Пыль и пепел или рассказ из мира Между

ГЛАВА 5

Разбудил меня мат. Я открыл глаза и на фоне окна увидел Патрицию. На ней была одна из моих рубашек, завязанная узлом под грудью, попка у нее была голой, одну ногу девица высоко задрала и оперла на подоконник. Возле уха она держала телефон и выплевывала одну вязанку за другой, нашпигованные формулировками, которые заставили бы комплексовать ротного сержанта.

Гостиная выглядела так, словно бы моряки подрались с летчиками.

В конце концов Патриция рявкнула:

— Так мы поняли друг друга? В общем, курва, заебись! — и сложила телефон со щелчком.

Потом поглядела на меня и улыбнулась.

— Что, паршивое утро? — спросил я.

— Синдромом Туретта[8] не страдаю, — объяснила она. — Зато имеется комплект рабочих для моих садов. Ситуация такова, что, либо они будут считать меня телкой, вести себя по отношению ко мне очень мило и делать, что им только захочется, либо они будут меня бояться и делать, что требуется. Я же просто старалась быть коммуникативной.

Я поднялся с гостевого дивана, чувствуя себя так, словно по мне проехал табун лошадей.

— Сделать тебе завтрак?

— Только кофе, — попросила она. — И чего-нибудь от головной боли. Я не в состоянии кушать в такое время суток.

Следовало бы что-то сказать. Что угодно. Патриция глядела в окно.

— Позор! — сообщила она.

Я ожидал не этого.

— Это же просто отвратительно. Ты что себе воображаешь?

— Что?

— Сплошное сплетение мусора и сорняков. Вейгела, выглядящая, что твое чучело, повсюду разросшиеся до невозможности спиреи, какие-то запуганные физалисы; сливы, торчащие по колено в крапиве, лопухи под стенкой, засохшие клематисы… Ужас! А вон то: это садик камней или строительный мусор? Тебе срочно необходим садовый проектировщик.

Я усмехнулся.

— А знаешь какого-нибудь недорогого?

— Оставлю тебе номер. И позвони как можно скорее, пока эти джунгли не вползут тебе в дом и не задушат тебя.

Она выпила кофе и ушла, поцеловав меня на прощание.

Я же влез под душ, и тут выяснилось, что в спине торчат осколки стекла. Раньше не заметил.

После завтрака я уселся в машину и в очередной раз поехал в Брушницу. Полицейский автомобиль, скорая помощь и лента уже исчезли, теперь вместо них стоял небольшой фургон, а возле распанаханного замка в монастырской калитке ойкала пара техников в голубых комбинезонах.

Я обошел их и направился вдоль стены, тщательно осматривая кирпичи. Значок, изображающий нечто, похожее на «V» и вписанное в кружок, был выцарапан весьма тщательно острым орудием. Был он небольшой и не обращающий внимания. Походил на символ производителя, выдавленный на кирпиче, находящемся на самом углу.

Я присел, делая вид, будто зашнуровываю ботинок, и заслонил данный фрагмент стены от техников, но, было похоже, что они без остатка погружены в мире соединений, микропроцессоров и тонюсеньких проводов, склеенных в многоцветные ленты. Мне очень жаль, только боюсь, что этот замок годится только на свалку.

Я толкнул кирпич, но тот сидел крепко. Пришлось вытащить перочинный нож и сунуть лезвие в щель. Кирпич сдвинулся вместе со слоем раствора. Я раскачал его, будто сломанный зуб, в конце концов удалось вытолкать его в сторону и обнаружить темное отверстие. Я сунул руку вовнутрь и нащупал небольшой сверток, обернутый кучей слоев пленки и оклеенный скотчем.

Мой обол.

Я спрятал пакетик в карман, сунул кирпич на место и пошел дальше, чтобы не проходить снова калитку. Обошел всю территорию монастыря, бродя по узким, грязным закоулкам; окна с прогнившими, покрытыми лущащейся краской рамами в домиках располагались низко; провалившиеся крыши были покрыты обычной толью. Повсюду стояли лужи; поперек улочек между крышами небрежно свисали порванные и протянутые на живую нитку провода.

