Пьяное счастье

Дня три записок она не получала. А на четвертый школу потряс скандал:

десятиклассник Матвей Сташевский пытался покончить с собой, вскрыв в

ванне вены. Парня удалось спасти, и на больничной койке он во всем

признался матери. Зину вызвал директор и обвинил в совращении

несовершеннолетнего. Она ответила, что это ложь и она подаст в суд.

Директор немного присмирел, но Зина прекрасно понимала, что этим

визитом дело вряд ли кончится. Коллеги смотрели не нее искоса, едва

разговаривали, ей передавали нелестные слова, сказанные о ней

учительницей, которую раздражали педагогические успехи Зины.

Когда отношение учителей к ней стало совсем натянутым, Зина сочла за

лучшее подать заявление об увольнении. Единственным человеком, который

130

воспринял ситуацию адекватно, был, как ни странно, отец Матвея. После

окончания уроков он заехал в школу, дождался, когда Зина выйдет на улицу, подошел к ней, представился и предложил подвезти до дома. Она

согласилась, и этот партийный чинуша, каковым за глаза считала его Зина, оказался вполне интеллигентным и порядочным человеком. Он извинился за

подростковую дурь своего сына, за то, что своим поступком он причинил ей

столько хлопот, а в конце беседы, когда они уже подъехали к дому Зины,

предложил ей не спешить с увольнением.

- Я наслышан о ваших успехах, - говорил он. – Дети вас любят. Оставайтесь.

Я похлопочу, и будьте уверены, никто на вас больше косо не взглянет.

Зина поблагодарила, возразив, что он немного ошибается: педагогом она

оказалась никудышным, а потому увольнение будет самым оптимальным

шагом в этой ситуации.

Отец Матвея оставил за собой право не согласиться и спросил напоследок:

- Вы его не навестите? Он уже дома.

- Извините, но думаю, что нет.

- Что ж, - грустно кивнул отец. – Наверное, так и впрямь будет лучше.

Переболеет, пройдет… Удачи вам! – и, захлопнув дверцу, уехал.

Поставив, может быть, и безосновательно, крест на своей педагогической

карьере, Зина устроилась на работу в продмаг, где всю жизнь проработал ее

отец. Мать обратилась к директору магазина, и тот, в память о покойном, сделал его дочь старшим кассиром.

Зина поблагодарила, выговорила у него небольшой отпуск – и запила. Запой

продолжался неделю и по внешним признакам мало чем отличался от

предыдущего, осеннего. Вот только на душе у Зины было несравненно

тяжелее. Она винила себя в том, что произошло с Матвеем, он ей снился в

131

тяжелых, кошмарных снах, наутро она просыпалась в холодном поту, и в ее

ушах звенел басовитый, с хрипотцой голос подростка, его слова, сказанные

ей в первый раз. Она мучилась и заливала эту муку очередной порцией

спиртного. Помогало это ненадолго и однажды ночью обернулось

жутчайшим кошмаром. В хмельном бреду – то ли во сне, то ли наяву – Зине

привиделся тот самый мужичонка на банкетке в диспансере, о котором все

эти годы она и не вспоминала. А тут – на тебе! Бредовый сон с погонями, диким страхом и кровью вдруг приостановился, картина раздвинулась, и

откуда-то с заднего фона видения, постепенно приближаясь, стала вырастать

угловатая мужская фигура; неловко тряся словно сведенными судорогой

руками, фигура, как в кино, наезжала все ближе, ближе, пока наконец не

вырисовалась в узнаваемую физиономию того самого алкоголика, который в

свое время признал в Зине «свою». Мужичонка ехидно ухмылялся, тыкал в

Зину кривым прокуренным пальцем и шипел шепелявым слюнявым ртом:

«Наша… наша!.. Говорил ведь, что нашей станешь!..»

Она вздрогнула и подскочила на кровати. Ледяной страх сковал ее. Она вдруг

остатками сознания поняла, что выхода из этого нет, что скверный

мужичонка прав и она – самая настоящая алкоголичка. Она схватила со

столика початую бутылку водки, трясущимися руками поднесла ко рту и

сделала несколько жадных глотков. Несколько капель спиртного

прохладными струями стекли по подбородку, устремились по горлу вниз и

высохли на горячей липкой груди. Она отхлебнула еще немного и упала на

подушку. Забываясь, с облегчением отметила, что мужичонка больше не

появляется…

Мать снова вызвала «скорую помощь», но врачи, узнав, что это не первый

запой, порекомендовали положить дочь в больницу, для чего следовало

обратиться к участковому наркологу:

132

- Наверняка ведь ее на учет поставили. Так что только через диспансер.

Знаете, где он находится?

Мать, конечно, знала и назавтра, когда дочь окунулась в очередное

беспробудное состояние, вышла из квартиры и поехала к врачу-наркологу.

- В вашем случае налицо прогрессирующий наследственный алкоголизм, -

сказал тот плачущей матери. – К сожалению, у женщин он, как правило,

неизлечим… Что я могу посоветовать вам… давайте положим ее в больницу

на полтора месяца. Подлечим, понаблюдаем, сделаем качественные

анализы…

- Что вы, доктор, ей на работу через два дня, - рыдала мать. – У меня пенсия

мизерная, как проживем-то?..

- В больнице кормят, поверьте, очень неплохо…

Но мать не соглашалась, и доктор, выписав лекарства, предостерег мать:

- Жаль, что отказываетесь. Когда придете в следующий раз, может быть уже

очень поздно. Понимаете, ведь выпить – само по себе не опасно. Другое дело

- как пить. Если выпить с радости – дело одно, а с горя – совсем другое.

Поэтому праздничные застолья сами по себе не опасны, если человек держит

себя в руках. А вот застолья алкогольные, как правило, чреваты большими

бедами, а все потому, что алкоголик не умеет держать себя в руках, да и не

хочет, как правило. Те, кто пьет с горя, - по сути алкоголики, ибо не могут

кроме как вином снять напряжение. А со временем сами ищут негатива,

чтобы иметь повод выпить. Вы не замечали, что вокруг алкоголиков всегда

неприятности, несчастья, жизненные трагедии? Не вокруг окружающих, а

именно вокруг самих пьющих. Они, как магнитом, притягивают к себе эти

невзгоды, со временем уже не могут без них обойтись. Потому как если все

замечательно, зачем, казалось бы, пить? Но когда алкоголик не пьет – он

133

хмур, суров, ему настолько скучно, что гаси свет. Нужен повод для выпивки.

И они его прекрасно находят. Никогда не замечали?

Еще бы мать не замечала! У покойного мужа все всегда только так и было. Да

и у дочери, хоть и пила она недолго, налицо были все симптомы алкоголизма: скверное настроение, вспыльчивость, раздражительность, гневливость.

- Вот видите, - подтвердил доктор, - все это следствие распада элементов

алкоголя. Самое ужасное в том, что эти последствия могут привести не

только к смерти, например, от белой горячки, но и к суициду больного.

Поэтому никогда не старайтесь выводить дочь из запоя самостоятельно,

всегда обращайтесь к врачу…

* * *

- Поздно! Ты понимаешь, что может быть поздно?! Что однажды утром ты

просто не проснешься?! – вернувшись домой, истошно выкрикивала мать

дочери. - Ну что, сейчас вот тебе опять плохо, да? Так с какого лиха пить

снова тянешься? Ведь еще хуже будет! Еще и твоей смерти я точно не

переживу!..

Зина задумалась, тупо глядя в стену. Мать заметила, как по щекам ее

сползают две крупные слезинки.

- Вот, вот! – корила она дочь. – Вот он, алкоголь-то, выходит, значит, наелась

досыта! Давай-ка прекращай, на работу послезавтра. Как я Семену

Карповичу тому же буду в глаза глядеть? А директор что скажет? «Не

пришла? Так на кой лях мне такая работница?..»

Прервав словопоток матери, Зина хрипло обронила:

- Перестань! Выйду на работу, выйду. – Оглядевшись по сторонам, глухо

спросила: - Сколько у меня там осталось?

134

Мать, потрясая бутылкой, на дне которой плескалось несколько глотков

водки, протянула посудину дочери:

- На вот! Ужрись! Можешь вообще никуда не ходить! Мне моей пенсии

хватит! А ты как знаешь!..

- Замолчи! – прикрикнула на нее Зина. – Сказала ведь, пойду, значит, пойду.

Сегодня меня не тревожь, я поправляться буду. Обещаю, что это последнее, -

и залпом выпила остатки водки прямо из горлышка.

Назавтра Зина приходила в себя: пила крепкий чай, грызла сухари.

Попросила у матери снотворного, и к вечеру проснулась вполне

оклемавшейся.

- Ты прости меня, мама, - стыдясь и пряча глаза, сказала матери. – Я уже в

норме. С утра на работу.

Работать она умела, все в ее руках так и играло. На трезвую голову с ужасом

вспоминала свои запои и давала зарок больше ни капли спиртного в рот не

брать. Отработав в магазине три года, она могла с гордостью констатировать: за все это время запоев у нее не было. Новогодние праздники и другие

памятные даты брать в расчет не имело смысла: выпив самую малость, Зина

усилием воли включала мозги, и до запоев никогда не доходило.

В восемьдесят шестом грянула перестройка, многие кинулись в частный

бизнес. Не захотела оставаться в стороне и Зина. Как раз за год до этого она

вышла замуж за водителя магазина Женьку Кузихина, и вскоре у них родился

сын Витя. Они поселились у ее матери, и денег катастрофически не хватало.

Кое-кто из подружек на работе предложил Зине выгодное дело: челночить,

летать в Турцию, закупать дешевые вещи оптом, привозить в Москву и

сбывать по навороченным ценам.

135

- Шмотки там классные, качественные, - убеждали ее подружки, - а наши

быдлотяне ни к чему такому не привыкли, им все в диковинку, так что

расхватывать будут за какие хошь бабки!

Убеждать долго не пришлось. Зина ухватилась за идею, сделала новый

загранпаспорт, и в первую же поездку накупила столько тряпья, что

пришлось платить три таможенные пошлины. Но пошла и на это, так как

чувствовала: все окупится с лихвой! На крупном городском рынке подружки

открыли две палатки, посадили в каждую по реализаторше, и торговля

пошла. Уже первая проданная партия принесла такой доход, что Зина

вскорости засобиралась в Турцию снова.

- Будто и семьи нет, - ворчала мать, но муж Евгений одобрительно отнесся к

затее жены и предложил свои услуги: - Кстати, Зина, я мог бы тоже у вас

подрабатывать, шофером тем же. Зачем заказывать машину в аэропорт, когда

можно свой «Рафик» купить – и будет своя техника. И Вальке поможем, ну, будешь брать с нее за доставку копейки какие-нибудь на бензин…

Зина подумала и согласилась. Тут же купили машину (и деньги еще

остались), и следующую партию товара в Шереметьево встречал сам Женька.

Со временем Зина стала привозить из Турции не обычные платья да

сарафаны, а добротные дубленки, шубы и пальто.

Хорошее начинание обернулось, однако, боком. Во время всевозможных

встреч в Турции с местными оптовиками приходилось выпивать, и выпивать

крепко. Один раз Зину едва допустили на посадку в самолет, настолько слабо

она держалась на ногах. Выручила нахрапистость подружки и всученные

контролеру пятьдесят долларов. Вернувшись в Москву и радуясь успешной

торговле, Зина все чаще и чаще позволяла себе так наклюкаться с подружкой, что снова по неделе лежала пластом.

Мать давно махнула на дочь рукой и все свое внимание переключила на

внука. А вот муж, стыдясь пристрастия жены, поначалу ругал ее, но,

136

несколько раз пристыженный Зиной за свое безделье («Кто деньги

зарабатывает? Я или ты? А ты что можешь? Баранку крутить? Любой баран

это может! Так что не голоси, понял?»), постепенно замыкался в себе,

механически, без души выполняя свои обязанности перевозчика.

Но однажды, когда Зина в очередной раз вернулась из Турции навеселе, мать

выдала ей новость:

- Женя ушел.

- Куда? – не поняла Зина.

- Куда, куда… Совсем ушел! От тебя ушел. От сына ушел, - уточнила мать.

И только тут до Зины дошло. Она замерла в оцепенении. Потом дернулась и

крепко выругалась (за время своего бизнеса каким только словечкам она не

выучилась!), пулей вылетела на улицу и устремилась в винный магазин.

Домой вернулась совершенно пьяная. Тут же принялась браниться. У матери

уши складывались в трубочку: она даже от покойного мужа таких слов

никогда не слыхивала.

- Да ты себя вини, а не его! – не выдержала, наконец, мать. – Явилась вон

никакая, даже ребенка из школы не встретила, а уже на рогах!

Зина не обращала на мать никакого внимания и продолжала свое:

- Мерзавец! Ничтожество! Сам ни хрена не умеет, жил бы да радовался!

Сволочь! Я ему задам! У него скоро рога вырастут, обещаю!

- Что ему до рогов-то до этих? – возражала мать. – Он, поди, рад радешенек, что вырвался из этого ада, в котором жил столько лет!

- Пускай посмотрит, мразь, пускай попробует, как денежки зарабатывать! – не

унималась Зина. – Прибежит еще, гнида! Вот посмотришь, прибежит,

денежки-то скоро кончатся!..

137

- И-э-эх, дорогуша, - качала головой мать. – Да с такой женой никаких денег

не надо!

Повоевав с часок, Зина угомонилась. Наплевав на мужа, она набросилась на

водку.

- Одно только счастье мне в этой жизни! – кричала она матери. – Вот бутылка

эта! Потому как в остальном все изменники и предатели!

- Хорошее же счастье у тебя, - кивнула головой мать. – Что несешь-то?

Пьяное счастье! Куда уж лучше! Ребенок вон весь перепуганный!

Двенадцатилетний Витя испуганно прижался к бабушке. По сути выросший с

ней, он к матери относился с прохладцей. А когда она была пьяная –

откровенно боялся ее. Зина, заметив сына, слащаво-пьяным голоском позвала

его:

- Витюша, иди к маме!

Бабушка легонько подтолкнула внука к матери, и ему ничего не оставалось, как сделать два шага в ее сторону.

- Родненький мой, сирота! – Зина погладила его по голове, слегка прижала к

себе. – Нет у нас больше отца! – потом сурово нахмурилась и выкрикнула: -

И не надо! Без него обойдемся!..

Кто-то посоветовал Зине открыть в сбербанке два счета – накопительный и

процентный. Она так и сделала, и уже через год могла роскошно жить на

проценты, а всю выручку от торговли откладывать на книжку.

