"Кинофестиваль" длиною в год. Отчет о затянувшейся командировке

ЛОНДОН, ПОРТСМУТ, ЙОРК. РАСШАТАТЬ «КОРОБОЧКУ»!

Как соблазнительно, в некотором роде лестно было бы подумать, что именно статья о «прытком Фредди», затрагивающая «Интеллидженс сервис» и ЦРУ, привлекла ко мне неблагосклонное их внимание! Что уязвились они моей иронией, почувствовали себя задетыми и постановили меня «пресечь». Тем паче что годом позже я высмеял другое их интеллектуальное детище, книжку американца Мартина Круза Смита «Парк Горького», и фельетон-пародия «Эх, да с кольтом, да вдоль Москвы-реки…» был переведен на английский и перепечатан во многих странах. А после моего возвращения на Родину итальянская «Паэзе сера» напечатала черным по белому: «В «департаменте грязных трюков» ЦРУ его (то бишь мое) имя фигурировало в списках наиболее «интересных» для них людей…»

Но нет, голову даю на отсечение, было не так. То есть насчет «департамента грязных трюков», может, и так, но тогда не по той причине. Или литературные соображения послужили лишь крохотной дополнительной гирькой, на весы их если бросили, то в последнюю очередь. И вообще принцип «Post hoc ergo propter hoc» — «после этого — значит вследствие этого» — римляне сформулировали не в защиту, а в осуждение поверхностных, необоснованных умозаключений.

А вот Форсайт оказался уязвлен не на шутку. Не столько моей статьей, сколько собственными воспоминаниями. Перечитайте внимательно его рассказ о поездке в Москву — это же рассказ человека глубоко обиженного, если не оскорбленного. «За мной даже не установили слежки… на меня просто не обратили внимания… они даже не открыли ни одного из моих чемоданов…» Ах ты, господи, какая напасть и какая досада!

Чего он хотел — и активно хотел? Как раз не гвоздик, а придирок. От гвоздик он, конечно, не отказался бы— привык, но в данном случае ему мечталось об «известности наоборот». Чтоб вывернули чемоданы на грязный пол и хорошо бы что-нибудь порвали, чтоб по пятам таскались филеры со зверскими мордами, а из-под шкафа высовывались микрофоны с клеймом: «Мейд ин Чека». А он бы это потом со смаком описал. Вот была бы реклама для «Дьявольской альтернативы»: «Знаменитый писатель собирал материал для этой книги, рискуя жизнью…». Как подвели его наши пограничники и таможенники, горничные и таксисты, как подвели!..

Но хватит предисловий: персонаж, надеюсь, понятен вполне. Как мы встретились? У меня есть возможность вначале предоставить слово самому Форсайту. День в день с процитированной чуть выше «Паэзе сера», 19 сентября 1984 года, лондонская «Дейли мейл» поместила за его подписью нижеследующее:

«Битову было сказано, что я буду ждать его на определенном месте в вестибюле отеля «Монткам» неподалеку от метро «Марбл-арч». Он немного опоздал. И я наблюдал за дверью и старался представить себе, как он может выглядеть.

В нашей недавней встрече за обедом не было, в сущности, ничего необычайного. Встречу устроил наш общий друг в Лондоне. Я читал о Битове, а он знал обо мне. По-видимому, с полсотни экземпляров моих книг были куплены агентами КГБ в Лондоне и отправлены в Москву, чтобы такие, как Битов, и прочие важные птицы могли их прочитать.

Оповещать о себе ему не пришлось. Как только я заметил этого человека в дверях, я понял, что он русский. Особенность русских в том, что они и выглядят как русские…»

Здесь не выброшено и не изменено ни строчки. Но пора прервать перевод и сказать, что на первой странице, на самом видном месте, «Дейли мейл» объявила: сочинение Форсайта публикуется эксклюзивно. В западной газетной практике сие словечко расшифровывается: «Только у нас! Если не купите нашу газету, больше нигде не прочтете!..» Полностью объявление было завлекательно до дрожи: «Эксклюзив! Фредерик Форсайт: Тайны, которые Битов поведал мне за обедом. См. с. 6 и 7».

Какие же такие страшные тайны я поведал ему? Что я очень люблю свою жену и дочь. Что тоскую по Родине и никакие блага, никакие удобства мне ее не заменят. По уверению Форсайта, я говорил об этом «большую часть времени, по крайней мере 15 минут», да и затем возвращался к той же теме, волнуясь и даже «обрывая фразы посередине».

«У меня создалось совершенно четкое впечатление, — продолжал знаменитый автор, — что он знает лишь обрывки московских сплетен, «шелуху», как выражаются американцы. Если он говорил мне правду, а по-моему, это так, не представляю себе, как кто бы то ни было в службах безопасности мог поверить, что они захватили важную добычу.

