Р26/5/ПСИ и я

Сколько стоит Руфь Вильерс?

В этот час зрителей было мало. У забора, отгораживающего прямоугольный участок каменистой осыпи, собралась лишь небольшая группка «стервятников». Сквозь сумерки мелкими каплями сочился легкий моросящий дождь, но и этого было достаточно, чтобы погасить энтузиазм большинства туристов, даже самых рьяных. Изредка щелкала камера, фиксируя на бромиде серебра изображение заброшенной ямы, напоминающей спуск в каменоломню на склоне холма, и ничем не примечательной, если не считать деревянного сарая, построенного вокруг выхода шахты на поверхность. Положив локти на новенькую ограду, я стоял там же, где и туристы, хотя в отличие от них имел право пройти туда и зайти в сарай, если мне захочется.

Но я этого не делал. Стоял снаружи, как будто я такой же турист. Спуститься в яму и войти в сарай, нарушив безлюдье обнесенного участка, — значило выдать себя. Зрители стали бы меня разглядывать, задавать вопросы, пока я спускаюсь вниз, и кто-нибудь обязательно опознал бы меня по фотографиям, публиковавшимся в газетах последние несколько месяцев.

Тогда они поймут, что перед ними человек, оставивший умирать Руфь Вильерс. Они дождутся, когда я поднимусь обратно, и в их лицах я прочту обвинение. «Убийца!» — будет клеймить каждый взгляд...

Шесть месяцев назад я спокойно сидел в своем кабинете — в достаточной степени удовлетворенный всем человек без особых проблем. Если память мне не изменяет, в тот день я занимался небольшим вопросом, касавшимся повышения Кредитной Значимости местного водопроводчика. Моя работа как раз и состоит из подобных случаев. Для того чтобы с ними справляться, достаточно иметь минимум здравого смысла плюс несколько лет опыта. Шесть месяцев назад я не считал свою работу тяжелой, но шесть месяцев назад я еще не повстречался с Руфь Вильерс. Собственно говоря, я до сих пор не видел ее в лицо, хотя очень хотел бы...

Водопроводчик в безукоризненно чистой спецовке сидел напротив меня и машинально мял в руках свою кепку, словно пытался отжать из нее воду.

— Мой доход за прошлый год, мистер э-э-э... — он взглянул на табличку на моем столе, — мистер Арчер, составил одну тысячу триста семьдесят кредиток.

Вид у него был несколько обиженный. Они все так выглядят. Стандартный прием моего типичного посетителя — этакое безнадежное выражение лица, как будто он один обречен на бедность в мире изобилия.

— Вы полагаете, вашу Кредитную Значимость надо повысить? — спросил я, прекрасно зная, что именно так он и полагает, но шесть месяцев назад мне еще доставляло удовольствие наблюдать, как люди вымучивают из себя ответ.

— Да, — ответил он робко и в то же время агрессивно, словно загнанная в угол овца.

Я придвинул к себе его дело, раскрыл и нарочито неторопливо надел очки. Насчет дохода он был прав. Черным по белому — 1370 кр. В полном соответствии с документами Налогового Управления.

Я взял шариковую ручку и еще раз пересчитал сумму.

Значимость по заработку, соответствующая

годовому доходу, увеличенному на 50 % …………………………… 2055 кр.

Основная Индивидуальная Значимость

( «Право по рождению») ……………………………………………………… 600 кр.

Итого: 2550 кр.

Похоже, у этого маленького нервного водопроводчика действительно есть основания. Придется передвинуть его сразу на две ступени до Кредитного Уровня Общественной Значимости в 2500 кредиток. Должно быть, он надрывался весь год, бедолага, и теперь хочет получить что-то вроде вознаграждения в виде повышения статуса.

— Разберусь, — пообещал я. — Мы вам сообщим. Следующий!

Я нажал кнопку на столе, лишая его всякой возможности сказать что-нибудь еще. Он пятился до самой двери, будто я какая-нибудь королевская особа. Но вместо следующего посетителя, запыхавшись, вбежал мой секретарь Эклес.

— Мистер Арчер, несчастный случай! — произнес он, переводя дыхание.

У нас подобные вещи случаются чуть ли не каждый день, но Эклес до сих пор не мог к этому привыкнуть. Он панически боялся вычислений по заявкам на повышение и, может быть, поэтому все еще служил у меня клерком вместо того чтобы самому управлять таким же районным отделением.

— Давайте его сюда, — сказал я спокойно, ожидая увидеть перед собой какого-нибудь убитого горем пенсионера, желающего получить аванс на похороны жены. Сюда часто приходят скорбящие родственники, назойливо добивающиеся выплат, но, как мы с Эклесом порой говорим в шутку: «Скорбь — понятие относительное», — и каждый случай разбирается и оценивается по строгим правилам. Горестные слезы далеко не всегда застилают человеку глаза настолько, чтобы он не смог разглядеть личной выгоды, и, как правило, чем больше слез, тем больше из нас хотят вытянуть.

— Э-э-э... Этот случай связан не со смертью, мистер Арчер, — пояснил Эклес. — Это заявка по настоящему несчастному случаю. Близких родственников нет. Только этот парень... Зовут Джек Гриффитс. Друг заявительницы.

