Пьяное счастье - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора User (ч. 2)

Когда провожали гостей, Зина в прихожей все это и сказала бригадиру – без

обиняков, не стесняясь.

- Это, конечно, дело возможное, - пряча глаза в пол, пробормотал

непослушными губами набравшийся Семен Карпович и поспешил удалиться.

«Сказано – забыто. Разве вспомнит, когда протрезвеет?» - грустно

улыбнулась Зина, однако через неделю мать вызвали в универсам и выдали

материальную помощь – двадцать рублей.

- Доживем, доченька? – спросила мать, откладывая деньги в платяной шкаф.

- Чего же не дожить, мама, - согласилась Зина, - мы с тобой деликатесов не

потребляем. У меня скоро стипендия.

- Да и у меня зарплата вот-вот, - добавила мать.

- Видишь, как здорово, - Зина обняла мать. – Ты давай успокаивайся, впереди

у нас целая жизнь.

Мать знала, что дочь не любила отца, и, уразумев намек Зины, хотела было

снова надуться, но передумала, в душе согласившись с нею.

«А ведь и правда, - решила мать. – Мертвым – земля пухом, а живым жить

надо. Особенно ей. Она у меня вон какая домовитая», - улыбнулась она, глядя

на дочь, накрывавшую на стол.

Постепенно мать оттаяла, снова стала ласковой с дочерью, и в квартире

Гвоздевых, казалось, навсегда воцарились покой и тишина.

Зина училась уже на пятом курсе, когда мать собралась на пенсию.

- Устала я очень, Зина, - жаловалась она дочери. – Руки уже отваливаются.

Как ты посмотришь, если я оставлю работу?

- Конечно, мама, - тут же, ни секунды не раздумывая, согласилась Зина. Она и

сама уже несколько месяцев видела, что матери все труднее и труднее рано

вставать и собираться на работу, до которой никаким транспортом не

добраться, а приходилось идти пешком километра два. Два туда, два обратно

– где ж набраться таких сил женщине, которой недавно перевалило за

пятьдесят?

- Отдыхай, мама, - еще раз сказала Зина. – Как-нибудь проживем. Скоро я

получаю диплом, устроюсь на работу, проживем.

- Тебе ведь тоже век не сидеть одной, - издалека начала мать, и Зина,

прекрасно понимая, о чем та говорит, категорично ответила:

- Если ты о замужестве, то пока такого вопроса на повестке дня не стоит.

Надо хорошую работу найти, заявить о себе, достичь чего-то в конце концов.

Я, например, диссертацию хочу написать. Какое уж тут замужество? Семья, дети – всем этим, я уверена, нужно обзаводиться потом, когда сам уже что-то

из себя представляешь.

Матери трудно было возражать ученой дочери, и она не стала спорить,

напоследок промолвив:

- А то квартира есть, жить где найдется…

- Ты моя хорошая! - рассмеялась дочь, кинувшись обниматься. – Спасибо

тебе за предложение, но пока что в своей комнате я буду жить одна. Ладно? –

нежно спросила она, чмокнув мать в щеку.

- Твое дело, конечно, но здоровьишко-то мое не вечное. Внучат бы

понянчить.

- Я гарантирую тебе еще несколько десятилетий полноценной жизни, дай

только начать работать, - успокоила ее Зина. - А за внучатами дело не станет.

Если ты так настаиваешь, в ближайшие пять, - она призадумалась, - нет, семь

лет я подарю тебе очаровательного пупсика. Будешь его купать, пеленать, тетешкать. К тому же просто так, с бухты-барахты замуж ведь не выходят, -

вполне серьезно добавила она.

Зина, в отличие от многих ее однокурсниц, ни с кем не дружила, хотя ей

пошел уже двадцать второй год. В то время когда подружки отправлялись на

танцы или в кафе, она предпочитала посидеть в библиотеке и просмотреть

две-три полезные книжки. Она и впрямь никого еще не любила, а

многочисленные заискивания и даже откровенные намеки сокурсников (Зина

и вправду была миленькой) она спокойно игнорировала, не закатывая истерик

и не впадая в морализаторство. Просто отвечала очередному искателю двумя-

тремя вескими фразами, и у того раз и навсегда пропадало всякое желание

возобновлять свои амурные поползновения. Это отнюдь не означало, что ей

вообще никто не нравился. Но Володя Калугин, учившийся на курс старше

нее, в прошлом году окончил институт, работал учителем в подмосковном

Одинцове и, судя по слухам, счастливо женился и уже стал отцом.

Так что все свое свободное время Зина уделяла учебе: пропадала в

библиотеках, делала выписки, вчерне набрасывала дипломную работу. К тому

времени она успела полюбить произведения Андрея Белого и Федора

Сологуба и захотела заниматься изучением их творчества. Ее научным

руководителем был историк русского Fin de siècle,5 знаток Серебряного века, заведующий кафедрой теории литературы профессор Константин Генрихович

Швец, и Зина с увлечением взялась за предложенную им тему: «Поэтика грез

и сновидений в прозе Федора Сологуба». Зина составила план, содержание

5 Fin de siècle (фр. «конец века») — обозначение периода 1890—1910 годов в

истории европейской культуры. В России более известно как Серебряный век.

глав, сделала выводы, написала заключение и представила эти наброски

Константину Генриховичу. Тот одобрил, и девушка, окрыленная первым

успехом, начала работать.

Сдав последнюю сессию в конце января, она уже закончила черновой вариант

дипломной работы и отдала рукопись знакомой машинистке. Константин

Генрихович просмотрел машинопись и одобрил основные положения работы.

Посоветовал включить несколько цитат из трех-четырех публикаций.

- Времени у вас предостаточно, - улыбнулся он. – Давайте договоримся, что к

концу марта вы мне сдадите окончательный вариант диплома, чтобы за

оставшиеся до защиты два месяца я смог внимательно его прочитать и

подкорректировать недочеты, если таковые будут. Впрочем, ничуть не

сомневаюсь, что если они и будут, то очень незначительные. Успеха!

Защитилась она с блеском, и даже оппоненты вынуждены были поставить ей

«отлично». Константин Генрихович по своим связям добился того, что

дипломная работа выпускницы Гвоздевой была опубликована в солидном

научном журнале.

- Ну что, голубушка, вам прямая дорога в науку, - сказал Зине руководитель, поздравляя ее. – Хотите?

От волнения Зина не знала, что и сказать. Она густо покраснела и не сводила

с него восхищенных глаз.

- Задумайтесь хорошенько, - продолжал Константин Генрихович. – Я

попытаюсь пробить место на кафедре. Станете ассистентом, преподавателем.

Защитите кандидатскую, будете старшим преподавателем. А там и до

докторской недалеко. Интересная научная карьера вам обеспечена.

Соглашайтесь, - добавил он и пристально посмотрел ей в глаза.

- Н-н-не знаю… Все неожиданно как-то, - едва выдавила Зина и растерянно

повела плечами. – Тут не может быть случайности. Что из того, что мой

диплом так всем понравился? Может, дальнейшие работы и не получатся

совсем?

- От случая в нашем деле и правда, многое зависит, - подтвердил Константин

Генрихович. – Но почему вы думаете, что впредь у вас никогда не будет таких

счастливых, богодухновенных случайностей? И к тому же не стоит забывать

Пушкина: «Случай – бог-изобретатель». Каждая работа – такое вот

изобретательство, интересное, неожиданное. С опытом каждая последующая

работа будет писаться легче, увереннее…

- Однако тот же Пушкин добавил: «Опыт – сын ошибок трудных», - съязвила

Зина.

- Ловко, - рассмеялся Константин Генрихович. – Сдаюсь. Судя по тому, что

классики у вас в крови, что вы ими, можно сказать, так и брызжете и жизни

своей без них не представляете, смею заключить, что вы согласны?

- А что? Может, и соглашусь! – неожиданно даже для самой себя ответила

Зина.

- Вот и славно! – обрадовался Константин Генрихович. – Поверьте, школа –

это, конечно, хорошо, это благое дело, - затараторил он, пытаясь

окончательно убедить девушку. – Но через два-три года, поверьте, вы

благополучно забудете все то, чему вас учили в вузе, и погрузитесь в

обыденное, рутинное повседневное отбывание повинности. Нет-нет, есть,

разумеется, отличные учителя, но сама сущность учительской работы такова, что отбивает не только охоту, но и всяческую возможность научных

изысканий. Ну хотя бы источники взять. Где вы, скажите, будете начитывать

фактуру? В библиотеке Орехова-Зуева? В Можайске? А я предлагаю вам

остаться в Москве, где вам будет открыт доступ в любые лучшие библиотеки

и архивы. К тому же стоит забывать, например, о заграничных

командировках. Кстати, как у вас с иностранными языками?

- В школе я неплохо занималась немецким, в институте хорошо пошел

английский, - ответила Зина.

- Прекрасно! Не знать иностранные языки – для филолога непозволительная

роскошь. При желании можно подтянуть языки самостоятельным

штудированием научной литературы…

- Я всегда любила заниматься в библиотеках, - кивнула Зина.

- И это самое приятное занятие на свете, смею вас уверить! – подхватил

Константин Генрихович. – На сегодня простимся, подумайте еще раз

хорошенько, хотя хочу надеяться, что вы не измените своего решения.

Позвоните мне, например, послезавтра. И тогда я начну пробивать местечко

на кафедре. Для начала можно будет вести семинары по теории литературы.

У меня, к сожалению, не всегда есть время для практических занятий со

студентами.

Вечером Зина рассказала все матери, и радости женщины не было предела.

- Ты согласилась, надеюсь? – спросила мать.

- В общем-то да, - неуверенно сказала Зина.

- Что значит «в общем-то»? – удивилась мать. – Хочешь отправиться в

область?

У Зины мелькнула мысль, что в области живет и работает Володя Калугин, и

она на секунду представила, что, возможно, и ее могут направить в

Одинцово, и тогда…

«Да нет, глупости! Что «тогда»? – одернула себя Зина. – У него семья, да он

наверняка и не знал о моей… о моем чувстве к нему… Форменные

глупости!»

- Да согласна я, мама, согласна, - твердо сказала она.

- Ты у меня молодец, - мать кинулась обнимать дочь. – Ты такая

трудолюбивая, свое высшее образование ты получила сама. У тебя все

впереди. И к тому же со мной останешься, а то как же я ревела украдкой, представляя, что ты покинешь меня!

Через два дня Зина позвонила Константину Генриховичу и сказала, что

хорошенько все обдумала и согласна на его предложение. Профессор

обрадовался и пригласил ее в ресторан. «Надо же отметить такое

судьбоносное решение», - мотивировал он свое предложение.

Зина обескуражено замолчала, чувствуя, как рука, державшая телефонную

трубку, покрывается мелкими капельками пота. Профессор тоже молчал,

только едва слышно дышал в трубку.

Молчание затягивалось, и Константин Генрихович первым нарушил его:

- Ну так что? – мягко, но настойчиво спросил он. – Обещаю роскошный стол

в «Праге». Соглашайтесь, Зина. Надо привыкать: в перспективе у вас немало

торжественных застолий. За рубежом привыкли угощать.

Молчание показалось бы невежливым, но Зина не знала, что и сказать. А

потому выпалила первое, что пришло в голову:

- Но у меня нечего надеть! Да я никогда и не была в ресторанах.

- Вот я и говорю: надо начинать! – Швец был непреклонен. – Насчет платья

не беспокойтесь. Давайте заглянем к моему портному, он снимет мерку и за

несколько часов пошьет вам прекрасный наряд.

- Вы знаете… - замялась было девушка, но Константин Генрихович снова

взял инициативу в свои руки:

- Если вы о деньгах, не стоит волноваться. Это будет моим вам подарком.

- Но в честь чего? – искренне удивилась Зина.

- В честь того, что сегодня вы выбрали верный жизненный путь. – И потом, могу ведь я побаловать моих самых талантливых учеников. Согласитесь, без

таких маленьких радостей жизнь была бы обыденной и скучной – и моя, и

ваша. Разве я не прав?

Зина не стала возражать, что ее жизнь если и была, как он выражается,

обыденной, то уж скучной ее в любом случае назвать никак нельзя. Не

хотелось вдаваться в подробности, да и вряд ли он понял бы ее.

«Наверняка ведь он не рос в таких условиях, - подумала она, - не знает, что

такое отец-пьяница и загнанная, уставшая мать».

- Хорошо, Константин Генрихович, я согласна, - ответила она. – Только фасон

и цену платья, с вашего позволения, я выберу сама.

- Уговорили. Тогда через час встречаемся у входа на факультет, - донеслось с

другого конца провода, и Зине показалось, что голос Константина

Генриховича уже не был голосом ее преподавателя и научного руководителя.

- Я буду на машине, сразу же поедем в ателье.

Ателье профессора Швеца находилось в одном из переулков в районе

Тверских улиц. Они вышли из автомобиля – новехонькой «шестерки», -

вошли в обычный подъезд старинного жилого дома и дождались лифта,

который профессор отправил на шестой этаж.

- Разве мы не в ателье? – удивилась Зина.

- Собственно говоря, он, как бы вам сказать, шьет на дому. Только я попрошу

вас никому об этом не распространяться, хорошо?

Девушка согласилась, и вскоре они оказались в просторной квартире, где

повсюду были расставлены гладильные доски, развешены клеенчатые метры,

валялись обрезки тканей и кожи и почему-то пахло парикмахерской.

В ответ на вопросительный взгляд Зины профессор пояснил:

- Здесь еще и подстричься можно. Модно и недорого. Хотите?

- Подумаю, - скромно ответила Зина.

Профессора и его спутницу встретил невысокий пожилой человек с гладко

зачесанными назад волосами цвета «баклажан».

«Вот диво-то! – опешила Зина. – А я думала, что так только женщины

красятся!»

- Евгений Ипатьевич, - поздоровался с модельером, Швец. - Вот этой

очаровательной девушке надо пошить что-нибудь модное. Она сама вам

скажет, что ей хочется.

- С удовольствием, Константин Генрихович, - слегка поклонился модельер и с

улыбкой обратился к Зине:

- Что хотите?

