Пьющие ветер

2

Все называли его Дабл из-за его роста. Гигант везде ходил со Снейком, мускулистым крысоподобным карликом со змеиными глазами. Джойс платил им, чтобы они следили за тем, что происходит в городе, и для этого не было лучшего места, чем «Адмирал». Рядом с прилавком стояло запертое на замок пианино, на котором уже много лет никто не играл. Таким образом, от них ничто не могло ускользнуть, даже если их присутствие в значительной степени меняло атмосферу, поскольку каждый знал, зачем они здесь сидят. Снейк часто заканчивал вечер в комнате наверху с одной из девиц Роби, всегда одной и той же, в то время как Дабл к такому не привык.

Спор разгорался между недавно нанятой официанткой и обычно спокойным работником электростанции. Дабл поднялся со стула, чтобы поставить молодого человека на место, но Снейк схватил его за руку.

— Сядь! — сказал он.

Роби уже обошел прилавок, чтобы вмешаться. Парень не стал нарываться и побрел вдоль стойки, чтобы пройти в конец зала. Ни Снейк, ни Дабл не знали новую девушку. «Она, вероятно, из долины, недавно приехала в город на заработки, огонь-девушка, и мертвого расшевелит», — подумал Дабл. Такие ему нравились.

Снейк поднял руку. Роби наполнил два стакана. Вскоре официантка подошла, поставила пиво на их столик и встала рядом. Снейк посмотрел на нее, как всегда, чуть кривя рот в улыбке: так он обычно решал вопросы — без лишних слов.

— Чего ждешь, цыпочка? — спросил Дабл.

— Деньги за пиво.

Дабл принял преувеличенно серьезный вид.

— Разве Роби ничего тебе не сказал?

— Он сказал мне, что клиент всегда должен платить после того, как его обслужили, это правило.

Снейк приподнял в улыбке и другой уголок губ. Его эта ситуация начинала забавлять.

— Ну, видишь ли, Роби делает для нас исключение из правил.

Девушка посмотрела в сторону прилавка.

— Я спрошу.

Прежде чем она успела двинуться, Дабл схватил ее за руку и ухмыльнулся.

— Я удивлен, что он нанял такую девушку, как ты. В качестве официантки, я имею в виду, — добавил он, подмигнув.

— Такую, как я?

Свободной рукой Дабл погладил руку официантки, как будто нож поточил.

— Как тебя зовут?

Она быстро отдернула руку и, не отвечая, отошла к стойке.

— Ты это видел? — сказал Дабл.

— Да уж видел, — саркастически ответил Снейк.

Они наблюдали, как она спорила с Роби, а затем вернулась, явно неохотно.

— Роби хочет извиниться, — сказала она с апломбом.

— А ты? — спросил Снейк.

— Я не знала, что вы тут бесплатно пьете.

— Я не расслышал твое имя.

Девушка на мгновение замешкалась.

Снейк указал пальцем на Роби.

— Возможно, ты захочешь пойти и спросить у него совета и по этому поводу.

— Мабель, — сказала она спокойным голосом.

— Вот и отлично.

Снейк внезапно потерял к ней интерес. Его взгляд переместился на второй этаж, где появлялись и исчезали обнаженные девушки.

— Скажи мне, милая, тот парень... Я могу им заняться, если хочешь, — сказал Дабл.

— Заняться?

— Преподнести ему небольшой урок, если угодно.

— Зачем вам это?

— Скажем так, ты мне по душе.

— Не надо, спасибо.

Мабель обернулась. Роби за прилавком двигался, как встревоженная марионетка, и бросал взгляды в зал. Она взяла свой поднос и пошла работать дальше. Дабл долго смотрел на Мабель, а потом повернулся к своему товарищу, все еще наблюдавшему за девицами на втором этаже.

— Сейчас не время думать о твоей рыжей!

Карлик оглянулся на своего помощника, словно очнувшись от сна.

— Мы не торопимся, — сказал он.

Дабл потер переносицу и оперся грудью о стол, прежде чем заговорить:

— Нет, я так не думаю. Я бы не хотел, чтобы он узнал о делах от кого-то другого.

В «Адмирале» все одинаково говорили, одевались, смеялись, пьянели, в общем, это было место демонического шабаша. В зале клубился сигаретный дым. У Мартина голова шла кругом. Он на мгновение прислонился к стойке, размышляя, как сказать Марте, что он нашел Мабель на этой помойке, и стоит ли вообще говорить ей об этом.

Когда Мартин пришел в себя, он положил монету на стойку, взял пиво, поданное Роби, и присоединился к Гоббо за его столиком. Моряк ни слова не пропустил в только что произошедшей перепалке. Он сделал глоток, не отрывая взгляда от Мартина, затем вытер губы тыльной стороной рукава.

— Кто эта девушка?

— Никто!

Мартин был похож на рыбу на заросшем илом дне океана, где давление не позволяет ей нормально дышать. Он выпил свое пиво и попросил еще одно, которое принес ему опять Роби.

— С каких это пор тебя стал кто-то интересовать? — спросил Гоббо.

— Отстань от меня, я не в настроении.

— Нервничать не обязательно.

Мартин выпил, уставившись в пространство.

— Почему бы тебе не перестать валять дурака и не рассказать мне, что происходит?

— Я не хочу об этом говорить.

Гоббо отклонился, чтобы лучше видеть зал.

— Похоже, Дабл тоже никем не интересуется, — сказал он.

Мартин чуть дернул головой, но сдержался.

— Мне все равно.

— Ты выглядишь ужасно раздражительным для человека, которому все равно.

— Кто ты — нянька или судья, который так нужен этому городу?

Гоббо чуть помолчал, его лоб был похож на скомканный старый лист.

— Думаешь, я не догадался, что она твоя дочь?

Мартин напрягся. В его памяти всплыл образ веселой девчонки, наблюдающей за тем, как он пускает кольца дыма на крыльце.

— Тебе следует получше заботиться о ней, — добавил моряк.

— Черт возьми, Гоббо, как ты можешь говорить мне, что я должен делать, у тебя же нет детей, насколько я знаю.

Моряк сжал свой стакан, и на его предплечье вздулись крупные жилы. Он допил пиво, поставил стакан и расслабил руку.

— Я жизни тебя не учу, — сказал он.

— Еще чего не хватало.

Гоббо наклонился вперед, опустил голову, затем медленно поднял ее снова, как будто орудовал ломом, чтобы обратить на себя взгляд Мартина.

— Обернись!

— Зачем?

— Обернись, я тебе говорю!

Мартин повиновался. Дабл не сводил глаз с Мабель. Мартин тут же вернулся к своему стакану, чтобы забыть увиденное.

— Ты ничего о ней не знаешь, — сказал он.

— Может, и нет, но все знают, на что способен Дабл.

Их взгляды столкнулись.

— Ну что? — спросил моряк через некоторое время.

— Лучше пиво мне купи.

— Думаешь, это выход из ситуации?

— Это то, что нужно прямо сейчас.

Мартин выпил еще, и его взор постепенно затуманился, людей вокруг обволокла дымка, сгущавшаяся у него за спиной, там, где работала дочь.

Много позже он услышал голос Гоббо, тот доносился как будто из пещеры. Мартин выплевывал слова, но не помнил, какие именно. Моряк повторял их за ним. Потом он почувствовал, что его поднимают, потом тащат, потом ничего.

Дабл и Снейк вышли из бара. На улице пошатывалось странное сиамское существо, оно словно избегало света уличных фонарей, в которых кружились всевозможные ночные насекомые. Мужчины закурили, ожидая, пока существо исчезнет, а затем пошли вверх по улице. Повернули несколько раз, шагали молча, как будто в лабиринте, который должен был привести их к дому Джойса.

Сначала они услышали собачий визг, затем голос и щелчок курка.

— Кто идет?

— Убери свою пушку, Астор! — крикнул Дабл, подходя к первому мангалу, вокруг которого стояли трое вооруженных и в бронежилетах, несмотря на жару, мужчин и сидело столько же собак на поводке.

— А, это ты! — сказал мужчина, опуская ружье и упираясь плечом на ствол.

Дом, где обитал Джойс, не был освещен, как и здание через дорогу, где жили его жена и сын.

— Мы должны его увидеть,— сказал Дабл.

— Надеюсь, это важно: он не любит, когда его беспокоят по пустякам в такой час.

— Мы не хуже вас знаем, что ему не нравится.

Астор достал из кармана связку ключей, скрепленных цепочкой, и направился к дому Джойса. Дабл и Снейк последовали за ним. Астор использовал четыре ключа, чтобы отпереть входную дверь.

— В каком он сегодня? — спросил Снейк.

— В тридцать четвертом! — прошептал Астор.

Мужчины вошли в темный холл. Дверь за ними захлопнулась, и они услышали, как закрываются замки. Снейк зажег зажигалку, и Дабл сделал то же самое. Они медленно шли, держа свои самодельные факелы на расстоянии вытянутой руки, к деревянной лестнице. Джойс запретил стелить ковры и ковровые покрытия, поэтому они могли слышать малейший скрип. Дабл и Снейк поднялись на три лестничных пролета, вошли в коридор и протиснулись вниз, мимо полупрозрачных светильников между пронумерованными дверями. Вскоре они остановились перед номером тридцать четыре. Снейк постучал четыре раза с интервалом в секунду, назвал себя и произнес слово «эреб». Они погасили зажигалки. Раздался свистящий звук, затем шаги и лязг открывающихся замков. Мужчины подождали еще секунд десять, в соответствии с обычным ритуалом. Снова шаги и свистящий звук. Снейк толкнул дверь, вошел, за ним последовал Дабл, который закрыл ее.

В комнате также было темно. Потом раздался щелчок выключателя. Зажглась лампа, луч был направлен на двух мужчин, которые автоматически прикрыли ладонями глаза. Второй щелчок, на этот раз металлический. Через мгновение они различили квадратную фигуру Джойса в кожаном кресле, пистолет на одном подлокотнике, часы на другом, как всегда.

— Простите, что беспокоим вас так поздно, месье, — сказал Снейк.

— Слушаю вас!

— Роби нанял новую официантку. Мы решили, что должны сразу же рассказать вам о ней...

— Что особенного в этой девушке?

— Помните Солену?

Наступила тишина, Джойс прикрыл часы ладонью.

— Помню, — сказал он.

— Эта еще лучше.

— Скажи Роби, чтобы отвел ее наверх.

— Мы-то ему скажем, но она, кажется, с характером, — сказал Дабл.

— Какая мне разница, я плачу вам достаточно, чтобы разобраться с этим.

— Мы все сделаем как надо, — сказал Снейк.

Ни один из мужчин не упомянул о ссоре с парнем с электростанции.

— Это все? — спросил Джойс.

— Да, месье.

— Тогда я вас больше не задерживаю.

Оставшись в одиночестве, Джойс встал, чтобы запереть дверь на замки, и на мгновение замер, стоя лицом к двери, прислушиваясь к беспорядочным звукам шагов по полу. Затем он вернулся в кресло, думая о девушке, пытаясь представить ее. «Помните Солену?» Как только она стала общей собственностью на втором этаже в «Адмирале», ни одному мужчине не пришло бы в голову обладать ею единолично, и она не вызывала ревности. Джойс всегда следил за тем, чтобы никто не нарушал установленный им порядок — ни женщины, ни мужчины.

Он вспомнил незнакомца, прибывшего в город много лет назад, который во многом походил на него, но был осторожен и недоверчив. В то время незнакомец поспешил положить большую часть своих денег в банк. Менеджер немедленно сообщил об этом Джойсу, как владельцу. По вечерам незнакомец оплачивал всем в «Адмирале» выпивку. Алкоголь развязал ему язык, и он похвастался своим богатством, рассказав о планах организовать торговый бизнес. Люди слушали чужака, пока пили, но ни один из них не предупредил его о монопольном положении Джойса, зная, что кто-нибудь все равно ему об этом скажет.

Однажды утром незнакомец проснулся в своем гостиничном номере и увидел, что по обе стороны кровати стоят Дабл и Снейк. Карлик сказал ему, что он должен вернуться туда, откуда прибыл, или подчиниться законам их босса и работать на него, что если он будет упорствовать, то поплатится. Парень не сдавался и велел им убираться. В тот момент у Дабла и Снейка не было причин не делать этого, но они подождали еще немного, прежде чем покинуть комнату.

В тот же день незнакомец пошел в банк снять деньги, чтобы подыскать здание для покупки. Менеджер принял его в своем кабинете и с серьезным видом сообщил, что ночью в его заведение ворвались грабители. Профессионалы, добавил он, которые опустошили все сейфы. Такого никогда не было раньше. Незнакомец спросил, что еще совершили грабители. Менеджер не смог ничего сообщить, так как ведется расследование. Незнакомец хотел знать, какую он получит компенсацию. Банкир сказал, что, поскольку он не оформил никакой страховки, ему, к сожалению, ничего не полагается. Тот угрожал устроить скандал, но охранники немедленно вмешались и выгнали его. Он пошел жаловаться в полицию. Законник записал все слова мужчины, заверив, что будет держать его в курсе расследования. Расследование так и не было начато. Законника звали Линч.

После этой неудачи незнакомец остался в городе. Он пытался восстановить свое положение, но лишь потратил те небольшие деньги, что у него остались, ничего не добившись. В конце концов он начал искать работу, но было уже слишком поздно. Дабл и Снейк предупреждали его. Все двери оказались закрыты. Несколько дней спустя он покинул город, взяв с собой только то, что было при нем, когда он приехал. Больше его никто не видел и не слышал.

Что касается официантки из «Адмирала», то Дабл мог просто развлечься с ней, если она не захочет присоединиться к девушкам наверху. Джойс знал репутацию гиганта, поэтому ему оставалось только ждать, пока девушка немного посопротивляется. По крайней мере, после надлежащего обращения она больше не будет вызывать вожделения.

Когда явились Дабл со Снейком, Роби заканчивал переворачивать стулья. Они подошли к столику, каждый взял себе по стулу и сел.

— Принеси нам пива, — сказал Дабл.

Роби удрученно посмотрел на мужчин и принес им пиво.

— Думаю, ты знаешь, почему мы вернулись, — сказал Снейк.

— Из-за того, что случилось с новой девушкой?

— Джойс хотел бы знать твои намерения...

— Тот парень ее отец.

— Дело не в этом.

— Я обещаю, такое больше не повторится.

— Проблема в том, что ты никогда не умел держать работников в узде.

— Это неправда!

— Возможно, тебе нужно пройти курс повышения квалификации.

Дабл потягивал пиво, оставляя за Снейком право вести разговор.

— Я с ней поговорю, — сказал Роби.

— Не тяни с этим и дай нам знать.

— Хорошо.

Роби вытер руки о тряпку, висевшую у него на поясе, и с благолепным видом уставился на мужчин.

— Что такое? — спросил Снейк.

— Если вы хотите подняться и хорошо провести время, то это за мой счет, ребята.

— Не сегодня, давай мы просто спокойно допьем пиво.

Роби продолжил наводить порядок в зале. Дабл зажег сигарету и выдохнул густой дым, который повисел мгновение в воздухе, прежде чем рассеяться.

— Я хотел спросить... ты знаешь, что такое «эреб»?

— Ни малейшего представления.

Гигант надолго задумался.

— Я никогда ничего не пойму с нашим боссом, — сказал он, словно проснувшись.

— Тебе за это не платят, — ответил Снейк.

— Видел, как он живет? Он мог бы по щелчку пальцев снять всех лучших проституток в округе и даже менять их каждую ночь, если бы захотел. По крайней мере, именно так я бы поступил, если бы у меня были его деньги, вместо того чтобы проводить вечера в одиночестве в темноте.

— У тебя нет его денег...

— И потом, его жена, она по-прежнему чертовски красива. Была бы помоложе, я бы не отказался с ней покувыркаться.

— Заткнись...

— В конце концов, возможно, было ошибкой рассказывать ему о девчонке. Я мог бы решить эту проблему самостоятельно.

— Вспомни, что ты мне говорил. Может, мы бы и не вели этот разговор, если бы он услышал от кого-то другого.

