Пьяное счастье

день надо в ментовку мотаться.

- Да, ты прав, - согласилась Зина и озадаченно пожала плечами. Но тут же

нашла выход: - А чего мудрить-то? Живи-ка у меня все время, пока эта

волынка будет тянуться. А если что надо будет – я схожу, ключики мне дашь.

Ну, мало ли – одежду какую, вещи. Как смотришь?

- Спасибо тебе, - Добряков и сам обрадовался такому оптимальному решению

вопроса. – И за адвоката спасибо. Сколько я тебе должен-то буду?

- В жизнь не расплатишься, - лукаво улыбнулась Зина. – А потому лучше

давай закроем этот вопрос и никогда не станем его поднимать. Уговор?

- Но ты ведь потратилась… - нудил он.

- А по-твоему, следовало бы тебя в беде бросить? – Зина остановилась и

посмотрела ему в глаза. – Слушай, у меня, можно сказать, нет близких людей.

266

Родители умерли, сын один – но тот, надо полагать, все равно когда-нибудь

женится и станет отрезанным ломтем. Скажу откровенно – ты мне нравишься

и мне бы хотелось видеть в тебе друга, близкого человека. А потому и

относиться к тебе хочу соответственно. Впрочем, тебе решать. То, что я

заплатила адвокату, вовсе не значит, что я покупаю твою дружбу. Можешь

отказаться, если не нравится. Ну так как? – она еще раз пристально

посмотрела на него и долго не отводила взгляда, ожидая ответа.

- Если ты это серьезно, - растерянно улыбнулся Добряков, - то я, конечно, согласен. У меня, в общем-то, тоже нет близких.

- Отец с матерью живы? – спросила она.

- Живы, - кивнул он, - но они далеко, в Сибири.

- Давно не был у них?

- У-у, - протянул он.

- Ясно. Надо будет съездить.

- Но у меня… - замялся он.

- Знаю, нет денег. Это поправимо. Поедем вместе. Дорогу оплачиваю. В

качестве близкого друга. Идет? – и она еще раз лукаво посмотрела на него.

- Да я хоть сегодня. Давно собирался. И родители рады будут, - зачастил он. –

Но ты так говоришь, будто это, - он сделал паузу, - будто оно уже позади…

- Считай, что позади! – отмахнулась Зина. – Это такие ушлые ребята, что

самого черта оправдают. Только денежек им подкидывай!

- Сколько же ты дала ему все-таки? – не унимался Добряков.

267

- Я, кажется, сказала – ни слова об этом! – Зина попыталась сделать суровое

лицо, но суровости не вышло, и лицо расплылось в широкой улыбке.

- Дала сколько дала, - уже мягче сказала она. – Не обидится, я думаю. Твое

дело теперь меня слушаться. Сейчас придем, обговорим все как следует.

Они уже входили в магазин….

За столом у Зины, после двух выпитых стопок, речь зашла о наиболее

безопасном маршруте, которым Добрякову следовало ходить к следователю.

- Чтобы твой сосед не увидел тебя как-нибудь случайно, - советовала

разгоряченная Зина, - будешь мой дом обходить с другой стороны, подальше

от киоска, где он постоянно гужуется. Это чуть подальше, но зато безопаснее.

Потом наперерез через сквер. На первой остановке не садись, только на

следующей, на дальнем конце детской площадки. И выходить там же будешь

и тем же путем назад. Понял?

- Понял, - кивал головой Добряков.

- А раз понял – цеди по третьей, - командовала она. – Видишь, как быстро мы

под это дело выработали стратегию! Мужик-то ты не глупый, вот только

иногда голова у тебя без хозяина…

Добряков согласно кивнул, налил еще по стопке и в душе почти наверняка

уверился, что с такой защитницей стоит и побороться.

- А если я вдруг, ну, ненароком как-нибудь все-таки увижу его? – спросил он.

- А ты его так или иначе увидишь, - ответила Зина.

- Как это? – даже испугался Добряков.

- Да не менжуйся ты так! – рассмеялась она. – Увидишь, говорю, потому, что

так или иначе, а следовательша назначит вам очную ставку.

268

- Зачем? – напряжение не отпускало его.

- Чтобы выяснить все обстоятельства дела, уяснить себе, кто из вас врет или

наговаривает лишнего. Но тебе это только на руку. Можешь на этой ставке

рассказать все – как он тебя, вернее – меня, оскорбил, как ты постоял за мою

честь. Главное – побольше эмоций, чтобы нагляднее было.

Он угрюмо молчал.

- Что, страшно? – спросила она, зажевывая водку огурцом. – А размахивать

кулаками не страшно было? Нет, дружок, раз уж попался, имей мужество

постоять за себя. На войне, поди, так не робел?

- На войне – другое, - возразил он. – Там думать особенно не приходилось.

Перед тобой враг. Или ты его, или… совсем наоборот…

- И тут то же самое, смею тебя уверить! Только мозги придется подключить.

Вот посмотришь, едва ты проявишь напористость, как твой сосед запаникует

и даст попятный. Только с самого первого раза сумей выставить его

обидчиком. По-военному говоря, лучшая оборона – атака. Так, кажется?

- Так, - кивнул Добряков.

- Ну вот и договорились. Давай еще по одной, и я схожу к тебе за вещами.

Они выпили, и Добряков рассказал, что принести из вещей и белья.

- Прими пока ванну, - посоветовала Зина, сворачивая большую

хозяйственную сумку. – И можешь лечь отдохнуть. Кровать знаешь где. Я

скоро буду.

- А Виктор на работе? – настороженно поинтересовался он.

269

- Забыла тебе сказать – Виктор на две недели уехал к отцу на Украину. Так

что располагайся! – и она хлопнула дверным замком.

От перенесенного за сутки у Добрякова жутко разболелась голова. Он стал

под горячий душ и начал тугими струями массировать лоб, затылок, виски.

Такой массаж за несколько минут если не снимал головной боли, то

существенно ослаблял ее. Распарившись и помыв голову, он насухо, до

красноты растерся махровым полотенцем и, не одеваясь, прошел в спальню.

Кровать была застелена чистым бельем, и он с наслаждением вытянулся во

весь рост, нежась на удобном матраце и впитывая приятный запах свежих

простыней.

Щелкнул замок. Он накрылся одеялом и спросил:

- Зина, ты?

- А ты кого-то еще ждешь? – донесся из прихожей ее шутливый голос. – Ой, что сейчас расскажу!

Добряков насторожился и приподнялся в кровати, положив голову на

согнутую в локте руку.

- Видела твоего соседа, - сказала Зина, войдя в спальню и ставя на пол сумку

с вещами.

- Где? - удивился он.

- На старом его месте, на любимом – у киоска. Видел бы ты его рожу. Вся

челюсть в гипсе, едва двигается, а туда же – пивко хлещет!

- Он тебе ничего не сказал?

- Ничего. Только поздоровался. Представляешь? Никогда не здоровался, а тут

глянь-ка! И кампания его вся этак вежливенько со мной раскланялась. Я

270

ничего не сказала, кивнула и мимо прошла, но спиной долго чувствовала их

взгляды. Так что ты становишься популярным. Вишь, как уважать себя

заставил! – улыбнулась она.

- К черту такое уважение! – выругался Добряков. – Нужно оно мне!

Единственный дельный там человек – Ермалюк, да и тот дерьмо.

- Это здоровый такой?

- Ну да, заводила ихний. Без него они – мелюзга недоношенная, мразь.

- Тебе до них, точно, дела нет, - согласилась Зина. – Я думаю, ты отныне

прекратишь эту порочную практику – как бомж, хлебать пиво перед пивной

палаткой? Когда можно интеллигентно посидеть дома, побеседовать, поесть

хорошо… Там у нас осталось еще? Выпьем, что ли?

- Я… гм-гм, - откашлялся Добряков.

- Понимаю, неглиже, - рассмеялась Зина. – Ну подползай, халат вон накинь, -

и ушла на кухню.

Потом он вернулся в спальню и снова лег, а Зина отправилась в ванную. Он

слушал, как шелестят струи воды, и чувствовал, как все его тело наполняется

необузданным, диким желанием.

«Что за баба такая? – дивился он. – И хочется-то ее по-особому, не как

остальных! Если и есть счастье, оно, видать, в этом!»

Она вошла – вся раскрасневшаяся, аппетитная, влекущая. Подошла к кровати, призывно посмотрела ему в глаза и легким, рассчитанным движением плеч

скинула на пол яркий халат с шелковыми кистями…

271

* * *

Вторую бутылку они допили уже после того, как отдохнули после

головокружительного секса, наговорив друг дружке нежных слов, надавав

клятвенных обещаний и поверив в них настолько, что все грядущее

представлялось уже в одном только розовом свете. В числе таких обещаний, между прочим, было согласие Добрякова на предложение Зины, которое само

по себе было вполне разумным и с практической точки зрения вполне

подходящим к тем условиям, в которых эти двое пребывали на тот момент,

когда Зина, слегка высвободившись из объятий Добрякова, приподнялась и

загадочно посмотрела ему в глаза. Он томно улыбнулся, но вскоре понял, что

не улыбка подразумевалась ею в качестве реакции на ее взгляд: она смотрела

по-прежнему пристально и цепко, словно пытаясь вползти ему в самую душу

и найти ответ на мучительный вопрос, который никак нельзя было получить

при обычном разговоре. Он занервничал, завозился на постели, лег навзничь

и тупо уставился в потолок, предчувствуя что-то особенное, не из разряда тех

смешков и шепотков, которыми они обменивались еще минуту назад. Лежал

и боялся пошевелиться, а сам все ждал, напряженно и мучительно ждал, что

она скажет, наконец. Это тянулось, как ему показалось, целую вечность, и за

это время он успел покрыться мелким, противным потом, но так и не посмел

откинуть одеяло. На смену потливости пришел озноб, и Добряков несколько

мучительных и ничего не прояснявших минут сосредоточенно размышлял о

причинах этого озноба и никак не мог определить, был ли он следствием

напряженного ожидания или свидетельствовал о безжалостно

приближающейся менже. Наконец, это стало невыносимым. Преодолев

оцепенение, он повернулся лицом к Зине, все так же неотрывно глядевшей на

него, и попытался улыбнуться, но улыбки опять не получилось, а вместо нее

на лице его застыла, он это чувствовал, нелепая гримаса школьника,

застигнутого товарищами за непотребным делом.

272

- Зин, ты чего, а? – кое-как выдавил он из себя, снова попытался улыбнуться, но снова не смог совладать с мимикой.

Она помолчала еще немного, потом слегка вздрогнула, будто только теперь

услышала его, опустилась на подушку, лицом к нему, и едва слышно, но

предельно четко, произнесла:

- Возьмешь меня замуж?

Остолбенев, он смотрел на нее и не мог понять, что же теперь следует делать: облегченно вздохнуть, прикинуться непонимающим или запротестовать.

Ничего страшного, слава богу, вроде бы не случилось, он тут почувствовал, что озноб прошел, ему стало жарко даже, он выпростал из-под одеяла ногу и

подергал ею, впуская внутрь прохлады. С другой стороны предложение это

было настолько неожиданным, учитывая ее недавнюю отповедь на такой же

его вопрос, что он не знал, что ответить.

Наконец, выдавив на лицо новую глупую улыбку, сказал:

- Так ведь сама же мне позавчера отказала?

Она, казалось, была готова к чему-то подобному, потому что нисколько не

удивилась, ни капельки не растерялась, а парировала так же категорично, что

называется, в лоб:

- Да, ты верно запомнил, мне вообще-то никто не нужен, честно говоря. Я, как теперь модно говорить, самодостаточна. Но вот подумала и…

передумала.

Этот ее ответ был для Добрякова самым настоящим нокаутом – он и вовсе

перестал что-либо понимать.

273

- Просто мне казалось, - на удивление спокойно и неторопливо продолжала

она, - что я прежде всего нужна тебе, хотя, может быть, ты и сам этого еще не

понял. Или я ошиблась? – и снова пристально воззрилась на него.

- Да нет… наверно, так и есть, - заелозил под одеялом Добряков, пряча глаза.

- Или ты думал пару раз перепихнуться со мной, как с прежними бабами, а

потом в кусты?

Чего-чего, а такого Добряков точно не думал, тут Зина была явно не права.

Наоборот, такой женщины у него отродясь не бывало, он это почувствовал

уже в первый раз, и все последующие только подтвердило это.

Так или примерно так он и ответил Зине, и она восприняла это как должное.

- Ты должен понимать, что твои резоны касаются не только постели, -

убеждала она. – В конце концов одиноких баб вокруг полным-полно, сам

знаешь, и совсем не проблема менять их, когда прискучит. Тут большее что-

то тебя должно привлекать. Кому бы ты нужен был, если бы я адвоката не

пригласила? Неизвестно, чем бы все кончилось.

«Ну, положим, не было бы тебя, я вряд ли стал бы Рюмину морду бить. К

тому же ничего еще не кончилось», - успел подумать он, но промолчал,

слушая дальше.

- Да и оброшенности твоей пора положить конец, а кто это сделает, кроме

меня, не так ли? – и ее глаза блеснули едва уловимой улыбкой.

- Чему? Чему конец положить? – недоуменно воззрился на нее Добряков.

- Оброшенности твоей, говорю, - повторила она. – Не знаешь такого слова?

Добряков, делать нечего, должен был признать, что отродясь его не слышал, и

помотал головой.

274

- Заброшенность, одним словом, неухоженность, - пояснила Зина. –

Посмотри на свой образ жизни. От стакана к стакану ведь?

Добряков даже обиделся немного на такие слова, но промолчал и спросил

только:

- А что я слова этого нигде не встречал?

- А ты что, любитель русской литературы?

- Да не так, чтобы очень…

- Вернее – совсем не любитель, - усмехнулась она. – Иначе бы мог встретить

это слово в «Мелочах жизни» Салтыкова-Щедрина.

Добряков поежился, Зина заметила и смягчила натиск:

- Но ведь в училище вас наверняка заставляли конспектировать Ленина?

- Ну да, было дело, - кивнул он.

- Так вот, в сочинениях самого человечного Ильича тоже немало случаев

употребления этого слова. И как раз в значении, точнехонько применимом к

твоей ситуации. Классик все-таки он был, вождь-то наш. Далеко вперед

видел. О тебе вот, видишь, все знал… - Зина легонько прыснула, но потом не

удержалась и рассмеялась в полный голос, от души. Уронила лицо в подушку

и все хохотала, хохотала, как помешанная. Добряков сперва так и понял, что с

ней что-нибудь не то в этом смысле. Он дотронулся до ее вздрагивающих

плеч, но она вдруг вскочила и бросилась на него. Навалилась всем телом, повалила его на спину, а сама налегла сверху, придавила и, разом прекратив

смеяться, начала неистово целовать его жаркими губами – в лицо, в глаза, в

волосы.