- Не знаю, видели ли вы платья Нормы Камали,6 - неуверенно начала Зина, вспомнив имя известного модельера, вычитанное в «Журнале мод». Вообще-

то она изо всех сил старалась показаться сведущей и произвести должное

впечатление, в то время как сама тряслась от страха.

- Конечно, - снисходительно улыбнулся закройщик. – Вам какой фасон –

спортивный, романтический?

- Такой… трикотажный… с большими подплечиками… - запиналась Зина,

опасаясь, чтобы закройщик не углублял тему, в которой она была профаном.

6 Норма Камали (Норма Арраэс, родилась в 1945 году) — американский дизайнер одежды.

- Понимаю, - все так же улыбаясь, ответил модельер. – Фасон, соединяющий, скажем так, спортивные и романтические мотивы в стиле ретро? Я вас

правильно понял? – и он быстрыми, уверенными движениями набросал на

ватмане, прикрепленном к верстаку, силуэт платья.

- Да-да, именно такой фасон, - согласилась Зина. Она сейчас согласилась бы

на что угодно, лишь бы прекратилась эта пытка, и тем приятнее было то, что

модельер понял ее с полуслова.

- Какого цвета?

- Темно-вишневого.

- Пройдите к свету, я сниму мерку, - Евгений Ипатьевич пригласил Зину в

большую, щедро залитую солнцем комнату и сноровисто начал елозить по

ней гибким метром, записывая промеры в блокнотик. Иногда его быстрые

пальцы едва касались Зининого тела, и девушка невольно вздрагивала – так

неожиданны были ей прикосновения чужого мужчины к ее спине, груди,

животу.

- Вот и все, готово, - сказал модельер, приветливо улыбаясь красивыми,

ровными зубами.

- Так быстро? – поразилась Зина.

- Смею вас уверить, что платье будет готово еще быстрее, - поклонился

Евгений Ипатьевич. – То есть фигурально выражаясь.

- Это… недорого? – поинтересовалась Зина.

- Евгений Ипатьевич с нас дорого не возьмет, - поспешил успокоить ее Швец.

– А платье действительно будет готово очень быстро. Когда нам прийти,

Евгений Ипатьевич?

- Сейчас, - модельер взглянул на часы, - половина второго.– Значит, где-то без

четверти пять, устроит?

- Вполне, - кивнул профессор, и они с Зиной вышли к лифту.

- Как он точен! – вырвалось у девушки.

- Профессионал, - ответил со значением Константин Генрихович. – Не хотите

до назначенного времени съездить в деканат?

- Зачем? Ведь распределения еще не было, - удивилась Зина.

- Да я не про распределение, - улыбнулся Константин Генрихович. – Я про

себя скорее. Надо подать прошение о вас.

- Прошение? – Зина по-прежнему ничего не понимала.

- Ну понимаете, - благосклонно пояснял профессор. – Чтобы вас оставили на

кафедре, нужно мое ходатайство. Вот и я хотел заехать в деканат и подать

такое ходатайство.

- А от меня что требуется?

- Ровным счетом ничего. Просто подождать меня в машине. Или, если хотите, подниметесь со мной. Впрочем, это вовсе не обязательно, вас и так все

прекрасно знают. С лучшей стороны, между прочим.

Зина покраснела и промолвила:

- Спасибо вам, Константин Генрихович, большое. Не знаю, как и благодарить

вас. Я пока еще не зарабатываю…

- Ну, а вот это бросьте, - перебил ее Швец. – Ни к чему, знаете ли, меня

обижать. Я от чистого сердца желаю вам интересной, достойной жизни и

счастья.

- За что же, Константин Генрихович? – тихо спросила Зина.

- За головку вашу умную, за характер упорный, творческий. Это самое первое

и простое, что просится на язык умудренному профессору, пожалуй, впервые

на своем научном веку до такой степени ошеломленному достижениями

своей ученицы.

И они поехали в институт. Пока профессор оформлял документы, Зина ждала

его в машине. Вспоминала все случившееся за минувшие два дня и никак не

могла поверить в перспективы, которые сулил ей Швец. Но верить хотелось, и Зина, закрыв глаза, постаралась представить многолюдные студенческие

аудитории, внимающие каждому ее слову, и себя, молодую и красивую, на

кафедре престижного вуза. Пыталась – и не могла: она никак не могла

предположить, что ее, вчерашнюю выпускницу, по сути студентку, будут

слушать ее сверстники, такие же двадцатидвухлетние парни и девушки, как

она сама. Да и что такого особенного она может им передать?

«Нет, вряд ли, конечно, мне сразу доверят преподавать на старших курсах, -

успокаивала она себя. – Для начала, видимо, поручат вести семинары по

введению в литературоведение для первокурсников. Это уже проще, как-

никак за плечами защищенный диплом по теории литературы. Да и

Константин Генрихович наверняка поможет, даст необходимые пособия,

посоветует, с чего начать. Так что ничего страшного!»

Зина открыла глаза и увидела спешащего к машине Швеца. Он широко

улыбался и еще издали помахивал какой-то папкой в руке.

- Декан одобрил мое ходатайство, - сообщил он, усаживаясь на водительское

кресло. – Теперь отнести его к ректору, и через пару недель можно ждать

результата.

- А если ректор… - начала и запнулась Зина.

- Пустяки, - поспешил успокоить ее Константин Генрихович. – Роман

Гаврилович, мне кажется, хорошо ко мне относится. По крайней мере,

надеюсь, что хорошо. Так что, тьфу-тьфу, - он постучал по пластиковой

приборной панели, - считайте, что дело выгорело. Ну что, едем?

- Прямо сейчас? – вздрогнула Зина. Перспектива оказаться в роскошном

ресторане ее, никогда не бывавшую даже в кафе, очень пугала.

- А почему бы нет? – улыбнулся профессор. – Рестораны работают с

двенадцати. Или вы предпочитаете вечером, когда музыка и многолюдно?

- Нет-нет, - выпалила она. – Давайте уж сейчас.

- Точно? – Константин Генрихович мягко, подбадривающее улыбался и

выжидающе смотрел на нее.

- Точно! – категорически выпалила она и попыталась тоже улыбнуться, но

улыбка вышла неловкая, и Зина покраснела и отвернулась к окну.

- Мне понятно ваше смятение, но смею вас уверить, что в данном случае оно

совершенно не адекватно ситуации. Мы с вами выберем отдельный столик,

где-нибудь у окна. Будем смотреть на Арбат и спокойно беседовать. Если я

вам, конечно, не надоел за время учебы, - и он еще раз обворожительно

улыбнулся.

- Не надоели, Константин Генрихович, - оправившись, наконец, от смущения, ответила Зина и тоже улыбнулась.

- Вот и прекрасно, - кивнул Швец и включил зажигание. – Столик я уже

заказал. Вы какую кухню любите?

- То есть? – не поняла Зина.

- Ну, кухню каких стран – арабскую, узбекскую, итальянскую, французскую?

Надо было что-то отвечать, но Зина чувствовала, что все мысли покинули ее.

Котлеты на пару да окрошка на кефире – вот, пожалуй, все деликатесы,

которые ей довелось отведать в родительском доме. Боясь, что покраснеет

еще гуще, Зина брякнула первое, что пришло в голову:

- Я предпочитаю русскую, - и действительно покраснела.

Швец, кажется, совсем не заметил очередного смущения девушки и даже

поддержал ее:

- Мы с вами солидарны. Ничего вкуснее настоящего холодца и добрых котлет

по-киевски я тоже не едал. Добавим сюда что-нибудь из салатного ряда – у

них это превосходно. Как насчет напитков?

Из книг и по рассказам однокурсников Зина знала, что в ресторанах принято

пить крепкие напитки, но сейчас, после вопроса Швеца, перед ней вдруг

отчетливо встал покойный отец, как всегда, пьяный и грубый. Он посмотрел в

глаза дочери, хотел что-то сказать, но не смог, а только икнул и смачно

сплюнул в сторону. Это видение не посещало Зину уже давно, и она невольно

вздрогнула. Профессор, хотя и смотрел на дорогу, успел заметить это

движение собеседницы. Однако причина такой реакции осталась ему не

понятной, и он первым делом подумал, что как-то неловко обидел девушку.

Тем более что она молчала, опустив глаза на свою сумочку, лежавшую на ее

коленях.

- Если хотите, можем ограничиться соками. Квас у них неплохой, - осторожно

сказал он, пытаясь снять напряженную паузу.

- А что есть в ресторанах? – Зина резко подняла голову, но смотрела не на

профессора, а на дорогу. – Я имею в виду - из крепких напитков?

- Ну, все что захотите, - Швец облегченно вздохнул и наперебой стал

перечислять: - Вина различные, шампанское, водка, коньяки, виски, бренди…

В «Праге» подают отменное чешское пиво…

- Шампанское, - перебила его Зина. – Я люблю шампанское.

Никакого шампанского, как и вообще крепких напитков, Зина в своей жизни

никогда не пробовала, но посчитала, что шампанское – самый безобидный

напиток, который позволительно попробовать девушке за обедом с

посторонним мужчиной.

- Договорились, будем пить шампанское, - согласился Швец. – У них самое

настоящее «Советское». С бывших императорских заводов. Вы какое

предпочитаете – сухое, полусладкое?

- Полусладкое, - ответила Зина. Ей помогли книги: в классических романах, запомнила она, дамы пили именно такое шампанское. То есть, наверняка они

пили и что-то еще, но знание, не подкрепленное личным опытом, не

отложилось в голове девушки, тогда как шампанское в Москве продавали во

всех хороших гастрономах.

- Браво! – не удержался Швец и хлопнул рукой по баранке. - Да у нас с вами

идентичные вкусы! Нас ждет роскошное пиршество! Но пора, пора заехать за

вашим платьем!

В огороженной ширмочкой примерочной Зина надела новое платье и в

зеркале не узнала себя. Кем угодно могла она себя представить:

учительницей, продавцом, даже стюардессой на международных линиях, но

вот чтобы выглядеть настоящей принцессой – об этом она и думать не смела.

А сейчас из зеркала на нее смотрела ни больше ни меньше сама принцесса

Монако Каролина Гримальди, фотографию которой она тоже увидела в

журнале мод.

- Можно к вам? – слегка постучал Швец в стойку ширмы.

- Да, конечно! – отозвалась Зина, и расплывшееся в улыбке лицо профессора

показалось между картонных створок. – Как замечательно! Наш Евгений

Ипатьевич – настоящий кудесник! Вам-то нравится?

- Спасибо вам! – зарделась Зина.

- Не надо, умоляю! – Швец прижал обе руки к груди. – Красота должна и

одеваться как красота. Однако нам пора в ресторан!

Он рассчитался с портным, и они с Зиной спустились вниз, к машине.

Профессор был прав. В ресторане им на самом деле подали вкуснейшие,

свежие кушанья: горячие Пожарские котлеты, телятину «Орлов»,

студенистый холодец с ледком и хреном, фаршированные баклажаны,

бруснику во льду.

- Вот вы знаете, что такое, например, пожарские котлеты? – приглашая Зину

отведать кушанья, спросил Швец. – То есть, собственно говоря, почему они

называются именно Пожарскими?

- Что-то связанное с князем Пожарским, освободителем Москвы? –

неуверенно предположила Зина, разрезая баклажан.

- С графом, Зина, с графом, это уже девятнадцатый век, - отрезав кусочек

дымящейся котлеты, Константин Генрихович отправил его вилкой в рот. –

Тут, впрочем, ситуация, видимо, анекдотическая, поскольку есть несколько

версий. И не все они о графе. О графе только одна, вернее, о его поваре, который якобы впервые приготовил котлеты из фарша птицы и хлеба. Где-то

я вычитал, что когда к графу приехал кто-то из августейшей фамилии и на

кухне не нашлось телятины, граф, велел повару срочно зарезать индейку и

быстро сделать из нее котлеты. Другая версия говорит о некой Дарье

Евдокимовне Пожарской, которая владела трактиром в Торжке. Это про нее

писал Пушкин Соболевскому: «На досуге отобедай у Пожарского в Торжке,

жареных котлет отведай и отправься налегке»…

- Что касается Пушкина, - улыбнулась Зина, - то я в восторге от того, как он

изобразил Татьяну в конце романа. Она безупречно владеет собой,

одновременно и подчиняется этикету, и остается собой…

- Не правда ли? – восторженно воскликнул Швец, наполняя бокалы. – И

вообще Пушкин испытывает глубокую симпатию к своей героине, ставит ее

гораздо выше – нравственно выше, я имею в виду, - мужских персонажей

романа, более того – окружает ее каким-то ореолом грусти и достоинства…

Ну что, за первый ваш успех? – он протянул Зине бокал, в котором

успокаивалось, шипя и потрескивая, янтарное шампанское.

- Спасибо вам за все, Константин Генрихович, - Зина взяла бокал и осторожно

пригубила. Свежий напиток приятно, ненавязчиво пробежал по языку,

мелкими иголочками засвербел в гортани.

- Сладко как! – невольно улыбнулась Зина. – И в нос, и в глаза… - она вынула

носовой платок и поднесла к лицу.

- Угощайтесь, Зина, - профессор широким жестом обвел стол и активно

принялся за котлету. – И не благодарите меня, умоляю. Я просто сделал то, что на моем месте сделал бы любой ученый. Нельзя ведь таланту пропадать

втуне. А вы талант. Не возражайте, талант!

Зине стало неловко от похвал Швеца, и она еще раз отхлебнула из бокала.

Этот второй глоток показался ей слаще первого, и вслед за ним Зина отпила

еще, потом еще.

- За ваши успехи, - поддержал ее Константин Генрихович, - отпивая из своего

бокала.

Поставив пустой бокал на стол, Зина решила, что надо поесть. Покончив с

баклажаном, она принялась за котлету, потом отведала телятины. Швец еще

раз наполнил бокалы. Они выпили, и вскоре Зина вдруг почувствовала, что

кто-то невидимый будто приподнимает ее со стула и начинает медленно

вертеть из стороны в стороны. Она попыталась сосредоточиться, увидеть

этого невидимого, но не смогла: голова закружилась, как после детской игры

в жмурки, когда внезапно срываешь повязку с глаз и не можешь устоять на

ногах. Она жутко испугалась, кроме того, кинувшийся в лицо жар буквально

ослепил ее, и Зина закрыла глаза. Через несколько секунд кружение прошло, но она боялась развести веки, чтобы не повторился этот кошмар.