Дабл поднес руку ко рту, прежде чем продолжить:

— Знаешь что? Я думаю, что он получает недостаточно секса, чтобы его мозг работал нормально.

— Думаю, у него не было бы всего того, что он имеет, если бы его желание обладать не было сильнее желания совокупляться.

— Какой мужчина не хочет сначала покувыркаться с кем-нибудь?

— Не похожий на тебя, думаю.

— Тебе стоит подумать о том, чтобы сделать предложение своей рыжей, — сказал Дабл, машинально указывая наверх. Видя, что Снейк не реагирует, он с усмешкой добавил: — Ну, одного мужчины ей недостаточно, но полдела ты сделаешь!

Снейк стал меняться в лице, казалось, оно приводилось в движение зазубренным механизмом, который по мере продвижения менял его черты, и в итоге получился настоящий звериный взгляд.

— Ты же справляешься как-то, используя только половину мозга, — холодно ответил он.

Провокация попала точно в цель. Дабл хлопнул кулаком по столу.

— Знаешь, в чем твоя проблема, Снейк?

— У меня такое чувство, что скоро я это узнаю.

— У тебя нет чувства юмора. Ты ведешь себя так, как будто умнее всех, но на самом деле ты просто трусоват.

Карлик тоже зажег сигарету, затянулся, затем театральным жестом отвел ее ото рта.

— Как ты думаешь, почему меня называют Снейком?

Дабл чувствовал себя так, словно его снова обманули, он понимал, что Снейк обратил ситуацию в свою пользу, как это часто бывало.

— Не знаю, почему мы вместе работаем, — сказал он, раздавив окурок о стол и бросив его в сторону ухмыляющегося карлика.

— Неужели не догадываешься?

— Ты просто чертов манипулятор, вот кто ты.

— Спасибо за комплимент.

— Иногда мне кажется, что ты еще более извращенный, чем босс.

— Второй комплимент — это уже слишком.

— Пошел ты, Снейк!

Мартин лежал на диване, его взгляд бродил по комнате, хотя места было и маловато, а света недостаточно. Ракушки всевозможных размеров и странные статуэтки стояли на мебели и полках, за ними наблюдали насмешливые маски, висевшие на стене. Мартин с трудом поднял голову, обнаружив, что над ним парит рыба-меч. Адская смесь алкоголя, выпитого в «Адмирале», снова потекла по его венам, искажая рты масок, и казалось, что они о чем-то молят. Он протер глаза, и раковины, статуэтки и маски начали кружиться, как кометы, летающие вокруг рыбы-меч. Мартин был лишь беспомощным зрителем невероятной корриды. Его веки набухли, но он изо всех сил старался не закрывать глаза. Предметы исчезали. Появилась фигура, которая волнообразно двинулась к Мартину. Черты лица Мабель становились все четче и четче.

— Кто бы ты ни был, выключи этот гребаный свет, или я убью тебя! — крикнул Мартин.

Никто не исполнил его желание. Веки опустились, и фигуру дочери засосало в крутящийся вихрь беззвездной ночи. Он заснул, и в памяти стали всплывать русалки, будоражащие его сон.

Утром солнечные лучи проникли сквозь жалюзи, пригвоздив к полу предметы, выглядевшие как трофеи после ночной бойни. В воздухе витал запах кофе. Мартин сумел разжать губы, и гадкий привкус во рту перебил запах кофейных зерен. Как будто игла прошила ему череп, появился пульсирующий звук вибрации, и послышался знакомый голос:

— Тебе получше?

Мартин с трудом повернул голову. Гоббо сидел на стуле, держа в руке чашку.

— Вчера вечером ты неплохо надрался.

— Который час?

— Половина девятого.

Мартин попытался сесть, но не смог, его тело все еще было пропитано алкоголем.

— Почему ты не разбудил меня раньше, я опоздаю на работу.

— Сегодня воскресенье.

Мартин сглотнул слюну, прежде чем заговорить:

— Ты должен был проводить меня домой.

— Я даже не знаю, где ты живешь, и ты не был в состоянии назвать мне нужный адрес.

Мартин сосредоточился на дыхании и наконец сел, прижавшись спиной к спинке кресла. Гоббо встал и протянул ему чашку.

— Вот, выпей, полегчает.

Мартин взял чашку, сделал глоток и поставил чашку на бедро, не выпуская ее из рук.

— Извини, — сказал он.

Снова выпил, огляделся, понимая, что рыба-меч, репродукцию которой он видел в одной из книг, одолженных ему Дювалем, не приснилась ему, как, впрочем, и весь остальной зверинец.

— Старые сувениры, — спокойно произнес Гоббо.

Моряк дотянулся до кофейника на журнальном столике, наполнил чашку и вернулся в залитое дневным светом кресло.

— Должно быть, я вчера вечером нес всякую чушь, — сказал Мартин.

— Разве сам не помнишь?

— Нет.

— Поговорим об этом позже.

— Наверное, в этом нет необходимости.

Гоббо не спеша допил свой кофе.

— Сможешь сам добраться домой?

Мартин слегка качнулся, после чего сел прямо, все еще держа чашку, его взгляд был прикован к отражению, которое только что появилось на поверхности кофе. Голова кружилась, Мартин был одержим образом, словно камеей, того лица, которое осуждало его, пока он спал, без единого слова, с демонической неподвижностью кошки. Это он прекрасно помнил. Он выпил одним глотком остатки кофе, поставил чашку обратно на стол, словно ударил молотком, чтобы отметить окончание аукциона. Затем вспомнил гневные торги в «Адмирале» накануне вечером, не представляя, как далеко Мабель готова зайти в злости и, возможно, ненависти, чтобы выиграть их. Тогда он резко встал и направился к двери. Взялся за ручку, постоял так несколько секунд, открыл дверь и вышел, не оглядываясь.

Марту злило не то, что Мартин ушел, и даже не то, что он все еще находился под воздействием алкоголя, а то, что из-за него она пропустит мессу. Она не сможет снять с себя еженедельную ношу, как делала это каждое воскресенье, стоя в одиночестве в дальнем углу церкви. Даже если речь никогда не шла о ее собственных грехах, ведь во всем краю не было более добродетельной женщины.

Дорога домой вымотала Мартина. Марта подтолкнула его к лестнице, помогла подняться по ступенькам и довела до спальни. Войдя, она усадила его на кровать, встала на колени, сняла с него ботинки и брюки, поднялась, расстегнула грязную рубашку и потянула за рукава, чтобы снять. Мартин не сопротивлялся. Затем он перевернулся и свернулся калачиком на простыне. Он хотел бы восстать против тупого насилия, которое он чувствовал, не быть этим неудачливым мужчиной по милости этой женщины, которая вот-вот выйдет из комнаты. Он тысячу раз предпочел бы, чтобы она оскорбила его, прокляла и бросила на произвол судьбы, а не обращалась как с ребенком.

Марта долго смотрела на него, как будто хотела, чтобы на этой чистейшей простыне появилось другое тело, пусть даже мертвое. Она собрала одежду с пола, скомкала и спустилась вниз. Зажгла плиту и нагрела воду в большом тазу, смотря в никуда. Когда вода закипела, она сняла таз с плиты, бросила туда одежду, пропитанную потом, алкоголем и сигаретным дымом, погрузила ее в воду и помешала корявой палкой, затем приставила палку обратно к плите. Потом налила в кувшин холодной воды, вернулась в комнату и закрыла за собой дверь. Мартин крепко спал, теперь он лежал на спине. Мелкие капельки пота покрывали его кожу, словно для того, чтобы проявить негатив этого жалкого человека, брошенного на произвол судьбы под надменным взглядом жены. Она придвинула к кровати стул, поставила кувшин, достала из шкафа полотенце и села рядом с мужем. Тут же окунула тряпку в кувшин, дала воде стечь, затем с неожиданной нежностью промокнула лоб Мартина, затем его щеки, грудь; так добросовестная медсестра обращалась бы с больным. Он не проснулся. Она задержалась на его животе, рисуя маленькие концентрические круги. Мартин незаметно шевельнул губами, и из его рта вырвался слабый стон. Глядя теперь на выпуклость, Марта расправила ткань на животе, медленно стянула простыню и освободила половой орган. По телу Мартина пробежала дрожь. Марта слегка отпрянула и посмотрела в сторону двери.

Она боялась, что он проснется, что кто-то войдет.

Он не проснулся, и дверь оставалась закрытой. Она подождала несколько секунд, а затем начала поглаживать его пенис медленными, осторожными движениями. Она двигала рукой взад и вперед, глядя на твердое чудо, следила за ритмом, а ее рот был похож на старый, вновь открывающийся шрам, на что-то невыразимое, что-то за пределами красоты и уродства, вне человеческого. Струйка воздуха вырвалась из ее губ, и, чтобы случайно не заговорить, она проглотила слюну маленькими глотками. Ее движения стали более интенсивными. Мартин дышал все быстрее и быстрее. Она снова ускорилась. Мартин напрягся, и она быстро убрала руку. Сперма извергалась струями, падая на постельное белье. Марта насчитала пять толчков, прежде чем тело Мартина замерло. Она не могла оторвать взгляда от все еще напряженного члена, по которому стекала густая струя спермы. Марта вымыла руки, затем вернулась к мужу. Она перекрестилась и плюнула на ставший вялым орган. Сложила полотенце, окунула его в воду, достала и выжала, затем тщательно вытерла пенис. Закончив, она долго смотрела на насытившееся тело как на лишенный жизненной энергии труп, ей казалось, что она очень одинока, и это было действительно так.

Матье шел вдоль старой голубятни, которой больше никто не пользовался, так как там погиб пьяный охотник. Ее структура напоминала электрический столб. На земле лежали две большие продолговатые гири, сделанные из металлолома, которые использовались для подъемного механизма. Молодой человек любил проходить мимо, с удовольствием наблюдая, как вокруг металлических столбов разрастается плющ.

Затем он углубился в лес и дошел до реки. В ветвях молодых ив висели подернутые росой паутинки. Вода с шумом текла по камням. Матье знал сокровенный язык реки, изучив его по временам года, по подъему и спаду вод, по равновесию, идущему от великого Начала, когда человека еще не существовало. Он не помнил, как выглядела река до строительства плотины. В то время он был слишком мал, но часто мечтал о том, чтобы все стало как прежде, представляя себе идеальный Эдем.

Благодаря долгому изучению природы и безграничной преданности ей он смог услышать, как растет дерево. Ему бы никогда не пришло в голову вырезать что-либо на коре, как это делали другие, чтобы выпустить пар, погрузиться в иллюзию, решив, что они возносят знак на вершину дерева, хотя вырезанные слова всегда остаются на своем месте. Он никогда бы не поддался такому. Тиресий[2] был одарен зрением, подземный мир говорил и с ним, он чувствовал его язык ступнями ног, как будто он даже не носил обуви, как будто он обладал силой вернуться к истокам, не желая что-либо завоевывать. Снова окунуться в прошлое, в котором люди жили задолго до того, как поставили себе на служение красоту с помощью фресок, статуй и слов, на мгновение представить, кто на самом деле был создателем этой красоты, потому что люди были просто хранителями прекрасного. Матье не думал, что можно превзойти природную красоту. В отличие от Марка, он не верил в искусство, считая, что оно переводит поэзию мира на человеческий язык, людской язык, и только. Для Матье искусство было изобретением людей, чтобы раскрасить смерть в цвета жизни. Он никогда не боялся смерти.

В лесу источником жизни была именно смерть всего сущего. Это называлось гумусом, в котором рождались бесчисленные корни, погружаясь в землю, переплетаясь, пересекаясь, обходя друг друга, пронзая другие корни; это было место, в котором бродили первобытные формы, исчезая в глубине, когда заканчивался кислород; место, в котором тщательное и постоянное разложение приводило к жизни; место, в котором просыпались и засыпали.

Матье смотрел, как под нависшими ветками деревьев течет река. Он, как всегда, испытывал сильные эмоции. Снял рубашку. Тени от веток падали на его спину, а когда солнце скрывалось за облаком, они исчезали, и показывались рубцы, впившиеся в его плоть, шрамы разных лет; то была его собственная кора, изрезанная жизнью кожа. Когда он был младше, когда отец бил его, он научился покачиваться на волнах боли, научился не обращать на нее внимания. Теперь его покрытая шрамами спина принадлежала телу, которое было лесом. Он принес ему жертву, жертву из древесных мышц, земной плоти и невидимой крови, как символ вечности и бесконечной жизни.

Поднялся ветер, лес зашумел, раздулся, как птица расправляет свое оперение, чтобы произвести впечатление на врага; это означало, что, что бы люди ни предприняли против него, какую бы крошечную битву они ни выиграли, это никогда не сделает их победителями. Одна только долина заключала в себе и прошлое, и настоящее, и будущее, она сама была выражением времени, и человеку она была не по плечу.

Матье снял ботинки и носки, брюки и трусы. Он стоял прямо, расслабив руки, на куче листьев. Его охватило яростное желание пустить корни, стать деревом. Он чувствовал, как новая жизнь копошится под его ногами, проникает в него, поднимается по лодыжкам. Он почувствовал, как по ногам текут соки, как будто ветку, срезанную весной, зажимают в тиски. Наконец-то он стал принадлежать этому миру, став проводником подземных сил.

Эли увидел, как Мартин вошел в дом, даже не заметив его. С тех пор как ушла Мабель, старик часто оставался сидеть на складном стуле, опираясь подбородком на костыль, обмотанный пластырем, и смотрел на ажурный фронтон крыльца, за которым простиралась природа, размытая зарождающейся катарактой.

Во второй половине дня Эли выходил на прогулку, надеясь встретить Мабель. «Ты знаешь, где меня найти», — сказал он ей, прежде чем она ушла. Он всегда сидел на бортике фонтана, убаюканный звуком струйки воды, вытекающей из медной трубы и поющей свою незапамятную мелодию, идущую из недр земли. Когда люди пересекали площадь, они делали вид, что не видят его, и, возможно, в итоге и правда замечали его не больше, чем статую генерала. Эли неподвижно сидел в течение долгих минут, его шея была напряжена, сморщенная, как у черепахи, старая масса выцветших красок, лицо совы, с отрешенным взглядом, потерянным и ничего не видящим. Он медленно выходил из оцепенения, когда солнце начинало играть на статуе. В южной части площади в это время часто появлялся рабочий люд, толпа, движимая единым духом, жаждой алкоголя и забвения.

Затем Эли шел, прихрамывая, прочь, он торопился вернуться домой, его голова клонилась к земле, и он выпрямлялся только после того, как выходил из города. По дороге он замедлял шаг, пытаясь незаметно угадать, за каким деревом будет прятаться Люк.

Взор колеблется перед гармонией, блуждает, уходит, возвращается, не останавливается надолго, путешествует бесконечно. Взор никогда не колеблется перед разрывом, свидетельством контраста, глаза впиваются в новое, потом взор пресыщается и затухает. В первую очередь привлекает только пошлость. Слишком много красного на губах, на щеках, слишком много теней вокруг глаз; эта одежда, которая говорит вместо тела, эти шаги, основанные на эфемерных желаниях.

Красота — это человеческая концепция. Только благодать может воплотить Божественное. Красоту можно объяснить, изящество же необъяснимо. Красота шествует по суше, а грация парит в воздухе, невидимая. Грация — это таинство, красота — лишь венец мимолетного царствования.

Мабель была воплощением грации, и те, кто смотрел на нее, не знали, что делать с этой тайной, словно столкнулись с древним писанием, состоящим из символов, которые прошли через века и останутся в новых тысячелетиях. Мабель не нужно было хитрить. Взгляд путешествовал по ее коже, часто замедляясь, о да, замедляясь, почти фиксируясь на детали, возведенной в абсолют, а затем удаляясь, сохраняя в памяти оставленный отпечаток, чтобы позже рассмотреть его получше.

