o bdf4013bc3250c39

343

Добряков шагнул через порог и увидел доктора – он что-то писал в карте и

сперва даже не взглянул на вошедшего. А когда дописал, отложил карту и

поднял глаза.

- А, это вы? Проходите, - он кивнул на стул перед собой.

Добряков подошел к столу и сел.

- Ну, как самочувствие? – спросил Лазутин, пристально вглядываясь в лицо

Добрякову.

- Да самочувствие-то ничего, - тот опустил глаза, не смея смотреть прямо. –

Только вот спать так и не могу. Уж что только не испробовал… Если можно…

как обещали… снотворного бы, а?

- Вы, наверное, забыли, - мягко ответил доктор. – Снотворного я вам как раз и

не обещал. И вообще от него отвыкать надо, есть другие способы уснуть.

- А… какие? – Добряков отважился и поднял глаза.

- Прогулки, физический труд… Вы работаете? Что-то я давненько вас не

видел.

- Да, - кивнул Добряков, - работаю.

- Тяжелая работа? – допытывался доктор.

- Как сказать… Однообразная скорее, - изворачивался Добряков. – По трое

суток дежурить приходится… Охранником…

- М-да, - протянул Лазутин. – Такой работой хорошего сна не наработаешь.

- Вот и я говорю, - обрадовался Добряков и несся дальше: - К тому же

перенапряжение. А когда я перенервничаю, вовсе уснуть не могу…

344

- Бывает, - согласился доктор и еще раз пристально посмотрел на него. – А

ну-ка покажите мне ваш язык.

- З-з-зачем? – испугался Добряков.

- Посмотреть хочу, раз уж вы зашли. Давайте, давайте, показывайте, - он взял

серебристый шпатель, встал из-за стола и подошел к Добрякову: - Ну,

открывайте рот.

Добряков открыл рот и ощутил на языке прохладный металлический вкус.

Смотрел Лазутин недолго, опустил шпатель в стакан с раствором и сел на

свое место.

- Вы принимаете сейчас какие-то медикаменты? – спросил он.

- Н-нет, с чего вы взяли? – замотал головой Добряков.

- Я вижу это по вашему языку. Или это что-то другое? – хитро

прищурившись, доктор буквально пронизывал собеседника взглядом.

Добрякову стало неловко, он снова опустил глаза, но быстро поднял и

затараторил скомканной скороговоркой:

- Нет, нет, если вы думаете, что я пью… нет… когда мне?.. По трое суток

работаю… Там не терпят пьяниц…

- Да что вы так разволновались? – попытался успокоить его доктор. – Не

пьете, так не пьете. Это хорошо, чего ж тут волноваться? Только знаете… - он

вдруг замолчал и глубоко вздохнул: - Только меня-то обманывать не стоит.

Ведь я прекрасно вижу, что вы в состоянии алкогольного опьянения. Даже

зажевать какой-нибудь жвачкой не удосужились, идя на прием к врачу.

- Да ведь я… по старому знакомству, так сказать… - снова залепетал

Добряков, чувствуя, что краснеет. – Вы ведь тогда предлагали заходить

345

запросто… ну, когда я вам помог… Вот я и решил обратиться… по нужде, так

сказать, другого выхода нет… Снотворное-то просто так не дают…

- За то, что помогли, спасибо вам еще раз, - прервал его словопоток Лазутин.

– Вы, я уверен, неплохой человек. И потому, повторяю, мне очень вас жаль. Я

ведь говорю все это для вашей же пользы.

Добряков молчал, стыдливо опустив голову.

- Скажите, сколько вы уже пьете?

- Не считал, - едва слышно ответил Добряков, слегка разведя руки. –

Наверное, лет двадцать уже… Или больше… Да, конечно, больше.

- Я немного не о том, - уточнил врач. – Я спрашиваю, сколько дней вы пьете

сейчас, на данный момент?

- Кто его знает, - пожал плечами Добряков. – Я уже запутался в счете.

- Не хотите пролечиться в больнице? Там неплохо кормят, отдохнете,

успокоитесь, попробуете отвыкнуть от спиртного.

На минуту Добрякову показалось, что это было бы сейчас самым разумным в

его положении, когда нет денег, нет близкого человека. Но привычка… Она

ведь, он знал, вторая натура, и почувствовал, что, несмотря ни на какие его

желания и усилия, эта привычка ни за что не отпустит его, не расцепит своих

крепких когтей, стиснутых на его судьбе. И вздохнув, он обреченно ответил:

- Да нет… Сам попытаюсь. Спасибо.

- Мне почему-то кажется, что у вас ничего не получится, налицо уже

клинический процесс, - и Лазутин еще раз долгим взглядом осмотрел

Добрякова с ног до головы – всю его съежившуюся, неловкую, потерянную

фигуру. – Снотворное я, конечно, выпишу. Но подумайте еще раз,

346

настоятельно вам советую, - он взял ручку и быстро заводил ею по бланку.

Поставил печать и протянул Добрякову:

- Вот, пожалуйста. Очень грустно, что вы не хотите ничего понять. В один

момент все может окончиться весьма плачевно.

Добряков молчал, по-прежнему смотря в пол.

- Ну как хотите. Дело ваше. Не смею настаивать. Впрочем, желаю вам всего

наилучшего.

- Спасибо, - не глядя ему в глаза, сказал Добряков, взял рецепт, повернулся и

вышел из кабинета, забыв даже попрощаться.

В аптеке он купил снотворное. Теперь со спокойной совестью можно было

идти в магазин. Он все-таки послушался голоса разума и решил не

отрываться на всю пенсию, а для начала взять три бутылки водки, три пачки

сигарет, полбатона колбасы и хлеба. На первое время хватит, а там видно

будет. Купил на кассе прочный пакет, сложил туда бутылки, продукты и с

легким сердцем отправился домой. На улице расстегнул три верхние

пуговицы рубашки, чтобы проветриться. Это было весьма кстати: от доктора

он вышел, как из парной.

Вернувшись домой, первым делом выключил мобильник, потом прошел в

ванную и принял горячий душ, чтобы смыть налипший под пристальным

взглядом врача пот, и насухо растерся полотенцем.

«Пора перекусить что-нибудь, а то потом будет не до того», -

предусмотрительно решил он, включил конфорку электроплиты и стал

тонкими кружочками нарезать колбасу и кидать их на раскалявшуюся

сковороду. Масла у него не было, но он специально купил колбасу с жирком, чтобы, растопляясь, он способствовал жарке. А сам тем временем вытащил

из холодильника успевшие охладиться бутылки, налил из начатой полстакана

347

и залпом выпил. Подцепил вилкой кусочек колбасы со сковороды, подул на

него и запихнул в рот, похрустывая рдяной корочкой. Решив, что колбаса

готова, переставил сковороду на холодную конфорку и переложил колбасу на

тарелку.

«И это все? – подумал он, усаживаясь за стол перед дымящейся колбасой и

тупо уставившись в тарелку. – И это все, что осталось?» - мысли о Зине

вернулись к нему непрошено – жестокие, безжалостные. К ним примешалась

выпитая за утро водка, и через минуту Добряков плакал, как безутешный

ребенок. Понемногу успокаивался, выпивал полстакана водки и снова ревел

навзрыд, терзая душу ее именем и осознанием своего окончательно

погибшего счастья.

Это счастье стоило пышных похорон, и в течение трех дней, трех вечеров и

трех ночей Добряков пребывал в состоянии, которое трудно было назвать

жизнью. Эта жизнь ограничивалась кухней и кроватью. Даже в туалет ему не

хотелось, поскольку каждое утро просыпался облитый потом с ног до головы, спотыкаясь и лихорадочно трясясь, ковылял на кухню, запивал похмелье

полным стаканом водки, возвращался в комнату, валился в кровать и снова

засыпал тяжелым, но спасительным сном.

Утром четвертого дня он проснулся, как обычно, в половине пятого,

негнущиеся ноги кое-как донесли его до кухни. Он захотел сесть и не смог –

ноги уже не слушались его. Поразительно, но в тот момент (это он хорошо

запомнил) ему вдруг пришла в голову одна мысль, за которую он вдруг

ухватился, как за спасительную соломинку. Мысль эта была – «не пить,

остановиться». Он помнил, что эта мысль не вызвала, вопреки обыкновению, сопротивления его организма, требующего водки. Странно, но на грани,

казалось бы, полнейшего забытья он вдруг почувствовал приближающееся

спасение, еще где-то неясно и призрачно брезжившее, но уже уверенно

заявлявшее о себе. Он вспомнил доктора Лазутина, его слова при прощании

348

тяжким молотом заколотили в больном мозгу. Пора было прекращать – это

было ясно. Но резко бросать нельзя. Налил в стакан совсем немного, на

палец, водки и выпил. Потом взял из аптечки в серванте две таблетки от

головной боли и две таблетки снотворного, выпил и запил струйкой воды из-

под крана. Вернулся в комнату, лег и с головой укутался одеялом. Он знал, он

твердо знал, что сон обязательно придет…

К вечеру он проснулся – практически совсем свежий, только в голове еще

немного колотилось дневное возлияние. Он поднялся с кровати и сам

удивился, до чего легко это было сделать. Выпил еще две таблетки от

головной боли и снова лег. Интересно, что делать всю предстоящую ночь?

Ведь уснуть теперь долго не удастся.

Он смежил веки и заставил себя уснуть. Когда-то у него это неплохо

получалось. Но теперь изможденный организм плохо повиновался ему, и сон

не шел. Можно было, конечно, еще принять снотворного, но он где-то

вычитал, что чрезмерное его употребление негативно отзывается, в

частности, на работе сердца.

«Да и что значит «негативно»? – подумал он. – Это ведь смотря какой у кого

организм. Один вон от одной таблетки мертвецки засыпает, а мне уже и две

насилу помогают. Все относительно… Две таблетки на ночь мне, пожалуй,

тоже сегодня не помогут. Ну что ж, значит, выпьем три… А сердце? – снова

подумал он, но эта мысль на фоне общего улучшения самочувствия вовсе не

показалась ему тягостной. – Ерунда! Еще немного медикаментозного натиска

моему моторчику совсем не повредит. Здоровее проснусь назавтра, это уж

наверняка. И я буду не я, если еще хоть раз в жизни возьму в рот хоть каплю

этой гадости!»

Он поворочался еще немного, с полчаса, и посмотрел на часы. Половина

восьмого. Да, идти в ночь, пожалуй, еще рано. Выпьешь снотворное, заснешь

349

– и проснешься опять в половине пятого. Его передернуло от такой мысли, все его утренние похмельные пробуждения в одно и то же время сейчас

казались ему кошмаром, о котором и вспоминать-то не хотелось, не то что

еще раз его пережить.

«Поесть, что ли? – подумал он. Еще часок пройдет, а там можно и на

боковую, в ночь».

Он представил себе жареную колбасу и прислушался к себе. В глубине

желудка что-то едва слышно проурчало. Значит, можно и поесть. Он

поднялся, накинул на плечи старенький халат и пошел на кухню. Порезал

колбасы, снова побросал ее на сковороду без масла. Потянулся было к пачке

сигарет, но почувствовал, что даже курить ему сейчас не хочется. Это

порадовало его, и он стал следить за шипящими кусочками сала,

потрескивающими на раскаляющейся сковороде. Взял ложку, перевернул

каждый кусочек и залюбовался румяной корочкой. Приготовил тарелку,

вилку, выключил плиту и стал выкладывать колбасу на тарелку.