- Ты… что… Зина! – шептал он, нисколько, впрочем, не сопротивляясь.

275

- Возьмешь меня? Возьмешь? – в перерывах между поцелуями, шептала она.

– Я тебе верной женой буду, таких ты никогда не встречал…

- Тут ты права… не встречал, - увертываясь от ее губ, он пытался ответить. –

У меня в общем-то… и жены никогда не было… В настоящем смысле…

- Будет… будет… увидишь! – дышала она короткими, жгучими словами.

От этих слов ее, от настойчивых, ненасытных поцелуев Добряков снова

почувствовал пробудившееся желание, и оно, как всегда было с Зиной,

показалось ему ослепительным и не похожим на прежние его желания…

Потом они снова лежали и ждали, пока уляжется дыхание и сердца

заработают в обычном ритме. А когда это произошло, Добряков, под

впечатлением случившегося, дал Зине свое согласие.

Она предложила отметить это событие распитием второй бутылки водки, и он

охотно согласился. Они еще раз, теперь уже вместе, приняли душ и прошли

на кухню. Пили не спеша, чтобы вернее усвоилось, к тому же оба помнили, что завтра с утра Добрякову непременно нужно быть в отделении милиции, у

такой сговорчивой, как ему показалось и как он представил Зине,

следовательши Анны Кирилловны.

15.

Наутро он едва поднялся. Хорошо, Зина растормошила, сам бы ни за что не

проснулся. Кое-как продрал глаза, постарался сосредоточиться и уставил на

нее мутные глаза.

- Ну, чего? – слабо выдавил.

276

- Как чего? – вскинулась она. – Не помнишь уже? Нет, так не пойдет!

Вставай-ка, дорогуша, нам надо, чтобы ты регулярно ходил отмечаться, иначе

нам никакой адвокат не поможет.

Добряков вспомнил, поморщился, перекосил лицо и отмахнулся:

- Да вряд ли надо идти… Я никакой…

- Как не надо? – не унималась Зина. – Еще чего скажешь! Думаешь, я в

порядке? Но иногда надо уметь себя пересиливать. Живо поднимайся! Я вон

чаю крепкого тебе заварила.

- Чаю? – кисло протянул Добряков. – Какой прок-то с него?..

Он медленно сел на кровати, посидел с полминуты, пошарил ногой на полу, нашел тапочки, с трудом сунул в них непослушные ноги и поднялся,

переламываясь всем телом.

- Слушай, а может, просто можно позвонить ей, она ведь телефон дала, - еле

слышно прошептал он, но Зина услышала.

- Ага! И что мы ей скажем? Что наш подследственный за неимением времени

и желания положил на всех большую и толстую штучку? Так, что ли? Тогда, конечно, можешь не ходить, - Зина обиженно надула губы и вышла из

спальни.

- Только тогда больше на меня не рассчитывай, - донесся до него ее

раздраженный голос. – Жалко денег только, теперь адвокат их все равно не

отдаст…

Добряков постоял в растерянности, еще раз прислушался. Тишина. Выдохнув

скопившийся во рту перегар, он пошел на кухню. Зина сидела за столом и

выливала в стопку остатки водки из почти пустой бутылки.

277

- Ну вот! – взбодрился Добряков. – А то – чаю! Оставишь мне-то немного?

- Да тебе и наливаю! – огрызнулась Зина. – Про себя уж не думаю. Только

прошу – сходи к следователю, иначе плакали мои денежки.

- Только за денежки переживаешь? – неудачно подцепил Добряков.

- Не только! – взвилась Зина, вскочила со стула и метнула на него

воспаленный взгляд. Ей тоже было плохо, но она умела собраться и

пересилить немочь.

- Не только за денежки, как ты говоришь! – бросала она ему в лицо резко и

отрывисто. – Нет! Но если все сорвется, тогда и о тебе придется поплакать, ох

как поплакать! Только не знаю, стану ли я плакать о таком придурке, который

сам за себя постоять не может! Не может даже воспользоваться неплохой

возможностью, просто воспользоваться, ничего не предпринимая!..

- Да что ты разошлась-то? – Добряков попытался смягчить обстановку,

подошел к Зине, обнял ее за плечи и сильным движением опустил на стул.

Потом нагнулся к ней и поцеловал ее в шею, прошептав на ухо: - Я сейчас

пойду, обязательно пойду. Вот только закусить бы… И пойду.

- Закусить! – передразнила Зина, оттолкнула его, встала и открыла

холодильник. – Карбонад будешь?

- Самый раз, - кивнул Добряков. – А у нас ничего больше нету выпить?

- Последнее тебе нацедила, - буркнула Зина, ставя на стол блюдце с

нарезанными розоватыми ломтиками. – Вчера упал прямо посреди кухни,

насилу оттащила тебя до кровати!

-А-а-а… - протянул Добряков. – То-то я смотрю, осталось в бутылке. А сама

не допила?

278

- У меня, в отличие от тебя, есть чувство ответственности. Когда я знаю, что

предстоит серьезное дело, я умею сдерживаться. А ты свою собранность,

видно, порастерял до последнего. Если вообще имел когда-то.

- Ну чего ты, - Добряков снова попытался обнять ее, но она еще резче

оттолкнула его и почти выкрикнула:

- Если не будешь меня слушаться во всем, можешь пропадать! Быть нянькой

неразумному ребенку я не собираюсь! Не хочешь идти – не ходи. Тогда

советую тебе начинать сушить сухари. Килограммчика три наготовь, на

первое время хватит, - она устало опустилась на стул, и замолчала, глядя в

окно.

- Да что ты, наконец? – отшучивался Добряков. – Сказал ведь, что пойду, значит, пойду. Вот щас, щас,- он потянулся к стопке, поднял ее со стола и

залпом, не глотая, опрокинул содержимое в глотку.

- У-у-у, - передернулся, содрогнулся, выдохнул и зажевал двумя кусочками

карбоната. – Хорошо! – сразу повеселел. – Ну что, пойду одеваться.

Зина не отвечала и не поворачивала головы.

Добряков пожал плечами и вышел из кухни. Нацепив рубашку и джинсы,

вернулся на кухню. Зина по-прежнему смотрела в окно.

- Посмотри, пожалуйста, как там с температурой, - попросил он.

Зина чуть отдернула тюлевую шторку и посмотрела на термометр.

- Не замерзнешь, двадцать три градуса, - скупо ответила она, однако

повернулась и внимательно осмотрела его.

- Готов? – спросила уже мягче.

279

- Ага, пошел.

- Как самочувствие?

- С твоей помощью – ничего, - улыбнулся он. – Меня не очень развезло?

- Вовсе не развезло, просто повеселее стал, пообщительнее. Это и надо на

допросе.

- А то неудобно перед следовательшей…

- Ничего неудобного нет, - возразила Зина. – Она знает, в каком ты состоянии.

- Думаешь, знает, что мы пьем? – насторожился Добряков.

- Не чуди. Я имею в виду твое психологическое состояние.

- Ну, это, - усмехнулся он. – Кого это волнует. Я про перегар говорю. Не несет

от меня? - он сделал шаг к Зине, но она остановила его движением руки.

- Я ничего не почувствую, бесполезно. Думаю, что несет, и еще как! Но не в

этом дело. Да по большому счету наплевать на твой перегар! Тут гораздо

важнее, чтобы ты выглядел потерянным, раскаявшимся, готовым признать

свою вину и даже попросить прощения.

- У кого? У сволочи этой? – надулся Добряков.

- Да, у этой сволочи, - категорично продолжала Зина. – Если понадобится –

попросишь!

Добряков опустил голову и молчал.

- Раскаяние надо сыграть хорошо, - продолжала Зина. – Тогда, возможно, она

сама переквалифицирует твою статью. Неси какой угодно вздор. Что он

оскорбил тебя – все равно он не докажет обратного. Что он оскорбил меня, 280

поносил меня самыми непотребными словами. На это он тоже не сможет

возразить. Но вместе с тем ты понимаешь, что поступил неправильно, и обо

всем сожалеешь. Понял?

Добряков кивнул головой и поднял на нее глаза.

- Ты думаешь поможет? – тихо спросил он.

- Во всяком случае не повредит, это уж абсолютно точно. И вообще жалко, что я не могу присутствовать на этих допросах. Я уж попыталась бы по

ситуации какую-нибудь лазейку психологическую увидеть и использовать. А

так… - она нахмурилась, снова повернулась к окну и задумалась.

- Ладно, будем надеяться, что у тебя что-нибудь получится, - Зина встала, подошла к нему и положила обе руки ему на плечи. – Смотри, осторожнее, не

глупи. Вернешься, я приготовлю поесть…

- А… - Добряков едва заикнулся, а Зина уже ответила, словно предчувствуя

такой вопрос:

- И это будет, схожу сейчас… Ну, давай иди! – и она слабо оттолкнула его к

двери.

- Так гораздо веселее, - заулыбался Добряков, выходя на площадку. – В таком

разе я постараюсь там… ну… как бы получше…

- Тише здесь, - шепнула она показывая на дверь соседей. – Иди. Жду.

В дежурной части он сказал, что пришел к следователю Анне Кирилловне.

- Ваш паспорт, - угрюмо и басовито потребовал дежурный, не знакомый

Добрякову.

Добряков помялся и нервно пошарил карманы.

281

- З-з-абыл, - начал заикаться он.

- К кому? – так же мрачно спросил сержант.

- Я же сказал, к Анне Кирилловне.

- Фамилия?

- Добряков.

Сержант поднял трубку телефона:

- Товарищ капитан? К вам Добряков. Вызывали?

Выслушав ответ, он опустил трубку, встал из-за стола и вышел из дежурки.

- Пошли, - кивнул Добрякову, и они стали подниматься по знакомой лестнице

– впереди Добряков, за ним сержант.

В коридоре второго этажа никого не было, и только в самом его конце, у

кабинета следователя, кто-то сидел на стуле. Едва заметив в

слабоосвещенном пространстве смутно вырисовывавшуюся фигуру,

Добряков начал нервничать. Странное предчувствие накатило на него,

внезапный страх сковал ноги. Он вдруг остановился посреди коридора,

мучительно вглядываясь в сидевшего на стуле.

- Почему стоим? – подтолкнул сзади сержант.

- Я… мне бы… - вот и все, что смог выдавить из себя Добряков.

- Ну чего еще? – недовольно нахмурился сержант.

- Мне бы… того… в туалет…

Сержант, как вкопанный, застыл в недоумении. Казалось, никакими

инструкциями не предусматривалось снимать конвоируемого с маршрута и

282

вести его в туалет. Поэтому он пристально посмотрел на Добрякова, стараясь

угадать, не выкручивается ли тот, не тянет ли время.

Но Добряков сказал это не для того, чтобы потянуть время, не для того,

чтобы избежать неизбежной встречи. Ему действительно невыносимо

захотелось облегчиться. И желание это нарастало по мере того, как он все

напряженнее вглядывался в фигуру сидевшего. А когда наконец узнал его,

резко обернулся к сержанту, подошел к нему почти вплотную и приблизил к

самому козырьку фуражки свое красное, покрытое мелкими каплями пота

лицо.

- Товарищ сержант… мне и правда невыносимо… не знаю, съел, наверное,

что-то… - лихорадочно залепетал он, дыша на милиционера свежим

перегаром и держась левой рукой за живот. Сержант поморщился, махнул

рукой, отгоняя запах, и отстранил Добрякова на шаг назад.

- Ну и что делать будем? – спросил сержант, обращаясь скорее к себе.

- Мне бы… того… ну, в туалет… есть ведь у вас?.. – весь искривился

Добряков, припадая на одну ногу. – Ей Богу, не вынесу… И прямо тут…

- А вот тут – не надо! – пришел в себя сержант, схватил Добрякова за плечо и

круто развернул его вправо.

- Видишь дверь? – повел он подбородком он на другую рекреацию этажа.

- Ага, спасибо… Я мигом, - кивнул Добряков и поковылял к указанной двери.

Ему стало гораздо легче уже от того, что эта самая дверь находилась

совершенно в другой стороне, почти диаметрально противоположной тому

полутемному коридору, в конце которого сидел тот человек, встречаться с

которым у Добрякова сейчас не было никакого желания.

283

Он ворвался в крохотный туалет, стремглав кинулся к унитазу и принялся

расстегивать джинсы. «Молнию» заело. Расцарапывая пальцы, Добряков изо

всех сил дергал бегунок книзу, пока, наконец, не отломил его ушко.

«Чтоб тебя!» - выругался он вполголоса. Но «молния» расстегнулась, он

стянул брюки с бедер и плюхнулся задницей на холодный кафель.

«Стульчака нет… да наплевать», - едва мелькнуло в голове, как внутри него

словно что-то прорвалось. Стремительная и острая боль заставила его

застонать, но это продолжалось мгновение. Следом за тем пришло

долгожданное облегчение.

Добряков расслабился и несколько минут сидел на унитазе, мучительно

мучаясь уже другой мыслью: сидит ли тот все еще там, придется ли

встречаться с ним с глазу на глаз или следовательша уже пригласила его в

кабинет. Второй вариант был бы для него теперь настоящим спасением:

встретиться с ним в присутствии с Анны Кирилловны будет гораздо легче, хотя бы потому, что не придется оставаться с ним наедине и смотреть ему в

глаза. Смотреть можно на следователя, и только на него.

«Если бы было так! – носилось в мозгу, – если бы она уже пригласила его в

кабинет…»

Он посмотрел по сторонам, но туалетной бумаги нигде не было. Обернулся

назад и за трубами канализации увидел сложенную в несколько раз грязную

газету. Выбирать не приходилось, и Добряков вытащил газету и оторвал от

нее клочок.

«Значит, все-таки сделала нам очную ставку? – думал он, натягивая джинсы.

– Значит, буду говорить, как учила Зина. Авось выгорит».

284

«Молния» без ушка сводилась на ширинке с трудом, и он помучился еще

пару минут, пока не привел себя в порядок. И следом за тем в дверь снаружи

постучали и раздался недовольный голос сержанта:

- Жив там? Скоро?

- Я тут, я уже, - услужливо расплывшись в улыбке, Добряков распахнул дверь

и оказался нос к носу с рассерженным дежурным.

- Проблема… извините… - смущенно залепетал он. – Вы мне помогли…

спасли, можно сказать… Спасибо…

- Пошли, пошли, ждут уже, - и милиционер сжал правую руку Добрякова

своей железной левой и повел за собой.

«Сейчас поворот, - с ужасом думал Добряков, - сейчас увижу… вдруг он

там?.. Что тогда?.. Если он там – я пропал!»