- Что с вами, Зина? – как издалека, донесся до нее голос профессора.

- Мне кажется… кажется… с меня довольно… - не открывая глаз, она кое-как

совладала с непослушными губами, потом снова замолчала, опасаясь, как бы

мускульные движения не спровоцировали нового головокружения.

- Если хотите, поедем, - как будто во сне, прозвучал голос Швеца.

Она кивнула и почувствовала, как он берет ее под локоть, крепкими руками

помогает подняться, ведет к выходу. Она осмелилась открыть глаза.

Расплывающийся, как в мареве, зал, едва заметное мерцание люстр, под

ногами – плывущая зыбь. Она споткнулась на высоком каблуке и

опрокинулась на руку профессора.

- Ну, милая коллега, - звучал у нее над ухом его мягкий, бархатный голос, и от

этого ей было спокойнее. - Не иначе, это вы от сегодняшних впечатлений так

расслабились. Впрочем, ничего страшного, день для вас действительно был

удачным. Сегодня отдохнете, а завтра я отвезу бумаги ректору, и считайте, что вы – ассистентка кафедры.

Зина хотела поблагодарить его, но не промолвила и слова, как погрузилась в

забытье. Немногое помнила она из того вечера. Помнила какие-то увешанные

картинами стены, мягкую постель, свежую прохладу простыней, чье-то

жаркое дыхание у своего лица. Где-то на окраине сознания колючим

осколочком отозвалась острая боль. Кольнула и затихла…

В ту ночь Зина Гвоздева стала женщиной. Нельзя, впрочем, сказать, что она

стала женой своего бывшего научного руководителя, поскольку Константин

Генрихович был благополучно женат уже двадцать два года. Справедливость, таким образом, требует сказать, что в ту ночь Зина Гвоздева стала

любовницей своего будущего начальника.

Она проснулась от дикой головной боли. Такой боли она прежде не

испытывала никогда. Захотела определить, где находится, и не смогла:

черные круги перед глазами застили перспективу, она видела только смутный

контур собственного носа и что-то темное впереди. Мотала головой из

стороны в сторону – напрасно, темнота не исчезала, только боль стукалась в

мозг еще жестче и острее. Ослабев от напрасных усилий, Зина откинулась на

подушку и попробовала что есть силы крикнуть. Но запутались и застряли в

горле неуклюжие звуки.

Она испугалась и почувствовала, как холодный липкий пот противной

студенистой жижей выступает на груди. Ей почему-то вспомнилось

ощущение из детства, когда ей, больной гриппом, всегда были отвратительны

такие ощущения и она то укутывалось с головой одеялом, то, задохнувшись

собственным горячим дыханием, скидывала с себя пропотевшее одеяло, и

тогда волна озноба, тут как тут, снова, как бы обманом, подступала к ее

вымученному телу. Поистине, это было невыносимым, и лекарство против

этого было одно – время. Добросовестно принимая прописанные врачом

таблетки и микстуры, Зина уже к вечеру первого дня болезни чувствовала

себя значительно легче, главное – проходила отвратительная потливость, и

можно было, высвободив руки из-под одеяла, взять книжку и почитать в свое

удовольствие.

Теперь же, она чувствовала, облегчения не предвиделось, по крайней мере, в

обозримой перспективе. Она повела рукой вокруг себя, нащупала простыню

и теплое одеяло, спряталась под ним от накатывающего озноба. Вскоре стало

жарко, холодный пот сменился теплым, не менее противным. Она откинула

одеяло, провела рукой вдоль тела и обнаружила, что лежит совершенно голая.

И тут же услужливая память, как на картинке, представила ей все события

минувшей ночи – разумеется, в том виде, как их запомнила сама Зина, мало

что, впрочем, запомнившая как следует. Но отчетливо вспомнились горячие

ласки Константина Генриховича, его жаркое, с легким запахом алкоголя

дыхание, а главное, вспомнилась острая, неведомая доселе боль, что на

мгновение сладким спазмом сковала низ живота и бедра.

От этого воспоминания Зина, как подброшенная, вскочила на постели. Сейчас

нужно было прозреть, во что бы то ни стало прозреть! Не представляя, что

следует делать в таких случаях, она лихорадочно терла глаза, виски и скулы и

чувствовала, как возвращается недавний холодный пот. Острая боль молнией

прожгла голову, Зина замерла с поднятыми руками и слабо простонала.

Плевать, главное – увидеть. Она возобновила массирование. И это помогло.

Зрение постепенно выхватывало большую полузатененную гардинами

комнату, красивую мебель, слабо пробивавшийся за окнами утренний свет.

Постепенно Зина смогла сконцентрировать взгляд на первом предмете,

попавшем в поле зрения – на большом телевизоре - и отчетливо различить его

грани, цвет, экран и кнопки на панели управления. Еще усилие, и Зина сумела

прочесть под экраном: «Рубин Ц-260».

Но не это сейчас интересовало ее. То, что не давало ей покоя, должно было

быть где-то на постели, скорее всего, на простыне или на пододеяльнике. Она

вскочила с кровати и наклонилась над простыней. Долго искать не пришлось: то, что ее так интересовало, было тут же, чуть пониже середины постели, ближе к ножной спинке кровати. Это было небольшое, размером с

пятикопеечную монету, бурое пятно с неровными, как бы рваными краями.

Пятно засохло, Зина поднесла к нему руку, осторожно провела по пятну и

почувствовала что-то жесткое, заскорузлое. Она брезгливо отдернула руку, и

тут другая мысль посетила ее. Так же осторожно, уже наверняка зная

результат, но боясь увериться в своей догадке, поднесла руку к нижней части

живота, потом медленно, с замирающим сердцем, начала опускать ее по телу

все ниже, ниже, пока пальцы, наконец, не наткнулись на то же самое жесткое

и заскорузлое чуть пониже лобка.

Ей показалось, что свет снова померк перед глазами. В это не хотелось

верить, но это было так. Вихрь мыслей разом пронесся в ее голове, но ни

одна из них не удержалась, вытесненная одним-единственным

всепоглощающим чувством – чувством горькой обиды. И ту же, словно это

чувство было тем самым чувством, которого одного сейчас только и

требовало ее истерзанное, замученное неведением сердце, - Зина опустилась, как была голой, на край кровати и громко, в рев разрыдалась.

Ее выворачивало наизнанку, плечи и колени тряслись от холода, но у нее не

было сил накрыться скомканным одеялом. И вдруг что-то теплое укутало ее

спину, запахнуло шерстяным и колючим плечи и грудь. Зина вздрогнула и

резко обернулась. Над ней стоял Константин Генрихович и нежно водил

пальцами по ее голове. Из-за слез она не видела выражения его лица, но ей

показалось, что он кротко улыбался. Не давая ей первой заговорить,

возможно, опасаясь ее гнева, профессор поспешил опуститься рядом с нею, слегка обнял за вздрагивающие плечики и зашептал куда-то в висок

торопливые, скомканные слова:

- Глупенькая… я ведь полюбил тебя уже давно… Умница моя… Всю душу

мне всколыхнула… Ради тебя… разведусь… дети взрослые… Из партии

выгонят… шут с ней… Из института попрут… все тебе оставлю… забот

знать не будешь… Родная, печаль моя последняя… Прости!..

Зина попыталась оттолкнуть его от себя, но он так крепко держал ее, что она, сделав два-три неуверенных толчка, вдруг размякла, уткнулась лицом ему в

грудь и снова разрыдалась, как никогда не плакала на плече у отца. А он

молчал и все гладил и гладил девушку по голове и все теснее и теснее

прижимал ее к себе. Он, как и она, тоже знал, что лучший лекарь – время.

В то утро он угостил ее вкусным завтраком, хотя, ослабев от произошедшего, ела она мало и неохотно. Он предложил шампанского, и она не отказалась. А

после выпитого бокала все случившееся уже не казалось ей таким мрачным и

безнадежным.

«Подумаешь! Ничего страшного, когда-то это должно было произойти, -

думала она, потягивая из второго бокала, вслед за первым наполненного

Швецем. – Человек-то он порядочный, а что с другим было бы? Ну,

подумаешь, женат! Многие так живут и уверены, что благоденствуют… Где,

кстати, его жена? Он, помнится, говорил как-то, что она в

загранкомандировке… Хорошо живут люди! – она на секунду задумалась и

твердо решила: - И я так буду жить! Переломлюсь, а – буду! Не дай Бог,

конечно, сделать ради этого что-нибудь некрасивое, постыдное, но тем, что

само дается в руки, брезговать не стоит».

И она уже без тени смущения и обиды посмотрела на Константина

Генриховича и попросила его налить еще бокал. После второго, заметила она, головная боль начала заметно стихать, на душе стало несуетно,

умиротворенно.

Он наполнил третий бокал, предложив выпить за ее карьеру. Она согласилась.

- А какая будет тема у моей кандидатской диссертации? – спросила она,

лукаво глядя на Швеца.

- Зиночка, какая угодно, - пережевывая сыр, ответил он. – Например, поэтика

смерти в прозе… ну, кого бы назвать… да вот хоть того же Сологуба. С таким

фундаментом, как твой диплом, любые горы не преграда. К тому же ты

говорила, что он тебе очень нравится.

- Да, особенно «Заклинательница змей», - согласилась Зина.

- А потом, соединив диплом и кандидатскую, можно и книгу выпустить по

поэтике Федора Кузьмича, добавив еще две-три главы, - рисовал Швец

сладостные перспективы. - Серебряным веком, конкретно Сологубом, на

западе мало кто занимается. Так что путь в мировую науку тебе обеспечен.

– Но я надеюсь, что вы мне поможете? На первых хотя бы порах?

- Ну почему на первых? – удивился профессор. – Могу и соавтором такого

замечательного исследователя выступить. Вместе на международные

конференции будем летать.

- Как вы сразу так далеко, однако…

- Это только кажется, что далеко, ничего не далеко, вот увидишь. А теперь я

хочу еще раз выпить, на сей раз на брудершафт.

- Зачем? – не поняла Зина.

- А за тем, чтобы ты никогда больше не называла меня на «вы». Наедине,

естественно.

Зина улыбнулась и взяла из рук Константина Генриховича протянутый им

четвертый бокал. Голова не болела, удивительная легкость в теле и ясность в

голове приятно удивили ее.

- «Ты право, пьяное чудовище. Я знаю: истина в вине!» - процитировала она, допив из бокала.

- Осторожнее, Зина, это только поэзия. В жизни бывает все гораздо серьезнее,

- предостерег, впрочем, шутливо, Швец.

- С вами – море по колено… Ой, что это я… С тобой. – Она придвинулась

поближе и прошептала ему на ухо: - А как тебя называть?

- А как тебе больше нравится?

- Например, Любимка. Не возражаешь?

- Ну, это только в очень нежных случаях, - лукаво прищурился Константин

Генрихович.

- Значит, часто, - язычок у нее развязался, слова лились без всяких мыслей. –

Поскольку таких вот, как ты говоришь, нежных случаев я обещаю тебе

великое множество!

Она поднялась из-за журнального столика, чуть заметно споткнулась и

подошла к нему. Глядя на него сверху, она заметила заметно проступившую

лысину не его темени, едва прикрытую зачесанными наверх волосами.

«Ему сорок девять, мне двадцать два, - мелькнула мысль. – Ну и что? А

может, я люблю его?» - и она опустила голову и легко поцеловала его в глаза, которые он успел поднять навстречу ее движению. Бросив на ходу: «У тебя

ванная там?» и не дождавшись ответа, она вышла в прихожую, потом

забралась в ванну и подставила разомлевшее от выпитого тело упругим

горячим струям. А когда вернулась в комнату, от подбородка до ног укутанная

в огромное бархатное полотенце, с удивлением и одобрением отметила, что

Константин Генрихович успел перестелить постель и новая простыня манила

ее свежим крахмальным блеском.

А когда запрокидывала голову под его напористыми, умело торопливыми

объятиями, успела с удивлением подумать, дивясь собственной неведомо

откуда взявшейся раскрепощенности: «И куда тебя только несет, девушка?..

Он ведь сам сказал, что только в книжках бывает счастье… А это тогда что?..

Не знаю, пускай», - и закрыла глаза под жадными, ненасытными

поцелуями…

* * *

Весь тот день они провели вместе. Для начала приготовили роскошный обед.

Константин Генрихович показал Зине, как приготовить полюбившуюся ему в

Италии сырную закуску «Рафаэлло». Обошелся самыми скромными

продуктами: натер на терке плавленые сырки, добавил майонез и

выдавленный через пресс чеснок. Из получившейся массы сформировал

небольшие шарики, в каждый из которых поместил грецкий орех и оливку.

Размешал, дал Зине попробовать с ложки.

- Чудесно! – она раскрыла восхищенные глаза.

- Никогда не пробовала? – спросил профессор. – При желании можно из

самых элементарных продуктов, купленных в Москве, приготовить вот такое

чудо. Надо только включить воображение и вдохновение.

Зина с грустью подумала о маме, которой всю жизнь было, конечно, не до

вдохновения, а все ее воображение уходило на то, как с наименьшим для себя

риском угодить вечно пьяному мужу. Она вздохнула и попыталась отогнать

грустные мысли. Сегодня все-таки ее день, и он должен быть праздничным, нарядным!

Потом Швец попросил Зининой помощи в приготовлении апельсинового

пирога. Велел ее развести дрожжи в теплом молоке и оставить минут на

пятнадцать, добавив туда три чайных ложки сахара. А сам тем временем

готовил начинку: пропустил апельсины через мясорубку и добавил в

образовавшуюся массу полстакана сахара.

- Весь конек в том, чтобы апельсины прокручивать вместе с цедрой, - пояснял

он, крутя ручку мясорубки. – Тогда вкус становится особенным, острым,

пикантным. Ты скоро попробуешь и оценишь… Добавь-ка к дрожжам

маргарина, три желтка и муку. Все вон там, в правом шкафу.

Когда тесто поднялось, Зина замесила его, раскатала по небольшому

противню, сделав, по указке Константина Генриховича, бортики по краям.

