, оперный театр… Владивосток, бухта Золотой Рог. Красотища какая, простор! Рига, старый город… Эх! Пьянчуги этого чего так испугалась?

Л и н а. Ни к чему скандал. Разрешение могут отобрать.

Ж е н щ и н а. А Москва имеется у тебя?

Л и н а. Что вы, враг я себе?

Ж е н щ и н а. Какое число нынче?

Л и н а (уклончиво). Четверг сегодня.

Ж е н щ и н а. Седьмое ноября у нас сегодня!

Л и н а (не выдержала). Помните?!

Ж е н щ и н а. Мне бы — с Красной площадью, а?

Лина колеблется.

Поди, в первый раз за все-то годы без парада…

Л и н а (оглядываясь, достает из-за пазухи). Возьмите!

Насвистывая марш, приближается н е м е ц к и й с о л д а т в пилотке со спущенными наушниками.

(Предупреждая). Дома посмотрите, дома!

Ж е н щ и н а (расплачивается). Ты место меняй, девушка. Каждый день меняй! (Уходит).

Немец разглядывает содержимое лотка.

Л и н а. Битте шен, герр зольдат. Посткартен. Прима!

Н е м е ц. О, посткартен? Гут! Москва давай, Кремль давай!

Л и н а. Нет с Кремлем. Нихтс.

Н е м е ц (замахивается). Москва давай, девошка, Кремль!

Л и н а (вручая открытку). Храм Василия Блаженного. Кирха.

Поодаль на скамейку садится давно небритый, исхудавший одноногий человек в обожженной шинели, с костылем. Это — Ш т а н ь к о.

Н е м е ц. О, красивый московский кирха! (Напыжившись). Большевик фертрибен, вон! Унзер фюрер Адольф Гитлер, — Москва, овацион, гох, гох!

Л и н а (ослепительно улыбается). Москва? Черта лысого, недоносок.

Н е м е ц (треплет ее по плечу). Москва — к черту? Ду бист кароший русский медхен! (Протягивает бумажку). Рейхсмарка, настоящий! Конфект купит себе. Цуфоль! (Вертит открытку). Москва, капрал Генрих (тычет себя в грудь) — марширен!

Л и н а (та же игра). Раньше околеешь, чем увидишь!

С о л д а т. Яволь, уви-дишь! (Снова одаривает ее маркой). Дранг нах Москау! (Козырнув, шествует дальше).

Л и н а (перевела дыхание). Умница я, что эту сунула, с храмом. Все мог перетрусить…

Штанько, опираясь на костыль, ковыляет к Лине.

Ш т а н ь к о (яростным шепотом). Улыбаешься фрицам, стерва?

Л и н а. Жрать нечего, браток.

Ш т а н ь к о. Ну погоди, падло, погоди… Запомню я тебя!

Л и н а (голос ее дрогнул). Запомни.

Ш т а н ь к о. Плакать потом будешь. Когда наши вернутся!

Л и н а (протягивает конверт). Бери. Денег не нужно.

Ш т а н ь к о. В рожу тебе плюнуть?

Л и н а. Дурак. Солдат, а дурак.

Ш т а н ь к о (задохнулся, рванул ворот). Ты что?! (Встречается взглядом с ее непонятно почему счастливыми, глазами, растерянно берет пакетик, хочет вскрыть).

Л и н а (увидела кого-то). Двигай, друг, отсюда. Быстрее!

Штанько, оглядываясь, ковыляет. Появляется В е р а, — белая ворона среди сегодняшних прохожих. Столь быстрая новая встреча озадачивает Лину.

В е р а. О, прелестная идея! Левитан? Серов? Ренуар?

Л и н а. Всего лить видовые открытки, мадам.

В е р а. Еще со времен Советов?

Л и н а. Природа не меняется, мадам.

В е р а. А двадцать пять лет нам упорно внушали: если солнышко восходит, то лишь милостью большевиков. Смешно?

Лина враждебно молчит.

Вы, кажется, другого мнения?

Л и н а. У меня сейчас нет своего мнения.

В е р а. Плоды воспитания… Можно посмотреть?

Лина почти швыряет ей открытки.

Очень любезно. Странный, однако, подбор.

Л и н а. Города как города.

В е р а. Киев, Севастополь, Одесса, Ленинград…

Л и н а. Не нравится, не берите.

В е р а. Тон мне ваш не нравится.

Л и н а. Простите. Устала.

В е р а (расплачивается). Если понадобятся еще открытки?

Л и н а. Последние.

В е р а. А голос ваш мне почему-то знаком…

Вера уходит, внимательно оглядев Лину.

Л и н а. Поневоле суеверной станешь — два дня подряд… Ничего она не докажет! Обыкновенные открытки. А если вернется с первым же фрицем или полицаем? Сейчас же уходить! Здесь… нет, здесь проходной двор. Все-таки вышло, трусишка, все здорово у тебя вышло. А люди какие! (Торопливо идет).

Навстречу ей Х л е б н и к о в с канцелярской книгой.

Х л е б н и к о в. Чем торгуешь, симпатичная барышня? Петушки-леденцы верхом на палочке?

Л и н а. Все, все, домой ухожу.

Х л е б н и к о в (подошел ближе). А, открыточки! Любитель я.

Л и н а. В другой раз. Замерзла, голодная.

Х л е б н и к о в (строго). Разрешение имеете?

Л и н а. Вам-то какое дело?

Х л е б н и к о в. Служащий городской управы. Документы!

Л и н а. Вот справка, читайте. И пропустите меня.

Х л е б н и к о в. Порядок. Показывай богатство свое.

Л и н а. Завтра приходите. (Пытается обойти его).

Хлебников удерживает Лину за лоток.

В чем дело? Пустите! (Вырывается, убегает. Из-за ватника выпадает конверт).

