"Вы просто не знаете, куда смотреть". Часть первая: "Бармен и его Швабра"

Глава 5. Калдырь Водка

Раньше мне было интересно, почему бармены всё время протирают стаканы. Теперь я знаю. Нет, не скажу. Это ужасная тайна. Если вы её узнаете, то вас придётся убить штопором. Или шейкером. И то, и другое очень больно и обидно, но третий вариант ещё хуже: вы тоже станете барменом.

— Уже не могу представить бар без тебя, — вздохнул Калдырь. — Впрочем, всё, что было тут до тебя, я вообще плохо помню, потому что был трезв. Налей ещё.

— Но ведь я не первый бармен здесь, — напомнил я, наливая сто грамм «Столичной». Калдырь пьёт только водку, и только чистую. Не разбавляет и не закусывает. Ему нужен от выпивки только спирт.

— Мы об этом уже сто раз говорили, — покачал головой он. — До тебя бар почти год стоял закрытым.

— Я пил в нём в день приезда, — в очередной раз повторил я.

— Ты же не пьёшь, ты бармен!

— Тогда я ещё не был барменом.

— Разве ты не родился с шейкером в руке? — удивился Калдырь и резко выпил. Зажмурился, втянул носом воздух, задержал дыхание, чтобы даже молекула спиртовых паров не покинула организм. Усвоилось. Выдохнул. Открыл прояснившиеся глаза. — Если нет, то первая часть твоей жизни прошла зря. Ты прирождённый бармен.

Калдырь, будучи трезв, выглядит и чувствует себя пьяным в стельку, приходя в себя по мере набора градуса. Поэтому наиболее адекватен сейчас, под самое закрытие. После полуночи выйдет на работу в ночную смену, постепенно косея, а к утру, когда спирт окончательно выветрится, добредёт по стеночке домой, где упадёт в кровать и забудется пьяным сном. Проснётся в состоянии, близком к алкогольной коме, из последних сил доползёт сюда и начнёт приводить себя в человеческое состояние. Рюмка за рюмкой.

— Спасибо тебе, Роберт, — сказал Калдырь внезапно.

— Чего это ты вдруг? — спросил я осторожно.

— Ты структурируешь мою жизнь. До твоего приезда я мог работать только отрицательным примером на лекции о вреде пьянства. Я был жалок и отвратителен.

Он и сейчас не супермен, если честно.

— Я ни с кем не говорил чёрт знает сколько времени. А сейчас я иногда даже могу вообразить себе, что нормальный.

— Что есть норма? — ответил я философически. Стакан в моей руке скоро сотрётся в рюмку.

— Нет, ты не понимаешь, — покачал головой Калдырь. — Налей мне ещё.

— Тебе не хватит? Выглядишь трезвым, как баптистский проповедник.

— Сегодня можно! Представляешь, Роберт, я, кажется, влюблён! Я встречаюсь с женщиной!

— Да, за это стоит выпить, — сказал я, наливая.

Дело к закрытию, бар почти пуст. Лежит головой на столе муж Мадам Пирожок. Трёт пол шваброй Швабра. Задумчиво читает книгу, мусоля единственный за вечер бокал с пивом, Заебисьман. Пялится в беззвучный телевизор этот… Ну… Как его… Чёрт, вечно забываю о нём.

Именовать людей так, как их назвали родители, бессмысленно. Родителей можно понять. Получив в роддоме свёрток неизвестно чего, они должны немедленно как-то обозначить его перед обществом и миром, хотя это существо ещё ровно никак себя не проявило. Нельзя же всех младенцев называть «сруль крикливый»? Это вызвало бы путаницу в метриках. Но я счастливо избежал печальной участи вбросить в мир ещё один источник разочарования, поэтому не обязан придерживаться хомонимических условностей. Назови человека по имени раз, два, три — и вот он уже становится частью твоего мира, раскинув повсюду тонкие ниточки взаимосвязей.

К счастью, бармену не нужно запоминать имена клиентов, только напитки, которые они пьют. Так что будь в баре паспортный стол, я бы выдал ему документ на имя «Калдырь Водка».

Калдырь Водка считает меня другом. Но я никому не друг.

— Послушай, Роберт… — начал Калдырь, но тут дверь бара распахнулась. Резко. Резче чем тут принято. Раньше никто не заходил ко мне в бар, открывая дверь с ноги, но всё когда-то бывает в первый раз, верно?