… От внезапного звонка в дверь его рука дрогнула, кружок колбасы, стреляя

раскаленным жиром, сорвался с вилки и упал ему на запястье. Он стряхнул

его и шумно подул на ожог. Раздраженно поставил тарелку возле плиты и

пошел открывать.

«Опять какие-нибудь поборы, - думал по пути. – На консьержа или еще

куда…»

Дважды повернул вертушку замка, рванул дверь на себя – и обомлел. В холе

стояла Зина – растрепанная, тяжело дышавшая, с воспаленными глазами и

свежим запахом алкоголя изо рта. У него даже подумать времени не

оставалось. По хорошему, конечно, следовало бы закрыть перед ней дверь и

никогда ее не впускать в квартиру. Но он так растерялся, что, подсознательно

350

чувствуя свою правоту, не осмелился все-таки отказать ей. Тяжело вздохнул

и, отойдя на шаг назад, спросил негромко:

- Ну, чего тебе?..

Она словно дожидалась его реакции и, заметив его нерешительность, быстро

ворвалась в прихожую и прикрыла дверь, навалившись на нее спиной. Потом

бросилась к нему на шею и, обнимая мягкими, такими родными руками, не

выдержала, разревелась безутешно, крупными слезами. Он чувствовал, как

эти слезы катятся по его щеке, ощущал ее влажное, горячее лицо, слушал

надрывные всхлипывания и понемногу смягчался.

- Да что ты?.. Что с тобой?.. Я уже и не сержусь вовсе, - тихонечко шептал он, нежно поглаживая ее по вздрагивающей спине. – Мали ли чего с кем не

бывает!.. А я тебя ждал, по правде сказать, - ляпнул первое, что на ум

взбрело.

- Правда? – она подняла на него заплаканные, измученные глаза и шептала

без остановки, сквозь слезы: - Я знала, что ты не можешь бросить меня… что

не бросишь меня в беде… Я знала, что ты замечательный, что

справедливый… что на тебя можно положиться в тяжелый момент… И вот…

вот, я к тебе пришла… Помоги мне! – истошно вскрикнула она, снова

уткнулась ему в плечо и заголосила пуще прежнего.

Добряков стоял, как потерянный, и ничего не мог сообразить. Какие-то

глупые вопросы вертелись на языке, но он понимал, что это все не то, что с

ней произошло что-то такое, чему обычные слова не помогут. Но что именно

случилось, он не знал, и это мучило его.

- Что стряслось? – спросил он громко, пытаясь перекричать ее. – Что

произошло-то, можешь сказать?!

351

Но она все еще тряслась у него на груди, и тогда он крепко взял ее за плечи, тряхнул так, что ее голова заболталась на стройной шее, как голова

китайского болванчика, и снова громко, до боли в горле выкрикнул:

- Что случилось?!

Она замолчала и страдальчески смотрела ему в глаза воспаленным взглядом.

Казалось, она о чем-то напряженно думает и никак не может остановиться на

какой-нибудь мысли.

- Ты понимаешь, что если ты не скажешь мне всего (он сделал ударение на

этом слове), то я ничем, слышишь, ничем не смогу помочь тебе! Слышишь

же ты или нет? – и он еще раз тряхнул ее за плечи.

Она, кажется, пришла в себя, уже осмысленно посмотрела на него, потом

вытерла слезы рукавом куртки и, бросив:

- Ты прав, - прошла на кухню.

Села за стол, окинула взглядом помещение и резко спросила:

- У тебя выпить есть?

Добряков неприятно поморщился: очень уж не хотелось возвращаться к этой

теме.

- Может, ты скажешь, что стряслось-то? – начал было он, но она отмахнулась:

- Дай выпить, скажу, конечно… Просто трудно все это вынести…

Он достал из холодильника бутылку водки, налил ей в чайную кружку

граммов двести.

- Спасибо, - кивнула она. – У тебя и закуска есть, здорово.

352

Он поставил перед ней тарелку с остывшей колбасой, подал вилку. Зина,

поморщившись, посмотрела на кружку, потом поднесла ее к губам и,

зажмурившись, выпила, высоко задирая голову. Выдохнула, взяла рукой

кружок колбасы, запихнула в рот, вытерла пальцы о рукав куртки.

- Да что ты! – одернул он, подал ей кухонное полотенце и уселся напротив. –

Ну, рассказывай.

- Не могу-у! – проскулила она, растянув губы в плаче, и зарыдала мелко, со

всхлипами.

Он присел рядом, приобнял ее за трясущиеся мелкой дрожью плечи и стал

нежно нашептывать в ухо:

- Если ты про меня, то я… (У него едва не вырвалось «тебя простил», но он

вовремя удержался: кто он такой, собственно говоря?) Я уже про то и думать

забыл… Все в порядке… Все по-прежнему…

- О чем ты? – она вырвалась из его объятий, вскинула заплаканные глаза и

выкрикнула раздраженно, досадуя, что он ничего не понимает:

- Что по-прежнему? Что?!.. Ничего уже не будет по-прежнему! Все пошло

колесом!.. Видать, на роду нам такое написано!..

Добряков уже ничего не понимал. Однако поостерегся уточнить, что там и

кому именно написано, и лишь молча и сочувственно кивал головой.

Зина налила еще раз – на этот раз поднялась и наполнила водкой целый

стакан. Выпила и, не закусывая, закурила. Ему показалось, что она немного

успокоилась, но он по-прежнему молчал и выжидающе смотрел на крупные

кольца дыма, тяжело, лениво поднимавшиеся к потолку. В груди саднило и

ворочалось что-то неопределенное, какое-то тревожное предчувствие, он

ужасно мучился, но поторопить ее так и не посмел.

353

Встал, взял чистую стопку из шкафа, наполнил ее до краев из бутылки.

- Эх, бросишь тут! – ругнулся и залпом выпил до дна. Закурил и все так же

молча подошел к окну. На детской площадке копошились двое-трое детишек, заботливые мамаши собирали в песочнице лопатки и формочки, укладывали

их в целлофановые пакеты. Потом подняли детишек, посадили их в коляски и

покатили по домам.

Добряков обернулся и посмотрел на настенные часы. Восемь вечера.

- Ты мне скажешь все-таки, что случилось? – осторожно напомнил он Зине, молча сидевшей и отстраненным взглядом смотревшей в стену. Сигарета в ее

руке почти догорела, ровный столбик пепла вот-вот оторвется от фильтра.

Добряков взял пепельницу, поднес ее под руку Зины и хрустальным

краешком слегка поддел серый столбик. Он упал на дно пепельницы и

рассыпался на крохотные кучки.

- Выброси, - попросил он.

Зина посмотрела на него невидящим взглядом. Он взял из ее рук окурок и

задавил в пепельнице, потом погасил свою сигарету. Снова сел рядом и, взяв

ее обеими руками за виски, повернул ее голову к себе.

- Скажешь? – спросил тихо, глядя в глаза.

Она, кажется, только теперь увидела его. Вздрогнула, внимательно

всмотрелась в его лицо, узнала знакомые черты и с грустной улыбкой,

вымученно спросила:

- Это ты? Это правда ты, Любимка? – и сама прикоснулась к его волосам,

стала мягко поглаживать и ерошить их. – Ты правда меня любишь? И ты меня

не бросишь? Что бы ни случилось?

354

- Ну что ты, что ты, - успокаивал он и целовал ее в брови, в глаза, в нос, в

подбородок, по которому струился соленый ручеек. Он вытер слезы рукой и

снова поцеловал ее – на этот раз в губы. Она обмякла, обхватила его за шею и

прильнула к его губам крепко, как могла.

Через минуту она сама отстранила его, выпрямилась, наполнила свой стакан

наполовину и предложила ему:

- Выпей со мной, и я тебе все расскажу.

Ничего другого ему и не оставалось: выпитые сто граммов уже

подействовали, успокоившийся было организм вновь напрягся, требуя

очередной дозы. Он наполнил свою стопку, они чокнулись и выпили.

- Случилось такое, - начала Зина, закурив. – Одним словом, то, что

предрекали врачи, произошло.

- О чем ты? Кто что предрекал? – прервал ее Добряков, но Зина только чуть

повела рукой, и он замолчал.

- Слушай и не перебивай, пожалуйста, хорошо? – попросила она.

Добряков согласно кивнул, и Зина начала.

Из ее рассказа ситуация вырисовывалась невероятная, прямо-таки

фантастическая. Добряков слушал во все уши и не мог поверить

услышанному. Он просто предположить не мог такой разительной перемены

в человеке, которого знал спокойным и уравновешенным, этаким тихоней и

домоседом. Хотя Зина, как она говорила, всю жизнь боялась такого исхода

как одной из возможности развития наследственного алкоголизма. «Тогда тот

врач сказал, что эта наследственность рано или поздно скажется. Я тебе

рассказывала, - напомнила она Добрякову. – Сколько лет я тряслась, кому

только не молилась, и все напрасно. Вот оно, случилось! Проклятая

355

наследственность! Будь она проклята!» - она крепко выругалась и

продолжала. А ситуация и впрямь складывалась отнюдь не веселенькая.

Уехавший с полмесяца тому назад к отцу, Виктор внезапно, прежде

намеченного срока, совершенно не предупредив мать, явился позавчера

домой и уже на пороге вогнал Зину в оцепенение. Он едва стоял на ногах, куртка была порвана на локте и плече, а в руках у него болтался грязный

пластиковый пакет. В этом пакете переливисто позвякивало что-то. Судя по

тому, что от сына разило стойким запахом перегара, Зина догадалась, что в

пакете бутылки.

Первое время она шелохнуться не могла, только ошалело смотрела на сына, который, кисло осклабившись, пробубнил: «Привет, мать!» и попробовал

разуться. Осторожно опустить пакет на пол у него еще получилось. Но когда

он нагнулся пониже, чтобы расшнуровать ботинки, его вдруг что-то

подкосило, швырнуло куда-то в угол прихожей, и он, инстинктивно

ухватившись неловкими руками за вешалку с одеждой, сорвал и сами

крючки, и висевшую на них одежду. Однако удержаться это не помогло, и

Виктор, взмахнув для равновесия левой рукой с зажатой в ней ветровкой, в

полный рост грохнулся лицом вниз на кафельный пол прихожей и замер.

Вся кровь кинулась Зине в голову. Она всполошилась, кинулась к сыну,

перевернула его на спину и засуетилась, завозилась над ним, как наседка над

снесенным яйцом.

- Витя, Витенька, ты цел? – причитала она и разглаживала его слежавшиеся, давно не мытые волосы. – Вставай, пойдем спать!

Она попыталась приподнять его, но Виктор, как-то озлобленно посмотрев на

нее, отпихнул ее руки, живехонько вскочил на ноги и, схватив с полу пакет, проковылял, пошатываясь, на кухню.

356

- Плохо мне, понимаешь? Муторно, - бросил он вошедшей следом матери. –

Надо поправиться… Вот сейчас… будет полегче…

Он выставил на стол три непочатых поллитры «Хортицы», тут же отвинтил

пробку на одной из них и стал жадно пить прямо из горлышка.