Я бы определил его ценность как нуль».

Опять-таки текст воспроизведен строка в строку. Жаль, что мои британские «опекуны» не посоветовались с Форсайтом предварительно и не пришли к аналогичным выводам, прежде чем затевать долгий и дорогостоящий детектив. С выставленной мне «нулевой» отметкой смирюсь с удовольствием, хотя как совместить ее с гигантским заголовком на первой странице по соседству с «эксклюзивным» объявлением: «Человек, который слишком много знал»? А никак. Весь смысл сенсационных заголовков, по отдельности и вместе, сводился к тому, чтобы распродать тираж, полуторный тираж, двойной, если получится. А что заголовки противоречат содержанию— подумаешь, чепуха какая…

Закончил Форсайт свое повествование на ноте явственно меланхолической:

«Мы простились на улице у выхода из отеля… В последний раз я увидел его затылок с жидкими седыми волосами, когда он шел прочь, к стоянке такси…»

Ну а теперь моя очередь. В том, что навспоминал «дотошный» и «щепетильный» Форсайт по заказу «Дейли мейл» (только ли «Дейли мейл»?), полным-полно вранья. Уж не стану комментировать смехотворную посылку, что некие «агенты» скупали его романы, дабы я мог перелистать их на досуге. Ограничусь поправками фактического характера.

Как мы встретились? Никакого «общего друга» не было. Форсайт, надо полагать, имел в виду «людей из «Интеллидженс сервис», с которыми по обыкновению побеседовал «за стаканом вина». Я их в друзьях не числю. Но без их санкции, это факт, я не получил бы ни его письма с предварительным приглашением, ни звонка, уточняющего время и место.

А он мне позвонил. По телефону 878-1781. И я принял его приглашение. Оно превосходно вписывалось в новую мою тактику. Да и, честно скажу, любопытно было посмотреть на «короля бестселлеров» вблизи.

Вблизи он оказался моложавым, спортивно подтянутым и подчеркнуто элегантным. Бежевый его костюм сидел на нем без складочки, как суперобложка на твердом переплете. И первая тема для разговора, какую он мне предложил, тоже была элегантной, интеллигентной, безукоризненно светской: отчего и почему отель «Монткам» получил свое нестандартное название.

Выяснилось, что название обретает смысл, если прочитать его не по-английски, а по-французски, не «Монткам», а «Монкальм». Маркиз де Монкальм-Гозон, командующий французскими войсками в Канаде, побил англичан при Тикондероге, отстоял осажденный Квебек, однако в 1759 году пал на поле брани. И остался олицетворением достойного, благородного противника.

— Есть ли в мире другая нация, способная столь объективно относиться к врагу? — вопросил Форсайт риторически. И сам себе ответил — Нет такой. Сохранять беспристрастность при любой ситуации умеем, вероятно, только мы, англичане…

Ой ли? Свежо предание…

Но для чего он меня пригласил? Не для того же, чтобы просветить по части ратных подвигов маркиза де Монкальм-Гозона! В «Дейли мейл» Форсайт увертливо обходит этот вопрос молчанием. Придется ему помочь. Четверть часа, утверждает он, я говорил о своей семье. Допустим. Пять минут отдадим маркизу, да будет светла его память. Куда же делись еще полтора часа?

А полтора часа «король бестселлеров» посвятил себе. Как раз к весне 1984 года он закончил новый роман «Четвертый протокол». И, поскольку фабула снова строилась вокруг жутких «советских козней», разворачиваясь попеременно в Англии и в СССР, автору остро хотелось внедрить в нее побольше «достоверных» деталей. Встречал ли я лично кого-нибудь из советских лидеров? Нет. А что слышал о разногласиях «на высшем уровне»? Ничего. О политических и разведывательных операциях, проводимых или задуманных против Запада? Опять-таки ничего — и вообще не лучше ли обратиться к американским кремленологам, вы же сами уверяли, что их осведомленность выше всяких похвал…

Я не грубил и даже почти не язвил, отказы были облечены в вежливейшую форму — выучился. И действительно то и дело сворачивал на себя и свою семью, не из доверия к Форсайту и не из желания «поплакаться», а по принципу: ты мне про Фому, я тебе про Ерему. Я же никогда не готовил себе ролей, не прикидывал загодя, какую маску надеть. Все по обстоятельствам, часто экспромтом, интуитивно. Интуиция вообще — славная штука, последний резерв и в то же время обобщенный опыт. Не подвела она меня, по-видимому, и в отеле «Монткам», он же «Монкальм».