Новое лицо. Для меня это не бог весть какое событие — хотя городок небольшой, тут полно людей, с которыми я не знаком. Если человек не ходит в бар, я избавлен от необходимости знать о его существовании. Но то, с каким удивлением посмотрели на него Заебисьман и Швабра, намекает, что лицо действительно новое.

Чумазая рожа. Татуировки. Виски выбриты, в ушах кольца, в носу пирсинг. Красавчик. На лбу набито DIE YOUNG, но он почему-то жив. Непорядок.

Этот эталонный образец дурного cockney-punk-а протопал клёпаными ботами к стойке, оперся на неё рукавами драной кожаной куртки и сказал:

— Пивцо, чел. И кэш, чел.

Калдырь встал с табурета и брезгливо пересел подальше, от панка пахнет немытым телом и носками.

— Я тебе пива, ты мне денег, — напомнил я новому клиенту, как устроен корыстный мир алкогольной коммерции.

— Слы, чел, трабло не аскуй. Пивцо и кэш. И я скипну, чел. Рили.

— А если нет?

— То останусь, чел. Оно те надо? Рили?

— Так иди. Без пива, — я указал на табличку «Мы можем отказать вам в обслуживании без объяснения причин. Администрация».

Единственное добавление к интерьеру, которое сделал я.

— Ты не въехал, чел, рили. Пивцо. Кэш. Надо. А то трабло. У тебя, трабло, чел, рили. Я ж как говно, могу выйти, а могу изговнять. Рили, чел, пивцо и кэш того не стоят.

Калдырь пожал плечами и, недовольно скривившись, ушёл от стойки в зал. Швабра оставила швабру и вышла на улицу. Тот… ну… всё время забываю… последовал за ней, и я его снова забыл. Только муж Мадам Пирожок (барный паспорт — Муж Пять Стаканов), продолжал спать на стойке, да Заебисьман смотрел на панка поверх очков с живым интересом юного натуралиста.

— Слы, чел, их уже блевать тянет. От меня всех тянет, рили. Я говночел, чел, — он ухмыльнулся, раздвинув тонкие бледные губы и показав жёлтые кривые резцы. Одного не хватает, и это ничуть не удивительно. Я бы ещё проредил. — Если останусь, то в твой кабак даже ассенизатор не зайдёт, не сблевав. Пивцо, чел. Кэш, чел. Не аскуй трабло, чел.

Он достал из кармана выкидной нож и щёлкнул им, высвободив небольшое хищное лезвие.

— Не напугал, — покачал головой я.

Панк мне омерзителен, но не больше, чем любой другой человек. От него не тянет агрессией, он просто блефует. А ещё у меня под стойкой дробовик.

Перехватив нож, так, что лезвие торчит из кулака вниз, парень начинает корябать им стойку, оставляя глубокие царапины в полированном дереве.

— А вот это ты зря, — сказал я укоризненно.

— То ли ещё будет, чел. Я предупреждал, рили. Я говночел, чел.

Дверь бара снова распахнулась, и в проёме казённым литым монументом воздвигся наш Депутатор. (Барный паспорт: Депутатор Виски). Из-за его могучего плеча выглядывает, злобно щурясь, Швабра. Не сбежала, значит, а проявила гражданскую сознательность, метнувшись в полицейский участок.

— Что ж вы, молодой человек, безобразничаете? — сказал Депутатор ласково.

— Слы, чел, ты чо за чел? — оскалился на него панк.

— Помощник шерифа, — представился спокойно Депутатор. — Ножичек-то положи, положи. А то пальчик порежешь.

— Чо за базары, полис? Я чо? Я ж ничо, чел. Онли пивцо, рили. Ну, чуток кэша асканул, подумаешь. Рили крохи, на бастикет, чел! Мне уехать, чел, иначе будет трабло, чел. Рили трабло, полис, оно тебе не надо, поверь мне. Я говночел, где я — там всё говно. Зачем вашему говнотауну говночел? Вам мало говна, полис?

— Что он успел натворить, Роберт? — спросил меня Депутатор.

— Да почти ничего, — ответил я. — Стойку, вон, поцарапал, и только.