Х л е б н и к о в (поднимает рассыпавшиеся открытки). Сочи, Кисловодск… Места! Озеро Севан. И здесь мечталось побывать. (Изумленно). Ого, Ленин на броневике! Это как же сюда попало? София Киевская… Мавзолей! Памятник Ленину на Днепрогэсе? Сумасшедшая девчонка! Кто ж это посылает ее на отчаянное такое дело? Кого-то испугалась сейчас. И я хорош. Другого способа удержать не придумал.

Стук костыля. Возвращается Ш т а н ь к о.

Ш т а н ь к о. Девушку тут не видели? В ватнике. С коробкой такой на шее?

Х л е б н и к о в. Была, ушла только. Что, очень нужна?

Ш т а н ь к о (провел рукой по горлу). Вот так нужна.

Х л е б н и к о в. Захочешь, найдешь еще ее.

Ш т а н ь к о. Когда, где? Сейчас нужно. Сейчас!

Х л е б н и к о в (раскрывает портсигар). Кури. Помогает от нервов.

Ш т а н ь к о. В какую сторону подалась?

Х л е б н и к о в. Не приметил я. Ты давай, солдат, смоли.

Ш т а н ь к о. Эх, упустил. (Жадно курит). Самоделка, набивные? А вы что же?

Х л е б н и к о в. Нельзя мне. Горло больное. (Кивнул на пустую штанину). Такие, значит, дела? Это где же тебя, друг?

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Просцениум. Ночь. Уголок землянки под тремя накатами. Полевой телефон. Самодельный светильник — сплющенная орудийная гильза. П е т р Г о р б а ч пишет на патронном ящике. Измучен нечеловеческой усталостью, многодневной бессонницей. В петлицах две «шпалы». Левая рука на перевязи. Огонек светильника резко вздрагивает от снарядных разрывов.

Г о р б а ч. Дорогие мои девочки! Наконец за целую неделю выбрал свободную и тихую минутку, чтобы черкнуть вам пару слов. Я здоров, бодр, ни одной царапинки. Чувствую себя превосходно. Весь конец августа ведем тяжелые оборонительные бои на водном рубеже, но за реку не отходим. Немцы разбомбили шоссейный мост, по которому идет все снабжение. Навожу со своими саперами новый, низководный. Днем его почти не видно будет… Работаем только ночью, и то под огнем. Самолеты — прямо над головой. Вчера семь свай разбили, целый «куст», а мы к рассвету поставили другие, хотя течение сильное. Люди, даже получив ранения, не уходят на берег. Сейчас ярко светит солнышко, и все мои отсыпаются. Я тоже немного подремал и вот пишу вам…

Все вокруг заливает мертвенный свет немецких «люстр» на парашютах.

Что у вас, родные? Пишите часто и много. Тут говорят, — Киев ни за что не будет сдан. А если случится самое худшее, быстро отобьем его, вызволим вас. Твердо знаю, дочери мои в любой обстановке будут вести себя достойно и помнить о будущем…

Воющий звук пикирующего самолета.

Линка-бамбулинка, ты старшая, береги Ольку! Ваш отец Петр…

Последние слова перекрывает надрывный свист бомбы.

Метет. Город завален сугробами, никто сейчас не убирает. Угадываются контуры Лавры. Одна из колоколен обрушена взрывом. Люди появляются и исчезают в снежной круговерти.

Л и н а хлопает руками, пытаясь согреться. Рядом — б о г о м о л к а.

Б о г о м о л к а. Мне бы со святыми местами, доченька.

Л и н а. Какие еще святые места?

Б о г о м о л к а. Лавра Печерская… Монастырь Загорский… Афон. Всюду я, милая, при Советах ходила, всюду.

Л и н а. Другие сейчас места святые, бабка.

Б о г о м о л к а. Ай, другие?!

Л и н а. Не понять вам.

Б о г о м о л к а. Думаешь, ветхая, отжившая, так уж и дура совсем? (Деловито). На рубль что дашь?

Л и н а (с улыбкой). Вот одна — с Лаврой осталась. Успенский собор еще на месте стоит.

Богомолка откуда-то извлекает заветный рубль.

(Отстраняя деньги). Не надо ничего.

Б о г о м о л к а. На свечу тогда пойдет, на свечу! За сынов, внуков. (Прячет открытку в узелок). Слезами кровавыми отольется за все ироду кривомордому! (Неистово крестится). Прости мне, боже, слово злое… Доживешь еще, доченька, до того счастливого дня.

Л и н а. И вам дай бог…

В снежном вихре возникает п о л и ц а й.

П о л и ц а й. Что еще за хвигура?

Лина протирает стекло над удостоверением.

Ты мне бумажки эти не показывай! Листовочки зажигательные раздаешь? А ну, все вытряхивай!

Лина поспешно сует ему купюру.

Как такое действие по закону именуется?

Л и н а. Свой же вы, сочувствие к людям имеете?

П о л и ц а й. В участок пошли! Нет, постой, сначала обыщу.

Лина сует еще деньги.

Не из комсомолок ли бывших?

Л и н а (отдает последние). Для хорошего человека…

П о л и ц а й. Смотри мне, чтоб все чисто! Хфигура! (Уходит).

Л и н а (в изнеможении села на тумбу). Думала все, конец…

Затемнение.

Ранняя весна. Владимирская горка. Размах заднепровских далей, высокое небо. Л и н а уже без платка, в туфлях.

Л и н а. Открытки! Почтовые видовые открытки! Города и архитектурные памятники! Дешево, красиво, в большом выборе! Где бы ни родились — память о вашей Родине!

Затемнение.

Трамвайная остановка на Подоле. Таблица «НИЖНИЙ ВАЛ».

Л и н а. Открытки! Почтовые видовые открытки. Города вашего детства, молодости, ваших лучших лет!

Затемнение.

Кладбищенская каменная ограда. Деревья в апрельском оперении. Слабая предвечерняя солнечная ласка.

Возле Лины — пожилая пара. У мужчины в руке цветы.

О н а. Давай еще эту открытку возьмем, Коля. И эту, да?

О н (соглашаясь). Почему не другие?

О н а. Тут же Витенька училище кончал…

О н. А здесь… думаешь, здесь свой первый бой принял?