- Со мной будешь? – спросил он, ополовинив бутылку.

Зина в ужасе глядела на переродившегося сына и слова не могла вымолвить.

- Чего молчишь-то? – развязно спросил Виктор. – Ты и сама, я вижу, тут

неплохо управлялась, а? – он понимающе подмигнул и кивнул на одиноко

стоявшую на краю стола початую бутылку.

- Это не я, что ты!.. Витенька, это не я… - залепетала она, на ходу соображая, что бы сказать. – Это слесарь… сантехник приходил… Кран вон потек… Так

вот он и починил… ну и выпил…

- Ага, - усмехнулся Виктор, - и бутылку с собой принес.

- Да это я купила ее, я! – отчаянно вскрикнула Зина. – Перед тем, как позвать

его! Чтобы денег лишний раз не давать!.. Они и сами предпочитают водкой

брать…

- Так что тогда с собой не унес? Как-то не вяжется. Скажи лучше, сама пила!

– продолжал мучить ее сын. Потом, вылив остатки водки в стоявший тут же

стакан, подыграл ей: - Ну, раз слесарь, так пусть слесарь. Надеюсь, он не

заразный? – и быстро, одним движением выпил. Выдохнул, вытаращил

округлившиеся глаза, вытащил из кармана пачку сигарет, закурил. Опустился

на стул и, окончательно разомлев, протянул:

- У-уф! Хорошо пошла!

357

Зина понемногу приходила в себя, села напротив и осторожно, скрывая боль, спросила:

- Витя, что произошло?

- Ничего особенного, - отмахнулся сын. – Просто папаша мой оказался

порядочным говнюком!

Зина вздрогнула. Она как чувствовала неладное, когда отправляла сына к

бывшему мужу. И вот…

- Да ты можешь нормально объяснить? – не выдержала, срываясь на крик.

- А ты не ори, - не испугался Виктор. Он помолчал немного и, уже совсем

раскрасневшись, разоткровенничался:

- Подлец он! Попросил я его бабу мне найти хорошую. Так он подсунул мне

какую-то пристипому!

- Витя, что ты говоришь? – ужаснулась мать. – Какую еще бабу? Зачем?

- Как зачем? – нагло ощерился Виктор. – Зачем мужику баба?

- Кошмар какой-то! – слабо простонала Зина.

- Да нет, - лениво потянувшись, возразил Виктор. – Сперва никакого кошмара

не было. Первые дни все было ништяк…

- Витя, говори нормально! Что такого было первые дни?

- Ну ясное дело – выпивали, уединялись…

- Где выпивали? Где уединялись? – перебила Зина.

- В строительном вагончике. Папаша ключи на ночь давал.

358

- А потом? – нетерпеливо поторопила мать.

- А потом эта сволочь… я не про папашу сейчас… Потом эта баба моя и

говорит мне, что, мол, я ее не устраиваю, что она получше найти может.

Хвостом крутанула и смылась. Больше я ее не видел… Потом мне один

рабочий сказал, что эта известная подстилка, кочует по рукам, как перекати-

поле… Ну, тут я и запил вовсю… И до сих пор продолжаю… А мне с ней

хорошо было! – вдруг крикнул Виктор и так ударил по столу кулаком, что

бутылки покачнулись и наверняка полетели бы на пол, не подхвати их Зина.

Он отвинтил пробку второй бутылки, наполнил стакан и еще раз

констатировал:

- Подлец мой папаша! И как только ты жила с ним?

- Он тебе хотя бы заплатил? – спросила она.

- Заплатил, - кивнул Виктор и похлопал по нагрудному карману куртки.

- Ладно, ладно, я не требую, - она встала, прошла в спальню, взяла

мобильный телефон и, отыскав контакт, нажала кнопку вызова.

- Алло, это ты? – заговорила резко, на грани срыва. – Ты что же с родным

сыном сделал, а? За что ты его так, сволочь?

Потом долго молчала, слушала ответ, скептически кивала головой и недобро

ухмылялась.

- Что значит «захотел стать мужчиной»? – разъярялась она, уже совершенно

себя не сдерживая. – Поэтому надо подсовывать ему кого ни попадя?..

Научит?.. Посмотрел бы, чему она его научила! Пьянке!.. Ты его пьянке не

учил? А кто его научил, по-твоему?.. Я?! – она искренне удивилась. –

359

Наследственность моя?.. Мразь же ты!.. – злобно и отчетливо уже не

выкрикнула, а проговорила она и отключила соединение.

(«Хотя, ты знаешь, - говорила Зина Добрякову у него на кухне, допивая

второй стакан водки и ничуть не пьянея, - а ведь он по большому счету

оказался прав».)

Когда она вернулась к сыну, Виктор порывался встать из-за стола.

- Витя, ты куда? – испугалась Зина.

- Отойди, - сильной рукой он отодвинул ее и прошел в прихожую.

- Куда ты? – обомлела мать.

- Не захотел папаша нормальную бабу найти – не надо. Сам справлюсь, -

Виктор обувался, с трудом попадая ногами в ботинки.

- С чем, Витя? С чем справишься? – Зина подбежала вплотную, схватила

сына за рукав.

- С этим самым, - огрызнулся он и отбросил ее руку. – Я ведь теперь

мужчина. А мужчине нужна женщина, сама понимаешь… У тебя ведь есть…

этот твой… как его… афганец-то… А ты, значит, есть у него, - Виктор мелко

засмеялся, довольный своей остроте. – А я чем хуже? Мне тоже баба нужна!

- Витя, сынок, подожди! – Зина цепко ухватилась за него и затараторила

быстро, невпопад. – Это ведь не так… Это не так быстро делается… Это не

надо так вот просто… Тут опасность…

- Какая опасность? – удивился Виктор.

- Ну да, опасность, - уцепилась Зина за подвернувшийся довод. – А вдруг

снова попадется какая-нибудь шалава?

360

- Так ведь мне сейчас высоких чувств и не надо, - отрезал сын. – Мне бабу

подавай! Нежное, мягкое тело!

- Да ты что! Ты думаешь что эти телеса у подъезда косяками ходят? Витя, опомнись, еще в милицию попадешь… Ты сейчас не в том состоянии!...

Поверь же мне!.. – истошно вскрикнула она, растратив все доводы, и

бессильно опустила руки.

- Так чего делать тогда? – Виктор, казалось, внял доводам и отчаянно глядел

на мать. – Как быть, если мне на мозги давит… сама знаешь, что?.. Я как

выпью немного, сразу такой хотенчик накатывает…

- А когда та… шалава твоя тебя бросила, как справлялся? – допытывалась

Зина, мучительно всматриваясь в сына и не находя способов помочь ему.

- Да как… - Виктор развел руками. – Да никак не справлялся… Пил сильнее.

Потом забытье наступало. Какой уж тогда хотенчик?

- Витечка! – осенило Зину. – А пойдем на кухню, пойдем? Выпьем вместе, я

тебе секрет один скажу. Ладно, Витя?

- Какой еще секрет? – выпучился на нее сын.

- А вот пойдем-ка, - и она потащила его за собой.

Наполнили стаканы. Зина пила неохотно, через силу. Сделала три-четыре

мелких глоточка и поставила стакан, дожидаясь, пока Виктор опустошит

свой.

- Ну, и чего? Какой там секрет? – закусив и закурив, спросил Виктор.

- А такой, сынок, секрет, что пьяных мужиков бабы-то не очень любят.

361

- Да ну? А та… моя… вроде поначалу ничего, любила меня. А лакали с ней –

дай бог как!

- Так ведь я тебе про нормальных, порядочных женщин говорю, - уточнила

Зина. – А про эту ты ведь и сам сказал – шалава.

- Ну да, - согласился Виктор и опустил голову на руку. – Но ведь не пить-то я

теперь не могу, муторно очень, - пробурчал из-под руки.

- Это ничего, это пройдет, поверь моему богатому опыту, - затараторила Зина.

– Вот придешь в себя, успокоишься, все уладится. Я тебе помогу.

- Поможешь? – он поднял голову.

- Помогу, - подтвердила Зина. – Найду тебе женщину. Только надо

постараться бросить пить.

- Я вот так сразу не смогу, - возразил Виктор. – Мне надо набраться под

завязку, проспаться и медленно, не спеша отходить.

«Как конченый алкоголик!» - грустно подумала Зина, но, делать нечего,

согласилась на все условия, решив, что в крайнем случае отпоит Виктора

снотворным.

К вечеру Виктор набрался так, что не смог подняться. Зина кое-как уложила

его тут же, на полу, подстелив старый матрац и накрыв сына одеялом. Всю

ночь она поминутно вздрагивала, а уже под утро, когда занималась заря,

услышала тихий, мучительный стон. Она вскочила с кровати, бросилась на

кухню. Виктор сидел на матраце с побелевшим лицом и непослушными, как

на шарнирах, руками безуспешно пытался сбросить с себя одеяло и встать.

- Витечка, чего тебе?

- Мутит… Тошнит… - слабо простонал он.

362

- А выпить? – услужливо подхватила она и налила ему водки.

- Ага, - кивнул Виктор, взял из рук матери стакан, расплескав треть, кое-как

поднес ко рту и, стуча стеклом по зубам, выпил.

- Ну вот, сейчас станет легче, - Зина опустилась подле него. – Ты же сам

говорил – постепенно, - успокаивала его, как маленького.

Он вскоре уснул, а когда проснулся около полудня, первым делом попросил

водки.

- Витя, мы же договаривались – понемногу, - урезонила она.

- Там видно будет. Как пойдет, - выпив полстакана, с трудом ответил сын.

За весь вчерашний день, рассказывала Зина Добрякову, Виктор выпил целую

бутылку, правда, согласился поесть. Зина на радостях сварила куриный

бульон, покрошила в него сухарей. Виктор поел, выпил еще полстакана и

снова уснул.

«Он проспал всю ночь, - продолжала Зина. – А сегодня с утра началось

ужасное…»

С утра Виктора рвало. Полоскало так, что даже у Зины вся душа

выворачивалась наизнанку. Она предложила вызвать «скорую помощь» и

промыть желудок, подозревая отравление, но сын отказался. Попросил еще

водки и до самого полудня не останавливался. Когда опустела последняя

бутылка, послал мать в магазин, выпил еще полбутылки…

«Похоже, он и не думал останавливаться, - говорила Зина Добрякову. – И

тогда я решилась на крайнюю меру…»

Она мелко раскрошила три таблетки снотворного и, пока Виктор выходил в

туалет, подсыпала ему в водку. Через полчаса он уснул. Ей, правда, удалось

363

отвести его в спальню и уложить в кровать. Она просидела над ним три часа

и только потом решилась пойти к Добрякову…

- Помоги мне, - плакала она, вытирая глаза полотенцем. – Когда он

проснется… я не знаю, что еще может быть… Мне так страшно. Пойдем ко

мне…

Добряков вздохнул, выпил еще стопку и спросил:

- А сколько у него водки осталось?

- Полбутылки всего, что я покупала днем.

- Значит так, - решил Добряков. – Берем с собой еще бутылку. На случай, если, когда проснется, еще попросит. Да и нам с тобой напряжение снять…

Чувствую, что завязать у меня сейчас снова не получится.