— О господи! — С секунду я соображал. — Ладно, давай его сюда.

Надо же, чтобы именно сегодня, когда Форбс может приехать с минуты на минуту, поступила заявка по несчастному случаю!

Форбс, я должен пояснить, — это наш региональный директор. Его работа, которой, я полагаю, он очень доволен, заключается в том, чтобы ездить по управлениям своего округа и устраивать служащим тяжелую жизнь. Любимое его занятие состоит в перекапывании служебных дел чуть ли не с увеличительным стеклом в поисках доказательств, что, скажем, я, будучи излишне сентиментальным, потратил из государственных фондов больше, чем полагалось...

Здесь, поскольку, я думаю, не все знакомы с принципами работы Департамента Общественной Значимости, необходимо объяснить подробнее.

Например, человек ложится в больницу, и ему предстоит дорогостоящая операция. Возникает очевидный вопрос: стоит ли пациента лечить, исходя из ценности, которую он представляет для общества? Больница высылает мне заявку с указанием сметной стоимости операции. Я связываюсь с Национальным Банком и узнаю, что пациент имеет на сегодняшний день сбережения в сумме, например, 2000 кредиток. Затем я проверяю по своей картотеке и выясняю, что Кредитный Уровень Общественной Значимости пациента оценивается, например, в полторы тысячи кредиток. Следовательно, ценность этой личности для общества равняется 3500 кредиток. Ни больше ни меньше.

Много лет назад, еще в двадцатые годы, существовала Национальная Служба Здоровья, и все докторские и больничные счета оплачивались государством. Были и другие социальные выплаты: пособие по безработице, пенсия по старости и т. п. Другими словами, людей активно поощряли проводить время в больницах или вне работы по разным причинам и совсем не заставляли делать собственные сбережения на период после прекращения трудовой деятельности.

Оппозиционеры порой утверждают, что мы, мол, стоим за выживание наиболее пригодных, но мы предпочитаем относиться к Дарвинистской системе как к системе, дающей каждому справедливый шанс в полном соответствии с его способностями.

Это красивая система, просто идеальная для нашей страны, где все теперь принадлежит государству, в отличие от других, менее прогрессивных стран, которые я мог бы назвать. Единственная личная собственность у нас — это КУОЗ и накопленные сбережения в Национальном Банке. В случае смерти сбережения переходят государству.

Теперь вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю об искушении проявить излишнюю симпатию, подстерегающем нестойкого Офицера-Оценщика.

...Так вот, входит друг заявительницы, этот Джек Гриффитс. Выглядит весьма встревоженно.

— Чем могу вам помочь, мистер Гриффитс? — спрашиваю я официальным тоном.

— Дело не во мне, — замямлил он. — Моя подружка Руфь... Руфь Вильерс. Несчастный случай...

— М-м-м. Строго говоря, я уполномочен иметь дело только с заявителем лично. Иначе все мы с легкостью тратили бы чужие деньги, разве не так? Вам придется отвести меня к ней. Вы должны понимать, что эти вещи нужно делать по правилам.

— О господи!

Он, бедняга, был просто убит моими словами. Я представил себе эту Руфь Вильерс с переломом обеих ног в какой-нибудь далекой больнице, лишенную возможности получить медицинскую помощь в объеме большем, чем самый элементарный уход, до тех пор, пока не будут выполнены формальности. В таких случаях я порой думаю, что систему следовало бы чуть смягчить, позволив каждому резервный кредит, например, в 200 кредиток.

— Ну и где она? — спросил я.

Он прикусил губу, мучаясь от неуверенности.

— Вы не можете с ней увидеться, — сказал он наконец. — На старой шахте Уил Пентайр произошел обвал. Думаю, Руфь в порядке, но я не смог к ней пробраться. Она должна быть почти у поверхности: там большая камера с гранитными стенами. Они не могут обрушиться. Но весь входной тоннель рухнул, и она осталась внутри.

Так началась эта история с Руфь Вильерс, и, как другие запутанные проблемы в нашем деле, она на первый взгляд казалась простой. Требовалось съездить на шахту Уил Пентайр — заброшенные разработки около Камберн-Редрута — и быстро провести экспертную оценку ситуации. Затем решить: оправданно или неоправданно будет откапывать оставшуюся там девушку. Очевидно, я был вправе отнести ее друга к «ближайшим родственникам».

Двумя часами позже мы с Джеком Гриффитсом, оба в тяжелых пальто, стояли у входа в шахту, прячась за поднятыми воротниками от злого ветра. И почему это раньше для копей всегда выбирали такие заброшенные места? Когда я вижу эти почерневшие печи, разбросанные тут и там среди унылых холмов, то всегда представляю себе угрюмых корнуольцев, с извращенным наслаждением выгрызающих из земли олово.

По сравнению с другими шахтами Уил Пентайр была не особенно велика. Место спуска обозначалось сгнившими останками сарая и ржавой узкоколейкой, что подходила к крутому склону холма и исчезала под грудой обвалившегося камня.

— Мы тут гуляли, — с напряжением в голосе пояснил Гриффитс, завороженно глядя на камни. — Раньше тоже часто здесь бывали, ходили по тоннелю почти до середины холма... Руфь побежала вперед, я — за ней. Я слышал ее смех далеко впереди, но потом ударился о подпорку...