О н а. Мальчик же писал. Над большим городом Л. На западе Украины — только Львов. (Утирает слезы).

Л и н а. Вы должны верить. Он вернется.

О н а (плачет). Простите, что вы сказали?

О н. Прошу тебя, не надо.

О н а. Это страшное извещение… Еще в июле.

Л и н а. Нужно верить. Он вернется.

О н. Вы добрая девушка.

Л и н а. У меня отец на фронте. С августа перестал писать.

О н а. Ему было только двадцать семь. Сокол, в самом деле сокол… (Словно только сейчас разглядев Лину). Почему вы занимаетесь вот этим?

Л и н а. Нужно как-то жить.

О н. Какая у вас специальность?

Л и н а (наобум). Медсестра.

О н. Я, как и прежде, работаю главврачом больницы. Хотите, возьму к себе?

Л и н а (отчужденно). Как и прежде. Как и прежде…

О н (помолчав). Знаете, для кого эти цветы?

О н а (встревоженно). Коля!

О н. Трех раненых летчиков я укрыл в своей больнице. Под вымышленными именами, с фальшивым диагнозом…

О н а (нервозно, настойчиво). Коля!

О н. Двое быстро поправились, давно ушли. Может быть, летают. Третий лежит здесь. Сегодня его день рождения… (Вздохнул). Надеюсь потом разыскать родителей в Ленинграде.

О н а. Боже мой! Старый, неисправимый идеалист.

О н. Опять все сначала, Марийка?

Л и н а. Я хочу сделать вам небольшой подарок. (Выбирает и протягивает открытку).

Он и она изумленно рассматривают ее.

О н. Не боитесь? Не нас… вообще? Если узнают? Не боитесь?

Л и н а. А вы́, доктор?

Домик на окраине вблизи того же сквера. «Зала» с непременным фикусом и ткаными дорожками. В раскрытом окне — апрельский сад. В е р а что-то пишет, подсчитывает. С а в и ц к и й, сняв со стены гитару, тихо подбирает «Ой, Днипро, Днипро». Х л е б н и к о в, наставив ухо, критически слушает. К у р а к о в, плотный, сильный мужчина, просматривает газету.

Х л е б н и к о в. Фальшивишь, Михайло. Тут — октавой ниже.

С а в и ц к и й. Одному только всегда завидовал. Таланту.

В е р а (подняла голову). Талант — это счастье. Большего нет!

К у р а к о в (скомкал газету). Весенний бал состоится! С разрешения штадткомиссара. Весь сбор в пользу приютских детей. А отцы с матерями — за решеткой… Конкурс костюмов и масок!

С а в и ц к и й (продолжая подбирать). Правда, Иван Федорович, что в консерватории вы учились?

Х л е б н и к о в. Два года только. Была такая — рабочая, вечерняя.

К у р а к о в. Рояль? Скрипка?

Х л е б н и к о в. Нет, пел немного. (Взял гитару, и она сразу зазвучала). Не этот бы подлый сыпняк в молодые годы и операция горла… Чем плохая профессия — фрезеровщик?

Входит хозяйка квартиры К и л и н а К а р п о в н а, пожилая женщина с простым, добродушным лицом.

К и л и н а. Кушать, ребята? Или погодим, пока все сойдутся?

Х л е б н и к о в. Спасибо, Килина Карповна. Сыты пока.

К и л и н а. С просяных-то высевок на карточку? (Недоверчиво покрутив головой, выходит).

К у р а к о в. Не знал я тебя лично, Иван Федорович, до войны. А «фреза Хлебникова» и у нас в депо гремела. Все собирался к себе в цех пригласить.

Х л е б н и к о в. Еще и в цехе свидимся, товарищ инженер. (Взглянул на часы). А пока займемся именинником дорогим.

С а в и ц к и й. Вот — сообщение штадткомиссариата. «По случаю дня рождения фюрера население получит 20 апреля 500 граммов муки по талону 16». Кричите, хлопцы, ура!

Х л е б н и к о в. Все подсчитала, Вера?

В е р а. За январь благодетели наши выдали килограмм эрзац-хлеба на душу. В феврале и марте — по девятьсот граммов. Итого два кило восемьсот.

К у р а к о в. Тридцать граммов в день!

В е р а (словно сомневаясь). Тридцать?! (В сердцах хочет порвать листок с подсчетами).

Х л е б н и к о в (отнимает его). Нет, нет, ты давай мне в листовку всю эту арифметику!

В е р а. Всю? Зачем?

Х л е б н и к о в. Январь. Февраль. Март. В отдельности. Чтобы каждая голодная цифрочка прошибала.

К у р а к о в. И забудь, Вера, что в первый раз пишешь. Вроде бы ты с соседкой сидишь и о жизни с ней толкуешь.

Х л е б н и к о в. Листовку эту, «именинную», Миша, — две тысячи печатать. Праздновать — так с музыкой! И на весеннем балу чтобы побольше их раскидали.

Входят двое: Ш т а н ь к о с костылем и К л и н ч е н к о, которого мы видели в немецкой форме с Верой. Сейчас оба в штатском.

К л и н ч е н к о (выбросил руку, насмешливо). Хайль Гитлер!

В е р а (так же). Зиг-хайль!

Ш т а н ь к о. Здравия желаю, товарищи!

Все здороваются с ним за руку.

К у р а к о в. Все в сборе. Начнем? Протокол мне вести?

Х л е б н и к о в. Фиксируй, Алексей. Кроме членов райкома, присутствуют командиры боевых групп. Первое слово — разведке.

К л и н ч е н к о (сухо, деловито). Вчера столкнулся на улице с Алексеем Кухлей. Давно жаждал общения со мной, — ему кажется подозрительным один из заказчиков. Получая свое фото, допытывался, бывают ли в ателье немцы. Кухля показал снимок. Это заочно известный вам Владимир Самчук.

С а в и ц к и й. Зачем ему немцы?

К л и н ч е н к о. Возможно, в парках стреляет именно он.

