"Орлы Наполеона"

Интерлюдия (27 июля 1830 года)

Древний дворец французских королей Сен-Клу знаменитому Версалю сильно уступал. Не тот масштаб, не та пышность, не то величие. И всё же Карл Десятый своей резиденцией сделал именно его. Выстроенный в итальянском стиле, небольшой дворец был уютен и красив. К тому же его окружали восхитительные сады и парки, созданные гением Ленотра[8]. Одного взгляда на прелесть цветов и деревьев, на сочную зелень газонов, на ажурные струи фонтанов было довольно, чтобы понять и оценить выбор монарха.

Именно здесь, в Сен-Клу, Карл Десятый второго дня подписал четыре ордонанса[9]. Введение цензуры, роспуск недавно избранной палаты депутатов, ограничение избирательного права — таково было содержание документов, призванных укрепить королевскую власть, чья сила была изрядно подорвана дерзостью парламента и свободолюбием народа. Вчера указы появились в газетах. И сегодня Карл, скрывая волнение, принимал у себя в кабинете доклад о реакции общества на ордонансы. Докладывал министр внутренних дел граф Лабурдоннэ.

— Увы, ваше величество, события развиваются так, как и следовало ожидать, то есть наихудшим образом, — бесстрастно говорил граф, застывший в почтительной позе.

Одному богу известно, чего стоило это внешнее спокойствие. Больше всего министру сейчас хотелось ударить кулаком по столу и заорать, что он предупреждал, что он был против этих ордонансов, что закручивание политических гаек — прямой путь к новой революции, когда и старая-то с её ужасами не забыта.

— Я жду подробностей, — решительно сказал Карл.

— Слушаюсь, ваше величество… С утра, после выхода газет с документами, в центре Парижа начал толпиться народ. Студенты Сорбонны в количестве нескольких сотен человек устроили демонстрацию протеста против ордонансов. Сейчас город фактически во власти возмущённых парижан. Лувр и Тюильри блокированы. Приехать к вам я смог лишь с трудом. Да и, откровенно говоря, разъезжать сейчас по Парижу небезопасно. Люди вооружаются. Появились первые баррикады.

Карл стиснул зубы — до желваков, до скрежета.

— О, французы! Когда же вы набунтуетесь? — пробормотал еле слышно. И уже громко спросил: — Что Полиньяк[10]? Каковы его действия?

Лабурдоннэ помедлил. Предстояло сообщить самое неприятное… нет, не так: самое плохое. Опасное.

— Герцог действовал решительно, — сказал нехотя. — По его приказу на улицы вывели войска с приказом рассеять бунтовщиков. Однако народ сопротивляется, и сопротивляется яростно. Фактически в городе начались бои. С обеих сторон есть убитые и раненые. И что хуже всего…

— Ну, говорите же!

— Мои агенты докладывают, что в некоторых районах Парижа солдаты братаются с бунтовщиками и переходят на их сторону. Таких случаев уже много.

Не веря собственными ушам, король приподнялся.

— Что? — придушенно вскрикнул он. — Мои войска мне изменяют? После всего, что я сделал для армии? Этого не может быть!

— Но это так, ваше величество. Боюсь, вы переоценили верность армии.

Карл упал в кресло и закрыл лицо руками.

Министр, не спавший всю ночь, чувствовал себя разбитым. Каково же сейчас королю?.. Каково ощущать, что под тобой зашатался трон, доставшийся на излёте лет ценой тяжких испытаний?

Свою бурную юность, отмеченную попойками, многочисленными интрижками и карточными долгами, Карл (в ту пору граф д’Артуа) провёл в Версале, под нестрогой рукой старшего брата — Людовика Шестнадцатого. С первыми раскатами революционного грома аристократы начали покидать Францию, и граф был одним из них. Впереди его ожидали долгие годы эмиграции.

Зрелость будущего Карла Десятого прошла в скитаниях по европейским дворам, в усилиях по сколачиванию внешних антиреволюционных коалиций, в организации внутренних мятежей и восстаний против Робеспьера[11] и его якобинской[12] шайки. И лишь спустя четверть века, уже после падения Наполеона, Бурбоны[13] смогли вернуться во Францию. Престол под именем Людовика Восемнадцатого занял старший из них, граф Прованский. После его смерти, уже на пороге старости, Карл наконец-то был коронован. Случилось это шесть лет назад. И вот теперь… А, собственно, что теперь?