Он вдохнул и набрал в легкие как можно больше воздуха, закрыл глаза и, как

в пропасть летел, повернул за угол. Шагнул раз, другой, боясь споткнуться от

жесткого подталкивания дежурного, и решился открыть глаза.

Чудо! В коридоре никого не было! На том самом стуле, где несколько минут

назад сидел он, никто больше не сидел. Да и самого стула вроде как не было.

Или это ему только показалось?

«Да и действительно, не померещилось ли мне все это минуту назад?» -

подумал он, облегченно вздохнув. Но почему-то в глубине души был уверен, что нет, не померещилось, что он сидел тут, что сейчас, возможно, уже

приглашен в кабинет Анной Кирилловной и они ждут его, Добрякова…

285

«Впрочем, если он там, уже легче», - Добряков настроился на свое прежнее

мнение. Ему почему-то казалось, что в присутствии Анны Кирилловны все

будет гораздо проще, а главное – легче.

Сержант осторожно и негромко постучал в дверь, из-за которой сразу же

раздался женский голос:

- Войдите.

Добрякову показался этот голос незнакомым, по крайней мере, он не смог

соотнести его с голосом Анны Кирилловны.

«Что это? – испугался он. – Неужели другая следователь? Но ведь тогда…

тогда все, конец!..»

Дежурный втиснул в приоткрытую узкую щелочку половину своего

массивного корпуса, словно стесняясь пролезать туда целиком, и пробасил:

- Подследственный Добряков доставлен, товарищ капитан. Разрешите

ввести?

- Да, разумеется, вводите, - согласилась Анна Кирилловна (теперь Добряков

уже узнал ее голос).

Сержант козырнул, развернулся к Добрякову и, сделав приглашающий жест,

отступил в сторону.

Добряков с замирающим сердцем переступил порог и снова оказался в

знакомом, вчерашнем, кабинете. Стараясь не смотреть по сторонам, он

поздоровался с Анной Кирилловной, которая сидела за столом и пристально

всматривалась в него. Но вместе с тем Добряков заметил, что она краешком

глаза, совсем незаметно наблюдает одновременно что-то, что находилось

правее от Добрякова, где-то совсем близко к двери.

286

«Да что она там высматривает? –мелькнула тревожная мысль. – Что там

может быть-то?»

А сам, несмотря на догадку, ни за что не решался повернуть голову в

направлении ее полувзгляда. Наверное, потому, что весьма определенно знал, что там увидит. И снова почувствовал в ногах нешуточную тяжесть.

- Можно присесть? – спросил он, параллельно пытаясь догадаться, куда она

предложит ему сесть.

- Разумеется, присаживайтесь, разговор у нас будет долгий, - кивнула Анна

Кирилловна на ближайший к себе стул, прямо напротив себя.

Добряков, набравшись мужества, решительно шагнул на указанное место,

стараясь не отвлекаться по сторонам. С ходу опустился на стул, поискал, куда

бы пристроить руки, но не нашел и сложил их у себя на коленях, одна на

другую.

- Откровенно сказать, я не надеялась, что вы так исправно явитесь сегодня, -

начала Анна Кирилловна, раскрывая большую тетрадь и снова, как ему

показалось, взглянув мельком в отдаленный угол.

«Кошмар какой-то… Пережить бы…» – Добрякову стало совсем невмоготу,

но он крепился из последних сил, чтобы не обернуться, и во все глаза

смотрел на следовательшу.

- Вчера вы сказали мне, что пострадавший, - она взглянула в свои записи, -

Рюмин… Что пострадавший Рюмин оскорбил вас, поэтому вы ударили его.

Так?

Добряков собрался ответить и не смог. Язык прилип куда-то к верхнему небу, дыхание свело, и ни один звук не складывался в членораздельное слово.

287

- М-м.. э-э-э, - мялся Добряков, а сам из последних сил крепился, чтобы не

обернуться, чтобы не увидеть его злорадной физиономии.

- Да что же вы сегодня какой-то нескладный? – спросила Анна Кирилловна, как показалось Добрякову, с какой-то затаенной улыбкой. Улыбка эта не

предвещала ему ничего хорошего. – Вчера вон как гладко все рассказали. А

сегодня… Видимо, вчера адвокат ваш так бодряще на вас подействовал, да? –

и она снова с хитроватым прищуром воззрилась на него, проникая взглядом, он чувствовал, в самое его сердце.

- Ну п-п-п… почему же сразу и адвокат? – Добряков через силу выдавил на

лицо неумелое подобие обиды, но тут же и сообразил, что это совсем не к

месту, и попытался состроить гримасу раскаяния, что, впрочем, тоже никуда

не шло. – Ну, не знаю… вчера, может быть, уверен был в своей правоте, а

сегодня…

И вдруг, сам не заметив как, будто себя не помня, он полетел со всех катушек

– вскинул опущенную было голову, горящим взглядом впился в лицо Анны

Кирилловны и отрывисто, фразу за фразой выбросил ей в глаза бившее в нем

через край:

- Послушайте, Анна Кирилловна, зачем вы так?.. Такими методами, а?.. Это

ведь психологическое давление… Ведь хотите, чтобы я обернулся сейчас

назад, в тот угол, - он слегка повел плечом в сторону двери. – Так почему

прямо не сказать, что хотите очную ставку сделать?.. Я ведь прекрасно знаю, кто там у вас сидит…

Анна Кирилловна удивленными, широко раскрытыми глазами глядела на его

перекосившееся лицо, не нервно подрагивавшие желваки, ожидая момента,

когда можно будет возразить.

288

- Я совсем не хочу, чтобы вы оборачивались, как вам почему-то показалось, -

поймав, наконец, момент, промолвила она спокойно. Добряков даже на миг

позавидовал такому ее самообладанию. – Нужды в том нет, потому что я

сейчас приглашу потерпевшего пересесть поближе к вам, поскольку, как вы

верно поняли, вас ждет очная ставка с ним. И смотреть на него вам все равно

придется.

Добряков вдруг почувствовал, что смертельно устал. Возражать не было сил, он бессильно уронил голову на грудь и едва слышно пробормотал:

- Извините меня, пожалуйста… Видно, и впрямь нервы. Вы правы. Простите.

- Вам нет необходимости извиняться! – возразила Анна Кирилловна, уже

совсем овладев собой. – Давайте оставим эмоции за порогом этого кабинета.

Мы здесь, чтобы разобраться в сути вопроса, а поэтому объявляю начало

очной ставки.

Добряков вздрогнул. Ему вдруг стало постыдно страшно, он готов был сквозь

пол провалиться за свою слабость, больше даже за то, что тот оказался

свидетелем этой его слабости. И еще понял, что, если в самое ближайшее

время адвокат не сумеет переквалифицировать статью, всему на свете конец.

- Подойдите поближе, пожалуйста, - сказала следовательша поверх головы

Добрякова. – Вот тут располагайтесь, - и она придвинула свободный стул

справа и впритык к стулу, на котором сидел Добряков. Ему, однако, было уже

все равно – настолько выхолостила его бесславная пикировка с Анной

Кирилловной.

Сзади него раздались неторопливые, осторожные шаги, и краем глаза он

увидел, как тот опустился на стул, - увидел только его ноги и стоптанные

кроссовки.

289

- Знаете вы этого человека, Добряков? – спросила Анна Кирилловна. – Не

задерживайте следствие, это не в вашу пользу.

Добряков медленно поднял глаза на Анну Кирилловну, по-прежнему не в

силах повернуться направо.

- Туда посмотрите, не на меня, - настаивала следовательша, кивая на его

соседа.

«Где ты, Зина? - взмолился Добряков. – Мне и под пулями не было так

страшно!»

- Итак, мы ждем, - еще раз напомнила Анна Кирилловна.

Добряков медленно повернул голову направо и вздрогнул. Поначалу он

подумал, что ошибся, что перед ним другой человек, совсем не тот, кого он

так не хотел сейчас увидеть. Но это было только самым первым

впечатлением, и присмотревшись, Добряков различил знакомые

недружелюбные глаза. Остального лица не было видно: все оно, от

подбородка до головы, было сковано белым, как мука, гипсом. Нижняя

челюсть Рюмина покоилась в жесткой шине, от которой шли вверх, к вискам

две металлические скобки, крепившиеся где-то на голове под аккуратно

наложенной гиппократовой шапочкой.14 Свободными от гипсовой массы

оставались только рот, нос, глаза и щеки. Рюмин настороженно смотрел на

него в упор: опасался, видимо, каких-нибудь новых всплесков добряковской

эмоциональности, пытался схоронить в глазах и уголках рта затаенный

страх, но справлялся с этим с большим трудом; страх этот откровенно

читался в выражении его свободного от гипса лица: глаза, казалось, готовы

были выкатиться из орбит (настолько цепко он впился ими во врага), щеки

заметно подрагивали и наливались нездоровой бледностью, крыльные хрящи

14 Шапочка Гиппократа - повязка на голове, целиком прикрывающая свод черепа.

290

напряглись и приняли почти горизонтальное положение, как у ощерившейся

кошки.

Добряков с полминуты только изучал это лицо, потом как-то едва заметно

усмехнулся и повернулся к Анне Кирилловне.

- Знаю этого человека, - уже совершенно спокойно произнес он. – Это

Рюмин, мой сосед, которого я ударил позавчера за… за одни пакостный

поступок…

- Вот-вот, давайте и поговорим, что это был за поступок, - поддержала тему

Анна Кирилловна. – Расскажите, за что все-таки вы ударили пострадавшего?

Без эпитетов, пожалуйста, а конкретно – за то и за то.

- Ну да, я ведь говорил уже вчера, - заерзал на стуле Добряков. – Он слова

гадкие сказал мне…

- Какие слова? В чей адрес? – настаивала Анна Кирилловна.

- Ну, не в мой, разумеется… В адрес одного человека…

- Что это за человек, конкретнее говорите. Я имею в виду степень ваших

отношений. С какой бы вам стати заступаться за честь, как вы говорите,

«одного человека»?

Добряков помялся, искоса посмотрел на Анну Кирилловну, пытаясь уйти от

ответа, но та глядела на него, не отводя глаз.

«Не отвертеться», - понял Добряков и выдавил:

- Он сказал гадкие слова в адрес моей близкой подруги.

Рюмин тихонечко, пискляво прыснул, но опомнился и удержался от смеха.

291

Добряков метнул на него взгляд и почему-то подумал: «Интересно, а

получилось бы у него рассмеяться-то в полный рот или нет?» И попутно

отметил, что почему-то в такие ответственные моменты, когда, кажется,

судьба дальнейшая решается, приходят в голову совершенно отвлеченные,

более того – глупейшие мысли.

- А нельзя ли узнать имя вашей подруги?

- З-зачем? – опешил Добряков.

- Да в ваших же прежде всего интересах, - ответила Анна Кирилловна. – Мы

можем ее в качестве свидетеля заслушать…

- Но ее там не было, в тот момент ее там не было! – снова вспылил Добряков.

- Пусть и не было, неважно, - не отступала Анна Кирилловна. – Мы только

уточним, действительно ли вы находитесь в таких отношениях, о которых вы

нам рассказывали. Поверьте, что если это подтвердится, то и претензий,

проще говоря, к вам будет меньше. Подтвердится тот факт, что вы защищали

честь близкого человека.

Рюмин издал какой-то неопределенный звук, похожий на скрип несмазанных

дверных петель.

- Это правда?

- Это истинная правда, - успокоила его Анна Кирилловна. – Следствие

должно учесть все обстоятельства, относящиеся к делу.

- Ну ладно, - помолчав немного, сказал Добряков. – Зинаида Николаевна ее

зовут. Кузихина.

- И адрес назовете?

292

Добряков назвал и адрес.

- В какое время суток она свободна от работы?

- Она на пенсии, поэтому всегда сможет явиться к вам, если вы об этом.

- Да, об этом, - подтвердила Анна Кирилловна. - Ну хорошо, с вашей

подругой мы побеседуем чуть позже, а теперь давайте все-таки о вашем

поступке. Вернее – о преступлении.

Добряков вздрогнул и настороженно посмотрел на следовательшу.

- Ну что же вы, - укоризненно покачала головой Анна Кирилловна. – Умейте

отвечать за свои поступки. Вы ведь, кажется, боевой офицер?

- Был когда-то.

- Прекрасно. Значит, способны владеть собой, я надеюсь. Хотя, повторяю, прекрасно понимаю ваше состояние. Итак, ответьте мне: вы сознательно,

намеренно ударили тогда пострадавшего? То есть искали встречи с ним

специально для того, чтобы ударить?

- Да что вы! – взвился Добряков, но вспомнил совет и заговорил спокойнее: -

Я тогда… Ну, мы тогда с Зиной… с Зинаидой Николаевной, то есть, немного

повздорили. Она ушла от меня в расстроенных чувствах… Я выбежал

следом, кинулся к ней домой, ну, чтобы успокоить ее, что ли… И тут мне

встретился вот он, - Добряков слегка кивнул в сторону Рюмина. – «Что ты, говорит, такой невежливый, с подругой-то своей? Она, мол, только что пива

набрала да и побежала – куда, не знаю, но, мол, явно не в твою сторону». У

меня, понимаете, тоска такая на душе, а тут всякий… кому не лень еще

вмешиваться будет! Ну, и не выдержал я тогда, сам не свой был…

293

- Понятно, эмоциональное возбуждение, - кивнула Анна Кирилловна. – А

скажите, ударили каким-то специальным ударом, каким-то особенным

приемом, раз такие последствия мы видим на лице потерпевшего?

- Да… как вам сказать-то… В армии нас учили, конечно, боевые условия,

сами понимаете… Но в тот раз, поверьте, - Добряков приложил руку к сердцу

(«Опять какой-то глупый жест!» - мелькнуло у него), – я ни о чем таком не

думал. Видать, удар этот настолько в сознании, в памяти укрепился, что я

забыл тогда, что передо мной не смертельный враг, а так… шелуха какая-то…

Рюмин снова издал скрипучий звук.

- Давайте не будем оскорблять друг друга, - урезонила Добрякова Анна

Кирилловна. – Эпитеты постараемся не употреблять. Значит, вы не

сознательно таким жестоким способом ударили пострадавшего?

- Н-н-нет, совсем не сознательно, - замотал головой Добряков. – Говорю ведь, в запальчивости был, в тумане каком-то… Очень уж расстроился, что с

подругой так получилось…

- Расрефите мне? – послышался шепелявый, надтреснутый какой-то голос

Рюмина.

- Конечно, - разрешила Анна Кирилловна.