Ш т а н ь к о. Кухлю — моим орлам поручите. Юбилейный будет, десятый!

Х л е б н и к о в. Кстати, давно хотел спросить. Знают боевики твои, что ты, Павел Касьянович, полковник?

Ш т а н ь к о. Бывший полковник, укороченный. Старшина я для них…

К у р а к о в. Почему сам себя разжаловал?

Ш т а н ь к о. Полковник, — и вдруг стрелочник?

Х л е б н и к о в. Тебя, друг мой, на это место партия поставила.

Ш т а н ь к о. Беда моя, горе мое поставили.

Х л е б н и к о в. Гордыня — штука скверная, полковник. Подвести может.

Ш т а н ь к о. Кухлю мне отдаете?

Х л е б н и к о в. Я бы не торопился кончать с ним…

Все вопросительно смотрят на него.

В городской управе дружков имеет. Многое можно через него выведать. На страх взять! Хотел, мол, подпольщика выдать, — искупи теперь свою вину. Пройдет?

К у р а к о в. У меня пройдет. Начальник цеха при немцах! Я да он — «двое в одной лодке». Утвердили?

Хлебников кивает. Входит К и л и н а с подносом.

В е р а (смеясь). Легендарные бутерброды тетки Килины со сливовым повидлом!

Все разбирают бутерброды, принимаются за еду.

Всем потом расскажу — они тоже помогали победить.

К и л и н а. Помянете слово мое: вернутся люди в Киев, не поверят, что немчуру тут в таком страхе держали. Опосля, мол, сочинили. Как в кино.

Ш т а н ь к о. Все-то ты знаешь, Карповна. Вот и скажи мне: как человеку точно определить, какая ему цена, чего он стоит?

К и л и н а. Прачка я малограмотная.

Ш т а н ь к о. Сыну своему что ответила бы?

К и л и н а. Сыну? Придет час, помру. Сколько людей по мне заплачут? Какое место пустое останется? Вот и весь сказ.

Забрав опустевший поднос, Килина выходит.

Ш т а н ь к о. Никогда уж не получу я дивизию, даже роту…

К л и н ч е н к о. Я продолжаю. Снова принято указание разведцентра проникнуть в немецкую фирму «Гамбек». Слишком легко ремонтируют, восстанавливают мосты после диверсий партизан и налетов нашей авиации.

Х л е б н и к о в. Порядок это, товарищи, а?

С а в и ц к и й. Есть человек! Инженер-мостостроитель. Комсомолка. Дочь старого коммуниста и фронтовика.

К у р а к о в. И не с нами до сих пор?

С а в и ц к и й. Уговаривал пойти работать в «Гамбек». Слушать не хотела. «Прихвостень! Предатель!»

Ш т а н ь к о. Значит — человек. Кто такая?

С а в и ц к и й. Лина Горбач. В одном доме живем. Прошу райком разрешить мне…

Х л е б н и к о в. Снова сочтет за провокацию.

С а в и ц к и й. В Германию ее упекут, а она — открытки продает.

Х л е б н и к о в. Открытки?! Вера, не та ли это девушка?

В е р а. Когда шли мы сюда Седьмое ноября отмечать?

Ш т а н ь к о. Смуглая такая, скуластенькая? С норовом?

Савицкий кивает.

Х л е б н и к о в. Да она же нас с тобой и свела, полковник!

В е р а. Что за открытки, знаете, Миша? С Лениным! Памятники. Портреты.

С а в и ц к и й. У Лины?! Да, это похоже на нее! Еще раз прошу…

Х л е б н и к о в. Нет. Ты — Верушка. На улице разыщешь ее, с открытками… И разговор — прямой, начистоту. Поняла?

В е р а. Никогда не забуду я тех слов ваших… когда вы меня тогда, в сентябре, из Днепра…

Х л е б н и к о в (обрывает). Найдем, разведка, тебе эту девушку. (Встает). Теперь — главное. Какие мнения есть, товарищи, о работе нашей в апреле? (Взглядом поочередно дает каждому слово).

В е р а. Семьдесят пять человек удалось спасти от Германии. Заслуга эта группы врачей. И товарищей с биржи труда. А вот среди женщин все еще работаем никудышно. Приходится им хуже всех, а доверия…

С а в и ц к и й. Комсомольцы наши проникли в лагерь военнопленных. Протащили своих людей в полицию, которая несет охрану. Устройство побега — дело вполне реальное. Листовок с записями московского радио расклеили втрое больше. Чего не хватает? Вот так (жест) нужен еще один стеклограф! И бумага на исходе.

К у р а к о в. Хвастать не буду, но лупцуем немцев крепко. Одно плохо: каждый особняком действует. Мы — на ремонте паровозов, Штанько со стрелочниками и сцепщиками — на линии. (Растопырил пальцы). Вот как часто получается. (Сжал кулак). А надо бы вот так!

Ш т а н ь к о. Натурой отчитываемся, Иван Федорович. Трупами фрицев и битыми вагонами.

Х л е б н и к о в. В общем, все довольны собой? Ходим в героях?

С а в и ц к и й. Откуда это следует?

Х л е б н и к о в. Своих агитируем. Полицию разлагаем. Немцев лупим. Что смотрите на меня? Можем сегодня сказать, что стали мы уже хозяевами в районе? Хотя бы на желдорузле?

В е р а. Хозяевами?..

Х л е б н и к о в. Весна. Немцы отогрелись, скоро снова полезут. Москву взять в лоб не смогли, впервые набили им морду. Значит, двинутся в обход. А мы что же? Тут десяток стрелок сорвали, там тридцать столбов телеграфных спилили, пять паровозов из строя вывели… Остановит это немецкую махину, когда к фронту она снова ринется?

К у р а к о в. Дружно живем с тобой, товарищ Хлебников. А прямо скажу: обидно, горько такое слушать.

Х л е б н и к о в. Горько одно́ для коммуниста. Если Родина в обиде. Сами мы, Алексей, просили, чтоб нас здесь оставили.