Патриция.

Вот скажите, ради Бога, кто дает ребенку имя Патриция?

Я вышел на рыночную площадь с другой стороны костельного комплекса и вздрогнул, глядя на ведущие ко входу ступени. Там не стояло никакого черного, скрытого в капюшоне монаха. Вообще никого не было, но в этой округе я чувствовал себя не в своей тарелке, словно бы в последний раз подрался здесь с футбольными болельщиками.

Патриция. Но ведь это же звучит словно определение фрагмента компьютерного диска.

Я уселся в машину и уехал, даже не оглядываясь. Осточертели мне и монастырь в Брушнице, само местечко, а в особенности — колокольня.

А может и вправду что-нибудь сделать с моим садиком?

Я вернулся домой, вздремнул, дописал до конца статью, убрал расхреняченную гостиную. На полке обнаружил надорванные черные стринги и какое-то время сидел в кресле, бездумно пялясь на них. Понюхал их.

— Если это правда, — произнес я вслух. — Если ведьмы существуют, то, если у тебя имеется хоть чуточку мозгов в голове, ты станешь держаться от них подальше. Даже если вчера одну из них трахнул. А может, как раз поэтому.

Заварил себе чаю. Помыл посуду. Потом просто ходил по дому, так как не мог собрать мысли.

Я чувствовал себя каким-то разбитым, возможно, больным. Озноб имелся точно.

Позвонил Ежи.

— Ну я и наискался того Феофания! Очень мало о нем известно, но одна любопытная деталька имеется.

— Ну?

— То был мудрец, который занимался жизнью после жизни. Из того, что известно — именно он первым придумал концепцию чего-то вроде чистилища, но иное, чем рефрижериум или лоно Авраама[9]. Если брать проблему в ее конкретике, то определение чистилища ввел Иннокентий IV в апостольском послании Sub Catholicae от 6 марта 1254 года, доктрина же была принята на феррафлорентийском соборе. О чем-то подобном упоминалось у Григория Турского и в Диалогах святого Григория Великого, только у них это был узенький мостик между преисподней и раем. Из всего этого следует, этот твой Феофаний был раньше всех на добрую тысячу лет. К сожалению, все это только обрывки и отголоски, да и то, маловероятные. Никогда он не вошел в какой-нибудь канон, да и вообще, о том периоде очень мало чего известно. Можно предположить, что он принадлежал к коптской церкви, хотя, в принципе, все они были только сектами. Он и вправду написал трактат о жизни после жизни по просьбе некоего Грегориуса из Неа Макри, но об этом трактате ничего не известно кроме того, что назвался «О тернистом пути». Работа где-то затерялась. Послушай, а сейчас будет интересно: все это выплыло на свет гораздо позднее. Во время третьего крестового похода некий Ги де Монтесур, якобы, обнаружил копию трактата с подобным названием в какой-то разграбленной библиотеке или же, быть может, какую-то реликвию, связанную с терниями. Звучит все это здорово, но на данные сведения ни в коем случае не ссылайся, поскольку вещи это не подтвержденные и взятые из ненаучных источников. Собственно говоря, неизвестно, связано ли это с проблемой, или только кажущееся стечение обстоятельств. В то время у всех крестоносцев был бзик в отношении реликвий. Им казалось, будто бы в Святой Земле все так, будто бы Иисус жил там позавчера. Каждый гвоздь, по их мнению, был взят из Креста. Возможно, что он нашел не трактат, но что-то такое, что принял за Терновый Венец. Этот же Монтесур основал очередной рыцарский орден, но небольшой. Из этого ничего не вышло. Я с трудом обнаружил о нем какие-то мелкие упоминания. Они так никогда и не достигли большей популярности. Орденских братьев было всего лишь несколько. Появлялись они в качестве гостей, то у госпитальеров на Мальте, то где-то на Кипре, но, похоже, у них даже собственного замка не было. Якобы, они имели что-то общее с реликвией Тернового Венца или чего-то в этом роде. Потом их стали обвинять в гностической ереси. В истории еще несколько раз всплывали какие-то мелкие тайные общества, которые ссылались на их традицию,3но точно так же, как и в случае розенкрейцеров, все это лишь фантазии, сплетни и недоразумения. Явно кто-то позавидовал масонам и розенкрейцерам, вот и докопался до столь же эффектного названия.