Кроме того, я ведь тоже предложил ему альтернативу— не дьявольскую, но и не пустую: дайте рукопись, посмотрю, потом продолжим разговор. Но тут уже уклонился Форсайт: «К сожалению, рукопись сдана в типографию, исправить ничего не смогу». — «Не хотелось бы напоминать о неприятном, однако «Альтернатива» пестрела ошибками». — «На этот раз я подобрал консультантов получше, были среди них и ваши соотечественники, так что не беспокойтесь, ошибок быть не должно…»

Не соврал: частных ошибок в названиях, транскрипциях и т. д. почти не обнаружилось, всего одна. Соврал: из его же последующих интервью знаю, что он правил роман, внося коррективы «на злобу дня», вплоть до лета. И опять не соврал, что, подытоживая наш разговор, испытал разочарование: для него моя «ценность» действительно свелась к нулю.

Ясное дело, в марте, сидя с Форсайтом лицом к лицу, я понятия не имел ни о фабуле нового романа, ни о его недостатках. Прочитал я «Четвертый протокол» уже в 1985 году и перечитал совсем недавно. Н-да… Что там «Дьявольская альтернатива» и намеченный в ней пунктиром бледненький и банальный «план Борис» против новоявленного злодейского «плана Аврора»! Теперь читатель призван не просто купить роман и проглотить не отрываясь, но организованно содрогнуться.

Заключается «план Аврора» в том, чтобы провезти в «добрую старую Англию» контрабандой — ни много ни мало — атомную бомбу. Провезти по частям, а затем собрать и взорвать близ военно-воздушной базы Бент-уотерс, где размещены американские истребители-бомбардировщики, оснащенные ядерным оружием. Поскольку от базы ничего не останется, все решат, что рвануло на ней. А поскольку взрыв намечен в канун парламентских выборов, то уцелевшие избиратели неизбежно переметнутся от консерваторов, выступавших за сохранение американских военных баз, к лейбористам, выступающим за ядерное разоружение. И на берегах Альбиона воцарится «марксистско-ленинское» правительство.

Само собой, хитроумный план едва не удается, но все-таки срывается. Согласно законам жанра, главы и страницы кишмя кишат гангстерами, шпионами, охотниками за шпионами, захватывающими приключениями и сюжетными сальто-мортале. Пять убийств по ходу действия и десяток упомянутых ретроспективно. Одно самоубийство. Одна виртуозная кража со взломом. Погони и переодевания. Шифровальные блокноты и подпольные радиопередатчики. Проницательные седовласые джентльмены во главе недреманных секретных служб МИ-5 и МИ-6. А главное — два противоборствующих супермена: Джон Престон и Джеймс Дункан Росс, он же Валерий Петрофский. Надо ли объяснять, кто за кем гонится и кто кого побеждает, кто кумир и кто злодей?

Поражает, однако, не «расстановка сил». И не смешная буквица «ф» в русской фамилии. И не убожество облюбованного автором «московского реквизита». И даже не злостное искажение и вульгаризация политической правды современного мира — к этому, увы, не привыкать. Поражают даты.

Действие романа «Четвертый протокол» развертывается в 1987 году. Предугадано — за три года, — что по инициативе правящей партии и премьер-министра выборы будут проведены досрочно. Когда именно? По Форсайту, 18 июня. Ошибка в одну неделю! Точность буквально снайперская.

И даже промах в одну неделю — промах ли? Не настаиваю на своей гипотезе, но склонен подозревать, что безоговорочной победой на выборах 11 июня консерваторы обязаны еще и Форсайту. Сам он тоже голосовал за тори. Собственных политических симпатий он и не скрывал, но обеспечил партии-победителю не один, а множество голосов. Тех, которые традиционно принято называть «плавающими» и которые в английской избирательной практике могут оказаться решающими.

Не улыбайтесь. «План Аврора», размноженный миллионными тиражами, — это не смешно. Примите во внимание популярность автора, его безусловно незаурядное умение плести интригу, а более всего — рекламный его портрет с акцентом на добросовестность и точность в деталях. «Форсайт не врет», — убежденно судит читатель, околдованный неотвязной «иллюзией узнавания». «Форсайт знает, о чем пишет… Слава богу, до этого еще не дошло, но ведь дыма без огня не бывает», — добавляет читатель, чуточку подумав, и… голосует за тори.