- Но ведь мы с тобой взрослые люди, - слабо улыбалась Зина, преданно

смотря на него. – Ведь мы сможем, если надо, остановиться. Ведь сможем, Любимка?

- Не вопрос, - как-то безучастно пожал плечами Добряков и чмокнул ее в лоб.

– Пошли!

- Самое главное сейчас – вывести его из запоя, - толковала Зина по пути к

дому.

Они сделали небольшой крюк, чтобы не проходить возле пьяной палатки, так

что времени выговориться оказалось достаточно.

- Думаю, вдвоем с тобой у нас это получится, - безостановочно тараторила

Зина, а Добряков с тоской думал о том, что еще одна удачная возможность

завязать упущена, что впереди, без сомнения, новые кошмарные запои.

Заведенный выпитым, его организм настойчиво требовал своего, и Добряков, 364

с трудом преодолевая подступавшую тошноту, погасить которую можно было

только новой дозой спиртного, считал не то что минуты – секунды до той

поры, когда можно будет, наконец, зайти в квартиру и приложиться к

бутылке. Можно было, конечно, приложиться к ней где-нибудь на улице, на

той вот, например, покосившейся скамеечке у детской площадки; да уж

больно торопилась Зина, слишком уж счастливые и беззаботные копошились

в песочнице детишки, такие далекие от его проблем, что мысль эту

Добрякову пришлось оставить нереализованной – к его глубочайшему

сожалению.

- Он парень-то по натуре добрый, ты ведь знаешь, - донесся до него голос

Зины, - а тут словно нашло что-то, будто кто-то околдовал…

- А может, ему просто припало жениться? – перебил ее Добряков, меньше

всего сейчас желавший слушать о мытарствах какого-то сопляка.

«Чего она так убивается? – с отвращением думал он. – Подумаешь, перебрал

пацан. С кем не бывало? Сама когда-то тоже впервые наклюкалась по самое

ничего себе! Проспится, придет в себя, здоровее будет…»

- Да я бы и не против, чтобы он женился, - снова откуда-то издалека возник ее

голос. – Даже рада была бы, коль скоро так все обернулось. Но ведь сейчас

главное, чтобы ему в себя прийти. Чтобы он глупостей не натворил. Ведь у

него мой характер, чтоб ему пусто было, этому характеру! Спьяну такое

может случиться!..

Она еще долго сокрушалась в таком духе, пока они обогнули длинный жилой

дом и со стороны магазина подошли к ее подъезду. Добряков слушал вполуха, считая шаги и постоянно прислушиваясь к своему желудку, который все

настойчивее требовал алкоголя.

365

Вот, наконец, и крыльцо. Зина потыкала в кнопочки домофона и рванула

дверь.

- Ты пока особо не вмешивайся, ладно? – успела шепнуть, пока ковыряла

ключами в замочной скважине.

Как это совпадало с желаниями самого Добрякова!

Прижимая палец к губам, Зина бесшумно разулась и пошла в спальню.

Добряков сразу прошел на кухню и быстрым взглядом пробежался по столу.

Пусто!

«Странно, она ведь говорила, что еще полбутылки оставалось… Как хорошо, что с собой прихватил».

Он откупорил принесенную поллитру, налил полстакана и понес ко рту.

- Егор! Егор! – истошно заголосила из спальни Зина.

Он чертыхнулся, чуть не расплескав водку, но все-таки выпил и только потом

пошел на крик.

Зина стояла посреди спальни и тупо смотрела на смятые простыни и

откинутое к изножью одеяло. Никакого Виктора в кровати не было.

- И где он? – недоуменно спросил Добряков, но Зина не ответила.

Он подошел к ней сзади и попробовал пошутить.

- А был ли мальчик-то? – спросил над ее ухом.

Зина вздрогнула, резко обернулась и гневно прошипела:

- Знаешь что? Свою начитанность показывать потом будешь!

Он и сам понимал, что перегнул, и виновато поправился:

366

- Прости… Но он что, ушел, что ли?

- Какой ты догадливый! – съязвила она, но он стерпел.

- И водку остававшуюся допил, - сказал он.

- Ну вот! – Зина всплеснула руками. – Точно баб отправился искать! Как

чувствовала! И еще столько времени у тебя провела!

Она хоть и пребывала в самых смятенных чувствах, не теряла, казалось,

присутствия духа.

- В общем, так, - соображала она прямо на ходу. – Иди и поищи его. Может, он еще недалеко ушел.

- И в каком направлении прикажешь мне двигаться? На север? На восток? –

ёрничал он.

- В любом возможном, - она совсем не среагировала на его иронию. – У него

есть деньги. Значит, он наверняка в магазине или возле пьяной палатки.

Перед подвигами он непременно должен добавить, по себе знаю… Чего

ждешь, Егор? – поторопила она. – Иди! Быстрехонько обегай все злачные

места и возвращайся. Не найдешь – дальше будем думать. Мобильник с

собой? (Добряков кивнул.) Отлично. Если увидишь - сам ничего не

предпринимай. Позвони мне и жди, я подойду.

- Ты думаешь, это выход – искать его по пьяным местам? – скривился

Добряков. Одна только мысль о той палатке была ему нестерпима.

- Мне думать особенно некогда, дорогой. Искать надо. А поэтому прошу тебя

– ступай. Извини, сама не могу – с больной-то ногой… Эх, какая же я дура, что не вытащила у него ночью деньги! Пропьет ведь все! Короче, ищи его, точно, возле водки!

367

- На дорожку подзаряжусь, - Добряков плеснул в стакан водки на три пальца

и выпил.

- Это чтобы зрение не подводило? – поддела Зина. – Тогда и я за компанию, -

и выпила столько же.

- Это чтобы нюх оперативный не терять? – не остался в долгу Добряков.

- Верно соображаешь. На вот, возьми нам с тобой еще поллитру, - она

протянула ему пятьсот рублей. – И давай быстрее!

Начал Добряков с магазина. Причем не с поисков, а с водки. Поиски

поисками, но о себе тоже забывать не следует. Расплатился за бутылку

«Перцовки», бережно опустил ее в потайной карман и вышел на улицу.

«Где я теперь его искать буду? Скажу, что не нашел, - решил он, но для

очистки совести, скрепя сердце, решил все-таки пройти мимо той палатки.

Искать, однако, и впрямь не нужно было. Зина, как всегда, была права, сказав, где именно может быть Виктор. Вскоре Добряков лишний раз подивился ее

прозорливости.

Возле палатки, на его счастье, старых знакомых не оказалось. Не было

вообще никого. Но когда, облегченно вздохнув, он собирался было пойти

домой, из-за палатки до него отчетливо донеслись какие-то шорохи,

кряхтенье, тяжелое дыхание.

Добряков одним прыжком оказался за палаткой и моментально, по-военному

оценил обстановку.

На Викторе повис здоровенный подросток и заламывал ему за спину руки.

Его дружок, чуть пониже и похилее, пытался засунуть руку в нагрудный

карман Викторовой куртки. Виктор, тяжело сопел и сопротивлялся как мог, 368

отбрыкивался, бодался. Поняв, что просто так Виктора не одолеть, юный

грабитель выматерился и ударил его в солнечное сплетение. Виктор согнулся, и снизу получил жестокий удар кулаком в лицо.

- Ах ты блядь такая! – налетел на грабителя Добряков и не забытым еще

приемом выкрутил ему руку, коленом резко двинул в пах. Грабитель заскулил

и медленно повалился на траву. Добряков наскочил на второго и просто

прихлопнул его, как медведь лапой, сверху по макушке. Удар тоже был

отработанным, у юного громилы в голове образовалось что-то наподобие

планетария, он пошатнулся и выпустил Виктора. Потом повертел головой и

молча дал стрекача. Добряков повернулся к первому и сделал к нему два

шага. Тот, превозмогая боль, вскочил на ноги и попятился, защищаясь

поднятой рукой.

Добряков не стал преследовать. «Еще не хватало за этих попасть еще разок!»

- мелькнула мысль.

Озираясь по сторонам (как здорово, что поблизости никого не оказалось!), Добряков подошел к Виктору, лежавшему на траве лицом вниз.

- Ты как, Витек?

С травы раздалось невнятное, протяжное и глухое мычание.

- Понятно, - вздохнул Добряков и занялся Виктором вплотную. Приподнял

его за талию, резко дернул, пригнулся, взвалил парня на плечи и как мог

быстро поспешил к дому.

«Только бы без лишних глаз!» - кряхтел он, волоча бездыханного Виктора –

тот не шевелился и, казалось, даже не дышал.

Зина, словно зная обо всем, уже ждала их: велела нести сына на заново

постеленную кровать. Пока Добряков рассказывал о случившемся, она кое-

369

как стянула с него верхнюю одежду, протерла разбитую и кровоточащую

бровь влажным полотенцем, заклеила бактерицидным пластырем. Вытащила

из кармана бумажник, приложилась ухом к груди сына.

- Спит.

Потом набрала чей-то номер и долго разговаривала, что-то записывая.

- С подругой проконсультировалась, она медсестра. Сгоняй в аптеку, купи вот

это, - она протянула ему список и тысячную купюру. – Она говорит, скорую

можно не вызывать, достаточно ему хорошо отлежаться.

Всю ночь Виктор беспробудно спал, а наутро, слабо застонав, попросил воды.

- Слава богу, не водки, - Зина растолкла две таблетки и всыпала их в стакан

теплой воды. – Это снотворное и против тяги к спиртному. Может, все

обойдется.

Весь тот день Виктор тоже спал, а когда просыпался ненадолго, мать

потчевала его очередной дозой антидепрессанта и снотворного. А Зина с

Добряковым сидели на кухне, прислушиваясь к мельчайшим шороха.

Большой гулянки не устраивали, но напряжение последних дней сказалось и

без того, и к вечеру обоих неудержимо склонило ко сну. Зина бросила на полу

в спальне, возле кровати Виктора, старый матрац, и они, крепко обнявшись, вполне уместились на нем…

* * *

Добряков с трудом глаза открыл – настолько покойно ему спалось. Открыл и

первым делом почувствовал, что не испытывает ни менжи, ни тяги

похмелиться, ни обычной с утра депрессии. Это порадовало его, и он,

370

начисто забыв, где он и с кем, хотел было повернуться на другой бок и урвать

еще немного сна, как опять почувствовал (от этого ведь и проснулся), что

кто-то тормошит его сзади за плечи. Недовольно повернулся и сразу все

вспомнил.

Зина присела перед ним на корточках и нетерпеливо шептала:

- Да проснись же! С ним что-то странное творится! Словно белены объелся, чудит вон!

Добряков приподнялся и посмотрел, куда указывала Зина. Виктор, в одних

трусах и зачем-то с подушкой под мышкой, стоял возле окна, спиной к ним, и

бормотал что-то невнятное. Бормотанье было негромким, небыстрым, но

каким-то словно пьяным, какое бывает, когда крепко переберешь и,

одолеваемый подступающим сном, цепляешься за первые попавшиеся слова,

еще связывающие тебя с реальным миром.

- Давно он так? – спросил Добряков.

- Да минут десять уже, - ответила Зина. – Я проснулась, когда он проснулся.