Он продолжал рассказывать дальше. Как, подгнивая с годами, крепь сдвинулась и затрещала. С потолка упало несколько камней, и почти сразу за ними последовала ревущая лавина. Он едва успел отскочить.

В голосе его слышались горькие нотки, и я чувствовал, что он осуждает себя. Как будто думает, что должен был сделать что-то еще, а не просто спастись и броситься за помощью. И говорить ему, что он действовал единственно верным в такой ситуации образом, было бесполезно: он убедил себя, что в чем-то виноват.

Короче, произошел обвал, и где-то там, в заваленной шахте, осталась Руфь Вильерс, возможно живая и здоровая, но в двухстах ярдах от входа в шахту. Обвал казался значительным: по голому склону холма проходила длинная полоса осевшей земли.

Гриффитс разглядывал меня широко раскрытыми глазами, ожидая решения, которое будет означать жизнь или смерть его подружки.

— Вы можете что-нибудь сделать? — спросил он наконец.

Я уже проверил Руфь Вильерс по картотеке Общественной Значимости и установил, что ее Кредитный Уровень равен 1200 кредиткам. Ей было всего семнадцать лет. Работала она в Южно-Восточном Сельскохозяйственном Центре в должности всего шестой категории, и поэтому годовой доход ее составлял только 400 кредиток. Следовательно, значимость по заработку (доход, умноженный на 1,5) равнялась 600 кредиткам, плюс еще Основная Индивидуальная Значимость в 600 кредиток. За 1200 кредиток, может быть, что-то и удастся сделать.

— Надо привезти инспектора, — сказал я Гриффитсу. — Но мне кажется, если доставить сюда экскаватор типа «Гекс 2/6Р» и вырыть яму вон там, — я указал на точку примерно в пятидесяти ярдах от того места, где кончался след обвала, — мы сможем проникнуть в тоннель сбоку без того, чтобы вызвать новый обвал. Будем надеяться, что она жива... Там достаточно воздуха?

— Я думаю, да. Тоннель переходит в довольно большую камеру.

— Придется ей пока голодать. На 1200 кредиток мы не сможем пробить еще и колодец. Кстати, у нее есть сбережения?

— О да! — встрепенулся он. — Мы откладывали деньги к свадьбе. На ее счету в Национальном Банке около 300 кредиток.

— Хорошо. Значит, всего получается 1500. Я думаю, с такой суммой мы справимся, — произнес я, чувствуя себя Богом. — Сейчас мы отправимся обратно и все подсчитаем.

— Как скоро мы ее вызволим? — спросил Гриффитс, озабоченно глядя на склон холма.

— Думаю, дня через три, — ответил я уверенно. — Она, конечно, поголодает немного, но это наименьшая из наших забот.

Характерно для наших времен? Да. Мысль о перепуганной до смерти девушке, три дня не имеющей надежды выбраться из подземного плена, меня нисколько не беспокоила. В конце концов, я с ней не знаком; она для меня всего лишь номер в Картотеке. И этот номер временно находится в подземелье. Неважно! С большой долей вероятности номер скоро снова окажется на свободе, восстановив таким образом порядок в записях. Гриффитс смотрел на меня отчужденно, но он ведь не Офицер-Оценщик. А мне с подобными случаями приходится иметь дело постоянно.

Вернувшись к себе в кабинет, я сел за справочники по строительным расценкам. Я вообще нахожу такую работу интересной: это один из немногих случаев, где у меня есть простор для инициативы.

Наконец предварительные расчеты были готовы, и тут меня ждал неприятный сюрприз. Цифра получалась слишком велика.

РУФЬ ВИЛЬЕРС

СМЕТНАЯ СТОИМОСТЬ

Плата инспектору ......................................................................... 75

Прокат экскаватора «Гекс 2/6Р»

(по 13 кр. в час; прибл. на 72 часа) ............................................. 936

Плата экскаваторщикам (три смены), включая

вознаграждение за ночную работу и компенсацию за время

на проезд ........................................................................................ 200

Транспортировка экскаватора «Гекс 2/бР» (туда и обратно) ......260

Питание и удобства для экскаваторщиков ..................................... 10

Прожекторы и электричество для ночных рабо .............................. 20

Разное ................................................................................................. 50

Итого: 1551

Когда я показал Гриффитсу лист с подсчетами, он застыл в шоке.

— Я думал, вы сказали, это можно сделать... Вы говорили, 1500 кредиток хватит, — пробормотал он укоризненно, затем пробежал трясущимся пальцем по строчкам и спросил: — Разное. Пятьдесят. Господи, это-то что такое? Ваши проценты?

— Мои услуги предоставляются Государством бесплатно, — проинформировал я его, поборов в себе поднимающуюся волну раздражения. — Графа «Разное» предусмотрена для всяческих непредвиденных расходов, и очень может быть, что пятьдесят кредиток еще слишком осторожная оценка. Как правило, эти деньги используются в качестве выплат людям сверх их обычного заработка, для того чтобы они шевелились быстрее. Бывают и другие расходы, но чаще всего — такие. Попросту чаевые.