«Плавающие голоса» оттого и получили свое название, что принадлежат людям без твердых убеждений. По английским оценкам, это десять — двадцать процентов избирателей. За эти-то проценты, по существу, и идет борьба в предвыборных кампаниях, остальное предрешено. С другой стороны, если убеждений нет, их место занимают впечатления. Прочесть «Четвертый протокол» легче и занятнее, чем вникать в тексты и подтексты предвыборных манифестов. И люди, даже не отдавая себе в том отчета, голосовали 11 июня за то, чтоб не случилось событий, «намеченных» Форсайтом на 18-е…

Осталось рассказать, как мы расстались. Когда я двинулся в сторону метро, он, прежде чем уставиться мне в затылок, взялся за дверцу своего «ягуара», предупредительно поданного к подъезду. Машина была такая же элегантно бежевая, как его костюм. И невольно подумалось, что у него нынче к каждому костюму — особый выезд, масть в масть…

А в Лондон между тем пришла весна. Корявенькие деревца, черневшие вдоль «моего» переулка Шин-корт, в одну ночь окутались нежно-розовыми облачками — выяснилось, что это сакура. Сочно зазеленели газоны, потом, к концу марта, расцвели другие садовые деревья и вообще все, что может и должно цвести.

Англию мы как-то автоматически представляем себе страной дождей и туманов, сумрачной и суровой, короче, северной. И мои предыдущие описания грешили унынием под стать самочувствию и настроению, что в Йоркшире, что в Эдинбурге. Хотя Эдинбург, конечно, не Англия, а Шотландия. Но и в Шотландии, на западном ее побережье, есть, говорят, заповедный залив Ю, где в открытом грунте растут чуть не все субтропики. Какой-то мощный, Узкий и благостный завиток Гольфстрима.

Мне и дальше часто будет не до пейзажей и не до погоды. Но, коль зашла об этом речь, заявляю определенно, что Англия — не серая и не черная, а прежде всего зеленая. Естественный парник, залитый солнцем не реже, чем затянутый сеткой дождя. В Сюррее и Сассексе наряду с дубами и газонами вовсе не редкость встретить и сакуру, и лавровишню. Как-то они пережили всемирно холодную зиму 1986/87 года, когда снег выпадал даже в Алжире? Уберег ли свою прибрежную оранжерею заливчик Ю? Может, и уберег: если нет, где-нибудь упомянули бы.

«Праздник цветения сакуры» был скоротечным, вроде минуты отдыха от гонга до гонга. Начался — а скорее и не прерывался — новый раунд, с задачей обмануть надзирателей, измотать их, вынудить прекратить или хотя бы ослабить слежку. Пользуясь их собственным жаргоном — расшатать «коробочку».

Откуда выражение? От «опекунов» я его не слышал — остерегались. Просветил меня все тот же Фредерик Форсайт. В «Четвертом протоколе», расписывая бесподобные успехи контрразведки МИ-5, он, по обыкновению своему, уделил немало внимания подробностям чисто техническим. В частности, тому, как организована «служба наружного наблюдения», по убеждению автора, «лучшая в мире».

Команда «сторожей», как они именуются на служебном жаргоне, состоит из шести человек — четверо пеших, образующих «коробочку», и еще двое на неприметных внешне машинах. Допустим, «клиент» зашел в дом. Тогда «коробочка» выглядит так: один «сторож» уходит вверх по улице, другой вниз, третий занимает пост на противоположной стороне, четвертый — у заднего фасада. Разумеется, все шестеро, включая водителей, снабжены мини-передатчиками, а старший по команде держит связь еще и с радиоцентром МИ-5.

Можно бы — и короче — излагать своими словами и далее, но нагляднее временно пожертвовать краткостью в пользу перевода. Для ясности добавлю, что Винклер у Форсайта — один из «вражеских агентов», самый неловкий и незадачливый.

«В восемь тридцать Винклер вышел на улицу, направился в ресторан на Эджвер-роуд, легко поужинал и вернулся. Он ничего не бросил и не подобрал по дороге, не оставил на столе, ни с кем не заговаривал.

Но дважды он все-таки «отличился». По пути в ресторан, на Эджвер-роуд, он резко остановился и уставился в витрину, затем повернулся и зашагал в ту сторону, откуда пришел. Древнейшая из уловок, чтобы заметить «хвост», и не слишком удачная.

Выйдя из ресторана, он задержался на бровке тротуара, выждал разрыва в движении и перебежал на другую сторону. Затем опять остановился и пристально оглядел улицу: не метнется ли кто-нибудь следом? Никто не метнулся. Все, чего добился Винклер, — он перешел под опеку того из сторожей, который занял позицию на противоположной стороне Эджвер-роуд заранее. В ту минуту, когда Винклер зорко всматривался в поток машин, наблюдая, не рискнет ли кто-то жизнью или здоровьем ради преследования, «сторож» в двух шагах от него делал вид, что ловит такси.