Ш т а н ь к о (встает). Новым ветром повеяло! Может, и придет время свое звание открыть…

Х л е б н и к о в. Звание у нас одно для всех. Мстители. Мы сильнее немца. Только поверить в это нужно! И доказать! Есть железные дороги от Киева к фронту — и нет дорог. Есть составы — и нет составов. Есть график-расписание — и нет расписания. А план действий предлагаю такой…

Входит К и л и н а с бутылем самогона, припасенным на такой случай.

К и л и н а (спокойно). Полиция в поселке. Паспорта щупают, ищут кого-то. Слух такой, будто в самом центре, в фотографии, немецкого полковника пристрелили.

Все переглядываются.

С а в и ц к и й. Володя Самчук!

К и л и н а. Сейчас закуску кой-какую принесу. Поминки по моему хозяину справляем. Полгода ровно. (Куракову). Бумаги давай, спрячу на чердаке.

Х л е б н и к о в. Всем проверить оружие!

Все тот же скверик, только преображенный волшебством мая, бело-розовым кипением каштанов. Витрина магазинчика заколочена. А плакатов с извещениями-угрозами стало вдвое больше. Л и н а сидит на скамейке, вытянув ноги и подставив лицо солнцу. Вскочила, сорвала, растерла листок.

Л и н а. Странный вкус у меня. Любимый запах — орех. Любимый узор — кленовый лист. Самое милое занятие — перемена мест. Во всем я малость ненормальная… Вот в такое-то время — смеюсь без причины. (Вернулась на скамью, барабанит по лотку: «Эй, вратарь, готовься к бою»). Весна виновата?

Появляются м а ш и н и с т с п о м о щ н и к о м в промасленных спецовках и фуражках, с баульчиками.

М а ш и н и с т. Что же делать будем? Как немцев упредить?

П о м о щ н и к. Смотрите, Степаныч. Похоже, она, та самая!

М а ш и н и с т. Она — в каком смысле?

П о м о щ н и к. С открытками. Помните, шумок такой был в поселке?

М а ш и н и с т. А! С самой зимы вроде не слыхать было ее.

П о м о щ н и к. А что, если… Чужая она здесь, удобно ей.

М а ш и н и с т. Думаешь, Павлуша, даст согласие?

П о м о щ н и к. Аккуратно нужно, с подходцем.

Оба направляются к скамье.

(Мечтательно и неуклюже). Весна! Каштаны-то, а?

Л и н а (посмеиваясь). Вы это серьезно?

М а ш и н и с т. Извините, гражданочка, присесть можно?

Л и н а (снимает лоток). Прошу. Отвыкла от таких нежностей.

Мужчины садятся, чинно держат баульчики.

М а ш и н и с т. От хорошего зачем же отвыкать? (Подчеркнуто). Что раньше хорошим было, то и останется. Согласны?

Л и н а. На всех бы стенах эти слова большими буквами написала.

П о м о щ н и к (кивнув на лоток). По домам не разносите?

Л и н а. Гм, знаете, это, пожалуй, идея.

П о м о щ н и к. Вот с нашего поселка и начали бы, а?

Л и н а (пытливо смотрит). Вы кто? Машинист?

М а ш и н и с т. Помощник мой. Не имейте сомнения — под наганами поезда водим.

П о м о щ н и к (напрямик). Тетку Марью, что зимой покупателя вашего пьяного шуганула, — помните?

Лина разглядывает его, молчит.

А солдата с костылем?

Л и н а. Что вам нужно от меня?

М а ш и н и с т. Из Фастова мы сейчас. Опять там сегодня «поцелуй смерти» произошел. Это когда один немецкий состав другому в хвост вмажет или сам — с копыт. Четвертый раз у нас за полмесяца. Случаем все, конечно…

П о м о щ н и к. А еще, бывает, вагоны адреса перепутают: лом металлический — на фронт, а снаряды — в Германию.

Л и н а (волнуясь, напряженно). Дальше.

М а ш и н и с т. Сегодня вечером начнут хватать в поселке. Без разбора. А самим нам все дома никак обойти нельзя…

П о м о щ н и к. На заметке мы оба в полиции. Банду целую в поселок нагнали. А людям сговориться надо, припрятать кой-чего.

Л и н а. Вы же совсем не знаете меня!

М а ш и н и с т. След за тобой, девушка, заметный, верный.

Л и н а (ей радостно и страшно). Вот так, из дома в дом — и предупреждать?!

М а ш и н и с т. К слову, вроде бы. Байка, мол, такая. Про случай в Фастове. Кому нужно, поймет.

Лина молчит, отвернулась.

Не сможете, значит?

Лина долго молчит, руки перебирают листок.

Надежда большая была. Извините.

Л и н а (резко повернула голову). Спасибо вам.

П о м о щ н и к. Пойдете?

Л и н а (встает, поднимает с земли лоток). Иду.

М а ш и н и с т (ставит его на место). Нельзя нам вместе. Подыши еще полчасика.

Л и н а. Здесь увидимся?

М а ш и н и с т. К Соломенскому мосту приходите. Завтра. В три часа.

Оба машиниста уходят.

Л и н а. Вот оно, начало… Сколько надеялась, ждала… Хорошо ты подумала, Лина? Обо всем подумала? (Садится, зажала руки коленями). Волонтер-одиночка, как Вовка говорил. Сама себе хозяйка. А завтра придут, отчет спросят. И опять куда-то пошлют. Если смогут прийти… (Смотрит на часы). Всего две минуты прошло. Ольке, конечно, пока ничего не скажу…

Приближается В е р а. Одета непривычно скромно.

В е р а (мягко, сердечно). Открытки те, выходит, вовсе не последними были?

Л и н а (встает, оторопело). Вы? Снова?

В е р а. Здравствуйте, Лина Горбач. Я — Вера.

Л и н а. Знаете, как меня зовут?

В е р а. Не будем слишком привлекать внимания. Посидим. (Опускается на скамью, усаживает Лину). Дайте мне открытки. С той нашей встречи мы всюду искали вас, Лина. Часто доходили слухи о смелой, дерзкой девушке. Скольким людям вы прибавили надежды, помогли жить!