Со смятением Карл справился быстро. Его часто упрекали в ограниченности, в слепом желании вернуть Францию к старым порядкам, но никто не мог отказать королю в энергии и решительности — слишком хорошую школу прошёл бывший граф д’Артуа за десятилетия борьбы.

— Непостижимо, — негромко сказал он, хмурясь. — Как получилось, что мятеж разгорелся с такой быстротой? Кто зачинщики?

— Их надо искать в рядах либеральной оппозиции, ваше величество. Это если говорить формально.

— А если по существу?

— Есть на этот счёт кое-какие соображения, сир[14]. Готов поделиться, хотя за верность догадок не ручаюсь. Слишком мало сведений.

— Вы меня заинтриговали, — мрачно произнёс Карл. — Говорите же.

Лабурдоннэ выдержал паузу, собираясь с мыслями.

— Как вы знаете, два месяца назад начала выходить оппозиционная газета "Националь", — заговорил он, тщательно подбирая слова. — Яростные нападки на правительство и двор, разнузданная критика внутренней и внешней политики вашего величества… ну, и всё в этом духе. Заметьте, начало выпуска совпало с роспуском парламента. Словно чей-то ответ на ваше решение разогнать этих крикунов.

— Помню, помню. Совершенно гнусный листок. Дальше!

— Месяц я присматривался, а потом приказал арестовать издателя, некого Эжена Доре. Меня интересовало, кто стоит за этой газетой, на чьи деньги она из даётся. Как я и ожидал, Доре здесь фигура чисто техническая. Ему платят, он печатает, и только. Деньги на выпуск и готовые материалы привозит некто Арман Дюбуа. Взяли и его. Не хотел ничего говорить, но мы припугнули… словом, признался. И знаете, от кого этот каналья получал деньги и статьи для газеты?

— От кого же?

— От генерала Гурго, сир, — значительно произнёс министр.

Карл с недоумением посмотрел на графа.

— Постойте… Это ведь, кажется, бывший адъютант Бонапарта?

— Точно так. У вашего величества прекрасная память.

— Какого же чёрта он на старости лет полез в политику?

— К вопросу о политике мы ещё вернёмся. А пока я задам другой вопрос: откуда у Гурго деньги на издание массовой газеты? По всем наведённым справкам, он не настолько богат. И тем не менее… Опять-таки не ясно, почему он действует через посредника, а не напрямую. Впечатление, что конспирируется.

— Издание антиправительственной газеты — это уже не политика. Это прямой подрыв устоев. Почему вы его не арестовали?

— Увы, сир, для этого не было никаких оснований. Хочу напомнить, что до принятия вами позавчерашних ордонансов издание оппозиционной газеты преступлением не являлось. Издателя я велел арестовать на свой страх и риск. Но то мелкий, никому не известный человечек. Заслуженный генерал — дело другое. Тут скандала не оберёшься.

— Ну, предположим, — прорычал Карл, нетерпеливо барабаня пальцами по столу. — Что вы предприняли дальше?

— Я сразу установил за Гурго негласное плотное наблюдение. Выяснилось, что генерал поддерживает тесные отношения с двумя другими наполеоновскими генералами — Бертраном и Монтолоном. Они переписываются, иногда встречаются.

— Очень интересно! Если не ошибаюсь, все трое были адъютантами узурпатора и приняли его последний вздох на острове Святой Елены?

— Совершенно верно, сир. За ними также установили наблюдение. Выяснилось, что все трое ведут частную жизнь и вроде бы ни во что не вмешиваются. Но, с другой стороны, все они активно, из года в год, разъезжают по стране, много встречаются с людьми…

— Что за люди?