Вскоре она узнала, что ее муж спутался с одной реализаторшей на том же

рынке и уехал с ней на Украину, к ее родителям. А через короткое время Зина

получила из суда повестку: Женька подал заявление на развод. К тому

времени Зина совершенно успокоилась и прекрасно осознавала, что легко

проживет и без мужа, а потому на суд явилась охотно и сразу же согласилась

138

на развод. Подписывая бумаги, она улыбалась и повторяла про себя так

кстати пришедшую на память слышанную от матери поговорку: «Никакой

хрен в этой жизни не последний!» Фамилию оставила мужнюю - только

потому, что ее носил сын, а он был тем немногим, что оставалось у нее

сейчас родного и близкого.

В 2001 году Зина купила большую четырехкомнатную квартиру в

новостройке и перебралась с матерью и сыном в чистый район Москвы. По

утрам там пели соловьи, а воздух был таким чистым и пахучим, что голова

кружилась. Неподалеку стояли густые, еще нетронутые леса, и мать

частенько ходила туда по грибы вместе с внуком.

В это самое время пришла беда. Сначала у Зины появились боли в паху.

Особенно давали они знать, когда в аэропорту Зина возилась с тяжеленными

тюками и сумками. Поначалу она внимания на это не обращала, думала,

перетрудилась. Но постепенно боль из паха стала расползаться вниз по ноге, дошла до бедра и колена. Чаще всего боль возникала при ходьбе и при

попытке встать со стула. Стоило немного полежать, и боли проходили, но при

физических нагрузках появлялись опять.

Подружки посоветовали Зине обратиться к врачу. Тогда-то и выявили ту

странную, доселе незнакомую ей болезнь с таким загадочным – коксартроз.7

Врач сокрушенно покачал головой и категорически заявил, что надо садиться

на группу инвалидности. Сама инвалидность не пугала Зину. Но вот как

быть, если придется прекратить поездки в Турцию? Но тут снова подружки

подбодрили ее: «На что теперь тебе эта Турция? Квартира у тебя есть, денег

полно. Живи на проценты, и весь хрен до копейки!»

По сути они были правы: на обоих счетах денег у Зины было вполне

достаточно, и можно было остаток жизни жить припеваючи.

- Припиваючи! – шутили подружки.

7 Коксартроз - артроз тазобедренного сустава.

139

И Зина поехала на медико-экспертную комиссию. В ту пору инвалидность

еще давали охотно, поэтому она получила сразу вторую группу. Она свернула

торговлю, передав свое место на рынке подружке Вальке.

Врач-ортопед заявил Зине, что, скорее всего, в скором времени понадобится

операция и намекнул, что если она хочет установить качественный

импортный протез, то для этого понадобятся деньги.

- Немалые, - уточнил он.

- И сколько же? Ну, в среднем.

Врач назвал сумму, которая показалась Зине, при имеющихся у нее средствах, просто смехотворной, и она согласилась. Врач записал ее на очередь и заявил, что в любом случае ждать придется несколько лет: поскольку протезы очень

дорогие, выпускают их в ограниченных количествах.

- Я никуда и не спешу, - ответила Зина и стала спокойно жить. Жить-

попивать. И проценты снимать. Благо денег куры не клевали.

Прошел год, и тут новая беда – умерла мать. Перед смертью, едва двигая

побелевшими губами, она сказала дочери:

- Бог тебе судья, Зина, ни за что тебя не виню. Об одном прошу: Витеньку

береги.

Зина и берегла. Похоронив мать, почувствовала вдруг, что виновата перед

сыном, недодала ему в детстве ласки и тепла. Стала уделять больше

внимания учебе, подтянула его по русскому, литературе и истории. В

результате Витя неплохо окончил школу, но поступать в институт не стал: решил сначала отслужить в армии. Однако в армию его не взяли:

обнаружилась какая-то подозрительная болезнь, причину которой врачи пока

что Зине не назвали, однако посоветовали ей внимательно наблюдать за

сыном – во избежание развития у него нежелательных и настораживающих

140

симптомов. Что это могут быть за симптомы, они тоже не сказали. Отметили

только, что особенного внимания требует поведение юноши, так как вполне

возможны нежелательные и весьма неприятные последствия.

«Мудрецы! – подумала Зина. – А чего мудрят, и сами не знают. Здоровый

парень у меня, какие там еще последствия!» - и стала жить по-прежнему. В

институт сын не поступил, идти на платное отделение категорические

отказался, хотя денег у матери хватило бы и на три отделения, решил как

следует подготовиться и пробовать на следующий год честно поступать на

бюджетное отделение. А пока что устроился слесарем механосборочных

работ на подшипниковый завод. Да так вписался в коллектив, настолько

прочно овладел профессией, что в самое короткое время получил второй

разряд, а вскоре после этого и третий.

С недавних пор Зина перешла на легкие напитки, пила пиво, коктейли, сухое

вино, однако и этим зельем могла налакомиться так, что себя не помнила.

А через год после смерти матери Зина Кузихина по пьяной лавочке

познакомилась с Егором Добряковым.

9

О своей жизни Зина, опуская подробности и лирические моменты, рассказала

Добрякову в тот же день, когда, разгоряченные недавними объятиями, они

еще лежали в постели. Зина курила и допивала последнюю бутылку пива,

Добряков свою уже выпил, смотрел в потолок и с наслаждением

прислушивался к тому, как приятная, убаюкивающая нега обволакивает тело.

- Как сам? – спросила Зина, выкурив сигарету и задавив окурок в пепельнице

на прикроватном столике.

141

- Хорошо, когда хорошо, - сладко потянувшись, ответил Добряков и

повернулся на бок – обнять ее.

- Погоди, - отстранилась Зина. – Надо подумать о добавке. Это последнее, - и

она поставила пустую бутылку на пол.

- Так… это самое… мне, конечно, неловко… - смутился Добряков. - Но я в

общем-то на последние тогда в киоске две бутылки купил.

Она закатилась раскатистым трескучим смехом, будто пулеметная очередь

разорвала воздух. Потом еще раз, и еще. Добряков долго, пока она не

остановилась, смотрел на нее с удивлением.

- Ты чего? – не понял он.

- Да ничего, - успокоившись, ответила она. – Все один к одному. Какие же

мне все-таки мужики попадаются!

- А какие? – насторожился Добряков.

- Да все какие-то бесхозные, без гроша в кармане. Что муж был таким…

- Что я, хочешь ты сказать? – Добряков не любил, когда его с кем-нибудь

сравнивали.

- Да ты не обижайся, - улыбнулась она и ласково прикоснулась к его плечу. –

Мне это теперь абсолютно индифферентно.

- Как ты сказала? – в очередной раз опешил он. – Я не въехал. Что за слово

такое?

Она снова усмехнулась и пояснила:

- Все равно, значит. Мне все равно, какой ты. Я самодостаточна. Уже не

первый год, слава богу.

142

- Один к одному… - надувшись, передразнил Добряков. – А тот,

профессоришка твой, он вроде как был не из бедных.

- Тот профессоришка, как ты говоришь, не был моим мужиком, - задумчиво

проговорила она. – Точно так же, как я не была его женщиной. Это было…

как бы тебе сказать… Просто сумасшествие. С моей стороны, по крайней

мере.

- До сих пор забыть не можешь? – Добряков почувствовал, как в глубине

души заворочалась ревность.

- Да нет, забыла уже давно. То есть как «забыла»? Такое не забудется,

конечно. Но вот никаких тяжелых чувств это уже не вызывает. Это –

вчерашний день, даже позавчерашний. Усек?

- Усек, - кивнул Добряков.

- Молодец. За пивом сходишь?

Он начал было снова подыскивать нужные слова, чтобы не обидеть ее, но

Зина избавила его от таких мучений:

- Не волнуйся, денег я дам, если у тебя нет.

- Ты зря смеешься, - оправдывался он, натягивая брюки. – Я, между прочим, тоже инвалид - третьей группы. А пенсия совсем копеечная.

- Что ты говоришь! Впрочем, догадываюсь, если даже мне с моей второй

платят копейки.

- Но ты ведь, как я понимаю, не живешь на эту пенсию.

- Я ее даже не снимаю с книжки. Надо, кстати, как-нибудь проверить, сколько

там уже набежало. А что, ты не пробовал устроиться на работу? Третья

группа-то рабочая. Кстати, что у тебя со здоровьем?

- Да как уволился из армии, развился кифосколиоз.

143

- Это что еще за зверь такой?

- Искривление позвоночника с усилением кифоза в грудном отделе, то бишь

сутулости. Наизусть вытвердил. Ну, сутулость у меня с детства. Меня ведь

как мать во младенчестве обихаживала? Грудничка надо класть на ровное

место, так она клала на перину, а спиной – на подушку. Так что с детства я

сутулый. Ну а после Афгана развился этот вот кифосколиоз.

- Больно? Мешает?

- Да нет, при отсутствии больших физических нагрузок ничего. Поэтому я

только охранником после армии и работал.

- А лечат как?

- Да никак, - отмахнулся Добряков. – Тут больше самому за собой следить

надо. Ну, и еще – лечебная физкультура, массаж.

- Делаешь?

- Как видишь, - рассмеялся он. – Сегодня только и делаю, что занимаюсь с

тобой лечебной физкультурой.

- Понятно. Так что работать тебе в ломак?

- Может, охранником и пошел бы, но сама посуди – сколько можно пахать на

дядю! Там, конечно, неплохо платили, квартиру вон купил. А сейчас – на что

они особенно, деньги-то?

- Ну а пивка, например, попить, всегда ведь хочется? – допытывалась Зина.

- Хочется, что скрывать, - согласился он. – Но, в общем, как-то

выкручиваюсь.

Ему совсем не хотелось признаваться ей, что живет он исключительно тем, что ежедневно собирает по несколько десятков бутылок, отводя этому по

несколько часов в день и воспринимая эти поиски именно как свою работу.

144

Стыдно было признаться в этом ей, ворочающей такими баснословными, как

он понял из ее рассказа, суммами. И в то же время, одеваясь сейчас на улицу, он понимал, что долго так продолжаться не может, не будет же он постоянно

пить на ее деньги, не позволит ведь так уронить себя в ее глазах. Ронять

никак не хотелось. Что-то подсказывало ему, что этой женщины стоит

держаться, и причина тому не только в ее деньгах. Чем-то крепким,

надежным веяло от нее, и такой уверенности в себе он не ощущал уже давно: сейчас, в эту самую минуту, ему вдруг стало ясно, что все у него должно

сложиться хорошо: и работа достойная найдется, и сама Зина его по жизни

поддержит.

Накинув ветровку, он пристально посмотрел на нее, еще лежащую в постели:

- Скажи, а я тебе нравлюсь? Или так… время провести?

- Время провести я могу и без мужиков. Кино смотрю, книги читаю. А что

касается того, нравишься или нет… - она не секунду задумалась и ответила: -

Пока нравишься, а там посмотрим… Чудак человек! Впрочем, все вы мужики

такие – всем вам непременно любви хочется. А просто так тебе со мной

плохо?

- Да нет, - повел плечами Добряков. – Мне кажется, ты хорошая…

- Ну спасибо! – рассмеялась она. – Не знаешь ты меня еще. Я бываю ох какая

вредная. Не боишься?

- Я боялся один раз в жизни, - сумрачно сказал Добряков, вспомнив что-то. –

Когда каждое утро мы находили возле казармы трупы наших солдат…

- Ну, куда вспомнил! – вздернула подбородок Зина. – Потом расскажешь,

теперь ведь твоя очередь. Только сначала сгоняй в магазин, у меня снова

пожар начинается.

145

Она поднялась с кровати и как была голая подошла к платяному шкафу.

Добряков впервые видел ее такой и невольно залюбовался. Ему казалось, что

все ее белое, с легким мраморным отливом тело – произведение какого-

нибудь великого художника. Он плохо разбирался в живописи, но сейчас,

кажется, понял, за что ценят знаменитых живописцев их поклонники.

Наверное, за увековечивание в веках этой вот красоты – этих плеч,

напоминающих очертания древних амфор, этих стройных и высоких ног,

которые точь-в-точь изящные колонны древних языческих храмов, какие он

не раз видел в книгах. Все это, он, разумеется, скорее почувствовал, чем

помыслил, пока Зина доставала из шкафа розовый портмоне, из которого

вынула пятисотенную купюру и протянула ему.

- Возьми бутылок десять, что ли, день еще длинный впереди. Можешь взять

ключ, он в двери. Одна нога там, другая уже здесь, не задерживайся.

Выйдя на улицу, Добряков вдруг вспомнил, что хотел с сегодняшнего дня

начать новую жизнь, и озадаченно остановился посреди тротуара. Потом

понял, что без литра-другого начать эту жизнь все равно не получится и

лучше все отложить на завтра. Приободрившись от предвкушения свежего

холодного пива, он приободрился и зашагал к гастроному.

И тут снова увидел Рюмина. Тот слонялся перед входом в магазин и

заискивающе всматривался в лица выходивших покупателей.

- Ну чо ты все шараёбишься где ни попадя? – рявкнул на него Добряков,

неожиданно подойдя сзади.

Рюмин вздрогнул, подпрыгнул, отскочил на пару шагов и испуганно

обернулся.

- А, это ты, Егорыч, - переведя дух, осклабился он. – Слушай, ты не можешь

угостить меня, а? А я тебе за это кое-что порасскажу про новую твою

подружку. Лады?

146

Ревность вновь кольнула Добрякова где-то под ложечкой. Он стиснул зубы и

подошел вплотную к соседу.

- Слушай, чмо, - озираясь по сторонам и понизив голос, начал он. – Ты мне, кажется, уже сказал, что хотел. Предупреждаю в последний раз: если еще раз

услышу из твоего поганого хлебальника чего-нибудь про эту женщину… - он

еще раз оглянулся вокруг и резко схватил Рюмина за пуговицу поношенного

пиджачишки. – Еще раз, говорю, услышу – ты не жилец, понял? – и быстрым

движением, не сильно, но с чувством, саданул лбом по соседскому носу.

- А-а-а! – взвыл Рюмин и, не говоря ни слова, быстрехонько отбежал в

сторону и скрылся за углом магазина.

«Точно погублю скотину», - твердо решил про себя Добряков, входя в

магазин.

Купив десять бутылок «Хейнекена» и две пачки сигарет, он сложил все в

фирменный пакет и направился к Зининому дому.

Она к его возвращению уже накрыла на стол: обжарила куриные грудки,

накрошила салат, поставила его на стол, следом явились мелко нарезанные

салями и сыр.