Л и н а (встает). Некогда мне. До свидания.

В е р а. Вы не пойдете туда.

Л и н а. Куда это я не пойду?

В е р а. Предупреждать.

Л и н а. Предупреждать? Кого и о чем?

В е р а. Эти двое машинистов шли ко мне в поселок, встретили по дороге. Я поспешила сюда.

Л и н а. Я видела вас с гестаповцем. Гауптман Карл Гейнц!

В е р а. Где?

Л и н а. Когда вы изволили посетить фотоателье.

В е р а. Меня часто можно встретить с ним.

Л и н а (иронично). И, конечно, это — «наш человек»?

В е р а. Мы добывали тогда пленку и бумагу для липовых документов, для пересъемки немецких карт. (Не сразу). Сейчас, Лина, я грубо нарушила все правила конспирации.

Лина молчит, в ней борются противоречивые чувства.

Знаю, о чем думаете. Вот, ищете глазами — кто схватит вас сейчас… Но ведь это можно было бы сделать и без меня или потом, в поселке. Я благодарна случаю, Лина, который свел нас сегодня.

Л и н а (решившись наконец). Это поручение машинистов — все, на что я способна. Когда-то не смогла спрыгнуть с парашютной вышки. Тонула, но так и не научилась плавать…

В е р а. Что же мне тогда сказать о себе?.. Жила-была некая особа, театральный гример. Легко и весело жила. По ее тогдашним понятиям, даже красиво. Вращалась в мире искусств и чаровала мужчин. Счастливое замужество. Супруг — художник, родство душ и интересов. И вдруг — война, Киев накануне падения. Больно, тяжело, горько… Но что сделают немцы нам? Нам, далеким от всякой политики? Пейзажист и гримерша… Правда, муж — Шехтман. Таким, говорят, приходится совсем плохо, но это, скорее всего, пропаганда… 29 сентября его повели вместе с другими. Я пошла рядом. Когда впереди, у самого Бабьего Яра, раздались пулеметные очереди, Яша силой вытолкал меня из толпы и стал кричать: «Ее фамилия Юшко, Юшко! Посмотрите паспорт, она украинка!» Обратно меня уже не пустили…

Л и н а. И та, прежняя Вера, умерла там?

В е р а. Пыталась утопиться. Меня спасли. И я поняла одну совсем простую вещь: человек только для себя — предает самого себя. А иногда и многих других. Это сказал тот, кто вытащил меня из воды. Да, приходит «час пик» твоей жизни. В жизни всего народа. И тогда становится видно, чего ты стоишь…

Л и н а. В поселок я должна пойти. Я обещала.

В е р а. Вы нужны для другого, Лина. В том месте, где вас сейчас не заменит никто.

Л и н а (встает). Там, в поселке, мне удобнее, легче. Я считаю…

В е р а (останавливая ее). Это будет самым трудным.

Л и н а. Самым трудным? Что?

В е р а (впервые жестоко, неумолимо). «Я, мое… хочу — не хочу, могу — не могу…» Твердо забыть. Выбросить из словаря! Мне далось это совсем нелегко.

Л и н а. Неужели это вот (показала на лоток) важнее, чем жизнь многих людей?

В е р а. В поселке сделаем без вас. И открытки вам придется оставить. Совсем оставить.

Л и н а. Оставить?! Совсем?

В е р а. В среду вечером к вам придет человек и передаст привет от меня. Ему — полное доверие. (Помолчав). Может быть, вам не понравится то, что он скажет, потребует, и вы захотите отказаться…

Л и н а. Отказаться? Почему?

В е р а. Придется многое побороть в себе. Если отказываться, то сразу. Сейчас.

Л и н а. Мой адрес: Тупиковая…

В е р а. Адрес ваш известен.

Л и н а. Этот человек, тот, что придет… Я знаю его?

В е р а. И да, и нет.

Л и н а. Странно. Я еще увижу вас, Вера. Где, когда?

В е р а (жмет ей руку). Здравствуй, Лина! (Уходит).

Л и н а. Вера… Это имя или кличка, пароль?

Вечер в квартире Горбачей. Сегодня должен явиться посланец Веры.

С е с т р ы смотрят на дверь соседней комнаты. Оттуда выходит П о л я. Она в блузке и юбке, неловко одергивает их.

П о л я. Хламиду эту монастырскую я там бросила. Ничего?

Л и н а. Красивая же ты, бесовка! Будь я мужчиной…

О л я. Повернись, Полечка. Покрутись. Теперь пройдись.

Поля смущенно выполняет ее команды.

Немножко узко всюду. Ладно, сойдет, не под венец же.

П о л я. Спасибо, Лина, что последним поделилась.

Л и н а. Дурочка. Кто там сейчас у тебя в селе? Мама?

П о л я. Мама. Старая, больная. Авось не загребут меня в Неметчину.

О л я. Представляю, вот уж спектакль будет, когда в монастыре хватятся!

Л и н а. Пора. Потом места, Полинка, в вагоне не найдешь. (Протягивает ей руки). Ты умница. Счастливо тебе. Еще встретимся, когда все кончится.

О л я. К нам приезжай! Квартира большая. Папа будет согласен.

П о л я. Если бы не вы, девочки… Билет комсомольский тут оставлю пока, да? (Вынимает книжечку из кармана юбки).

Лина прячет ее в стол.

Спросить хочу, Лина… С чего мне там, дома, начинать?

Л и н а. Не знаю… Девчат угоняют в Германию. С этого, наверно? Чтобы прятались, разбегались. Кто сможет, в леса пусть уходят, к партизанам.

П о л я (обнимает сестер). Мы еще увидим жизнь, девочки, да? (Поспешно, чтобы не раскиснуть, уходит).

Л и н а (со счастливой улыбкой). Ушла…

О л я. Первая наша крестница!

Л и н а. Кто кому больше помог? Не знаю. (Ходит). Скорей бы уж он пришел! (Хватает книжку, пытается читать).