— Погоди… А как тот орден назывался?

— Братство Терниев. Но это так, всего лишь любопытная мелочь, даже недоразумение.

— Спасибо, — глухо произнес я. — Ты мне очень помог.

— Выслать материалы на мыло?

— Пожалуйста.

Долгое время я не знал, что делать. Братство Терниев. Спинофратеры.

Я бродил по дому.

Затем уселся за письменным столом, взял блокнот и записал все по очереди, пытаясь объединить факты. Цепочка событий, начинавшихся с Феофания, а заканчившихся навязчивыми видениями Михала, висящего среди шипов. То, что я видел во сне, не было миром Между. Все это, скорее, походило на какой-то видеоклип музыкантов-готов. Что может объединять исторические сплетни, сонные видения, непонятных иностранцев, самоубийство монаха, Плакальщика, тернии и старого миссионера?

Действительно, монастырь-хоспис в Могильно?

И что я должен, вроде как, там найти?

И, собственно — а зачем?

Я бросил ручку и снова начал кружить по комнате.

Садик как садик. До сих пор, собственно, я не обращал на него нимания, но теперь он и вправду казался мне заброшенным.

Ведьма.

Я вздохнул. Строительный мусор — тоже мне.

Дом казался мне каким-то пустым, я же чувствовал себя до странности нервничающим, угнетенным, а при мысли о вчерашней гостье — странно веселым.

Пепел и пыль… Только этого все и стоит.

Мне даже жалко было помыть сковороду, с которой мы вместе ели печенку. Да что там говорить, я тосковал.

Телефон молчал.

— Так ведь тебя же прикончат, придурок, — произнес я вслух. — Какие-то гребаные старухи сделают из тебя марионетку или навесят на шею несчастье. Зачем это тебе? Забудь о ней. Мало ли на свете женщин?

Мало. Такой, по крайней мере, я до сих пор не встречал.

— Сходи к блядям, — решительно предложил я. — Ужрись. Займись собственными делами. Просто-напросто, ты трахнул случайно встреченную телку и больше ничего. Возможно, она и была исключительной, но случается такое. А для подобных придурей ты, похоже, уже стар.

Мне ответило молчание пустых стен.

Я вновь уселся за блокнот, пытаясь заставить мозги работать, только все как-то не шло.

А если я не первый?

Откуда уверенность, будто бы я единственный в истории смог перейти в мир Между вживую?

Только лишь потому, что лично я никого подобного не встречал? Никого, если не считать Альдерона. Но он был живой труп. И, опять же, был единственным.

Ну а вдруг подобное уже случалось в прошлом? Ведь Сергей Черный Волк производил впечатление, что прекрасно понимает, о чем я говорю, и знал, что надо делать.

Ладно. Скажем так, что Феофаний тоже нашел способ. Вот только что из этого следует? Проповедовал и написал трактат. И все. Тысячу лет назад.

Мне было бы легче, если бы у меня имелся хоть какой-нибудь ее снимок.

Телефон лежал на столике спокойно, словно свернувшийся в клубок змей.

Достаточно было протянуть руку и набрать номер. По той стороне раздались бы звуки шарманки, играющей колыбельную Комеды из «Ребенка Розмари». Губы цвета корицы и со вкусом молока с ванилью отозвались бы у самого моего уха.

Я уселся, закрыл глаза и посчитал количество вдохов. Что со мной творится? Я в очередной раз постарался собрать мысли, трепещущие и разоравшиеся, словно стая перепуганных ворон.

Чем или кем был Плакальщик? Никогда я ничего подобного не видел. Из всех существ, которых я там встречал, более всего он был похож на то, что лично я привык называть демонами. Я редко их встречал. И замечательно.