- Раздевайся быстрее и проходи, - кивнула она на кухню. – У меня уже трубы

полыхают.

Она была в нарядном переднике, аккуратно причесанная и с макияжем.

- Как это ты так быстро? – удивился он. – Я вроде ходил-то пятнадцать минут.

- Люблю порядок, с детства приучена. И дома, какая бы я ни была, у меня

всегда все в ажуре. Привираю, конечно, - улыбнулась она. – Когда в запое, не

до того. Витька следит.

- А вчера тоже… того была? – осторожно спросил Добряков, проходя на

кухню.

147

- Вчера–то? Да нет, вчера как раз нет. Витька вовремя остановил, насильно

уложил и снотворным накачал. А иначе было бы круто.

- А что случилось-то?

- Да подружка позвонила, сказала, что деньги, вложенные мной в

строительство дома, возможно, пропадут…

- Какое строительство? – не понял Добряков.

- Проходи, садись, заждалась! - рассмеялась Зина. – Сам знаешь, в таком

состоянии каждая минута часом кажется. Открывай, вот нож.

Консервным ножом он откупорил две бутылки, плеснул в стаканы.

- Ну, полечимся? – подмигнула она и жадно, крупными глотками выпила весь

стакан. Он тоже выпил, но только половину.

- Что, не мутит? – выдохнув, спросила она и кивнула на оставшееся в его

стакане пиво.

- Не особо, - он пожал плечами. – Можно я поем, да? Что-то проголодался.

- Не мудрено, сколько калорий подрастерял. Ешь, конечно, - она улыбнулась и

закурила.

Добряков разрезал грудку и начал неторопливо, с аппетитом есть.

- Так что за строительство там у тебя, можно узнать? – спросил, хрустя

салатом.

- Чего ж нельзя. Вложила я крупную сумму в строительство жилого дома, -

выпустив дым, начала она. – Пусть, думаю, будет еще одна трешка про запас.

Витька когда-то все равно женится. Проходит год, и тут начинаются странные

вещи. Звоню в строительную компанию – молчат, ничего толком сказать не

хотят, как-то мнутся, что-то утаивают. Спрашиваю, на какой стадии

строительство, а они как воды в рот набрали. Сейчас строят быстро, и все это

148

кажется подозрительным. А тут подружка вчера звонит. «Зинка, - говорит, -

ходят слухи, что эта компания твоя – самая настоящая финансовая

пирамида…»

- А что это значит? – перебил Добряков.

- Никогда не слыхал? – она снисходительно хмыкнула. – Повезло, значит.

Пирамида – компания, которая берет у людей, желающих поиметь квартиру,

деньги под строительство, обещает быстрое получение квартир, а потом

благополучно и бесследно исчезает, поимев и денежки доверившихся, и их

самих.

Добряков во все глаза смотрел на нее. Ни о чем подобном он никогда не

слышал.

- Кто вложил деньги в числе первых, еще могут на что-то рассчитывать. Я

влилась в эту структуру одной из последних, и если прав подружка, плакали

мои бабки.

- А сколько там твоих денег? – осторожно спросил Добряков.

- Много. Тебе и не снилось, - отмахнулась Зина, наполнила второй стакан и

так же быстро выпила.

- Ну ты подожди пока, может, твоя подружка чего-то не поняла и рано

паниковать…

- Если сейчас не паниковать, дальше вообще поздно будет. Эти жулики

просто-напросто скроются за тридевять земель. Совершенно безнаказанно.

Ищи-свищи их потом.

- И что, никакой управы на них нет?

- У нас нет. Пирамиды эти запрещены законом многих стран. У нас, увы,

прямого запрета на такую деятельность нет. Если они не успеют смыться и

попадут под суд, самое большее, что им грозит, - обвинение в мошенничестве

149

и незаконном предпринимательстве. Тогда как их расстрелять мало.

Случается, что люди последние кровные туда вкладывают, а в результате

остаются без ничего…

Она молчала. Закурив новую сигарету, подперла подбородок свободной рукой

и потерянно глядела куда-то мимо Добрякова, в угол кухни.

Он отложил вилку, отодвинул тарелку, допил оставшиеся полстакана, тоже

закурил и первым нарушил молчание:

- И что думаешь делать?

- Разбираться, конечно, пытаться хотя бы деньги вернуть, вернее, их часть.

- И каким образом?

- Поеду в их контору, буду добиваться, чтобы меня приняли, - она загасила

сигарету, открыла вторую бутылку и наполнила стакан. – Съездишь со мной?

- Съезжу, разумеется. А далеко?

- Да нет, на Садовом кольце. Завтра тогда сгоняем?

- Договорились, - кивнул он. – Как компания называется?

- ООО «Социальный заказ».

- Название-то придумали! – хмыкнул Добряков. – Нашли же, как

замаскироваться!

- А что, тем и купили толпу доверчивых. Знаешь, сколько народу к ним

кинулось! Я на этой волне тоже сглупила. – Она выпила третий стакан и

зажевала салями. – Значит, смотаемся. А не боишься? – посмотрела на него в

упор.

- Я-то? – он замешкался, но тут же собрался и отшутился: - А что, там

стреляют?

150

- Стрелять не стреляют, но мордоворотов всяких в охране достаточно.

- Мордоворотов я повидал достаточно. А про стрельбу сказал так, в шутку.

- А если кроме шуток? Ты про Афган рассказывал и про трупы какие-то…

- Ничего себе «какие-то»! Самые настоящие трупы, наших, русских

солдатиков! Я после этого полгода по ночам вскакивал и вроде как лунатиком

сделался.

- Как так «вроде»?

- Не знаю, как объяснить, не медик я… Вроде сплю, а рассказывали, что

командую громко: «Караул, строиться у тумбочки дневального!» Офицеры

укладывали меня в постель (мы все вместе жили, в офицерской палатке), я

вроде как снова засыпал, а на следующую ночь, ровно в половине пятого, все

повторялось. И так полгода, пока не уволился и в Москву не приехал. Здесь

все прошло, как рукой сняло. Самое интересное, что когда я просыпался и

мне про это рассказывали, я ничего не мог вспомнить. И в то же время не

поверить им не мог, не стали бы они в той обстановке так шутить…

- Обстановочка была что надо, да? – сочувственно посмотрела на него Зина.

- Не то слово! Я тогда только что свою Красную Звезду получил…

- Даже так? – не удержалась она.

- Как-нибудь тоже расскажу, - продолжал он. – Так вот, наш временный

военный городок располагался неподалеку от одного хела. Это у них так

селения называются небольшие, на пятьдесят-сто семей. И вот как-то осенью

каждое утро мы стали находить за ограждением городка наших солдат. Без

головы. Шум, скандал. Усиливают ночное охранение – бесполезно. На утро

то же самое, один к одному, и почерк тот же – голова будто косой срезана, снизу вверх…

- Бр-р! – поморщилась Зина.

151

- Страшно? Не рассказывать?

- Да нет, ты рассказывай, - она налила себе еще стакан.

- Ну вот. Ясное ведь дело – духи шалят, и наверняка эти сволочи пользуются

поддержкой жителей соседнего хела. Но попробуй что-то узнать у жителей!

Молчат, как пришибленные! Смотрят исподлобья, по-волчьи, и, скалясь,

твердят по своему «душмон», «душмон»…

- Так ведь душманами их самих звали? – перебила Зина.

- Душманами их называли наши и местные власти, - пояснил Добряков. – Но

само слово «душмон» и означает враг. Я даже выучил на память, как оно

пишется на тамошнем языке дари. Дай-ка ручку с бумажкой.

Зина вытащила из ящика кухонного стола блокнот и ручку и протянула ему.

- Вот. Смотри. Наверное, всю жизнь помнить буду, - и Добряков, старательно

вырисовывая каждую закорючку, начертал на бумаге:

نمشد

- Душмон! – еще раз четко произнес он, будто стараясь еще крепче запомнить

иноземное созвучие. – Нипочем не забыть!

- Да ты успокойся, выпей вот, - предложила Зина.

Добряков откупорил очередную бутылку, ополовинил ее прямо из горлышка

и зажевал сыром.

- Толку никакого от местных, говорю. И так во мне все закипело… - Добряков

махнул рукой и закурил. – Тошно вспоминать… Одним словом, я как-то

после очередного трупа дежурил по части. Ну, думаю, конца этому просто так

не будет. Поднимаю первое отделение своего взвода, приказываю сержанту

Коняхину боевую выкладку, велю дежурному по роте выдать боевые

патроны, сажаю взвод на БМП и вперед, к этому хелу. Часовой крикнул мне, 152

куда, мол. Я ему: «Ночные стрельбы». Выехали и через минуту были на

месте. По пути я задачу поставил, ребята смышленые были, поняли с пол-

оборота… Ну вот, стали обходить каждый домишко – они у них

аккуратненькие такие, глинобитные. Не входим даже - влетаем, распахивая

двери ногами. Вваливаемся, и кто бы там ни был – старики, дети, неважно –

открываем огонь!.. Весь хел обошли, всех положили…

- Боже… - Зина закрыла лицо руками. Потом отдернула руки и вперила в него

пылающий взгляд: - Но ведь там дети! Какими глазами на вас смотрели их

матери?

- Не знаю, - пожал плечами Добряков. – В глаза им я не смотрел тогда. Знал –

не выдержу и отменю приказ. Но этого нельзя было делать, нельзя,

понимаешь?! Иначе опять каждую ночь – новые трупы. Молодых солдат,

пацанов! У которых здесь, в России, тоже матери!..

Зина тяжело вздохнула и потянулась к бутылке. Налила, выпила залпом,

закурила. Помолчали. Тяжелая повисла тишина. Зина встала, подошла к

плите, пошумела сковородкой.

- Подложить горяченького? – спросила вполголоса.

- Нет, спасибо, сыт.

- А то смотри, не оставлять же.

- Сын придет, поест.

- Вторично разогретое – уже не то. Я ему свеженького приготовлю.

Добряков молчал, слушал, как, ворочаясь, утихает в груди боль. Потом взял

недопитую бутылку и выпил остатки пива.

- Ты утром сказал, что ты «бывший», - спросила Зина. - Тебя уволили?

153

- Ну да. Было следствие, и, учитывая мои заслуги, орден мой, предложили

написать заявление по собственному желанию. Дали старшего лейтенанта и

отпустили на все четыре. С глазу на глаз сказали, что еще счастливо

отделался.

- А сержанту тому, Коняхину твоему, что было?

- Срочникам легче, он приказ выполнял. Разжаловали только в рядовые, да и

все. Дослужил спокойно, даже ранен не был. Снова выслужился до сержанта.

Звонил мне потом из своей Калуги, в гости звал.

- Ездил?

- Нет, я ведь после этого кошмара решил все забыть. Как отрезал…

- Если бы это было просто – отрезать, - задумчиво проговорила Зина, садясь

за стол и наливая пива в стакан.

- Ты о нем все еще помнишь?

- Я о нем уже больше двадцати лет ничего не знаю. Тоже решила тогда –

отрезать. Но постоянно вспоминала его еще лет пятнадцать, особенно в

первый год после развода с мужем. Да и сейчас нет-нет да вспомню.

Интересно бы узнать, как он. Если жив, конечно. Ведь сейчас ему, наверное, -

она задумалась и отпила из стакана, - лет семьдесят пять. Да, так и будет.

Добряков нетерпеливо поерзал на стуле, унимая заворошившуюся ревность.

Но быстрехонько залил ее стаканом пива.

- Ты не ревнуй, - успокоила его Зина. – Он ведь был моим первым мужчиной.

А первых всегда долго помнишь.

- А я для тебя какой? – не удержался он и тут же спохватился: лучше бы

промолчать, совершенно ни к чему знать все.

154

Зина допила остатки из стакана, потянулась к новой бутылке. Язык у нее

развязался, слова стали круглыми, гладенькими какими-то, и все катились, катились. Эту музыку ее речи Добряков воспринимал уже как в полусне: три

литра, выпитые, считай, за один присест, давали себя знать: в голове повело, на душе разлилась теплая, как парное бабушкино молоко, истома. Еще с

первых своих запоев он знал: если по хорошему, то это такой момент, когда

следует прекратить пить и уснуть, тем более, что и само тело взыскует этого.

Тогда еще можно к вечеру подняться с относительно здоровой головой и без

гнетущей менжи. Знал и другое: если не остановиться в такой момент,

выпить полтора-два лишних литра, все опять повторится, как и прежде: и

утренняя менжа, и одышка, и палящая сухость во рту. Он это прекрасно знал, но то ли силы воли никогда не хватало, то ли полагался всегда на старый и ни

к чему не обязывающий «авось», - только ни разу за последние несколько лет

так и не прибегнул к этому простейшему и даровому, в отличие от того же

снотворного, средству. И сейчас не хотелось: очень уж не терпелось узнать, скольких мужиков до встречи с ним умилосердила эта женщина. Тут

происходила странная вещь. Если прежде ему даже и в голову никогда не

приходила мысль перебирать любовников своих подружек, то теперь почему-

то жгучая ревность охватывала его в ожидании Зининого признания, и эта

ревность будоражила его так сильно, что ничем иным, как тем же пивом ее

было не унять. А потому он отодвинул куда-то на задворки сознания мысль

об отдыхе, снова наполнил себе стакан и выпил весь. Выдохнул,

передернулся и, когда провалилось, жадно закурил.

- Ну и сколько же у тебя было до меня? – поторопил он Зину.

- Не терпится узнать? – лукаво и горячо брызнула она глазами. – А не

станешь думать обо мне плохо?

«А интересно, как я думал о ней до сих пор?» – мелькнул в голове вопрос, искать ответа на который не было времени.

155

- Очень бы не хотелось. А вообще-то я понятливый.

- Ну если так, - она подавила улыбку и выпила остатки пива в бутылке из

горлышка. – Тогда слушай. Правы люди – богатство развращает.

Почувствовав силу и способность зарабатывать деньги, я стала смотреть на

мужа, как на простого исполнителя своих желаний, перестала его

воспринимать как личность, тем более что по натуре он человек мягкий,

непредприимчивый. В Турцию со мной летали три подружки, и у всех

семейная ситуация была практически похожей на мою: безвольный

недоевший муж, жизненная рутина повседневности, знаешь, серая

обыденность тех людей, которые ничего себе позволить не могут: ни

оторваться по полной, ни, прошу прощения, мужу изменить. А я, мечтавшая

заработать и, глядя на оборотистых знакомых, наверняка знавшая, как это

сделать, возомнила о себе тогда невесть что: будто я самая-пресамая и все

передо мной должны, как бобики в цирке, на задних лапках плясать. Я в ту

пору и впрямь считала, что сильный пол – это женщины, и только они… Что

хмыкаешь? Не нравится? Но ведь сам просил без утайки.