— Никаких сомнений, это «клиент», — доложил Беркиншо радиоцентру. — Он пытается уйти от «хвоста», и не слишком умело…

В одиннадцать утра Винклер снова вышел на Эджвер-роуд, подозвал такси и поехал в сторону Парк-лейн. У Гайд-парка такси и следом две машины со «сторожами» повернули на Пикадилли. Высадившись близ Пикадилли-серкус, Винклер испробовал еще одну уловку, чтоб стряхнуть «хвост», которого даже не замечал.

— Ну вот, пожалуйста, — пробормотал Лен Стюарт, обращаясь к лацкану своего пиджака. Он успел познакомиться с отчетом Беркиншо и ждал чего-либо подобного.

Винклер неожиданно нырнул под арку торгового пассажа и бросился в дальний его конец почти бегом, вынырнул на другую улицу, отбежал на несколько шагов и обернулся в ожидании, не выскочит ли из пассажа кто-нибудь следом. Никто не выскочил — в том не было нужды. Один из «сторожей» занял пост у южного входа в пассаж раньше него.

«Сторожа» знают Лондон лучше полисменов и таксистов. Они знают, сколько выходов у каждого большого здания, у каждого пассажа и подземной галереи, знают, где расположены проходные дворы и куда выводят. Когда бы «клиент» ни попытался ускользнуть, один из команды непременно опередит его. Второй будет не спеша идти следом и двое — прикрывать с флангов. «Коробочка» никогда не ломается, и надо быть очень умным «клиентом», чтобы заметить ее вообще.

Придя к выводу, что слежки нет, Винклер вошел в железнодорожное агентство на Риджент-стрит и осведомился о расписании поездов на Шеффилд. Рядом повязанный шотландским шарфом футбольный болельщик выяснял, как ему добраться в родной Мазеруэлл. Это был один из «сторожей»…

Найдя свой поезд, Винклер двинулся вдоль платформы. Из трех вагонов второго класса в голове состава он выбрал средний, закинул чемодан на багажную полку и спокойно опустился в кресло в ожидании отправления.

Через несколько минут в вагоне появился молодой негр с наушниками на голове и магнитофончиком у пояса. Он сел за три ряда от Винклера и принялся покачивать головой в такт музыке, прикрыв от удовольствия глаза. Команда Беркиншо вступила на вахту: наушники не воспроизводили никакой музыки, но если установить регулятор громкости на отметку «5», передавали инструкции «сторожам».

Второй «сторож» устроился в головном вагоне, сам Беркиншо и Джон Престон — в третьем, и Винклер вновь очутился в «коробочке». Еще один сотрудник занял место в хвостовом вагоне на случай, если Винклер вздумает «пробежаться» по составу…»

Можно ли доверять Форсайту в этих отрывках? Безусловно. Ни в одну из его предыдущих книг «сторожа» не проникли, хоть поводов к тому было более чем достаточно. Просто его контакты с «Интеллидженс сервис» крепли от романа к роману. Так что про «коробочку» — все достоверно, конечно, не считая имен. Жаргонного выражения я не слыхивал, но в положение злосчастного Винклера попадал, боюсь, неоднократно.

Из всего, что вспоминать неприятно и не хочется, это — едва ли не самое неприятное. Потому что самое глупое. В проходные дворы и торговые пассажи я не нырял — надо было, как минимум, знать, где они находятся, — а вот улицу с односторонним движением перебегал. Под желтый сигнал светофора, когда автомобильные орды уже готовились сорваться с места. И, вывернувшись из-под разъяренных радиаторов, пялился на другую сторону: не мечется ли там кто-нибудь, не поспевший за мной?

Было это, правда, не на Эджвер-роуд, а на Эрлс-Корт-роуд, но какая разница! Ну удалось бы мне заметить и даже сбросить «хвост», а дальше что? Тем решительнее меня отрезали бы от тех немногих адресов в Лондоне, куда я мог бы стремиться. Радиоволны, как известно, распространяются со скоростью света.

Одно меня извиняет: это было в декабре. Потом, после Африки, я уже не дергался и не прыгал, но взял за обыкновение пристально вглядываться в попутные и встречные лица. И часто казалось, что лица попадаются смутно знакомые, виденные вчера или позавчера. Может, казалось, а может, на самом деле. И что с того? Какой прок знать «сторожей» в лицо? Ну следят, было бы странно, если бы не следили…

Но к поре цветения сакуры пришло понимание, горькое и холодное, что с внешними «знаками внимания» мне не совладать и цель вообще не в этом. Что «коробочку» (буду уж пользоваться этим термином, коротко и удобно) нельзя поломать, можно только расшатать. А чтобы расшатать, ее надо раздвинуть. На весь Альбион, а лучше бы и за его пределы.