Я взял атлас автомобильных дорог и нашел то Могильно. Даже не так уже и далеко. Дыра. Спрятанная в лесах деревушка. Около ста двадцати километров. Можно обернуться за одну ночь. Расстояния в мире Между были точно такими же, как и на этой стороне. Разве что, это была не моя территория. Белое пятно. Сто двадцать километров неисследованной территории, где могло скрываться все, что угодно. «Здесь могут жить тигры».

Я боялся ехать туда. И знал, что здесь ничего не найду. Монастырь-хоспис. Его не затем возвели в какой-т забытой всеми деревушке, чтобы принимать гостей. Нужно было бы отправиться в монастырь, стоящий в мире Между.

Я поужинал в одиночестве, глядя на западающие за окном свинцовые сумерки. Маленький садик со стороны улицы не выглядел так уж плохо.

А как бы оно было, видеть те безумные глаза ежедневно? Быть может, мы могли бы какое-то время встречаться в тайне от ее теток? Могли бы они узнать? А может, она могла бы перед ними все это как-то скрыть? Желала бы?

Я выкупался. Почистил зубы.

Напился молока. А потом погасил свет и отправился спать. Нормально, в кровати, в половину двенадцатого. Как человек. Без чудес, без загробных миров и видений. Обычный сон. Подушка, одеяло, стакан воды на прикроватной тумбочке. Как нормальный человек.

Проснулся я в мгновение секунды, отупевший, неспособный собрать мысли и беззащитный, словно парализованный.

Звонил стационарный телефон. Звонил мой мобильный. Горели все лампочки, играло радио, телевизор гудел белым шумом, компьютер горел синим сиянием экрана. Все одновременно.

Я лежал с открытыми от испуга глазами, залитый электронным гвалтом, и не был в состоянии отреагировать.

Поначалу мне казалось, будто бы на меня напали. А потом уже и сам не знаю, что думал.

Я снял трубку телефона. Того самого, что возле кровати. Мобилка захлебывалась своим рингтоном где-то в прихожей.

Это была она. Патриция. Я узнал ее голос, хотя он был измененным, страшным, хрипящим, смешанным со странными помехами. Звучал, словно бы прямиком из преисподней.

— По-омо-оги… Умоляю… Это яа-а… Помоги мне-е… — хрип, шепот и крик одновременно. Если бы можно было позвонить с виселицы, это звучало точно так же. Когда я слышал этот звук, то чувствовал, как по телу лезут ледяные мурашки. А волосы становились дыбом.

Это была она — Патриция.

Понятное дело, я вопил все те обязательные: «Что случилось? Ты меня слышишь? Ты где?».

— Ум-моля-ааю… По-о-мо-о-ги…

Я выскочил из постели. Когда сражался со штанами, пришла мысль, что это, должно быть, сон. Просто обязан быть.

А потом на мгновение попытался собрать мысли и успокоился. Кто-то меня подстрекал. Это был уже не первый странный, призрачный телефон, который я принял. Она могла мне позвонить, так. Но почему горели все лампы? Кто включил телевизор?

Через компьютерный монитор стекала ровная колонна букв: «Помоги мне помоги мне помоги мне…».

«По-о-ммо-о-гги…», — хрипел телевизор, захлебываясь белым шумом. «Эт-то я-аааа…»

Патриция. Быть может, ведьмы именно так звал на помощь?

«Поомоогии…».

Я сунул ступни в ботинки, с трудом справился с шнурками, путающимися будто червяки в трясущихся пальцах. Документы. Ключи.

Ключ зажигания. Телефон. Визитка. Ее визитка, лежавшая на столике возле телефона в гостиной. За ней я возвращался из гаража.

Не помню, как я открыл гараж и ворота. Не помню, закрыл ли их.

Помню пустой город в рыжем свете натриевых ламп, пульсирующие желтым светофоры на замерших перекрестках. Брошенные улицы, где ветер перебрасывал старые газеты и пластиковые пакеты. Словно будто после какой-то катастрофы. Все это выглядело, будто мир Между. Помню писк шин на мокром асфальте и сожаление, что со мной нет никакого оружия.

Я не знал, что случилось, но чувствовал, что дело было не в том, что волосы запутались в плойке.