— Что? — Гриффитс побелел. — Вы хотите сказать, что мне придется давать этим типам на чай, чтобы они работали лучше, в то время как жизнь девушки находится в опасности?

— Ну... в общем, да. Послушай, Гриффитс, — сказал я мягко, — ты должен понять их. Они твою девушку в глаза не видели. Для них это просто еще одна работа. А когда работа будет сделана, у них может получиться простой, так что они порой растягивают работу подольше. Будет гораздо дешевле заплатить им неофициальное вознаграждение и списать деньги на «Разное», чем нанимать экскаватор еще на один день.

— Господи! — Гриффитс дрожал, сидя через стол от меня с совершенно потерянным видом. Он, конечно, с подобными проблемами никогда не сталкивался и, разумеется, понятия не имел, как такие дела делаются.

Признаюсь, он выглядел настолько потерянным, что я почувствовал к нему искреннюю жалость.

— Есть еще одна возможность, — сказал я осторожно, — если ты готов рискнуть.

— Какая?

— Обойтись без инспектора. Мы просто наймем людей, экскаватор и начнем копать. У меня есть план шахты. — Я достал из стола пожелтевший лист бумаги. — Думаю, мы можем рискнуть и начать копать вот здесь.

Я уже отметил возможное место раскопок заранее.

— Дело в том, что нам ничего другого не остается. Это наш единственный шанс. Тогда максимальные расходы — я просчитал — составят 1476 кредиток. Если не наткнемся на скальную породу, все будет в порядке.

— Слишком маленький запас, — произнес Гриффитс, грызя от волнения ногги.

— Понимаю. — Я сложил план. — Можно считать, что ты согласен? Осталась еще масса дел.

— Да, — сказал он, поднимаясь.

— Завтра увидимся на месте.

Гриффитс показал мне ее фотографию, вернее, их фотографию, снятую, когда они вместе ездили куда-то на выходной три месяца назад. Руфь Вильерс ничего особенного собой не представляла: жиденькие волосы, бледное невыразительное лицо. Фото было в полный рост, и мне подумалось, что у таких, как она, роды проходят трудно... В наши дни таких женщин встречаешь все чаще. Несмотря на дарвинизм и поощрение «наиболее пригодных». Словно Природа, преисполнившись ревности к успехам человека в других областях, пытается отыграться на биологии.

Однако я промолчал. Гриффитс долго глядел на фотографию, перед тем как положить ее обратно в потрепанный бумажник. Мы оба стояли некоторое время молча, притопывали ногами и ждали прибытия экскаватора.

Было туманное осеннее утро, и окрестности выглядели совершенно безжизненно: изрытый сланцевый склон холма, застывшие деревья почти без листвы, ржавые заросшие рельсы, исчезающие под каменной осыпью угрожающего вида. Небо, переходящее в мокрые холмы, сырой, пронизывающий ветер.

И вообще странное место. Здесь живо представлялось, как старые горняки с туберкулезным кашлем выбираются на поверхность и разворачивают заскорузлыми руками набухшие пакеты с корнскими пирогами. Говорят, их раньше делали с сардинами и запекали рыбу в такую твердую корку из теста, что можно было уронить пирог в пятидесятифутовую шахту — и ничего бы ему не сделалось. Сейчас для туристов делают пироги из планктона в крахмальном тесте, но, должен сказать, на вкус они ничуть не хуже.

Рокот моторов в долине возвестил о прибытии экскаватора, и вскоре мы его увидели: огромная машина с желтыми гусеницами на платформе тягача, с трудом пробирающегося по застланной туманом дороге. Тягач подъехал к нам, и из кабины вылез водитель. Он выбросил на ходу окурок, и тот зашипел на мокрой земле.

— Куда вам его? — спросил он коротко.

Я указал на склон холма, и он тут же надул губы.

— Рискованное дело. Они, экскаваторы эти, бывает, переворачиваются. Я не уверен, что Джеф сможет его туда подвести. Не-е-е, совсем мне это дело не нравится.

Тут подкатил фургон, и из него, разминая затекшие руки и ноги, по очереди выбрались люди.

— Джеф! — позвал шофер.

— Ну. — Огромный пузатый мужчина в синем комбинезоне подошел к нам.

— Джентльмен говорит, что ты должен подогнать его вон туда.

— Ого! — Джеф почесал в затылке. — Не нравится мне это дело. Опасная штука, сланец. Экскаватор заскользит и опрокинется в два счета. И крышка! Если он перевернется, кабину сомнет как спичечную коробку.

Поняв, что ничего больше не остается, я достал из кармана кредитную карточку Национального Банка на имя Руфь Вильерс. Джеф резко извлек свою. Я выбил две кредитки у него в блоке «Приход», а он выбил ту же сумму на карточке Руфи в блоке «Платеж».

Первые расходы в графе «Разное».

Гриффитс внимательно наблюдал за процедурой и, как только рабочие отошли к экскаватору, заговорил:

— А что мешает мне перевести, например, 500 кредиток на ее счет? Так, на всякий случай? — спросил он, как делали это многие до него.