- Ф тот рас у нефо трукая потруфка в костях пыла, - залепетал Рюмин. – Он с

ней фалантался, а ефо Сина састукала с нофенькой. Фот и рассертилась на

нево. Фспрыкнула и послала ево кута подальфе…

Добряков чувствовал, как все лицо наливается кровью, и едва сдержался,

чтобы не приложить Рюмина еще раз.

294

- Ну, мало ли что у кого бывает, зачем же мы станем перебирать грязное

белье, - возразила Анна Кирилловна. – Одним словом, вырисовывается тот

факт, что подследственный и впрямь действовал под сильным

эмоциональным воздействием. Вы, гражданин Рюмин, попали ему, так

сказать, под горячую руку…

Рюмин вытянулся и собирался еще что-то сказать, но Анна Кирилловна мягко

осадила его движением руки и продолжала:

- Это, впрочем, не означает, что к подследственному не будет применено

уголовного наказания. Обязательно будет, ведь налицо нанесение телесных

повреждений…

- Фот-фот, именно на лицо, - пришла в движение гиппократова шапочка. –

Конефно, на лицо, кута еффё?

- Вот видите, подследственный, человек даже говорит с трудом, - заметила

Анна Кирилловна.

- Ага, - съерничал Добряков, - зато пиво хлещет по-прежнему, полным ртом и

с удовольствием! Никакой гипс ему не помеха!

- Это личное дело каждого, - пресекла Анна Кирилловна, - по крайней мере, ничего противозаконного этот человек не совершил. А вот в отношении вас, гражданин Добряков, следствие продолжается, - глядя в стол, она захлопнула

свою тетрадь. – Вы свободны, гражданин Рюмин. Подследственного я

попрошу задержаться.

Рюмин встал, пробормотал «то сфитанья» и осторожно вышел, неслышно

притворив за собой дверь.

- Вот что я хочу сказать вам, подследственный, - Анна Кирилловна подняла

глаза от стола и посмотрела на Добрякова. – Я прекрасно понимаю ваше

295

состояние, но поймите и вы. Закон есть закон, и уйти от ответственности вам

не удастся. Вы должны это определенно уяснить себе. Советую вам набраться

мужества. Уверена, у вас это получится. Так что прошу вести себя на

следствии достойно. Достойно офицера. Вам понятно?

- Понятно, - кивнул Добряков. – Можно идти?

- Идите, конечно. Завтра приходить не надо, а вот подругу вашу очень жду.

Отнесите-ка ей вот эту повестку, - Анна Кирилловна черкнула что-то на

бланке и передала Добрякову.

16.

Открыв дверь, Зина встретила его в прихожей, провела на кухню, где на столе

уже стояла бутылка водки, а на блюдце аккуратными кружочками краснел

сервелат. Добряков отметил, что она уже навеселе, и спросил:

- Ты без меня расслаблялась, я вижу?

- А ты думал, я не переживаю за тебя? - возмутилась Зина и села за стол. –

Выпила, конечно немного. Вон, пустая чекушка стоит, - кивнула она в угол, в

сторону мойки, но Добряков туда даже не посмотрел. - Угомонись. Если

нервишки расходились – самое время хлобыстнуть немного. Будешь?

- Еще спрашиваешь! – огрызнулся Добряков. – После всего, что я там

натерпелся!

- Ну вот, сейчас и расскажешь, - она начала наполнять стопки. – А первую

давай все же за то, что явился туда, как и следовало поступить. Теперь в

любом случае к тебе отношение серьезное. Поехали! – она протянула стопку

навстречу Добрякову, он подхватил со стола свою.

296

- Рассказывай, - попросила Зина, зажевывая выпитое.

- Она меня насквозь видит, - начал Добряков. – Все мои чувства знает, будто

внутрь смотрит. Вертишься перед ней, как карась на сковороде…

- Все следователи такие, - успокоила Зина. – А что конкретно она говорила-

то, рассказывай.

- Да очную ставку мне с ним устроила.

- С Рюминым? – Зина даже перестала жевать и неотрывно глядела на него.

- Ага, - Добряков закурил, затянулся, стряхнул пепел. – Пыталась выяснить, кто из нас правду говорит.

- Ну, что ты сказал, я догадываюсь. А что тот молол?

- Да что он-то может молоть, с его вывернутой челюстью!

Зина прыснула и закатилась густым, непрерывным смехом. Поднесла к глазам

кухонное полотенце, время от времени утирала глаза. На секунду

остановится будто – и снова заливается перекатистой, колоратурной трелью.

Добряков долго смотрел на нее, забыв про сигарету, и опомнился только

тогда, когда приблизившийся к пальцам пепел обжег руку. Он дернулся,

задавил бычок в пепельнице и рассерженно спросил:

- А чего смешного-то, а?

- Да… я… не над тобой… - никак не могла остановиться Зина.

- А чего тогда? – все еще не понимал он.

- Да я над чудиком над этим… Только представлю, как он пытается

заговорить, только представлю… - Зина уголком полотенца смахнула с лица

297

остатки слез и, понемногу успокоившись, пояснила. – Я ведь видела его в

этом аппарате, я ж тебе говорила. Как тут можно говорить?

- Однако ж пиво хлестать это ему не мешает, сама говорила.

- Хлестал за милую душу! – согласно закивала Зина. – Не морщился и не

закусывал. Не знаю, что ему сломать надо, чтоб он пить перестал… Похоже, такие только в гробу завяжут… Ну так что же он все-таки говорил?

- Да ничего особенного. Тык-мык, туда-сюда, шепелявил, нес лабудень

какую-то.

- Что следователь вывела из этой вашей очной ставки?

- Ну, сказала, что ей понятно мое душевное состояние, но что вины с меня все

равно никто не снимает. Что следствие будет продолжаться…

Он наполнил стопку и выпил один. Зина следом наполнила свою и тоже

выпила.

- Где твой адвокат, в конце концов? – не выдержал Добряков и бухнул

кулаком об стол. Блюдце подскочило, кружочки сервелата повыпрыгивали из

него и шлепнулись на клеенку.

- Ты чего взъерепенился? – налетела на него Зина. – Адвокат только вчера

задание получил! Ишь ведь, деловой какой! Сам накуролесил, и подавай ему

все на блюдечке! Имей выдержку и терпение! Боевой офицер называется!

«И она туда же!» - мелькнуло у него.

- Да пойми ты, - чуть не со слезами он приблизился к Зине, обнял ее и,

уткнув голову в мягкую грудь, зашептал: - Еще один такой визит к ней, и я

всю выдержку потеряю! Понимаешь? Страшно мне становится, как подумаю

о следующем посещении! Хорошо хоть, завтра не надо идти…

298

- Как не надо? – Зина отстранила его от себя. – Почему не надо?

- Да она вот… - он нащупал в кармане рубашки повестку и протянул Зине. –

Она просила завтра тебя прийти. Вот, читай.

Она пробежала глазами повестку, облегченно выдохнула:

- Фу ты, ну ты, лапти гнуты! Так это ж в корне меняет дело!

Добряков поднял на нее удивленные глаза.

- Ну конечно, конечно, - повторила Зина. – Ты что, не понимаешь? Раз она

хочет меня видеть, значит, не целиком против тебя настроена, пытается хоть

какие-нибудь зацепочки найти, чтобы чуть-чуть тебя оправдать. А может, и

сама статью хочет переквалифицировать.

- А она имеет право?

- Она все имеет - и право, и нас с тобой заодно с этим правом, - сострила

Зина.

- А что ты ей скажешь?

- Я пока не знаю, что она спросит. Но уж будь спокоен, не стану, как ты, дрожать. Давай-ка выпьем за это!

Они выпили по третьей, страх понемногу улегся в груди Добрякова, отступил

на время. Он понимал, однако, что хорошо бы подольше поддерживать в себе

достаточный градус алкоголя, чтобы избежать нового приступа отчаяния.

«Хотя бы до завтра, пока она сходит туда, - думал он, опрокидывая

очередную стопку. – А там… там… Она обязательно что-нибудь придумает,

она у меня умница…»

299

Он повел осоловевшими глазами на Зину, которая в этот момент тоже

смотрела на него, облокотившись на стол и опустив голову на ладонь.

- Не надо менжеваться, как ты говоришь, - промямлила она и улыбнулась

пьяно, во весь рот: - Эх, Любимка! Какой же ты трус, однако…

- Это пускай, - отмахнулся Добряков. – Ты лучше скажи, у нас еще есть,

кроме этой? – он показал глазами на полупустую бутылку.

- А как же! – она мотнула головой в сторону холодильника. – Думаешь, я не

предвижу последствий?

За последствия он особенно и не волновался. Он знал, что завтра ему к

следовательше не идти, и рад был оторваться по полной. Но угасающим

сознанием все же ухватился за одну, показавшуюся ему очень важной, мысль.

Поднял тяжелую голову и, пытаясь удержать ее на весу, медленно, с

расстановкой спросил:

- А ты… сможешь… завтра идти?

- А ты… сомневался… во мне? – так же тяжело ответила она.

- Н-н-нет, - мотнул он головой.

Она уже ничего не ответила, плеснула еще водки и медленно, с трудом

выпила. Икнула и спросила:

- Может… споем?..

- А чего? – не поднимая головы поинтересовался он и тут же забыл о своем

вопросе.

- Магнитофон включим… там много всего…

- Много… чего?..

300

- Да иди ты! – она встала и, пошатываясь, пошла в спальню.

Добряков продолжал клевать носом, забываться… но вдруг ужасный грохот

вернул его к действительности. Он дернулся, подскочил и кинулся в спальню.

Зина, споткнувшись об угол ковра, растянулась на нем во весь рост и мирно

посапывала.

У него еще хватило сил взять с кровати теплый плед и кинуть поверх

распластанной фигуры.

«Надо добавить, и все на сегодня…» - медленно и вязко последняя мысль

вползла в сознание. Он сделал неуверенный шаг в сторону кухни, но понял, что не дойдет. Развернулся, поплелся к койке, едва нащупал рукой матрац, грузно повалился на него и тут же уснул. Без страха, как того и хотел…

* * *

Ночь пролетела, как один час, а рассвет не принес облегчения.

Добряков проснулся от приснившегося кошмара: страшный душман, весь в

лохмотьях и с перевязанным лицом, сидел перед ним на стуле и все тянул и

тянул к нему свои длинные, какие-то изломанные руки, все в ссадинах и

синяках, но не мог дотянуться и только кривился от напряжения. Вдруг где-то

за спиной у Добрякова раздался одиночный выстрел, и нижняя челюсть

душмана разлетелась на мелкие кусочки, брызнувшими в лицо Добрякову

холодными и колючими косточками.

Он вздрогнул, подскочил на кровати и открыл глаза. Над ним стояла Зина –

она изо рта брызгала ему в лицо холодной водой, отпивая ее из стакана.

- Ты чего? – ошалело уставился он.

301

- Чего-чего! – передразнила Зина и расхохоталась звонко, беспардонно. –

Идти мне пора! А тебе, выходит, провожать меня!

- Куда идти? – не понял он.

- Как это куда? – снова передразнила она. – К следователю. Тебя

выгораживать. Или забыл?

Он надулся и снова плюхнулся на подушку. «Поддала, что ли, с утра?» -

подумал он обиженно. Будто угадав его мысли, она подтвердила:

- Ну да, опохмелилась чуть-чуть. Зарядилась бодростью. Зато голова теперь

какая ясная! Если б ты только знал! Будь спокоен – поддержу твою

репутацию на все сто… Ну, будешь провожать-то? Поднимайся, прояснись!

- Ты там лишнего-то ничего не наплетешь после стакана? – радуясь

приглашению выпить, Добряков встал и зашагал на кухню.

- Наивный ты какой! – Зина совсем не обиделась. – Вот выпью три стакана, как ты говоришь, тогда, может, лучше и не ходить. А так – только для пользы

дела.

Добряков вынужден был согласиться: чуть-чуть выпив, как бы для фасона,

Зина действительно способна была решить самые заковыристые задачи -

взять хотя бы ее недавнее общение с адвокатом в милиции, чему он сам был

свидетелем.

На кухонном столе бутылки не было. Добрякова передернуло: неужели она

все выпила? Он испуганно обернулся на нее, она подтолкнула его к столу, подошла к холодильнику и вытащила оттуда непочатую запотевшую бутылку.

- Я вчерашнюю допила, не трясись, - пояснила она. – Мы ведь окочурились, так и не приговорив ее.

302

Добряков этого совершенно не помнил – настолько был подавлен вчерашним

визитом к Анне Кирилловне и усталостью. Отвинчивая пробку, отчетливо

почувствовал, что эта бутылка – единственная возможность погасить

душевную муть, снова предательски выплывавшую со дна истерзанной души.

- Ты успеваешь? Сколько время-то? – наполняя стопку, поинтересовался

только для того, чтобы хоть что-то спросить: ни единой мысли не было в

голове.

- Успеваю, я всегда успеваю. Хозяйничай тут, я не думаю, что буду долго.

- Ты это… погоди, - задержал ее Добряков.

- Ну? – обернулась она у порога.

- Возьмешь еще, когда вернешься? – спросил он робко.

- Посмотрю еще, - состроила она лукавую физиономию.

- Вообще-то сегодня моя очередь пить, - терзала она его. - Завтра ведь тебе к

следователю. Тебе уж точно не стоит употреблять, сам знаешь. Опять

расклеишься…

Добряков облился холодным потом.

- Ну мы только сегодня вечером, - опустив глаза, нудил он. – Чуть-чуть и

пораньше спать ляжем…

Она с минуту посмотрела не него, взявшись за ручку двери, потом вдруг

прикоснулась к его щеке рукой, совсем серьезно ответила:

- Жалко мне тебя, Любимка, ох как жалко! Если бы не я – что бы с тобой

было?

303

- Без тебя меня бы не было, - бухнул Добряков первое, что пришло в голову, но тут же понял, что, сам того не сознавая, сказал правду, что эта женщина

стала теперь для него и матерью, и женой, и самым верным другом.

- Я правду говорю, - виновато улыбнувшись, он поднял на нее глаза.

- Да я знаю, что правду, - улыбнулась она. – Дождись меня, все будет хорошо.

Она переступила было за порог, но обернулась, прошептала:

- Побрейся, ладно? – и закрыла за собой дверь.

Добряков вернулся на кухню, опустился на стул, налил еще стопку и жадно

выпил. Настроение заметно улучшалось. Вот еще бы ее дождаться да узнать

поскорее, как там было, что следовательша спрашивала, что выясняла. Но он

был спокоен: Зина сумеет и сказать, что надо, и повести себя, как следует.

Он посмотрел на часы – половина девятого. Сейчас она уже там, выдает,

наверное, плюхи по полной программе. Он усмехнулся, плеснул еще водки,

выпил, закурил.