— Порча имущества, угрозы, появление в общественном месте в непристойном виде, — подытожил Депутатор. — Сопротивление аресту прибавлять будем?

Я же говорю, зря он стойку попортил. Бар — это наше всё.

— Слы, полис, а что ты мне сделаешь, рили? Я ж говночел. Говно не изгавнять, говну не нагавнить.

— Пойдём, — сказал веско Депутатор, кладя свою могучую длань ему на плечо, — Так надо.

Панк съехал задницей с табурета, сложил и безропотно отдал ножик, потопал растерянно к выходу, бормоча на ходу:

— Рили полис, ты чо? Чо вы привязались, челы?

— Ну вот и заебись, — сказал удовлетворённо Заебисьман, когда они вышли за дверь. Мир в очередной раз подтвердил его жизненную позицию. — Заебись же, Роберт?

— Рили, чел, — ответил я ему, и он радостно заржал, тряся пейсами.

— Ещё пива?

— Нет-нет, — торопливо отказался Заебисьман, — я это ещё не допил.

Я был уверен в ответе.

***

— Экий мерзкий тип, — сказал вернувшийся за стойку Калдырь. — Бывает же.

— Тип как тип, — пожал плечами я.

— Ну да, нашёл у кого спросить. Знаешь, Роберт, я поражаюсь твоей доброте.

— Доброте? — машинально огляделся в поисках какого-то другого Роберта, но за стойкой только я.

— Да, ты готов выслушать любого урода. Даже этого… Говночела. Выслушать и не осудить. Даже меня.

— А с тобой что не так? Ты же не портишь мебель, — сказал я, рассматривая нацарапанный на стойке знак. Не то руна, не то кабалистический символ, не то логотип какой-то неизвестной мне группы. Панк-группы, надо полагать.

— Я… Эх… Всё со мной не так, Роберт. Я не очень хороший человек.

— Все не идеальны, — я снова принялся протирать многострадальный стакан.

— Знаешь, как я дошёл до жизни такой?

— Нет, но можешь рассказать, если хочется. Для этого я тут и стою. А если не хочется, то не рассказывай.

— Даже не знаю… Ты не решишь, что я сошёл с ума? Это довольно странная история… Впрочем, — Калдырь внимательно посмотрел на меня чрезвычайно трезвым взглядом, — Пожалуй, именно ты и не решишь.

Интересно, за кого он меня принимает?

— Я приехал сюда… Чёрт, кажется, что лет сто прошло, — грустно усмехнулся Калдырь. — Время тянется особенно уныло, когда ты один. И когда бар не работает.

— Он работал. Я в нём пил в день приезда.

— Именно об этом я и хочу тебе рассказать, хотя сам уже не уверен в реальности произошедшего. Случилось это… Ну, наверное, через месяц после приезда. Я и до того изрядно выпивал, если честно. Работа нервная, этически неоднозначная, постоянные переезды, никаких близких знакомств и так далее. Платили неплохо, но с социализацией не срослось. Пил от одиночества, скажем так.

— А что за работа? — спросил я просто потому, что вопрос напрашивался. Так-то мне плевать, конечно.

— Ну… — замялся Калдырь.

— Не говори, если не хочешь. Сама история, как я понимаю, от этого не пострадает.

— Нечто вроде… — он нервно оглянулся и понизил голос. — Неформального мониторинга технологических компетенций. Но я тебе этого не говорил.

Я молча кивнул, невозмутимо протирая стакан. «Неформальный мониторинг» — это он хорошо сформулировал. Ничуть не похоже на «промышленный шпионаж», верно? Действительно, нервная работа. Бывает, что разбираются с такими тоже весьма неформально. Зальют бетоном в фундаменте нового цеха — и привет. Хорошо, если не заживо, иные «технологические компетенции» дорогого стоят.

— Впрочем, — продолжил он чрезмерно бодрым тоном, — теперь всё это в прошлом, разумеется. Алкоголь, стресс, профессиональное выгорание, снова алкоголь — и вот я здесь. Сначала было неплохо: тишина, покой, чистый воздух, информационный детокс. Я даже бросил пить. Много гулял. Чудесный лес неподалёку, знаешь? Практически нетронутый, как в сказке! Глухие чащобы, столетние сосны, и никто даже пустую бутылку не бросил!

— Не видел тут леса, — признался я.