Теперь все в городе могли видеть ее, когда она шла по улицам, когда работала в «Адмирале». Каждое место, где она проходила, должно было превращаться в собор для принятия причастия. Каждый день должен был быть благословением небес за то, что она встретилась нам на пути. В то время как некоторые безоговорочно подчинялись этой грации, другие замышляли ее испортить, свести ее к чему-то, что можно ненавидеть или чем можно обладать.

Сидя в кожаном кресле с широкими подлокотниками и глядя в пустоту перед собой, Джойс играл застежкой сумки, которая лежала у него на коленях. Он опять услышал звон колокола. В тот момент, когда церковь выплюнула своих прихожан. Джойс никогда не поймет эту общую потребность чувствовать, что с ними считаются и что их защищает Бог, верить, что они настолько важны, что иначе и быть не может. Однако Божественное предстало перед ними, как только они покинули место поклонения: плотина, электростанция и все остальное. Достаточно было прочитать названия улиц, чтобы убедиться в этом. Не было другого божества, кроме Джойса, он везде оставил свой след. Его имя было повсюду в городе, а имя Бога — нет. Именно он, Джойс, осветил убогую жизнь жителей города и долины, направив к ним свет, распространив его даже в их церкви. По крайней мере, народ был у него под каблуком, под его игом. Однажды все они признают его единственным и неповторимым творцом всего сущего, а если нет, то он даст им понять, что может вернуть все назад одним щелчком пальцев.

Джойс по опыту знал, что полагаться можно только на себя. Если он когда-либо сомневался в этом, жизнь ему об этом напоминала, и это удерживало его от любого душевного волнения. Жизнь, которую он всегда держал в тайне. Он считал, что человек должен знать, как далеко может зайти, раздвинуть границы сущего, доказать что-то самому себе. Но сейчас он понимал, что этого недостаточно, что в долгосрочной перспективе человек никогда ничего себе не докажет, что взгляд других — единственное средство убедиться в том, что чего-то стоишь, и все же он сторонился чужих взглядов.

Как только он приехал, он понял, что это подходящее место, чтобы остановиться и заложить первый камень своей славы. День за днем, год за годом он работал над тем, чтобы владеть всем, следил, чтобы ничто не ускользнуло от его внимания. Теперь его работа строителя была завершена, жизнь потеряла свою соль, а тот, кто, как он надеялся, завершит его работу, оказался лишь малым ребенком.

Джойс подумал об улице, которую ему придется перейти, чтобы присоединиться к жене и сыну в обед, как он это делал каждое воскресенье. Единственный еженедельный визит к семье. Это было его величайшим противоречием — каждое воскресенье оказываться перед этим слишком невинным ребенком и этой женщиной, которую он не замечал, женщиной, лишенной всяческих устремлений.

Эта женщина, которая избегала его взгляда, которая боялась любой его реакции, чью плоть он желал, теперь вызывала у него отвращение. Этот сын, послушно сидящий за столом, называл его отцом, но Джойс не чувствовал к нему никакой привязанности. Просто два ничего не значащих человека, которых он видел в один и тот же день в одно и то же время, не более того. Сегодня этот день настал, и час тоже настал.

Наблюдая за тем, как Элио неуклюже отрезает кусок жаркого, Джойс горько пожалел о том, что его отпрыск, который должен был олицетворять собой преемственность, принял такую форму ребенка. Как обычно, Изобель была начеку. Сейчас для Джойса она выглядела как древняя крепость на скале. Руина, задрапированная в белую мантию, которая облегала ее прозрачную кожу, словно высеченную из цельного блока известняка. Мысль о том, что он может не пережить этих двух ничего не значащих существ, стала невыносимой.

— Что вы сделали, чтобы заслужить право сидеть за этим столом?

Мать и сын обменялись взглядами, затем уставились в тарелки.

— Я хорошо учусь в школе, отец.

— Достаточно ли этого?

— Я вышила несколько простыней,—торопливо сказала Изобель.

— Достаточно ли этого?

Изобель крепче ухватилась за столовые приборы, чтобы собрать все свои скудные силы.

— Чего вы от нас ждете?

Джойс долго жевал кусок мяса, потом вытер рот. Он выглядел очень спокойным, когда ответил:

— Может быть, что-то, что можно ненавидеть, уничтожить. Может быть, я тот человек, который заслуживает этого, может быть, ненависть ко мне оправдала бы ваше место за этим столом, честная, понятная ненависть.

Элио положил свои маленькие руки на стол.

— Могу я идти, отец?

— Ты не доел.

— Я больше не хочу есть.

Джойс отбросил салфетку и указал на сына:

— Сиди, пока я тебе не разрешу уйти.

— Он всего лишь ребенок, — сказала Изобель, избегая взгляда Джойса.

— Что ты сказала? — Джойс грохнул кулаком по столу. От удара его стакан опрокинулся и разбился о тарелку. — Когда я был в его возрасте, я уже мог прокормиться и сам. Улица сделала меня тем, кем я являюсь сегодня. Улица научила меня всему.

— Вы должны быть счастливы, что избавили своего сына от этого.

— Счастлив? Глядя на вас, таких бесполезных и неспособных выжить? Если я умру, вам никогда не простят, что вы заняли неподобающее вам место.

Изобель была готова расплакаться.

— Какие вы жалкие! — добавил он.

— Я больше не могу этого выносить, — сказала она, задыхаясь.

— Не можешь выносить эту праздную жизнь, которую я обеспечил тебе? Ты бы предпочла вытирать чужие задницы и управлять родительским магазином?

— Деньги — это еще не все.

— Конечно, деньги — это все. Все, о чем люди думают, — это иметь их, когда их нет, и сохранить их, когда они есть.

Изобель собрала волю в кулак и приподнялась на стуле.

— Отчуждение еще никого не сделало счастливым, — сказала она твердо, что иногда бывает, когда человек охвачен страхом.

Джойс посмотрел на нее с любопытством, как будто она была грызуном, ищущим выход из лабиринта.

— «Отчуждение»—милое слово какое, смотри-ка. Ты узнала о нем из книг, которые покупаешь на мои деньги, я полагаю, — сказал он через мгновение.

Элио вжался в стул, прижал кулаки к вискам и закрыл глаза.

— Пожалуйста, вам лучше уйти, — сказала Изобель.

Джойс поднялся и обошел стал. Он встал позади жены, положил руки на спинку стула и сказал ей на ухо:

— Это ты просишь или советуешь мне, дорогая? Уточни.

Изобель казалось, будто ее позвоночник медленно растворяется в кислоте.

— Простите, мне не нужно было этого говорить.

— Ты не ответила на мой вопрос.

— Мне очень жаль.

— Хватит извиняться, хоть раз ответь за свои слова.

Изобель наклонилась вперед, чтобы оказаться как можно дальше от дыхания мужа.

— Ты была когда-то такой красивой... такой свежей, — продолжал Джойс, подчеркивая каждое слово.

Изобель обхватила голову и зарыдала.

Джойс бросил свою добычу. Проходя мимо сына, он похлопал его по плечу:

— Позаботься о матери, похоже, ей это нужно.

Уже стоя у двери, Джойс тяжело вздохнул:

— Вы оба считаете меня чудовищем, не так ли?

Ему никто не ответил.

— Я бы хотел быть чудовищем, — сказал он перед тем, как выйти из комнаты.

Когда Джойс вернулся к себе, он задумался о том, что только что произошло, о том, что он делает со своей женой и сыном, что он делает с собой, посещая их каждое воскресенье. По правде говоря, он не получал никакого удовольствия от того, что заставлял их так страдать. Его постоянные провокации были направлены лишь на то, чтобы выместить на них злость, ведь он поддался на легкость обзаведения потомством, на глупую и тупиковую в его глазах модель семьи, эта ситуация его изматывала, он злился на жену, которая разбавила его кровь своей, чтобы произвести на свет этого ребенка, который даже не мог нормально отрезать кусок от ростбифа, этого сына, который был совершенно не похож на своего отца, а являлся точной копией матери, с прекрасными светлыми волосами, голубыми глазами и детскими чертами лица, от которых он никогда не избавится. Джойс ненавидел его не как живого человека, он ненавидел лишенный плоти и крови образ, который он помог создать. Он контролировал город и долину, а эта маленькая семья ускользала от него, всегда ускользала. То, что должно было иметь наибольшее значение, он так и не смог подчинить своей воле. По крайней мере, его цинизм не позволял ему поддаться искушению их пожалеть. Его самого никто никогда не жалел. Поэтому он из кожи вон лез, чтобы отравить все, что могло породить жалость, считая это проявлением своей величайшей слабости.

Осиротев при рождении, Джойс с самого детства чувствовал вокруг себя лишь презрение. Когда он стал достаточно взрослым, чтобы понять, как устроен мир, он и сам начал презирать людей, полагая, что таким образом мстит за свое испорченное детство и заглушает собственную боль. Но, несмотря на поражения и успехи, он никогда не научился по-настоящему кого-либо презирать, поскольку знал, что презрение — это лишь ширма для защиты от собственного краха, а цинизм — средство для того, чтобы эта ширма стала только толще.

Джойс вошел в затемненную комнату на третьем этаже. Одним пальцем щелкнул выключателем.

В лампочке, вкрученной под абажуром, вспыхнул желтоватый свет и начал мерцать, как далекая звезда в ночном небе.

Как бы Люк ни старался сосредоточиться, когда засыпал, он больше не мог вызвать в своих снах мертвую лису. Ему снилась Мабель, она возвращалась, как только он закрывал глаза. Он хотел бы, чтобы она время от времени исчезала, чтобы на ее месте появлялась лиса, ужасная и величественная, но ему это было неподвластно. Теперь уже неподвластно.

Люк не мог выбросить из головы мысль о том, что это он виноват в том, что Мабель ушла. Марк и Матье пытались убедить его в обратном, говоря, что это был выбор их сестры — уйти из дома. Она даже сказала, чтобы они заботились о нем, но этого было недостаточно, и он не очень-то в это верил. Его братья не знали всего.

Когда Мабель уходила из дому, он прижался носом к стеклу, и от него ничего не ускользнуло: ни слова матери, которую он не мог видеть, ни Мабель, которую он мог видеть и которая ничего не говорила. Но он видел, как изменилось после слов матери ее лицо. Он бы так хотел поцеловать сестру своим стеклянным ртом, принять на себя насилие, выплюнуть его, а потом дать ему стечь по холодному окну, измазанному его страхом. Но он не мог вернуть прошлое. Он сам рассказал про Мабель. С этого все и началось.

Помимо гнева матери, он думал о том, что Мабель делала с мальчиком, о том, что, как он думал, его ожидало, а также о секрете, который она просила его хранить, секрете, которым он дорожил и который стал считать большой ошибкой.

Он пришел к мысли, что то, что они делали вместе, было плохим поступком, тем, чего нельзя делать, когда ты брат и сестра. И все же он не мог забыть счастье экстаза и сладость после него. Когда Мабель объяснила ему, что то, что находится между бедер девочек, лучше, чем рука, Люк хотел, чтобы она показала ему, но она отказалась. Она сказала, что другая девушка покажет ему, как это выглядит вблизи и даже как это используется, но что той, вероятно, придется заплатить, что нет лучшего способа научиться, что сестра может это делать только рукой. Он вспомнил, как они купались в реке, хотел бы он тоща рассмотреть сестру лучше, но тогда он был слишком мал, чтобы разглядеть между бедер сестры хоть что-то.

Как избавиться от этих противоречивых мыслей и наконец-то оторвать свое лицо от стекла? Думай, думай. Может, измазать стекло кремом, может, позвать на помощь Джима Окинса? Да, Джима, а потом ему будет сниться окровавленная лиса с перебитыми лапами. Стать Джимом и найти пиратский клад, который позволит ему купить корабль, а также заплатить одной из тех девушек, которые за деньги показывают, что находится у них между бедер, как школьная учительница учит своих учеников тому, что важно в жизни.

Люк часто думал о школе. Это был не очень хороший опыт. Он пробыл там недолго. Учительница сказала, что она ничем не может ему помочь. Она продержала его несколько недель на задней парте, достаточно долго, чтобы он выучил буквы алфавита наизусть, как попугай, но потом никто не нашел времени объяснить, как использовать их для написания слов, которые он слышал. Знаки, которые он видел в тетрадях своих братьев и сестер, завораживали его; они представляли собой безымянные надгробия, аккуратно выстроенные в ряд, разделенные проходами для циркуляции тишины. Инстинктивно Люк подозревал, что если бы не было тишины такой же длины, как ряды слов, то она была бы бессмысленной, как вдох, за которым не последовало бы выдоха. Он мечтал откопать трупы под надгробиями, чтобы они наконец заговорили с ним. Может быть, Джим Окинс сможет раскопать и это.

Тело Люка росло нормально, но голова — нет. Мать часто говорила ему об этом. Джим был его шансом добиться успеха, принять свою истинную сущность. Джим Окинс был начеку, ему удалось забраться в бочку с яблоками, чтобы подслушать заговорщиков. Люк нечасто жил в реальности, но Джим был более чем реальным, он смог бы противостоять пиратам и найти Мабель, чтобы она все простила. Чтобы наконец больше не смотреть в окно, прижавшись носом к стеклу. Дорогу Джиму Окинсу! Порядок действий стал очевиден: снова увидеть Мабель, потом найти сокровища и выяснить, что спрятано между бедер девушек. Три кусочка головоломки, которые нужно собрать вместе, чтобы стать человеком, чтобы стать богатым в разных областях. Может быть, для этого стоит лишь собраться вчетвером на виадуке. Только тогда он сможет отправиться в плавание, зная все, что нужно знать о жизни.

В то время Матье уже работал в каменоломнях. Он занимался дроблением гранитных блоков, которые выбили динамитом из склона холма. С шестнадцати лет мужчины в семье должны были приносить домой зарплату. Вскоре после ухода Мабель на работу в каменоломни устроился и Марк. В школе он учился легко и мог бы продолжать учиться, но смысла в этом не было. Мысль о том, чтобы оставить братьев и бросить сестру, даже не приходила ему в голову. В любом случае, его родители не захотели бы этого. Он просто попросил предоставить ему доступ в школьную библиотеку, чтобы брать книги и тайком читать их дома. Мадам Луазо согласилась.

Сокаль, директор каменоломни, сам набирал людей, потому что был убежден, что ему нет равных в выявлении способностей каждого рабочего: он тщательно изучал слова и позы людей на бесконечных собеседованиях, в конце которых выносил свой бесповоротный вердикт. Он прочитал несколько книг на эту тему, основы психологии, и гордился тем, что может проникать в головы людей легко, как по маслу, и выходить оттуда весь пропитанный способностями каждого человека. Он совершил несколько ошибок, но, поскольку никто не упрекал его за них, забыл об этих исключениях.

Учитывая очевидные интеллектуальные способности, было решено, что Марк попробует себя в отделе перевозок, а точнее, будет проверять финальный тоннаж. Испытательный срок прошел хорошо, и Марка утвердили на работе, которая не была ни трудной, ни утомительной и неплохо оплачивалась. Рабочие, которых ставили на тяжелую работу, считали его бездельником и не разговаривали с ним. Марку было все равно, что о нем думают. Эта работа дала ему возможность мечтать, придумывать разные истории.

Он ждал, когда мимо проедут грузовики с полными тележками, тихо сидел в застекленной комнате, расположенной в пристройке к офису администрации, прямо под кабинетом Сокаля. Как только прибывал груз, он выходил и сравнивал бланк заказа с фактическим тоннажем, который затем переносил на страницу журнала, чтобы составить точную статистику для построения умных кривых прогресса в работе. День за днем грузовики следовали друг за другом длинными процессиями, напоминая Марку изображения бесконечных караванов, пересекающих пустыню, встречающиеся в иллюстрированных изданиях. Когда он читал пункты назначения, указанные на листках, представлял себе другие места с названиями, столь же загадочными, как и те, о которых он читал в книгах. У него был дар находить чудесное в этих грохочущих грудах металлолома, он умел приукрасить простую материальность машин, забыть о водителях, чтобы представить себе фантастическое животное, которому предстояло пересечь дикие земли. Он видел горы песка, а за ними — края, населенные мужчинами и женщинами со странными обычаями, говорящими на неизвестных языках, под правлением какого-нибудь немногословного короля с внешностью божества, который получал грузы в обмен на груды золота.