«Интересно, а если бы не она, не ее помощь, не ее… как это говорится,

участие ко мне, - думал он слабо ворочавшимися мозгами. – Что б тогда было

со мной? Угодил бы я тогда в ментовку или нет? Одно точно – морду этой

гниде так или иначе расквасил бы! Иначе он ни за что не выучился бы

разговаривать со мной, как следует… Ну это ладно, а по большому счету –

что было б со мной, если б не Зина?»

Он тупо уставился в окно, словно пытаясь найти ответ там, однако вскоре

понял, что если и найдется где ответ, так только в очередной стопке. Слава

богу, этого добра пока не переводится, спасибо Зине. Но наполняя стопку, внезапно вздрогнул.

304

«Это пока она покупает, - предательская зашевелилась мысль, - а если что с

ней случится, ну, мало ли… На операцию вот ляжет, что тогда? Неужто меня

оставит здесь? Витька к тому времени вернется, вряд ли он захочет со мной

тут дрейфовать под одним парусом… И как быть? На ежедневную поллитру

где денег брать? От менжи проклятой как избавиться? На каждый опохмел

бабок не хватит…»

От этой простой, пугающей своей очевидностью мысли ему стало не по себе.

Он опустил поднятую было стопку на стол и уставился в столешницу,

усиленно соображая и не зная, что бы такое сообразить. А между тем

нерешенная проблема давила и мучила его невыносимо. Он знал, правда,

один способ избавиться от этой невыносимой тяжести отчаяния. Способ был

один, его научили этому в армии, в Афганистане. И способ был только в том, чтобы заглушить, забить одно тяготившее ощущение другим, более сильным

и эффективным. Тогда, на войне, знакомые офицеры пристрастились к

наркотикам, тем более что достать его там было несложно. И через месяц-

другой из крепких, здоровых и выносливых парней многие его сослуживцы

превратились в одержимых паралитиков, не способных ни на одно разумное

и взвешенное решение. Начальство тогда быстро сообразило, что к чему -

неизлечимо зависимых поместили в госпиталь и вскоре комиссовали, а тех, кого еще можно было спасти, на время перевели с оперативной на штабную

работу. Добряков тоже попробовал однажды этой заразы, но то ли Бог оберег, то ли какой-то внутренний голос нашептал ему тогда, что это смерть, не

такая, конечно, быстрая, как от пули, но такая же гарантированная и верная.

А умирать ему тогда ох как не хотелось. Ни от пули, ни от наркотика.

«Хорошо нам тогда было, - грустно вздохнул Добряков, глядя пустыми

глазами на полную стопку, - а сейчас что? Единственный адреналин – морду

Рюмину расквасить. Да и то отвечать приходится!»

305

Он махнул рукой, взял стопку, залпом опрокинул содержимое в горло, шумно

выдохнул, закусил остатками вчерашнего карбонада. Но тоска не проходила, и он почему-то знал, что не пройдет долго, хоть залейся водкой по уши. Тут

было что-то не то, редко с ним случалось такое, что даже водка не приносила

успокоения.

«Деньги, - давила прежняя мысль. – Самое главное – деньги! Если их не

будет, я пропал!»

Но вдруг облегченно вздохнул и, почувствовав, как ослабели ноги, опустился

на стул. Ну конечно, ведь его инвалидности с него пока что никто не снимал, пенсия ему течет по-прежнему, а он-то за всей кутерьмой последних дней

совершенно забыл о ней! Он постарался вспомнить, какое сегодня число.

Вспомнил и прикинул, что срок получения пенсии еще не прошел. А раз

так…

- А раз так, - чуть ли не запел он, налив и выпив новую стопку, - раз так, значит, надо сходить на почту! Эти денежки лишними не будут, пусть лежат

на черный день.

Добряков порылся в карманах, нашарил мелочь, извлек ее и рассыпал по

ладони. На проезд туда и обратно хватало. Взглянул на часы – без пяти

девять. Зина скоро придет. Но ничего, ему ехать-то всего три остановки, а

очередь за деньгами вряд ли будет, так как пенсию выдавали уже четыре дня

и все, кому следовало, ее уже получили.

Добряков накинул курточку, закрыл дверь на ключ (у Зины была своя связка) и быстро сбежал вниз.

Дождался автобуса, вошел в наполовину заполненный салон, плюхнулся в

свободное кресло. Не проехав и остановки, почувствовал, как вибрирует

мобильный телефон в заднем кармане джинсов. Привстал, вытащил аппарат

306

и увидел на дисплее: «Зина». Не глядя ткнул кнопку и вместо соединения

нажал «отбой». Злобно чертыхнулся и стал ждать следующего звонка.

Телефон молчал. Проехали остановку – тишина.

Нервничая, он открыл меню и вызвал ее номер.

- Алло, ты где? – голос Зины был раздраженным, нетерпеливым.

- За пенсией решил съездить, пока тебя нет, - ответил он.

- Бросай свою пенсию к черту! – закричала Зина. – Срочно возвращайся! Тебе

денег мало? Забудь про них! Скоро они тебе вообще не понадобятся, как в

казенный дом попадешь! Срочно назад! - и она прервала связь.

Мысли о пенсии моментально испарились. «Что же там, что? – билось в

голове. – Если она так скоро вернулась – что это значит?»

Не в состоянии что-либо решить, вывести хоть какое-то умозаключение, он

ошалело выскочил из автобуса на второй остановке, перебежал на другую

сторону, едва не попав под колеса малолитражки, и метнулся к остановке.

Отдышался, осмотрелся – автобуса не видно. Еще раз выругавшись, теперь

уже в полный голос, бегом припустил в обратную сторону. Все равно это

выходило скорее, чем ждать на остановке минут десять. Регулируя дыхание, как учили в армии, перешел на максимальную скорость и уже минуты через

три влетал в подъезд Зининого дома.

Нажал кнопку лифта, но тот застрял на верхнем этаже и никак не хотел

спускаться. Громко и злобно выматерившись, он рывком кинулся на лестницу

и так же быстро преодолел лестничные марши. Ключом долго не мог попасть

в замочную скважину, снова выругался и громко постучал.

307

Послышались торопливые шаги, замок щелкнул, и он пулей влетел в

квартиру. В прихожей стояла Зина и, закусывая бутербродом, презрительно

смотрела на него.

- Доигрался! – бросила она и вернулась на кухню.

Ноги показались ему ватными, он кое-как поплелся за ней и в совершенном

изнеможении опустился на стул.

- Твои деньги пропадут, что ли, если не получишь? – спросила Зина.

- Да нет, на книжку переведут, - ответил Добряков, в этот момент меньше

всего думая о деньгах.

- Ну так что тогда… Выпей, а то не переваришь, что я скажу, - Зина налила

полную стопку и протянула ему через стол. Дрожащими руками он схватил

емкость, расплескал до половины, остальную половину не выпил даже, а как-

то вдохнул, втянул в себя, и стопка мгновенно опустела. Он стукнул

донышком, закурил и виновато, выжидающе уставился на Зину.

- Беседовала я с ней, - начала она, тоже закурив. – Ничего хорошего не

предвидится.

Добряков почувствовал, как немеют кончики пальцев – такое с ним всегда

бывало в ситуациях чрезвычайных. На войне это удавалось преодолеть тем, что времени на рефлексирование совсем не было, каждую секунду надо было

принимать незамедлительное решение. Но с некоторых пор эта трясучка

возвратилась. Он схватил нож и с силой ткнул острием в онемевший

мизинец, но боли не почувствовал. Тоненькая струйка крови медленно стекла

по пальцу и закапала в тарелку с карбонадом.

- Ты чего делаешь? – удивилась Зина, взяла кухонное полотенце и швырнула

Добрякову. – Перемотай! Ишь ведь нервные мы какие!

308

Добряков, виновато закивав головой, укутал раненый палец полотенцем,

пошевелил другими пальцами и почувствовал, что онемение отпустило.

Тарелку с заляпанным кровью карбонадом Зина попросту выбросила в

мусорное ведро, снова села напротив него и, погасив окурок в пепельнице, продолжила:

- Ты только не суетись так, а то вообще ничего не скажу. Разговаривала я с

этой Анной Кирилловной твоей. Нормальная баба, адекватная. Я ей, конечно, все рассказала – какой ты у меня герой (это «у меня» приободрило

Добрякова), какой хозяйственный, заботливый… Она, как ни странно,

почему-то поверила мне…

- Ну так в чем лажа-то? – перебил Добряков.

- Не перебивай, - одернула Зина. – Лажа в том, что будь ты даже

безукоризненно честным и нравственно совершенным – именно такими

словами она и сказала, - все равно она обязана передать твое дело в суд и

оформить его так, что прокурор потребует тебе максимального наказания по

данной статье.

Добряков судорожно сглотнул, но слюна не прошла, а комом встала где-то у

верхнего неба. Он растерянно уставился на Зину и совершенно не мог ничего

сказать, будто какой-то ступор сковал все его мышцы.

- Вот такие дела, - подытожила Зина. – Думаю, что никакой адвокат нам

теперь существенно не поможет. И что делать будем?

- Н-н-не… н-н-не… - он ничего не мог выговорить и только разевал рот, как

выловленная рыба, и такими же округлившимися глазами хлопал на Зину.

- Но в любом случае я должна ему позвонить, поторопить. Вдруг ему удастся

переквалифицировать статью, - она снова плеснула в свою стопку и выпила.

309

- Налить? – кивнула на бутылку.

Никакого желания пить у него сейчас не было, всем его существом овладел

жуткий, давящий страх. Он медленно покачал головой.

- Видишь, какое прекрасно средство от питья мы тебе нашли! – пошутила

Зина и добавила серьезно: - Прежде времени отчаиваться не надо. Я еще не

звонила адвокату. К тому же, ты ведь знаешь, наверное, еще по армии, что из

самого затруднительного положения всегда найдется – что?

Добряков не в силах был и слова выдавить и только согласно закивал ей в

ответ.

- Правильно – выход, - окончила она фразу. – Ну и про меня не забывай. У

меня знаешь, сколько таких тупиковых ситуаций в жизни было!

Помолчали. Зина наполнила еще стопку, выпила, закурила.

- Что охмурел? – спросила. – Не везет тебе по жизни, да? – речь ее заметно

становилась замедленной, тягучей, однако Добряков знал, что никакое

опьянение не в состоянии лишить ее разума, а потому слушал внимательно.

- Да ты не горюй так уж сильно-то, - пробовала успокоить. – По

собственному опыту знаю, обожглась, что быть счастливым не всегда

хорошо, порой даже опасно. Счастливые ослеплены, почвы под ногами не

чувствуют, склонны обольщаться. А нам сейчас, как никогда, нужна ясная

голова и холодный рассудок. Правильно?

- Ага, - кивнул Добряков и смог спросить: - А когда мне идти… ну, туда, к

ней?

- Больше ходить не надо. Она поверила мне, что ты до суда (Добряков снова

вздрогнул) будешь шелковым, никуда не скроешься. А сейчас так. Ты тут

310

посиди. Хочешь – пей, не хочешь – не пей, но посиди тут. А я пойду в

Витькину комнату и позвоню адвокату. Мне надо наедине, - добавила она, видя вопрос в его глазах, и мягкими, неостойчивыми шагами выплыла из

кухни.

Он ничего не мог с собой поделать и дрожал уже откровенно, как собака в

морозной конуре. Из отдаленной комнаты донесся едва слышный голос Зины, потом наступила тишина, потом снова голос, уже более настойчивый. Он не

вслушивался, занятый исключительно своими переживаниями. Мысли

мешались, перебиваемые четкими образами тюрьмы, тесноты и вони нар,

скученности набитых в камеру заключенных, грубого мата,

противоестественного насилия…

Покосился на полупустую бутылку, рывком схватил ее и залпом вылил в рот

остатки водки. Но перед этим не выдохнул, а потому дико закашлялся,

брызгая выпитым изо рта и ноздрей. Насилу пришел в себя, громко вздохнул, закурил, встал и подошел к окну.

Начинался яркий погожий день, но на душе у Добрякова было вовсе не

радостно. Какая-то счастливая мамаша качала коляску, в которой

разрезвившийся малыш вскидывал неловкими ручонками. Двое влюбленных

шли, обнявшись, к лавочке под двумя молоденькими липами. Дезовские

рабочие-мигранты грузили мусор в просторную тележку и шумно

перекрикивались.

Он отвернулся от окна и увидел Зину.

- Садись, - сказала она каким-то надломленным голосом и как-то

безжизненно опустилась на стул. - Садись и слушай.

Он сел. Зина кинула взглядом по столу и заметила пустую бутылку.

311

- Выпил? – безразлично спросила она. – Ну и ладно, на здоровье. Сейчас еще

сходим. После ментовки я не купила, к тебе спешила…

Она немного помолчала и резко, пронзительно вскрикнула:

- А вообще ты это зря! Зря, говорю, всю водку выпил! Каково мне сейчас, после разговора-то такого!

У Добрякова свет померк в глазах.

- Ч-чего случилось? Чего он сказал? – пролепетал он.

- Ничего хорошего! – Зина резко взмахнула рукой. – Говорит, что статью

перекли… переклафи… тьфу ты! Ну, не получается у него!

- А… как же… деньги?

- Деньги, деньги! – передразнила Зина, повертела пустую бутылку и

отшвырнула ее в раковину мойки. Осколки брызнули плескучим звоном,

часть из них рассыпалась по полу.

- Подлец! – Зина так хватила по столу, что подпрыгнули стопки. – Деньги так

и так остаются у него! Это еще условиями оговорено. Мерзавец! Тварь!

Плакали денежки! Собирайся, чего сидишь! Пошли в магазин, не могу я так!

– она резко вскочила, но тут же замерла, скривилась и оперлась рукой о

столешницу.

- Ты чего? – испугался Добряков.

- Нога… - едва слышно простонала она. – Больно…

- Ты сядь, сядь, а? – засуетился он вокруг нее, пытаясь опустить ее на стул.

Она ухватилась за него, осторожно, мелкими приседаниями опускаясь на

стул. Села, отпустила руку и шумно выдохнула:

312

- Фу! Опять вступило.

- Может, тебе лечь?

- Лечь-то лечь, а как я дойду?

- Так я на что?

- Ну, разве что так, - она слабо улыбнулась и подняла руки.

Добряков обхватил ее – одна рука под спину, другая – под колени и сильно, уверенно взвалил на грудь. Сделал шаг, другой, примериваясь к дверному

проему, осторожно, чтобы не задеть ею о притолоку, выбрался из кухни и

пошел в спальню. Донес ее до кровати, опустил и накрыл пледом.

- Ну как?

- Да чего там, - отмахнулась она. – Лежать - не прыгать. Ты вот что… Ты все-

таки сгоняй-ка в магазин, купи пару бутылочек, а то что-то мне вовсе не по

себе.