Медленно так, как под гипнозом, поднялся с кровати и побрел к окну. Шел, наверное, с минуту, а потом встал вот так, как сейчас стоит, и залепетал.

- И что, все это время так неподвижно и стоит?

- Ну да.

- А подушка на что ему?

- Ты меня спрашиваешь? Так и встал с ней.

Они посмотрели друг на друга, пожали плечами. На сердце у Зины было

тревожно. Она встала, подошла к сыну и, осторожно дотронувшись до него, спросила негромко:

371

- Витя, сынок, с тобой все в порядке?

Тот совершенно не отреагировал на вопрос, продолжал смотреть в окно,

только подушку прижал к себе еще крепче.

Зина наклонила голову, пытаясь разобрать, что он говорит. Недоуменно

пожала плечами, снова прислушалась и опять ничего не поняла.

Подошел Добряков и тоже стал прислушиваться. Ему посчастливилось

больше.

«Не съедите… И Верку вам не отдам… Хрен вам в панаме!..» - удалось

расслышать ему.

Зина теперь тоже услышала.

- Точно! – спохватилась она! – Девку эту, шалаву, точно, Веркой звали!

- И он переживал, когда она ушла от него к другому, - не спросил даже, а

повторил Добряков уже известное. Потом внимательно посмотрел на

Виктора, несколько раз провел рукой у него перед глазами. Ноль внимания.

- Все ясно, Зина, - повернулся он к ней. – У него «белочка».

- Чего ты городишь? – вздрогнула Зина. – Белая горячка бывает только у тех, кто с большим питейным стажем! – пыталась она успокоить себя.

- Бывает по-разному, - терзал ее Добряков. В редких случаях бывает и после

первого запоя. Сколько он не пьет? Дня два? Ну вот, все симптомы

«белочки». – Виктор не стал говорить, что такой ранний приступ болезни

вполне была способна вызвать та «гнилая» наследственность, о которой ему

столько говорила сама Зина. – И подушка у него – та самая Верка…

372

- Та-а-ак… - протянула Зина, вся побелев, но тут же нашлась: - Надо

позвонить вчерашней подружке!

- Она же медсестра, - возразил Добряков. – Что в этом понимает?

- С наркологом работает лет тридцать! Лучше любого нарколога соображает!

Сам бог послал, как говорится…

И пока она звонила, Добряков, отстраненно глядя на Виктора, отчетливо

вспомнил свой личный опыт общения с этой «белочкой».

… В тот раз, а было это, он вспомнил, лет шесть назад, Добряков в который

раз твердо решил завязать. Мучился два дня, пил снотворное, потел,

принимал душ, пересиливая себя, хлебал куриный бульон. На третий трезвый

день поднялся более-менее свежим хотел позвонить по вычитанному в газете

объявлений телефону. Встал и отправился на кухню – покурить. Но в

прихожей увидел, что в замочной скважине поворачивается ключ, словно

снаружи кто-то пытался открыть дверь. Он вздрогнул и некоторое время

заворожено смотрел на ключ. Тот поворачивался очень долго, за это время

можно было три двери открыть. Добряков спохватился и сам открыл дверь.

Перед дверью никого не было. Он закрыл дверь и продолжал смотреть на

замок. Вскоре ключ снова вставили, и он снова стал поворачиваться, и снова

медленно, медленно… Это становилось невыносимым. Добряков хотел было

еще раз выглянуть на площадку, но внезапные громкие голоса сразу же за

дверью насторожили его. Голосов было два. Они оживленно говорили между

собой, но – вот странно – говорили о нем!

«Да дома он сидит, уверен!»

«Да нам какая разница, дома или нет. Зашли – шлепнули, и все».

«Нельзя, вдруг он все-таки дома. Будет кричать, соседи услышат… Надо

дождаться, пока его не будет, устроить засаду…»

373

«Что ж, зря приходили? А Бугай просил побыстрее его замочить».

«Ну вот пускай Бугай сам и замачивает! Я рисковать не буду!»

(Бугаем был один шапочный знакомый Добрякова. Добряков занял у него две

тысячи рублей на пару дней, но отдавать было нечем. Бугай несколько раз

напоминал ему при встрече, Добряков все обещал, обещал. И как-то вдруг

сказал, что вряд ли отдаст, поскольку денег у него нет и не предвидится.

Бугай вышел из себя и пригрозил, что в таком случае пусть Добряков пеняет

на себя, что придется говорить с ним по-другому. Добряков только

усмехнулся: Бугай, вопреки прозвищу, данному ему, видимо, в насмешку, был

неказистым и дохлым мужичонкой и никакой опасности с его стороны не

представлялось. А вот смотри-ка, оказалось, что тот слов на ветер не бросал, нанял каких-то громил! В том, что это непременно громилы, Добряков ничуть

не сомневался.)

Он набрался храбрости и снова резко распахнул дверь. Никого. В это время

общая дверь на площадку открылась, и в соседнюю квартиру пробежали два

мальчика-подростка.

- Эй, ребята, там внизу вы никого не встретили сейчас? – спросил их

Добряков.

- Не-а, - покрутил головой старший.

И Добряков отметил высокий уровень конспирации незваных гостей.

Ему стало страшно. Он запомнил, что так страшно не было даже на войне.

Там враг перед тобой, а сейчас. Неуловим, практически не виден…

Добряков выпил двойную дозу снотворного и решил все эти неприятности

переспать. Лучшего все равно не придумать. Задернул шторы, улегся,

накрылся одеялом до самого подбородка и, дожидаясь сна и тревожно

374

прислушиваясь, стал глядеть на узоры, которыми были покрыты шторы. Это

были какие-то цветочки или веточки – что-то неопределенное, что зачастую и

выбивают на шторах. Но вот что странно: через несколько минут эти

цветочки и веточки были уже не цветочками и не веточками. Они сложились

в какие-то уродливые свиноподобные рыльца и, дергаясь и подпрыгивая,

стали корчить ему отвратительные рожицы. Он прекрасно понимал, что

никаких свиней там быть просто не может, а между тем похолодел от страха.

Едва хватило сил повернуться на другой бок, спиной к этой дьяволиаде. Но и

тут покоя не было. Несколькими этажами выше кто-то включил на полную

громкость магнитофон или радио и зачем-то поднес его к самому окну. И все

пространство огласилось пошлейшей песенкой с дурацким рефреном:

«Милая моя, где ты?»

Это рефрен назойливо проникал через открытую форточку, повторился,

наверное, раз двадцать или тридцать. Добряков снова усомнился, что припев

может длиться так долго, но легче от этого не стало. Проклиная все и вся, он

поднялся, захлопнул форточку, снова лег спиной к окну и, стиснув зубы и

призывая все свое хладнокровие, стал принуждать себя ко сну. Когда-то, в

экстремальных военных ситуациях, это помогало. Помогло и теперь.

Добряков наконец-то заснул, а когда проснулся, никаких рожиц на окне, слава

богу, уже не было. Не было и голосов на площадке. Но что самое радостное –

Добряков понял, что с ним произошло. А способствовал этому пониманию

его дверной замок. Когда, проснувшись, он пошел на кухню, то еще раз

внимательно и с опаской посмотрел на замок. Вот чудеса! Как он этого тогда

не заметил? Никакой замочной скважины изнутри на его замке не было. Была

самая обыкновенная вертушка, так что видеть поворачивающийся в скважине

ключ он просто не мог. А раз не мог, значит, все случившееся с ним, - просто

наваждение. Только чуть позже он узнал, как именно называется такое

наваждение. А в тот момент с его души словно десять пудов спало…

375

- В общем, так, - прервала его воспоминания Зина, положив трубку. – По

большому счету ничего страшного. Самое главное – дать ему проспаться, -

она кивнула на Виктора, который по-прежнему смотрел в окно, одной рукой

крепко прижимая подушку, а другой отмахиваясь от одних ему видимых

соперников.

- Она сказала, что у него скорее всего никакая не «белочка», а острый

алкогольный галлюциноз.

- Нам от этого не легче, как ни назови, - возразил Добряков.

- Не скажи. В этом случае возможно, что он нас все-таки услышит…

- Ага. Или увидит, - скептически вставил Добряков, вспомнив свои

безрезультатные манипуляции перед носом Виктора.

- Нет-нет, должен услышать, - не сдавалась Зина. – Надо дать ему снотворное, разбавленное в воде.

- И как он его выпьет, по-твоему? – стоял на своем Добряков. – Если он

целиком там?

- Тут надо покумекать, - Зина закусила губу и задумалась. – Может, нам как-

нибудь вклиниться в тот его мир, подыграть? Надо, надо, чтобы он уснул.

Тогда все пройдет.

С этим Добряков не мог не согласиться. В тот раз с ним было точно так же.

Правда, потом немного болела голова, но это его ничуть не беспокоило. Он

похлебал бульона, выпил таблетку пенталгина, еще снотворного – и пошел в

ночь. А наутро встал совсем здоровым, как будто никогда не пил. То, что

через неделю он снова сорвался и запил, к тому приступу «белочки»

никакого отношения не имело. А то, что с тех пор Добряков никогда

376

«белочкой» не страдал, объяснялось только тем, что напуганный ею, он

никогда не оставался абсолютно трезвым дольше двух дней.

- Да, должно пройти, - согласился он. – Готовь тогда снотворное.

- Ты погляди за ним, - и ушла на кухню.

Виктор прижимал подушку, отмахивался рукой и бормотал уже отчетливее:

- Попробуй… Слабо?.. Хер тебе в жопу!

«Может, и впрямь втереться, подбодрить его? Верка, мол, вернулась к тебе…»

Вошла Зина с полным стаканом, на дне которого болтался мутноватый

осадок.

- Не растворилось? – спросил Добряков.

-А таблетка никогда целиком в воде не растворится, если не шипучая. Ничего, покруче наклоню, уйдет… Кто будет поить?

- Давай уж ты. Ты прикинься Веркой – мол, вернулась я. Может, он твой

голос за ее примет.

Зина кивнула и осторожно подошла к сыну. Виктор теперь уже раскачивался, перекатываясь с носков на пятки, и бормотал угрозы медленно, отчетливо.

- Витя, они больше тебя не тронут, - негромко, выговаривая каждое слово, сказала Зина. – Это я, Вера. Я вернулась к тебе. Мне никто, никто, кроме тебя, не нужен. Прости меня. Я тебя люблю!..

Подружка-медсестра, видимо, оказалась права: голос, раздавшийся в его

теперешнем мире, Виктор услышал. Он слегка вздрогнул, медленно повернул

голову к матери и посмотрел на нее в упор невидящими (она понимала)

глазами.

377

- А эти твари не получат ее… - скороговоркой, взахлеб зачастил он. – Думают, получили… Не знают, что я герой афганской войны… (Зина удивленно

посмотрела на Добрякова, тот пожал плечами.) Я их всех!.. Вот только взвод

свой построю… В ночную разведку… Найдем ее…

- Витенька, да вот она я, - снова начала Зина прежнее. – Я вернулась. К тебе

вернулась. Хочу, чтобы ты со мной выпил. За то, чтобы никогда больше не

разлучаться… На вот, выпей, - она поднесла стакан к самому его лицу и

коснулась кромкой губ.