Добряков и впрямь чувствовал себя неуютно.

«Эх, надо было уйти да проспаться, - корил он себя за слабость. – Теперь ведь

не успокоюсь, пока досаду не запью!»

Почему-то все, бывшее с этой женщиной в прежней жизни, он сейчас

воспринимал особенно ранимо. Мобилизовав все силы, он изобразил на лице

полное спокойствие и развел руками:

- Да я ничего. Каждый имеет право на прошлую жизнь…

- Немного не так сказал, - поправила Зина, на глазах становившаяся

говорливой. – Не право на прошлую жизнь, а право на память об этой жизни.

- Ну, пусть так, согласен, - поддакнул Добряков.

156

- Спасибо за понимание, - поддела она. – Ну вот. Прилетев впервые в

Стамбул, мы сразу законтачили с тамошними оптовиками. Они были с одной

стороны гостеприимные, как все восточные люди, с другой какие-то уж, как

мне сперва показалось, настойчивые в плане личного внимания. Что-то уж

чересчур они стремились понравиться, навязывали свои услуги, чуть ли не

свои чувства. Но тому были основания: нас поселили в хорошем отеле,

распахнули двери дешевых складов. В первый же вечер нас пригласили в

ресторан отеля, хорошо и безвозмездно накормили, напоили, а потом… - она

на секунду остановилась, откупорила предпоследнюю бутылку, плеснула в

стакан. – А потом, как по жребию, разыграли нас…

- То есть как разыграли? – не понял Добряков.

- Как в карты – кому с кем спать. Я, когда поняла, возмутилась было, но

Валька напарница шепнула мне: «Дура, не теряй шанс, тебе же будут

отпускать товары по самым дешевым ценам!» Она была там уже в третий раз, знала, что говорила. Так я и оказалась в постели с молодым неуемным

турком. Звали его, как сейчас помню, Бинбога. Тогда, по первости, это было

нечто! А наутро я, точно, как Валька говорила, отобрала у него на складе

крупную партию красивых платьев, женских костюмов, украшений. По

бросовым ценам… А потом я была просто потрясена совпадением, когда

узнала, как переводится имя Бинбога…

- И как же? – проглотив жесткий комок, выдавил Добряков.

- Переводится как «тысяча быков», представляешь? Насчет тысячи не знаю, но с десяток быков меня в ту ночь точно отымели. А может, только по пьяни

так показалось.

- Пива-то у нас последняя бутылка, - пробормотал Добряков, пряча глаза. –

Как поступим-то?

157

- Сходишь еще, - ответила она. – Сейчас денег дам. – Она поднялась из-за

стола, но он остановил ее:

- Да у меня тут осталась сдача, забыл сказать. Если только добавить…

- Сдачу оставь себе, - отмахнулась она и протянула ему тысячную купюру. –

Возьми на все. Сколько тут выйдет?

- Бутылок двадцать, - мигом сосчитал он, а про себя подумал: «А у меня со

сдачей еще шесть бутылочек на вечер».

- Ну вот, двадцать и возьми. Нет, наверное меньше выйдет, еще пару пачек

сигарет купи.

- Мигом слетаю, но ты дорасскажи, пока допьем, про быка-то своего, -

саданул острым по сердцу Добряков.

- Да чего рассказывать-то? Так и пошло-поехало. Во второй приезд Бинбога

уступил меня своему лучшему другу…

- А того как звали? Бешеный Тигр?

- Не подкалывай, не оригинально. Его звали Коркут.

- И как переводится?

- Очень странно – «испугай!»

- Представляю, чем он тебя испугал, - съязвил Добряков.

- Хрен ты угадал опять! Испугаешь бабу хером! Просто привыкла я уже к

этому, стала воспринимать как должное, как издержки производства, что ли.

- И долго ты была с этим своим Испугаем?

- Да нет, в третий приезд уже другие были. Да ну их всех в заднее место!

- А перед мужем стыдно или неловко не было?

158

- Как же не было! Когда в первый раз вернулась в Москву, будто воочию

увидела, что мой бедный Женька Кузихин щедро украшен роскошными

кустистыми рогами. Сразу стало ужасно стыдно, хорошо что привезла с

собой кучу подарков – ему, Витьке, матери…

Зина потянулась за стаканом, но руки уже не слушали ее, и стакан, задетый

неловким движением, полетел на пол, со звоном рассыпался мелкими

кусочками, и янтарная пенная жидкость растеклась по кафельному полу.

- Ерунда! – вяло прореагировала Зина и вдруг принялась громко и часто

икать, а потом вдруг мелко, со свистом захихикала.

- Ты чего? – удивился Добряков.

- Да вспомнила одну историю, не помню где вычитанную. В средние века

приходит женщина к священнику и просит совета, как уберечься от дьявола.

А тогда сильно верили в нечистого. Священник советует ей: «Ты права, дочь

моя, твои опасения справедливы, надо быть очень внимательной, лукавый

под видом мужа может проникнуть к тебе даже в постель. Но ты запомни

одно правило: как только ложишься с мужем, первым делом проведи по его

голове - нет ли там рогов. И тогда все станет ясно». А женщина спрашивает:

«Я не поняла: станет ясно что?» - и Зина захохотала уже в полный голос.

Анекдот Добряков поначалу не понял и тупил некоторое время, но когда

вник, тоже расхохотался – от души, аппетитно. От его мрачного настроения

не осталось и следа, и последнюю бутылку они распили напополам, после

чего Добряков засобирался за очередной партией пива.

- Да… вай быст… рее... – будто перекатывая камни во рту, пролепетала Зина, продолжая икать.

- Куда ж… я денусь! – почти так же вязко протащил он слова через рот, а

остатками сознания подумал: «Когда икают, значит, перебрали, значит, пора

159

остановиться!» Он посмотрел на Зину и еще более утвердился в своем

мнении: «Да, ей точно пора!»

Кое-как просунул руки в рукава куртки, вышел на лестничную площадку и

прикрыл дверь, не запирая ее на замок.

В магазине долго плутал, все никак не мог найти винный отдел. Ему

казалось, что еще днем этот отдел был сразу направо у входа, а теперь тут

почему-то разместились холодильные установки с замороженными

продуктами. Добряков протер глаза – не помогло: застекленные боксы

глядели на него разноцветными овощными и фруктовыми упаковками.

«Что за хрень?» - проворчал он и внимательнее осмотрелся по сторонам.

Совсем не то, что было днем. Не было привычной аптеки, где он всегда

покупал снотворное, а ведь она должна была быть тут же, у входа. Не было и

салона видеозаписи, где в редкие трезвые дни он брал напрокат интересные

военные фильмы. Но ведь не могли же киношники съехать за полдня! То есть

убраться-то, конечно, могли, но чтобы демонтировать за несколько часов весь

павильон – этого Добряков никак не мог даже представить. В растерянности

он встал посреди прохода, как вкопанный. Выходившие из магазина любезно

обходили его, но некоторые откровенно толкали. Он пробурчал что-то в

качестве извинения и отошел в тихий уголок – там стопками, один на другом, лежали толстые бумажные пакеты с древесным углем и привлекающей

надписью: «Шашлык за полчаса!»

«Ничего не понимаю», - ошалело глядел Добряков на незнакомую

обстановку, но вскоре, кажется, нашел объяснение.

– Скажите, это магазин «Все сезоны»? – вялым голосом спросил он у

выходившего здоровенного мужчины с двумя ведрами и огромными граблями

в руках.

160

- Он самый, - улыбнулся здоровяк и сочувственно осмотрел Добрякова с

головы до ног. – Ты бы, приятель, того, проспался. Оно, глядишь, и прояснело

бы в голове.

Добрякову стало ужасно стыдно, он виновато пожал плечами (мол, с кем не

бывает) и почувствовал, как мелкими колючими пупырышками на него

накатывает страх. «Что со мной? – содрогнулся он. – Тьфу, пакость какая! И

зачем надо было столько пить!»

Однако надо было что-то предпринимать. Он еще раз осмотрелся и сквозь

дрожавшие веки сумел-таки различить охранника, курившего на крыльце

магазина. Он с радостью устремился к нему, как к последней надежде.

- Скажи, друг, а что это я не узнаю наши «Все сезоны»? Тут, на входе вроде

бы киоск был кинопроката, а теперь исчез куда-то…

- Да никуда он не исчез, - улыбнулся охранник, точно так же, как

здоровенный мужчина, с улыбкой оглядевший Добрякова. – Просто ты зашел

со второго входа. А твой кинопрокат – с главного входа, вон там, - и охранник

показал рукой за угол.

- И аптека там же, да? – словно за спасительную соломинку, ухватился

Добряков за знакомые ориентиры.

- Куда ж ей деться, там она, - кивнул охранник.

- Ну а с этого входа в торговый зал-то попасть можно? – приободрился

Добряков.

- Чудак человек! – усмехнулся охранник. – И попасть можно, и выйти с

покупками здесь можно.

Добряков на радостях даже спасибо не сказал, пулей влетел в торговый зал и

стал искать знакомый указатель «Напитки». Вот и он – как раз в

противоположном конце зала. Только сейчас, более-менее освоившись,

161

Добряков вспомнил, что «Все сезоны» действительно имели два входа,

просто Добряков всегда входил в магазин с главного входа, так как этот, второй, был дальше от его дома. А к Зининому дому он, наоборот, был ближе.

«А где же я тогда входил днем?» - пытался вспомнить Добряков, да так и не

вспомнил: как раз уткнулся в стеллаж с надписью: «Алкоголь».

У него словно камень с души свалился, настолько сразу стало покойно и

уютно здесь, среди поблескивавших бутылок. Он с облегчением выдохнул и

начал присматриваться к полкам. Вот и пиво, которое брал днем. Он уже

потянулся было к бутылкам, но вдруг одна догадка остановила его.

«Ну его это пиво, да? – подумалось ему. – Бузгаешь его, бузгаешь,8 а толку

нет. Только пузо наращиваешь. Не взять ли нам чего-нибудь покрепче?

Правда, я не знаю, что покрепче она употребляет. Ну да ладно, от хорошей

водки, поди, не откажется», - и он стал присматриваться к ценникам в

поисках стоимости, соразмерной смятой в его кармане тысячной бумажке. И

вскоре нашел подходящее. Семисотпятидесятиграммовая бутылка «Русского

стандарта» стоила 385 рублей. Добряков прикинул: хватит еще и на пиво! Он

своим коронным захватом взял с полки бутылку водки и десять бутылок пива

и, вдохновленный найденным решением, направился к кассе…

* * *

Уже поднимаясь на лифте, услышал наверху отголоски какого-то шума. По

мере подъема кабины шум становился громче, отчетливее определялись его

координаты. Поначалу Добряков решил, что это где-то на седьмом этаже,

никак не ниже, но вот лампочка-указатель перескочила с «двойки» на

«тройку», дверцы лифта разошлись, и он понял: это здесь. Через дверь

Зининой квартиры на площадку вырывались плач и крики ссоры, причем

ссорящихся голосов было два: женский и мужской. Добряков рванул ручку

8 Бузгать – в просторечии «пить».

162

двери на себя – заперто! Он ткнул пальцем кнопку звонка и, не отнимая руки, все давил и давил ее. Звонок за дверью надрывался, но открывать явно не

спешили. Добряков потерял терпение и с размаху заехал в дверь носком

ботинка. Потом еще раз, еще. Такой грохот, мелькнуло в голове, и мертвеца

разбудит. Однако, вопреки надеждам, его старания не принесли никакого

результата. В квартире голосили пуще прежнего.

- Да отоприте же там! Эй вы! – прильнув ртом к стальному уголку входной

двери, что есть мочи заголосил Добряков. – Милицию, что ли, вызывать?!

Кажется, его услышали. Крики вдруг стихли, донеслись приближающие

шаркающие шаги. Несколько раз щелкнул замок, и дверь открылась.

Перед Добряковым стоял высокий парень и, насупившись, смотрел на гостя.

- Ты Виктор? – вырвалось у Добрякова.

- Он самый, - сдержанно, как сквозь зубы ответил парень. – А вы кто такой?

- Да я… мамин знакомый… Егор Павлович. Можно проще - Егор…

- А! – догадался Витя. – Так это вы с ней сегодня наклюкались, как

поросята?! Вы?!

- Ну зачем ты так… - замялся Добряков, на всякий случай заводя руку с

пакетом за спину. И ту предательски звякнули бутылки.

- И еще принес?! – повысил голос Витя.

- Почему «еще»? Кому «еще»? – растерялся Добряков. – Это я себе,

мимоходом зашел…

- Кто там? – истерично выкрикнула из глубины квартиры Зина.

- К тебе тут кто-то! – так же резко ответил матери сын.

163

Она вышла в прихожую, и Добряков едва узнал ее. Растрепанная,

заплаканная, она совсем не походила на прежнюю Зину, которую он видел

еще полчаса назад. Зина приблизилась к порогу, схватила Добрякова за рукав

и протащила в прихожую:

- Проходи, чего встал!

Он переступил через порог и растерянно водил глазами, не находя, где бы

упокоить взгляд.

- Что тут случилось-то? – едва выдавил, наконец, и приготовился к самому

худшему.

- Сволочи! – вырвался у Зины громкий истошный вопль. Выхватив из рук

Добрякова пакет с бутылками, она прошагала на кухню и оттуда крикнула

ему:

- Иди сюда!

Добряков аккуратно обошел стоявшего на пути Витю и пугливо прошел

следом за матерью.

- Ты что, водки взял? – обрадовалась Зина, вынимая бутылки из пакета. – Ты

молодец, прямо в воду глядел! И пивко еще! Умница! – а голос по-прежнему

был тревожный, прерывающийся.

– Мать, кто это? – сурово спросил Витя, войдя на кухню.

- Это мой друг, - не поднимая на сына взгляда, бросила мать. – Только прошу

тебя: не надо читать мне нотаций. Это действительно очень хороший друг, надежный и толковый, - метнув взгляд на Добрякова, она уже веселее

подмигнула ему.

- Опять друг! Не успела с прежним разбрыкаться, уже новый друг!

Добряков удивленно посмотрел на Зину.

164

«Еще один Испугай, что ли?» - подумал он.

Она, перехватив его взгляд, укоризненно бросила сыну:

- Ну что ты чушь несешь! – и, обратившись к Добрякову, уточнила: - Он

неправду говорит, хочет нас поссорить. Ты ведь неправду говоришь, да, Витя?