- Вот так, все правильно, умница, - похвалил профессор. – А теперь оставим

это хозяйство в покое на полчаса.

За это время он смешал из яиц и сахара крепкую пену и капнул туда капельку

уксуса. Затем посыпал тесто крахмалом и переместил сверху

приготовленную начинку.

- Теперь, запоминай, заливаем все это взбитыми белками и ставим в

разогретую духовку. Ты заметила, что я несколько минут назад включил ее?

- Сколько ждать? – нетерпеливо спросила Зина. – У меня уже слюнки текут.

- Не так еще потекут, когда попробуешь! Минут через двадцать вытащим его

из жара и дадим остыть, а сами тем временем будем пить восхитительное

итальянское вино и закусывать сырными шариками.

Константин Генрихович вынул из холодильника бутылку привезенного из

недавней загранкомандировки вина и торжественно водрузил ее на столе.

- Я просто млею от этого вина, - сказал он. – Оно производится в области

Венето, это на северо-востоке Италии, из винограда сорта шардоне. Пьется

мягко, надо только смаковать каждый глоток, каждую каплю. Ну что,

приступим к трапезе? – и наполнил бокалы светло-янтарным напитком.

Зина взяла бутылку, прочитала на этикетке: «Natale Verga, Chardonnay del Veneto Frassinо, 1981».

- Это год производства? – спросила она.

- Да, разумеется, - кивнул профессор. – Прошлогоднее. Из ранних, молодых

вин. Вкус у него терпкий, ядреный. Попробуй, - и он поднес свой бокал к

бокалу Зины, слегка стукнул кромкой, так что раздался нежный, хрустальный

звон, и отпил небольшой глоток.

Зина отпила следом. Незнакомый, но оригинальный вкус приятно удивил ее.

Сырные шарики «Рафаэлло» придали букету дополнительной пикантности, и

вскоре Зина почувствовала, как приятная теплая волна поднимается откуда-то

из-под ложечки, мягкими перекатами подступает к горлу, к голове, слегка

туманит сознание.

- Знаешь, мне так легко, - слегка разомлев от выпитого, призналась она

Константину Генриховичу. – Хочется жить, улыбаться… Я ведь никогда не

говорила тебе, как я живу…

Зина прекрасно сознавала, что становится словоохотливой, развязной, но –

удивительно – это ничуть не смутило ее. Наоборот, ей вдруг захотелось

рассказать Швецу про свою жизнь, что-то в подсознании убеждало ее: он

поймет, проникнется. У нее так мало было в жизни добра, что первый

встреченный ею неравнодушный человек, каковым, несомненно, являлся для

нее Швец, заменил бы ей сейчас, она чувствовала, и отца, и мать, и всех

моралистов земли вместе взятых. И она стала рассказывать о себе: про

пьянки и ругань, про гроши, с большим трудом выкраиваемые матерью на

учебники и тетрадки для дочери, про серую атмосферу родительского дома…

- Бедняжка, я и не знал, что ты росла в такой обстановке, - посочувствовал

Константин Генрихович. – Представляю, как тебе было скучно.

- Нет, - возразила она. – Скучно мне не было. Мне помогали книги.

Удивительное, быстродействующее лекарство против скуки! Вполне

возможно, что будь в моей семье все мирно да гладко, я и не стремилась бы

учиться. Стала бы, как многие мои одноклассницы, продавщицами да вышла

бы замуж в девятнадцать лет. Не поступила бы в институт, тебя бы не

встретила, - она бросила в него испытующий взгляд.

- Ну, это ты зря! – дернулся Швец. – Если судьбой нам написано было

повстречаться, то мы все равно встретились бы. Я будто бы всю жизнь тебя

ждал…

- А давно ты женат?

- Двадцать пять лет. Сыну уже двадцать четыре, дочь на год моложе, твоя

ровесница.

- И что же, за все время ты ни разу не изменял жене? – отважилась спросить

Зина.

Швец поморщился, повертел в руках вилку с ножом, ответил не сразу.

- Как бы тебе сказать, - наконец, промолвил он. – Смотря что понимать под

изменой…

- А разве это слово подразумевает множество толкований? – лукаво

подстегивала его Зина.

- Оказывается, что так, - профессор медлил, стараясь найти нужные слова. -

Молода ты еще, не сталкивалась со многими вещами. Если понимать под

изменой желание лишний раз не видеть жену, оставаться в своей оболочке -

среди книг, научных интересов, дискуссий с коллегами, командировок, - то

да, изменял. И продолжаю изменять.

- Что же так? – искренне удивилась Зина: такого ответа она никак не ожидала.

«Видно, и впрямь, мало жила», - мелькнула мысль.

- Мы с ней чужие люди, духовно, я имею в виду. Она химик, вся в своих

интересах, колбочках, лабораториях, шут его знает, в чем еще. Спорить о

физиках и лириках сейчас, конечно, уже не модно, но суть вещей-то осталась, как тяжелый ил на дне водоема. Просто никто не хочет тормошить этот ил, поскольку сегодня это уже не продуктивно. Однако мне от этого не легче.

Дома, в атмосфере, которая, казалось бы, должна быть для меня теплым

убежищем, чудесным очагом, я чувствую себя, будто на приеме у английской

королевы… Не знаю, поняла ли ты меня.

- Я стараюсь, - тихо ответила Зина.

- И обожаю дни, недели, когда она в командировках, вот как сейчас…

- Чтобы безнаказанно принимать у себя молоденьких девушек? – выпалила

Зина и спохватилась.

Повисло неловкое молчание. Она смотрела в тарелку, потупив глаза, он встал, прошелся по кухне и вдруг изо всей силы ударил кулаком в стену. Тупой звук

заставил ее вздрогнуть и осторожно поднять глаза. Константин Генрихович с

укором смотрел на нее, а на его руке пламенели две крупные кровяные

ссадины.

- Прости меня! – вскочила она и бросилась к нему, повисла у него на плече и

все тараторила: - Прости меня, я дура, дура! Я никогда так больше не буду, слышишь, никогда! Веришь мне? – не давая ему ответить, она схватила его

пораненную руку и запричитала: - Что с тобой? Ты ушибся? Тебе больно?

- Поранил о дверной косяк, пустяки, - едва слышно промолвил он. – Больно

от другого…

- Ну прости меня, прости! – умоляла она, понимая, что сказала глупость.

- Я тебя прошу никогда больше так не говорить, слышишь? – он взял ее

обеими руками за голову и пристально смотрел ей в глаза.

- Да, да, - кивала она.

- Никогда! – повторил он. – Иначе я перестану отличать тебя от твоих

подружек-продавщиц, поняла? Я все-таки думал, что ты на несколько

порядков выше их…

- Не буду, не буду, прости… - лепетала она. И вдруг тихо заплакала мелкими

слезами, обняв его и уткнувшись лицом в его широкую грудь.

- Будем считать, что ничего и не было, да? – улыбнулся он и поцеловал ее в

макушку. – Глупенькая какая!

Ей стало так хорошо от этих слов, так не по земному легко и свободно, что

она еще пуще разрыдалась – теперь уже от радости, которую не в силах была

перенести…

К вечеру он отвез ее домой, и всю дорогу она ломала голову над тем, что

ответит матери на ее вопрос, где она была. Так ничего и не придумав, Зина

решила, что самое лучшее будет сказать ей всю правду.

- Зиночка, да ты с ума рехнулась, что ли? – ужаснулась мать. Да ведь он, поди, женат.

- Женат, мама, - кивнула Зина, улыбаясь про себя.

- Ну вот, вот… - мать всплеснула натруженными руками, тихо опустилась на

табурет и заплакала, свесив голову к самой груди.

- Мамочка, успокойся, родная! – Зина кинулась к матери, упала перед ней на

колени и положила голову на ее мягкие, теплые колени. – Он обещал

развестись. Он ее давно не любит, ему с ней нелегко!

- Много ты понимаешь в жизни, - всхлипывала мать. – Знаем мы, как они

разводятся! Поиграет с тобой и забудет!

- Не надо так говорить, мама! – дочь поднялась и с укором смотрела на мать.

– Ты его не знаешь!

- А что, он не мужского племени, что ли? – продолжала свое вконец

потерявшаяся женщина. – Все они на один сорт…

- Если у тебя был такой вот, как ты говоришь, односортный, то это не значит, что и у меня такой же! – выпалила Зина и замерла от внезапной мысли: «Вот

как! У меня! Будто присвоила! А что, и присвоила! Присвоила и никому не

отдам!» - И хватит, мама, про это. Вот увидишь, что все так и будет, как я

говорю.

- Делай как знаешь, взрослая уже, грамотная, - устало отмахнулась мать, медленно встала и вышла на кухню.

Через два дня ректор подписал ходатайство декана, и приказом по факультету

Зина была зачислена ассистентом на кафедру теории литературы. Константин

Генрихович поздравил ее и преподнес огромный букет бордовых роз –

любимых ее цветов. Зина ставила розы в вазу, когда в ее комнату вошла мать.

Она молча посмотрела на цветы, потом на дочь и спросила:

- От него, что ли?

- От него, мама! – лицо Зины зашлось пунцовыми пятнами, в глазах

искрилась радость.

- Ну, так привела бы его, что ли. Хоть познакомиться, - осторожно

предложила мать.

Не помня себя от радости, Зина тут же позвонила Швецу и передала просьбу

матери. Слушая его ответ, девушка вдруг посерьезнела и только едва кивала

невидимому собеседнику.

- Так вот мама, - сказала она, положив трубку. – Константин Генрихович

считает не вправе знакомиться с тобой, пока он не разведен. Как только это

случится, он не замедлит представиться тебе. И просить моей руки, - она

хихикнула, как девчонка и кинулась целовать мать.

- Знать, из порядочных, - мать отстранила дочь и с нежностью глядела ей в

глаза. – Любишь его, что ли?

- Наверное, мама, - пожала плечами Зина. – Если это то, о чем в книгах

пишут…

- Книги книгами, а вам жить, - вернула ее мать на землю. – А ничего, что он

старше тебя на столько?

- Да что ты! Если бы ты знала, какой он крепкий, здоровый, не курит, зарядку

по утрам делает, в теннис играет! – перечисляла Зина все известные ей

достоинства профессора.

- Хорошо, если так, - согласилась мать и уточнила: - А когда он обещал

заявление-то подать?

- Через неделю возвращается из командировки его жена, и он намерен

серьезно поговорить с ней об этом.

- А в институте-то ему ничего не грозит за это? А по партийной линии? – не

унималась мать.

Зина вздрогнула. Вот это да! О самом главном она и забыла! И только сейчас

вспомнилось, как он тогда, в пылу раскаяния, обмолвился об этом, сам

понимая прекрасно, чем грозит развод!

Зина закусила губу и, надув щеки, опустилась на диван. Об этой на первый

взгляд мелочи она как-то и не подумала, совсем упустила из виду. А ведь

действительно, развод Швеца может поставить жирный крест на его научной

карьере. То, что он тогда, в пылу страсти, клялся в том, что перешагнет через

это, нисколько теперь не обольщало Зину: ну кто, добившись солидного

положения и славы, решится наплевать на все это ради мимолетного

увлечения, случайной, в общем-то, связи?

Случайной? Зина снова вспомнила крепкие объятия профессора, его нежные, никогда прежде не слышанные ею слова и подумала: «Может, это только

слова? Как у всех у них, сказала бы мама… Но ведь и я в романах читала, что

мужики могут всякого наговорить, лишь бы добиться своего…»

- Мама, это все не так просто, - промолвила Зина – только для того, чтобы

хоть что-то сказать встревоженной матери. – Он, я думаю, слово свое

сдержит, он человек искренний, - более твердо сказала она, а сама уже

сомневалась в душе. – Коллеги точно его поймут. А с партией… я уверена, 95

что в парткоме института его тоже поймут, не безнадежные же там сволочи

сидят…

- Сволочи, может, и не сволочи, а если установка имеется, они ни с чем не

посчитаются, - не сдавалась женщина. – Вон, на соседнем с нами заводишке

недавно, не слыхала, какой скандал поднялся?

- А что там случилось? – заинтересованно спросила Зина: крупица сомнения, зароненная матерью, разрасталась в ее сердце подобно набухающему зерну.

- То и случилось. Директор-то, достойный человек, орденоносец, можно

сказать завод поднял с нуля, так ведь дернул его нечистый влюбиться на

старости лет! И в кого? В свою секретаршу – есть там у него фря такая,

размазанная с головы до ног. Не знаю, что и нашел-то в ней. Тут ведь как

известно: седина в голову – а бес чуток пониже…

- Мама, ну ближе к сути, пожалуйста, - нетерпеливо перебила дочь.

- Ну вот, влюбился, на развод с женой подал. В парткоме прознали и приняли

меры, как водится. Развестись-то позволили, но тут же приказом

министерства его перевели с директоров - и куда, ты думаешь?

- Начальником цеха? – с надеждой спросила Зина, лихорадочно прикидывая, что если Константина Генриховича из заведующего кафедрой сделают

рядовым профессором, то в этом, наверное, еще ничего страшного нет: те же

загранкомандировки никто не отменял – с именем Швеца поди-ка не выпусти

его на международный симпозиум!

- Если бы в начальники цеха! – разрушила воздушные замки мать. – Даже не

в мастера, а в бригадиры. Сделали его, можно сказать, обычным рабочим.

Так-то! И то, думаю, до поры до времени. А там к чему-нибудь еще

придерутся, с них станется, вовсе переведут в рядовые слесаря. О себе не

думаешь, девонька, так о нем подумай. Хочешь ему жизнь сломать?

В словах матери была правда, очевидная, неприкрытая правда. Придавленная

этой очевидностью, Зина не знала, что и ответить матери. В голове

мельтешили разные мысли, но ни одна не несла ни решения, ни успокоения.

- Мама, значит, так, - грустно вымолвила, наконец, дочь. – Я с ним

обязательно поговорю, может, даже и сейчас вот поговорю… только… оставь

меня, пожалуйста, одну!

Мать кивнула головой, едва слышно обронила: «И-и-эх!» и вышла из

комнаты.

А Зина вскочила, кинулась к телефону, потом вдруг остановилась, вернулась

обратно, упала на диван, зарылась лицом в подушку и разрыдалась, давая

волю крупным горячим слезам.