- Конечно, сгоняю, - согласился Добряков.

- Открой шкаф, на второй полке снизу, под полотенцами кошелек, возьми там

сколько надо.

Он вытянул из кошелька первую попавшуюся бумажку (она оказалась

тысячной) и чмокнул Зину в щеку:

- Я мигом.

- Я жду, отлежусь пока, - она закрыла глаза.

В магазине он подсчитал деньги, и выходило, что купить можно аж четыре

бутылки хорошей водки. А если не очень хорошей, скумекал он, но все равно

313

неплохой, - так и все пять. Он помялся минуту-другую и решил взять той, что

подешевле.

«Все равно ходить ей трудно, а я каждый раз не набегаюсь», - решил он и, нагрузив полный пакет бутылками, зашагал обратно. На душе немного

прояснело, руку приятно оттягивал тяжелый пакет с едва позванивавшими

бутылками…

В тот день они напились так, что едва узнавали друг друга. Зина, поначалу

пившая в постели, понемногу оклемалась, встала на ноги и даже попробовала

вытащить его на середину кухни – станцевать. Получилось плохо, оба упали, и боль в ноге снова дала о себе знать. Добряков опять отнес ее в постель, и

пир продолжался уже в спальне.

Они на время засыпали, потом просыпались и гасили подступавшее похмелье

новыми возлияниями. Есть почти ничего не ели, закусывали только колбасой

да лимоном. Ночью Добрякова вырвало. Очистив желудок, он надумал

укрепить его. Помнилось, что бабка в детстве давала ему при отравлении

домашней сметаны и парного молока. Но ничего такого у Зины, естественно, не было, и он не нашел лучшего средства, кроме водки. Выпив полный

стакан, завалился спать – рядом с нагрузившейся и посапывавшей Зиной.

Их веселье продолжалось два дня. Утром третьего водка кончилась.

- Ну что? – мучась головной болью, спросил Добряков. – Давай, может, еще

сбегаю?

- Ну нет! – категорично возразила Зина, понурив больную голову. – Я больше

не выдержу. Надо остановиться.

Добряков сразу скис:

- Мучиться будем?

314

- Да, иначе все по новой, - подтвердила Зина. – Снотворного напьемся и

спать. Думаю, дня через два сможем подняться. Как смотришь?

- Да, видимо, - волей-неволей согласился Добряков. – Давай так.

И они принялись за лечение. Пропустив по убойной дозе снотворного,

уснули, а вечером встали совсем больными.

- Эх, не надо было под закат-то спать, - ворчала Зина. – Голова болит?

- Да не особо, - промямлил Добряков. – Мутит только.

- Поесть не хочешь?

- Куда там! Выпить бы чего-нибудь ядреного. У тебя рассолу нет?

- Никогда не занималась консервированием. И не покупаю такую химию.

Может, крепкий кофе?

- Не, я пас.

- Ну а я встану.

- Нога-то как?

- Да ничего вроде, - прокряхтела Зина, тяжело поднимаясь с постели, и

проковыляла на кухню. Вскоре Добряков услышал, как загудел

электрический чайник.

Когда Зина вернулась, Добряков спросил:

- Ну что, еще по снотворному?

- А ты сможешь уснуть без него?

- Издеваешься? – поморщился он.

315

- Тогда пьем и снова бай-бай.

На этот раз уснули до самого утра. Проснулись поздно, уже к полудню,

носами друг к другу, на одной подушке. Рука Добрякова обнимала Зину за

грудь.

- Развратник! – шутливо попрекнула Зина и скинула его руку. – И во сне не

можешь про баб забыть!

- Про баб могу, про тебя не могу, - нашелся он.

- Ага, значит, полегчало немного, раз шутить взялся!

- Да вроде полегче, - согласился он. – Еще бы денек поваляться – все бы как

рукой сняло.

- Я тебе вот что хочу сказать, - как-то напряглась Зина. – Ты только не

обижайся, ладно?.. Мне бы одной побыть. Я всегда лучше оклемываюсь,

когда одна. Ты вот что, ты домой пойди, там отлежишься. Денек

поваляешься, там созвонимся. Не сердишься?

Добряков насупился. Он отчетливо представил одиночество в пустой

квартире, тяжесть в груди, невеселые мысли…

- Да ладно, чего уж там, - пожал плечами. – Раз надо…

- Завтра увидимся. Я еще приму снотворного пару раз и посплю. Наутро

точно свеженькой буду. Я тебе дам снотворного, сколько надо.

Добряков уже собрался уходить, когда она попросила:

- Придешь – обязательно позвони.

316

Хлопнула дверь. Зина порывисто встала и прошла в ванную. Встала под

горячие струи и надолго замерлда. Потом вытерлась насухо, расчесала

волосы и стала надевать джинсы, куртку.

Зазвонил мобильный. Она включила соединение.

- Это я, добрался, - сказал Добряков.

- Все в порядке, без проблем?

- Да какие проблемы.

- В подъезд осторожно заходил. Соседа не встретил?

- Да он, как всегда, возле палатки тусуется. Я сторонкой обошел, подальше.

Думаю, он меня не видел.

- Он по-прежнему в гипсе?

- Все еще. Его же долго не снимают.

Зина неприязненно поморщилась.

- Ладно, ложись спать, прими снотворное, - посоветовала. - Завтра

созвонимся.

Она еще раз внимательно посмотрела в зеркало, поправила волосы и вышла

из квартиры. На улице, возле пивной палатки, снова увидела знакомую толпу

подгулявших мужиков, которые гоняли по круга одну-единственную бутылку.

Зина решительно прошла мимо них к палатке. Услышала позади

перешептыванье. Попросила бутылку пива. Открыла, отошла в сторону.

Мужики смотрели на нее во все глаза. Она так же не отрывала взгляд. Они

смутились, отвернулись и заговорили о своем.

317

Выпив полбутылки, она подошла к толпе и окликнула Рюмина. Тот

удивленно посмотрел на нее, потом оглядел собутыльников, непонимающе

пожал плечами, отделился от кучки и подошел к Зине.

- Чефо тепе? – шепелявя и вытянув лицо, спросил недоверчиво.

- Выпить хочешь? – спросила Зина.

Его физиономия сразу разгладилась, расплылась в гаденькой улыбочке.

- Пощему пы и нет, раз тама укощает?

- Может, посидим культурно? – спросила она, смело глядя ему в глаза.

Он смутился, опустил голову, потом снова поднял и спросил осторожно:

- Ты это серьезно? – обернулся к своим, но те не смотрели на него, а над чем-

то громко гоготали.

- Вполне серьезно, - ответила Зина. – Разговор есть.

- Ну, мофно, - голос Рюмина был все еще настороженный. – А кте?

- Пошли ко мне.

- Аха, - встрепенулся Рюмин, - там тфой труфок, поти! Фатит с меня вращей!

- Да нет его у меня, - успокоила Зина. – И не ори ты так! Разругались мы с

ним.

- Пофему? – гадливо посмотрел Рюмин.

- Да неправ он был, когда тебя ударил.

- Фот! – снова вскричал Рюмин, но понизил голос. – Фот хоть кто-то меня

понимает!

318

- Тебя и следователь прекрасно понимает, - съязвила Зина.

- Да слетофатель – фто! – зашептал Рюмин, оглядываясь на дружков. – Меня

вон репята затолпили. «Инфалид ты наф, - коворят, - пивнофо фронта!»

- Забей! – махнула рукой Зина. – Пошли, поговорим.

Купив несколько бутылок пива и сложив их в хозяйственную сумку, она

вернулась к Рюмину и передала ему поклажу. Ступая за ней, Рюмин еще раз

оглянулся на собутыльников, но они по-прежнему были заняты собой.

Войдя в квартиру, Зина пригласила:

- Раздевайся и проходи на кухню, – и ушла в спальню.

Рюмин прошел, куда указали, выставил на стол пиво из сумки, открыл одну

бутылку, жадно припал к горлышку. Отпил полбутылки, крякнул и увидел

входящую Зину.

Она была в красивом домашнем халате с роскошными шелковыми кистями.

Подойдя к нему вплотную, посмотрела пристально, потом расшнуровала

халат и легким движением плеч скинула его на пол, оставшись совсем голой.

- Идем, - приглушенно прошептала она, взяла его за руку и потянула в

спальню.

17.

Весь тот день Добряков проспал. Выпил двойную дозу снотворного и

забылся до самого вечера. Проснулся, когда солнце уже садилось. Но голова

не болела, и это подбодрило его. Что самое интересное – и пить не хотелось

вовсе. Приятная усталость растекалась по телу, вставать из постели не

319

хотелось. Он встал, однако, сходил в туалет, подумал, не выпить ли крепкого

чаю, но поленился. Оставалось еще две дозы снотворного.

«Сейчас одну, – решил он, – а если среди ночи проснусь – еще проглочу.

Назавтра уж вовсе хорошо будет».

И снова завалился в постель. Вскоре опять уснул и спал спокойно, без

сновидений. Последняя доза снотворного не понадобилась…

А Рюмин целый день и всю ночь провел у Зины. Пиво, купленное ею в

палатке и выпитое в основном им, кончилось еще вечером, и среди ночи он

проснулся от сухости во рту и попросил добавки.

- Где ж я тебе возьму? – возмутилась Зина и посмотрела на часы. – В

половине-то четвертого?

- Макасин у нас круклосутофный… - намекнул Рюмин.

- И ты предлагаешь мне тащиться туда? Нет, дорогуша, у меня нога болит.

Что, без этого никак?

- Никак, - помотал он головой. – Если не поправиться, к утру колова так

сатреффит, фто никута не пойту. Так фто смотри, - и он с самодовольным

видом откинулся на подушку.

Зина немного помолчала, потом вздохнула, резко поднялась, поморщилась от

боли в ноге и подошла к своей сумочке, где лежал кошелек.

- На вот, - протянула пятьсот рублей. – Только уговор: с утра сходишь, куда

обещал.

- Конефно, схофу, - Рюмин выскочил из постели, радостно запрыгал на одной

ноге, надевая брюки.

320

- Сюда-то вернешься? – спросила она.

- С вафеко посфоления, - осклабился он. – Еффё пы то утра с топой

понешился.

Зина не смогла сдержать гримасу отвращения, поэтому отвернулась в сторону

и накинула халат.

- Побыстрее тогда, - попросила она. – И постарайся, чтобы на улице и у

подъезда тебя никто не видел, ладно?

- Репутасия? – понимающе подмигнул он. – Не фолнуйся, никто не уфитит.

Закрыв за ним дверь, она посмотрела в зеркало. Изможденное лицо. Через

правую щеку протянулась тонкая царапинка от колючего гипса, на лбу и на

кончике носа – две точно такие же.

Если все выгорит, эта постыдная ночь будет оправдана. А потом… А потом, наверное, она больше никогда не станет пить. Никогда.

Пересиливая желание позвонить Добрякову, она отключила мобильник, и

впервые за много-много лет заплакала. И так радостно было ей плакать,

такими светлыми и успокаивающими казались ей эти слезы, настолько она

ушла в себя, что не услышала звонка в дверь. И только когда дверь загудела

от ударов, она очнулась и поспешила в прихожую.

- Что тараторишь? Соседей перепугаешь, - совсем не злобно сказала она,

вытирая глаза рукой.

- Тумал, уснула, - улыбался Рюмин, протягивая ей сумку, под завязку

наполненную зелеными бутылками. – Чефо платефь?

- Да не плачу я. Луку наелась, - вывернулась Зина. – Чтобы не разболеться.

321

- Летом-то? – удивился он.

- Да от пива, видно, холодного что-то в горле запершило. Проходи.

- Фот, пот савяску, на фсе теньги, - отчитывался Рюмин, пока Зина

выставляла бутылки на стол. Потом выцарапал из тесного кармана сдачу и

положил на стол два рубля с копейками.

Зина насчитала восемь бутылок.

«Наверняка сжульничал, - подумала она. – Да шут с ним, считать не охота!»

- Тебя не снесет к утру от восьми-то бутылок? – спросила она.

- Так ты путефь тофе!

Зина неприятно поморщилась: придется пить вместе с ним, чтобы побыстрее

закончилось.

- Ладно, тогда мои четыре в холодильник не клади.

- Укофорила, - кивнул Добряков, открыл холодильник и положил четыре

бутылки в морозильную камеру. – Щас покурим, пока охлатится.

- Кури, конечно, - она подвинула ему пачку сигарет и пепельницу, а сама

откупорила свою бутылку и начала медленно потягивать пиво прямо из

горлышка.

- Не развезет до утра? Обещал ведь, - напомнила Зина.

- Фсе путет кока-кола! – заверил Рюмин.

И она пила наравне с ним, бутылку за бутылкой. Когда у обоих осталось

только по одной, Рюмин сладострастно посмотрел на нее посоловевшими

глазами и намекнул:

322

- Еффё расок?

Ее передернуло. Едва пересилив себя, она молча встала и пошла в спальню.

Он поднялся и пошел следом, расстегивая ширинку…

* * *

Остаток ночи она не спала, много думала, неотрывно глядя в потолок. Наутро

она растолкала его, неловко прикорнувшего на маленькой кушетке возле

кровати, и поторопила:

- Почти восемь. Иди. Она приходит рано.

Он медленно одевался, отрыгивая пивом.

- Запашок от тебя, правда, но ничего. Она знает вашу шайку-лейку, -

презрительно бросила Зина.

Он прошел в ванную, умылся, на кухне допил остававшиеся полбутылки

пива.

- Ну фот, - крякнул, расплываясь в улыбке. – Софсем хорошо.

- У тебя мобильника нет? – спросила Зина.

- Никокта и не пыло.

- Тогда как сделаешь – зайди сообщить.

- А пифка купишь?

- Купить не куплю, а денег дам, сам возьмешь. Трудно мне ходить.

- Токофорились, - согласился он и толкнул входную дверь.

323

Она прошла в спальню, бросилась на кровать, уткнулась в подушку, чтобы

заглушить рыдания и долго, долго ревела.

Часов в десять раздался звонок. Она быстро вскочила, наспех поправила

волосы и бросилась к двери. На пороге стоял Добряков. Зина похолодела и, не в силах слова вымолвить, посторонилась и пропустила его.

Он ворвался напористо, весь взъерошенный какой-то.

- Слушай, мне только что звонила Анна эта… ну, как там ее… Кирилловна,

следовательша, - заговорил торопливо, сумбурно. – И сказала, что Рюмин

забрал заявление… А у тебя мобильник отключен чего-то…

- Как забрал? – она попыталась удивиться, но чувствовала, что это плохо у

нее получается. – Ты извини меня, я плохо спала всю ночь. Кто забрал?