За дураков они нас принимают, что ли? Снова пришлось объяснять:

— Как только заявка регистрируется, счет замораживается, и единственная сумма, которая может быть к нему добавлена, — это деньги, действительно заработанные пострадавшим максимум за одну неделю, но еще не выплаченные. Только это, и больше ничего. В противном случае вся система была бы бессмысленна. Любой родственник мог бы перевести деньги на счет заявителя, сказав, что это выплата старого долга или еще чего-нибудь.

— Наверное, да, — промямлил Гриффитс, вздыхая.

— Я мог бы тебе рассказать несколько случаев, — продолжал я любимую тему. — Чего только люди не делают, чтобы обойти закон! Вот было один раз...

— Слушайте! — оборвал меня Гриффитс, сжимая побелевшие кулаки. — На кой черт мне ваши дурацкие истории? Меня тошнит от вашего отношения ко всему этому делу. Для вас это словно задача из учебника... Вы что, не понимаете, что там, внизу, девушка? Живой человек, такой же, как мы с вами! Она в опасности, а вы все про инструкции и правила! У вас что, совсем нет чувств?

Он явно был уже на пределе.

— Спокойней! — Я положил руку ему на плечо. — Я понимаю, там твоя девушка, и мне действительно жаль. Вчера у меня заявитель умер в больнице, и мне тоже было жаль. С тех пор как приняли Закон об Общественной Значимости, умерло более девяти тысяч человек, которые до 2012 года могли быть спасены. И мне их тоже жаль. Но все это делается ради общего блага. Нельзя же за всех так переживать. Надо научиться принимать эти вещи как они есть.

— Может быть, — пробормотал Гриффитс, чуть подумав. Конечно же, он со мной не согласился, просто не хотел ссориться с единственным человеком, который может ему помочь.

В этот момент у фургона затормозила черная легковая автомашина, из нее вышел аккуратно одетый мужчина. Пробравшись через обломки, он подошел к нам.

— Пресса, — объявил он, предъявляя удостоверение. — Как нам сообщили, там, внизу, осталась девушка?

— Правильно, — охотно подтвердил Гриффитс.

Я прекрасно понимал, о чем он думает. Мол, может быть, этот человек через свою газету на что-то повлияет. Может, удастся расшевелить общественные симпатии, поднять шум и выбить что-нибудь вроде правительственной субсидии. Он продолжал рассказывать, но я-то отлично знал, что он попусту тратит время. Если система поддастся один раз, все тут же выстроятся в очередь — и конец системе.

— Спасибо. — Человек из «Нэшнл дейли» закрыл записную книжку и спрятал ее в карман. — Не возражаете, если я вас сфотографирую?

Удивительно вежливый репортер. Он снял расстроенного Гриффитса на фоне каменных обломков.

— Так, хорошо. Как насчет девушки? Руфь? У вас случайно нет ее фото, которое я мог бы использовать?

— Есть. — Гриффитс извлек фотографию и вручил ему.

Корреспондент внимательно изучил ее, наклоняя под разными углами, закрывая по очереди разные участки рукой и при этом тихонько насвистывая.

— Да. Ладно, — произнес он, возвращая фото. — Я вам сообщу, если она понадобится. Вообще-то я не уверен, что этот материал удастся использовать. Недостаточно... э-э-э... остроты. Нет сюжета. Возможно, я зря тратил время. Ну ладно. Я поехал. — Он шаркнул ножкой, пожал каждому из нас руку и ушел.

— В чем дело? — спросил Гриффитс, задетый его стремительным отъездом.

— Ты же слышал, что он сказал. Неинтересно. Да я и не думаю, что это имеет значение. Было бы только хуже: понаехали бы зеваки, путались бы тут под ногами.

Ответ его потонул в реве неожиданно включенных двигателей. Экскаватор дернулся, наклонился и съехал с платформы на каменистый грунт. Развернулся со скрежетом гусениц и пошел вверх по склону. Из кабины на нас молча смотрел Джеф.

Работа началась.

В этот день я ушел часов в пять. Гриффитс остался под моросящим дождем, наблюдая, как рабочие налаживают прожекторы. На службу заходить не хотелось, и вообще я смертельно устал. Что-то было в этой ситуации — черствость экскаваторщиков, поведение корреспондента, просто отношение к случившемуся всех, включая и меня самого, — что не давало мне покоя целый день и выворачивало душу наизнанку. К концу дня я ненавидел уже всех подряд. Больше всего себя. Никак не мог избавиться от мысли об этой невзрачной девчонке, заваленной там, под землей.

Ни к чему хорошему это привести не могло. Это — ощущение, которое иначе как симпатией не назовешь, и я старался гнать его прочь. Подобные чувства могут стоить мне должности, могут превратить меня в одного из тех безликих тысяч, что едут каждое утро по самодвижущейся полосе к Юго-Восточному Промышленному Комплексу. Я мог бы стать таким же, как Гриффитс, — механиком, у которого от силы 800 кредиток в год. Дорис такое вряд ли понравится: для нее общественное положение всегда значило очень много. До сих пор помню тот случай, когда из-за незначительной поломки в машине нам пришлось ехать на самодвижущейся полосе. Помню ее лицо, этот застывший взгляд, когда она стояла, покачиваясь в такт движению, в окружении рабочих в комбинезонах. Она ушла в себя, мысленно съежилась, словно пытаясь уменьшить воздействие физического контакта с толпой. Казалось, она говорила тем самым: «Да, может быть, я и стою здесь с ними, но душой я вовсе не здесь, я выше».