Марк читал между проверками, следя за малейшим скрипом пола наверху, чтобы Сокаль не застал его врасплох. Несмотря на запрет отца, он продолжал читать и в своей комнате, совершенствуя идеальную концепцию мира, которая впоследствии приведет его к тому, что он начнет излагать свои собственные слова на чистой бумаге. Гораздо позже он сможет себе это позволить, потому что уже прочитает достаточно книг. Ночью он укрощал землю, уважая при этом небо, наблюдая, как звезды сообщают азбукой Морзе о своем вечном конце, о светящейся, поддающейся расшифровке смерти. Это была его тайна. Его личное безумие, взгляд на Вселенную. Книги, которые, по словам его отца, скрывали дьявольщину, спасали его. Литература обладала способностью воспламенять его воображение, уносить прочь из долины, превращать камни из каменоломен в необработанные алмазы, изобретать новый язык, который только он был способен понять.

Что-то в нем было одновременно дикое и умное, что-то, что никогда его полностью не оставляло. Эта ясность была для него как широко распахнутое окно в свет собственного сердца. Марк еще не знал, как далеко заведет его этот свет, но надеялся на всю его красоту. На бесконечную красоту.

Перед тем как вернуться домой с работы, Марк взял за привычку заходить в город. Мабель по-прежнему не сообщала ему никаких новостей. Он бродил наугад по улицам, ища ее, не решаясь расспрашивать людей.

Прогуливаясь как-то вечером по Джойс-4, Марк услышал шорох, похожий на шум крыльев улетающего голубя, и поднял голову. Над улицей развевалась гирлянда флагов, посвященных Празднику света — годовщине, учрежденной самим Джойсом в честь открытия электростанции. Сильный ветер трепал натянутые шнуры и поочередно поднимал треугольные куски ткани, придавая всему этому вид разноцветной, несущейся по воздуху сколопендры. Марк чуть загрустил, как при взгляде на старую фотографию, на которой люди выглядят счастливыми и беззаботными. В отличие от солнца и непогоды, которые разъедали краски на вымпелах, кислота времени никогда не убьет память о его сестре, что бы ни случилось. Память и чувства всегда будут с ним.

Марк долго стоял, наблюдая за гирляндой, а его сестра все еще не выходила у него из головы. Яркий свет слепил глаза, и вскоре он перестал что-либо различать. Гирлянда исчезла, а вместе с ней и воспоминания, которые она породила. Он наклонил голову вперед и подождал, пока на бетонной мостовой станут видны очертания его ботинок.

— Что ты здесь делаешь?

Марк медленно поднял голову и увидел перед собой сестру, вернее, тот фантасмагорический образ, который создала его память: она была одета так же, как в день отъезда, маленькая холщовая сумка перекинута через плечо.

— Я искал тебя, — сказал он, механически отвечая этому образу.

— Ты какой-то странный.

— А ты как настоящая.

— Да что с тобой, это я, Мабель!

Марк на несколько секунд замолчал, чтобы дать образу время исчезнуть, но ничего подобного не случилось. Мабель захлопнула дверь дома, из которого только что вышла. Марк закрыл глаза и снова открыл их, понимая, что выдуманный образ ничего подобного не сделал бы.

— Значит, это и правда ты, — сказал он.

— А ты как думал?

— Мне казалось, что я сплю.

Мабель дотронулась до его руки:

— А так?

Марк улыбнулся. Он прочитал надпись на табличке, прикрепленной к двери: «Пансион Брок».

— Так вот где ты живешь!

— Пока не найду чего-нибудь получше.

— Я волновался.

— Прости, что ничего не сообщала о себе.

Марк поднял глаза на гирлянду.

— Мы оставили твою веревку висеть на виадуке.

Мейбл грустно улыбнулась.

— Как дела дома?

— Пойдем пройдемся, я тебе расскажу.

— Не сегодня, я получила работу в баре на углу улиц Джойс-Принсипаль и Джойс-восемь, в «Адмирале».

Марк нахмурился.

— Не нравится мне это, — сказал он.

— Это просто работа.

— Ты виделась с папой?

Мейбл нервно поправила сумку.

— Мне нужно идти, иначе я опоздаю.

Марк не настаивал.

— Когда мы сможем увидеться?

— Приходи в воскресенье утром, посидим поговорим.

— Может, сделаешь сюрприз Люку и Матье? Приходи на виадук... Они скучают по тебе.

— Попозже, сначала нам с тобой надо поговорить.

— Как хочешь.

— Увидимся в воскресенье, — сказала Мабель.

Она поцеловала брата в щеку. Он смотрел, как она уходит, поворачивает за угол и исчезает. Он снова услышал шорох вымпелов и почувствовал себя ужасно одиноким.

Марк дошел до Джойс-Принсипаль; у него было ощущение, что он пересек многолюдную пустыню, прежде чем понял, что и сам — пустыня, которая сожжет любого. Он медленно прошел перед «Адмиралом», увидел силуэт Мабель через окно, но отца не заметил. Он сопротивлялся желанию открыть дверь. Его бы не пустили, он был еще недостаточно взрослым.

Он свернул на Джойс-Принсипаль и направился по улице в сторону дамбы. Он вышел из города, когда солнце уже садилось. Наступала осень. Марк вспомнил, как бабушка говорила, что листья желтеют, потому что накапливают свет, который затем выплевывают обратно в небо, чтобы следующей весной окрасить новые листья, что времена года — это не что иное, как неизменный цикл света. Добравшись до виадука, Марк пролез под аркой и посмотрел на веревку Мабель, жесткую, как стальной трос, несмотря на ветерок, который, казалось, не хотел ее качать. У него закружилась голова. Это было странное ощущение — ведь он стоял на твердой земле; он смотрел на веревку, он забыл, откуда она тут появилась, не видел ее конца, и ему показалось, что у веревки и нет конца и что сам он — лишь песчинка в мироздании. Он обнаружил, как сложно бороться с тем, чего не знаешь, с тем, что он пока что может назвать «отсутствием». Он считал, что сверху мир кажется гораздо красивее, а головокружение на высоте более приемлемо, чем на земле.

Но сейчас, в этот момент, головокружение действовало наоборот, как когда человек стоит у ствола огромного дерева. Какой смысл испытывать головокружение в обратном направлении, не опасаясь смертельного падения? Какой смысл пугаться такого падения? Какой смысл не смотреть в лицо своему страху?

«Адмирал» опустел в полночь — время комендантского часа. Дабл и Снейк остались сидеть на своих местах. Мартин и Гоббо прошли мимо. Моряк посмотрел на них. Дабл спросил его, почему он так смотрит. Гоббо лишь прищурился и продолжил свой путь, ничего не ответив. Открыв дверь, Мартин взглянул на дочь. Она протирала тряпкой прилавок, потом подняла руку и провела по лбу предплечьем. Белая ткань развевалась в воздухе, как один из импровизированных флагов, объявляющих о перемирии. Затем Мабель продолжила полировать стойку. Она не видела, как ушел отец, и подняла глаза, как только закрылась дверь. Оказавшись снаружи, Гоббо спросил Мартина, не хочет ли он подождать.

— Чего?

— Господи, Мартин, мне кажется, лучше, когда ты пьян.

С этими словами Гоббо пошел по одному переулку, а Мартин — по другому.

Снейк кивнул Роби, который тут же отправился поговорить с Мабель, после чего девушка бросила короткий взгляд на двух мужчин за столом и продолжила свою работу. Видя, что она не подчиняется, Роби крепко схватил ее за локоть и потащил к столу, несмотря на сопротивление.

— Садись, — сказал Снейк.

— Я закончила смену, я устала.

— На пару минут.

Дабл наклонился, придвинул стул. Роби толкнул Мабель. Она опустилась на сиденье и положила руки на платье. Роби вернулся за прилавок.

— Тебе нравится эта работа? — спросил Снейк.

— На жизнь хватает.

— Я не об этом тебя спрашиваю.

Мейбл с вызовом посмотрела на карлика, но ничего не сказала.

— Полагаю, ты знаешь, на кого мы работаем?

— Все на него работают.

— Мы как его правая рука... и левая, — добавил с ухмылкой Снейк.

Мабель разглядывала свои руки.

— Джойс считает, что тебе здесь не место.

— Роби не жалуется на мою работу.

— Не прикидывайся дурочкой, дело не в этом.

Мабель старалась не показывать, что ей все больше становится не по себе.

— Я могу идти? — спросила она, вставая.

Дабл протянул руку и положил свою большую ладонь на плечо девушки, которая тут же села обратно.

— У тебя может быть жизнь полегче, — сказал он, убрав руку.

Мабель задрожала от отвращения.

— Вы предлагаете мне стать шлюхой? — бросила она.

— Сразу же — громкие слова. Маленький Иисус так избаловал тебя, что было бы стыдно не воспользоваться этим. О чем еще может просить такая девушка, как ты?

Мабель вскочила на ноги, опрокинула стул и стала пробираться между столами. Мужчины с изумлением наблюдали, как она быстро, как порыв ветра, покинула бар. Дабл среагировал первым и попытался поймать ее, но было уже слишком поздно.

Ночное небо было усеяно звездами, а полумесяц выглядел как большое пятно, которое какое-то божество пыталось стереть, но ему помешали. Мабель неслась по улицам, не оглядываясь, плутая. Она знала, что за время, которое она только что выиграла, ей так или иначе придется заплатить.

На тротуаре на коленях стояла старуха. Ее длинное платье, все в пятнах, волочилось по земле, а из-под подола торчали два незашнурованных старых ботинка. Она сняла решетку водостока и просовывала руку в отверстие, вытаскивая ворох мокрых веток и перьев, которые складывала в кучу на бетонный бордюр. Старуха не обратила внимания на только что подошедшего молодого человека.

Приближаясь к пансиону, Марк наблюдал за занятой делом бродяжкой. Затем он постучал в дверь, не отрывая взгляда от женщины. Увидев его, она тут же остановилась, но так и стояла на четвереньках и лишь чуть повернула голову в сторону нарушителя спокойствия.

— Что вам нужно? — спросила она хриплым голосом.

Марк не ответил.

— Я вам вопрос задала!

— Я не понимаю, какое это имеет к вам отношение.

Женщина долго смотрела на него, затем положила решетку на место, встала и вытерла руки о фартук.

— Никто вас не впустит...

Марк постучал еще раз.

— Я единственная, кто может это сделать, поскольку вы стучитесь в мою дверь.

— Вы...

— Может быть, я не та, кем кажусь.

— Извините, я пришел повидаться с сестрой.

— С сестрой, — повторила она, рассматривая молодого человека. — Предупреждаю вас, мой пансион — не то место, куда приходят заниматься грязными делишками.

Марк покраснел.

— Меня зовут Марк Вольни, это имя вам назвала и моя сестра, я полагаю.

— Одинаковая фамилия ничего не доказывает, может, она ненастоящая.

— Что же мне делать?

— Ничего, я все равно вам не поверю.

Женщина подошла к двери. Марк отступил в сторону, когда она проходила мимо.

— Подождите вон там, — сказала она с неприязненным видом.

Старуха открыла дверь, шагнула внутрь и захлопнула ее.

Через мгновение Мабель вышла к брату. Торопливо, с непроницаемым лицом поцеловала его в щеку и повернулась к окну, за которым колыхалась занавеска.

— Твоя хозяйка не очень-то любезна, — сказал Марк.

— Пошли I

Марк попытался начать разговор, но сестра, казалось, хотела как можно быстрее уйти подальше от пансиона, торопясь прочь в с воем черном платье и маленьких туфлях без каблуков, которых он раньше у нее не видел. Они покинули город и пошли на юг, в направлении дамбы. Когда они проходили мимо электростанции, Мабель почувствовала покалывание в затылке, услышав характерное гудение, которое навсегда останется для нее звуком детства. Ее лицо постепенно прояснялось, и она замедлила шаг. Вскоре показался виадук. Мабель замерла, уставившись на веревку, которая показалась ей окаменевшей слезой на бледной щеке клоуна.

— Так это правда, — сказала она.

— Ты мне не поверила?

Мабель улыбнулась брату.

— Веревка крепче крепкого, — добавил он.

Девушка начала взбираться на насыпь у основания одного из столбов. Она карабкалась с ловкостью существа, созданного для лазания по покатым кручам, существа, которое родит второе, созданное для того, чтобы подтягиваться на арку с помощью рук, а затем третье, мудро поджидающее наверху.

Как только она села на карниз, Марк сделал то же самое. Они оба уставились на реку. Соломенно-желтые рыльца лютиков усеивали берега. Лодка билась о причал, как колокол без языка, а вокруг на деревьях щебетали птицы. Мабель все еще смотрела на реку, а Марк теперь — на сестру, пытаясь угадать, о чем она думает.

— Не могу вспомнить, когда мы впервые пришли сюда... кто придумал эти веревки, — сказала она после долгого молчания.

— Это была твоя идея.

— Я не помню.

Марк поднял голову.

— Я никогда не был так счастлив, как в компании с вами, — сказал он.

— Счастлив...

— Почему ты не давала о себе знать?

Мабель повернулась к брату. На ее щеках появились две ямочки.

— Мне нужно было забыть обо всем на некоторое время.

— Забыть о нас?

— Конечно, нет, глупышка. Я хотела побыть одна, подумать.

— И как?

Мабель выглядела серьезной.

— Возможно, мне придется уехать подальше.

Бессмысленным жестом, полным паники, Марк показал на реку.

— Что значит «подальше»?

Зыбучие пески снова начали двигаться. Мабель погладила брата по щеке. Марк никогда не чувствовал ничего столь нежного, но это только усиливало охвативший его ужас.

Говоря о расстоянии, Мабель думала о том, что произошло в «Адмирале» с Даблом. Она не могла выкинуть это из головы. Она чуть было не рассказала все брату, но быстро передумала, это только добавило бы ему беспокойства. Он ничего не мог изменить. Она похлопала по карману пиджака Марка, найдя возможность придать разговору более легкий тон.

— Вижу, ты всё книги таскаешь, — сказала она с улыбкой.

— Всегда.

— Ты должен бросить свои книги ради поцелуев какой-нибудь красивой девушки.

— Я еще не нашел ни одной, похожей на тебя.

Она подумала о Люке, который говорил ей примерно те же слова.

— Ты все же должен попробовать кого-нибудь найти.

Марк глубоко вздохнул.

— Почему ты захотела встретиться сначала только со мной одним?

Мабель немного помолчала. Она слушала реку, которая начала бурлить. Вероятно, приоткрыли плотину.

— Может, я еще не была готова, может, мне нужно было сначала довериться тебе.

— Они мечтают увидеть тебя снова.

— Пока ничего им не говори.

— Хорошо.

— Знаешь, то, что я уехала, не значит, что между нами что-то изменилось. Мы всегда можем рассчитывать друг на друга, несмотря ни на что.

Тон, которым она произнесла эти слова, был полон решимости. По правде говоря, Марк знал, что это было обещание, которое она давала как ему, так и себе, и если бы он мог видеть глаза своей сестры в этот момент, он бы заметил, как в них горят огоньки, словно бегающие в тесном загоне лошадки.

— Скажешь мне, когда придет время?

Вдали за рекой раздался громкий шум, похожий на раскат грома, но небо оставалось чистым.

— Что это было? — спросила Мабель.

— Наверное, браконьеры рыбу глушат. Матье очень разозлится, когда узнает об этом.

Птицы замолчали. Несколько капель упало с арки виадука, сверкая, как кристаллы соли. Через некоторое время тишину нарушил голосок сойки, а за ней и других птиц.

— Странно, — сказал Марк.

— Что странно?

— Что был всего один взрыв.

Сначала Матье услышал слабый звук двигателя. Водитель не торопился. Ранним утром, да еще в воскресенье не нужно быть волшебником, чтобы догадаться, куда он направился.