Затемнение.

Просцениум. Возникает ствол старого дуба и скамейка. Зарево киевских огней. На скамейке Р и м м а.

Р и м м а. На этом не закончилась история Поли Загоруйко, не пропал ее след. Стала она партизанским врачом в лесах своей Черниговщины, а потом пошла вперед и вперед с медсанбатом танковой дивизии. До самой Праги. Я хочу непременно побывать в районе, где Полина Сергеевна заведует сейчас детским отделением больницы, больше узнать ее. Мы определенно в чем-то похожи с ней; я и боюсь этого, и радуюсь этому. Надо мне, наверно, до конца, во всем понять себя. На что способна я сама? Что и как будет, если вдруг жизнь проверит меня?

Снова квартира Горбачей.

Л и н а стоя читает.

О л я. И ты даже не догадываешься, кто это может быть?

Л и н а. И знаю, и не знаю его. Так мне сказали.

Звонок. Лина стремительно выходит.

О л я. Кажется, я впервые боюсь за нее. Очень боюсь.

Возвращается Л и н а с В о л о д е й С а м ч у к о м.

С а м ч у к. Олененок, здравствуй. Три-четыре, улыбнись мне!

О л я. Ты?! Так это, значит, ты? Я так и думала!

С а м ч у к. А кто же еще? Разве я похож на привидение?

Л и н а. Перед нами сумасшедший, Оля. Вчера весь город заклеили его фотографиями. И вот, пожалуйста, — разгуливает по улицам!

О л я. Боже мой…

С а м ч у к. Да уж Кухля тут не подкачал. Взяли его — сразу и преподнес мое фотишко. Я присяду, Линок? (Устало опускается на тахту).

Л и н а. Стрелять в ателье? В центре города? Безумие!

С а м ч у к. Понимаете, совсем распугал я в парках этих павианов с их мамзельками. И еще газета расхвасталась: «Раскрыта, обезврежена шайка террористов…» Как опровергнуть? Мелочь всякую я в ателье пропускал. А тут — полковник со знаками генштаба! (Приваливается спиной к стене).

Л и н а. Тебе нужно убежище, Вова?

О л я. Останешься у нас!

С а м ч у к (вскакивает). Нет, мои хорошие. Проститься пришел.

Л и н а. Уходишь из города?.. На тебя это не похоже.

С а м ч у к. В партизаны. Отпущу бороду, заведу трубку, и станут меня величать в сводках Совинформбюро — гроза оккупантов, товарищ С.

Л и н а (ее словно пронзило). На плакатах этих написано: взяли заложников в соседних с ателье домах… Что будет с ними?

С а м ч у к. Злодея не найдут, их подержат-подержат и выпустят.

О л я. Ты должен сегодня явиться с повинной?!

С а м ч у к. Так задумал мой старый друг, гауляйтер Кох.

О л я. Когда последний срок?

Самчук молчит.

Л и н а (она уже все поняла). В двадцать два часа.

О л я. Сейчас — восемь. То есть двадцать часов.

Л и н а (потрясенно). Идешь туда, Володя?

С а м ч у к. Господь с тобой, Линочек! Этой ночью меня переправят в лес. (Протягивает руку). Простимся?

Л и н а (не принимая руки). Ты не пойдешь туда, Володя.

С а м ч у к. На явку не пойду?

Л и н а (страстно, но без единого жеста). Ты не имеешь права. Не имеешь права! Еще в школе, я помню, ты открыл что-то такое… с тобой переписывался сам Ландау! Ты станешь большим человеком в науке, твоя жизнь… (Умолкает под его взглядом).

С а м ч у к. Ладно, доложу командиру отряда, что меня, неповторимого, надо беречь.

Л и н а. Ты же сказал, — их, заложников этих, отпустят!

С а м ч у к. Поцелуемся на прощание?

Лина стоит не шевелясь.

Послушай, Лина. Еще там, в дарницком лагере, я сказал себе: кой черт в твоей физике, во всех науках мира, если миллионам наших детей эти сверхчеловеки разрешат знать только грамматику и таблицу умножения?!

Л и н а. Я люблю тебя, Володя. Всегда любила.

С а м ч у к. И я люблю тебя. Всегда любил. Просто все некогда было сказать.

Нелегко преодолеть им расстояние в три шага. Самчук медленно приближается, нежно целует Лину, она не в силах ответить, стоит, безжизненно уронив руки. Самчук не оборачиваясь уходит.

О л я. Он пошел туда?!

Л и н а. Там двадцать пять человек, среди них дети. Им осталось жить меньше двух часов, если… (Горько плачет). Все-таки он пришел ко мне, пришел…

Затемнение. На скамье Р и м м а и К о с т я.

К о с т я. Наверно, Самчук возглавлял бы теперь у нас кафедру. Или стал бы директором института в академии. А в истории мировой физики рядом с его именем появилась бы новая строка! Выбор — это, пожалуй, весь человек. Можно ли оставаться человеком, если не сделал для других того, что должен был?

Р и м м а. Даже если цена тут — собственная жизнь?

К о с т я. А на что она тогда — без готовности к этому? Ты знаешь?

Слышны два длинных звонка.

Перемена света. Теперь звонки слышны в квартире.

Л и н а лежит на тахте.

Л и н а (приподняв голову). Боже, сейчас, именно сейчас…

О л я. Я открою. (Берет костыли). Я смогу!

Звонки повторяются.

Л и н а. Иду. (Опережая сестру, идет к дверям).

Оля встает. Ей хочется выглядеть сейчас здоровой, сильной, и она, отставив костыли, опирается спиной о стену. Входит С а в и ц к и й.

(На пороге). Еще раз повторяю: убирайтесь отсюда.

О л я. И чем скорее!

С а в и ц к и й. Я уйду. Скажите только, что с вами?

Л и н а (с вызовом). Вы долго искали встречи с Самчуком. Он только что был здесь. И ушел отсюда в гестапо.

С а в и ц к и й (вздрогнув). Я знал, что Володя это сделает.