Может быть, так оно и есть, когда ее муж, то есть я, приносит домой четыре тысячи в год. Она может себе позволить витать где-то там. Говорят, все люди созданы равными, и в соответствии с этим каждому по рождению назначается Основная Индивидуальная Значимость в 600 кредиток. Но время идет, и Природа берет свое: кто лезет, тот оказывается наверху. Как я. А Гриффитсы и их невзрачные девчонки остаются позади, не способные вырваться из затягивающей массы. А почему, собственно, нет? Они уже отличаются. Они доказали, что хуже. Вот это и есть дарвинизм.

Хорошая у нас Система. Самая лучшая!

Наверно, поэтому в тот вечер я напился, и, когда пришел домой, мне стало плохо. Дорис тут же устроила сцену. Я послал ее к черту. Громко, так чтобы могли слышать соседи. В соседней квартире живут люди с Уровнем Общественной Значимости всего в 1500 кредиток. Один только бог знает, как они расплачиваются за жилье.

Весь следующий день я сидел в своем кабинете и думал о том, как идут дела на шахте. Форбс не появлялся, слава богу. И без его тотальных проверок я чувствовал себя отвратительно. Еще через день после полудня я не выдержал. Сказал Эклесу, что ухожу, и вышел, не обращая внимания на его трескотню о назначенных на вторую половину дня приемах. Сел в машину и поехал к шахте.

Выбираясь из кабины — слава богу, дождя не было, — я заметил одинокую фигуру Гриффитса на склоне холма, из которого чудовищные челюсти экскаватора уже выгрызли огромный кусок. Гриффитс глядел в яму, дна которой я еще не мог видеть. Экскаватор стоял, и вокруг было подозрительно тихо. Работа остановилась, и я подумал, что экскаваторщики решили произвести очередные расходы из графы «Разное».

— В чем дело? — спросил я Гриффитса.

Выражение его лица осталось неизменным. Он посмотрел на меня невидящим взглядом и опять уставился на дно ямы.

Рабочие курили, облокотясь на впившийся в землю ковш экскаватора. Пока я спускался к ним в яму, они не сводили с меня глаз.

— Плохи дела, — коротко сказал один из них, не вынимая изо рта сигарету.

— О господи! — Я огляделся, пытаясь найти объяснение их бездеятельности, и ничего не обнаружил. Они ждали, когда я спрошу.

— Ну, какие трудности?

Вместо ответа Джеф взял лом и выразительно ударил по земле. Звякнуло. Я наклонился и разгреб крошево из сланца ладонью.

Под сланцем оказался слой сплошного гранита.

Избегая затравленного взгляда Гриффитса, я выбрался из ямы и спустился по склону к машине.

Усевшись на сиденье, я попытался что-нибудь придумать, но дальше обвинений самому себе дело не шло. Все было моей ошибкой. Я не мог знать, что там будет гранит, но именно я решил обойтись без консультации инспектора, чтобы срезать расходы. Я сделал ошибку, которая будет стоить Руфь Вильерс жизни, если, конечно, она до сих пор жива. А очень возможно, она жива и в полной безопасности сидит в этой гранитной камере, о которой в самом начале говорил Гриффитс и о которой я в своем стремлении снизить расходы начисто забыл.

Время шло. Через окно автомобиля я видел, как рабочие выбрались из ямы и встали рядом с Гриффитсом на краю, глядя на меня в ожидании решения.

Что ж, придется решать. Напряжение последних дней свилось внутри в огненный клубок, и я чувствовал, что меня трясет. Я открыл дверцу.

Шахта соединялась временным телефоном с конторой экскаваторщиков в деревне. По телефону я мог своей властью заказать буровую машину и рабочих. Тогда останется лишь задержать платежное требование, когда мне его передадут, и к тому времени, когда все откроется, Руфь Вильерс уже спасут.

Потом начнется «музыка»: потеря работы и понижение Уровня Общественной Значимости. Меня заставят выплатить кредит, который я, считай, украл. Ибо все должно быть сбалансировано, такова Система...

Черт бы ее побрал!

Я наполовину шел, наполовину бежал вверх по склону холма, когда резкий окрик за спиной заставил меня обернуться. Подъехала еще одна машина, и ее водитель отчаянно замахал мне рукой. Дверца с противоположной стороны открылась.

Появился Форбс.

В шляпе котелком, в очках, с лицом, изрезанным морщинами от долгих лет поисков чужих ошибок. Он торопливо поднялся ко мне.

— Я слышал, у вас тут возникли какие-то затруднения, — произнес он, пристально глядя на меня. Видимо, он сразу же оценил мое состояние, поскольку ему приходилось видеть подобное и раньше. — Надеюсь, вы не собираетесь наделать каких-нибудь глупостей? — Он чуть улыбнулся. — Нет... Нет, конечно. Вы осторожный человек, Арчер. Я верю в вас. Ну хорошо. Какие, собственно, трудности? Насколько я понимаю, положение таково...