И, рассмотрев проблему со всех сторон и обсудив с собой — а с кем еще? — я вновь позвонил в Париж. Никого не таясь, с домашнего телефона. Не Сабову, а Джону Дими Панице. Звонок, как и следовало ожидать, прошел беспрепятственно.

— Мистер Паница? Говорит Олег Битов. Я все обдумал. Ваше предложение принимаю. Когда вылетать?

Похоже, я набрал слишком резвый темп. Паница был куда как нахрапист, но к чужому натиску не привык.

— Погодите. Вы прочитали, что я вам оставил?

Оставил он мне только что вышедшую тогда мутночерную с обложки и изнутри книжку Клэр Стерлинг «Времена убийц». Расширенную и собранную под переплет сводку ее измышлений, опубликованных ранее в «Ридерс дайджест».

— Прочитал. Плоско и бездоказательно.

Он хмыкнул в трубку.

— Вы забыли, какой у нас тираж. Убеждают не сами слова, а то, сколько раз и каким тиражом их повторили.

— Но если вам кажется, что эффект достигнут, тогда зачем вам я?

Возникла пауза. Хорошая пауза, нужная.

— А я и не говорил, — произнес он веско, — что ваши выступления у нас в журнале должны повторять тезисы Клэр. У вас иной угол зрения. Можно будет даже поспорить с ней, но умно. И вообще готовьтесь к тому, что ваша статья о «болгарском следе» понадобится через год. А сперва мы приучим читателя, нашего читателя, к вашему имени. Поищем другие темы…

Вот это была удача! Неожиданная и бесконечно необходимая. Я же построил свой расчет, ухватившись именно за «Ридерс дайджест», на соображениях ближнего порядка: мне вынужденно выпишут иной документ, я избавлюсь от опостылевшего Дэвида Лока, а там увидим. Дальше стелился туман: то ли удастся привести редакцию к полному разочарованию, то ли нет, но и в этом случае останется не меньше четырех месяцев, чтобы дезавуировать любую бредятину до выхода журнала. Новый паспорт — новые пересечения границ, и отобрать его я не дам: придумал как. Главное — заполучить паспорт…

И вдруг, будто по щучьему веленью, редакция «Ридерс» добровольно идет мне навстречу, рассеивает туман, отодвигает свой возлюбленный «болгарский след» на целую вечность. Почему? Что случилось? А то, что в очной беседе с Паницей я, по-видимому, не сделал ошибок. И он доложил в Лэнгли оптимистично: еще, мол, чуточку не дозрел, но дозреет. И было окончательно решено сделать на меня ставку не в промежуточной пропагандистской игре, а на стадии решающей. На римском процессе, до которого оставался год.

Нет, я не понял еще, откуда ветер дует. Я ощутил удачу именно как удачу, как щучье веленье, и побоялся спугнуть ее. Побоялся, что он осадит меня снова. Решимость испарилась, я огорошенно промолчал. Ему это понравилось.

— Не унывайте, отсрочка будет недолгой, — утешил он покровительственно. — На днях буду в главной редакции, в Штатах, обговорю все на высшем уровне.

Позвоните мне в Плезантвилл, штат Нью-Йорк, в ближайший вторник. Запишите номер…

Что я и сделал.

А на следующий день— была пятница, и погода хорошая — приступил к осуществлению второй, независимой части своего плана. Вышел с утра к платформе Норт-Шин, сел на желтомордую электричку, доехал до вокзала Ватерлоо. Сверился с расписанием и купил обратный билет до Портсмута.

Почему до Портсмута? Мне было в сущности все равно, куда ехать, хотелось побыстрее и подальше, но и не очень далеко, чтоб вышло недорого и чтоб к вечеру вернуться. Транспортные схемы в Англии выдаются бесплатно, надо только освоить, где и как спросить. Накопив добрую дюжину схем, я исчертил ее мысленно множеством маршрутов. Теперь я как бы тряхнул наобум короб, где они накопились, и Портсмут выпал первым.

Почему Портсмут вообще возник в числе маршрутов, что меня приманило? Веской причины могло бы и не быть, скажем, понравилось, приласкало слух само название. Но причина была, она зародилась в дальнем военном детстве, когда в эвакуационной уральской Ревде, в нетопленом клубе крутили английский фильм «Леди Гамильтон». Стопушечный бриг адмирала Нельсона в фильме был представлен, вероятно, правдоподобным макетом. Однако не исключается, что какие-то сцены снимались не в павильоне, а на самом корабле. Бриг «Виктори», спущенный на воду двести двадцать лет назад, покалеченный в десятках сражений, реставрирован и стоит на вечной стоянке в гавани Портсмута.