– а сама, не останавливаясь, откупоривала бутылку водки и выставляла на

стол две ограненные миниатюрные стопки.

- Садись, сейчас все расскажу, - она кивнула Добрякову на стул и сама

уселась напротив. – А ему ты не верь, врет он все. Выйди вон! – истерично, надрывно крикнула она на Витю, и сын, пожав плечами, развернулся и

обронил вполголоса:

- Да хоть ужритесь тут в усмерть, мне плевать! Надоело! – и вышел из кухни.

Через несколько секунд хлопнула дверь в его комнату.

- Давай, - подняла стопку Зина.

Добряков чокнулся с ней, выдохнул и опрокинул всю стопку в рот. Крякнул, выдохнул, закусил давешним салатом и спросил:

- Ну, из-за чего кипеж-то поднялся?

- У-ух! Хорошо! – разомлела Зина. Добряков и сам почувствовал, как после

выпитой водки его повело уже конкретно и основательно.

- Давно не пила водку, - прожевывая закуску, говорила Зина. – Все пиво

какое-то. Сколько денег на него уходит, а толку ноль. Вот что надо пить.

Добряков кивнул непослушной головой и, преодолевая накативший морок,

повторил:

- Чего бушевали-то?

На Зину, наоборот, выпитое подействовало ободряюще. Ее щеки разгорелись, заплаканные глаза просохли, и через пару минут перед Добряковым уже

165

сидела прежняя Зина. Он, однако, это вряд ли заметил, поскольку явно и

целеустремленно пытался попасть носом в сложенные на столе руки.

- Эй, ты чего расслабился? – толкнула его Зина. – Нет, я еще не договорила.

Мы должны выработать совместную стар… стре… стратегию!..

- Я слуш-ш… - приподняв голову, промямлил Добряков.

- Закури и слушай.

Через силу он выпрямился и закурил. Сигарета и впрямь немного оживила

его. Смахивая пепел в пепельницу, но попадая почему-то в салат, он силился

смотреть прямо на Зину, но взгляд постоянно падал вниз, на стол. Так, мотая

головой сверху вниз, он и внимал рассказу Зины, отдававшемуся в его мозгу

глухой, тяжелой канонадой.

- Только ты ушел в магазин, позвонила Светка, ну, та подружка, про которую

я тебе говорила. «Все, говорит, Зинка, пропали твои денежки!» Меня как

молния расшибла. Чего, говорю, такое? А она: так, мол, и так, на имущество

твоего «Социального заказа», будь он проклят, наложен арест, а на ворюг на

этих заведено уголовное дело, чтоб им умереть и не встать. Та что, говорит, Зинка, плакали твои денежки! Она у меня вообще баба доброжелательная,

никогда в беде не оставит. Я, как услышала, обомлела вся. «Точно, -

спрашиваю, - знаешь?» А она: «Точнее некуда, по телику показывали!» Меня

в дрожь, думаю, с ума сойду. И тебя нет, как на грех! Все, думаю, не доживу, пока он явится. А тут еще Витька вернулся и давай на меня орать: зачем, мол, снова напилась? Я уже не выдержала – нервы на пределе, - наорала на него.

Он на меня, и пошло-поехало. Слава богу, ты пришел… С этим полегче…

Она налила еще стопку, выпила, закурила.

- Ну, чего молчишь-то? – еще раз толкнула она Добрякова.

Тот поднял осоловелые глаза, покачал головой, икнув, пробурчал:

166

- Непорядок!

- Ишь ведь, непорядок! – взвилась она. – Я, можно сказать, чуть не рехнулась

тут, а он – «непорядок». Непорядок еще ничего, мы все к непорядку

привыкли. А тут полный облом, крах, смерть! А он – «непорядок»… Э, да я

вижу, ты совсем в ауте. Стратегию вырабатывать когда будем?

- Стра… выбра… - бормотал невнятное Добряков, зарывшись головой в

скрещенные на столе руки.

- Витя! – закричала Зина.

На кухню вошел сын.

- Помоги-ка перенести его на диван в гостиной, пусть человек отдохнет

немного… И не смотри на меня так. Ты знаешь, у меня беда. Образуется все –

в рот не возьму, ты знаешь. Подхватывай его под левую руку, я справа…

Они перетащили Добрякова на диван, накрыли пледом. Витя вернулся в свою

комнату, Зина на кухню. И долго еще, пока водки не осталось совсем не

донышке бутылки, она все бранила и костерила «проклятых жлобов», куря

сигарету за сигаретой и развалившись на диванчике кухонного «уголка». А

потом, когда потянувшаяся за очередной стопкой рука бессильно упала на

стол, Зина и сама медленно сползла вниз, улеглась на диванчике, закрыла

глаза и уснула. Рука соскользнула со стола и, несколько раз колыхнувшись, повисла над полом…

* * *

Под самое утро Витя насилу растолкал Добрякова. Тот, промычав что-то под

нос, открыл наконец глаза.

- Мать ушла, - бросил Витя.

167

- Куда? – спросонья не понял Добряков

- К Петьке Волкову.

- А кто такой Петька Волков?

- Да ее бывший любовник, я же тебе говорил вчера.

- А зачем она ушла? – спросил угрюмо.

- Да кто ее знает!

- И не сказала ничего?

- Как не сказала! Тебя все пыталась разбудить. А потом говорит: «Ну какой из

него теперь стратег? Пусть спит. Схожу к Петьке, может, он что подскажет…»

- и ушла.

- Когда это было?

- С час назад. С тех пор я тебя бужу, только что добудился.

- А сейчас сколько?

- Половина шестого.

Добряков кое-как встал. На душе полыхал пожар. Он прошел на кухню,

откупорил бутылку пива и с наслаждением выпил. Закурил и позвал Витю:

- Где он живет, Петька этот?

Витя назвал адрес. Идти было недалеко – в соседний микрорайон. Добряков

выпил еще одну бутылку, третью сунул в карман куртки и вышел на улицу.

10

К дому Петьки Волкова идти надо было пять минут прогулочным шагом. Но

для Зины, проснувшейся от похмельной трясучки и сразу выскочившей в

168

будоражащую прохладцу весеннего утра, этот путь показался неимоверно

длинным. Она уже прошла добрую половину пути, как вдруг почувствовала

знакомую боль в бедре. «Дойду, нет?», - едва подумала она, как в суставе что-

то хрустнуло, а все тело содрогнулось в сильном шоке, будто от

электрического разряда. Ее пробила испарина, она поискала глазами, где бы

присесть, и увидела неподалеку, под березой, одинокую лавочку перед

детской песочницей. Она немного постояла, опираясь на здоровую ногу и

набираясь сил. Потом осторожно сделала один шаг, другой. Боль не утихла, но стала не такой острой. «Доковыляю», - решила она и глазом измерила

оставшееся до лавочки расстояние. Было приблизительно метров пятнадцать, шагов двадцать. Утерев пот со лба, она увидела лежавшую в стороне от нее

толстую палку. Минуту она раздумывала, что будет проще: добраться до

лавочки без палки или нагнуться и все-таки взять ее. Представила, что

придется нагибаться и снова разгибаться, и решила не рисковать, чтобы не

застыть в нелепой позе посреди улицы. Сделала еще три шага, снова

отдохнула, потом еще три, еще. Так, с перерывами, она за несколько минут

одолела это расстояние и с облегчением опустилась на скамейку.

И в тот же миг жгучая боль пронзила ее, ей показалось, что ногу отрывают

калеными щипцами. Она громко вскрикнула и судорожно вцепилась в спинку

скамейки, изо всех сил сжимая пальцами сухое дерево. Кусочки засохшей и

отлупившейся краски острыми бритовками впились в ладонь, между пальцев

проступили капли крови.

Боль длилась долго, неимоверно долго. Зина была на грани обморока. Она

сознательно прикусила до крови нижнюю губу, но не почувствовала боли. А

ей так хотелось, чтобы эта боль, относительная терпимая, заглушила ту,

первую, которая никак не хотела отступать.

«Что за наказание?» - простонала она, но даже сокращение голосовых связок

отозвалось во всем теле очередным острым спазмом.

169

«Не надо было резко садиться, - поняла она…»

И Зина даже немного приободрилась от этого пусть и не своевременного, но

верного решения. По крайней мере, теперь стало ясно, что резких движений

надо избегать.

Наконец боль утихла. Осторожно подтянув больную ногу, Зина медленно

приставила ее вплотную к здоровой и уселась на скамье поудобнее.

Оставалось решить, что делать дальше. Сидеть здесь до тех пор, пока мимо

не пройдет кто-нибудь, просить его дойти до ее квартиры и пытаться звонком

в дверь разбудить двух мужиков, один из которых пьян в драбадан, а второй

наверняка спит сном праведника? Безнадежное дело: утренний сон Вити

очень крепкий, под стать обломовскому. А то, что проснется Добряков, – тоже

еще на воде вилами писано. Просить прохожих вызвать «скорую помощь»

прямо сюда, на улицу? Но пока она приедет, многие соседи уже проснутся, начнут выходить на улицу, спеша на работу, и как раз увидят ее в таком

незавидном положении. Кто-то, может, и посочувствует, но многие наверняка

(она была в этом убеждена) будут язвительно злорадствовать. О многих своих

соседях Зина была самого невысокого мнения, едва здоровалась с ними, а

потому и не ожидала от них ни малейших добрых чувств.

Итак, как быть? Она находилась как раз на середине пути от ее дома к дому

Петьки Волкова. Видимо, идти придется самой, но вот куда, в какую сторону?

Это надо было серьезно осмыслить, что и собралась сделать Зина, когда боль

понемногу успокоилась. Как хорошо все-таки, что успела прихватить с собой

не допитую бутылку водки! Освежив мозги, она надеялась, наконец, найти

оптимальный выход из сложившейся ситуации. Внимательно осмотревшись

по сторонам, она увидела, что улицы еще пусты, а потому, смело вытащив из

кармана полупустую бутылку, поднесла ее к губам и опрокинула над

раскрытым ртом донышком кверху. Водки оставалось ровно три глотка, но и

это принесло ей значительное облегчение. Она похлопала по бокам и – вот

170

удача! – нашла в кармане начатую пачку сигарет. Жить становилось веселее.

Тем более по опыту она знала, что минуты через две боль, приглушенная

водкой, уйдет окончательно. Опустив пустую бутылку в урну, она закурила и

поудобнее расположилась на скамейке. «Все равно что-нибудь придумаю», -

решила она совсем уже умиротворенно.

Над микрорайоном медленно поднималось солнце, начинало заметно

припекать, день обещал быть теплым и безветренным. Зина расстегнула

молнию куртки и потихоньку вытянула вперед ноги – сначала больную,

потом, побыстрее, здоровую.

«Надо все-таки поосторожнее, а то еще до плановой операции угодишь на

экстренную, а там неизвестно что поставят», - решила она.

Докурив сигарету и отшвырнув окурок щелчком, она вдруг явственно

вспомнила весь вчерашний день, вспомнила, почему и как она снова

принялась пить водку. Прежние страхи снова вернулись к ней, заворочались

на душе тяжелым камнем.

«Вот дура-то! – выругала она себя. – К Петьке ведь собиралась за советом, а

вдруг про него и забыла!»

Она пошарила по карманам. Есть, мобильник на месте! Положительно ей в

это утро везло. Выбрав номер Петьки, она нажала кнопку вызова. Ждала

долго, напряженно, понимая, что это последняя ее надежда. Наконец сонный

голос ответил «да», и обрадованная Зина выпалила:

- Петя, привет!

- Не Петя, а Петр Петрович, и почаще, пожалуйста, - не узнал он ее, да и не

мог узнать: не так давно, уже после разрыва с ним, Зина сменила номер.

171

- Да подь ты в баню, Петр Петрович! – радостно послала она его и

напомнила: - Это Зина, Зина Кузихина. Не узнал, что ли? У тебя что,

слуховой кретинизм?

- Зинка, ты?! – удивленно протянул Петька. – Я со сна и не разобрал, прошу

пардону.

- Долго спишь! Все нормальные люди уже на ногах и на пути к тебе. Так-то

ты гостей ждешь?

- Ты идешь ко мне? – пуще прежнего удивился Петька: после почти годовой

разлуки он и не предполагал, что она когда-нибудь позвонит ему. – И где ты

сейчас?

- Петечка, родимый, случилась авария. У меня с ногой катастрофа, я на

полпути к тебе кое-как до скамейки доплелась.

- А ты операцию-то не сделала еще?

- Да жду вот, ты ведь знаешь, у нас только в морг без очереди.

- Я понял так, что тебе помощь нужна?

- Еще как нужна, голубчик, больше жизни нужна сейчас твоя помощь!

- Тебе «скорую», что ли, вызвать надо?

- Какую к лешему «скорую»! – Зина даже рассердилась на его

недогадливость. – Нога у меня почти перестала болеть. Надо помочь мне

домой добраться. До тебя все-таки чуть дальше. Витьку не добудишься,

звонить бесполезно. Ему на работу только через два часа, спит еще, как

сурок. Приди ко мне, душа моя, помоги в транспортировке, а то я боюсь, как

бы от неосторожной ходьбы опять не началось.

- Ладно, - немного помолчав, ответил Петька. – Правда, мне тоже на работу…

Ладно, ерунда, мне к десяти. Успею, сейчас только начало шестого. Ты где?

172

- Помнишь лавочку с песочницей на пути к моему дому? Там и сижу.

- Вот и сиди. Скоро буду.

- Постой, погоди минутку, не отключайся!

- Ну?

- Сделай крючочек, забеги в ночной магазин, прихвати поллитру, деньги я

тебе тут же отдам.

- Целую поллитру? – удивился он. – Я думал, ты давно с водкой завязала.

Мне в свое время сказала, что навсегда…

- Да как тут завяжешь, когда боль такая, что мозги набекрень! Сижу помираю.

Только крепкая и снимет боль, ты ведь знаешь…

- Ну все равно поллитры много тебе. Развезет, чего ж хорошего?

- Так мы с тобой на пару, - предложила она.

- Я же сказал тебе, что мне через три часа на работу, не стану я пить.

- Как хочешь, но мне все равно возьми поллитру. День долгий, а боль, кто ее

знает, вдруг да снова явится. И пачку сигарет возьми. Нет, возьми целый блок

«Мальборо», слышишь?

- Слышу, слышу, - недовольно буркнул Петька. – Мне на дорогу надо будет.

Так отдашь?

- Тьфу ты, глухой, что ли, на всю голову? Сказала ведь – тут же отдам, на

лавочке!