Форбс продолжал говорить в той же многословной служебной манере (тут я подумал: «Неужели я говорю так же?»), а мы стояли рядом и следили, как он, элегантно держа в руке шариковую авторучку, производит вычисления в поддержку своих слов.

— У мисс Вильерс, допуская, что она еще жива, осталось на счету 400 кредиток, что, очевидно, не является достаточной суммой для финансирования работ но разрушению гранита. Прокат передвижного горного комбайна с бригадой стоит 500 кредиток в день. — Тут он еще раз постучал ручкой по исписанной цифрами странице блокнота. — А прокат подобного дорогостоящего оборудования на срок меньший, чем один день, запрещается, даже если работа может быть произведена за более короткое время.

— И что теперь? — спросил я почтительно, подумав про себя: «Насколько сильны его подозрения? Догадывается ли он, как близок я был к проявлению Незаконных Симпатий?»

— Нам остается один курс, только один! — категорично произнес Форбс, глядя на Гриффитса.

— Какой? — Гриффитс был готов схватиться за что угодно.

— Мы должны использовать оставшиеся 400 кредиток наилучшим образом, то есть пробурить в камеру скважину для подачи воздуха и еды. Я думаю, это будет стоить приблизительно 200 кредиток, даже с использованием высокоскоростной буровой машины. Остается 200 кредиток. На еду.

Он замолчал, и никто больше не проронил ни слова. Очевидно, все мы в тот момент обдумывали сказанное. Руфь Вильерс не может зарабатывать деньги, находясь там, внизу. Следовательно, когда придет конец этим двум сотням, ей тоже придет конец.

— Но 200 кредиток... — хриплым голосом произнес наконец Гриффитс. — Этого хватит на семь-восемь месяцев. То есть она останется там, похороненная заживо, до тех пор пока не кончатся деньги! Господи, как вы можете такое говорить?

Он схватил Форбса за рукав, тот замер на какое-то время, и я понял, что на этот раз ему досталась работа, от которой он совсем не в восторге.

— Это Система, — ответил он спокойно, высвободив рукав из цепких пальцев Гриффитса. — Общество не виновато в том, что ваша девушка оказалась в этой ситуации.

Тут он сделал паузу, и мне очень хотелось бы думать, что следующая его фраза была продиктована действительно участием:

— На вашем месте я бы молился, чтобы она нашла там золото.

Форбс отошел, и вскоре его машина двинулась в сторону деревни.

— О господи! — Гриффитс проводил взглядом удаляющуюся машину. — И такие люди находятся у власти! — Голос его дрожал. — Мистер Арчер, неужели ничего нельзя сделать? Неужели нет никакой надежды?

Тут его взгляд остановился на неподвижном экскаваторе.

— Прикажите им, чтобы работали!

— Бессмысленно, — спокойно ответил я. — Они никогда не пробьются с этой машиной, даже если будут работать целый месяц.

— Но это несправедливо! — взорвался он. — Из-за каких-то нескольких вшивых кредиток! Где же смысл? Вы могли бы выделить деньги, я мог бы, если бы нам только позволили. Это неправильная Система!

— Система правильная, — сказал я. — Другое дело, что иногда, изредка, случаются ситуации, в которых наши личные симпатии побеждают рассудочность. — Я указал рукой на рабочих. Они уже собирали инструменты и готовили экскаватор к отъезду. — Они спокойны, потому что не знают твою подружку.

— Но ведь это неправильно, что они так спокойны!

— Давай не будем на эту тему. Попробуй отнестись к этому по-другому. Экономисты давно подсчитали, сколько стоит эта страна, и достаточно точно определили ее будущую стоимость. А поскольку страна состоит из людей, будет только справедливо, если каждому будет причитаться справедливая доля этого богатства. Так?

— Допустим.

— И когда я говорю «справедливая доля», я имею в виду именно это. Каждому — ни больше и ни меньше, чем ему причитается. Предположим, пять человек умирают в больнице, потому что каждому не хватает двадцати кредиток на операцию. Что бы ты сделал с липшей сотней: поделил бы на пятерых и спас их или использовал бы эти деньги для спасения Руфи?

— По-вашему — так они все умрут. Все шестеро, — с горечью произнес Гриффитс, не желая меня понять.

— Да, но посмотри на проблему с точки зрения страны в целом, — настаивал я. — Когда-то, много лет назад, случались, например, такие вещи: только богатые могли себе позволить пересадку сердца, и, как правило, это были уже старики, иначе бы им пересадка и не понадобилась. Короче, они могли потратить десять тысяч на операцию, чтобы продлить жизнь, скажем, на пять лет. Но на эти деньги можно было бы сделать пятьдесят пересадок почек и спасти жизнь пятидесяти молодым полезным людям. Теперь же такое случиться не может, потому что ни у кого нет таких средств, с тех пор как вступил в действие Акт о Запрещении Личной Собственности 2009 года. Теперь никому не делают пересадку сердца. Зато очень немногие умирают от болезней почек. Разве людям в целом не стало лучше?

Гриффитс немного успокоился.

— Все, что вы говорите, вроде бы логично, — медленно произнес он. — Только вот одна вещь...

— Что?

— Почему же и вам не нравится Система?