В тот вечер мать частенько подходила к двери ее комнаты и прикладывала ухо

к косяку: все слушала заглушенные рыдания Зины и переживала за дочь. И

только в половине двенадцатого ночи всхлипывания утихли, и мать

отважилась осторожно толкнуть дверь. Она приоткрылась, и женщина вошла

в комнату. Зина, как была одетой, спала на промоченной смятой подушке. На

лице ее застыло страдание. Мать вздохнула, накрыла дочь теплым пледом и

погасила свет.

* * *

Назавтра объяснения с Константином Генриховичем не получилось:

профессора весь день не было ни в институте, ни дома, и Зина вся извелась, не находила себе места и все ходила из угла в угол своей комнаты. Когда мать

вошла звать ее к обеду, дочь не сдержалась и накричала на нее. Потом Зина

сообразила, что раньше девяти часов вечера звонить профессору нет смысла.

Даже когда Швец был не особенно занят, домой он возвращался не раньше

этого времени. Зина насилу пережила томительный бесконечный день и в

двадцать один час одну минуту набрала его домашний номер.

- Слушаю, - ответил низкий и, как показалось Зине, властный женский голос.

Зина опешила: такого варианта она никак не могла предположить. Вернулась

жена? Раньше положенного? Выходит, он ездил встречать ее в аэропорт.

Значит, события ускоряются? Что ж, тем лучше. У Зины хватило соображения

не класть трубку.

- Здравствуйте. Нельзя ли пригласить Константина Генриховича? – стараясь

придать голосу побольше твердости, поинтересовалась она.

- Константин Генрихович пока занят, - голос жены профессора действительно

оказался сухим и жестким. – А кто его спрашивает?

- Это… это его ученица… его дипломница Зинаида Гвоздева… Я хотела

оговорить с ним предполагаемую завтрашнюю встречу, касающуюся моего

трудоустройства на кафедре…

- Ах, да, он говорил. Знаете что, я ему передам, и он вам перезвонит, я думаю,

- голос на мгновение прервался, - думаю, минут через десять-пятнадцать.

Хорошо?

- Да… спасибо, - и Зина с облегчением опустила трубку.

Ей казалось, что целую вечность она скатывала бумажные трубочки из

бумаги, вырывая листы из тетради. Когда раздался звонок, она вздрогнула, отбросила очередную трубочку в кучу других и метнулась к телефону.

- Алло, да… это я! – выпалила она, уверенная, что звонит он.

- Да-да, - он поначалу растерялся. – Да, Зина, здравствуйте. Я сегодня не мог

связаться с вами, потому как срочно вернулась жена, и я встречал ее в

аэропорту…

«Ну вот, так я и думала», - неизвестно почему мелькнуло у нее, хотя эта

догадка совершенно ничего не значила.

- О нашей завтрашней встрече могу сказать, что она непременно состоится, -

его голос выровнялся, стал привычно непринужденным. – Подъезжайте на

кафедру в десять утра. Захватите паспорт. Напишете заявление, отнесем на

подпись к ректору. Вы слышите меня?

- Да, слышу, - даже не сказала, а как-то едва слышно прошептала Зина и, набравшись решимости, уже громче выпалила: - Мне надо с тобой

поговорить… О нас с тобой… Это очень важно…

- Я понимаю, Зина, но мы все обсудим завтра на кафедре. Думаю, все

тонкости сумеем уладить. До свидания, - и он положил трубку.

«Ясное дело, не может ведь он при жене откровенничать, - успокаивала себя

Зина. – Завтра, все выяснится завтра. Ах, как бы дожить-то до завтра?»

- Мама, дай мне снотворное, - попросила она на кухне, где мать собирала

ужин.

- Что с тобой? – встрепенулась та.

- Нервничала весь день, ты же знаешь. Вряд ли смогу уснуть. А завтра с утра

на кафедру лететь.

- Оформляться? – спросила мать заинтересованно.

- Да, заявление подать.

- А про то… не говорила ему?

- Жена у него вернулась неожиданно. Нельзя ведь при ней. Да и я не стала

навязывать разговор.

- Правильно сделала, - одобрила мать. – Но завтра дай ему понять, что ты

намерена серьезно поговорить.

- Конечно. Для того и прошу снотворное, чтобы выспаться как следует, -

подтвердила дочь.

И выпив таблетку базинабитола, Зина через несколько минут провалилась в

глубокий, такой целительный после суточного напряжения сон…

- Отчаянная! – ласково пожурил ее Швец, когда они, оформив документы,

зашли в соседнее с институтом кафе перекусить и заказали филе кеты и по

бокалу шампанского. – Если до меня не дозваниваешься, значит, какие-то

сверхординарные обстоятельства! Она внезапно прилетела, позвонила утром

из Парижа перед вылетом. Я в Шереметьево, а самолет задержали на четыре

часа. Пока прилетела, багаж получили, домой добрались – вот тебе и вечер…

Ну что, за успешное разрешение нашего вопроса? – Он поднял бокал. – Дня

два-три, и ты – ассистент моей кафедры!

Они сделали по глотку, начали молча есть. Швец ел с аппетитом, тщательно

прожевывая и смакуя свежую рыбу.

- Это все хорошо, но я собственно, не за тем тебе звонила, - прервала его

эпикурейство Зина.

- Вот как? А зачем тогда? – удивился он, отложив вилку с ножом и во все

глаза смотря не нее.

- Мы с мамой… - она повертела в руках салфетку. Пыталась скатать из нее

вчерашнюю трубочку, потом нервно отбросила ее на край стола. – Ты как-то

мне говорил… помнишь… что подашь на развод … когда жена вернется…

- А-а-а, вон ты о чем, - облегченно вздохнул Константин Генрихович и снова

принялся за еду. – Тут, видишь ли, проблема не только семейная, здесь

затрагиваются отношения не только мужа и жены… То есть их, конечно,

отношения в первую очередь. Но понимаешь ли, резонанс…

100

Зина напряженно слушала, все больше убеждаясь в правоте матери. «Дура,

какая я дура! – ругала она себя. – Поверила… кому… Все они такие… права

мама… Плеснуть бы в это сытое лицо это пойло!» - Зина потянулась рукой к

бокалу и… отпила полный глоток.

-… и последствия могут быть очень неприятными, - продолжал Швец. – Так

что, я думаю, спешить нам не стоит…

- Но ведь ты обещал! – не сумев сдержаться, почти выкрикнула Зина. На них

стали оборачиваться с соседних столиков.

- Успокойся, пожалуйста, и дослушай меня, - профессор крепко взял ее за

руку повыше локтя. – Дослушай, что я хочу сказать. Месяц назад мне

поступило предложение из США, из Мэрилендского университета. Они хотят

заключить со мной контракт на три года. Хотят, чтобы я прочитал курс по

Серебряному веку для тамошних студентов. Теперь ты понимаешь, почему

этот развод так нежелателен. Ведь тогда меня могут попросту отсюда не

выпустить. А терять такое предложение… это надо быть по меньшей мере

недалеким человеком…

- Что же получается, - пытаясь оставаться хладнокровной, перебила его Зина.

– Ты тоже не многим отличаешься от… от других? Только и того, что ученый!

Этакий ученый пакостник, - она залпом допила шампанское и, не глядя ему в

глаза, жестко потребовала: - Закажи мне еще.

- Зина, может, не стоит? Вечером на утверждение к ректору…

- Закажи! – твердо повторила она и смело посмотрела на него.

- Ну, хорошо, если ты желаешь…

- Больше всего я бы желала забыть ту ночь и вообще все, что нас с тобой

связывает! – Зина говорила тише, но более напористо. – Следовало бы,

конечно, наплевать на тебя и пойти в школу. Но не напрасно же я училась

101

пять лет, не напрасно старалась чего-то достичь, верно? Почему я должна

вдруг отказываться от места ассистента? Я что, головой не вышла или это

место не для меня? Так что я, конечно, не откажусь, но вот вас, Константин

Генрихович, впредь попрошу не утруждать себя заботами о моей дальнейшей

научной карьере, - она хотела встать, но потом вдруг поняла, что без глотка

шампанского способна сейчас, прямо здесь, натворить невесть что.

Она снова села и в нетерпении оглядела зал. Официант уже нес на подносе

полный бокал с искристым, потрескивающим напитком.

Зина поблагодарила и залпом выпила все триста граммов. Потом откинулась

на спинку стула и снова посмотрела на профессора:

- Можешь заказать мне сигарет?

- Ты уверена, что это сейчас самое необходимое? – осторожно спросил Швец.

- Уверена! – подтвердила Зина уже более добродушно: шампанское приятно

расслабило ее, растеклось теплом по телу.

Швец заказал пачку «Мальборо». Глубоко затянувшись, Зина тут же

поперхнулась дымом и зашлась в диком кашле. Он подал ей салфетку, она

уткнулась в нее и с минуту приходила в себя. Потом выпрямилась, смяла

сигарету в пепельнице, прикурила новую и, как бы оправдываясь, спросила:

- Так ведь всегда бывает, когда впервые, да? Ничего, привыкну.

- Ты немного успокоилась? – спросил Константин Генрихович, когда Зина

докурила сигарету.

- Я вообще спокойна, как никогда, - деланно улыбнулась Зина.

- Не хотелось бы видеть тебя такой вульгарной, - заметил Швец.

- А что ты сделал, чтобы мне не быть такой? - парировала она.

102

- Так ведь ты меня не дослушала, - как бы оправдывался профессор. – Из

Америки уже прислали все пригласительные документы, оформляется виза.

Если все сложится благополучно, со второго семестра я улетаю в

Мэриленд…

- Скатертью дорога, - пробурчала Зина.

- Не язви, пожалуйста, и все-таки дослушай. Первый семестр ты отработаешь

у меня на кафедре, а потом я возьму тебя с собой.

От неожиданности Зина поперхнулась дымом и снова закашлялась. Швец

глядел на нее уже самодовольно и наслаждался произведенным

впечатлением.

- Ну, что скажешь? – спросил он, когда кашель прекратился.

- Возьмешь меня, говоришь? – переспросила девушка. – Интересно, в каком

качестве?

- В качестве жены, разумеется. В Америке с этим проще – заявляешь, что с

тобой будет тот-то и тот-то.

- Это значит, что ты станешь как бы двоеженцем? – снова съязвила Зина. –

Одна жена останется здесь, другая полетит в Америку? И партком как бы

ничего не знает?

- Не советовал бы тебе так плоско шутить, - Щвец был на удивление спокоен.

– Когда тебе еще представится возможность побывать в Америке. Поживем

три года, а там видно будет, может, я навсегда останусь там. Ты просто

проникнись: светит ли тебе что-то подобное вообще? Может, через десять лет

ты станешь ученым с мировым именем, но представляешь, сколько для этого

нужно пахать? Поседеешь, пока тебя куда-то пригласят! А тут – почитай,

даром, просто так!..

103

Взгляд Зины, видел Швец, отливал легкой паволокой, но сама девушка вдруг

успокоилась и, казалось, внимательно его слушала, мелко затягиваясь

сигаретами и глядя чуть в сторону.

- А что, точно возьмешь? Уже зимой? – она подняла на него отяжелевшие

глаза.

- Вот дуреха-то! О чем я тебе толкую полчаса!

- Ладно, - кивнула Зина. – Подумаю. С мамой посоветуюсь. Если позволишь, конечно.

- Посоветуйся. Но думаю, что мама не совсем тот советчик относительно

заграницы.

- Ничего, зато она куда как хорошо знает здешнюю жизнь. На своей шкуре

знает. Так что она поймет… Слушай, закажи мне еще бокал шампанского, а?

- С условием не поднимать напрасной и никому не нужной шумихи и

спокойно работать до нового года.

- Обещаю, - кисло улыбнулась Зина и тут же спохватилась: - Ой, что это я

совсем? Расслабилась немного… Ты не обращай на меня внимания, ладно?..

- Не буду, - улыбнулся Швец и подозвал официанта.

Через два часа Константин Генрихович отвез бесчувственную Зину домой.

Поддерживая ее, вызвал лифт, кое-как впихнул квелое тело в кабину и нажал

кнопку четвертого этажа. Дверь открыла пожилая женщина. Она сразу

всполошилась, запричитала и закружила вокруг дочери:

- Зиночка, что с тобой, доченька?..

- С ней ничего страшного, - успокоил Швец. – Просто она переволновалась, отмечая успешное зачисление в штат преподавателей института.

104

- А вы – Константин Генрихович? – немного успокоившись и внимательно его

разглядывая, спросила мать.

- К вашим услугам, - он учтиво поклонился ей. - Примите и вы мои

поздравления.

Потом развернулся, не вызывая лифта, спустился по лестнице и зашагал к

машине.

Сказать, что пробуждение Зины было ужасным, - ровным счетом не сказать

ничего. Вряд ли будут верными эпитеты «невыносимое» или «кошмарное»:

они, как и первый, скорее применимы к человеку, который еще способен

осознать свое состояние как ужасное или кошмарное. Сказать такого про

нашу героиню мы при всем желании не можем. Всегдашняя

рассудительность, умение анализировать и сопоставлять в то утро бесследно

покинули ее.

Ее пробуждение было, скорее, самым настоящим умиранием – точнее,

пожалуй, не скажешь. Едва она открыла глаза, как ее тут же ослепил

солнечный луч, пробившийся сквозь прореху между неплотно зашторенными

окнами. Зина простонала, хотела было перевернуться на другой бок и уже

закинула было руку, но предательская внезапная острая боль, как молния, пронзила ей сердце и гулко отдалась в правом плече.

«Это все, - сумела все-таки подумать Зина. - Сейчас я умру, вот сейчас…

сейчас…» - и она, как лежала в неуклюжей позе с вывернутой рукой, так и

замерла, боясь пошевелиться.

Было около девяти часов утра, мать уже не спала и то и дело заглядывала в

комнату. Вот и сейчас она осторожно приотворила дверь, просунула в

105

образовавшуюся щелочку голову, тревожно посмотрела на дочь. Та как раз в

это мгновение проснулась, и взгляды их встретились. В глазах матери

сквозила тревога, на лице дочери застыл дикий страх.