- Ладно, жди, - и Петька отключил связь.

«Вот и нашелся выход, - подумала она. – Хороший все-таки он человек,

Петька, безотказный. Может, зря я его бросила?»

173

С Петькой Волковым Зина провела в сожительстве года четыре и рассталась с

ним год назад. Она знала, что после расставания Петька жутко обидится на

нее, но поступить иначе не могла. Очень уж он приелся ей за эти годы,

примелькался, стал чем-то вроде предмета интерьера, без которого вполне

можно обойтись. Да и характер у него был прижимистый, скуповатый. Зина, напротив, привыкла шиковать и уж если угощала гостей, так на полную

катушку, если уж танцевала на днях рождения у подруг, так до упаду и от

всей души. А Петька – тот нет, лишней копеечки, не подумав, не выложит, всякую вещь перештопает по пять раз и снова носит. «Ну что ты свои носки

трехмесячной давности опять надеваешь? – выговаривала она ему. – Хочешь, я тебе пар десять новых куплю?» - «Не надо мне покупать, я сам работаю, -

супился Петька». Супиться-то супился, а вот выпивать предпочитал на ее, Зинины, деньги. Пить был не промах, хотя, в отличие от Зины, в запои

никогда не входил и похмельем ни разу не мучился. В работе это ему здорово

помогало. Он был водителем большегрузных автомобилей, и всякий раз

перед рейсом медики мерили у него давление. И чтобы ликвидировать все

следы вчерашнего возлияния, Петька глотал какие-то таблетки, которые

прекрасно снимали проблему, и спокойно выезжал в путь-дорогу.

И вот в одно похмельное для нее утро, когда раскалывалась голова и видеть

никого не хотелось, Зина и выговорила ему те самые грубые слова, после

которых растерявшийся Петька, вместо бутылки пива поднесший ей стакан

крепкого чаю, спал с лица и спросил с дрожью в голосе: «Мне уйти?»

«Уйти, и прямо сейчас! - кинула ему в лицо Зина, мучаясь сушняком. – И

никогда мне больше не напоминать о себе!»

Побледневший Петька покидал в сумку нехитрые пожитки и ушел, не сказав

ни слова. А Зина в то утро все же нашла в себе силы подняться и дойти до

магазина. А когда поправилась, только еще сильнее утвердилась в своем

174

решении расстаться с Петькой. И слово свое сдержала: не звонила ему вплоть

до сегодняшнего утра.

Сидя сейчас на скамейке и поджидая Петьку, Зина вспомнила всю историю

их отношений и грустно улыбнулась.

«Хороший он, Петька, - незлобиво подумала она. – И кто его знает, кому

больше повезло. Зачем ему такая, как я? Он вот работает, денежки копит на

машину… Надо, кстати, спросить, не купил ли еще… Добрый, хороший

Петька. Наивный немного, но в душе незлобивый».

Она вспомнила, как однажды читала ему свое любимое стихотворение

Цветаевой: «Никто ничего не отнял. Мне сладостно, что мы врозь…» Петька

внимательно выслушал и, видимо, предчувствуя расставание, угрюмо

спросил: «Это ты про нас с тобой написала?»

Зина, вспомнив этот случай, снова рассмеялась и не заметила, как сзади

неслышно подошел Петька.

- Смеешься? А говорила, у тебя трагедия?

Зина вздрогнула, потом улыбнулась, смешно приподняв раскрасневшиеся

щеки:

- Петя, дорогой! Привет! Принес? Присаживайся.

- Подвинься немного, как бы тебя не потревожить, угнездиться поделикатнее.

Она подвинулась, и Петька сел рядом с ней, на краешке скамейки. Он долго и

пристально смотрел на нее, она не отводила взгляда, хотя страсть как хотела

выпить. Наконец не выдержала:

- Ну что смотришь-то? Забыл, что ли, меня?

- Нет, никогда не забывал, - мотнул головой Петька. – Просто хотел

посмотреть, не изменилась ли ты.

175

- Ну и как, не изменилась?

- Сам не пойму, - изрек Петька. – Но по-моему со мной ты все-таки выглядела

получше.

- С чего это ты взял? – улыбнулась она. – Смешной какой! Впрочем, всегда

такой был, - она вытащила из пакета бутылку водки и открутила крышку.

- Емкость прихватить не догадался?

- Почему же не догадался? – возмутился Петька. – Взял, конечно, - и он

вытащил из-за пазухи складной пластмассовый стаканчик, встряхнул его и

поднес к бутылке: - Прошу!

- Слушай, какой ты предусмотрительный! – похвалила Зина, тоненькой

струйкой сцеживая в стаканчик прозрачную жидкость.

- Всегда таким был, или не помнишь?

- Да помню, Петя, конечно, помню. Потому и позвонила тебе, надеяться-то

больше не на кого. Ну, будь здоров, спасибо тебе! – и она замахнула весь

стаканчик целиком.

- У-у-фф!.. – поморщилась она, выдыхая. – Давно водку не пила, трудно

снова привыкать к этому сивушному запаху…

- Какой же он сивушный! – даже обиделся Петька. – Самая лучшая,

«Кристалловская», а тебе не нравится…

- Нравится, Петя, - возразила она. - Просто отвыкла. Закуски не прихватил, да? Ну, ладно, сигаретой закусим, - вынув сигарету из пачки, она закурила, жадно затягиваясь.

- Ты все одинок? – повернула к нему лицо.

- Один пока, - кивнул Петька.

176

- А что, не тянет? Или бабы не попадалось стоящей? – Зина понимала, что

нужно что-то говорить. Но собеседником Петька был никудышным, поэтому

она и попробовала вывести разговор хоть куда-нибудь, а то ведь, если

молчать, с ним от тоски можно умереть, с Петькой с этим.

Он какое-то время раздумывал, напряженно морща высокий, с залысинами

лоб. Зина тем временем налила себе второй стаканчик, выпила и перешла в

атаку сама.

- Знаешь, если честно, то я тогда погорячилась немного, ты уж меня прости, -

осторожно завела она больную для него тему.

Он поморщился, неловко пожал плечами и состроил кислую гримасу.

- Ну зачем опять про это? – со страдальческими нотками в голосе спросил он.

– Или хочешь сказать, что раскаиваешься и готова позвать меня назад?

- А пошел бы? – Зина с интересом уставилась на него.

- Н-н-не знаю, - покачал головой Петька. – Непросто с тобой. Образованная

ты очень, а я кто? Простой водитель. Что-нибудь не так сделаю, ты опять

издеваться начнешь, выговаривать, унижать. Сама подумай, зачем мне это?

- Ты прав, Петя, стерва я, - кивнула Зина, еле сдерживая улыбку. – В отличие

от тебя. Ты всегда был благородным человеком. Вот и сейчас очень

своевременно помог мне, спасибо тебе. Если еще до дома дойти поможешь,

вообще век тебя не забуду. Я и так тебя помнила, видишь, даже номер твой не

уничтожила. Так поможешь до дома дойти? А то как бы мне снова не

расклеиться.

- Разумеется, помогу. А что, Витька там же работает?

- Там же, и амбиций никаких не проявляет, что меня очень удручает.

- В каком смысле? – не понял простоватый Петька.

177

- Да с недавнего времени стал говорить, что никакой институт ему не нужен, что нравится рабочим быть, что вжился уже в коллектив, менять ничего не

хочет.

- Что ж плохого-то?

- А что хорошего он в жизни такой увидит? Никуда не съездит, ничего не

посмотрит…

- Может, ему самому этого не надо?

- То-то и грустно. Не в меня он, видно, пошел, в отца скорее. У того тоже

никогда не было никаких далеких интенций.

- Чего не было? – переспросил Петька.

- Стремлений никаких не было.

- Да на что они, стремления эти? Потом не получится, переживать будешь

болезненно. А без стремлений без этих куда как проще! Вот женится Витька, детьми обзаведется, не до стремлений будет!

- Может быть, вот только стремления жениться я у него тоже не замечаю, -

она налила третий стаканчик, выпила и оглянулась: - Вон люди потихоньку

выходить начали из подъезда. Давай-ка, Петя, отведи меня, раз уж обещал. А

то скоро все повалят, неудобно будет.

Она сунула ополовиненную бутылку в карман куртки и осторожно

попробовала приподняться. Сделала легкий рывок, замерла, переждала,

потом еще рывок и еще. Понемногу поднялась, еще выждала и

удовлетворенно кивнула:

- Должна дойти.

- А дома что? Врача вызовешь?

178

- Не буду спешить, у меня плановая операция через несколько месяцев.

Просто отваляюсь. Ну, давай руку, я обопрусь.

- Какой дорогой пойдем?

- Да вон по той тропинке. Так хоть чуть и подальше, но она как раз к торцу

дома выведет, чтобы не рисоваться перед окнами, а сразу в подъезд.

Петька согнул руку уголком, Зина оперлась на нее, и они сделали первые

осторожные шаги. Почувствовав опору, она попробовала идти быстрее, и

вскоре они вышли к торцу ее дома. Пройти оставалось метров двадцать, когда

дверь подъезда раскрылась и из нее вынырнул Добряков. Он резво сбежал со

ступенек и, глядя под ноги, направился по той же тропинке, еще не замечая

Зину с Петькой. Но вот поднял глаза и увидел перед собой, метрах в десяти, странную группу, едва ковыляющую ему навстречу. Он поднял руку, протер

пальцами глаза (подумал – не пригрезилось ли) и пристально уставился на

подходивших.

Они тем временем вплотную подошли к нему: Петька в предвкушении

скорого окончания миссии, а Зина с широкой улыбкой на полыхающем лице.

- А, ты проснулся? – первой начала Зина. – Я вот не хотела тебя будить, звонить не стала, а позвонила Пете… Знакомьтесь, господа. Петр, Егор.

Надеюсь, где кто, разберетесь сами.

Добряков удивленно протягивал Петьке руку:

- Егор.

- Петр Петрович, - с преглупейшей физиономией представился ошарашенный

Петька.

«Вот ты какой, Испугай! - удивился Добряков. – И совсем не страшный,

оказывается».

179

- Ну чего вылупились-то друг на друга? – прервала затянувшуюся паузу Зина.

– Пошли домой. Или ты куда собрался? – спросила она Добрякова.

- Да куда собрался! К тебе и собрался. Мне Витек сказал, что ты вот… к

Петру Петровичу направилась, я и поспешил следом.

- Малость опоздал, - посетовала Зина. – Пришлось человека срывать с места.

А ему скоро на работу…

- Да я ничего, успеваю, - махнул рукой Петька. – Сейчас вот заведем тебя да и

пойду, - он немного помялся.

- Что, так сразу и пойдешь? – Зина видела, что уйти просто так Петьке было

бы жутко обидно, а потому предложила: - Оставайся. Позавтракаешь. Потом

пойдешь.

- Можно и так, - потоптался с ноги на ногу Петька и посмотрел на часы: -

Ладно, около часика у меня еще есть. Заодно и на Витька посмотрю.

Вымахал, небось? И раньше-то был высоченный, а теперь, поди, небушко

плечиком подпирает?

- Подпирает, чего ему, - подтвердила Зина и оперлась двумя руками на

стоявших по разные стороны мужиков. – Ну, пошли, что ли? За столом и

поговорим.

Они зашли в подъезд, но перед тем, как войти в лифт, Зина вытащила из

кармана бутылку и жадно приложилась к горлышку. Отпила несколько

глотков, протянула Добрякову:

- Будешь?

- Давай, - кивнул тот и допил из бутылки остатки.

- У нас там чего-нибудь есть? – спросила она.

- Пиво вчерашнее, три бутылки.

180

- Ладно, разберемся, - и она вызвала лифт.

В прихожей Витя собирался на работу. Увидев вваливающуюся троицу,

презрительно усмехнулся:

- Насобирала алкашей? Продолжать вчерашнее будете?

- Не твое дело, - огрызнулась мать. – Я, между прочим, на свои пью. На

заработанные. И ты живешь в таких вот хоромах, - она повела рукой, - только

благодаря мне. А никак не своему папаше.

- Чего ты к нему привязалась опять? – сердито фыркнул сын.

- А чего к нему не привязаться? Он за то время, сколько с нами не живет, хоть

пригласил тебя когда в гости? А ведь на Украине живет, фрукты свежие

кушает! Мог бы сына пригласить да угостить.

- Может, и пригласит еще, откуда ты знаешь?

- Куда там, пригласит! – не сдавалась Зина. – Дождешься от него!

- Слушай, мать, видеть тебя не могу! – Витя не на шутку сердился, и Петька, желая разрядить обстановку, подъехал льстиво:

- Витек, да ты чего? Ты разве меня не знаешь? Ну какой я алкаш? Мне вот на

работу скоро. Матери плохо стало, я ей помог, - он метнул взгляд на

Добрякова и поправился: - Мы вот помогли. Я же к тебе всегда хорошо

относился, ты не помнишь? Ты ведь мне как сын был…

- Нашелся папаша! – презрительно бросил Витя, вышел из квартиры и громко

хлопнул дверью. На лестничной площадке послышался шум вызванного

лифта.

- Не обращайте внимания, - бросила Зина и направилась на кухню. –

Проходите!

181

Петька и Добряков прошли следом, уселись за уголок на разные концы

скамейки.

- Так, Петя, ты пить не будешь, да? – Петька отрицательно крутнул головой. –

Значить, поешь. Сейчас котлетку разогрею, день у тебя тяжелый будет,

подкрепись. Салатику порежу. Слышь, Егор, открой пока по бутылке, - она

кивнула на холодильник.

Пока Зина мыла овощи, Добряков разлил пиво по стаканам, один поставил

перед собой, другой протянул ей.

- Ох ты, да я вижу, вы вчера приятненько расслабились! – вставил Петька. –

Это в честь чего же, позвольте узнать?

- Знакомство отметили, - выпив пиво, ответила Зина. – Егор меня вчера

здорово выручил по доброте душевной.

- Так вы едва знакомы? – допытывался Петька.

- Со вчерашнего дня, - кивнула Зина. Она поставила перед Петькой салат, тарелку с дымящейся котлетой. – Поешь.

- Спасибо, - Петька сноровисто заработал вилкой, с аппетитом кидая в рот

пищу.

Пока он ел, Зина с Добряковым приговорили вторую бутылку пива. Зина

совсем разрумянилась, насилу приподнялась, неловко потянулась за

сигаретами через стол и непременно уронила бы третью бутылку на пол, не

поддержи ее Добряков.

- Ого, ну ты, похоже, готова! На себя бы посмотрела – глазки на салазках! –

улыбнулся Петька. – Полежать ведь хотела, чтобы нога успокоилась, а сама

прыгаешь.