С ружьем в руках Матье побежал вверх по реке, зигзагами пробираясь между деревьями, легкий, как лань. Вскоре он оказался у каменистого брода, куда приходили пить всевозможные дикие животные, и прислушался к характерному механическому шуму при торможении. Теперь автомобиль спускался по боковой дорожке. Вытирая пот, Матье прилег примерно в тридцати метрах от брода, под большой развесистой сосной. Таким образом от него ничто не могло ускользнуть. Его сердце бешено колотилось. Он сосредоточился на дыхании, прижав подбородок к прикладу ружья.

Сначала он увидел белую пятиконечную звезду, нарисованную на капоте джипа. Водитель совершил маневр и задним ходом сдал к берегу. Несколько теней легли на кузов, а затем соскользнули на землю. Задние фонари загорелись в нескольких метрах от воды и погасли; машина затихла. Из джипа вылезли двое мужчин, потом обошли машину и встали у запасного колеса и привинченной канистры с бензином и нарисованным на ней черепом. Каждый держал в руке по бутылке пива, и они открыли их о край дверцы. Пробки отскочили от гальки и упали, сверкая, как алмазы.

Мужчины смотрели на воду, как будто делили общую тайну, потягивая свое пиво. Матье прекрасно различал между деревьями их лица. Он знал их. Морис Ренуар и Бенджи Саллес также работали на каменоломнях; два хулигана, которые никому не нравились, а Матье и подавно. Это были сволочи, которые всегда издевались над новичками, но руководство закрывало на это глаза. Матье тоже досталось, когда его наняли. Марк избежал этого, так как работал в офисе. Их любимой игрой было заставить несчастного лечь голым на кучу гравия и привязать его к четырем кольям. Затем они ставили ему на живот стакан с нитроглицерином и обещали отпустить через час. Некоторые проливали стакан, и ужас охватывал всех, прежде чем они понимали, что это всего лишь вода. Ритуал был хорошо известен, но поскольку никто не знал, на что способны Ренуар и Саллес, все боялись, что когда-нибудь они и правда поставят стакан с нитроглицерином. Остальные работники не одобряли выходок товарищей, но никто из них не осмелился бы бросить им вызов; все держались на почтительном расстоянии, во-первых, потому что они были подотчетны Джойсу, а во-вторых, чтобы не пропустить такое зрелище.

Мужчины опустошили бутылки и бросили их на землю. Одна разбилась. Затем Саллес открыл багажник, заскрипели ржавые петли. Ренуар откинул брезент, открыв деревянный ящик с двумя веревочными ручками. Они осторожно выгрузили его и поставили на землю. По выгравированной надписи Матье понял, что Ренуар вел машину так осторожно вовсе не из благоразумия. Гранаты с прошлой войны. Саллес вернулся к передней части джипа, открыл пассажирскую дверцу, наклонился, чтобы взять еще две бутылки пива из переносного холодильника, и бросил одну своему напарнику, который поймал ее на лету. Они прошли вверх по реке около ста метров и остановились перед большим естественным бассейном; вода была такой прозрачной, что виднелось дно. Мужчины пили, покуривая сигареты, и с удовлетворением наблюдали, как в воде крутились рыбки, из-за чего только и можно было понять, что это вода, а не воздух.

Закончив курить, они бросили окурки в воду, отрыгнули и швырнули пустые бутылки через плечо. Потом вернулись к джипу. Саллес взял сачок с длинной ручкой и положил его на гальку. Ренуар вынул металлический стержень, просунутый в навесной замок, и откинул крышку ящика. Мужчины опустились на колени.

Матье охватила ярость, злость забурлила в крови. Река тоже была из крови, и если он ничего не предпримет, из этой черной крови вскоре появятся молочные тела рыб, убитых ударной волной взрыва. Если Матье ничего не сделает, все так и будет продолжаться, и река возненавидит его, возможно, даже прогонит. Ему придется жить, а мертвые глаза рыб будут вечно его преследовать, где бы он ни находился. Деревья больше не будут с ним говорить, тишина придавит его к земле, навсегда запретив ему смешиваться с почвой.

Пот заливал глаза, он смаргивал, но капли скатывались по переносице, собирались у губ в кислую струю, которую он механически втягивал в рот. Он заморгал чаще, и казалось, что, прогоняя пот, он прогоняет и худшее из того, что он себе представлял, остается только гнев. Сомнения постепенно улетучились, и все стало ясным, он был предан природе, приютившей его, а потом и забравшей к себе.

Матье почувствовал покалывание в кончиках пальцев, которое распространилось на руки и плечи. Гнев и ярость больше не увеличивались. Они лишь переросли в уверенность. Его веки замерли, как будто он делал снимок того, что никогда не должно было бы произойти здесь, в этом лесу, у этой реки. Он будет спасителем всей долины, а не просто человеком из плоти и крови. Он медленно положил палец на курок, вставил патрон и снял с предохранителя. Перевел прицел с Ренуара на Саллеса и остановился на ящике. Посмотрел на надпись. Чистый свет проник в его сознание и рассеялся. Его палец плавно соскользнул со спусковой скобы на курок, и он нажал на него, не думая ни о чем другом. Раздался страшный взрыв. Матье опустил ружье и прижался лицом ко мху. Эхо взрыва отогнало все мысли. Прошло несколько секунд, и он перевернулся на спину, стараясь успокоиться. Вперед он смотреть не стал, но не из трусости, а из страха увидеть человеческие останки на противоположном берегу.

Матье шел медленно, как солдат, покидающий поле боя, не знающий, куда податься. Ружье, спрятанное под курткой, сковывало движения. Солнечные лучи, проглядывающие сквозь листву, как будто пробивали его тело, в голове пульсировало от взрыва. Он хотел бы, чтобы деревья заговорили с ним, заставили забыть о случившемся, хотел бы не возвращаться к действительности. Но он был один.

Он остановился за тополями у дома. Подождал. Ему нужно было двигаться, чтобы найти в себе силы идти дальше. Увидел, как вышла мать, прижав к бедру корзину с бельем. Она обогнула крыльцо, то пропадая, то появляясь среди листьев лилейника, а затем исчезла. Матье сделал глубокий вдох и направился к дому, прошел по крыльцу и толкнул дверь, которую мать оставила приоткрытой. Он шел прямо, не замечая Марка, который прислонился к плите и ел яблоко.

— Привет! — сказал он.

Матье не ответил. Он дошел до лестницы. Марк не настаивал, следя за ним глазами, удивляясь, что в этот день он не принес ни одной рыбы, ведь брат часто останавливался, чтобы рассказать про реку; но сейчас тот поднимался по лестнице, сурово, как монах, идущий по монастырю. Марк долго смотрел на пустую лестницу. Он доел яблоко и пошел выбросить огрызок на улицу, за ограду. Он вернулся в дом, поднялся наверх и постучал в дверь Матье. Ответа не последовало. Он снова постучал и вошел, хотя ему никто не ответил.

Матье сидел на краю кровати. Он чистил ружье тряпочкой, покрытой жиром, точными, осторожными движениями.

— Похоже, рыбы не было, — сказал непринужденно Марк.

Матье перестал тереть ствол. Он холодно посмотрел на брата.

— Что?

— Я говорю, что ты редко возвращаешься домой с пустыми руками.

Руки у Матье начали дрожать, поэтому он снова схватился за тряпочку.

— Я слышал взрыв; наверное, браконьеры... Видел их?

— Я ничего не слышал и никого не видел.

— Но ведь до виадука долетело.

Матье опять перестал натирать ружье.

— Ты был на виадуке?

— Да, я иногда туда хожу.

— Ясно...

— Что-то ты бледный.

— Простудился, наверное.

В комнате ярко светило солнце. Марк подошел кокну.

— Ты когда-нибудь им пользуешься? — спросил он, глядя на мать с бельевой корзиной.

— Чем пользуюсь?

— Ружьем. Никогда не видел, чтобы ты возвращался с дичью.

Матье опять принялся чистить ружье.

— Оно для охоты не подходит, — ответил он.

Марк повернулся к брату.

— Что ты на меня так смотришь?

— Вижу, что что-то не так.

Матье встал. Завернул ружье в тряпку и убрал в шкаф, за висевшее на вешалке длинное зимнее пальто.

— Если тебе больше нечего мне сказать, я хотел бы отдохнуть.

— Ладно, — сказал, чуть помолчав, Марк.

Матье вытер руки чистой тряпочкой и убрал чистящие средства в жестяную коробку. Марк подошел к двери и остановился.

— Матье!

— Ну что еще?

— Ты знаешь, ты мне все можешь рассказать, я же твой брат.

— Иди уже, и закрой эту чертову дверь, только сквозняки разводить.

В понедельник утром Эмили Ренуар и Сюзанна Саллес вместе отправились сообщить Линчу об исчезновении мужей. Те часто уходили, когда им вздумается, но всегда возвращались до рассвета. Законник был невзрачным мужчиной лет тридцати, он не курил, не пил ни капли алкоголя и всегда оставался серьезным и несколько отстраненным, что присуще людям, озабоченным своим внешним видом. На службе он всегда был опрятен и аккуратен, одет в красивую бежевую форму; время от времени он опускал ладонь на приклад револьвера, который носил на поясе в сделанной на заказ коричневой кожаной кобуре, купленной с зарплаты. Этот жест не был явным признаком нервозности, он больше походил на сладострастную ласку.

После визита женщин Линч отправился в каменоломни, чтобы расспросить товарищей Ренуара и Саллеса. Он сообщил об этом Сокалю, который настоял на том, чтобы отправиться вместе с ним. Все знали о склонности этих двух мужчин к браконьерству и алкоголю, но никто ничего не мог сказать о вчерашнем дне. После обеда Линч поехал к дамбе и отправился осматривать берег реки, где двое мужчин обычно проводили время. Он припарковал машину на стоянке у электростанции и пошел по левому берегу реки, стараясь не испачкать свои вычищенные накануне ботинки. Через полчаса ходьбы он почувствовал запах гари. Он замедлил шаг, тщательно исследуя окрестности, чтобы обнаружить источник вони. Сначала Линч увидел прислоненный к скале кусок металлического листа, похожий на черный язык, затем разбросанные тут и там обломки и заметил дыру диаметром в несколько метров на другом берегу реки. Он покрутился на месте, начиная волноваться. Опустил глаза, разглядывая свои ботинки. У брода река была мелкой, но он не стал переходить, а двинулся вверх по течению, где на поверхность выступали большие плоские камни. Он перепрыгивал с одного на другой, даже не замочив подошв, а затем спустился в дыру.

Капот машины Ренуара был зажат между ветвями ели, почти целый, с белой звездой. Другие обломки валялись на траве. Линч дошел до края дыры, в центре которой собралась лужа. Вокруг галька была похожа на куски угля, а обугленная растительность поблизости — на мертвые кораллы. Все сильнее ощущался запах, но не гари, сладковатый, отталкивающий. Линч обошел вокруг дыры. Огромные синие мухи взлетели в нескольких метрах от него. Он остановился, а насекомые сели обратно.

Он подошел к копошащейся массе, разогнал мух, и они разлетелись, мерно жужжа, обнажив большой кусок измельченного пурпурного мяса, покрытого яйцами и волокнами почерневшей ткани. На лице Линча появилось отвращение. Он снял шляпу, уткнулся в нее носом, как в марлевую повязку, затем сделал два шага назад, и мухи снова спикировали на плоть.

Затем законник подошел к броду, положил шляпу на камень, присел и побрызгал на лицо свежей водой. Отвращение сменилось возбуждением. Он снова надел шляпу, выпрямился и обхватил приклад ружья. В голове возник сценарий произошедшего. Ренуар и Саллес выпили больше, чем следовало, отправились на реку глушить рыбу. Наверное, что-то пошло не так, и они подорвались на собственных гранатах. Конец истории. Однажды это должно было случиться, сказал бы Линч неведомым слушателям, как будто он заранее предсказал драму, тоном, полным уверенности; в итоге все в это поверят, включая и его самого. Все просто. Потом он напишет отчет, который отнесет Джойсу, а затем уберет в папку в картотеку на металлической защелке, где хранились все нераскрытые дела.

Вернувшись в город, Линч явился в офис доктора Эрмана, чтобы рассказать ему о своем открытии. Врач отпустил всех пациентов и последовал за Линчем, прихватив с собой аптечку. Они вместе отправились к близнецам Дюрок, которые держали единственное в городе похоронное бюро. Линч быстро обрисовал ситуацию, после чего Дюрок ушел заполнять водонепроницаемый ящик льдом. Законник поехал с Эрманом на своей машине, а близнецы последовали за ними в фургончике. Они въехали в лес, свернув на кривую тропинку, ведущую к реке, и припарковали машины в нескольких метрах от капота со звездой.

Линч указал на место с другой стороны пассажирского окна, отметив, что именно там он обнаружил человеческие останки. Мужчины вышли из машины. Близнецы в фургоне уже переодевались в белые комбинезоны. Эрман отправился осматривать место происшествия. Линч за ним не последовал. Он с любопытством смотрел на доктора, жуя кусочек лакрицы и поставив ногу на бампер. Эрман обошел дыру от взрыва справа и наклонился там, где до этого наклонялся и Линч. Почти бесстрастно открыл свой чемоданчик и достал похожий на спицу острый инструмент.

Когда Эрман вернулся в машину, то сказал Линчу, что пришел к выводу, что Ренуар и Саллес умерли, но не может сказать, в каком порядке.

— Какое это имеет значение? — спросил Линч.

— А и правда никакого, — ответил доктор, разочарованный тем, что тот не понял его черного юмора.

Эрману уже приходилось лечить пациентов — жертв Ренуара и Саллеса, у многих из которых остались шрамы на всю жизнь. Он заполнил на капоте два свидетельства о смерти и передал их Линчу, и тот взял их с отстраненным видом.

— Женам сообщили?

— Пока нет.

— Я могу позаботиться об этом, если хотите.

— Нет, я сделаю это сам.

Эрман посмотрел на дыру от взрыва. Линч обернулся к близнецам, которые благоразумно ждали приказа, держа в руках по большому черному пластиковому пакету.

— Приступайте! — сказал он.

— Кто где, понять будет сложно,—добавил Эрман.

— Убедитесь, что в одном мешке примерно столько же, сколько в другом, — очень серьезно сказал Линч.

— Хорошо! — одновременно ответили братья.

— Мы поехали, я загляну к вам позже.

Братья тщательно исследовали место. Они обнаружили еще больше человеческих останков, которые собрали аккуратно и без каких-либо проявлений чувств. Время от времени они обменивались мешками, чтобы сравнить вес, добавляя останков в тот, что казался полегче, чтобы соблюсти пожелание Линча. Через некоторое время, закончив прочесывать район взрыва, они вернулись в фургончик, написали имена Ренуара и Саллеса на этикетках, наклеили их на пакеты, положили в наполненный льдом ящик и уехали. Они быстро добрались до города и припарковались на заднем дворе своего бюро. Разгрузили ящик и отнесли его в холодильную камеру, где хранили тела.

Линч сообщил новость Эмили Ренуар и Сюзанне Саллес. Вдовы плакали, и хотя он старался выглядеть спокойным, все же задавался вопросом, какой смысл изливать свое горе теперь, когда все закончилось. Позже он сопроводил их в похоронное бюро. Вдовы настаивали на том, чтобы увидеть тела. Братья Дюрок в недоумении посмотрели друг на друга, настолько странным казалось им слово «тела». Линч сказал вдовам не все. Не вдаваясь в подробности, близнецы объяснили, что, учитывая состояние тел, это невозможно, что им жаль, но так будет лучше для них. Сюзанна Саллес хотела узнать больше. Джефф Дюрок взял ее за руку и повел бедную вдову в соседнюю комнату, где были выставлены всевозможные гробы. Робер Дюрок сделал то же самое с Эмили Ренуар. Обе женщины выбрали одну и ту же модель. Близнецы заверили, что позаботятся о транспортировке гробов на кладбище на следующее утро, что вдовам просто нужно будет подождать их там. Женщины не возражали. Затем Линч отвез их домой и на этот раз не вышел из машины.