- Зиночка, что с тобой? – мать просеменила быстрыми шажками и опустилась

на колени возле кровати.

- Ма-ма… умираю… плохо… - Зина говорила с трудом, шепотом, на выдохе.

- Бог ты мой! – сокрушенно вскрикнула мать. – Надо врача вызвать!

Она вскочила на ноги, сорвала телефонную трубку, непослушными пальцами

начала крутить диск.

- Ма… не надо… - едва слышное донеслось от кровати. – Ты мне… лучше…

дай выпить… у тебя всегда есть… я знаю…

- Что-о? – глаза матери полезли на лоб, телефонная трубка слегка качалась в

безвольно повисшей руке. – У тебя что, похмелье?..

Мать с широко раскрытыми от ужаса глазами наблюдала сейчас перед собой

так хорошо знакомую ей картину прежних мужниных запоев, когда

хмельными утрами он слезно требовал от жены поднести ему «сто пятьдесят

и огурчик», в противном случае грозился не выйти на работу. В такие утра он

был тих, беспомощен и капризен. Мать знала, что не подай она ему

требуемое, на работу он точно не выйдет, и тогда – увольнение, безденежье, позор. Того гляди еще и за тунеядство привлекут. И она послушно брела на

кухню и открывала скрипучую застекленную дверцу растрескавшегося от

времени кухонного шкафа. Для таких случаев она всегда имела про запас

домашнюю самогонку, грустными вечерами перегнанную ей для болящего

супруга. Она подносила ему полстакана, он жадно выпивал, закусывал

хрустящим соленым огурцом и словно преображался. Бодро вставал с

постели, становился говорливым, пробовал даже шутить, съедал яичницу с

колбасой, зычно отрыгивал и как ни в чем не бывало уходил на работу. Жена

106

с облегчением вздыхала и в сотый раз хвалила себя за

предусмотрительность.

Узнав сейчас в состоянии дочери хорошо знакомые ей симптомы

похмельного синдрома, она не то чтобы испугалась, скорее впала в какое-то

леденящее оцепенение. Она вдруг вспомнила разговор с врачом-наркологом, который оформлял мужа в ЛТП. Он сказал тогда, что тяга к спиртному, иначе

называемая алкоголизмом, зачастую передается по наследству. Мать тогда не

придала этим словам особенного значения, поскольку была уверена, что ее-то

дочь уж ни за что на свете не притронется к рюмке, хотя бы потому, что

достаточно натерпелась в своей молодости бесчинств отца. Но сейчас, глядя

на бледную, как выбеленная стена, дочь, глаза которой закатились глубоко

под полуприкрытые веки, всю жизнь страдавшая женщина вдруг вспомнила

тот разговор с доктором и содрогнулась от осознания того, что ее страдания

со смертью мужа, увы, далеко не закончились.

- Зина, - осторожно и негромко спросила она. – Тебе действительно плохо?

Скажи мне, без этого нельзя?..

- Плохо… ма… принеси… есть ведь…

- Господи Боже мой! – всплеснула руками мать и стремглав выбежала на

кухню, успев, однако, подумать, что привычка хранить про запас спиртное и

на этот раз оказала ей неоценимую услугу. Несмотря на то, что водку можно

было свободно купить в магазине, мать продолжала в тайне от соседей гнать

первач. «Для родственников, мало ли когда соберутся в гости заехать, -

словно оправдывалась она перед дочерью. – А в магазинах этих еще

неизвестно, что намешают. Я-то уж знаю наверняка, что у меня все здоровое

и полезное!»

Этого самого «здорового» она сейчас и наливала для дочери на кухне, зорко

следя за наполняющейся емкостью и стараясь не перелить лишнего.

107

«Хватит», - решила она, наполнив стакан на треть, закупорила бутылку и

поспешила к Зине. Та, собрав оставшиеся силы, сумела кое-как приподняться

на кровати, потянулась к матери и выхватила из ее рук стакан. Несколько

секунд она пристально смотрела на мутноватую жидкость, напоминавшую

густой огуречный рассол, потом поднесла стакан к губам, опрокинула его и

глубоко вдохнув, жадно, в два глотка выпила. Замерла на мгновение, уронила

стакан на одеяло, выдохнула и зашлась в диком, безудержном кашле. Слезы

так и плеснули из ее глаз, щеки покраснели, от конвульсий сотрясались

плечи.

«Эх, кулема! – подумала мать. – Кто ж пьет на вдохе-то?» - и принялась

легонько постукивать дочь по спине – от кого-то слышала, что это помогает.

Постепенно кашель унялся, Зина в изнеможении откинулась на подушку и

закрыла глаза. Некоторое время она была неподвижна, казалось, и дышать

перестала. Мать испуганно дотронулась до нее.

- Ну как? – спросила негромко.

- Лучше, конечно, - голос Зины заметно окреп, стал ровнее. – Подожди

немножко, сейчас упадет…

- Зина! – укорила мать. – Откуда слова-то такие? Как у заправского алкаша!

- Сама не знаю, - улыбнулась дочь и открыла глаза.

Цвет ее лица постепенно приобретал здоровый оттенок, во взгляде

заискрилась жизнь. Зина откинула одеяло и присела, упершись спиной в

спинку кровати.

- Мама, я сама не знаю, откуда такие слова, - умиротворенно отозвалась она.

– Может, по наследству, а? – и лукаво блеснула глазами из-под свалявшихся

волос.

108

- Что ты такое говоришь? – растерялась мать. – Ты что, отца сейчас

вспомнила, что ли? Мало мы с ним намучились, так еще ты… - но, видимо,

сообразив, что укорами мало чего добьешься, сочла за лучшее апеллировать к

разуму дочери.

- Я так понимаю, что у вас был серьезный разговор вчера? – присев на

кровать рядом с дочерью, издалека начала она.

- Был, мама, и ну его к черту совсем! – резко выкрикнула Зина, обратив к

матери разгоряченный взгляд, от чего та невольно вздрогнула.

- Да! К чертовой бабушке его самого и всю его кафедру! – повторила

девушка. – Нашелся благодетель! Наобещал золотые горы, а сам в кусты!

Герой-любовник выискался!..

- Значит, он отказался? – догадалась мать и, сокрушенно покачивая головой, опустила взгляд в пол. – А я тебе что говорила? Разве станет кто за просто так

жизнь свою ломать, заработанное да накопленное псу под хвост кидать? Да

ты ведь меня не слушала: разведется, и все тут! Вот тебе и развелся.

- Мама, шут с ним, - отмахнулась Зина. – Плевать. Ты у меня есть, мне этого

во как хватит! – она повела торцом ладони чуть повыше головы. – А тебе что, я только ученой нужна? Да?

- Бог с ней, с ученостью с этой! – мать подняла голову и нежно посмотрела на

дочь. – Об тебе душа болит, а не об учености. Ты и так вон какая ученая, институт окончила, диплом на руках. Куда угодно устроишься!

- Я тоже в этом не сомневаюсь, мама, и потому давай не будем об этом

больше. Знаешь что? Налей-ка мне еще полстаканчика, я хочу выпить за

начало моей самостоятельной жизни. Ты слышишь – самостоятельной!

Нальешь? Можешь и себе заодно, поддержи меня в разумном начинании.

109

- Зина, что ж такое? – не на шутку всполошилась мать. – Неужто тебе и

впрямь хочется этой гадости?

- Ты не волнуйся, мама, это я только чтобы в себя прийти, ну, и чтобы забыть

все то… прошлое… Чтобы как отрезать!.. Налей, а? Ты меня не любишь? – и

Зина жалобно взглянула на мать.

- На кого ж я тебя брошу-то? – мать тяжело поднялась с кровати и ушла на

кухню.

Зина захотела встать, выпростала ноги из-под одеяла, нащупала тапочки и

накинула на плечи халат. Запахиваться не стала: озноб прошел, стало тепло, комфортно и уютно. Захотелось курить. Но как же быть? Не посылать же

мать в магазин. А сама она еще не в такой форме, чтобы куда-то выйти. Но по

счастью она вспомнила, что в ее сумочке наверняка должны оставаться

сигареты, купленные вчера Швецом. Раскрыла сумочку, и облегченно

вздохнула. Так и есть – в пачке «Мальборо» еще оставалось пять сигарет.

Вытянула одну, отыскала на дне сумочки зажигалку и прикурила. Дым

приятно обжег легкие, наполнил комнату сладковатым ароматом.

Вошла мать и в оцепенении остановилась на пороге. Зина подошла к ней,

взяла из ее рук стакан с мутной жидкостью и, не глядя в глаза, выпила.

Выдохнула, сделала глубокую затяжку, помолчала немного, потом обняла

заплакавшую мать и, гладя ее по вздрагивавшей спине, нежно нашептывала в

ухо:

- Я не буду такой, как отец, ты не волнуйся, я же сильная, ты знаешь. Мы с

тобой вон сколько всего вынесли, это ли нам не пережить?

Мать тихонько плакала и молча кивала в ответ, тоже обнимая дочь. А Зина

разговорилась, размечталась о будущем, которое, по ее мнению, непременно

должно быть хорошим и счастливым. Она устроится в какую-нибудь школу,

110

ее возьмут везде. Можно в специализированную, можно даже в

министерскую.

- Так ведь, мама? – жарко шептала ей Зина.

- Так, доченька, так, ты у меня умница, - соглашалась мать.

- Тогда сделаем так. Ты мне нальешь еще немного…

Мать вздрогнула и отстранилась от нее.

- Еще немного, - твердо повторила Зина, - и я лягу спать. Сейчас сколько?

Часов десять? Ну вот, к вечеру я буду уже в норме. Идет?

Бедной матери ничего не оставалось, как подчиниться. А когда Зина выпила

еще полстакана самогона, она попросила мать оставить ее одну, заявив, что

она хочет лечь. Мать послушно вышла и плотно притворила дверь. А Зина

сняла трубку телефона и набрала номер кафедры.

- Алло, здравствуйте, пригласите, пожалуйста, Константина Генриховича, -

стараясь придать голосу четкости, попросила она.

Он взял трубку на удивление быстро, словно ждал ее звонка.

- Это я, здравствуй, - сказала она. - Ничего, все нормально… Да нет, ничего

не болит… Слушай, ты не мог бы заехать за мной? Есть что сказать…

Хорошо, через десять минут буду внизу.

Она оделась, неслышно распахнула дверь и на цыпочках выскользнула в

прихожую. Мать на кухне работала что-то у плиты. Накинув легкий плащ,

Зина плавно подавила ручку, слегка толкнула дверь, оставила узенький проем

и бочком протиснулась в него. Так же неслышно закрыв дверь, она повернула

ключ и по лестнице сбежала на улицу.

111

Первым делом она направилась в соседнее с домом кафе и заказала рюмку

водки. Залпом выпив ее, вышла из кафе, закурила и посмотрела на часы. До

приезда профессора оставалось четыре минуты.

А когда он подрулил к ее дому, она сидела на скамейке у подъезда и курила

уже третью после выпитой водки сигарету. Выйдя из машины, Швец еще

издали заметил, что с Зиной что-то не так. Поднося сигарету ко рту, она

промахнулась и ткнула окурок в подбородок, обожглась, дернув рукой,

отшвырнула его в сторону и свесила голову, словно пригорюнилась. Похоже, и профессора она не заметила – он понял это, уже когда подошел к ней

вплотную. Она удивленно вскинула на него свои красивые глаза, в которых на

этот раз не отражалось ни единой мысли.

- А… это ты тут… уже… - пробормотала она бессвязно, и Константин

Генрихович увидел в ней ту Зину, которая вчера с его помощью выходила из

ресторана. – Садись вот тут, - неуверенной рукой она неопределенно повела

перед собой и снова опустила глаза.

- Позволь мне все-таки сесть рядом, - и Швец присел на скамейку. – Что с

тобой? Ты пила сегодня?

- Ты же умный… Мама вон… думает… что я… Ой, а мама-то не знает, где

я… - забормотала она, не решаясь поднять на него глаза. – Не

поднимешься… сказать ей… что я… пошла… ну, придумай, ты ведь умный!

– почти выкрикнула она и наконец посмотрела на него.

- Ты что, ради этого меня вызывала? – недоуменно воззрился на нее Швец.

- А на что ты еще нужен-то?.. – Зина пренебрежительно махнула рукой и

снова повторила: - Ну что, поднимешься, скажешь маме?

- Я поднимусь, пожалуй, и скажу ей все, что я здесь видел! – вспылил

профессор.- И добавлю, что ее дочь преступно расточает свои способности, 112

опускаясь до положения… до состояния… - он запнулся, пытаясь подобрать

сравнение, но еще больше запутался, разнервничался и замолчал.

Какое-то время они сидели молча. Зина закурила новую сигарету – она

оказалась последней, и девушка бросила пустую пачку в стоявшую рядом

урну.

- Слушай, у меня сигареты кончились… Ты не можешь купить мне еще?..

Вон в том кафе?..

- Ага, это ты там, значит, набралась? – уже не спросил, а прокричал

разгневанный Швец и тут же испуганно оглянулся по сторонам.

Зина только улыбнулась и кивнула:

- Ну да, в кафе. А что такого? На свои гуляю…

- Позволь тебя спросить, какое такое событие ты отмечаешь сегодня? –

настаивал профессор.

- Какое, спрашиваешь?.. - кисло ухмыльнулась она. – Такое, что я

раздумала…

- Что ты раздумала? – насторожился Швец.

- А все раздумала… Раздумала на кафедру к тебе идти… Раздумала

диссертацию писать… - Зина помолчала немного и бросила жестокое: -

Любить тебя раздумала!

- Та-а-к, - протянул Константин Генрихович. – Оч-чень мило! Ты хоть

понимаешь, что ты творишь? Документы уже подписаны, ректор приказ

издал, а ты на попятную? Ты в своем уме? Ты что, хочешь мне такое вот

реноме создать у руководства института?

- Да плевать мне на твое реноме, - снова отмахнулась она. – Не хочу, и все!