Он прекрасен тяжелой, неуклюжей красотой подлинника. Неожиданно ярко раскрашен: корма оранжевая с черным, полосатые борта — полосы желто-оранжевые в очередь с густо-синими, и красные зевы пушечных люков в три, не то в четыре ряда. Но главные впечатления, конечно же, внутри. Каким чудом в это тесное деревянное пространство втискивались не только пушки, ворота, помпы, пороховые погреба, но еще и 850 человеческих жизней — именно столько было при Трафальгаре? Даже кровать адмирала (и над нею штормовая «люлька» с занавесками, скроенными, по преданию, лично леди Гамильтон) втиснута меж двух пушек. Неужели — не помню — этот поразительный штрих не привлек создателей фильма? Актеры были заняты гениальные — Вивьен Ли и Лоуренс Оливье, но запах времени на пленке не передается.

На самой нижней трюмной палубе под ватерлинией располагалась кают-компания для младших офицеров, а в боевых условиях — госпиталь. Сюда приносили сверху истекающих кровью, здесь даже доски палубного настила перекрыты охрой, чтобы кровь не бросалась в глаза. Здесь оперировали в тех пределах, что умели, применяя вместо наркоза ром и торопливо-торжественный шепот капеллана. Сюда принесли смертельно раненного Нельсона, и корабельный хирург Битти после краткого осмотра приговорил: «Безнадежен!» Здесь великий флотоводец произнес последние исторические слова: «Хвала господу, я исполнил свой долг».

Гид в матросской форме предупредил с вязким ланкаширским акцентом: «Леди и джентльмены, это ровно на одну минуту» — и погасил электричество. И все погрузилось во тьму, в которой немощно трепыхался, ничего не освещая, язычок одинокой свечи. При такой свече оперировал хирург Битти и даже кого-то спасал. При такой свече Нельсон синеющими губами возносил хвалу тому, в кого верил. Такой свечи, лишь подчеркивающей темень, на экране быть не могло: специфика кинопроизводства не позволяла.

Я провел в Портсмуте часа три, из них два часа в гавани. Устал чудовищно: все три часа я общался не только с историей, не только с гидом и соседями-экскурсантами (что в Англии вообще-то не принято), но со всеми подряд и с кем попало. Потому и считаю, что с Портсмутом мне повезло: впечатления оказались настолько яркими, что уцелели, несмотря на усталость. Ведь адрес, подсказанный старым фильмом, играл роль все-таки второстепенную, а на первом для меня плане была она, «коробочка». Не ведая термина, я думал прежде всего о ней и даже называл ее про себя как-то сходно.

Я совершал массу действий, совершенно ненужных и беспорядочных: заходил в лавки и лавчонки, приценивался ко всякой ерунде, вертел ее в руках, щупал и возвращал, на каждом углу спрашивал дорогу, хотя мог бы все или почти все выяснить по настенным указателям. Я растягивал «коробочку». По правилам профессиональной слежки, каждый нечаянный мой собеседник подлежал оценке и проверке, тем более что прежде я никогда себя так не вел. Какими бы ресурсами ни располагали «опекуны», какую бы ставку на меня ни делали, но не могли же они прикрепить ко мне весь штат «Сикрет сервис»! Стало быть, рано или поздно придется «хвосты» попридержать…

Так рассуждал я. Они рассудили по-иному.

Во вторник Паница сообщил мне по трансатлантическому кабелю (а может, по спутниковой связи — слышимость была прекрасная), что вылет в Америку намечен на 20 апреля. В среду я провел новую самостийную экспедицию: вокзал Черинг Кросс — Кентербери. И вел себя так же, как в Портсмуте. А в четверг меня удостоил звонком не кто-нибудь, а полковник Хартленд. Звонком, а затем посещением и уведомлением, что, учитывая пробудившуюся во мне страсть к путешествиям, меня решено облагодетельствовать самодвижущейся коляской марки «тойота-терсел».

Благотворительность? Ни малейшей, хоть разобраться в этом удалось тоже не сразу. Машина давала возможность перевести «коробочку», так сказать, на полуавтоматический режим. Даже марку подобрали целенаправленно: поди заметь под капотом, где полно электроники и все перевито разноцветными проводами, лишнюю «блошку»! Не заметишь, сколько ни пялься. Слежка стала дистанционной. Если бы мне вздумалось двинуться по «опасному», с точки зрения надзирателей, маршруту, тогда можно в мгновение ока принять «ответные меры». А если я брожу себе по холмам и долам какого-нибудь отдаленного графства, то и волноваться не о чем, достаточно включать локатор для контрольного успокоения два-три раза в сутки. В том, что мои самовольные «контакты» с уличными лотошниками не стоят никакого внимания, «опекуны», если не полные шизофреники, убедились быстро.