Оружие могло оказаться просто необходимым. К сожалению. Даже в более нормальном государстве, где пистолет — это просто предмет, а не сатанинский помет или привилегия, зарезервированная исключительно для высших сфер, полицейских и бандитов, я не получил бы разрешения. Ведь я же псих. Документально оформленный.

Я проверил адрес на разложенном на пассажирском сидении плане, стоя где-то среди обцарапанных домов, где магазины были закрыты деревянными, изрисованными граффити ставнями.

Проживала она в старом доме, точно таком, в каком я провел детство, и в котором не желал бы жить за любые сокровища. Я же прекрасно их знаю. Холодные, запущенные лестничные клетки, вечно темные, вздымающие каменное эхо до самой крыши; слепые дворики из голого, проеденного годами кирпича; стены до сих пор испещренные следами от пуль; кривые окна с маленькими форточками. Наслоенный за поколения смрад капусты, затхлости и плесени. Здесь полно духов, воспоминаний и слез, буквально лучащихся из стен. Терпеть не могу подобных мест.

Я припарковался неподалеку от этого дома, с обязательными ведущими на двор воротами в виде перевернутой буквы «U».

А потом позволил проглотить себя слепому квадрату стен, среди блестящих чернотой окон, и вошел в средину.

Лестничная клетка была свежевыкрашенна, каменные ступени обработаны пескоструйкой, кованые балюстрады были отшлифованы и выкрашены под цвет старой бронзы. И затхлостью совершенно не несло, только свежей краской.

Я поднялся по ступеням, как только мог тише, под самую крышу. Именно там она и проживала — на самом верху, на переделанном чердаке. На место я добрался, стараясь не шуметь, убежденный в том, что прямо сейчас какая-то страдающая бессонницей соседка выскочит на лестницу с претензиями, и в этот момент погас свет.

Автомат отрубил электричество, а я погрузился в египетскую темень, не имея понятия, где находится выключатель. Вслепую я лапать опасался, боясь, как бы не нажать чей-нибудь звонок.

Я зажег зажигалку и с трудом прочитал буквы на двери. Здесь. Соседские двери были сбиты из досок и стянуты шурупами, не выглядели они, словно бы должны были вести в чей-то дом.

Я обнаружил выключатель, потом нажал на кнопку звонка, понятия не имея, что скажу, когда она откроет мне, растрепанная, вытянутая из постели.

Потом позвонил еще раз, приложив ухо к холодной, притворявшейся деревянной плите дорогих, защищающих от взлома дверей.

Под свет на имитации орехового дерева были видны какие-то процарапанные знаки. Кружки, стрелки, вписанная в окружность большая звезда. В чем-то они походили на символы зодиака. Ну да. Ведьма. Замки замками, а защитное колдовство не помешает. У меня тряслись руки.

Несколько раз я нажал на дверную ручку, ясный перец — безрезультатно.

Я снова позвонил. Свет в очередной раз погас.

Нащупал выключатель, и тут вспомнил Патрицию за ужином, как она торжественно клянется, подняв два пальца вверх, словно скаут: «Клянусь заказать и сделать те ключи, которые я припрячу. А если бы то была не Кристина, а я бы их просто потеряла? А вдруг меня обворуют? Тогда бы мне была бы хана».

Ящик с противопожарным шлангом висел на стене между ее квартирой и чердачной дверью напротив. Новенький, из выкрашенной в красный цвет стали, скрывал видный через круглое окошко, намотанный на барабан и сплющенный в ленту шланг, законченный сложным наконечником, и какие-то краны. Вот только ящик был закрыт на висячий замок.

Ну что за идиотизм, подумал я. А если начнется пожар?

Тогда следовало разбить круглое окошко в дверце и вытаскивать шланг оттуда. Но мне нужно было вскрыть ящик. Нет, в этом не было никакого смысла. Потеряет, скажем, ключи от квартиры, но сохранит ключ от этого висячего замка?

Я дернул его, и он открылся. Вот просто так. Он вообще не был закрыт, а может был испорчен.

Вот только в средине ничего не было.