— Главным образом бывшие офицеры и чиновники Наполеона, пострадавшие от его падения. Есть также коммерсанты и финансисты, сделавшие состояние на поставках для армии узурпатора. Такой, знаете, избранный круг отъявленных бонапартистов, сир. Но не только. Мои агенты установили, что два месяца назад гостями Монтолона стали несколько оппозиционеров — либеральных депутатов распущенного парламента. А Гурго и Бертран не раз общались с действующими офицерами вашей армии.

— Вот как? О чём же генералы беседуют на этих встречах?

— Таких сведений получить пока не удалось. А сейчас, в связи с наступившими событиями, уже и не до этого. Но меня, сир, не оставляет одна мысль… Вернее, предположение…

Министр замолчал, словно не решаясь высказать анонсированную идею.

— Смелее, граф, — подбодрил король. — Я весь внимание.

— Вы совершенно правы, сир, восстание развернулось чрезвычайно быстро, — негромко произнёс Лабурдоннэ. — Больше того: ощущение, что оно хорошо спланировано и кем-то управляется. Словно за спиной простолюдинов на баррикадах стоят стратеги, знающие толк в военных операциях. И кто-то ведь надоумил наших солдат переходить на сторону народа…

— Делайте же ваш вывод!

— Определённого вывода нет, сир. Но разве нельзя предположить, — с долей фантазии, конечно, — что трое ближайших сподвижников Наполеона, фанатично преданных и бывших с ним до конца, увезли со Святой Елены ненависть и неистребимую жажду мести? И теперь они приняли живейшее участие в мятеже, цель которого очевидна, — свержение династии Бурбонов? (Лицо Карла болезненно скривилось.) Более того, сами его и готовили, опираясь на многочисленных бонапартистов? Но если так, то им оставалось лишь дождаться, пока власть даст повод для народного возмущения. И власть его дала…

— Вы имеете в виду…

— Да, ваше величество. Злосчастные ордонансы. — Неожиданно Лабурдоннэ упал на колени. Вскрикнул: — Заклинаю всем святым, сир, отзовите их! Может быть, ещё не поздно! Может быть, нам удастся успокоить народ! Неужели ужас восемьдесят девятого года изгладился из вашей памяти?

От усталости и отчаяния бледного министра била нервная дрожь. Карл силой заставил его подняться и усадил на стул. Налил фужер вина.

— Выпейте залпом. Вот так! И посидите спокойно.

Сев за стол, король принялся что-то быстро писать на собственном именном бланке. Лабурдоннэ отрешённо смотрел на Карла. В эту минуту красивое удлинённое лицо монарха с упрямым подбородком было исполнено решительности, большие глаза прищурены, густая прядь поседевших волос энергично пересекла высокий лоб… Таким и запомнил министр своего короля, которого, — о том знать он не мог, — видел в последний раз.

Закончив писать, Карл тщательно сложил и запечатал бланк.

— Отвезите это Полиньяку, — сказал отрывисто, протягивая графу письмо. — Пусть он стягивает верные части к Сен-Клу.

— Но как же, сир…

— А ваш совет насчёт ордонансов я обдумаю.

"Господи, когда он собирается думать? Времени уже ни на что нет…"

— И ещё…

Карл подошёл вплотную и, понизив голос, произнёс:

— Всё, что вы сказали насчёт бывших адъютантов Наполеона, звучит убедительно. Так это или не так, сейчас разбираться некогда. Но вы мне их головы до ставьте. И чтобы не позднее завтрашнего дня. Вам ясно, граф?

— В каком смысле, головы? — глупо переспросил Лабурдоннэ.

— Можно в прямом.

И, словно смягчая жестокую шутку, Карл широко улыбнулся.

"Ещё шутит! Тут бы свои уберечь… Или не шутит? "

Лабурдоннэ склонился в почтительном поклоне и, с трудом передвигая ноги, направился к выходу. Выполнять приказ монарха он вовсе не собирался.

Через пять дней Карл Десятый под давлением оппозиции и народа отрёкся от престола. На этом правление династии французских Бурбонов завершилось. Навсегда.

Лабурдоннэ вместе с другими членами правительства Полиньяка арестовали. Он так никогда и не узнал, что природу восстания, в общем-то, угадал верно. Однако даже проницательный министр не мог представить всей правды…