- Успокаиваться будем на больничной койке, - парировала Зина. – Как я могу

своих гостей оставить и завалиться?

182

- Лично я все. Спасибо за угощение, - поблагодарил Петька и отодвинул в

сторону пустую тарелку. – Может, правда, прилегла бы, а?

- Да уймись ты, Петя! Мне уже лучше. Наелся или еще подложить?

- Нет, спасибо, пойду. Собраться еще надо. Сегодня за полночь еще в область

ехать.

- Спасибо тебе, - заплетающимся языком пролепетала Зина. – Ты всегда был

хорошим человеком… Слушай, - спохватилась она, а ты не зайдешь в

магазин? Не занесешь нам еще поллитру водки? – и взглянула на Добрякова: -

Не помешает, как ты считаешь?

- Помешать-то она не помешает, да только не стоит человека напрягать, ему

на работу, - Добряков выражался более четко, поскольку сегодня водки еще

не пил. – Я сам выбегу, проветрюсь заодно.

- На ладно, - мотнула непослушной головой Зина. - С Петей выйдешь или

как?

- Да… через пять минут, - замялся Добряков: ему неудобно было при Петьке

напоминать Зине о деньгах, а сама она, похоже, про них вовсе забыла. – В

туалет вон зайду, Петю… Петра Петровича провожу только…

- А, ну давай, - одобрительно прогундосила Зина, положила руки на сто и

опустила на них голову.

- Положил бы ты ее спать, - советовал Петька, выходя с Добряковым в

прихожую. – Так будет лучше, поверь, я ее не первый год знаю. А то сейчас

добавит, ты потом рискуешь вообще не остановить ее. Когда она переберет, она неуправляема.

- Да, наверно, положу… - соглашался Добряков. – Ну, спасибо тебе… вам…

что помогли ей.

- Да пустяки, - ответил Петька и, пожав Добрякову руку, ушел.

183

Добряков вернулся на кухню. Зина, судя по всему, спала. Он неслышно сел

рядом, открыл третью бутылку пива и наполнил стакан.

«Сейчас допью, - решил он, - и попробую положить ее».

Но когда он осторожно попытался приподнять ее от стола, она встрепенулась

и вскинула на него удивленные глаза:

- А, это ты… Петька ушел?

- Ушел, ушел, пойдем, приляжешь.

- Какое там приляжешь? – взвилась она, и сбросила с себя его руки. – За

водкой обещал сходить? Ну так иди! На вот, возьми деньги, - она открыла

ящик кухонного стола, вытащила портмоне, вынула из него тысячную

бумажку и протянула ему. – Давай пошустрее, а то мне плохо будет!

Выходя на улицу, Добряков сожалел о том, что дотронулся до нее. «Может, уснула бы, пусть и за столом. А теперь опять водку хлестать!» Сам про себя

он чувствовал, что ограничился бы сейчас двумя бутылками пива и как

следует поспал. А потом…

Он горько усмехнулся: «Планы строишь! Сам же знаешь, что потом будет все

то же самое, что вчера, позавчера… Не лучше ли попросту залить менжу?

Всё подальше от похмелья будет. Хоть ночью выспишься…»

Он сам себе сейчас не отдавал отчета в том, что до спасительной ночи, на

которую он возлагал такие большие надежды, оставалось еще по меньшей

мере часов пятнадцать и что при таком раскрое времени заливать эту менжу

придется далеко не одной поллитрой. Но сознание в тот момент уже отказало, и только ноги послушно несли его вперед, к спасительному стеллажу, где

одна к одной, как десантники на строевом смотре, выстроились красивые и

нарядные водочные бутылки.

184

Пока стоял в очереди, понял, что одной бутылкой не спастись, поэтому

вернулся в торговый зал, подхватил со стеллажа вторую и вернулся в очередь.

Кассирша конфликтовал с каким-то покупателем. Рядом стоял охранник.

Глянув на очередь, он предупредил:

- Граждане, по возможности становитесь в другую очередь. Здесь надолго, будем ждать милицию.

«Задержали, что ли, кого?» – подумал Добряков и перешел к другой кассе. Но

здесь очередь была еще длиннее. Вполголоса выругавшись, он предупредил

следующего за ним, что вернется, и снова отошел в зал.

«Очереди дожидаться еще долго, а терпежу никакого, - ворочалась мысль. –

Хватит ли на бутылочку пивка?» - и, приценившись, он сообразил, что хватит.

Взял со стеллажа «Сибирскую корону», тут же откупорил и в несколько

глотков выпил.

Кто-то тронул его за руку. Добряков обернулся – охранник.

- Здесь запрещено распивать, - строго посмотрел он.

- Да я заплачу за эту бутылку, вот, в корзинку ее положу и на кассе

рассчитаюсь, - затараторил Добряков.

- Все равно, распивать в зале нельзя, - еще раз внушил охранник.

- Дак ведь очередь-то какая длиннющая! – стал оправдываться Добряков. На

душе было легче, можно было и поговорить. – Пока дождешься, так околеть

можно.

- Что, трубы горят? – с понимающей улыбкой охранник кивнул на бутылки

водки.

- Ужас как горят! – подтвердил Добряков.

185

- Бывает, - кивнул охранник и, уходя, напомнил: - Не забудь оплатить выпитое

пиво!

Обрадованный пониманием охранника и тем, что все складывается в общем-

то неплохо, Добряков еще раз произвел в уме несложные вычисления и чуть

ли не с восторгом убедился, что хватит еще на одну бутылку пива. Он

вернулся к стеллажам, взял еще бутылку, так же откупорил ее и выпил,

опустив пустую в корзинку. Стеклотара волнисто, с переливами зазвенела. Ну

вот, теперь вовсе хорошо, можно и очередь ждать. Кстати, как она там?

Добряков поспешил к кассе и увидел, что с кассиром рассчитывается

стоявший перед ним покупатель. Следующая очередь была его.

«Вот здорово, и время с пользой провел!» - радовался он, вынимая бутылки и

протягивая кассирше тысячную бумажку. Она просчитала и вернула ему

двадцать пять рублей сдачи.

«Ого, а эту мелочишку приберегу, - решил он, - тут еще на бутылку», - и

ссыпал мелочь в левый карман, где с учетом предыдущих сдач уже наверняка

скопилась порядочная сумма.

Выйдя из магазина, Добряков пересчитал припасенную мелочь. Выходило

ровно триста рублей, и он даже присвистнул от восторга: «Ядрена вошь! На

это три дня пировать можно! Пусть лежат, пригодятся. На сегодня выпивки

явно хватает, а что будет завтра… то и будет завтра», - скомкал размышления

Добряков. Он, как и всякий любитель выпить, особенно не задумывался о

завтрашнем дне. Была надежда, что и завтра опохмелять его станет та же

Зина, которая сейчас с нетерпением ждет его дома. Укоряя себя за долгое

отсутствие, Добряков выбросил пустые бутылки из-под пива в урну и

прибавил шагу.

Как оказалось, волновался он вполне обоснованно. Войдя в квартиру, он

услышал ее громкие стоны. Рванувшись на кухню, увидел, что Зина с

перекошенным от боли лицом стоит на кухне возле мойки и держит палец

186

левой руки под большим напором водяной струи. Вся мойка была алой от

крови. По ее углам разлетелись осколки темно-синего стекла.

- Где тебя нелегкая носит?! – закричала на него Зина, едва он вошел на

кухню.

- Что случилось? – всполошился Добряков.

- Неужели так долго сходить в магазин? – выкрикивала она, морщась от боли.

– Я тут жду, жду, а он прохлаждается! Палец вон себе весь снесла, наверно, пока тебя дожидалась!

- Да что произошло-то? – Добряков тоже повысил голос, стараясь привести ее

в чувство. – Нормально можешь сказать?

Но Зина не успокаивалась.

- Не ори на меня! Никогда на меня не ори! – продолжала она в том же духе. –

Быстро в спальню, во втором ящике комода аптечка, тащи сюда!

Добряков вприпрыжку, минуя углы и распахивая двери, ворвался в спальню, выдвинул ящик так, что тот вылетел из отделения и с грохотом приземлился

на полу. Добряков нашел среди просыпавшихся предметов маленькую

кожаную аптечку, схватил ее и метнулся на кухню.

- Найди там зеленку и бинты! – командовала Зина, продолжая держать руку

под водой. – Сделай плотный тампон из бинта. Теперь посмотри мазь

солкосерил – маленький такой тюбик. Нашел? Выдави на тампон немного.

Готово, что ли? – нетерпеливо выкрикнула она.

- Сейчас, у меня тоже, поди, руки-то дрожат после вчерашнего.

- Сам виноват, ходил полдня!

- Готово! – отчитался Добряков и подошел к ней вплотную. – Покажи.

187

Зина закрыла наконец воду и показала ему указательный палец левой руки, вторую фалангу которого пересекал глубокий разрез.

- Как это случилось?

- Потом, потом! Смочи зеленкой еще один тампон. Так. Давай.

Он подал тампон, Зина аккуратно прикоснулась им к ране, но все равно

взвизгнула от жжения и принялась во все щеки дуть на палец. Вытерев кровь, она взяла тампон с мазью и приложила к ране.

- Бинтовать умеешь? – спросила она.

- Умею, конечно, - кивнул Добряков. – В боевых условиях это первейший

навык.

- Считай, что сейчас боевые условия! Заматывай!

Заученными движениями Добряков перемотал палец, аккуратно завязал

повязку скрученными тесемками, обрезал кончики ножницами.

- Спасибо за первую медицинскую, - уже гораздо мягче сказала Зина. –

Принес?

- Принес.

- И где? Где водка-то?

Добряков с минуту пребывал в недоумении, начисто забыв, куда подевал

принесенный пакет, и беспомощно оглядывался по сторонам, разыскивая

покупку.

- Да в коридоре, наверно, оставил! – напомнила Зина.

Так и было. Впопыхах брошенные в пакете на кафельный пол прихожей,

бутылки не разбились разве что чудом. Он поднял пакет и, ослабевший от

волнения, поплелся на кухню.

188

- Садись, открывай, наливай. Что снулый такой? – торопила Зина.

- Какой? – тормозил Добряков.

- Снулый, говорю, отупевший.

- Испугала ты меня, - тихо промолвил он. – Давай лучше сама открывай.

Зина выхватила из его рук бутылку, ловко открутила пробку и плеснула водку

в приготовленные стопки.

- Можешь тормозить, а мне некогда, - бросила она и залпом опрокинула

содержимое стопки внутрь.

Добряков выпил свою порцию, и они закурили. Добряков осторожно

намекнул на происшедшее, и Зина, успокоившись и закурив, рассказала:

- Жду тебя, жду, сил не стало уже! В груди кипит все. Думаю: «Все, конец. Ты

ведь знаешь, нельзя так резко лишать организм алкоголя, сердце не

выдержит. А тебя, как назло, все нет и нет. И пиво ты все выжрал!

- Положим, не один я его выжрал, - буркнул обиженно Добряков.

- Ладно ты, не сердись, - Зина плеснула еще водки и выпила, а потом

продолжала: - Так или иначе, думаю, надо как-то поправляться. Вспомнила

про мужскую туалетную воду Витькину. Бегу в ванную, хватаю флакон и на

кухню. Пробую свернуть крышку, не получается. Она как будто припаяна к

корпусу! Что делать? Вижу огромный нож, хватаю его. Беру флакон в левую

руку, нож в правую и что есть духу бью ножом по флакону, ближе к

горлышку…

- И попадаешь по пальцу? – перебил Добряков.

- Не перебивай, - Зина затянулась сигаретой, поперхнулась, а когда

прокашлялась, продолжала: - Горлышко отскочило в один миг. Но осколок

189

флакона чуть не снес мне весь палец. Ох и взвыла я! Хорошо хоть воду

открыла, быстро разбавила водой и выпила. Терпеть стало полегче…

Добряков во все глаза смотрел на нее. Чего-чего, а вот до того, чтобы пить

одеколон и туалетную воду, он еще не доходил. Даже в мыслях такого никогда

не имел.

- Что смотришь? – спросила Зина. – Думаешь: алкоголичка последняя? Да

никогда прежде я эту гадость не пила. Просто тебя долго не было, и мне

вспомнилось, как папаша мой покойный хлестал эту гадость, когда водки не

было. Ну, думаю, значит, что-то в этом есть, раз после одеколона он всегда

таким добреньким становился, спокойным… Ну, и попробовала… Что

смотришь-то?..

- И полегчало? – спросил Добряков.

- Какое там! – отмахнулась Зина. – Весь кайф боль перебила. Да и было-то

там чуть-чуть, со столовую ложку… Кстати, не забудь, в следующий раз

пойдешь в магазин, не забудь купить Витьке новой воды. А то он бреется

каждый день, и очень обидится на меня.

- Ладно. Палец-то не болит?

- Не болит, ноет только. Стучит.

- Это хорошо, значит, заживает.

- Понятное дело. К утру целехонек будет, - Зина рассмеялась пьяным смехом, откидывая со лба взлохмаченные волосы и вместо пепельницы ткнув окурком

в пластиковую скатерть. Скатерть оплавилась, открылся кусочек стола с

черной точкой от пепла в центре.

- Что-то я того… - с трудом выдавила Зина.

Добряков чувствовал себя поувереннее, а потому встал, намочил тряпочку

водой и вытер прожженное место.

190

– Скатерть-то… шут с ней… Она разовая… у меня таких еще полно… Стол

жалко…

Добряков пожал плечами, отшвырнул тряпочку в мойку и налил себе новую

стопку. Он чувствовал, что пора остановиться, но, как всегда бывало,

дорвавшись до выпивки, остановиться уже не мог. И уже через полчаса они с

Зиной перестали понимать друг друга, с трудом различали предметы, видели

только неясные очертания комнаты, мебели, своих фигур, но руки их по-

прежнему целеустремленно тянулись к бутылке, а их глотки не уставали

пропускать через себя все новые и новые порции водки. Вот уже и вторая

бутылка оказалась ополовиненной, а они, свесив носы над тарелками и

бормоча какие-то несуразности, все качали и качали чугунными головами.

Добряков уснул первым. Он растянулся прямо на кухонном полу, запнувшись

о ножку скамейки. Зина услышала шум, невидящими повела в его сторону,

потом качнула, икнула и примостилась на скамейке, поджав под себя ноги.