Передумала!.. Да сходи за сигаретами, а? Не дойду я…

113

- Я схожу. Я, конечно, схожу, - Швец встал и, сделав два шага, обернулся: - Я

схожу, но ты… Даю тебе это время подумать хорошенько! Такими

предложениями не разбрасываются! Ты понимаешь, что больше никогда в

жизни, слышишь, никогда, тебе не пофартит такая удача! Вот посиди и

подумай. А когда я вернусь, скажешь мне еще разок свое мнение! – и он резко

развернулся и зашагал в сторону кафе.

- Послушай! – крикнула она вдогонку. Он обернулся и выжидающе смотрел

на нее. Но она передумала и бросила:

- Да нет, ничего.

Она хотела попросить его, чтобы он купил ей бутылку шампанского, но

рядом проходил сосед с третьего этажа и как-то загадочно посмотрел на нее.

Так что пришлось промолчать. Тут налетел прохладный ветерок, и Зина

плотнее укуталась в плащ. Впрочем, свежесть была ей только на пользу: она

чувствовала, что мозги постепенно проветриваются, сознание проясняется, и

шампанское сейчас было бы действительно лишним.

Вернулся Швец и протянул ей пачку «Винстон».

- Устроит: – спросил угрюмо и опустился рядом.

- Ага. Спасибо.

- Ну что, подумала?

- Да что думать-то? – твердо и уже вполне членораздельно произнесла Зина.

Хмель понемногу улетучивался, хотелось курить. Она открыла пачку,

вытянула сигарету и прикурила.

- Ты вот говоришь, что все документы подписаны, - начала она, по-прежнему

не глядя ему в глаза. – А сам-то хочешь ли, чтобы я у тебя работала? То есть

хочешь ли по-настоящему, а не для того, чтобы отчитаться: вот, мол, работа

ведется, привлекаем свежие силы? Как-то ты клялся, что разведешься, теперь

114

у тебя поездка на носу, и ты наплевал на свое обещание… Трудно тебе

верить, понимаешь?..

- Вот ты о чем, - понимающе кивнул Швец и понурил голову. – Но ведь я

тебе правду сказал насчет командировки. И вполне серьезно предложил

поехать со мной. Почему такая реакция?

- Потому что мне нужно или все, или ничего, - на удивление спокойно

ответила Зина, даже сама поразилась своему спокойствию. – Разрушать твою

семью я, конечно, не собираюсь. Так что выход, естественно, напрашивается

сам собой: мы должны расстаться. А видеть тебя после этого каждый день и

быть под твоим началом – ну к чему это? Согласись.

Швец, понурив голову, молчал.

- Ну вот, молчишь. А обещал-то, обещал!.. Эх ты, Любимка!..- грустно

усмехнулась она.

Константин Генрихович вздрогнул. Он вдруг резко вскинул голову, всей

грудью упал к ней на грудь и начал обнимать и целовать ее – в глаза, в щеки, в губы. Она опешила и попыталась оттолкнуть его, но когда поняла, что

бесполезно, только тихо нашептывала ему в ухо:

- Ну что ты делаешь?.. Прекрати… Люди кругом… Все меня знают…

В тот день они договорились, что работать на кафедре она все-таки будет, а

через полгода он выхлопочет ей загранпаспорт, и они вместе уедут в США.

Она пообещала, и они еще немного посидели в кафе. Швец попросил Зину

больше не пить, и она согласилась: хмель понемногу улетучился, вспоминать

этот кошмар больше не хотелось.

* * *

115

Как она и предполагала, ей поручили вести семинары по введению в

литературоведение для первокурсников. Константин Генрихович снабдил ее

нужными методичками, на первых порах помогал составлять планы занятий,

но месяца через полтора Зина самостоятельно и вполне профессионально

справлялась со всем сама. Первокурсники, вчерашние школьники, еще не

пропитавшиеся как следует студенческим духом, были покладистыми,

исполнительными, старались где собственными мыслительными усилиями, а

где и откровенной зубрежкой освоить материал, не ударить в грязь лицом

перед молоденькой и симпатичной преподавательницей. Ее семинары

проходили интересно и содержательно. В качестве подготовки к будущему

занятию Зина частенько задавала им задания, содержание которых напрямую

не предусматривалось учебной программой, а требовало личных

исследовательских усилий студентов. Например, объявляя темой следующего

занятия писательское мастерство, она предлагала первокурсникам покопаться

в библиотеке и попробовать отыскать работы писателей русского

Серебряного века, того же Андрея Белого или Осипа Мандельштама,

законспектировать их и подготовить небольшое выступление по теории

поэтики рубежа веков с включением цитат. И как правило, на следующем

занятии от желающих выступить отбоя не было. Успевшие выступить (таких

было трое-четверо), считали себя счастливчиками и ходили задрав нос.

Чтобы не обижать остальных, Зина забирала их сочинения домой и к

очередному занятию готовила небольшой обзор выполненных работ.

Присутствовавший на одном из ее занятий Константин Генрихович после

пары пригласил Зину в свой кабинет и слегка пожурил за несоответствие ее

методов программе. Зина внимательно выслушала его, а потом, театрально

положив журнал группы на стол перед профессором и с шутливо-напускным

апломбом заявила:

- Уважаемый Константин Генрихович, вы желали, чтобы именно я вела эти

семинары, и обещали мне всяческую поддержку. Так?.. Не перебивайте,

116

пожалуйста! А когда я пытаюсь немного расшевелить мозги студентов,

чуточку расширить их кругозор, вы за программу хватаетесь? Тогда

пожалуйста, оставайтесь со своей программой на здоровье, переживать не

стану! – потом, осторожно оглянувшись на входную дверь, добавила уже

шепотом, гораздо мягче: - Признайся, что тебе нравятся мои занятия.

Нравятся ведь? Я ведь вижу, что нравятся, но ты просто

перестраховываешься, боишься, как бы кто-нибудь не проведал, не сообщил

повыше, так?

- Зина, программа есть программа, - оправдывался Швец. – Например, тема

сегодняшнего занятия «Мастерство писателя», а они у тебя всю пару

рассуждали про Андрея Белого…

- Скорее про его книгу, которая так и называется – «Мастерство Гоголя»! –

отстаивала свою линию Зина. – Ты и сам знаешь, что это превосходная

работа, сам ведь на нее ссылаешься во многих своих статьях!

- Ну, одно дело научные статьи, другое – обучение по установленной для

студентов программе.

- А что, студенты окажутся чем-то обделенными, если вместо сухих

положений попробуют на вкус живое слово, попробуют его проанализировать

и хоть немного наберутся исследовательского опыта?

- Зиночка, ты, конечно, права по-своему, - смягчился Швец. – Но убедительно

тебя попрошу придерживаться все-таки программных установок. Не приведи

Господь, комиссия какая-нибудь нагрянет из министерства…

- И тогда горела огнем твоя командировка, хочешь ты сказать? – на Зину в тот

день словно напал какой-то бес противоречия, и она с наслаждением

наблюдала за смятением профессора. До сих пор в глубине души она не

могла ему простить отступничества, и никакая перспектива заграничной

поездки уже не могла загладить неприятного впечатления от этого.

117

Впечатление это тяжелым грузом осело у нее на сердце, мешало даже

деловому общению с ним, не говоря уж о личных встречах, во время которых

Зина попросту молчала, предоставляя инициативу ведения разговора Швецу.

Они по несколько раз в неделю бывали в одном полюбившемся им кафе на

Чистых Прудах. Профессор заказывал что-нибудь вкусное, конфеты,

сигареты. От выпивки Зина отказывалась, а вот к курению пристрастилась

крепко. Швец, чтобы не соблазнять ее, тоже не пил ничего, кроме сока, и в

продолжение всей встречи говорил ей о работе, о подготовке к поездке. Ее

заграничный паспорт должен был быть готов к самому новому году, а улетать

планировалось сразу после зимней сессии, в начале февраля.

- Ты там тоже сможешь преподавать, я о тебе уже заявил, - говорил Швец. – С

английским у тебя как?

- В дипломе «отлично», - ответила Зина. – А если начистоту, то вполне

сносно, на бытовые темы общаться смогу.

- Прекрасно! Значит, сможешь вести языковые семинары для студентов-

славистов. Так я и укажу в твоей гостевой карте. А ты подучи за оставшееся

время гуманитарную лексику, все же общаться придется с филологами.

Зина согласилась, и свободное от подготовки к занятиям время посвящала

английскому. Матери она пока ничего не говорила, опасаясь, что та

воспримет это с глубокой печалью. Нет, конечно, она поймет, что для дочери

это большой шанс, но тем не менее очень загрустит. Так что огорчать ее

раньше времени совсем не стоит.

Что касается интимных встреч с Константином Генриховичем, то их у Зины

не было с того самого первого вечера. Уже будучи ассистентом кафедры, она, сидя как-то рядом с профессором на общем собрании преподавателей

института, едва заметно склонилась в его сторону и скорее выдохнула, чем

прошептала:

118

- Ты меня больше не хочешь?

Швец отпрянул от нее, покраснел, словно прикоснулся к раскаленной

сковороде, осмотрелся по сторонам и, набравшись решимости, прошептал:

- Давай не здесь.

Зина прыснула в кулак: она ведь и спросила-то его только так, из желания

хоть как-то досадить такому правильному, такому воспитанному и ученому. К

тому же их вялотекущий роман начинал раздражать ее все больше. После

собрания Зина, дождавшись Швеца на улице и увидев, как он выходит из

института, развернулась и пошла в соседний переулок, где он обычно

оставлял машину. Пройдя мимо нее, она быстро свернула за угол и стала

ждать. Через несколько минут из-за угла вывернул его автомобиль и

остановился рядом с ней. Она распахнула переднюю дверцу и плюхнулась на

сиденье. Швец прибавил газу, и машина рванула.

- Пристегнись, - сухо сказал он.

Она пристегнулась и долго думала, стоит ли заводить разговор сейчас или

лучше подождать и отложить его на неопределенное время, позволив

событиям развиваться своим чередом, а значит, не развиваться никак. Она

покосилась на Швеца – тот смотрел прямо перед собой и, кажется, не заметил

ее взгляда: они как раз преодолевали сложный участок трассы.

«В тот раз все так вышло, наверное, только потому, что жены долго не было

под боком, стосковался, бедняга, – думала Зина. – Теперь, когда она

вернулась, наверняка у них все в ажуре и он, как и полагается

добропорядочному супругу, уестествляет ее в положенное время. Однако

сластолюбие все точит, все искушает его: наверняка ждет не дождется, когда

уедет со мной в Америку… В конце концов это даже обидно: что я, запасная

какая-нибудь, что ли?.. Ну что же ты молчишь? – думала она, теперь уже

119

откровенно уставившись ему в висок. – Ну скажи же хоть слово, опровергни

меня!.. Эх ты, Любимка…»

И словно услышав ее мысли, он повернулся к ней (благо, что опасный

участок дороги они уже миновали) и сказал неестественно изменившимся

голосом:

- Понимаешь, придется все отложить…

- Что отложить? – поначалу не поняла Зина.

- Ну… нашу поездку отложить.

- Ты не летишь в Америку? – удивилась она. – Тебе отказали?

- Да нет, в том-то и дело, что не отказали… Как бы тебе сказать…

- Говори прямо, чего уж там, - начала догадываться Зина.

- В общем, моя жена… она каким-то образом узнала, что я хочу взять тебя с

собой… ну и пригрозила, что устроит скандал на уровне института, если я

сделаю это… Хотя странно, мы ведь с ней давно чужие…

- И ты уступил, конечно? – на удивление спокойно поинтересовалась Зина.

Она давно уже была готова к чему-нибудь подобному.

- Интересно, а что я мог еще сделать? Отказаться от командировки? – он

раздраженно повысил голос.

- Ни в коем случае! – язвительно поддакнула Зина. – Не надо отказываться.

Но и голос на меня повышать тоже не надо. Она полетит с тобой?

Швец немного помялся, а потом обреченно кивнул:

- Да… Но ты не волнуйся, загранпаспорт я тебе все равно сделаю, как

обещал! – добавил он в свое оправдание.

120

- Останови машину, - усталым голосом попросила Зина. У нее словно камень

с души свалился. Огромный такой, тяжелый камень, который все ворочался

где-то у нее на плечах, досаждал ей, но никак не хотел упасть вниз. И вот

теперь упал!

- Останови, пожалуйста, - повторила она.

- Я довезу тебя до дому, - суетливо предложил он.

- Не стоит делать крюк, бензин-то дорогой. Тут вон троллейбусы ходят,

доберусь.

Он припарковал машину на троллейбусной остановке. Зина вышла, толкнула

дверцу, но он придержал ее рукой и виновато пробормотал из салона:

- Ты только не сердись на меня, ладно?

- Ладно, - шутливо бросила она. – Что ж на тебя сердиться-то, ты человек

семейный. Привет жене! – и легкой, раскованной походкой зашагала по

тротуару. Куда-нибудь, подальше от этого места!

В тот вечер, вернувшись домой после посещения кафе, Зина принесла с

собой бутылку «Столичной» и, таясь от матери, утирая нахлынувшие слезы, не закусывая выпила ее. Назавтра она не явилась в институт, как не явилась

туда и на второй день, и на третий. Целыми днями она сидела в своей

комнате, допивая выклянченную у матери трехлитровую банку самогона,

беспрестанно курила, время от времени спала. Дни и ночи смешались в

какую-то бесовскую карусель, она потеряла ощущение времени, в голове

стоял тугой и плотный одуряющий звон.

Мать все эти дни проводила на кухне и почти не спала. Изредка заглядывала

в комнату дочери и, утирая слезы концом фартука, горюнилась:

121

- Эх, Зина, Зина! Я-то думала, у тебя крепкая нутряная сила, наша сила… А у

тебя, - и, махнув рукой, снова выходила на кухню, садилась на рассохшийся

табурет и все плакала, плакала…

Несколько раз звонил Швец. К телефону подходила мать и, не зная, что

ответить, от стыда поспешно клала трубку. На третий день он приехал сам.

Мать открыла и, не впуская его в квартиру, с упреком выговорила ему:

- Зачем вы пристрастили ее к выпивке? Она ведь была такая хорошая,

добрая… А теперь… - мать заплакала и отмахнулась от профессора, закрыв

перед ним дверь.