- Да Рюмин, Рюмин забрал! Заявление свое на меня забрал! – Добряков едва

не подпрыгивал от возбуждения. – Представляешь, она мне говорит, что дело, мол, закрыто, все обвинения с меня снимаются и что я вновь обретаю

свободу передвижения!

- Да ты что! – Зина наконец овладела собой, и ее изумление уже не казалось

поддельным. Она взяла мобильник, потыкала в кнопочки и с наигранным

удивлением вздернула плечами:

- Точно отключился. Разряжен, - она взяла зарядное устройство, воткнула в

сеть и спросила:

– Забрал, значит? Что это на него нашло?

- Да хрен с ним, что на него нашло! – долдонил свое Добряков. – Главное, что

я чист, понимаешь, чист! И никакого суда, никакого суда не будет! Я

памятник этому засранцу поставить готов! Милый мой засранец,

324

единственный, неповторимый засранец! Надо будет проставиться ему, что ли, как ты считаешь?

- Да ты погоди, не суетись, проходи, сядем, расскажешь все подробно, - она

подтолкнула его к кухне, а сама быстро выдернула из клеммы проводок

звонка. Впрочем, это было ни к чему: Рюмин мог, как и прежде, затарабанить

в дверь.

«Но где его черти носят? – мучилась Зина. - Просила ведь сразу после

ментовки ко мне! Теперь-то уж не дай бог…»

Она зашла на кухню. Добряков, раскрыв глаза, смотрел на пустые пивные

бутылки, составленные на полу возле мойки. Зина прокляла себя, что не

выбросила их в мусоропровод.

- Это что? – спросил он.

- Это бутылки из-под пива, как видишь, - невозмутимо пожав плечами,

ответила она, лихорадочно соображая, что бы такое придумать.

- Ты без меня пила? Пока я отсыпался, ты расслаблялась? – он готов был

обидеться не на шутку.

- Хватит пороть чушь! – ее нервы не выдержали, и она сорвалась на крик. –

Тебе что важнее сейчас – мое пиво или твоя свобода? Подружка ко мне

приезжала вчера вечером, ясно? Принесла с собой. Не могла же я ее выгнать!

Я и не пила почти ничего, все она выхлестала.

- Да? – растерялся Добряков. – И когда же она уехала?

- Вчера и уехала, поздно вечером. Я приглашала ее остаться переночевать, но

у нее какие-то дела срочные.

- А сама-то чего такая помятая? – смягчаясь, поинтересовался он.

325

- Да говорю ж тебе, спала плохо, все ворочалась, о тебе все думала… А тут, видишь, какой оборот… Ну садись, рассказывай, я что-нибудь перекусить

найду.

Она подошла к холодильнику, бросила случайный взгляд за окно, на улицу и

обомлела. Под самым ее окном, на тротуарчике посреди газона стоял Рюмин

и, глядя на нее, энергично жестикулировал.

Зина испуганно обернулась.

- Слушай-ка, давай-ка сходи для начала прими ванну.

- Да я вроде не грязный, - заартачился Добряков.

- Иди-иди, - она подошла вплотную, - освежись, смой с себя весь негатив

прошлых дней. Ты теперь, можно сказать, родился заново. Так что давай,

помойся хорошенько, а я пока приготовлю поесть. Потом и поговорим. Тебе

ведь пить не хочется?

- Да нет, - ответил Добряков, послушно поднимаясь. – Ладно, и впрямь стоит

помыться, а то считай четыре дня без воды.

- Ну вот, видишь.

Добряков пошел в ванную, а Зина, проследив, пока он закроет дверь,

подбежала к окну, распахнула его и наполовину свесилась книзу.

- Сделал? – спросила как можно приглушеннее.

Рюмин кивнул.

- А чего не зашел, как просила?

- С репятами фстретились, пифка попили.

326

- Пивка, пивка, просила ведь! Потом бы не успел?

- Потом сфои платить нато. Тфои, то есть. Фот я за ними…

- А чего под окном-то?

- Та я уфидел тфоево, когда он в потъест фхотил. Не стал мосолить класа.

Зина в душе поблагодарила его за осмотрительность, а в окно прошептала:

- Подожди минутку, сейчас сброшу!

Она быстро прошла в спальню, взяла кошелек и вынула оттуда две

пятитысячных купюры. Вернулась на кухню, в ящике стола нашла пустой

флакончик от витаминов, сунула туда деньги, завернула пробку и подошла к

окну. Рюмин стоял и смотрел, неловко задрав загипсованную голову.

- Держи, - она бросила флакончик. – Тут даже больше, чем обещала. Спасибо

тебе.

Он поднял флакончик, отвинтил крышку и корявыми пальцами долго

вытаскивал оттуда купюры. Вытащил, развернул, заметно удивился и, словно

не веря глазам, поднял бумажки вверх, к солнцу.

- И тепе спасипо, - Рюмин удоволенно закивал головой, аккуратно свернул

деньги и спрятал в нагрудный карман рубашки.

- Мы с тобой в расчете? – спросила Зина, осторожно оглядываясь на дверь.

- Та, фполне! – он махнул рукой и пошел по тротуарчику – видимо, к пивной

палатке.

Зина вздохнула облегченно, закрыла окно и опустилась на стул. Только

сейчас она почувствовала, как смертельно устала за все это время. Она

327

услышала, как в ванной перестала шуметь вода. Значит, он помылся и сейчас

вернется. Надо встать. Но встать сил не было.

Когда Добряков вошел на кухню свежий, с влажными, уложенными на

ровный пробор волосами, она устало сказала ему, виновато улыбаясь:

- Что-то с ногами опять. Ты не мог бы сам что-нибудь взять в холодильнике и

порезать? Извини.

- Конечно, не беспокойся, - от всей его недавней растерянности и

оброшенности и следа не осталось. Он бодро, деловито нарезал колбасы,

сыра, вымыл персики, поставил тарелки на стол.

- Чайник включить?

Она только кивнула, улыбаясь.

Они сидели за столом, и Добряков рассказывал о своем разговоре с Анной

Кирилловной.

- Теперь, говорит, можете ко мне не являться. Советую, мол, вам впредь вести

себя осмотрительно… Чудеса какие-то! Надо будет перед ним извиниться,

может, и дать ему что-нибудь… Но только что это его подвинуло-то на такое, а? – не умолкал Добряков, жадно, с аппетитом запихивая в рот бутерброд.

- Ну… не знаю. Может, решил, что и сам был не прав, - Зина старалась уйти

от этого разговора. - Ты извиниться-то, конечно, можешь, но я тебе не

советую.

- Это почему? – с набитым ртом уставился на нее Добряков.

- Да кто его знает, возомнит еще о себе чего-нибудь.

- А как вести себя с ним посоветуешь, когда встретимся?

328

- Да никак. Кивни слегка, и все. Стань ему совсем чужим. Делай вид, что не

прощаешь ему такую обиду, - Зина совсем запуталась в аргументах,

понимала, что несет вздор, но не могла остановиться. – Ни о чем спрашивать

его не надо, ни о чем, понял? Даже и слушать его надо, Начнет что говорить –

отходи… А то мало ли что опять тебе в голову взбредет…

- Да, ты права, видимо, - активно пережевывал Добряков.

Зина была как на взводе: ничего не ела, только курила непрестанно сигарету

за сигаретой.

- Ну что, может, отметим такое событие? – спросил Добряков, протягивая

руку к пачке сигарет.

- Ты думаешь? – неуверенно спросила Зина.

- А чего? Все позади. Никакой адвокат больше не нужен, - он запнулся и

поспешно поправился: - Только вот жалко денег, что ты ему заплатила…

- Да бог с ними! – отмахнулась Зина. – Считай все равно с пользой заплатила, раз так все обернулось.

- Богу, что ли, выходит, заплатила? – осклабился Добряков.

- А хоть и ему, главное – помог.

- Ну-ну, - кивнул Добряков и глубоко затянулся.

- А что, ты, наверно, прав, - сказала Зина, - после напряжения всех этих

последних дней, точно, будет в самый раз расслабиться. Сгоняешь, что ли? -

Она и сама чувствовала, что вот-вот не выдержит, сорвется, что надо

побыстрее залить эту гнетущую тяжесть в груди, по крайней мере, хоть на

некоторое время остаться одной, чтобы не разрыдаться на глазах у него.

329

- Да об чем разговор! – поднялся Добряков. – Весь день впереди!

Зина поднялась тоже, взяла кошелек и протянула ему тысячную бумажку.

- Ого! – округлил тот глаза. – На все, что ли?

- А чего мелочиться-то? Праздник все-таки у нас.

- Ну раз так, то я мигом! – Он обулся, взял со стола в прихожей измятый

пакет, скомкал его и сунул в карман. – А закусить у нас еще что-нибудь

осталось?

-Осталось, осталось, - Зина, едва сдерживаясь, легонько подталкивала его к

дверям. – Ну, можешь взять полбатона сервелата.

- Так… тогда… - замялся он.

- Щас добавлю! – на грани срыва вскрикнула она, но он ничего не понял.

Она принесла еще пятисотку и в этот раз уже увереннее вытолкала его на

площадку. Потом закрыла дверь, опустилась тут же на низенький пуфик и,

дождавшись, пока стихнут его торопливые шаги на лестнице, дала себе волю

и снова разрыдалась - тихо, мучительно, истерзанно.

А когда он вернулся, она с каким-то диким, удивившим его самого азартом

накинулась на водку и выпила две стопки подряд, не закусывая.

- Чё это с тобой? – удивился он.

- Да нога с утра нестерпимо болит, - соврала она, закуривая сигарету. –

Думаю, может, поможет.

- А раньше помогало?

330

- Раньше, милый мой, - проговорила она медленно и отчетливо, - таких болей

у меня никогда не было.

- Так, значит, не на шутку там у тебя уже? Приспичило? Может, следует в

больницу лечь?

- Отстань, помолчи немного, - едва слышно ответила она. Тепло приятно

разливалось по телу, хотелось поскорее дождаться долгожданного

успокоения.

Он пожал плечами, налил себе стопку, выпил, заел кусочком сервелата,

который отрезал от купленного оковалка, прожевал, закурил и, выпуская в

потолок тонкие струи сигаретного дыма, замурлыкал вспомнившийся вдруг

пошловатый мотивчик: «Милая моя, где ты? Милая моя, где ты?»

Зина вдруг резко поднялась. Он испугался и вздрогнул:

- Осторожнее вставай-то!

- Ничего. Отпустило, - она подошла вплотную, села к нему на колени и,

заглядывая в самые глаза, тихо, серьезно спросила:

- Ты меня любишь?

- Чего это ты? – его физиономия растянулась в недоумевающей глупой

улыбочке.

- Я серьезно – любишь? Потому что мне надо знать… надо знать все. Честно

скажи, как перед богом, - любишь?

- Да и без бога скажу – люблю, - ответил он. – Чего его приплетать-то!

- Нет, ты представь, что вот сейчас самому богу говоришь, когда соврать

нельзя.

331

- Ну ладно, как перед богом. Люблю. Особенно теперь…

- Что значит «теперь»? – она встрепенулась, он почувствовал, всем телом.

- Ну, теперь вот, когда так мне помогла, - поправился он. – Чего ты вдруг

пытать меня взялась? Сама не знаешь разве?

- Может, знаю, а может – и нет, - резко, как-то грубо даже оборвала она, встала с его колен и прошла на свой стул. Села, наполнила свою стопку,

выпила и еще раз пристально посмотрела на него:

- И всегда любить будешь? Несмотря ни на что?

- Несмотря на что? – не понял он.

- Ну, мало ли, кто тебе что-нибудь недоброжелательного скажет. Люди-то, сам

знаешь, какие…

- Какая ты странная сегодня, - подивился на нее Добряков. – Загадками

говоришь…

- Ну ладно. Раз говоришь, что любишь, тогда выполнишь свое обещание?

- Какое? – сначала не понял он, но потом вспомнил тогдашний разговор в

постели и отмахнулся, как от чего-то надоевшего: - А, ты про то… Да ладно, выполню, конечно… Ты же мне вон как помогла…

- Опять «помогла»! – раздраженно укорила она. – А если б не помогла, если б

не получилось ничего, тогда свои слова назад бы взял, а? – и все буравила, буравила его пронизывающим взглядом.

Ему стало неловко под этим взглядом, и он, скорее чтобы покончить с

неприятной ситуацией, чем всерьез, ответил поспешно, суетливо:

332

- Да выполню, конечно, что ты! Раз сказал – сделаю. Мое слово твердо, ты же

знаешь.

- Знаю, - подтвердила она, но ему послышалась в ее словах какая-то

неуверенность, издевка даже, и он насупился:

- Ну вот, что тогда спрашиваешь? Когда пойдем? Не сегодня, надеюсь?

- Да нет, не сегодня, конечно, какие мы уже сегодня ходоки? Да и не работают

они сегодня, выходной у них. А вот, к примеру, завтра?

- А завтра какой день? – спросил он скорее для того, чтобы выгадать хоть

маленькую надежду.

- Завтра вторник, загс работает, - ответила она.

Ну, - выдохнул он, - давай уж завтра тогда. – Только не с утра, а то пока

похмелимся после этого, - он повел рукой в сторону стоявших на столе

бутылок.

- Не волнуйся, похмелимся, - согласилась она. Они работают до половины

шестого.

- Узнавала уже? – подъегорил он с ехидной ухмылочкой.

- А хоть и узнала – что такого? Раз взялись за дело, надо его сделать.

- Ладно, тогда я думаю, надо бы сегодня поубавить прыти-то? – он кивнул на

водку. – А то не встанем.

- За меня-то не беспокойся, а сам, конечно, можешь поубавить. Значит,

больше не пьешь? – она потянулась за бутылкой, налила себе.

- Да нет уж, прямо вот так я не могу, надо постепенно, - заупрямился он.

333

- И как же? – лукаво посмотрела она.

- Ну, например, не пить водку, а пить пиво.

- Хорошая мысль. Но разве ты никогда пивом не уклюкивался до усрачки?

- Ну, когда-то, - протянул он. – Сейчас другое дело…

- И что предлагаешь? – она закурила.

- Купить пива. Немного. Мне на вечер.

- Сколько?

- Ну, бутылочек пять…

- Не мало? – искрились улыбкой ее глаза.

- Тогда шесть – чтоб и наутро бутылочку. Поправиться перед походом.

Она звонко, неудержимо рассмеялась, потом закашлялась, поперхнувшись

дымом. Он сердито поднялся, подошел к ней и постукал ее по спине кулаком.

- Да все… все… хватит, - она отбросила его руку. – Да с трех литров, да еще

на водку – тебя, знаешь, как развезет? Понижать градус – это смерть, - и она

снова залилась дробным, мелким смехом.