Л и н а. Замолчите! Сейчас же замолчите!

С а в и ц к и й. Тебе, Лина, просила передать привет Вера.

Л и н а (ошеломленно). Вы?! Ты? (После паузы). Прости…

С а в и ц к и й. И ты меня.

Л и н а. За что?

С а в и ц к и й. Слишком осторожным был. Слишком самолюбивым.

О л я. Сядь, Миша.

С а в и ц к и й. Я приду завтра. Нам всем теперь тяжело.

Л и н а. Хорошо. Завтра.

Савицкий направляется к двери.

Нет, вернись!

С а в и ц к и й (берет ее руки в свои). Лина, старайся не думать об этом, ничего не представлять себе…

Л и н а (запрокинув голову). Миша, ты давно?..

С а в и ц к и й. История с моим исключением, с поминанием отца… В общем, все было сделано с моего согласия. Чтобы остаться с подходящей репутацией. И в управдомы определили заранее.

Л и н а. Ты пошел даже на это?

С а в и ц к и й. Отец был честным коммунистом. Я-то в этом не сомневался ни часу. Доверие ко мне было теперь доверием и к нему. Знаете, кто рекомендовал меня в подполье?

О л я. Наш отец?!

Л и н а. Что я должна буду делать, Миша?

О л я. Мне выйти отсюда?

Л и н а. Если можно, пусть Оля останется.

С а в и ц к и й (кивнув). Тебе сразу доверяют очень многое, Лина. Ты пойдешь в ту самую немецкую фирму.

Л и н а (пораженно). Ты и раньше посылал меня туда.

С а в и ц к и й. Сейчас это задание разведцентра.

Л и н а. Москва?

С а в и ц к и й. Ты будешь работать в «Гамбеке» предельно добросовестно. И сразу заявишь знание немецкого языка. И постараешься заслужить полное доверие. Нет, больше — репутацию человека, который жаждет расстаться со своим прошлым.

Л и н а. Совсем не этого я ждала…

С а в и ц к и й. Знаю. Ты научишься улыбаться, когда хочется влепить пощечину. Всегда вместо лица — маска. Друзья будут разговаривать с тобой так… как еще недавно ты со мной. И пройдут многие дни, пока начнется твоя настоящая работа.

Л и н а. Ох, мне легче было бы как Володя!

С а в и ц к и й. Нас много таких. Не только управдомы — начальники цехов, врачи, служащие управы. И кто знает… сразу ли нас поймут, когда вернутся свои?

Л и н а. Вера сказала: если почувствую, что я не в силах…

О л я. Ты пойдешь туда, Лина.

Л и н а. Это говоришь ты?!

О л я. Мишу благословил наш отец.

Л и н а (помолчав, протягивает руку Савицкому). Я хотела бы иметь право честно смотреть ему в глаза.

С а в и ц к и й. Значит, завтра?

Л и н а. Завтра.

С а в и ц к и й. А сейчас отдай мне открытки. Те, с Лениным.

Л и н а. Зачем?

С а в и ц к и й. Наш человек уходит на связь к партизанам. Он возьмет открытки с собой.

Л и н а (отдает несколько конвертов). Одну я оставлю.

С а в и ц к и й. Нельзя. В твоем доме теперь ничего нельзя.

Л и н а. Одну. Они же привели меня к тебе, Миша. К твоим товарищам.

С а в и ц к и й. Я часто думаю, девочки, кто мы такие, сегодняшние молодые люди? Здесь. На фронте. По ту его сторону. Ленин на свете один. Но что бы он сделал один? В самом начале рядом с ним, в подполье, в тюрьмах, в ссылках, — лишь несколько сотен товарищей. Необыкновенные, удивительные люди, люди будущего, но все их корни в народе, в жизни… Перед Октябрем в партии уже десятки тысяч человек! Они повели за Лениным, за собой народ, перевернули всю жизнь! Потом их уже сотни тысяч, среди них и наши отцы… Перед самой войной подросли мы, получили такую страну, такую жизнь! Кто же такие мы? Наследники? Только наследники? Это было бы слишком мало. Можем сказать, что и мы последователи, товарищи Ильича? Нужно задавать себе такой вопрос, задавать каждый день, каждый час… Последователи… Как считаете вы: признают потом за нами право на это?

Л и н а. Будем работать, Миша. Будем работать для этого.

О л я. Будем жить! Будем работать!

Затемнение.

У скамьи под дубом Р и м м а, К о с т я, М а р а т. Чуть позже появляются С о н я и Л е н а.

М а р а т. Его застрелили, Мишу Савицкого, на улице в тот день, когда наши уже дрались на окраинах Киева. Выдал провокатор. Застрелили вместе с секретарем райкома партии Иваном Хлебниковым. Останься живы, — что бы они сказали о нас с вами? Признали бы нас своими наследниками, последователями, четвертым поколением революции? Хочется верить, что да. Но какими мы должны для этого быть сегодня?

С о н я. Эту девочку на костылях, Олю Горбач, схватило гестапо. Год спустя, когда Лина ушла с особо важным донесением подпольного горкома через линию фронта. Ольга молчала до последней своей минуты… Молчание — подвиг! В семнадцать лет… Завтра у меня в музее экскурсия. Десятиклассники… Такие же, как Олька. Как, как мне рассказать им о ней, обыкновенной девчонке?

Р и м м а. Давно я не писала маме. Все как будто не о чем было. Сегодня напишу. Пусть узнает, нет ли в нашей школе свободной ставки физика.

Л е н а. Знаете, ребята, я, кажется, перестала бояться того, что больше и выше меня… Ты, Марат, хочешь знать, что скажут когда-нибудь о нас? И я бы очень хотела. Или это не самое главное? Будем жить и работать. И верить в самих себя. Может быть, в этом — сила всех чистых сердцем?!

М а р а т. Смотрите, звезда падает. Скорее задумывайте желание! Самое большое!

Подняв головы, все провожают взглядами яркую падучую звезду.

1970 г.