После ухода Линча и вдов близнецы сразу же отнесли выбранные гробы в комнату с холодильной камерой. В каждый из них положили по мешку с останками, еще два наполнили землей так, чтобы вес каждого гроба примерно соответствовал весу человеческих тел.

В день погребения зловоние уже проникало сквозь многочисленные слои пластика и дерева гробов, несмотря на все обычные меры предосторожности, предпринятые близнецами. Они без промедления погрузили гробы в фургончик и поехали на кладбище. Вдовы в траурных одеждах ждали у ворот. Эмилия Ренуар также накрасила черным губы и ногти. Присутствовали родители Саллеса и мать Ренуара.

Линч и Эрман помогли близнецам нести гробы, которые они поставили на доски поперек свежевырытых могил на расстоянии около двадцати метров друг от друга. Пастор прочитал две молитвы, чтобы почтить память мужчин, и рассказал личную историю, чтобы отработать причитающиеся деньги. Эмили Ренуар и Сюзанна Саллес рыдали на протяжении всей короткой церемонии. Помимо членов семей, немногочисленные люди на похоронах были в основном коллегами усопших, которые пришли убедиться, что это не было дурной шуткой, что Ренуар и Саллес действительно мертвы, что никому больше не придется терпеть их выходки. Эрман справился с искушением сказать что-нибудь хорошее о Ренуаре и Саллесе. Линчу, стоявшему рядом, в любом случае было все равно.

В последующие дни Сюзанна Саллес и Эмили Ренуар скорбели у себя дома, иногда друг у друга.

Они не плакали, их главной заботой была потеря статуса жен шпионов Джойса. Ни у одной из них еще не было детей. После похорон на кладбище их больше не видели.

На кухонном столе лежала вчерашняя газета с лицами Ренуара и Саллеса на первой странице. Их улыбки контрастировали с заголовком: «Драма в Гур Нуар». Марк схватил газету и вышел на улицу. Матье сидел на крыльце и внимательно читал. Марк сел рядом и положил газету на видное место между ними.

Матье не шевелился.

— Прочел? — спросил Марк.

— Все только об этом и говорят.

— Глупый несчастный случай, вот что говорят.

— Ну раз говорят...

Марк наклонился, взял дробинку земли и стал катать ее на ладони пальцем.

— А ты что думаешь?

Матье принялся вычищать зубы леской.

— Если играешь с огнем, можно и обжечься, — холодно сказал он.

— Наверное, сами нарвались.

Матье начал распутывать на леске заковыристый узел. Марк обдумывал, что сказать, чтобы разговор на этом не закончился. Он прекрасно знал своего брата, его невероятную способность закрываться, как в устрица в раковине.

— А вдруг мы найдем налипшие на виадук останки, — сказал он как будто легкомысленно.

— Я больше не хожу на виадук.

— Может, еще сходишь. Это была твоя идея — оставить веревку для Мабель.

Матье положил распутанную леску. Он смотрел прямо, словно пытаясь забыть видение, чтобы снова стать самим собой.

— В то время я думал, что это хорошая идея, — сказал он.

— Это и была хорошая идея.

— Не знаю, я просто больше туда не хожу.

Марк положил дробинку в коробку.

— Она говорит со мной, — сказал он.

Матье резко повернулся к брату.

— Кто?

— Веревка. Она иногда кое-что мне подсказывает.

— Может быть, папа не ошибается, когда говорит, что ты читаешь слишком много книг. От них мозги набекрень, — сказал Матье, пожав плечами.

— Клянусь, это правда. — Марк помолчал, прежде чем продолжить: — В прошлый раз она сказала мне, что Ренуар и Саллес, конечно, были не одни во время «фейерверка».

Матье нервно схватился за другую леску и начал ее распутывать.

— А что еще она тебе сказала, твоя чертова веревка?

— Я подумал, может, ты сам мне расскажешь.

Пальцы Матье замерли. Он пытался заговорить, но слова застревали в горле. Ему потребовалось еще несколько секунд, чтобы прийти в себя.

— И что тебе рассказать?

Марк не ответил, заметив, что в голове брата явно появился еще один узел, распутать который гораздо сложнее, чем узел из лески.

— Это был несчастный случай, — смог сказать тот через некоторое время.

Марк положил руку на плечо брата.

— Я просто хотел напугать их, чтобы они не возвращались и не делали все это дерьмо. Я даже не знаю, что произошло на самом деле, клянусь.

— Ты уверен, что там больше никого не было?

Матье покачал головой. Его взгляд был как у мертвой рыбы.

— Кроме твоей говорящей веревки, никого, — сказал он без тени иронии.

Затем под полом крыльца послышались стук и грохот. Ошеломленные, братья увидели, как появилась голова Люка, а затем он полностью выскользнул из своего укрытия. Потом встал, смахнул пыль с одежды и озорно посмотрел на братьев.

— Блин блинский, ребята, хотел бы я видеть, как эти двое взлетели на воздух, это должно было быть что-то с чем-то...

— Заткнись, черт возьми, — сказал Марк, еле сдерживаясь, чтобы не закричать.

Люк втянул голову в плечи. Матье казался каким-то чужим, словно был посторонним участником разговора.

— Я просто говорю, что есть люди, которые заслуживают смерти, и все равно, какая она, — тихо добавил Люк.

— Мы не должны говорить об этом, иначе у Матье могут возникнуть большие неприятности.

— Хорошо, я ничего никому не скажу, можете на меня рассчитывать.

Наступило долгое молчание. Лицо Люка внезапно потемнело.

— Жаль, что Мабель здесь нет, — сказал он.

При упоминании о сестре Марк опустил голову.

Сейчас не время сообщать братьям об их встрече, он расскажет потом; но Марк думал, что Люк прав: тайну лучше было бы поделить на четверых.

Люк знал Ренуара и Саллеса. Однажды, когда он искал свой остров, застал их на берегу реки. Спрятавшись за зарослями, он наблюдал за ними, уверенный, что они замышляют что-то недоброе. Он слышал от Матье, что эти два идиота часто рыбачили со взрывчаткой. Люк все понимал. Ему хватило ума догадаться, что они тоже ищут сокровища, выкапывая в реке ямы. Люк подозревал, что они зачерпывают рыбу, которая всплывает на поверхность вверх брюхом, чтобы никто ничего не заподозрил и чтобы заработать немного денег сверх своей зарплаты, но настоящей целью операции было найти клад пиратов. По словам его брата, все знали, что они делают, даже Линч, который всегда закрывал на это глаза. На самом деле, возможно, он был с ними в сговоре.

В тот раз Ренуар и Саллес использовали не взрывчатку, а огромный грузовой аккумулятор с двумя проводами, оканчивающимися электродами, смоченными в воде. Люк не понимал, как электричество могло заставить появиться сокровище, если только оно не было способно на то, о чем он не имел ни малейшего представления. Он пробыл на берегу достаточно долго, чтобы увидеть, что сокровище не поднялось из глубин с бурлящим потоком. Множество рыб появлялись на поверхности, как пузырьки воздуха. По крайней мере, эти два идиота не разгневали небеса, надругавшись над рекой. Не умеют они пользоваться лопатой и киркой. Поэтому и исчезли в большом взрыве!

Люк отправился на виадук ранним вечером. Он не стал там задерживаться, едва взглянул на подвешенную веревку и пошел вдоль берега вниз по течению. Насекомые стрекотали в высокой траве, дул ветерок, от которого по воде проходила легкая рябь. Люк часто останавливался, опускался на колени на минуту или две, прижимал ладони к траве, несущей отпечаток истории. Он наблюдал за всевозможными насекомыми, которые появлялись и исчезали, как планктон в глотке неповоротливого кита. В голове у Люка звучал церковный хор, хотя он не разбирал ни слова. Он шел, останавливался и снова шел вперед. Как будто поезд, делающий остановки на каждой станции. У брода он опустился на колени и заскрипел, подражая сверчку. Подождал и снова заскрипел. Не получив ответа, встал.

Он услышал, как хлопнула дверца машины. Люк ринулся прочь, пробираясь между деревьями, а затем прилег за изъеденным жучками стволом поваленной сосны и стал смотреть в ту сторону, откуда, похоже, доносился шум.

Линч появился на другом берегу. Он шел на цыпочках, не отрывая глаз от земли, словно ожидая, что ему откроется нечто, о чем он не имел ни малейшего представления, нечто конкретное, что будет как будто послано ему небесами. Ненастоящий пират, подумал Люк. Обычный нечистый на руку шериф, который хотел придать себе важный вид. Люк уже заметил, что многие хотят казаться важными в глазах других. В конце концов, они не знают, куда поставить ногу для следующего шага, но поскольку не могут долго держать ее в воздухе, в итоге всегда куда-то ее опускают и думают, что это место принадлежит им. Так и Линч: он не мог долго находиться в воздухе. То, что он не был пиратом, не делало его менее опасным. Он настойчиво что-то разнюхивал, и Люку это не нравилось. На стороне шерифа был закон и сопутствующая ему власть. Мальчик забыл о сверчке.

Люк ненавидел Линча так же сильно, как Ренуара и Саллеса. Однажды в городе он заставил его подбирать грязные газеты, разбросанные на Джойс-Принсипаль, утверждая, что видел, как тот выбросил одну, хотя это было неправдой и он это знал. Люк никогда ничего не выбрасывал никуда, кроме мусорного ведра. Он не понимал, почему Линч обвинил его, зачем ему это было надо. Он пытался постоять за себя, и Линч приказал ему убрать еще на одной улице, добавив, что чем больше он будет протестовать, тем длиннее будет список улиц. Люк искал помощи у людей, но те немногие свидетели, что проходили мимо, разворачивались и уходили. Линчу нравилось унижать слабых. Его лицо говорило само за себя. Легко быть несправедливым, когда у тебя на лацкане висит нагрудный знак. Если бы мог, Люк сорвал бы этот знак, так как считал Линча недостойным его носить, но все знают, что обычный болван — еще не преступник. Люку нужно было поддерживать свой имидж. Тогда он сможет стать невидимым в городе так же, как и на природе.

После похорон Линч занялся текущими делами, а вечером отправился к Самюэльсонам. Он сел на банкетку у большого, выходящего на улицу окна, как делал всегда. Мэгги Самуэльсон вышла в зал принять его заказ — свинина фрикасе с картофелем. Пока она писала в блокноте, Линч с отвращением рассматривал следы старого, отслаивающегося слоя лака на ее неровных ногтях. Старуха оторвала бланк и положила его на поднос. Она наклонилась, и ее голова исчезла в раздаточном окошке. Линч услышал, как она назвала его имя мужу, который работал на кухне. Через несколько минут Мэгги Самюэльсон вернулась с дымящейся тарелкой и устало поставила ее перед Линчем. Он заправил уголок салфетки за воротник рубашки, тщательно расправил, чтобы не испачкать свой прекрасный костюм, и начал есть.

Через два места напротив него Мишель Кольбер наслаждалась ванильным мороженым в стеклянной креманке. Она была симпатичной девушкой лет двадцати, и все знали, что за словом в карман она не лезет. Как только ложка оказывалась у нее во рту, она переворачивала ее, затем медленно вынимала, иногда погладывая на бесстрастного Линча. Он проглотил последний кусочек и сложил салфетку, положил ее радом с выскобленной тарелкой и уставился на Мишель Кольбер, пока она не заметила направленный на нее взгляд. Он махнул ей рукой и улыбнулся. Девушка изобразила удивление, бегло огляделась по сторонам, ища в ресторане кого-нибудь еще, кого Линч приглашал подойти. Он снова помахал рукой. Она замешкалась на мгновение, прежде чем встать и сесть напротив него, постоянно вертясь на стуле, чтобы найти удобное положение. Он спросил, что она хочет выпить. Она заказала мартини. Линч налил себе стакан воды. Он с любопытством наблюдал за девушкой. Она хитрила, притворялась, и довольно неудачно. Она сделала глоток и заговорила о найденных телах, восхищаясь мужеством Линча. Он позволял ей льстить, не находя в этом особенного удовольствия.

Разговор получился коротким. Линч вскоре пожалел, что пригласил девушку. Она допила мартини и наклонилась вперед, чтобы спросить, отвезет ли он ее домой. Было уже поздно, и она боялась ходить по темным улицам ночью. Только подумайте, беззащитная девушка, кто знает, что с ней может случиться, если она столкнется с плохими парнями, добавила она. Сам не зная почему, Линч согласился подвезти ее на служебной машине. Она была в восторге.

Мишель Кольбер все еще жила с родителями. Она попросила Линча остановиться примерно в пятидесяти метрах от дома, и он припарковался, не выключая двигатель. Пожелал ей спокойной ночи. Она сидела и возилась с крошечной сумочкой с золотой цепочкой. Линча больше не забавляла эта ситуация. Он хотел, чтобы она поскорее вышла из машины.

Он находил ее жалкой и вульгарной; то, как она двигалась, как говорила, даже ее молчание — все было вульгарным. Он снова сухо пожелал ей спокойной ночи. Мишель Кольбер резко отвернулась от двери, ударилась плечом о приборную панель. Дернулась, чтобы не упасть на рычаг переключения передач, и оказалась близко к Линчу. От неожиданности он не успел среагировать и оказался прижатым к ее груди. Она поцеловала его в губы, просунув жадный язык прямо в рот. От этого контакта его передернуло, как будто склизкий, охваченный паникой жук старался залезть ему в глотку. Он оттолкнул девушку, протянул руку, чтобы открыть пассажирскую дверцу, и приказал немедленно выйти.

Расстроенная, Мишель Кольбер вышла из машины. Она спросила Линча, что ему в ней не нравится, и он ответил: «Все», после чего сразу уехал.

В зеркале заднего вида он увидел, как она оправляет юбку. Наблюдая за тем, как уменьшается дрожащее отражение девушки, он подумал про себя, что заслуживает лучшего.

Раньше Матье всегда был доволен своей участью. Сейчас же каждый день на работе он мог думать только о том, чтобы обрести реку и тишину, которую украли у него те двое. Единственными людьми, чьи голоса он мог выносить, были его братья, сестра и дедушка. Ему не нужно было многого для жизни, он не гнался за счастьем на тарелочке, никогда не сталкиваясь с этим словом в человеческом сообществе, даже в собственной семье. Он не искал ничего такого, что выходило бы за пределы жизни тех работяг, которых он каждый день встречал в каменоломнях, с их глупыми устремлениями, порожденными по большей части бесплодной ревностью и мелкими желаниями. Матье никому не завидовал. Разве что птицам, которые могли подняться на огромную высоту, просто чтобы посмотреть на мир по-другому. Увидеть за пределами своего дома каменоломни, электростанцию, плотину и город, все те сооружения, которые для Матье давно уже стали олицетворением зла.

Никто на него не подумал. После смерти Ренуара и Саллеса языки немного развязались. Это продолжал ось до тех пор, пока на место этих двух не пришли новые шпионы Джойса. Потом снова наступила тишина. Матье никогда не участвовал в разговорах. Иногда он слушал. Таким образом он видел, что, избавив землю от вредного присутствия этих людей, он помог разбудить совесть, заронить в людские сердца сомнение. Некоторые говорили о знаке свыше, но не решались идти дальше в своих размышлениях. Если бы они узнали, что Матье совершил правосудие от имени всех, они, возможно, посмотрели бы на него по-другому, но они по-прежнему его не замечали.

Матье не жалел о сделанном, только о том, что солгал брату. Он часто вспоминал, как прицелился в ящик со взрывчаткой и нажал на курок, став самой пулей, продолжением своей воли. Но не спал ночами, просыпался в поту, пока наконец не признался себе, что он даже наслаждался тем моментом. Судья и палач в одну и ту же долю секунды. Он все еще думал об этом и будет думать еще долго. Он не чувствовал никакой вины, еще меньше его волновало, кто будет судить его, от кого будет исходить приговор, обещанный его матерью за любой проступок, совершенный в соответствии с ее упрощенным представлением о добре и зле. Он не думал, что люди могут судить его, и не поклонялся тому же богу, что и его мать. В один возможный рай дверь уже захлопнулась. Он предпочитал другой рай, с деревьями, животными, землей, камнями и водой. Он держал все это при себе и мрачно смотрел на мир.