Того, что произошло потом, ни Добряков, ни Зина даже предположить не

могли. Виктор вдруг подпрыгнул, отскочил в сторону, выронил подушку и

завопил:

- Сволочи!.. Гады!.. Опять увели!.. Ну, берегитесь!

Он напружинился и стремительно кинулся на мать. Выбил из рук стакан и

оттолкнул ее с такой силой, что она, задрав ноги, отлетела в угол и во весь

рост грохнулась на пол.

- Держи его! Нога!.. – простонала она, скривившись от боли.

Добряков метнулся к Виктору, повалил и подмял его под себя. Он

почувствовал, как напряглось тело парня, и ему стоило немалых усилий

удерживать его.

- Чего делать-то будем? – крикнул он Зине, заливаясь потом.

- Не знаю, не знаю! Ничего не знаю! – Зина готова была разреветься. – Что-то

не сработало. Где-то мы дали маху…

378

- Не ной только! – одернул Добряков. – Звони снова, я пока держу его… Витя, спокойнее. Она вернется. Мы их всех отвадим. Передохни чуток, и отвадим.

Разберемся с ними, - успокаивал он брыкающегося Виктора.

Зина кое-как поднялась и доковыляла до телефона.

- У него… приступ… Ну да, внезапно… Не получилось… Удерживаем… Ага,

ладно… А по другому никак?.. Ладно, спасибо…

Она положила трубку и посмотрела на Добрякова взглядом, полным

отчаяния:

- «Скорую» вызывать надо. По другому не выйдет. Она говорит, следить за

ним, чтобы не убежал никуда.

- А без «скорой» нельзя?

- Можно, конечно, но это будет длиться дня два-три… Я не выдержу, Егор…

- Да-а, - протянул Добряков. – Ну вызывай тогда. Он вроде пока присмирел.

Виктор, точно, совсем успокоился: затих и неподвижно лежал на спине,

устремив экстатически расширенные глаза в потолок.

- Пойдем на кухню, - позвала она. – Оттуда позвоню. Как бы он чего не

услышал.

Они вышли из спальни, Зина заперла дверь на ключ.

- Дай мне выпить, что ли, - попросил Добряков. – Сердце не на месте.

- И я с тобой, - поддержала она. – Наливай. Я пока позвоню.

Добряков до половины наполнил два стакана и нетерпеливо ожидал, пока

Зина закончит разговор.

379

- И когда обещали быть?

- Как только, так сразу, не знаешь, что ли, их ответ? – отмахнулась Зина и

передразнила: - «У нас, кроме вас, много вызовов». Будто каждый третий в

Москве страдает сегодня «белочкой»!

Они выпили и едва успели закурить, как из спальни донеслись истошные

вопли Виктора.

- Пустите, гады!.. Всем пасть разорву!.. Всех на кукан насажу!.. – голосил он

и дергал, колотил, толкал, пинал дверь. Зина и Добряков настороженно

молчали.

Потом вдруг крики и удары внезапно стихли. Зина на цыпочках подошла к

двери, Добряков за ней. Из спальни не доносилось ни звука.

- Успокоится, ничего, - понадеялась Зина и поманила Добрякова за собой на

кухню.

Они еще выпили, настороженно переглянулись.

- По идее должны скоро быть, - Зина посмотрела на часы. – Наверное,

спеленают его в смирительную рубашку и обколют уколами.

- В больницу не заберут?

- Только с нашего разрешения. Но мы ведь его не отдадим, правда?

- Нет, конечно, - равнодушно подтвердил Добряков. – Усыпят, проспится…

- Ты на меня не в обиде?

- За что?

- Ну, за все это, - она повела руками по сторонам.

380

- Нисколько. Ты же меня в свое время выручила…

- А вот про это не надо, ладно? – перебила Зина и слегка покраснела.

- Да я и не про «это» вовсе, как ты говоришь, а про адвоката. Денег не

пожалела…

И он замолчал, вертя в руках пустой стакан и примериваясь, как бы снова

наполнить его.

Тишину прорезал громкий и хрусткий звон разбитого стекла.

Забыв про боль, Зина опрометью рванулась в спальню. Добряков был уже

рядом и, не дожидаясь, пока Зина вставит ключ, оттеснил ее, немного

разбежался, выбросил вперед правую ногу и высадил дверь.

Окно в спальне было разбито посредине. Рваные осколки нависали над

отверстием, весь пол был усеян острой стеклянной крошкой.

Добряков подскочил к окну, распахнул рамы и упал грудью на подоконник,

свесившись вниз.

Там, под самыми окнами, был разбит небольшой цветник, огороженный

толстой проволокой, которая крепилась к четырем тонким металлическим

трубкам, вбитым по углам цветника. На одну из этих трубок и угодил Виктор.

Он лежал неподвижно, лицом вниз, а из его спины торчал тонкий ржавый

патрубок. Белая футболка наливалась, пропитывалась кровью, которая

густела на глазах - под стать буйно цветущим ярким бордовым георгинам.

Подбежавшая Зина, едва перегнувшись через подоконник, зашлась диким,

судорожным криком и лишилась чувств. Не подхвати ее Добряков вовремя,

так, наверное, и устремилась бы вниз, к своей самой большой в жизни

потере…

381

19.

За бешеные деньги Зине удалось похоронить Виктора на одном из

престижных кладбищ города. Перед погребением погибшего отпели в

кладбищенском храме. Взахлеб рыдая над гробом, она первой бросила в

могилу горсть влажной земли.

Вечером после похорон она выпила почти литр водки и уже к полуночи

отключилась, но сумела самостоятельно добраться до постели и даже

раздеться.

Помочь похоронить сына она попросила своего дружка Петю, чему поначалу

Добряков горячо воспротивился.

- Что, я один не справлюсь, по-твоему? – кипятился он в утро похорон. –

Зачем человека отвлекать? Может, у него смена как раз сегодня?

- Перестань! – мрачно оборвала Зина. – Тебя меньше всего интересует его

смена. Из тебя опять какая-то совершенно безосновательная ревность

выпирает. В такой момент хоть бы сдержался!

Она позвонила Пете, и тот охотно согласился помочь. Явился тут же,

пособолезновал осунувшейся за два дня и спавшей с лица Зине, сухо

поприветствовал Добрякова и тут же деловито засуетился, замельтешил перед

глазами.

Его помощь действительно пришлась весьма кстати. Сама Зина пребывала в

каком-то другом измерении, и вся суета с транспортировкой гроба из морга

на кладбище легла на него. Зина вполне положилась на расторопного Петю и

замкнулась на общении с сыном – пригорюнившись и вся уйдя в себя, молча

сидела перед гробом, шептала что-то понятное только ей самой, осторожно

382

поправляла волосы на голове покойного. Петя не беспокоил ее, сам съездил

на кладбище, заплатил деньги за место, заказал катафалк. Вообще же был

невероятно предусмотрителен и оперативен.

Гроб до могилы несли вчетвером – Добряков, Петя и двое кладбищенских

рабочих. Им Петя, как и землекопам, заплатил дополнительно и щедро,

причем все выплаты совершал собственными средствами, невзирая на

возражения Зины. Добряков только неприятно морщился, стараясь, впрочем, чтобы его недовольства никто не видел.

На поминки решили никого не приглашать, и за грустным застольем

собрались вечером втроем. Зина пила много, почти не закусывая. Все время

молчала и только утирала покрасневшие, измученные глаза. Поэтому и

отключилась невероятно быстро, а Добряков с Петей сидели почти до

полуночи, когда выпив три литра, разошлись спать. Пете Добряков постелил

в комнате Виктора, а сам улегся рядом со свернувшейся калачиком Зиной.

Наутро первым пробудился Петя, выпил крепкого кофе, приготовил яичницу, порезал салат. Потом осторожно постучал в дверь спальни.

- Заходи, мы не спим, - отозвался Добряков.

- Кушать подано, милости прошу, - едва просунув голову, сообщил Петя и

вернулся на кухню.

- Похмеляться будешь? – осторожно спросил Добряков, поднимаясь с

кровати.

- Еще спрашиваешь, - глухо отозвалась Зина.

Петя держался молодцом. Пить категорически отказался, немного перекусил

и распрощался. Ему завтра надо было заступать в смену, и он хотел прийти в

себя, отлежаться.

383

- Девять дней будешь делать – зови, - сказал он Зине и ушел.

Оставшись вдвоем, они сидели молча. Будто целая пропасть пролегла между

ними. Зина налила себе стопку, кивнула Добрякову на бутылку и выпила, не

дожидаясь. Он наполнил стакан доверху и, поморщившись, отправил внутрь

все его содержимое.

- Особенно пьянствовать нечего, - произнесла, наконец, Зина. – Пора

успокаиваться… Да и надоело… Мне Витя не простит такой слабости. К

тому же надо съездить на могилу.

- Да, видимо, так, - вяло согласился Добряков. – Я тоже устал… А еще девять

дней отмечать. Надо бы просушиться до этого времени.

- Вот и я о том же. Предлагаю выпить еще по одной и пойти спать.

Она выпила еще стопку (Добряков следом за ней опрокинул полстакана),

поднялась из-за стола, выпила таблетку снотворного и направилась в

спальню.

Когда она вышла, Добряков быстро налил себе еще стопочку, поспешно

выпил и едва не поперхнулся: водка как-то не пошла.

В спальне Зина задернула тяжелые шторы (новое стекло в окно Добряков

заказал в вечер смерти Виктора – позвонил в ДЕЗ и заплатил рабочим из

Зининого кошелька). Скинув халат, она нагишом юркнула под одеяло.

Добряков медленно разделся и улегся рядом, с другой стороны кровати.

- Ты помнишь о своем обещании? – глядя в потолок, спросила Зина.

- Ну да, конечно.

- Тогда, может, завтра подадим?

384

- Давай как следует придем в норму? – выторговывал Добряков.

- Как скажешь, - она пожала плечами, потом вдруг резко повернулась к нему

и жарко зашептала в самое лицо:

- У меня теперь никого не осталось!.. Совсем никого!.. Кроме тебя,

понимаешь?..

- Да, Зина, понимаю, - ответил он и громко отрыгнул: выпитая впопыхах

водка никак не хотела улечься в желудке.

- Значит, никогда не подводи меня, слышишь? – она обняла его за шею и,

привстав, посмотрела ему в глаза – долго, горячо.

- Возьми меня, - прошептала, откинувшись на подушку.

* * *

С загсом пришлось повременить. На третий день их просушки (на могилу к

Виктору они так и не съездили) Зине позвонили из клиники и предложили

срочно лечь на операцию. «Пока есть свободное место», - объяснила

администратор.

Зина согласилась и стала собираться.

- Вот видишь, как я была права, когда решила остановиться, - говорила она, упаковывая сумку.

- Да ты всегда будто в воду глядишь, - соглашался Добряков. – Такси

заказать?

- Неужто в метро поедем? Позвони.

385

Добряков заказал такси, приехать обещали через полчаса, и они присели на

дорожку.

- Жить можешь у меня, можешь у себя, - говорила Зина. – Как решишь.

Приезжать ко мне часто не надо…

- Да я буду, буду…

- Не суетись, - настаивала Зина. – Денег я тебе, конечно, оставлю, но…

постарайся не злоупотреблять.