Я ощупал шланг, барабан из металлических прутьев, на который тот был намотан, стенки.

Она не успела их сделать. Ключей ей не сделали, и она их не спрятала. Лажа.

Я вытащил телефон и точно так же, как уже несколько раз по дороге, набрал номер. И точно так же, как и в прошлые разы увидел сообщение «абонент занят». Каких-либо разговоров не было слышно, но я предположил, что бронированные двери были звуконепроницаемыми.

Такие двери и таран бы выдержали. А пинки ногами и удары кулаками наверняка бы навесили мне на шею полицию.

Конец.

Я трахнул кулаком по ящику со шлангом. И тогда услышал, как в средине что-то зазвенело. Деликатным таким, жестяным звоном. Я открыл дверцу, еще раз ощупал все элементы ящика. Трогал стенки, угостил пинком шланг и снова услышал: тихое «динь-дзилинь». Наконечник. Красная, конусообразная дюза из толстой пластмассы, снабженная шаровым краном, чей нос свисал в сторону пола. Я пошевелил насадкой, и оказалось, что ее легко можно открутить. Я снял ее, слыша, как внутри что-то брякает, будто горсть монет. Ключи амии выпали мне на ладонь. Современные, похожие на автомобильные, покрытые сложным узором выступов и углублений.

Двери были закрыты всего на один замок, зато провернутый несколько раз. Изнутри. Нужно было их вначале открыть, потом закрыть и снова открыть, только тогда все ригели отошли.

Входил я очень осторожно, не зная, а не получу ли неожиданно чем-нибудь по голове. В глубине помещения светился приглушенный свет, мерцающий, будто огоньки свечей или масляных ламп. Я толкнул дверь спиной и услышал тихий, стальной щелчок замков. Хорошо. Если Патриция проснется испуганная и начнет визжать, пускай это будет не на весь дом.

В квартире толпился всяческий антиквариат. На стенах висели средневековые, украшенные рисунками пергаменты; все предметы мебели были покрыты путаницей орнаментов, и теперь в полумраке они маячили, что твои вьющиеся змеи. Я шел, будто полицейский, притираясь спиной к стене, зыркая за каждую дверную раму, как будто оттуда мог прилететь удар.

Квартира была просто кошмаром для крадущегося человека. Наклонная крыша, опирающаяся на куче балок и идущих под самыми различными углами опор, под ногами путались какие-то абсурдные заставленные фигурками и сувенирами этажерки, повсюду клубились разросшиеся растения; куда бы я не поставил самый осторожный шаг, там что0нибудь могло перевернуться, упасть, рассыпаться или расколотиться. Свет доходил из-за угла, из главного помещения. Свет, а еще паршивый арктический холод, будто из открытой холодильной камеры. Я осторожно свернул за балку и вляпался лицом в коллекцию альпийских коровьих колокольчиков, свисающих с потолка.

Ладонью я заглушил из жестяное звяканье и остолбенел.

Патриция лежала посреди салона, нагая, с широко разбросанными руками и ногами, как человек с рисунка Леонардо да Винчи, среди стоящих вокруг свечей и масляных ламп, расставленных, где только было можно. Откинутая голова, рассыпавшиеся вокруг нее черные волосы, спутанные, словно чернильный клубок, выпущенный перепуганной каракатицей. Вывернутые назад глаза, заполненные слепой белизной. Следы густой, белой пены вокруг губ, стекающей к шее.

Я подскочил к ней, чтобы охватить Патрицию руками, кричать, приводить в себя. Чтобы хоть что-то делать. Это инстинкт.

И остановился на полушаге, с чувством, словно бы проглотил собственное сердце. Я видел, как у меня изо рта клубами выходит пар.