Выходит, я опять проиграл? А вот и нет. «Тойота» в дальнейшем очень мне помогла, в расчеты спецслужб и здесь вкралась серьезная опечатка. Какая? Расскажу позже, когда замечу ее, оприходую и приму к сведению.

Но, если честно, мною все чаще завладевает тревога, что читатель уже утомлен не на шутку, что следить за извивами и перипетиями «кинофестиваля» уже не хватает ни внимания, ни терпения. Как было бы славно, если бы я писал не документальное повествование, а киносценарий или роман! Можно было бы выпрямить интригу, свести ее к поворотам, обдуманным заранее, ограничить число персонажей Уэстоллом, Хартлендом и двумя-тремя «боссами из ЦРУ». И каждый бы появлялся на сцене и исчезал по удобному для меня расписанию, раскрывался бы и делал ошибки в плановом порядке, когда и как пожелает автор.

А только интригу-то планировал и строил не я. Уэстолла, неразлучного надзирателя-компаньона с полугодовым стажем, я больше просто не видел. Был — и сгинул без предупреждения, не оставив даже трубки на подоконнике. И Харт-Дэвис сгинул, и «мрачный Питер». Порою кажется, что, если бы они напоминали о себе время от времени, было бы легче. Они, по крайней мере, давние знакомцы, я знал бы, чего от них ожидать.

Вокруг темно, как в трюме, и даже еще темнее оттого, что на дворе весна. Где капеллан, которому можно довериться, у которого можно попросить забвения и утешения? Нет его. Из тьмы по чьей-то указке выныривают все новые морды, то хищно оскаленные, то улыбчивые умильно и неискренно, и каждая норовит загасить или заслонить свечу. Свеча теплится, я берегу ее из последних сил, но как нужен, как необходим хоть изредка ответный сигнал! А его тоже нет, писем снова нет, опять не доходят…

И все-таки в интересах читателя я пару-тройку недель пропущу. Нудным выдался для меня лондонский месяц апрель. Машину мне преподнесли, а ключей от нее не отдавали. Паница застрял за океаном — вроде бы в Плезантвилле, в главной редакции, а может, и в Лэнгли, кто его разберет, — периодически позванивал, переносил сроки. Позванивал и Хартленд, словно просто так. Уилмонт вежливо забывал зонтики…

Вся эта тягомотина была как-то переплетена, но в узелок ее вязали где-то за горизонтом. Наконец, в Лондон пожаловал еще один персонаж, и его я пропустить уже никак не смогу: в апреле — мае — июне он вился подле меня неотступно, как Уэстолл осенью и зимой. Но была и разница, и довольно существенная: Уэстолл мало кому известен, а этот знаменит в своем роде не меньше, чем «прыткий Фредди». О связях этого человека с ЦРУ ходят легенды. Его перу принадлежат, как минимум, три антисоветских бестселлера, но ни один справочник — ни «Кто есть кто», ни «Биографии года» — сведений о нем не дает.

Персонаж американский, зовут его Джон Баррон. Пропустить я его не смогу, да и не надо, однако подробное с ним знакомство опять-таки чуть-чуть отложу. На родной своей американской почве он, думаю, будет выглядеть натуральнее, чем в лондонском отеле «Клэридж», где я встретился с ним впервые. «Клэридж» старомодно аристократичен, сплошь манеры и этикет, так и хочется надеть на здание серый цилиндр, вставить в окно бельэтажа монокль и присвоить отелю герцогский титул. Баррон же, хоть и занял один из лучших номеров, был подчеркнуто простоват, одет небрежно, нагло и дурашливо развязен. Но — ухо востро: не маска ли это? Глазки-то у него пристальные…

На следующий день после «Клэриджа» я предпринял еще одну самостийную поездку. Не отдаете ключей — пусть вам же будет хуже. Вокзал Кингз Кросс, славный древний город Йорк. На самом скоростном экспрессе — два часа, столько же обратно. И в Йорке часа четыре, если не пять. Не затем даже, чтобы вновь пошевелить «коробочку», а чтобы успокоиться и подумать. Не наломал ли я дров, не натворил ли ошибок с Барроном?

По-видимому, не наломал и не натворил. Через две недели после поездки в Йорк я сошел с самолета в ощеренные бетоном ущелья его младшего тезки — Нью-Йорка. С вызовом из редакции «Ридерс дайджест», американской визой и, как я и надеялся, с новым паспортом в кармане.