После многочисленных правок Линч передал отчет Джойсу, который внимательно прочитал его в присутствии законника, вернул без комментариев и отмахнулся от него.

Каждый день Линч возвращался на место взрыва. Устойчивый запах гнили больше не беспокоил его. Он обнаружил кусок плоти одного из братьев Дюрок, из которого торчала обломанная кость, как кусок зуба в гниющей челюсти. Он задался вопросом, кому, Ренуару или Саллесу, принадлежал этот фрагмент. Он не стал никому рассказывать о нем, и тем более вдовам, которые, может быть, захотели бы его забрать. Линч наблюдал за разложением, сетуя на то, что оно происходит так быстро. Он начал считать это место настоящей братской могилой Ренуара и Саллеса, анонимным и достойным их захоронением. Когда он сюда приходил, не молился о спасении их душ, а скорее благодарил их за то, что они взорвались, чтобы немного скрасить его жизнь.

В субботу вечером, когда солнце почти скрылось за верхушками деревьев, а его лучи еще местами играли на земле, Линча привлек блеск на другом берегу реки. Возможно, ничего особенного там и не было, но он хотел убедиться в этом лично. Он двинулся вверх по течению, перешел по плоским камням и вернулся к броду на другой стороне. В результате взрыва у джипа оторвало одно из зеркал. Линч поднял его и обнаружил, что само зеркало исчезло, осталась лишь рама. Прежде чем снова отправиться в путь, он осмотрел окрестности на случай, если пропустил что-то еще. Ему показалось, что вдалеке между деревьями промелькнул какой-то силуэт. Животные здесь водились в изобилии. Он сделал несколько шагов вперед под прикрытием леса, хлопая в ладоши. Никаких признаков движения не было. Он машинально посмотрел вниз, проверить, в порядке ли ботинки. В метре от него среди мха и веток лежал небольшой металлический предмет. Он склонился над тем, что он определил для себя как гильзу. Взял сосновую иглу, продел ее в полую часть и долго рассматривал, вертя перед глазами, — ржавой она не была. Он встал, снял шляпу и положил в нее гильзу. Посмотрел на другую сторону, и на его безбородом лице появилась улыбка. Сценарий, который он предполагал несколько дней назад, изменился. Линч не верил в случайности, не говоря уже о совпадениях. Гильза не могла принадлежать простому охотнику. Место несчастного случая превратилось в захватывающее место преступления.

Дойдя до машины, Линч достал из бардачка пластиковый пакет, положил в него гильзу, засунул в карман рубашки и снова надел шляпу. По его спине пробежала дрожь. Он бросил последний взгляд в сторону обугленных останков и поехал прочь.

Стоя на крыльце, прислонившись к одному из столбов, Люк глядел на открытые ворота. Он часто заходил в дом, чтобы посмотреть время на часах, а потом снова выходил. Его нижняя губа местами кровоточила, и он регулярно проводил по ней языком. Когда он увидел вдалеке силуэты братьев, то сбежал по ступенькам и бросился к ним. Ничего не сказал, просто попросил пойти за ним. Матье, слишком уставший за день на работе, отказался. Марк же предложил поговорить в его комнате, но Люк возмутился:

— Я вас вообще редко о чем-то прошу.

— Куда ты нас ведешь? — устало спросил Матье.

— Сами всё увидите!

Люк побежал вперед, братья последовали за ним. Они дошли до реки, но не на виадук, и направились к броду. Матье нервничал все больше и больше. Люк остановился на противоположном от взрыва берегу. Кровь засохла на его губах, и он повернулся к братьям с выражением печали на лице.

— Что ты хочешь нам сказать? — спросил Матье, желая побыстрее покончить с этим.

— Вы бы мне ничего не сказали, если бы я не застал вас в тот день, так?

— Мы не хотели докучать тебе этой историей.

Люк прикусил губу, и снова появилась капелька крови.

— Это больше похоже на то, что вы мне не доверяете.

— Что ты, конечно, доверяем...

— Нет, не доверяете, потому что я идиот.

— Мы никогда не считали тебя идиотом, — сказал Марк.

— Я уже и не знаю, верить ли вам.

— Мы больше не будем ничего от тебя скрывать, обещаю.

— Правда?

— Тебе не нужно было приводить нас сюда, чтобы сообщить нам это, — сказал Матье.

— Нет, нужно!

— Ну, раз теперь все ясно, мы можем вернуться?

— На самом деле нет, ничего не ясно.

-- А что еще случилось?

— Линч приходит сюда каждый день... Сегодня утром я видел, как он наклонился, чтобы что-то поднять... Я был слишком далеко, чтобы увидеть, что... Вон там, — сказал Люк, указывая на корни сосны.

Матье бросился к дереву, затем встал на четвереньки, чтобы осмотреть землю у подножия.

— Что за чертов идиот, вот я идиот,—повторял он.

— Что случилось? — спросил Марк.

Матье поднялся на ноги.

— Я и не подумал поднять гильзу, вот что обнаружил Линч.

— Ну а как он узнает, что это ты?

— Это не самый распространенный калибр. Когда я купил ружье, мне пришлось зарегистрировать его в оружейном магазине. И на гильзе есть мои отпечатки.

— Вероятно, ты не единственный, у кого тут есть такое ружье.

— Кто знает.

— Сейчас у Линча нет ничего, кроме гильзы, из которой можно было бы подстрелить кролика.

— Я знаю его, он этого так не оставит.

— Не паникуй, мы подготовимся, раз уж теперь все знаем, — сказал Марк, положив руку на плечо Люка.

— Я буду продолжать наблюдать за Линчем, — сказал Люк.

— Хорошо, но будь осторожен, чтобы он ничего не заподозрил.

— Я самый осторожный в мире.

Матье уже не слушал братьев, представляя себе самое худшее.

На следующий вечер Люк вернулся домой позже братьев. Они были дома, дед уже сидел в конце стола. Мать готовила еду. Люк взглянул на Матье, затем на Марка, после чего снова вышел. Братья последовали за ним. Люк провел их за тополя у края тропинки.

— Узнал что-нибудь? — нетерпеливо спросил Матье.

Люк на мгновение развел руками, как будто хотел поймать все необходимые слова.

— Я следил за Линчем целый день, как и планировал. — Он помолчал, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. — Утром он пошел к Самюэльсонам выпить кофе. Сидел у окна и читал газету. Часто смотрел на часы и время от времени выходил на улицу. Новости его вроде и не интересовали. Он в последний раз посмотрел на часы, а потом встал.

Я последовал за ним. Он отправился прямо к торговцу оружием. На двери висела маленькая табличка. Он подошел, чтобы прочитать, что там написано. Попытался открыть дверь, но та была заперта.

Он долго стоял и смотрел на улицу. Прошел какой-то парень, и Линч спросил его о чем-то, но тот, похоже, ничего не знал. Линч явно злился. — Люк снова сделал паузу. Усмешка исказила его лицо. — Думаю, он всех ненавидит. Вы помните, как наша мама говорит, что добрый Господь поместил всех на землю с определенной целью. Я не думаю, что насчет Линча это была хорошая идея, или, может, он не так хорош...

— А потом, что он сделал потом? — спросил Матье, прервав размышления брата.

— Ушел. Я приблизился к двери магазина, там был такой бумажный циферблат, стрелки которого остановились на цифре пять. Я последовал за Линчем до работы и остался ждать. Церковный колокол зазвонил в полдень. Линч снова вышел на улицу. Вернулся к Самюэльсонам. Перекусил и снова прочитал газету, не знаю, дочитал ли. Я смотрел на него, а сам чертовски проголодался, но не хотел, чтобы он меня заметил, у меня все равно не было с собой денег. Когда я слишком голоден, начинаю думать о чем-то более важном, чем еда, и голод проходит. На тот момент это было не очень сложно. — Люк опустил руки, и его плечи тоже опустились.

— Продолжай, — сказал Марк.

Люк оставался в таком положении еще несколько секунд. Он потер щеки, сильно надавив на них, и кровь прилила к коже.

— Когда Линч закончил есть, он вернулся на работу. Вышел только во второй половине дня. Сразу же отправился в оружейный магазин. На этот раз магазин не был закрыт. Я подошел к краю окна. Из-за солнца сначала я мог видеть только свое отражение, поэтому прильнул носом к стеклу, положил руки по обе стороны от глаз, и внутри стало все видно. Сначала я заметил целую кучу пистолетов и ножей. А потом Линча, он показывал небольшой прозрачный мешочек с гильзой внутри. Хозяин попытался взять мешочек в руки, но Линч ему не позволил и только держал так, чтобы тот мог его хорошенько рассмотреть. Хозяин магазина уже не пытался выхватить мешочек и быстро пошел за какой-то тетрадью. Линч положил мешочек обратно в карман рубашки. Достал из пиджака блокнот. Пососал кончик карандаша. Продавец принялся перелистывать страницы своей тетради. Когда он время от времени останавливался, указывая пальцем на страницу, Линч начинал записывать. Я посчитал количество раз — хватило пальцев на одной руке, без мизинца. Продавец закрыл тетрадь. Линч перечитал то, что записал у себя в блокноте. Похлопал по карману, где лежала гильза. Странный такой жест. Линч выглядел довольным. Убрал блокнот в карман пиджака.

Я быстро спрятался на другой стороне улицы. Когда Линч оказался снаружи, он не ушел сразу, а постоял перед окном с выставленными пистолетами, оглядываясь по сторонам, как будто оказался в какой-то глуши. Приподнял шляпу и положил руку на рукоятку своего пистолета. Возможно, он хотел выглядеть как ковбой где-нибудь на Диком Западе, но на самом деле он не был на него похож. Я не думаю, что он когда-нибудь будет похож на ковбоя, как бы ни старался. Может, у меня голова и дырявая, но в его блокноте наверняка найдется имя, которое нам не нужно, верно?

— Хорошая новость заключается в том, что есть еще три имени, — сказал Марк.

— Я не так оптимистично настроен, как ты, — ответил Матье.

— Ты от ружья избавился?

— Да, но пока гильза у Линча, мне не по себе.

Люк пристально посмотрел на Матье, как будто только что что-то понял, затем снова собрался с мыслями.

— Я еще не закончил, — сказал он.

— Что еще? — спросил Матье.

— Я продолжил следить за Линчем, поэтому и вернулся домой только сейчас. Он отправился обратно на работу. Долго там сидел, потом вышел на улицу. Провел рукой по одежде, но на ней не было ни пылинки. Пошел быстрым шагом. Остановился на Джойс-восемь и постучал в одну из дверей. Открыла девушка. Он снял шляпу. Девушка стояла на лестничной площадке и не впустила его, или он не попросил об этом. В любом случае Линч, похоже, не настаивал. Казалось, ему было удобно смотреть на девушку с нижней ступеньки лестницы. Он часто смотрит на людей снизу вверх. Девушка не выглядела ни счастливой, ни несчастной, когда у ее дома стоял этот тип, которого она, должно быть, не пригласила зайти. Он что-то говорил, я понял это по его шевелящимся губам. Я был слишком далеко, чтобы что-нибудь услышать. Ее губы тоже шевельнулись в конце, когда он снова надел шляпу и провел пальцем по ободку. А потом ушел. Девушка странно смотрела ему вслед. Она не выглядела счастливой, видя, что он уходит, и я решил, что это не потому, что он уходит, а скорее потому, что он может вернуться. Могу поспорить. Мне очень хотелось пойти и сказать той девушке, чтобы она поостереглась, но я должен был оставаться невидимым, я должен был следить за Линчем.

— Ты знаешь эту девушку?

— Нет, не знаю.

— Не имей этот засранец нагрудного значка, он был бы куском дерьма, который нужно обходить стороной на тротуаре, — сказал Матье.

— Да, он засранец, — повторил Люк, — но есть одна вещь, которую он не знает.

— Чего он не знает? — спросил Мэтью.

— Что я могу стать невидимым, как Джим в бочке с яблоками.

Линч появился у Вольни во время завтрака. Перекинулся парой банальностей с Мартином, игнорируя Эли, который сидел в конце стола и не сводил с него глаз. Марта подала Линчу кофе, и он попросил немного молока. «Чтобы было не так крепко», — сказал он.

— У нас нет молока, — ответила Марта.

— Ничего страшного.

Линч сделал пару глотков, глядя на всех.

— У вас прекрасная семья... Да, прекрасная семья.

Его взгляд остановился на Матье.

— Как идут дела в каменоломне?

— Все в порядке, — ответил Матье, взяв одной рукой чашку с кофе и заглянув внутрь.

— Наверное, все пали духом после того, что произошло. Какое несчастье, — сказал Линч, грустно качая головой.

— Я просто делаю свою работу. Никого ни о чем не прошу.

— И очень хорошо, очень хорошо. Скажи мне, парень, мне говорили, что у тебя есть один из тех старых винчестеров сорок четвертого калибра, или я ошибаюсь?

— Не ошибаетесь.

— Для охоты такой калибр не очень подходит.

— Я с ним и не охочусь.

— Не охотишься?

Линч сделал вид, что задумался, ритмично постукивая пальцем по краю стола.

— Зачем же тогда тебе ружье?

— А у кого здесь нет ружья?

— Это правда, но он не часто встречается здесь, этот вид оружия, такие только в кино остались... Коллекционная модель.

— Я не коллекционер,—отрывисто ответил Матье.

— Кажется, тебе неприятно об этом говорить.

— Что за бред! — воскликнул Эли.

— Заткнись! — бросил Линч, даже не взглянув на старика.

Эли не настаивал. Линч чуть смягчился.

— Могу я увидеть оружие?

Все молчали. Никто, кроме братьев, не знал, что происходит. Люк уткнулся носом в чашку с кофе, а Марк уставился на брата. Матье отодвинул стул, встал и поднялся в свою комнату.

Вскоре он вернулся с ружьем, завернутым в простыню.

— Оно ведь не заряжено? — с улыбкой спросил Линч.

— Не думаю,—сказал Матье, протягивая оружие.

Линч с сомнением ухмыльнулся.

— Убери-ка эту тряпку!

— Сами уберите.

— Пошевеливайся!

Матье неохотно подчинился. Линч достал из кармана куртки пару кожаных перчаток, надел их, взял винчестер и осмотрел его со всех сторон. Затем нажал на курок, отметив, что сопротивления не было. Он осмотрел механизм, несколько раз снова нажал на курок, но безрезультатно. На его лице показалось раздражение.

— Сломан, — сказал Матье.

— И давно? — спросил Линч, продолжая осматривать винчестер.

— По крайней мере год.

— Почему не починил?

— Нелегко найти оригинальные детали.

Линч понюхал приклад и ствол.

— Год не пользовался, а маслом смазываешь.

— Я его купил на свои деньги, надеюсь, что когда-нибудь починю.

— Это как-то сентиментально.

— Почему вы интересуетесь этим ружьем? — спросил, выходя из себя, Мартин.

Линч, казалось, не обратил внимания на вопрос, уткнул приклад ружья в пол и понюхал внутреннюю часть ствола. Еще один разочарованный взгляд. Затем он повернулся к Мартину, как будто внезапно вспомнил о вопросе.

— Меня попросили составить опись старого оружия в регионе... для выставки.

— Как вы узнали?

Линч ничего не сказал. Он потер кончик носа средним пальцем, затем встал. Поднявшись, он направил ружье на Матье.

— И еще кое-что. Ты же рыбак, так? Когда Ренуар и Саллес взорвались, ничего такого не заметил?

— Какого такого?

— Не знаю, это я тебя спрашиваю.

— Мы все были на виадуке, провели там весь день, — вклинился Марк.

— Я разговариваю с твоим братом, — сказал Линч, не отрывая взгляда от Матье.

— Это правда, мы были там.

— И вы ничего не слышали?

— Ничего. Река очень шумная.

— Спускали ли воду в тот день?