Патриция левитировала в воздухе. Низко, сантиметрах в десяти от пола, она словно бы лежала на невидимом матрасе. Голый паркет под ней, освобожденный от скатанного в сторону ковра, покрывали символы, тщательно вырисованные разноцветными мелками. Как у Леонардо. Окружность, в ней пятиконечная звезда, описывающая распятый силуэт, но вокруг были символы странного алфавита, которых инженер из Флоренции, скорее всего, не нарисовал бы. Одно запястье Патриции было оплетено четками, бусины которых свешивались вниз и колыхались под левитирующим телом. Телом, тоже покрытом символами, нарисованными чем-то жирным — губной помадой, пастелью или, возможно, карандашом для глаз. Символы сложные, несколько похожие на знаки иврита, несколько, на скандинавские руны, а в чем-то, на граффити аборигенов, которые находят в пещерах. Солярные символы, знаки ладони, глаз, спиралей. На всем теле. Странный алфавит покрывал каждый сантиметр кожи Патриции.

Очень и очень осторожно я вытянул ладонь и прикоснулся к ее шее. Та не была ледяной, только холодной, но живой. Под пальцами я почувствовал легкие удары пульса внутри шейной артерии. Торчащий, конусоподобный сосок левой груди тоже подрагивал каждые несколько секунд, словно датчик сейсмографа. Неспешно, но мерно. Грудная клетка поднималась едва заметно, наполняясь воздухом, самое большее, раз в минуту.

Нормальный человек в подобных ситуациях звонит в скорую помощь. Процедура. Вбитая в голову раз и навсегда, одна из вещей, которые обуславливают приспособленность к жизни в обществе. Пускай кто-то этим займется, потому что меня это перерастает. Неважно, что пациентка нас покидает, что законы земного притяжения отправились на перекур; неважно, что повсюду находятся следы странного ритуала. К пациентам без сознания вызывают скорую помощь. Пускай она сделает ей укол. Пускай она подключит ее к электропитанию. Пускай ее привяжут к кровати, только чтобы все было нормально.

Я же, в свою очередь — псих. И не могу считаться приспособленным. Я уже давно привык, что во всех подобных случаях я — сам. Скорую помощь можно вызвать ради сломанной ноги, почечнокаменной болезни, инфаркта или отравления. Только не к цветущей ведьме, погруженной в глубоком трансе.

Что бы тут не действовало, это «что-то» было могучим. Свисающие с полок маятнички и какие-то болтающиеся похожие на ветровые колокольчики украшения слегка покачивались и позванивали; среди фигурок и посуды раздавались потрескивания, похожие на звуки разрядов. Воздух был сухим и наэлектризованным. Мои волосы становились дыбом, как будто бы я стоял у громадного телевизионного экрана.

Пульсирующий сигнал, доносящийся из отложенной на стол трубки старомодного телефонного аппарата, действовал мне на нервы. Может быть, Патриция сняла ее, опасаясь, что неожиданный звонок вырвет ее из транса? А может, это она пыталась дозвониться до меня перед тем, как все это случилось?

И я положил трубку на вилки аппарата.

Но кому-то следовало сообщить. Кому-то, кто знал, что здесь происходит, и как можно помочь. Наверняка не тетке, так кому тогда? «Моя кузина Анастасия — сумасшедшая нимфоманка». Лучше нет. «Мелания. Тоже бунтарка, та еще штучка». Хорошо, позвоним Мелании-бунтарке.

Телефон стоял в прихожей, на странной этажерке межвоенного периода. Я обыскал ящичек в надежде на блокнот, но обнаружил лишь пачки перемешанных между собой счетов, гвоздь и кусок конопляной веревки, связанной в какие-то странные узлы и украшенной цветными нитками. Господи Иисусе!

Я поднялся на высокую антресоль, где находилась огромная кровать, выкованная из железных прутьев, и, вдыхая пряно-морской Патриции, обыскал ночную тумбочку. Салфетки, мелкие заметки, пачка презервативов, какие-то тюбики, фонарик. Съежившийся и твердый, высохший лимон, в кожуре которого торчали гвозди. Ладно, я ведь ни о чем не спрашиваю. Вот только блокнота не было.

Следовало успокоиться и подумать логично.

Я пошел в прихожую и нашел ее стоящую на шкафчике сумочку, похожую на врачебный саквояж. Телефон находился внутри, клавиатура была заблокирована, звонок был отключен, но аппарат работал и, слава Богу, не требовал PIN-кода.