— Мне не нравится? Очень даже нравится! Это самая совершенная система в мире!

Через шесть часов, когда кончили бурить скважину, подняли бур и из шахты донесся голос Руфи Вильерс, я все еще пытался убедить себя, что верю в то, что говорю.

...Да, все это произошло шесть месяцев назад, почти день в день. История, конечно, попала в «Нэшнл дейли»: теперь ее просто нельзя было не напечатать. Однако девушка на снимках выглядела совсем по-другому. Бедняжка с красивыми правильными чертами лица и печальными глазами, которые заставляли сердце нации болезненно сжиматься, ничем не напоминала несуразную подружку Гриффитса.

Разумеется, это привлекло зевак. Даже сейчас, когда прошло столько времени, эти унылые фигуры в плащах толпятся у забора, представляя себе девушку с газетной фотографии в мрачном подземелье и жалея, что такая милашка пропадает ни за что. Ну разумеется, они все мечтают спасти ее, словно рыцари ланселоты, и унести из этой ужасной ямы, успокаивая словами и ласками...

Мне хотелось заорать на них, встряхнуть за плечи, крикнуть им всем в лицо: «Она уродлива! У нее бородавка на носу! От нее несет, потому что она не мылась полгода! Ну что, поняли? Есть теперь разница?»

Из сарая вышел Гриффитс. Дважды в день он приносил ей супы и тратил все свое свободное время на разговоры с ней через узкую пластиковую трубу.

Со мной он теперь почти не разговаривал. Он стал замкнут и лишь изредка рассказывал, о чем они там беседуют часами. Я сам не понимаю, почему мне хотелось об этом знать. Должно быть, у меня сложился чудовищный комплекс вины из-за всей этой истории, и я хотел быть причастным до конца, как будто, поступая так, я мог разделить их личное горе...

Гриффитс торопливо карабкался вверх, цепляясь пальцами за обломки камня. Что-то произошло.

— Мистер Арчер!

Я перепрыгнул через забор и съехал вниз к нему, царапая руки о катящиеся камни. На крутом склоне мы столкнулись, схватившись друг за друга, и остановились, задыхаясь и едва удерживая равновесие.

— Что случилось? — выдохнул я.

— Она молчит. Ей было плохо сегодня, а теперь она не разговаривает. Я что-то слышал, какие-то странные звуки, но сама она молчит. — Глаза его расширились от страха.

Спустя несколько секунд я уже стоял в полумраке сарая и пытался дозваться через трубу, которая служила Руфь Вильерс для вентиляции, общения и передачи пищи.

— Руфь!

Я приложил ухо к трубе, но разобрал лишь какие-то слабые шорохи, словно она ворочалась на земле.

— Руфь! — закричал я снова. — Что случилось?

Внезапно все звуки снизу прекратились. Гриффитс, глядя в сторону, наклонился ко мне и тоже стал прислушиваться, пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук из трубы. В сарае пахло сыростью и плесенью. На столе рядом со стойкой, крепившей трубу, стояла наполовину пустая молочная бутылка. Верхние четверть дюйма молока превратились во что-то желтое и вязкое, горлышко изнутри покрылось присохшими крошками. Там же стояла запачканная по краям чашка с остатками мутного холодного чая.

И вдруг из трубы совершенно чисто и ясно донесся крик новорожденного младенца.

Я вызвал бригаду рабочих, и через час они должны уже быть на месте. Надеюсь, часов через шесть Руфь Вильерс с ребенком окажется на свободе, и теперь никто не скажет, что Департамент работает неоперативно.

Гриффитс вне себя от радости, воркует что-то через трубу своей новорожденной дочери и строит планы на будущее. Включая и свадьбу с Руфью. Интересно, знал ли он о ее состоянии все это время? Или она не говорила ему, опасаясь, что он испугается ответственности и скроется, оставив ее одну? Трудно сказать. Что-то есть в Гриффитсе, чего я никогда не пойму. Одно я твердо знаю, я просто вижу это по его лицу, когда он говорит в трубу. Человек бесконечно влюблен в женщину, на которой я вряд ли остановил бы взгляд. Всякое бывает.

Может, оно и к лучшему. На благо экономики Система может утверждать, что все мы равны, но имеем Индивидуальные Способности различной Общественной Значимости. Однако я думаю, что есть понятия — эмоции, отношение людей друг к другу, любовь, — которые нельзя измерить в кредитках.

Не посчитайте меня каким-нибудь революционером. Нет. Последние несколько часов показали Систему в исключительно хорошем свете, о чем, я уверен, «Нэшнл дейли» не замедлит сообщить. Да и моя собственная вера, которая, признаюсь, одно время сильно пошатнулась, была восстановлена теми удивительно логичными действиями, которыми Система отреагировала на последние события.

Дело в том, что в момент рождения ребенка в подземной пещере стало два человека: Руфь Вильерс, с ее практически исчерпанным Кредитом Общественной Значимости, и ее дочь с Основной Индивидуальной Значимостью (Право по Рождению) в 600 кредиток. Этого более чем достаточно, чтобы нанять рабочих.

Теперь никто не сможет упрекнуть Систему Даже «Нэшнл дейли».

Даже я.