— Как и каждое воскресенье.

— Грохот немаленький стоял все-таки... И ты тоже ничего не слышал? — спросил Линч, резко повернувшись к Люку.

Люк вздрогнул и покачал головой, все еще глядя на свою чашку.

— Если это все, мы бы хотели закончить завтрак и приступить к работе, — сказал Мартин.

Линч бросил на него покровительственный взгляд.

— Это мне решать.

Несколько секунд прошло в тишине, затем Линч вернулся к Матье.

— Ружье я забираю с собой.

Линч направился к двери и на пороге обернулся.

— Спасибо за кофе, мадам, подумайте о молоке в следующий раз, — добавил он и вышел.

— Что это за история с ружьем? — спросил спустя некоторое время Мартин.

— Не знаю, — ответил Матье.

— Почему ты сказал, что оно уже год как сломано, ты еще на прошлой неделе с ним ходил.

— Это правда, мне становится спокойнее, когда оно со мной.

Марта, о присутствии которой все забыли, встала. Все смотрели, как она пересекает комнату и поднимается по лестнице. Вскоре после этого она спустилась, неся в руках Ветхий Завет. Она подошла к Матье и положила перед ним на стол священную книгу. Затем резко подняла правую руку сына и положила ее на обложку.

— Поклянись, что ты не сделал ничего дурного!

Матье уставился на свою руку. Край креста, торчавший из-под ладони, был похож на застрявшую в мякоти занозу. Все и так были напряжены из-за прихода Линча, а тут воздух совсем наэлектризовался. Затем раздался резкий звук. Эли бил железным наконечником костыля по полу. Он бил и бил, и лицо его покраснело от гнева.

— Не в чем ему клясться, черт возьми!

— Клянись! -- повторяла Марта, не обращая внимания на ругательства отца.

— Он не будет клясться, говорю тебе, дура старая!

Марта потеряла дар речи и с недоумением посмотрела на отца.

— И забери свою чертову книгу туда, откуда взяла, или клянусь, что заставлю тебя ее сожрать, — добавил Эли.

Марта бросила растерянный взгляд на мужа. Не обращая на нее внимания, Мартин достал из нагрудного кармана комбинезона пачку сигарет, сунул одну в рот, прикурил, поднялся из-за стола и вышел. Марта простояла в оцепенении еще несколько секунд. Люк тоже встал, подошел к Матье и подтолкнул книгу к матери, чтобы брат до нее не дотянулся.

— Дура старая, — сказал он, подражая попугаю.

Матье опрокинул наполненную гравием вагонетку в дробилку, а затем осмотрел конвейерную ленту, по которой гравий сыпался на вершину гигантской кучи. Пирамиду, возведенную в мрачной, безлюдной долине, которую у основания постоянно копали бульдозерами, а потом возводили заново. Он подумал о приходе Линча. По дороге в каменоломни Марк снова попытался успокоить его, сказав, что на гильзе точно нет четких отпечатков пальцев. Несмотря на это, Матье не мог не представлять себе самого худшего, особенно когда видел, как камешки из разбитой скалы катятся вниз по склону, словно приносимые в жертву тела.

— Эй, ты, там, мы платим тебе не за то, чтоб ты ворон считал!

Матье поднял глаза. Начальник бригады стоял на высоком пандусе, облокотившись на перила. Матье видел, как на породе играет солнце, но силуэт находился в тени. Начальник снова что-то пролаял. Матье вернул рычаг на место, включил предохранитель, затем направил вагонетку на рельсы, чтобы освободить место для следующей. Так и его мысли — они тоже бродили по кругу.

Когда рабочий день закончился, Матье зашел за Марком, и они отправились домой. Люк ждал их у входа в каменоломни.

— Что ты здесь делаешь?

Люк не ответил. Его глаза лихорадочно блестели. Он приложил указательный палец к губам и жестом приказал братьям следовать за ним. Они шли вдоль забора по грунтовой дороге с заполненными гравием колеями, похожими на раны, которые весной перевязывали, потом летом они высыхали и вновь кровоточили с первыми осенними дождями. Дойдя до конца забора, они сошли с тропинки и отправились за нервничающим Люком в лес. Через несколько сотен метров стал виден виадук. Люк остановился и обернулся к братьям.

— Что-то случилось? — спросил Матье.

Люк покачал головой, не разжимая губ.

— Давай, говори, тут нас никто не услышит.

Люк раздвинул губы, между зубов у него был зажат маленький бледный диск. Затем он поднес руку ко рту, выплюнул гильзу от ружья и сглотнул.

— Как, черт возьми, тебе это удалось? — спросил Матье, подбегая к брату и забирая гильзу.

Люк сиял от счастья.

— На идиота никто не обращает внимания. Он чертовски неуклюж, идиот, он корчит рожи, пытаясь сказать «да» или «нет», но в чем-то он не так уж плох... в чем-то, в ком-то... вот, например, Линч.

— Как ты узнал, что гильза все еще у него?

— Сегодня утром, дома, я заметил, когда он потянулся к карману рубашки. Я видел, как он это делал раньше. Я подумал, что она должна быть там. Поэтому я пошел в город. Линч был у Самюэльсонов. Я наблюдал за ним. Ждал, пока он выйдет, и как будто случайно натолкнулся на него. Мы упали. Когда я оказался на земле, схватился за Линча, чтобы подняться. Он ничего не понял. Идиоты такие неуклюжие!

Матье обнял Люка, затем откинулся назад, держа брата за плечи.

— Ты лучший из всех нас, — сказал он.

— Блин блинский, я бы хотел увидеть его лицо, когда он не нашел эту гильзу, — громко рассмеялся Люк.

— Тебе не стоит возвращаться в город в ближайшее время, Линч наверняка что-то заподозрит, — сказал Марк.

— Не волнуйтесь, у меня нет причин возвращаться туда.

Люк помрачнел. Он больше не смеялся и смотрел на реку.

— Красиво, да? — Он указал на воду, которая бурлила у больших камней и спокойно продолжала течь под сенью деревьев.

— Ужасно красиво, — сказал Матье.

— Она могла бы быть еще красивее, если бы здесь была Мабель, — добавил Люк. Его голос дрожал от волнения.

— Я ее видел, — сказал Марк, не в силах больше молчать.

Люк схватил брата за руку:

— Ты виделся с Мабель и ничего нам не сказал?

— Я собирался, но за это время столько всего произошло...

— Где она?

— Я встретил ее в городе.

— Как она?

— Она в порядке.

— Слышал? — сказал Люк, обращаясь к Матье. — Но ты, наверное, все знал!

— Нет, я ничего не знал.

— Что еще она тебе сказала?

— Что она не забыла нас и скучает.

— Когда она к нам приедет?

— В самое ближайшее время, сейчас она очень много работает.

— Где работает?

— Официанткой в «Адмирале».

— Почему бы нам не пойти туда всем вместе?

— Она хочет, чтобы мы встретились здесь, как раньше.

— Когда?

— Скоро, не волнуйтесь.

Взгляд Люка затуманился.

— Значит, она больше не сердится на меня.

— Она никогда не сердилась на тебя.

— Надеюсь, она сдержит свое слово.

— Мабель когда-нибудь обещала нам что-то, чего не выполняла?

Брови Люка сошлись над переносицей, затем он медленно сжал в ладони нечто, что еще не существовало, но чего он желал так же пылко, как и братья. Они молча смотрели на веревку. С неба спикировал ястреб и набросился на голубя. При ударе разлетелось облако перьев, и хищная птица использовала свои крылья как парашют, чтобы добраться до скалы. Затем она начала тыкать клювом в израненную плоть, не переставая следить за обстановкой, как часовой на посту.

— Ты прав, она всегда держит слово, — сказал Люк.

Лезвие ножа соскользнуло, и картофельная кожура тут же окрасилась красным. Марта поднесла палец ко рту. Ей всегда нравился вкус крови. Ей было интересно, похож ли вкус крови других людей на ее и почему ее вид так травмирует большинство людей, но для Марты это было воспоминание о страданиях Сына Божьего, как будто кровь, вытекшая из Его рук, ног и бока, была неиссякаемым источником всей пролитой крови в мире. Так она убеждала себя, что вкус во рту — это вкус крови страдавшего, умершего и воскресшего Христа.

Марта вспомнила утренний разговор, именно поэтому она вздрогнула и порезалась. Ее отец никогда не обращался с ней подобным образом. Какое право он имел так говорить? Он оскорбил не только ее, но и, прежде всего, священную книгу; а Мартин, который промолчал, который и пальцем не пошевелил, чтобы защитить жену, казалось, даже получал удовольствие от ее унижения. Мир определенно теряет свою религиозную совесть. Марта уже заметила это, когда ходила на мессу. Людей на службе становилось все меньше и меньше. Голос пастора эхом отдавался во все увеличивающейся пустоте, и от этой пустоты сосало под ложечкой. Никто не понимал ее, ни дома, ни где-либо еще. Была ли в этом ее вина? Должна ли она расплачиваться за свои ошибки? Четырех апостолов, явленных в мир, было недостаточно, чтобы освятить ее дурную кровь, уберечь ее от дьявольского присутствия паука, который постоянно увеличивал свое царство, как будто вся вода, которую сдерживала плотина, несла свет неверный, противный истинной вере. Именно он, этот паук, и Джойс, ее помощник, были настоящими виновниками, демонами. Раньше все было по-другому, долгожданный свет шел с неба, а не от воды. Что могла сделать Марта? Только руководить семьей, только объединять домочадцев, помня о пути Господа всемогущего.

Марта посмотрела на порез, который уже стал затягиваться. Она взяла картофелину из корзины и подержала ее на ладони. Пальцы женщины были похожи на переплетающиеся корни. Она начала чистить клубень сверху вниз, механически поворачивая, не думая о ранке, на которую попадал крахмал. Затем бросила картофелину в таз с водой и взяла другую, стала чистить все быстрее и быстрее. В голове у нее горел огонь, она распалила его, чтобы сжечь богохульства, которые услышала, а также и собственный стыд за то, что не смогла достойно ответить.

Хлопнула дверь. Марта повернула голову, но глаза не подняла. Она увидела большие ботинки, комочки земли, которые отваливались от подошв, вылепленные, как маленькие темные разрозненные кирпичики, и волочащиеся по полу штанины.

Мартин сел за стол. Он сложил руки на груди, затем засунул ладони под комбинезон. Его руки выглядели так, словно внезапно усохли. Марта наконец подняла на него глаза.

— Почему ты ничего не сказал сегодня утром?

— Это твой отец, ваши личные дела.

— С каких это пор мои дела перестали быть твоими?

Мартин высунул руки и положил ладони на стол, как инструменты, которые достали для какой-то определенной цели.

— С довольно давних пор, уже и не вспомнить, и мне кажется, что ты виновата в этом не меньше, чем я.

Марта взяла еще одну картофелину.

— Ты хочешь сказать, может быть, не виновата, а виновна?

— Чувство вины — такой роскоши мы себе позволить не можем.

— А Матье, как ты думаешь, он виновен в чем-то серьезном?

— Разве наш сын может в кого-то выстрелить?

Марта не ответила, неподвижно держа картофель в одной руке и нож в другой.

— Мы уже давно не разговаривали ни о чем серьезном, — добавил Мартин.

Марта на мгновение подумала, что Мартин имеет в виду сына.

— Попробуй поговорить с ним об этом, — сказала она.

— Что это изменит?

— Мы должны следить за тем, что происходит в нашей семье.

Мартин сжал кулаки.

— Ты видишь, во что превратилась наша семья?

— Ты всегда был с сыновьями близок, как день и ночь.

— Почему ты никогда не говоришь о дочери?

— В этом нет необходимости.

— Жаль, что меня не было рядом, когда ты ее выгнала.

— И что бы ты сделал?

Мартин смотрел на жену, как смотрел бы на воду, текущую у берега, пытаясь разглядеть дно, но ничего не мог разобрать. Он достал пачку сигарет, продолжая наблюдать за Мартой, которая снова взялась за картофель. Мартин знал, что она не любит, когда он курит в доме. Он взял сигарету, зажег ее, сделал длинную затяжку, затем выдохнул густую струйку дыма в сторону жены. Рукой, в которой держала нож, Марта с отвращением помахала перед собой.

— Знаешь что, Марта, я думаю, твой отец прав.

Мартин больше ничего не добавил. Он встал, тяжелым шагом подошел к двери и на мгновение замешкался, прежде чем переступить порог.

Марта положила каждому по жареному яйцу и белую фасоль. Затем налила кофе — сначала им, потом себе. Сев за стол, положила кусочек сахара в ложку, наполовину погрузила ее в кофе, посмотрела, как сахар тает и коричневеет. Она помешивала кофе, скребя ложкой по краям чашки, а когда закончила, посмотрела на мужчин; те ели молча, макая большие куски хлеба в жидкий яичный желток. Ее взгляд упал на Мартина. За дымом, поднимавшимся от чашки, она разглядела его глаза — два умирающих язычка пламени. Он первым встал со стула и подошел к Матье.

— Пойдем пройдемся?

Матье с удивлением посмотрел на отца.

— Мы с Марком уходим.

— Сделаешь исключение.

— Нам не совсем по пути.

— Ничего страшного.

Матье взглянул на Марка.

— Хорошо! — сказал он.

Марта смотрела, как отец и сын уходят, она ничего не имела против.

Чуть позже они уже шли бок о бок по дороге, каждый нес жестяную корзинку, и их тени вдалеке соприкасались.

— Мы с тобой редко разговариваем, — сказал Мартин.

Матье остановился, сделал шаг в сторону, и его тень отделилась от тени отца.

— Что с тобой?

Мартин быстро оглянулся. За ними никого не было, и дом пропал из виду.

— Ружье, — сказал он.

— Что ружье?

— Я могу попытаться починить, когда Линч вернет его тебе.

— Разве ты не слышал, что нет нужных деталей?

— Может быть, найду. — Мартин полез в карман и достал изогнутую металлическую деталь с небольшой пружиной. — Вот, — добавил он.

Матье отступил назад.

— Ты рылся у меня в комнате, черт возьми.

— Я сделал это для твоего же блага.

— Моего блага? С каких пор тебе важно мое благо?

— Тебе следует быть осторожнее с Линчем.

Матье опустил голову.

— Что произошло с Ренуаром и Саллесом?

— Я не стрелял в них, если ты это хочешь знать.

Мартин вертел карабин.

— Ты мне не веришь?

— Мне плевать на этих двух идиотов.

— И что?

— Я беспокоюсь о тебе.

Матье не смог сдержать нервный смех.

— Черт, я должен записать это где-нибудь.

— Ты больше ничего не хочешь мне рассказать.

— Больше рассказывать нечего. Я не понимаю, почему ты так беспокоишься обо мне, это не в твоих привычках.

— Я был неправ.

— Господи, «неправ»... Может, напомнить, как ты был «неправ», когда я был маленьким?

Наступила тишина, пролетела стая воробьев.

— Да, я никогда не знал, с какого боку к вам подойти...

— Я не из-за шрамов от ремня сержусь. А потому, что, если у меня появятся дети, я не уверен, что не буду бить их ремнем, чтобы научить жизни... Я не уверен, что смогу поступить иначе, из-за тебя не смогу. Гнев, который мы накапливаем, должен когда-то выйти наружу.

Тяжелое облако на несколько секунд заслонило солнце. Тени отца и сына исчезли, затем появились вновь, неизменные, все еще на расстоянии друг от друга. Мартин передал деталь Матье.

— Спрячь это получше.

Даже не взглянув на отца, Матье засунул предмет в карман. Они помолчали, затем Мартин достал пачку сигарет и нервно протянул сыну. Матье отказался.

— Не надо, у меня свои есть. Я пойду, если тебе больше нечего мне сказать.

— Обожди!

— Что еще?

— Я хотел бы попытаться исправиться.

Матье холодно посмотрел на отца.

— А зачем? Одно и то же животное два раза выдрессировать нельзя.

Мартин смотрел, как сын уходит; он так и стоял, протянув руку и судорожно сжимая пачку сигарет.