- Да вовсе не буду, - выпучил глаза Добряков.

- Не зарекайся, - отмахнулась Зина. – Просто не злоупотребляй. Мне в любой

момент может понадобиться помощь.

Пришло такси, они поехали, и через час Зину разместили в просторной

палате известнейшей в столице клиники. После разговора с врачом она

попрощалась с Добряковым:

- Ну все, иди. Операция будет послезавтра. С утра. А вечером можешь

позвонить. Завтра приезжать не стоит: меня весь день будут готовить.

Чмокнув Зину в щеку, Добряков вышел из палаты, миновал пункт охраны и

не спеша направился к метро. Его душу приятно согревали пятнадцать тысяч, переданных ему Зиной.

На первом же перекрестке он остановился, задумался и решил обмыть. Что

обмыть – он и сам, пожалуй, не смог бы сказать. Ну… хотя бы то, что Зину

положили на операцию, что все у нее будет хорошо. Купил в киоске две

бутылки пива и не спеша распил их в небольшом скверике возле метро.

Потом купил еще, потом еще. Когда вышел из метро, купил еще литр и выпил

его тут же, возле киоска. А когда под вечер добрался к себе домой (у Зины

386

решил не жить, а только заходить время от времени), почти не стоял на ногах.

Скинул в прихожей ветровку, рухнул, как был, поверх одеяла и моментально

отключился.

Проснулся среди ночи. Старая история. Голова врасхлест. Хорошо еще, что

догадался прикупить по пути пару бутылок пива. Жадно выпил обе, покурил

и понял, что этим не спастись. Посмотрел на часы – четверть третьего.

Придется идти в ночной, иначе с такой головой как с Зиной разговаривать?

«Стоп! – задумался он. – С Зиной сегодня говорить не надо. Ее будут

готовить к операции. Когда она просила позвонить? Завтра. Точно, завтра

вечером, когда она отойдет от наркоза. А значит, приходить в себя можно

почти целых два дня!»

Эта мысль так понравилась ему, что он даже замурлыкал под нос какой-то

мотивчик. Прошел в ванную, пустил прохладную воду, сунул голову под

струю, подержал минуту-другую. Вытер полотенцем. Полегче. По крайней

мере, голова уже не трещит. Но все равно без добавки не обойтись.

Расчесал волосы, надел ветровку и вышел из дома. Предрассветная мгла

редела на глазах, вот-вот должен был замаячить рассвет. В магазине было

безлюдно. Кассирша дремала перед кассовым аппаратом, когда Добряков у

нее под носом загрохотал выставляемыми на транспортерную ленту

бутылками. Кассирша вздрогнула, открыла глаза и посмотрела на него с

таким выражением, словно ожидала увидеть перед собой по меньшей мере

тигра.

- Все не спится? – буркнула недовольно, принимаясь сканировать бутылки. –

Пакет нужен?

- Давайте.

- Восемьсот тридцать рублей.

387

Он рассчитался, убрал в пакет две бутылки водки, пять бутылок пива, три

пачки сигарет и нарезку салями. Выйдя из магазина, свернул за угол и

осмотрелся в поисках скамеечки. Зачем он купил водку, он бы и сам не смог

сказать. Просто увидел на витрине, не удержался и протянул руку. А раз

купил, следовало ее употребить. Увидел детскую площадку со скамеечками и

пошел туда. На площадке, видимо, еще с ночи валялись жестяные банки,

пустые бутылки. Так будет по всей столице часов до семи утра, когда во

дворы выйдут изможденные узбеки и киргизы-гастарбайтеры и примутся

вылизывать территорию за подгулявшими москвичами.

«Нет, я уж аккуратненько. Я в урночку вон опущу», - решил Добряков и

присел на скамейку. Посмотрел по сторонам и заметил, что урны

переполнены такими же банками и бутылками.

«Ну ничего, рядышком аккуратно поставлю, - он отвинтил пробку бутылки. –

Эх, забыл стаканчик-то купить разовый! Придется из горла засаживать… Ну

ничего, не впервой!..»

Рассвет уже давно высветил дворы, а он все не мог покончить с поллитрой.

Уж очень хорошо и покойно сиделось и пилось. Ни о чем не хотелось думать.

Он знал, что до завтрашнего вечера он свободен. Свободен и никому не

обязан отчетом. Совершенно никому!

«Это что? Это ерунда, - думал он, глядя на бутылку. – До завтрашнего вечера

я успею и выпить и проспаться. Сегодня добью вторую поллитру, завтра с

утра пивком оттянусь, и будет полный порядок…»

К площадке подошли два узбека, толкая перед собой фанерный ящик,

поставленный на тележку.

- Здравствуйте, - сказал один из них.

388

«Они, чудики, со всеми здороваются, даже с незнакомыми, - вспомнил

Добряков. - Надо же, как их приструнили!»

- Здорово, мужики, - ответил он вслух. – Как работается? Не обижают?

Узбеки дружелюбно закивали, ничего не сказали и принялись вытаскивать из

ящика метлы.

Не дождавшись ответа, Добряков пожал плечами и приложился к бутылке.

Закусил кусочком салями, закурил. Узбеки терпеливо подбирали следы

ночного пиршества, опорожняли урны, собирая мусор в свой контейнер.

Собрали и двинулись дальше, к следующей площадке.

«Вот бедняги! – решил Добряков, глядя им вслед. – Наши барыги-

коммунальщики, поди, держат их на голодном пайке, положенную им

зарплату воруют… И никто не пикнет. Попробуй пикни – поедешь в свой

Андижан… Нет, уж я свою бутылочку аккуратненько в урну…»

Он допил оставшиеся пятьдесят граммов, опустил пустую бутылку на дно

жестяного ящика и, подхватив пакет с позвякивающим содержимым,

направился к своему дому.

Вторая пол-литра кончилась уже к полудню. Едва помня себя, он как-то

умудрился дойти до магазина и купить еще две бутылки. О том, что завтра

вечером надо звонить Зине, он уже не помышлял совершенно. Мозги

застилал тяжелый, обволакивающий туман, и только грохот проезжавших под

окнами грузовиков и крики детей в песочнице иногда возвращали его к

действительности. Выпитая поллитра окончательно подкосила его, и он уже

не пошел, а пополз к кровати. Мобильный телефон он еще с утра

предусмотрительно выключил и больше не вспоминал о нем…

389

* * *

Зина, после успешной операции благополучно вышедшая из наркоза и

отдыхающая на удобной койке, не дождалась звонка Добрякова и решила

сама набрать ему в девять часов вечера. «Абонент недоступен», - донеслось в

ответ.

Она набирала его номер еще несколько раз, но с таким же успехом. Потом

подумала немного и связалась с Петей.

- Петя, дорогой, я не слишком потревожу тебя, если попрошу сходить к Егору

и посмотреть, жив ли он вообще. Он весь вечер не отвечает на мои звонки.

- Схожу, конечно, - согласился Петя. – Тебя уже оперировали?

- Да, сегодня?

- И как?

- Все замечательно. Так сходишь?

- Говорю же, схожу, диктуй адрес…

На звонок в домофон ему никто не ответил. С кем-то из жильцов ему удалось

зайти в подъезд. В лифте он поднялся на нужный этаж и дернул ручку

холловой двери. Открыто! Он шагнул в холл, подошел к двери Добрякова и

подавил кнопку звонка. Подождал немного. Никакого ответа. Позвонил еще

раз и снова подождал. Тишина. Тогда Петя осмелился постучать. Сначала

рукой, а когда никто так и не ответил, - ногой. Сперва легко, негромко, потом

все сильнее и настойчивее.

Добрякову в этот момент снова снился Афган. Будто бы он с взводом

разведчиков попал в засаду и вызвал артиллерийский огонь своих на себя.

Снаряды рвались все громче, все ближе, один из них разорвался совсем

390

близко и оглушил взводного. Он вскинул руки к ушам и… проснулся. В дверь

его квартиры кто-то тарабанил похлеще гаубицы. Спал он уже несколько

часов, а потому в состоянии был подняться и проверить, кто там такой

неугомонный. Правда, раскалывалась на части голова, но это ничего. Сейчас

он откроет дверь, все выяснит и с наслаждением запьет весь этот кошмар

свежим, холодным пивком…

Открыл дверь и скривился. Он не любил Петю и жутко ревновал к нему Зину.

- Чего надо-то? – хмуро пробурчал Добряков.

- Да мне ничего не надо, - спокойно ответил Петя. – Просто Зина волнуется и

попросила проверить, как твое самочувствие. Звонит тебе, а ты не

отвечаешь…

- А чего тебя-то послала? Сама прийти не могла?

- Ты, я вижу, совсем не в себе, - невозмутимо возразил Петя. – Зине сегодня

сделали операцию. Куда же она пойдет, сам посуди?

И только тут Добряков все вспомнил! И наказ Зины не пить, и просьбу

позвонить сегодня вечером. Ему стало стыдно, и, не зная, что сказать и пряча

глаза в пол, он забормотал первое, что увязалось на язык:

- Без тебя знаю… Приболел я что-то… А телефон вот разрядился… и зарядка

куда-то запропастилась… Найти не могу… Затерялась…

- А сам-то ты не затерялся? – спросил Петя.

- Но ты!.. Не базарь лишнего! – насупился Добряков.

- Лишнего и не собираюсь, - согласился Петя. – Мне поручили сказать тебе, я

сказал. Счастливо, - и повернулся, чтобы идти.

391

- Э, постой-ка! – спохватился Добряков. – Я ж тебе говорю, зарядку

потерял… Как она? Как все прошло?

- Прошло хорошо, - сухо ответил Петя. – А если ты не можешь позвонить, так

можно ее навестить. Например, завтра. Как раз приемный день.

И он снова повернулся и быстро вышел на лестничную клетку.

«Завтра… завтра… Конечно, завтра и съезжу… - размышлял Добряков,

усаживаясь за стол перед холодным пивом. - Вот поправлюсь сейчас, а наутро

и поеду…»

За этот присест он выпил четыре литра пива, что позволило ему проспать до

утра. Остававшуюся поллитру водки (хватило выдержки) он не тронул.

* * *

Ему снилось опять ужасное: душманы стягивали ему голову средневековой

колодкой для пыток и все закручивали, закручивали веревку…

Он громко застонал, вздрогнул и проснулся. Никаких душманов не было, но

это не приносило облегчения. Голова будто и впрямь побывала в

безжалостных тисках палачей. Откуда-то со дна души мутной тяжестью

поднималось похмелье, дробной трелью колотилось в мозгу, холодным

липким потом прорывалось сквозь поры. Он содрогнулся от озноба, отыскал

глазами старый халат, брошенный на спинку стула в противоположном углу

комнаты, но долго не решался вылезать из-под одеяла. Так и дрожал на

взмокшей простыне и тупо, бездумно глядел в одну точку. Потом вдруг

подумалось, что опять могут привидеться свиноподобные рожи на

занавесках, испугался, пересилил себя и поднялся.

392

«Да-а… В таком состоянии я совсем не ездок по больницам, - подумал о

Зине. – Хотя еще только девятый в начале… Если пару бутылочек, а потом не

пить, можно за час и оклематься…»

Но сам прекрасно понимал, что не сможет ограничиться литром пива, что

вылакает все, что осталось в холодильнике, - все шесть бутылок, а то и водку, а потом опять, как заговоренный, потащится в магазин и опять уйдет в

беспросветный запой. И как тогда Зине в глаза глядеть? Она деньги дала на

доброе, просила не пить… Как несправедлива жизнь, чтоб ей пусто было!..