- Ну а что тогда делать? – окончательно рассердился он и смотрел на нее

озлобленно.

- Пить культурно, закусывая при этом, вот что, - она успокоилась наконец и

подняла голову, вытирая глаза кухонным полотенцем. – Не лакать ее подряд, а

выпить со мной две-три стопочки и остановиться. Сможешь так?

Добряков понимал, что не сможет, при всем желании уже не сможет. Но

сказать об этом стеснялся. А потому помялся немного и слабо выдавил:

334

- Попробую. Но все равно наутро надо бы пару бутылочек купить. Я от них

только поживее, поразумнее буду. А то усну на ходу.

- Уговорил, - кивнула она. – Пару бутылок пива можно. Сейчас пойдешь?

- А чего тянуть? Вот давай еще по одной – и пойду, - он взял бутылку,

наполнил обе стопки и, стараясь бодриться, произнес:

- За нас, что ли?

- За нас, - согласилась она и, чокнувшись с ним, мелкими глоточками стала

пить из своей стопки.

Потом дала ему сто рублей, попросила купить сигарет и наказала, пряча

глаза:

- Только ты не ходи в палатку, мне кажется, там пиво не очень хорошее, не

свежее какое-то. Лучше в магазин сгоняй. Очередей там, я думаю, пока нет.

Хорошо?

- Ага, - кивнул он, пропустив ее слова мимо ушей, и вышел.

«Нехорошее, несвежее, - бурчал он, выходя из подъезда. – Не тебе ведь

травиться-то! Раньше не привередничала так!» - и бодрым шагом зашагал к

палатке.

Издалека еще увидел знакомую толпу выпивох и вздрогнул.

«Бог ты мой! Как же я про этого-то не подумал? Не хотелось бы с ним

сейчас встречаться», - едва промелькнуло в голове, как понял, что поздно: Рюмин уже увидел его и что-то нашептывал приятелям, кивая в его сторону.

«А, была не была!» - чертыхнулся про себя и решительно шагнул вперед.

335

- Здорово, Егорыч! – приветствовал его Ермалюк, как-то хитровато

вглядываясь ему в глаза.

- Здорово, - бросил Добряков, не глядя на него и не протягивая руки.

- И поздороваться не хочешь? – не отставал Ермалюк.

- Извини, времени нет, - буркнул Добряков и покосился в сторону Рюмина, который вдруг отделился от толпы и направился к нему.

«Чего это он?» - подумал Добряков и почувствовал, как душа опускается

куда-то вниз, утяжеляя ноги.

- Привет, Сашок. Мне пару бутылочек «Хейнекена» и пачку «LD», - сказал

Добряков в окошечко.

- Привет, привет, давненько не заходил. Завязал, что ли? – отозвался

любопытный голос хозяина.

- Да так… дел полно, - отговорился Добряков и повернулся к уже

подошедшему к нему Рюмину.

- Здорово, - и протянул ему руку.

- Прифет, - ответил Рюмин и пожал руку.

- Слушай, ты меня прости за все это… Я был не прав тогда… - и

заискивающе посмотрел на соседа.

- Та фикня, - махнул рукой Рюмин. – Кто старое помянет, тому, сам снаешь…

- Но все равно прости… Хочешь выпить пивка? – предложил Добряков, но

тут же спохватился: денег у него было только на две бутылки для себя да на

пачку сигарет.

336

- Ну тафай, - согласился Рюмин, и Добряков, проклиная все на свете, взял

протянутые Сашком бутылки, открыл одну и протянул Рюмину. Тот взял,

жадно приник губами к горлышку и в один момент вылил в себя прохладную

пенистую жидкость.

Добряков грустно посмотрел на опустевшую бутылку, проглотил слюну и

спросил:

- Еще будешь?

- Тафай.

«Чтоб тебя! Придется опять за пивом идти. Только теперь уж точно в магазин.

Что я ее не послушал?» - ругал себя Добряков.

- Извини, братан, больше нету денег, - промямлил он, глядя на вторую пустую

бутылку, которую Рюмин отправил вслед за первой – в переполненную урну

возле палатки.

Добряков виновато улыбнулся, слегка похлопал соседа по плечу («Ну,

будь!»), развернулся было, чтобы уходить, как замер от громкого, брошенного

вдогонку:

- А ты у Сины сфоей попроси. Она тля меня таст!

- Что? – Добряков обвернулся, словно ужаленный.

- У Сины, кофорю, попроси на пифко. Мне не откашет. Она у тепя

песоткасная. Слаткая…

- Ты чего плетешь? – сжав кулаки, Добряков сделал шаг к Рюмину.

Приумолкшие в толпе жадно смотрели на них.

337

- Если пы не она, - с трудом выдавливая из-под маски злобные слова, Рюмин

пятился назад. – Если пы не она, ни са што пы не фсял саяфление. Так пы

тепе и книть на соне!

Добряков остановился на месте и больше шагу не мог ступить. Чудовищная, страшная догадка поразила его. Ему теперь стало ясно все загадочное

поведение Зины в это утро, ее странные вопросы, непонятная поспешность с

загсом, наконец, просьба не идти к палатке… Все стало ясно вдруг, в один

момент.

Он пристально смотрел в глаза Рюмину и сгорал от желания изуродовать его

тут же на месте. Но в то же время какое-то подсознательное чувство

удерживало его от этого. Потерянный, он стоял на месте и только неотрывно

смотрел на соседа. А тот все пятился и пятился назад мелкими шажками. И

злобно бросал сквозь стиснутый лангетами рот:

- Ну утарь, утарь! Снофа напишу в ментофку! Теперь ни са што не

отмашешься! Утарь!

От последнего, рокового, движения его опять что-то удержало. Он

развернулся и быстро зашагал к Зининому дому. Он не помнил, как очутился

на третьем этаже – сам ли вошел, на лифте ли поднялся. Не помнил, как

звонил в дверь. Может – стучал. Очнулся только тогда, когда увидел в проеме

двери Зину, мелко жующую что-то, с зажженной сигаретой в руках.

- А где пиво? – спросила она.

- У любовничка своего спроси, у Рюмина, - бросил Добряков и сам удивился, насколько сказанное вышло спокойным, незлобивым.

У нее подкосились ноги, и она пошатнулась, удержавшись за косяк.

338

- Не ожидала, что так скоренько все откроется, да? – ну просто чудо,

насколько он был спокоен сейчас!

- Пройди, поговорим, - едва слышно прошептала она и ушла на кухню.

- А говорить-то особенно и нечего, - возразил он, идя следом. – Теперь уже

можно вообще ничего не говорить. Теперь я для тебя чужой… Ты для меня,

по крайней мере, точно чужая… Спасибо тебе за все!

Она молча сидела на стуле, свесив голову.

- Нечего сказать, да? – мучил ее Добряков. – Или у тебя это запросто – тому

дам, другому дам?

Он глубоко вздохнул и почувствовал, что, несмотря на выпитое, нисколечко

не пьян. Однако предстоял тяжелый одинокий вечер, и поститься в таком

состоянии ничуть не хотелось. Он взял две бутылки водки, сунул их в пакет и

пошел в прихожую.

- Это все, что ты можешь мне сказать? – донесся до него ее слабый голос.

- А что ты еще хотела услышать? – он остановился и не оборачиваясь,

спросил через плечо: - Обойдемся без грубостей, ладно? Я тебя не виню. Кто

я тебе такой? Ты самостоятельный человек, чего ради передо мной

отчитываться! – он взялся за ручку двери, но она мигом подлетела к нему, обхватила сзади трепетными руками и повисла на его спине.

- Ты разве не догадываешься… не понимаешь нисколько… что это ради тебя?

– зашептала она надтреснутым голосом, с надрывом.

- Для меня? – переспросил он, не двигаясь. – Ах, да, понятно! Это чтобы этот

хмырь заявление забрал? Жертва твоя такая, да?

339

- Если бы ты знал, как он мне был противен!.. В тот момент я думала только о

тебе… только о тебе… Все лицо мне исцарапал гипсом своим… А я все

думала, думала: скорее бы… скорее бы он взял свое заявление…

- Ты думаешь, мне такая свобода нужна? – он высвободился из ее объятий и

повернулся к ней – негодующий, непримиримый. – Что я тебе о теперь

думать буду? Как к тебе относиться? Думать, что в какой-то момент ты

украдкой от меня еще кому-нибудь подставишь?

- Зачем ты так? – она опустилась на пуфик, уткнула голову в сложенные на

коленях руки и заплакала тихо, обреченно.

- Поэтому и не хочу ничего больше говорить. Хватит! – Он резко, как отрезал, развернулся к двери и вышел, не оглядываясь и не закрывая дверь.

Она сидела и плакала. Считала его шаги по лестнице. Они становились все

тише, тише. Вот пропищал кодовый замок открываемой двери, вот

послышался щелчок, когда она закрылась. Все кончено!

Он вышел из подъезда совершенно опустошенный, без каких-либо мыслей в

голове. В руке слабо позвякивали две бутылки водки в измятом пакете.

«Будет чем успокоиться, - мелькнула мысль. – И пошла бы ты на хер со своим

загсом! Рюмина пригласи с собой!.. Скотина!»

Сделав большой крюк, чтобы не встречаться с компанией у палатки, он

подошел к своему дому с другой стороны.

18.

Положив бутылки в холодильник, Добряков прикинул: не густо, учитывая

предстоящий запой. То, что он непременно уйдет в запой, не вызывало

340

никаких сомнений, а литра водки даже при самом скромном разгуле ему

хватит только на пару дней. А потом? Мучиться и невыносимо долго – дня

три-четыре – приходить в себя? Такое можно было допустить только в

крайнем случае, но именно такого расклада ему теперь ни за что не хотелось.

Можно было, конечно, попробовать снотворное, при этом «просушка»

оказалась бы не столь мучительной. Но все осложнялось тем, что

снотворного давным-давно, еще с тех пор, как познакомился с Зиной, у него

уже не водилось. А денег на снотвороное сейчас не было. Их вообще ни на

что не было. Ни рубля!

Он чертыхнулся и открыл холодильник. Отвинтив пробку еще не успевшей

как следует охладиться бутылки, плеснул немного прозрачной жидкости в

покрывшийся пылью стакан и без всякого желания, почти через силу выпил.

Подождал немного, но желаемого опьянения не наступало. Добавил еще

полстакана, снова выпил, поморщился и закурил. Нет, все напрасно, никакого

эффекта. Вот и сигарет только одна пачка неполная осталась. Уходя от Зины, только ее и прихватил со стола, уже начатую.

«Вот ведь что значит не везет! – тоскливо думал он, глядя в окно на пожилого

мужчину с детской коляской, прогуливавшегося под окнами. – Кому-то вот

везет, а тут подыхай с тоски!.. Вот этот дед, например, - он ведь, похоже нигде

уже не работает. Знай себе прогуливается с внуком и в хер не дует!.. Пенсию

наверняка получает…»

Он так и замер, остановив на полпути ко рту руку с сигаретой.

«Вот ведь мудила какой! – вслух обругал себя. – Совсем память пропил, что

ли?.. А моя-то пенсия на что? Ведь как в тот раз не получил, так она, верно и

лежит преспокойненько на книжке, меня несчастного дожидается!»

От такой нечаянной радости он едва не подпрыгнул. Сразу и настроение

вернулось, и алкоголь подействовал. И жизнь уже не казалась такой серой и

341

беспросветной. Загасив недокуренную сигарету, он выпил еще полстакана

водки, убрал бутылку в холодильник, взял из серванта сберегательную

книжку и пулей вылетел из дома. До сбербанка идти было всего ничего –

половину автобусной остановки.

Очереди не оказалось никакой. Получив две с половиной тысячи, он

воспрянул: теперь он твердо знал одно: мучительное похмелье ему теперь не

грозит! Даже снотворное можно купить…

Он снова призадумался. Просто так снотворное не дадут. Разве что идти

опять к доктору-соседу? Он скривился. Ужасно не хотелось. В прошлый раз

пообещал прийти к нему на прием, но так и не пришел. Да и вообще не видел

его с тех пор, безотлучно пребывая у Зины.

Вспомнив про нее, насупился.

«Как так, неужели она точно из тех, которые?.. – подумал он, так и не

решившись довести мысль до конца. – И прав был Рюмин все-таки?.. А

может у них что-то было еще до ее знакомства со мной?» – вздрогнул он. Но

допустить такую мысль, даже при кажущейся возможности такого

знакомства, он никак не хотел и решил попробовать просто забыть эту

женщину. Вот так вот – взять и забыть. Раз навсегда!

«Что, у меня силы воли, что ли, не хватит?» - настраивал он себя боевито. Но

никакая воля почему-то не отзывалась на это побуждение, никакая сила не

просыпалась. И он ясно понял: ему никогда не забыть ее, ни за что! По

крайней мере, в трезвом состоянии. А раз так, заключил он свое рассуждение, то иного выхода не остается, как…

«Стоп, стоп! – остатки здравого смысла, не заглушенные еще алкоголем,

внесли свой диссонанс в такую простую и логичную мыслительную цепочку.

342

– А как же менжа? Ну, выпьешь все, что сейчас купишь, денег больше не

останется – вот тут-то она и явится. Незваная, непрошенная. И что тогда?»

Он остановился на полпути к ближайшему магазину. В голове шумело от

выпитого, но способность рассуждать еще не покинула его. Теперь эта

способность говорила ему о том, что не следует затовариваться на всю

пенсию, что надо взять чуть-чуть, и не потому, чтобы деньги сэкономить, а

скорее даже для того, чтобы не перебарщивать с выпивкой, смягчить ее

снотворным, а не очередным похмельем. А раз так – снотворное следовало

купить во что бы то ни стало.

«Только вот где он сейчас, доктор-то мой? – подумал Добряков. – На работе

или дома?

Но во всяком случае стоило зайти сначала в поликлинику – она была на пути

домой. Он зашел, посмотрел расписание и увидел, что доктор Лазутин сейчас

как раз принимает в кабинете № 134 на втором этаже.

«И то хорошо, - смекнул он. – Сразу и снотворное куплю в здешней аптеке».

У кабинета № 134 никого не было. Он потоптался немного, посмотрел по

сторонам и хотел было взяться за ручку двери, как дверь отворилась и из

кабинета вышла медсестра.

- Вы на прием? – спросила она.

- Да, мне бы к доктору Лазутину. Если он здесь…

- Здесь, конечно, у него прием. Где ваша амбулаторная карта?

- Да мне… - замялся Добряков. - Он приглашал меня… сам… Просил так

зайти… Я сосед его…

- Ну, войдите, - сестра раскрыла дверь, пропуская его.