— Рельеф обманчивый. Кажется, что вокруг пустошь, но, если отойти чуть дальше… Надо просто знать, куда смотреть. Впрочем, я не об этом. Ты в курсе, что тут есть шалман, где разливают самогонку?

— Слышал.

— Так вот, продержался я недолго. У меня были кой-какие накопления, при здешних ценах можно было бы не работать пару лет, но я не привык бездельничать. Устроился на завод. Ночным уборщиком. Платят гроши, но мне много не надо. И вот мой напарник — тот ещё придурок, между нами, — затащил меня в это мутное заведение. Садовая мебель на заднем дворике, жуткий шмурдяк, разлитый по банкам, клиенты — заводская публика из самых распоследних. Грузчики, уборщики, подсобники, охранники… Нет, я ничего не имею против, сам теперь такой, но пить с ними было ошибкой. Не знаю, что там добавляют в самогон, башка от него становится дурная наглухо. И хочется ещё. За пару недель я ушёл в глухой штопор, когда пьёшь каждый день, а по выходным надираешься в слюни.

— Ты же трезвеешь, когда пьёшь? Уникальный метаболизм.

— До этого я ещё дойду. Налей, кстати.

Я налил. Калдырь выпил. Без всякого удовольствия, как лекарство.

— Однажды я понял, что не смогу выйти на смену. Дело к ночи, а я пьян настолько, что охрана не пустит меня в цех. Спьяну мне показалась хорошей идея выпить кофе. Взбодриться и прийти в себя. Я вломился в кафе через заднюю дверь, но оно уже было закрыто и хозяйка, ругаясь, выставила меня обратно на улицу. Я побрёл, будучи в полном отчаянии — не из-за того, что меня уволят, чёрт бы с ним, а из-за того, во что я превратился из-за собственной слабости. И вот чудо, я увидел, что бар открыт! Горит свет, играет музыка, сидят люди…

— Этот бар?

— Да, этот самый. Только бармен, конечно, был другой. Я хотел попросить у него кофе, но он, ничего не спрашивая, налил мне водки. Я машинально выпил, и, внезапно, почувствовал себя лучше. В расстроенных чувствах рассказал ему, в какую задницу встрял, каким говном стал, и как мне от всего этого хреново. Он налил мне ещё и сказал: «Всё яд, и всё лекарство». Я трезвел с каждой рюмкой. Так и досидел до закрытия, когда бармен попросил меня отвести домой мужа хозяйки кафе. Я отвёл, сдал на руки тело, вышел, пошёл на работу — совершенно трезвым. На следующий день проснулся пьяным, побрёл к бару спросить, как так вышло, но бар снова был закрыт. И больше не открывался, пока не приехал ты. С тех пор у меня, как ты выразился, «уникальный метаболизм», но к самогонщикам я ни ногой. Вот такая история, Роберт. Теперь ты можешь посмеяться и сказать, что я сошёл с ума, пропил мозги и прочее, что говорят обычно в таких случаях.

— Бывает, — сказал я просто.

— Может быть, тот бар, в котором ты, якобы, выпивал в день приезда, был тот же самый! Загадочный пропадающий бар! Это как в старых сказках, где в городе загадочная лавочка, зайдя в которую можно купить что-то очень волшебное, но когда приходишь туда на следующий день, то её уже нет… Слышал такие истории?

— Слышал, — кивнул я. — В детстве я мечтал такую найти. Но, повзрослев, понял, что ни одна из тех историй не закончилась хорошо. Товары из таких лавочек не идут людям впрок.

— Значит, сейчас ты бы в её дверь не вошёл?

— Нет, — ответил я кратко.

— Почему?

— В такую дверь можно войти только раз. Ещё рюмку, на посошок? А то пора закрываться.

— Нет, я уже достаточно трезв. Пойду. Спасибо, ты даже не представляешь, как я тебе благодарен.

— Полночь, — сердитым вороном каркнула Швабра. — Мой рабочий день кончился. Убери это, чтобы я могла протереть стол.

Она показала на спящего мужа Мадам Пирожок. Заебисьман уже ушёл, и мы остались втроём.

— Пошли, — я бесцеремонно вздёрнул себе на плечо тело. — Пора. Жена ждёт.

— Закрой потом бар, — сказал я Швабре.