Аппарат был странным, никогда в моих руках не было ничего подобного, так что разблокирование клавиатуры заняло у меня добрую минуту. Следующие пят — обнаружение меню и записей телефонной книжки. А потом я нашел «Мелатонину», и это было более всего похожим на Меланию.

Я рискнул, с неуверенностью поглядывая на настенные часы. Было двадцать минут третьего. Если окажется, что звоню в аптеку, просто отключусь.

У Мелании был милый, немного в нос, голос, в настоящее время сонный и отсутствующий.

— Что случилось, телка? — с неохотой спросила она. — Бессонница? Что, часы встали?

— Простите, это Мелания?

— Кто это говорит?!

На сей раз голос у нее был резкий, перепуганный и совершенно трезвый.

— Я приятель Патриции. Она позвонила, чтобы я ей помог. Я у нее дома. Она лежит без сознания.

— То есть как: без сознания?

— То и значит, что без сознания, — пояснил я. — Лежащая крестом на полу, с раскинутыми руками и ногами, на каких-то символах, повсюду горят свечи, у нее глаза выходят из орбит, изо рта идет пена. Она, случаем, не эпилептичка?

— Вы в скорую звонили?! — крикнула Мелания.

— Нет. Поначалу я позвонил вам.

— Умоляю. И не звоните. Она не эпилептичка… То есть, да… Это как раз такой приступ, но они ей только повредят. Вы прикасались к ней?!

— Нет…

— Пожалуйста, не касайтесь ее! Никуда не переносите, и, умоляю, никуда не звоните! И не пытайтесь ее будить, потому что это ее убьет!

— Мелания, она левитирует над полом.

— Что?! Прошу, ничего не надо делать! Сейчас я приеду! Боже, я живу в Варшаве… Буду через пару часов! Все, уже еду. И прошу, ничего не надо делать!

И она отключилась.

Будет через пару часов. Почти триста километров за два часа. На вертолете или на метле?

Я присел, глядя, как девушка вздымается над покрытым символами полом, сама покрытая рисунками странных знаков, с широко разбросанными ногами, с волосами цвета воронова крыла, плавающими вокруг головы, словно пятно туши, капнутой в воду.

Два часа. Это что, мне ждать два часа?

Я вытащил свой телефон и проверил записи голосовой почты, зная, что там услышу, но, все равно, по телу прошел ледяной озноб.

«Сообщение, полученное сегодня, в часов: один, минут: двадцать семь».

— По-омо-оги… Умоляю… Это яа-а…

Пугающий хрип, доносящийся откуда-то с самого дна преисподней. Ладони стали мокрыми.

«Сообщение, полученное сегодня, в часов: два, минут: двенадцать». Только что.

— По-омо-оги… Ум-мо-лляю… Мммогильнооо… По-омо-огииии…

Могильно.

Я поднялся и спрятал телефон. Забрал телефон Патриции и отправил Мелании SMS. Мелании, мчащейся со средней скоростью в сто сорок семь километров в час:

КЛЮЧИ В ШКАФУ С ПРОТИВОПОЖАРНЫМ ШЛАНГОМ НА ЛЕСТНИЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ

Домой я добрался в рекордное время.

В ванной сполоснул лицо холодной водой, свернул сигарету, уложил свои талисманы рядком на полу. Тесак, обрез, горсть позеленевших гильз, тщательно отбираемых на различных торгах военных памяток. Шлем, плащ.

Я сунул компакт-диск в проигрыватель и позволил звучать бубнам, варганам и бренчалкам.

Почувствовал, как ритм начинает меня затягивать, всасывать в себя.

Потом разжег миниатюрный костер в большом, чугунном воке, забросил в огонь несколько комков смолы и тут же ливанул в него спиртом. А потом взял бутылку своей настойки и начал танцевать. Я чувствовал, как мое сознание начинает опорожняться, как становится бело-синей, выглаженной ветром пустотой, словно ледяной фирн где-то над Енисеем. Стук бубна понес меня, я чувствовал его галоп.

Иду за тобой.

Уже приближаюсь.

Уже…