«Но ведь я хочу, я хочу завязать! – твердил он себе и, чуть не плача, открыл

бутылку и с наслаждением выпил. – Как же я устал!.. Господи, как я устал!» -

уже откровенно навзрыд вскрикнул он.

И, казалось, Господь услышал его. По телу разлилось живительное тепло, в

глаза вернулся блеск, проснулся аппетит. Добряков вспомнил, что не ел дня

три, вытащил из холодильника банку шпротов, вскрыл ее кухонным ножом и

одну за другой рукой побросал в рот крохотные рыбешки. Стало совсем

хорошо. Открыл вторую бутылку, выпил половину, закурил. Вернулась жажда

жизни, желание поехать к Зине.

«Вот эту допью – и все, - настраивался он. – И через полчаса начну

собираться. Мобильник пока не буду включать: она на расстоянии поймет

мое состояние. А пока еду, проветрюсь».

Он еще раз пошарил в холодильнике, вытащил залежавшийся помидор,

половину засохшей луковицы, порезал, покрошил в тарелку.

«Какая она у меня все-таки умница!» - с нежностью подумал о Зине.

Допил оставшиеся полбутылки, заел овощным крошевом и замурлыкал под

нос услышанный недавно шлягер.

393

Раздался звонок в дверь. Внезапный, резкий. Добряков вздрогнул и

прислушался. Еще один. Недоумевая, пошел в прихожую. Щелкнул

вертушкой замка, распахнул дверь и остолбенел.

На пороге стояла Тоня. Одетая в нарядный юбочный костюмчик, она

смущенно улыбалась и переступала с ноги на ногу. Добряков так и стоял с

непрожеванным помидором во рту.

- Пустишь? – Наконец, негромко спросила Тоня после показавшегося ему

вечным молчания.

- Чего ты хотела? – он наспех проглотил недожеванный помидор и

нахмурился.

- В гости зашла, разговор есть, - ответила она и, так и не дождавшись

приглашения, перешагнула порог, оттесняя его в глубь прихожей, и закрыла

дверь.

- Какой разговор-то? – насторожился он, пятясь в сторону кухни.

- Может, все-таки пригласишь? – настаивала Тоня.

- Проходи, - он пожал плечами.

Она прошла следом за ним. Он кивнул на табурет, она села.

- Слушаю, - начал он. – Только, знаешь, давай побыстрее, а то я уходить

собрался.

Она растерялась, замешкалась, опустила глаза и, как в прошлый раз,

принялась нервно теребить клеенку на столе.

- Ну, чего молчишь-то? – заметно раздражаясь и выходя из себя, торопил он.

Что-то говорило ему, что непременно следует ожидать какой-нибудь пакости.

394

- Ты можешь, конечно, как угодно относиться, - заговорила она негромко, не

поднимая глаз. – Это дела не меняет… Я все равно оставлю, - она запнулась.

- Чего оставишь-то? – страшная догадка наваливалась на него, все сильнее

придавливала книзу. Ноги онемели, он без сил опустился на соседний

табурет.

- Не «чего», а «кого», - поправила она. – У нас… у меня будет ребенок. От

тебя…

- Да ты одурела! – хотел выкрикнуть Добряков, но не смог. Какая-то

неведомая, помимо его воли, сила дернулась под сердцем, рванулась в легкие, сдавила дыхание, и его вскрик выкатился из груди беспомощным шепотом и

растаял, ею не услышанный.

- Что ты сказал? – она подняла глаза и посмотрела на него робко, покорно.

Он сглотнул тягучий сгусток, комом вставший в горле, попробовал

усмехнуться, но не получилось, и на его лице выступила, как ни крепился, пучеглазая предательская гримаса страха. Он побелел, уголки рта задрожали, на лбу проступили капельки пота.

- Я говорю, с чего ты взяла-то? - Слова ворочались во рту пудовыми

булыжниками.

- С чего я взяла, что беременна? – спросила она.

- Тьфу ты, да нет! С чего взяла, что от меня? – выпалил он и почувствовал, что сейчас услышит такое, от чего, наверное, с ума сойдет, но все равно

мучительно всматривался в ее лицо, которое светилось каким-то тихим,

спокойным счастьем. Он вздрогнул от леденящего холода, продравшего его в

одно мгновение.

395

- Так ведь я после того раза… ну, когда с тобой была, ни с кем больше не

встречалась, - снова спокойно и ровно ответила она. – Так что сомнений нет.

Ты отец ребенка.

- Погоди, погоди! – вдруг прорвало его, и он заговорил, опережая мысли, путая слова, сминая фразы: - Ты думаешь, я поверю?.. Ты, может, на понт

меня берешь, как мне знать?.. И время еще не определить… Тьфу ты!.. не

время определить!.. Когда была-то? Полмесяца всего? И что? Срок, скажешь?

Не врешь, а?..

- Чего ты так суетишься? – с легкой улыбкой она, видимо, наслаждалась его

смятением. – Я была у гинеколога. Беременность две недели. Вот справка, если хочешь.

Она порылась в сумочке, проворно, будто заранее приготовила, извлекла

сложенную вчетверо бумажку и, развернув ее, повертела у него перед носом и

так же быстро спрятала обратно. Он успел, однако, заметить какую-то печать, какие-то столбцы цифр, чью-то размашистую подпись.

- Тут все ясно, - сказала она. – А ты мне вот что скажи, мне знать надо.

Будешь ты признавать ребенка или нет?

- Вот еще! При чем тут я! Он и не мой вовсе! – отмахивался от нее Добряков.

- А я глупая, пока к тебе шла, еще надеялась на что-то, - грустно улыбнулась

она.

- Так послушай, если что-то не того… так можно ведь избавиться от ребенка!

– выпалил он, не подумав.

- Что-о? – округлила она глаза, которые сразу стали злыми, как у

разгневанной тигрицы. – Вот так, да? – Он успел заметить, как вдруг

396

затрепетала, запульсировала одинокая жилка у нее на шее, под левым ухом. –

Ну хорошо, ты мне оставляешь иного пути!

Она встала и решительно направилась в прихожую, бросив через плечо:

- Я буду действовать по-другому! Учти, тебе мало не покажется! И подруга

твоя узнает обо всем первой!

Добряков взметнулся молниеносно, бросился за ней, схватил ее за плечи,

резко развернул к себе и зашипел ей в лицо:

- Что ты сказала?.. Не вздумай!.. Я тебе говорю!..

Она дергалась в его руках, пытаясь высвободиться, и смотрела на него не

испуганно, а как-то презрительно, как на какую-то гадину, которую хочется

поскорее сбросить с себя.

- Отпусти… слышишь… Мразь какая… Ненавижу… Ты у меня

допрыгаешься… - с трудом выдавливала она слова, стиснутая его железной

хваткой.

- Да никуда ты не пойдешь! – взвился Добряков. – Никуда больше не

пойдешь! Никогда! Сволочь такая! Гадина!

Не помня себя, он вдруг схватил ее за горло обеими руками и стал сжимать

тонкую, почти совсем детскую шею. Особенно чувствовалась под руками

какая-то пульсирующая, непокорная жилка.

Тоня в ужасе смотрела на него, не в силах даже сопротивляться. Наконец

глаза ее начали меркнуть, заволакиваться туманной поволокой, а потом и

совсем потухли.

Добряков разжал пальцы. Тоня упала на пол. Он тупо, равнодушно посмотрел

на нее, вернулся на кухню и взял в руки бутылку водки. Отвинтил пробку, 397

налил полный стакан и влил в себя, не поморщившись и не закусывая.

Закурил, но сигарета пришлась не по вкусу. Во рту держался прочный вкус

чего-то железного, твердого и немного ржавого.

«А-а-а, - догадался он. – Это та кровь во мне говорит. И она так и будет

постоянно напоминать об этом… Не хочу!»

Допивая водку, он успел, видимо, оценить весь ужас своего положения. Он

вдруг совершенно ясно понял, что все кончено. Еще вчера он предвкушал их

с Зиной будущую жизнь, уже такую близкую, еще недавно ему казалось, что

их счастье не за горами, что не сегодня-завтра он заберет ее из клиники и они

заживут, наконец, уединенной мирной, обеспеченной жизнью, что не надо

будет работать и думать о завтрашнем дне, что мудрая, опытная,

рассудительная Зина все предусмотрит и все устроит… А теперь все

разрушилось на глазах, сломанное этим неожиданным визитом.

Он допил водку, прошел в комнату, встал на стул под люстрой, снял ее с

крюка и бросил на пол, на ковер. Матовые плафоны тяжело звякнули, но не

разбились. Потом слез со стула и отыскал в гардеробе старый, еще отцовский

ремень из крепкой сыромятной кожи. Прошел на кухню, взял нож и вырезал

на конце ремня рваную, неровную дыру размером с горошину. Вернулся в

комнату, встал на стул и накинул ремень на крюк. В последний момент

почему-то подумал о Тоне. Вспомнил ту непокорную, пульсирующую жилку

на шее…

20

Зина каждый день звонила Добрякову, еще несколько раз просила Петю

сходить к нему домой, но это ничего не принесло. Измучившись неведением, она считала часы, когда ее выпишут, и выпросила у врача разрешения уехать

398

на день раньше положенного. Созвонилась с Петей и попросила его заказать

такси. Петя заказал и приехал сам.

По просьбе Зины водитель подъехал к дому Добрякова. Она расплатилась и, опираясь на тросточку, вышла из машины. Петя поддерживал ее под руку.

Они вошли в подъезд и вызвали лифт. Пока он поднимался, Зина была сама

не своя, будто предчувствовала недоброе. Вытащила из сумочки ключи,

волнуясь, долго не могла попасть в замочную скважину, наконец, попала,

толкнула дверь. Дверь не подавалась, словно что-то тяжелое подпирало ее

изнутри. Петя навалился плечом и высвободил небольшое пространство,

чтобы можно было войти. Зина протиснулась первой и громко вскрикнула.

Петя подоспел на помощь и вовремя подхватил ее.

На полу в прихожей лицом вверх лежала незнакомая женщина. Мертвая.

Дверь в комнату была открыта, и оба увидели висевшего под потолком

Добрякова. Труп давно окоченел, черный язык вывалился и безобразным

комком застыл где-то на подбородке.

Зина забилась в истерике, рванулась было в комнату, но Петя крепко

прижимал ее к груди. Какое-то время она колотила кулаками по его спине, силилась вырваться, но вот руки ее ослабли, она сникла, успокоилась и

уткнулась ему в плечо. Петя подвел ее к кровати, осторожно посадил поверх

скомканного одеяла. Она еще раз посмотрела на Добрякова и снова

разрыдалась - безутешно, отчаянно.

- Что же ты, Любимка? – давилась она крупными градинами слез. – Ты же

говорил мне, что не оставишь меня… А сам… Я ведь тебе верила!.. Как же я

теперь буду одна?.. Как я буду, Любимка?..

Но никакого Любимки больше не было.

Fin

399