Вернувшийся с работы Витя принес из спальни матери два пледа и накрыл

страдальцев. Во второй бутылке на столе оставалось граммов двести водки…

* * *

Обычно сны Добрякова не отличались ни яркостью красок, ни

последовательностью, ни какой-либо логической обоснованностью событий.

В детстве это были сказочные сюжеты, позже - бытовые картинки, тусклые и

серые, как сама пелена его будней. Но сон, приснившийся ему в это утро, качественно отличался от всех виденных им доселе.

Снилось ему, будто он дезертировал из своей части и примкнул к афганским

моджахедам. Во сне он так до конца и не понял, на кой черт он сделал это и

зачем он противнику. Ладно б генералом был каким, а то обычный старлейт, командир взвода! Но поэтика сна была настолько стремительной, что не

191

оставляла места для глубоких размышлений, события нанизывались друг на

друга и закономерно одно из другого вытекали.

Он видел себя сидевшим на полу высокогорного глинобитного домишки, под

гневным взглядом какого-то высокого моджахедского начальника,

восседавшего на куске кошмы. Руки Добрякова были связаны, над ним с

винтовкой в руках стоял боевик и что-то быстро говорил начальнику. Их

языка Добряков не знал, но почему-то смысл сказанного четко отпечатывался

в его мозгу, словно какой-то невидимый переводчик-синхронист шептал ему

в ухо грамотно и добротно вылепленные русские фразы. Эти фразы были

короткими, резкими, предельно конкретными, из чего Добряков сделал

вывод, что попал он в ситуацию далеко не завидную и, судя по суровому

взгляда начальника, не сулящую ему ничего хорошего.

«Он перебежал через наши посты, - рассказывал боевик начальнику. –

Сказал, что сдается. В подтверждение своей доброй воли принес вот это».

Боевик вытащил что-то из мешка, валявшегося у его ног. Добряков чуть

повернул голову, но боевик грубо ткнул его в шею прикладом винтовки, и

Добряков снова уставился в глаза начальнику. Несмотря на то, что

перебежчик не видел, что появилось из мешка, но (странное дело) почему-то

понял, что боевик достал оттуда отрезанную голову русского солдата.

Добряков обомлел, когда понял, что это его рук дело, и очевидная

алогичность собственного поступка повергла его в шок. Он попытался что-то

сказать, громко выкрикнуть в глаза начальнику, но слова застревали в горле, неловко и лениво ворочались на языке, в то время как четкий и

пронзительный голос боевика раздавался над самым его ухом, и слова эти

были разяще-безжалостными:

«Говорит, что убил своего караульного, когда тот заподозрил измену. Говорит, что вынул нож, вот этот (боевик снова что-то показал начальнику), и одним

движением, вот так (опять жест), перерезал ему горло».

192

«Эх, какой профессиональный, грамотный удар, - нахваливал начальник. –

Наш удар! – и после короткой паузы спросил: - И что он хочет?»

«Говорит, что желает уничтожить еще по меньшей мере тридцать советских

солдат. Например, свой взвод, которым он командовал еще сегодня», -

отчеканил боевик настолько несуразное, что даже Добрякову (в его-то

теперешнем положении) и то показалось, что все это похоже на какой-то

забавный фарс, на театральную интермедию, следом за которой непременно

жди смены декораций, которая будет отнюдь не в его пользу.

«Лжет, наверное, этот дошман! – сурово и медленно проговорил начальник. –

Но это нетрудно проверить. Пусть сходит на дело с группой Абдулбаки, ты

пойдешь с ними, понаблюдаешь за ним. Все ясно?»

«Ясно, господин!» – отчеканил боевик и коснулся рукой сидящего

перебежчика.

Добряков, вставая, хотел спросить, что ему будет за то, что он уничтожит

свой взвод, получит ли он свободу, но, подталкиваемый прикладом боевика, он не успел и слова вымолвить, как оказался на улице. Осмотрелся. Селение

небольшое, домишек на двадцать пять, кири.9 Прямо перед собой увидел

огороженную камнями площадку, которая в таких поселениях обычно играла

роль мечети. Боевик повел его по узкой улочке и вывел на центральную

площадь с хаузом10 и несколькими деревьями. Под деревьями сидели трое

стариков и, о чем-то перешептываясь, кивали на Добрякова.

Боевик подвел его к какому-то сараю и втолкнул внутрь. Послышался

громкий разговор, в нос ударил густой и ядреный запах сырой кожи. Воины

группы Абдулбаки готовились к предстоящей операции: чистили оружие,

обговаривали очередность действий. Добряков уселся на ковре в углу

помещения и понурил голову. Он чувствовал, что все в нем протестует

9 Кири - небольшое селение, состоящее из ближайших родственников.

10 Хауз – бассейн.

193

против уготованной ему роли, но жажда жизни все-таки переборола мерзость

затевавшегося. «Поскорее бы, - подумал он. – А потом застрелиться!»

Долгие и томительные потекли часы. Его кормили чем-то острым и

невкусным. Потом нарядили в афганское одеяние, облачили, как полагается, в

изар, перухан, васкат, на голову натянули пакуль.11 Затем навесили на грудь

пулеметные ленты. Потом, когда стемнело, вытолкнули на улицу и поставили

в колонну вместе с боевиками. Под пронзительную команду Абдулбаки,

молодого воина с орлиным взглядом, колонна медленно выступила из кири и

часа через полтора (Добряков засек время по наручным часам) подошла к

расположению полка, в котором перебежчик служил командиром взвода.

Боевики окружили лагерь полукольцом, рассыпались по кустам,

замаскировались и приготовили оружие. Абдулбаки сказал, что атака

начнется, когда стемнеет.

Как всегда на юге, стемнело быстро. Отряды быстрыми перебежками стали

бесшумно приближаться к лагерю. Добряков бежал рядом с боевиком,

который был приставлен наблюдать за ним, и сжимал в руках тяжелую

винтовку Ли-Энфилд образца 1904 года с примкнутым штыком. «И на кой

черт мне дали эту дуру? – смятенно думал он. – Все равно не умею с ней

обращаться, да и не пристрелянная к тому же». А потом с облегчением

подумал: «Ну и хорошо, что не умею, значит, в горячке боя вряд ли в кого-то

попаду!» Чувствовал, что устал, через каждый шаг спотыкался, потом вдруг

упал, больно ударился о корягу, а тут еще этот чертов душман подталкивал в

спину чем-то острым и все понукал: «Давай, давай, поднимайся!» Насилу

поднялся, ковыляя побежал за боевиками, которые уже ворвались в лагерь и

открыли оглушительную стрельбу.

«Вон твои выбегают! Стреляй, ну! – заорал на него боевик. – А то самого

пристрелю!»

11 Предметы афганской национальной одежды.

194

Добряков приложился, прицелился в бегущего с пулеметом солдата и в тот

момент, когда нажимал спусковой крючок, узнал в нем сержанта Коняхина.

Выстрела в таком грохоте слышно не было, но Коняхин споткнулся, выронил

пулемет, как-то смешно перелетел через него, плюхнулся лицом в землю и

затих.

«Молодец! – кричал в ухо боевик. – Вон еще бегут! Огонь!»

Добряков прицелился еще раз, но произошла осечка. Он передернул затвор, выстрелил снова – опять осечка. С недоумением посмотрев на винтовку, он

отшвырнул ее в сторону. Боевик злобно посмотрел на него и, ругнувшись

сквозь зубы, изо всей силы ударил его по голове прикладом своей М-16…

Очнулся Добряков в том же домишке, где разговаривал с главным

моджахедом. Сейчас тот потрясал перед его носом пистолетом и выкрикивал

ему в лицо непонятные ругательства. «Странно, - подумалось Добрякову, -

почему это я теперь ничего не понимаю? Ведь раньше-то понимал…» И едва

только подумал это, как услышал, как моджахед громко и отчетливо бросил

боевику, сопровождавшему Добрякова: «Голову с плеч!» Тот кивнул,

подхватил обреченного под руки, выволок на улицу и оттащил в какой-то

сырой и темный сарай. Обессилевший Добряков бросился на пучок соломы и

забылся тяжелым сном.

Сколько прошло времени до того, как за ним пришли, он не отследил.

Помнил только томительную ночь, пронизывающую свежесть раннего утра,

восход солнца, бросившего в узкое отверстие в потолке тоненький яркий

лучик. Потом дверь открылась, двое моджахедов вошли и навалились на

Добрякова, тяжелые, вонючие. Один взял его за ноги, другой за руки.

Вынесли из сарая и опустили посреди улицы возле сухого бревна. Потом

подошел третий моджахед, рослый и сильный, знаком приказал Добрякову

положить голову на бревно и вытащил из-за пояса огромный лохар.12

12 Лохар – афганский кинжал-топор с лезвием длиной около 15 см.

195

Выдвинув лезвие, замахнулся над головой Добрякова. Тот едва успел

подумать: «Как же можно таким? Все ж не топор. Больно будет…» - как

здоровяк с шумным выдохом опустил мелькнувшее лезвие на шею

приговоренного…

Добряков вздрогнул, вскочил, как ошпаренный, и, тяжело дыша, осмотрелся

по сторонам. Он сидел на холодном кафельном полу Зининой кухни, в ногах

валялся сбившийся в комок толстый плед. Попробовал подняться и сделал

это с большим трудом. Шатаясь, подошел к окну. За стеклами занималось

яркое весеннее утро.

Оглянулся. Никого. «А где Зина?» - подумал вскользь и приметил на столе

бутылку с остатками водки. Жадно припал к ней и выпил в два глотка.

Поискал, чем закусить, но ничего не нашел и открыл холодильник. Схватил

кусок сыра и, не отрезая, откусил. Прожевал, сел за стол и закурил.

«Куда же все подевались? – подумал еще раз. – Витьке вроде на работу». И

только подумал, как дверь распахнулась и парень влетел на кухню –

растрепанный и встревоженный.

- Матери плохо! – выкрикнул он.

- Где она? – поднялся с места Добряков.

- В ванной, отрыгивает, еле доползла! Задрочили вы пьянкой своей!

Добряков пошел в ванную и еще в прихожей услышал громкие

спазматические звуки. Рванул дверь и увидел Зину, которая в одной ночной

рубашке стояла на полу на четвереньках, изогнувшись над пластмассовым

тазиком. Из ее горла и вырывались те звуки, которые слышал Добряков, а в

тазик из ее рта тоненькими осклизлыми струйками стекала тягучая бордовая

масса.

- Может, похмелиться? – спросил Добряков.

196

Зина посмотрела на него дикими, выпученными глазами, хотела что-то

ответить, но очередной сильный спазм скривил ее лицо и она опять

судорожно затряслась над тазиком, выплескивая из себя бурую слизь.

Влетел Витя, протянул матери таблетки:

- Эти?

Зина оторвалась от тазика, скосила взгляд на ладонь сына и выдавила через

силу:

- С лимоном… в воду…

- Иди на кухню, - налетел Витя на Добрякова, - возьми в холодильнике

лимон, разрежь напополам и выдави в стакан с водой. Давай!

Добряков пошагал на кухню, дивясь про себя и покачивая головой.

«Похмелиться бы, так получше бы стало», - подумал он, но тут же вспомнил, что выпил остатки водки, а потому решил про похмелку речи больше не

заводить. Отжал лимон, принес полный стакан в ванную.

Зина сидела на кромке ванны и трясущимися губами лепетала несвязное:

- Отравилась я… хватит… выльешь потом…

Витя согласно кивал головой и держал на раскрытой ладони таблетки. Когда

вошел Добряков, Зина взяла таблетки, пихнула в рот и запила мелкими

глотками.

- Когда это началось? – спросил добряков.

- С полчаса назад, - ответил Витя. – Я тебя будил, будил. Без толку.

«Так вот кто толкал меня в шею во сне! – догадался Добряков, но потом в

голове у него снова все смешалось: – Но ведь бред какой-то! Неужто я за эти

полчаса и в сарае сутки провалялся, и Коняхина застрелил, и сам погиб?

Ничего не пойму…»

197

- Зина, может, тебе похмелиться, а? – осторожно начал он. – Полегчало бы. Я

бы сбегал…

- Что-о?! – дико взревела она. – Похмелиться?! Да иди ты знаешь куда вместе

с твоим похмельем! Отравилась я, а он – похмелиться! Таблетки вон буду

глотать снотворные да отлеживаться. – Она помолчала немного, опустив глаза

и тяжело дыша, потом сказала уже тише: - А тебе, знаешь, лучше бы уйти.

Дома-то ведь давно не был.

- А как же… вдруг помочь, - заикнулся было Добряков, но Зина резко и

категорично оборвала:

- Незачем мне помогать! Мне помощник теперь – снотворное да постель. Да

и видеть никого не хочу. Вите скоро на работу, так побуду одна в тишине, может, уснуть удастся. Так что ступай, наверное.

- Но… понимаешь… я таким вот путем, как ты, никогда не лечился… -

забормотал Добряков. – Мне постепенно надо бы…

- Похмелиться хочешь? – поняла Зина. – Так разве я тебе мешаю? Только

один, пожалуйста, без меня на сей раз, я покоя хочу, понимаешь?

- Понимать-то понимаю, - снова промямлил Добряков, - но вот… как тебе

сказать-то…

- Да говори уж прямо, что денег нет! – выбросила Зина ему в лицо обидное. –

Только на меня теперь не рассчитывай. И так попили два дня на мои. Хорошо

попили, согласен?

- Да, но…

- Я все сказала, - устало отмахнулась Зина. – Иди домой, я сейчас ложиться

буду, а Вите на работу.

Добряков все еще мялся, но Витя вдруг повернулся к нему вплотную и как-то

угрожающе прошептал, почти прошипел:

198

- Не понял, что ли? Вали отсюда, тебе сказано! Или… - и он угрожающе сжал

кулаки.

- Ты меня не пугай, сынок, - по возможности вежливее предостерег Добряков.

– Я ведь в Афгане служил.

- По мне хоть в двух Афганах! Выметайся, тебе сказано! – наступал на него

Витя, с самым серьезным намерением поднимая кулаки к груди.

- Не напрягайся, я все понял, - кивнул Добряков, развернулся и вышел в

прихожую. Обулся, открыл дверь и сбежал вниз, не вызывая лифта.

«Идите вы все в жопу с вашим гонором!» - в сердцах выругался он. Потом

пошарил рукой в кармане, вытащил скопившиеся от сдач деньги и от радости

даже присвистнул: за два дня он «наварил» ни много ни мало аж около

тысячи рублей.

«Лечитесь на здоровье, Зинаида Николаевна, - злорадно прошептал он. – А я

и без вас как-нибудь не пропаду!»

И, ускорив шаг, направился в ночной магазин.