— Ну да, а то же никогда не закрываю! Вот каждый раз надо сказать, да? Я что, тупая, по-твоему?

Швабра есть Швабра.

***

— Возвращаю вашего супруга, — сказал я, передавая тело с рук на руки.

— Ой, спасибо, Роберт, что бы я без вас делала! — поблагодарила Мадам Пирожок. — Выпейте коктейль, перекусите пирогом, я вам оставила в витрине. Сейчас сгружу его в кровать и приду.

Я успел слопать свой кусок и почти допил стакан молочного с клубникой, когда она вернулась. В домашнем халате, шлёпанцах, с распущенными волосами и без косметики женщина выглядит заметно старше. Сколько ей? Явно за пятьдесят.

— Давайте ваши заказы, — она погрузилась в бумаги, отмечая что-то в пухлой засаленной тетрадке.

— Можно не вполне деликатный вопрос? — спросил я.

— Задавайте, Роберт, — она подняла голову от записей и посмотрела на меня поверх очков. Усталое лицо, тени под глазами, мимические морщинки, седина в корнях волос.

— Ваш муж… Наверняка с этим можно что-то сделать.

— Да, это тяжёлая ноша, вы правы. Но, поверьте, не самое плохое, что случается с людьми. Утром он проснётся и примется за работу. У нас мотель, кафе, склад. Работы много. Да, я теряю его каждый вечер, но, поверьте, альтернатива хуже. Видите ли, вам кажется, что его болезнь — алкоголь, но это не так. Алкоголь — его лекарство. Вредное, как химиотерапия от рака. Но выбора у нас нет.

— Простите, я не знал.

— Конечно, не знали, — она улыбнулась своей доброй улыбкой, и мне подумалось, что в молодости Мадам Пирожок была, наверное, очень мила. — Откуда бы вам.

— А дети? У вас есть дети?

— Уже семнадцать лет как нет, — женщина резко погрустнела. — Но это всё ещё не та тема, которую я хочу обсуждать.

— Ещё раз извините меня, — сказал я. — Не знаю, что на меня нашло. У меня нет привычки лезть в чужую жизнь.

— Я знаю. Я не в обиде. Ах, да, чуть не забыла! — она просветлела лицом. — Механик же вернул вашу машину!

— Долго же он возился.

— Сейчас, сейчас, где же это было… — она рылась в бумагах. — Вот, возьмите.

Я взял бумажный пакет, в котором нашлась ключ-карта, счёт за работу, официальный конверт с печатями и напечатанная на принтере записка: «Дилер-сервис отказал в ремонте. Я отправил им дамп со сканера, они ответили, что ИИ машины уничтожен так, что восстановлению не подлежит. По идее, автомобиль в таких случаях меняют по гарантии, но они считают, что случай негарантийный (см. официальное письмо). Рекомендую обратиться в суд, а то совсем охамели. Отключил цепи интеллектуального управления, установив байпасный чип. Поскольку гарантии всё равно лишили, хуже не станет, зато машиной можно управлять вручную, как обычной. Поскольку это нерегламентная работа, которую вы не заказывали, то имеете право не оплачивать счёт, но я хотел как лучше. Механик…»

Подпись неразборчива.

Я посмотрел счёт и передал его Мадам Пирожок.

— Как там у меня с балансом?

— Хотите, чтобы я оплатила? Без проблем, ваш бизнес в уверенном плюсе.

— Да, если не сложно, приплюсуйте к еженедельным платежам.

В конверте оказалось письмо от клиентской службы дилера:

Вот же жопы корпоратские!

— А где сама машина? — спросил я женщину.

— На стоянке за мотелем. Хотите забрать?

— Да, наверное… Только подскажите, как мне перегнать её к бару. Не соображу, где объезд.

— К бару? — удивилась Мадам Пирожок. — Да никак. Нет там никакого объезда.

— Неужели с трассы нельзя заехать в город?

— Нет. Рельеф сложный. Да и зачем вам в городе машина? Куда там ездить?

— Тоже верно, — признал я. — Тогда ничего, если она у вас пока постоит?

— Конечно, Роберт, стоянка всё равно пустая.

— До завтра, — сказал я вставая, — спасибо за пирог.

— Всегда рада накормить хорошего человека! — улыбнулась мне женщина.

А ведь, казалось бы, при таком бизнесе она должна разбираться в людях.