Когда самогон кончился, Зина кое-как оделась, вышла на улицу и

ковыляющей походкой побрела в соседнее кафе. Купила две бутылки водки и

снова отключилась от всего на три дня. Она приходила в это кафе еще два

раза – на третий день и на шестой. Там уже знали, что ей надо, без лишних

расспросов выставляли водку и получали деньги. А потом долго смотрели ей

вслед, отпуская непристойные шуточки и скабрезно ухмыляясь.

На одиннадцатое от начала запоя утро Зина проснулась на полу. Ее бил

сильнейший озноб, глаза перескакивали с предмета на предмет, и память не

могла вспомнить имени каждого из них. Она обшарила весь пол, заползла

под кровать, а когда поняла, что водки больше нет, - завыла дико, отчаянно, в

рев и полезла на стену. Услышав этот вопль и какой-то громкий стук,

перепуганная мать вбежала в комнату и обнаружила дочь в странной позе:

ноги ее лежали на кровати, голова упиралась в пол, а все тело конвульсивно

содрогалось. Мать подбежала, подняла ее, положила на кровать и вызвала

«скорую помощь».

Четыре дня подряд приходил доктор и купировал запой. Сообщил, что

вынужден сообщить об этом в наркологический диспансер, где больную

поставят на учет.

122

Еще неделю Зина лежала в постели и принимала несколько таблеток по три

раза в день. С матерью не разговаривала и целыми днями глядела в потолок

или на ковер, висевший над кроватью.

В какой-то из этих дней позвонили из института. Трубку подняла мать и,

выслушав говорившего, строго спросила у дочери:

- Говорить можешь? Из института.

Говорить Зина могла и прекрасно поняла все, что ей сказали. Она ответила, что зайдет на кафедру послезавтра и напишет заявление.

- Меня увольняют, - сказала она выжидавшей матери и снова легла в постель.

- Доигралась! – всплеснула руками мать. – И куда ж теперь? С такой-то

статьей?

- Статья будет нормальная. Он похлопотал, - она сделал ударение на слове

«он», и мать поняла, кого она имеет в виду. – Я напишу по собственному

желанию.

- Ага, и куда пойдешь? Торговать на рынок?

- Ма… оставь меня в покое, - простонала Зина. – Через два дня буду как

огурчик. Меня в любую школу возьмут… Какое сегодня число?

- Пятое ноября, - ответила мать.

- Ну вот, пока у детей каникулы… А со второй четверти и возьмут…

Через два дня Зина уволилась из института, так и не встретившись со

Швецем. Ей и самой теперь было неудобно показываться ему на глаза.

А еще через день они с матерью поехали в наркодиспансер и имели

продолжительный разговор с участковым наркологом. Он предупредил об

опасности алкоголизма для здоровья и вообще для окружающих, посоветовал

в случае возникновения тяги принимать медикаменты, которые тут же и

123

выписал. Со значением посмотрел на мать и попросил периодически

заглядывать к нему.

- Вы понимаете, больной сам зачастую не в состоянии определить, что у него

начинается очередной запой. А ближним это всегда виднее. Поэтому прошу, при первых же признаках ко мне.

«Еще чего, к тебе! – думала Зина, выходя из кабинета врача. – Сама, что ли, не справлюсь?»

Она взяла себя в руки и стула устраиваться на работу. В одной из школ

неподалеку от дома ее охотно взяли учителем русского языка и литературы в

пятом классе, и там же дали классное руководство. Но поскольку

педагогического стажа у нее не было никакого, то и зарплата выходила

пустяшная. Но Зина не унывала: она была уверена, что все случившееся с ней

– просто нелепая прихоть судьбы и что больше такого с ней никогда не

случится.

А Швец в начале февраля, как и планировал, улетел в Америку. Вместе с

женой. После этого Зина никогда с ним больше не встречалась.

Всю вторую учебную четверть Зина даже не помышляла о выпивке. На уроки

всегда являлась хорошо подготовленной, аккуратно одетой. Пятиклашки

уважали ее, и даже самые нерадивые, глядя на хорошистов и отличников,

старались подтянуться, исправить свои «двойки», улучшить поведение.

Коллеги удивлялись Зине: на их уроках такой дисциплины и порядка не было, даже опытные учителя больше брали голосом, возрастом и авторитетом.

124

- Как вам это удается, Зинаида Николаевна? – с нескрываемой завистью в

голосе спрашивали они. – Мы годами бьемся над тем же Пуховым, например, а у вас он ведет себя, как шелковый!

Зина молчала, лишь улыбаясь в ответ. Она и на самом деле не знала, как

отвечать на такие вопросы. Просто вела себя с детьми по-человечески, как

сама себе объясняла, не возносилась, не кричала, старалась быть с ними на

равных. В хорошем педагогическом смысле.

В зимние каникулы она организовала для класса поездку в Ленинград.

Поехать смогли только двенадцать человек: все-таки многим родителям

трудно было оплатить билеты и проживание детей. Зина связалась с

ленинградской гостиницей, забронировала номера, заказала экскурсии в

местном туристическом бюро, и второго января группа собралась на

Ленинградском вокзале. Всех детей провожали родители, они собрали им

вместительные сумки с вещами, пакеты с продуктами.

- Да вы зря волнуетесь, - улыбалась Зина. – Нас там будут кормить. Заберите

обратно, им ведь тяжело будет все это носить.

- Нет-нет, в дороге поедите, все-таки ехать девять часов, а детишки – они, сами знаете, сладкое любят, - настаивали родители и распихивали пакеты и

сумки по полкам вагона.

Неделя, проведенная в красивом городе, показалась детям сказкой. Никто из

них, как оказалось, раньше в Ленинграде не был. Зина, помимо экскурсовода, собирая вечерами детей в одном номере, рассказывала им о людях этого

города, о тяжелых испытаниях, выпавших на его долю. Они побывали в

Эрмитаже, во многих музеях, объездили города-пригороды, участвовали в

праздничном представлении на елке в Смольном. Глядя на возбужденные

лица ребятишек, Зина думала тогда, что ее настоящее призвание – среди

таких вот школьников, что передать им все, что знаешь сама – великое

счастье.

125

Домой вернулись к самому началу новой четверти. Побывавшие в

Ленинграде наперебой несколько дней подряд рассказывали одноклассникам

о чудной поездке, о замечательном человеке – Зинаиде Николаевне. И

успеваемость в классе после этого заметно повысилась, и поведение стало

просто на зависть.

Но весной случилось непредвиденное. В Зину влюбился один

десятиклассник – высокий симпатичный подросток, не по годам развитый и

сильный. Началось с того, что Зина стала получать записки известного

содержания. Как правило, такие послания ей вручали ученики младших

классов: подбегут, сунут в руку клочок бумажки и стремглав убегают.

Записки обычно содержали признание в любви, написанное в примитивном

стиле, но от души. Подписи никогда не было, и Зина долго ломала голову, кто

бы мог быть автором этих строк. Однажды она схватила за руку

второклассника, который, сунув ей в ладонь записку, хотел убежать.

- А ну-ка, признавайся, кто тебе это передал? – строго спросила она у

малыша.

Мальчик испугался, попытался вырваться, но когда понял, что это

бесполезно, вдруг разревелся во весь голос. Зина смутилась и выпустила его

руку. Плакса кинулся наутек, то и дело оборачиваясь на бегу, потерял

равновесие, врезался в дверной косяк и разрыдался пуще прежнего.

Зина разволновалась - этого еще не хватало! – и поспешила к мальчугану. Но

тот, видя ее приближение, собрался с духом, замолчал и драпанул так, что под

ним загудели старые паркетные доски школьного коридора. Зина посмотрела

вслед, пока второклассник не забежал в свой класс, и только тогда

успокоилась. Но автор записок по-прежнему не давал ей покоя.

Все разрешилось теплым погожим днем в начале апреля, сразу после

весенних каникул. В два часа с минутами Зина выходила из школы, запахивая

на ходу новое демисезонное пальто, купленное на мартовскую зарплату.

126

Спустилась по ступенькам школы и направилась к автобусной остановке.

Вдруг на углу школы, у заднего ее двора, дорогу ей преградил высокий

подросток с заметно пробивавшимися усиками и резко выступавшим

кадыком. Он держал в руках букет подснежников и неловко переминался с

ноги на ногу, глядя на Зину восторженным взглядом.

- Зинаида Николаевна, это вам, - пробормотал он через силу и протянул ей

цветы.

- Спасибо, - растерялась Зина, беря цветы. – Но… почему… Тебе что, некому

больше подарить такую прелесть?.. Ты из какого класса?

- Из десятого уже, - юноша горделиво вздернул голову. – Из десятого «А».

- Ну и что, - Зина уже пришла в себя и улыбалась. – Что же, нет красивых

девчонок в твоем классе? Я не знаю десятых, к сожалению, но уверена, что

там есть красавицы, заслуживающие таких вот подарков!

- Дети они еще! – выпалил подросток и насупился. – А мне вы нравитесь…

Больше всех… Давайте будем дружить, я знаю, у вас никого нет!

- В каком смысле «никого»? – оторопела от такой нескромности Зина.

- Ну, во взрослом смысле никого, - как ни в чем не бывало, спокойно ответил

десятиклассник, нагловато глядя прямо в ее глаза. – Вы же сами понимаете, Зинаида Николаевна.

- Допустим, понимаю, - собралась она. – И что же ты предлагаешь?

- Например, провожать вас до дому, - вполне серьезно начал он, и Зине

показалось, что сейчас он начнет загибать пальцы, перечисляя конкретные

действия, укладывающиеся, в его разумении, в понятие дружбы. – На первый

раз провожать, а то ведь вам далеко ехать.

127

- Не беспокойся, в троллейбусах у нас пока спокойно, - Зина решила

перевести все на шутку. – Итак, эта услуга снимается за ее неактуальностью.

Дальше?

- Зачем вы так, Зинаида Николаевна? – с упреком сказал юноша. – Вы

думаете, что я еще маленький, да? А мне уже семнадцать исполнилось. А вам

двадцать три. Шесть лет разницы – подумаешь! Разве в истории не было

примеров таких браков, когда муж был моложе жены? Сколько угодно! – он

раскраснелся, распахнул пальто и говорил скороговоркой. – Была бы заметная

разница, а то что такое шесть лет? Зато когда вам будет сорок шесть,

например, мне исполнится всего сорок. Разве вам не приятно будет иметь

такого молодого, сильного мужа!..

- Ого-о! Как мы далеко уже зашли, тебе не кажется? – Зина старалась

говорить мягко и ровно, хотя в душе у нее начало клокотать: какой-то не по

годам созревший и озабоченный сопляк откровенно склоняет ее к

сожительству! Этого только ей недоставало в этой жизни! Но резкостью

ничего не возьмешь, поняла она, только обозлишь, а последствия могут быть

непредсказуемы. Кто его знает, какой у него характер, как он отнесется к ее

отповеди. И кто его родители? Не дай Бог, какие-нибудь шишки, в проблемах

завязнешь…

Зина вполуха слушала его лепет и лихорадочно искала выход.

- Тебя как зовут-то? – спросила она, когда юноша, исчерпав запас

красноречия, замолчал.

- Матвей.

- А фамилия?

- Сташевский.

128

- Вот что, Матвей Сташевский, - предложила она. – Я сейчас говорю с тобой, как взрослый человек с взрослым человеком, понимаешь?

Матвей кивнул и навострил уши.

- Так вот, - продолжала Зина. – Прежде всего спасибо тебе за твое чувство, оно мне очень лестно… Теперь что я тебе хочу предложить… Провожать ты

меня, конечно, можешь, но давай договоримся, что пока что этим твои

ухаживания ограничатся, ладно?

Юноша, видимо, не ожидал такой уступчивости и с радостью согласился на

предложение. Они сели в троллейбус и когда стали подъезжать к ее

остановке, Матвей встал с сиденья и предложил ей поднести ее поклажу,

состоявшую из пакета с ученическими тетрадками. Зина улыбнулась и

поблагодарила, но решила завтра же навести самые подробные справки об

этом странном молодом человеке.

Начала с классного журнала. Оценки у Матвея Сташевского были неплохими, заметно преуспевал он в точных науках, но и по другим предметам шел

ровно, без «троек». Зина осталась как-то наедине с классным руководителем

десятого «А» Тамарой Сергеевной и заговорила с ней об успеваемости

учеников. Незаметно переключилась на статус детей, рассказала, что у нее в

классе в основном дети рабочих и служащих. Тамара Сергеевна подхватила и

поведала, что в ее классе тоже преобладают такие, правда, есть один юноша, отец которого работает вторым секретарем райкома партии. Зина

сосредоточилась и затаила дыхание. Расспрашивать было неосторожно,

поэтому она напряглась и ждала, когда же Тамара Сергеевна назовет имя

этого ученика. А та долго рассказывала о хорошей успеваемости ученика, о

его активной комсомольской позиции, о всегдашней готовности помочь

одноклассникам. Зина слушала и все больше убеждалась, что речь идет

именно о Матвее Сташевском. Поэтому когда Тамара Сергеевна назвала

наконец его имя, Зина отреагировала вполне спокойно.

129

«Значит, вот оно что! – обдумывала она ситуацию после разговора. – Отец –

партийный чиновник. Только этого мне еще не хватало! А ну как узнает

родитель, чем его повзрослевший сынок тешится, что будет? Уши ему

надерет, что ли? Скорее всего – меня сгнобят. Скажут, что растлила

мальчонку… Нет, это надо прекращать, и чем скорее, тем лучше…»

В тот день она вышла из школы через запасной выход, а Матвей Сташевский, прождав ее у главного полтора часа, вошел в школу, заглянул в учительскую и

увидев, что она пуста, грустно вздохнул и отправился домой.

На следующий день Зина через четвероклассника снова получила записку,

написанную знакомым почерком. Матвей, ни много ни мало, укорял ее в

непостоянстве, сетовал на изменчивую женскую природу.

Прочитав записку, Зина разорвала ее и пожала плечами: «Скажите на

милость! Мы уже и книжек серьезных начитались!» А когда в очередной раз

ей снова пытались передать записку, она строго сказала посреднику:

- Передай тому, кто тебе это поручил: чтобы больше никаких записок я не

видела! Иначе всем сообщу! Так и скажи этому человеку!

< Назад Далее >

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги