Radost

39

С момента отъезда из Швейцарии воспоминания Макса становятся обрывочными. Отправляясь в велотур, он уже находился на маниакальной стадии, и в его душе что-то зрело.

Макс утверждает, что поездка заняла восемь дней. Восемь дней, за которые он преодолел расстояние то ли в восемьсот пятьдесят, то ли в девятьсот километров (доподлинно неизвестно, каким маршрутом он ехал). Ночевал Макс в хостелах и кемпингах.

Он нашел свою фотографию, на которой стоит возле велосипеда и приторачивает к нему последнюю сумку. На снимке Макс запечатлен сбоку, его лицо повернуто в профиль. Стройный мускулистый молодой мужчина с копной черных волнистых волос, которая бросилась мне в глаза во время нашего знакомства на Занзибаре.

Еще Макс точно помнит, что был совершенно неподготовлен как велосипедист, да и в футбол на тот момент практически перестал играть.

То, насколько быстро он преодолел почти тысячу километров, вызывает искреннее восхищение. Прибавьте сюда факт, что за семь ночей он почти не смыкал глаз, и вы сможете хотя бы отдаленно представить, как болезнь, будто безжалостный воз ница с хлыстом в руках, гнала его вперед.

В памяти Макса сохранились лишь «красивые пейзажи» да «приятные чувства». По какому маршруту он колесил, какие населенные пункты, водоемы и горы видел, каких людей встречал — ни на один из этих вопросов Макс не находит ответа.

— Вроде бы в Марибор я заезжал. Нет, я и позже совершал вылазки в Словению, но, скорее всего, одну из тех ночей я провел именно в Мариборе, — примерно так Макс реагирует на мои попытки отыскать хоть какую-нибудь зацепку.

Да уж, такие исходные данные — это просто мечта журналиста.

Загреб тоже в сплошных загадках.

Больше всего времени Макс проводил с актером по имени Андрия. Я пишу ему, и в ответном сообщении он просит меня позвонить, когда я буду в Загребе.

Еще Макс приятельствовал с человеком по имени Боян. С ним мы тоже связались: он написал, что проживает с семьей в Шибенике, в трехстах километрах к югу от Загреба, и готов принять меня. Но Макс не видит смысла в том, чтобы я ехал в Шибеник: по его мнению, то, что известно Бояну, должен знать и Андрия.

Остаются Домагой, в чьем агентстве по найму работал Макс, и актриса Маша, хорошая подруга бывшей жены Макса, хорватки Йосипы. Домагой на письма не откликается, а Маша, напротив, отвечает быстро и говорит, чтобы я связался с ней, как только приеду в Загреб.

Макс направил запрос в психиатрическую больницу во Врапче, куда его не раз госпитализировали, и получил ответ, что в базе данных о нем нет никаких сведений.

Я уточнил у Макса, кто такой Горан Илич, которому адресован выписной эпикриз. Илич был загребским психиатром, Макс время от времени ходил к нему на сеансы. Увы, встретиться с ним я уже не смогу: несколько лет назад Илич умер.

Итак, вся надежда на Андрию и Машу. Будет отлично, если Маша прольет хоть немного света на поступок Йосипы.

Когда я спросил Макса, можно ли мне поговорить с его бывшей женой, он фыркнул. Его лицо ожесточилось. Он сказал, что не хочет с ней связываться и понятия не имеет, где она теперь.

— Йосипа смылась из Загреба, как только мы развелись. Я переоформил на нее квартиру, которую купил для нас обоих, да и при разводе ей досталась немалая сумма. Квартиру, кстати, она сразу продала.

Йосипа переехала в Риеку и снова вышла замуж. Сейчас у нее, кажется, двое детей.

40

Я купил билет на ночной поезд до Загреба и снял дешевую квартиру в центре города на четыре недели. Я планировал выехать из Цюриха вечером пятнадцатого сентября и прибыть в Загреб утром шестнадцатого, но за три дня до отъезда мне неожиданно пришла в голову мысль изучить операции, совершенные по банковской карте Макса.

Братья контролируют его расходы начиная с 2000 года, а значит, могли сохранить соответствующие данные. Я запрашиваю у них сведения, и уже на следующий день мне приходит выписка по карте Макса за 2005–2014 годы.

Итак, что я вижу? В июне 2005 года Макс дважды платил картой за гостиничные номера — сто пятьдесят пять евро двадцатого июня в отеле «Шлоссхоф» в Блумау и пятьдесят евро двадцать второго июня в отеле «Крона» в Фелькермаркте.

Сопоставив эти две ночевки со смутными воспоминаниями Макса о Мариборе, я делаю вывод, что он, должно быть, ехал через Давос, перевалы Флюэла и Офен, дальше через Валь-Мюстаир, Меран, Больцано, Бриксен и Брунек, мимо Линца и Филлаха через Пустерталь, откуда продолжил путь вдоль Дравы и прибыл в Марибор, а затем повернул на юг в сторону Загреба.

Если мне повезет, кто-нибудь в «Шлоссхофе» или «Кроне» вспомнит Макса, увидев его тогдашний снимок, но, полагаю, это крайне маловероятно, ведь с тех пор минуло двенадцать лет, да и гостиничный персонал наверняка уже сменился.

И все же поездка по следам Макса поможет мне поставить себя на его место, унюхать его запах в каком-нибудь кемпинге или укромном уголке. Я с удивлением обнаруживаю, что отчаянно хочу добраться до Загреба тем же способом и маршрутом, что и Макс много лет назад. В самом деле, после того как я провел семь лет то в удобном офисном кресле, то на диване, неделя усиленной физической нагрузки мне точно не повредит.

Возможно, доктор Мюллер, проанализировав мои стремления, изрек бы, что я испытываю стресс на фоне увольнения и потому пытаюсь доказать самому себе, что я еще ого-го. «Типичный симптом раннего кризиса среднего возраста. Семь лет беспросветной работы, связанной с написанием нудных репортажей о малозначимых событиях. Подруга, которая без лишних слов уходит после трех с половиной лет отношений. А потом уведомление от работодателя, официально подтвердившее вашу никчемность, о которой вы, возможно, подозревали уже давно. Вот вы и решились на эту глупую авантюру, — пророкотал бы он, снимая очки в золотой оправе и тщательно их протирая. — Вы чувствуете себя маленьким и беспомощным, в этом нет ничего удивительного. Никому не нужный маленький человек и законченный неудачник, вот вы кто».

Ну, тут он перегибает палку, думаю я: доктор Мюллер столько лет лечит людей от душевных расстройств, что видит их даже там, где их и в помине нет.

У меня есть две зацепки — а) отели «Шлоссхоф» и «Крона», б) желание двигаться. Я сдаю билет на поезд и решаю отправиться по стопам Макса на велосипеде.

41

Дни до отъезда пролетают незаметно. Изучив ассортимент туристических велосипедов, я выбираю недорогой и заказываю его. Макс говорит, что заплатит за велосипед, ведь это траты на поездку, которая затевается в его интересах. Однако я настаиваю, что куплю велосипед на свои деньги и потом с чистой совестью оставлю его себе. Что касается расходов на мое снаряжение, их мы решаем поделить пополам.

Возвращаюсь домой с новым велосипедом, складываю в новые дорожные сумки непромокаемую одежду, грелки для рук и ног, специальные мягкие шорты, запасной насос и многофункциональный нож. Кроме того, я купил палатку (весит всего два килограмма!) и надувной матрас.

Списываюсь с арендодателем в Загребе и переношу бронь квартиры. Я планирую выехать девятнадцатого сентября, жилье снимаю с первого октября. Если доберусь до Загреба раньше, поживу в отеле.

Чем меньше времени остается до отъезда, тем сильнее я нервничаю. В первую очередь это обусловлено тем, что, только приняв скоропалительное решение отправиться в собственное приключение под названием «Радость», я стал внимательнее присматриваться к маршруту, которым мне предстоит проехать: девятьсот четырнадцать километров пути вверх-вниз по горам и перевалам, на 6911 метров вверх, через перевал Флюэла на высоте 2584 метра, вниз на 7213 метров до Загреба, который является наиболее низкой точкой маршрута, если верить интернет-планировщику. В любом случае, это самый серьезный спортивный вызов за всю мою жизнь.

Большинство людей удивленно приподнимают брови, когда я рассказываю о своем замысле. С каждым новым подъемом бровей возрастает и моя нервозность. Я не то чтобы совсем неспортивный человек, четыре-пять раз в месяц я пробегаю по паре километров. И все же я несказанно радуюсь, когда приятель-велосипедист говорит мне, что с каждым днем, проведенным в седле, моя спортивная форма будет неизбежно улучшаться.

42

— Знаешь анекдот про крестьян из Аппенцелля? — спрашивает Макс, когда мы снова встречаемся в кафе за два дня до моего отъезда.

— Вроде бы нет.

— Иностранец путешествует по Аппенцеллю и в какой-то момент понимает, что заблудился. Он встречает двух крестьян. Те курят трубки и молча смотрят на него. «Прошу прощения, — обращается к крестьянам турист, — я, кажется, заблудился. Не могли бы вы мне подсказать, как добраться до Швагальпа?» Крестьяне переглядываются, затем снова молча смотрят на него. Турист повторяет по-французски: «Est-ce que vous pourriez me dire comment je peux comer à la Schwägalp, s’il vous plait?» Те продолжают безмолвно попыхивать трубками. По-итальянски: «Come posso trovare la Schwägalp, per favore?» Турист спрашивает по-испански, а потом еще и по-русски, но, так и не получив ответа, растерянно уходит. Едва он скрывается из виду, один крестьянин говорит другому: «Он разговаривает на нескольких языках. Может, нам все-таки стоит выучить хотя бы один иностранный язык?» Другой отвечает: «А зачем? Вот ему, например, это никакой пользы не принесло».

По-моему, Макс обрадовался, что я хочу поехать в Загреб тем же путем, что и он сам двенадцать лет назад. Он засыпает меня вопросами о маршруте, помогает все продумать, и в целом вид у него очень довольный.

Распечатка из интернет-планировщика на восьми страницах послужит мне навигатором, а одометр позволит рассчитать примерное время в пути при той или иной среднесуточной скорости. Карты не самые подробные, но я надеюсь, что смогу ориентироваться по дорожным указателям. В противном случае придется спрашивать дорогу, как тому туристу в Аппенцелле. Я прилежно заучиваю нужные фразы на итальянском, словенском и хорватском.

— Так, ну этот ты точно слышал, — не унимается Макс. — У Муджо болит живот, и он идет к врачу. Врач говорит: «Муджо, мне надо исследовать твой стул. В следующий раз принеси образец». Муджо возвращается домой и говорит Фате: «Фата, я должен принести доктору стул. Но наши стулья ужасно старые и ободранные». Фата тотчас предлагает: «Пойди к Хасо. У него хорошие новые стулья, и он наверняка одолжит тебе один». Муджо несет врачу стул Хасо. Врач восклицает: «Нет, Муджо, мне нужен ТВОЙ стул!» Муджо возвращается домой и говорит Фате: «Фата, представляешь, доктор каким-то образом понял, что это не мой стул!» Муджо снова идет к доктору и несет один из своих старых, ободранных стульев. «Муджо, — в ужасе охает доктор, — мне нужен твой стул, твое дерьмо, понимаешь?» Муджо возвращается домой и ест сутки напролет. Наутро он выпивает кофе, выкуривает сигарету, а затем садится перед своим домом на громадную кастрюлю, которая вскоре до краев наполняется экскрементами. И вот Муджо тащит эту кастрюлю к врачу. При виде Муджо с кастрюлей наперевес доктор бьет себя по лбу и кричит. «Муджо, Муджо, что это?! Для анализа мне нужен малюсенький кусочек!» Муджо кричит в ответ: «Доктор, я к тебе уже в четвертый раз приперся! Почему ты сразу нормально не объяснил? Я бы этот малюсенький кусочек сразу из трусов выковырял!»

Боснийцы-мусульмане Муджо, Фата и Хасо, они же Мохаммед, Фатима и Хасан, — главные герои балканских анекдотов. Кое-кто заявляет, что шутки имеют расистский подтекст, ведь основными характеристиками их центральных персонажей являются низкий интеллект и примитивность суждений, однако сами мусульмане охотно их рассказывают, да и жители Балкан в целом тепло относятся к этим троим, которые, при всей своей наивности, являются счастливыми людьми.

Макс обнимает меня и говорит:

— Sretan put, счастливого пути!

Затем дарит мне специально изготовленную наклейку со словом «Радость» и велит приклеить ее к раме велосипеда.

Ага, новая наклейка на новом двухколеснике. Предыдущая привела меня на Занзибар.

Надеюсь, эта принесет мне настоящую удачу.

43

В понедельник вечером за мной заезжает отец. Велосипед и снаряжение я заранее перевез к нему домой.

— До скорого, — шепчу я дивану на прощание.

Мы с папой ужинаем. «Это свет так падает или его волосы действительно истончились и в них прибавилось седины, а морщин стало больше?» — мелькает у меня в голове. Как обычно, находясь рядом с отцом, я чувствую, что наше прошлое сидит рядом с нами, точно строгий учитель, под пристальным взглядом которого мы невольно сдерживаемся, потому что учитель все еще видит нас такими, какими мы были раньше.

После ужина достаем шахматы. Я с треском проигрываю первые два матча. В третьем мне везет чуть больше, но в конце концов победу опять одерживает папа.

Спать мы ложимся раньше, чем если бы каждый из нас был один.

Макс отправился в Хорватию в июне. Он помнит, что светило солнце и дни были погожими. Во вторник, девятнадцатого сентября, я открываю ставни в своей детской комнате и вижу, что небо затянуто тучами. Прогноз на первые два дня неблагоприятный: пасмурно будет до четверга (в этот день я планирую проехать перевал Флюэла).

За завтраком я уже сижу в полной экипировке. Веду себя совершенно естественно, словно такие поездки для меня — дело привычное. Мысленно успокаиваю себя и настраиваюсь на хорошее.

Отец помогает вынести вещи. На улице прохладно. Я закрепляю одну сумку на руль, две на багажник, сверху водружаю водонепроницаемый чехол с палаткой, спальным мешком и надувным матрасом. Папа меня фотографирует.

Мы коротко обнимаемся. Неожиданно меня одолевает приступ сентиментальности. Как знать, что ждет впереди… Отец ведь стареет, и если я плохо приторможу на каком-нибудь повороте, а над головой водителя встречного грузовика не вовремя прожужжит муха, никакая молодость не убережет меня от скоропостижной гибели.

Наконец я выезжаю. Двадцать метров, сто, два километра… Колеся по знакомым с детства улицам, чувствую себя нелепо в своем походном обмундировании. По сравнению со мной Макс путешествовал налегке. Если знакомые меня увидят, они наверняка решат, что я спятил, решив покататься вдоль Цюрихского озера с ярко-желтым отражателем на шлеме, грелками на руках и ногах и с прочим снаряжением, которое едва ли кому может понадобиться во время однодневной вылазки.

У Вурмсбахского монастыря сворачиваю на Штрандвег. На железнодорожном переезде замечаю «фольксваген-поло», в котором сидят две монахини. Обе улыбаются, пассажирка машет мне рукой.

В прошлом люди останавливались здесь, чтобы попросить защиты в дороге, ну или хотя бы наспех помолиться. Я еду дальше.

Проезжаю несколько сотен метров, и тут начинается дождь.

44

К новому способу передвижения мне еще предстоит приноровиться. Впервые в жизни я еду на велосипеде с таким количеством багажа. Мне все время чудится, будто на багажник уселся еще один человек, чей вес мешает нормально рулить. Надо быть очень внимательным, ведь успех моей затеи напрямую зависит от того, насколько ловко я смогу управлять своим транспортным средством. Думаю, Макса такие сомнения в дороге не одолевали.

Снаряжение и вправду полностью защищает меня от дождя. Подкачали только неопреновые перчатки, которые за час намокают настолько, что, стоит мне покрепче сжать руль, от них вправо и влево разлетаются тонкие струйки воды, словно мой велосипед имеет гидравлический привод, что, пожалуй, было бы неплохо. Первый пункт назначения на сегодня — Ландкварт, до него восемьдесят километров. Перепад высот по сравнению с моим родным городом составляет каких-то двести метров, но я и подумать не мог, что багаж так увеличит нагрузку на велосипед даже на почти ровной местности. В лицо неприятно задувает ветер, и я вздыхаю, понимая, что в ближайшие несколько дней ситуация не изменится — будет трудно.

Предгорья Альп становятся все выше. Вершины скрываются за пеленой дождя, тумана и облаков, разрываемых порывистым ветром на белые, серые и черные клочья.

Пытаюсь отогнать мрачные мысли о перевале Флюэла. На сегодня обещали дождь — вот он, получите. Если прогноз и на четверг не обманет, то будет солнечно.

В Валенштадте заезжаю в «Велотовары» и беру качественные водонепроницаемые перчатки. Стоят они недешево, но траты полностью окупаются уже за то время, пока я добираюсь до Ландкварта. Итак, первая часть пути на сегодня окончена, руки у меня сухие, а чувства, надо сказать, смешанные.

Последние тридцать километров от Сарганса я ехал вниз по Рейну, а не вверх по нему, то есть двигался в противоположную сторону, к Буксу. Подозрение, что я сбился с пути, закралось в мою голову намного раньше Букса, но я от него тотчас отмахнулся.

В Буксе я взглянул на одометр и обнаружил, что уже проехал то количество километров, которое планировал на день, однако от цели меня отделяли целых шестьдесят километров. Я позволил себе слегка скорректировать маршрут и купил билет на поезд, чтобы в первый же день не отмахать сто сорок километров вместо положенных восьмидесяти. Через несколько минут я уже был в Ландкварте, где в ста метрах от вокзала нашел недорогую гости ни — цу и без проблем снял номер.

Одно из главных опасений сбылось в первый же день: я проколесил значительно дальше, чем хотел, потому что мне свойственно быстро терять ориентацию в пространстве и подолгу не смотреть фактам в лицо.

Я совершенно вымотался. Что же будет завтра?.. Вздыхаю, размышляю о том, что Макс в первый день своего велотура, вероятнее всего, доехал минимум до Клостерса, а может, и до Давоса (перепад высот составляет тысячу и тысячу шестьсот метров соответственно), и совсем падаю духом.

45

К счастью, предсказание моего друга-велосипедиста сбылось: чем больше я наматываю километров, тем ловчее и выносливее становлюсь. Поначалу я то и дело бросал завистливые взгляды на автомобили и мотоциклы, лихо проносившиеся мимо меня по горным перевалам. Но сейчас я уже получаю удовольствие от нынешнего способа перемещения, хвалю себя за достижения и наслаждаюсь захватывающими дух панорамами, которые открываются взору. Во мне пробудился спортивный азарт, которого так не хватало во всей моей предыдущей жизни.

В первые два дня я испытываю огромное счастье оттого, что достигаю намеченных целей. Уже на третий день, когда, как и обещал прогноз, наконец становится солнечно, я успеваю проехать больше намеченного и не только преодолеваю перевал Флюэла, но и устремляюсь через Швейцарский национальный парк к перевалу Офен. Очутившись там, перевожу дух и записываю в блокнот: «Еще сто метров — и я лег бы на обочину и стал медвежьим кормом».

Как бы я ни напрягал свой организм, за Максом мне все равно не угнаться.

Его призрак то и дело попадается на моем пути. Я слышу сбивчивое дыхание Макса, вижу, как он появляется рядом со мной и резво идет на обгон. Иногда я пытаюсь прибавить темп и сесть ему в хвост, но быстро выбиваюсь из сил. Все, что мне остается, это облако пара, которое тянется вслед за далеко умчавшимся Максом.

Наклонив голову, он взбирается на горные перевалы, по его лицу течет пот, на нем застыло решительное, неутомимое выражение, не упрямое, а скорее бесстрастное, механическое. Не человек, а настоящие швейцарские часы, суперэффективная машина из плоти, крови, текстиля и, в первую очередь, стали. Я вижу, как он мчится по горам и крутым перевалам, методично крутит педали и не сбавляет темп. Отдых его не интересует, у него есть четкая цель — Загреб.

Макс проносится мимо капеллы Святого Креста в Мюстаире, единственной достопримечательности, возле которой я считаю нужным остановиться. Я приметил ее, когда планировал маршрут, и пообещал себе, что побываю в этом храме, построенном в конце VIII века, вероятно, по приказу Карла Великого, ну или, по крайней мере, с его согласия. Не удостаивает Макс вниманием и каролингские фрески, и тут я не вправе его винить, ведь фрески были обнаружены лишь в 2011 году во время реставрационных работ, то есть спустя шесть лет после того, как он со свистом промчался мимо.

46

На четвертый день я тоже проезжаю больше, чем планировал. Поскольку от перевала Офен через Валь-Мюстаир и Виншгау до Мерана, первой цели моей сегодняшней поездки, дорога идет неуклонно вниз, движение по ней не очень оживленное, воздух чистый, а велодорожки превосходные, я качу словно по маслу. Прибываю в Меран раньше намеченного и чувствую себя как огурчик. Теперь надо отмахать тридцать километров до Больцано, а оттуда еще восемь до Блумау, где расположен отель «Шлоссхоф». Такое расстояние я вряд ли преодолею, и все же перспектива уже сегодня добраться до первого места, где точно останавливался Макс, меня подстегивает.

И вот я на въезде в Больцано. Проехал километров сто двадцать и смертельно устал. Ночевать тут я не хочу, но мне нужно проехать через этот городок, чтобы попасть на дорогу к Блумау.

Попав в Больцано, я тут же теряюсь. Трижды спрашиваю по-итальянски, как проехать в Блумау, дважды преисполняюсь уверенности, что движусь в правильном направлении. В какой-то момент вроде бы подъезжаю к нужной развилке, но вскоре оказываюсь у туннеля, перед которым висит знак «Велосипедам проезд запрещен». Тем временем начинается вечерний час пик, я вынужден развернуться и тащиться обратно. Мне сигналят со всех сторон, а на пешеходном переходе прохожий даже ругает меня за нарушение правил.

Никак мне не выбраться за пределы этого грязного городишки. Пожалуй, придется тут заночевать, однако по пути мне не попадается ни одного отеля или хостела.

Проведя несколько дней среди первозданных природных пейзажей, в городской духоте я чувствую себя прескверно. Хочу вернуться туда, где много зелени. Когда минут через сорок я наконец выруливаю на нужную дорогу, небо уже темнеет, а силы мои практически исчерпаны.

Я так устал, что готов заселиться куда угодно, даже в пятизвездочную гостиницу.

В первом поселке после Больцано ничего нет.

Продолжаю крутить педали.

Дорожка для пешеходов и велосипедистов неширокая. Справа проносятся то перелески, то каменные стены. Слева река. Иногда в просвете справа я успеваю заметить дорогу, но на ее месте тотчас вырастает новая стена. Долина узкая, кое-где зеленеют полоски луговин. Палатку поставить негде. Жилых домов не видно.

Добираюсь до следующего поселка, и там обнаруживается маленький отель. Ура, туристические велосипеды на стоянке! Я спешу войти, но дама на ресепшен говорит, что все номера заняты, и добавляет, что гостевые дома есть в двух соседних деревнях.

Меня вдруг одолевает страх, что я так и не сумею найти ночлег. Что тогда? Пилить обратно в Больцано? Да, сейчас не пик туристического сезона, но, если в одном отеле нет свободных номеров, в другом вполне может повториться та же ситуация.

Чувствую себя как скелет, оживленный заклинанием, который бездумно гремит костями в такт скрипу велосипедных шин. Долина не перестает сужаться, вокруг становится все темнее, а я спускаюсь все ниже.

На то, чтобы проехать три километра до Блумау, у меня уходит почти двадцать минут. Но едва я съезжаю с велосипедной дорожки в поселок, передо мной возникает заветная цель — отель «Шлоссхоф».

47

Здание стоит на большой гравийной площадке в окружении могучих каштанов, с ветвей которых, гулко ударяясь о гравий, то и дело падают плоды. Отель представляет собой желтое строение в стиле модерн с башенками, террасками, настенными росписями и мозаичной кровлей. Сейчас оно явно переживает не лучшие времена. Бесчисленные летучие мыши нарезают круги в вечернем воздухе, отчего мои ассоциации с замком графа Дракулы в Трансильвании дополнительно усиливаются. Отворив высокую парадную дверь из дерева, железа и стекла, поднимаюсь по каменной лестнице, прохожу мимо обшитых темными панелями стен и фальш-витражных окон к стойке администратора. За ней никого нет. Заглядываю в обеденный зал и вижу там худощавую блондинку лет пятидесяти. Кажется, она удивлена моему появлению. Я здороваюсь, она отвечает по-немецки с восточноевропейским акцентом и сообщает, что свободные номера есть. Фу-ух… Ловлю себя на мысли, что, даже если бы она оскалилась и облизнула вампирские клыки, я все равно почувствовал бы облегчение и заплатил любую цену, лишь бы мне дали нормально отдохнуть.

Дама ведет меня на второй этаж. Номер на удивление дешевый и давно не ремонтированный. Обстановка приятная. Окна расписаны красочным орнаментом. С просторного балкона открывается вид на сад.

— У вас дорогой велосипед?

— Да нет, я бы так не сказал.

— Если он не совсем дешевый и очень вам нужен, советую взять его с собой в номер.

В результате я сперва затаскиваю наверх сумки, а потом и велосипед. Принимаю душ, спускаюсь в ресторан с фотографией Макса. Занимаю столик в углу, отсюда отлично видно большой зал, со стен которого тоже сползает былое величие.

За ближайшим к бару столиком в одиночестве сидит еще один гость. Он то и дело прихлебывает из бокала красное вино, лицо у него тоже красное, испитое, возраст определить трудно — может, лет сорок, а может, все шестьдесят.

— Вы, значит, сюда на велосипеде прикатили? — обращается он ко мне.

Видимо, хозяйка гостиницы уже разболтала.

— Совершенно верно.

— А откуда?

— Из Швейцарии.

— Из Швейцарии? Надо же! Лет десять назад здесь останавливался один велосипедист-швейцарец. Молодой человек примерно тех же лет, что и вы. Тоже кудрявый, только потемнее. Знаете, он был малость того, но очень забавный.

Это точно не сон? Слишком хорошо, чтобы быть правдой!

— Куда же он ехал-то? — вспоминает вслух мой собеседник. — A-а, в Загреб!

— Не взглянете на одну фотокарточку? Дело в том, что я как раз ищу следы одного швейцарца, который проезжал здесь на велосипеде десять с лишним лет назад.

— Разумеется, показывайте!

Он берет фотографию обеими руками и немного мнет ее края грубыми пальцами, поднося к лицу. Едва сдерживая волнение, я слежу за игрой эмоций на его лице, но ничего не замечаю. Наконец собеседник изрекает:

— Да, это он.

— И вы с ним познакомились?

— Разумеется.

— Можете рассказать, что вы о нем помните?

— Разумеется. Если вы купите мне красного вина.

Я пересаживаюсь за его столик. Ох, неужели этот человек действительно видел тут Макса? Или он просто пудрит мне мозги, чтобы выпить за мой счет? Но описание верное — темные кудри, малость того, ехал в Загреб…

— Клаус, — представляется мужчина и протягивает руку.

Подходит хозяйка. Я вкратце повторяю свой рассказ для нее и показываю фото.

— К сожалению, ничем не могу помочь: мы с мужем приобрели этот отель всего два года назад. Прежние владельцы переехали в Южную Италию, их контактов у меня нет.

Я прошу принести пол-литра домашнего вина.

— Бери сразу литр, — вклинивается Клаус. Я выполняю его просьбу. Заказываю себе шницель с картофелем фри и салатом. — Ну, и что ты хочешь знать?

— Все, что ты можешь вспомнить.

— А зачем тебе вообще это понадобилось?

Я отвечаю, что составляю биографию Макса и пытаюсь найти какие-нибудь зацепки.

— Он знаменитость?

— Пожалуй, нет. Но у него довольно сумасшедшая биография.

— Вот как? И что же в ней сумасшедшего?

Хозяйка ставит на стол графин вина и наливает нам по бокалу.

— Он страдает психическим заболеванием.

— Вот как? А что за болезнь?

— Шизоаффективное расстройство.

— И что это такое?

Клаус пьет вино, а я в нескольких словах описываю душевный недуг Макса. Краткий ответ Клауса почему-то не устраивает, и он засыпает меня уточняющими вопросами. Тут мне приносят еду, и я вынужден есть и рассказывать одновременно. Когда Клаус наконец удовлетворяет свой интерес, я как раз заканчиваю трапезу, а он успевает выдуть почти весь графин.

— Теперь твоя очередь, — говорю я.

— Да-да, сейчас! Слушай, закажи-ка еще один, а не то у меня горло пересохнет.

Из первого литра я выпил два бокала. Мне становится по-детски обидно, и я решаю пить быстрее, чтобы Клаус не уговорил весь графин в одиночку, ведь платить-то потом мне. Или Макс компенсирует мои траты?

— Ну, он прикатил сюда с перевала Офен, то есть издалека притащился. Думаю, из Цюриха. Но в тот день он ехал с Офена. Я это точно помню — он хвастался, что выкурил косяк там, наверху.

— Во сколько примерно он приехал?

— Понятия не имею. Я встретил его здесь, в ресторане. Как и тебя сегодня.

— А дальше?

— Я подсел за его столик, мы поболтали и выпили вина. На другой день он уехал.

Клаус залпом выпивает вино. Затем снова наполняет бокал до краев и подливает мне, когда я пододвигаю к нему свой наполовину полный бокал. Смотрит на меня и беззвучно произносит тост. Я вежливо жду, но, кажется, он больше не намерен ничего рассказывать.

— О чем вы говорили?

— Да я разве помню? Вроде бы он про Загреб что-то бормотал. И про Офен. Он много говорил, но я не все мог разобрать. Ах, да, он рассказал анекдот: «Почему одинокая кошка по вечерам напивается? Чтоб утром проснуться с похмельем». Забавно, скажи?

— А какое впечатление он производил?

Клаус выливает остатки вина себе.

— Какое впечатление? Да я так-то не заметил ничего особенного. Воняло от него крепко, так и от меня тоже. — Он допивает вино, встает, говорит «ну, пока» и уходит.

Передо мной последний полный бокал. От волнения, которое вызвало во мне знакомство с Клаусом, остались только разочарование и опьянение. Изучаю меню. Допустим, Макс заплатил за номер сорок пять евро, как я, тогда сто десять он потратил на ужин в ресторане. В выписке по его банковской карте значится сумма в сто пятьдесят пять евро. Литр домашнего вина стоит тридцать. Может, они с Клаусом выпили три литра и заказали какую-нибудь закуску на двадцать евро? Впрочем, эту версию я отметаю, ведь с приходом новых владельцев ресторанное меню тоже изменилось.

Но если Макс действительно прикатил в гостиницу с перевала Офен, как и я, значит, он очутился тут на третий день пути.

Раскладываю на столе карты.

Поскольку за два дня Макс не смог бы отмахать три сотни километров и подняться на три с половиной тысячи метров, я делаю вывод, что первый этап его пути должен был завершиться в Клостерсе, второй пролегал от Клостерса до перевала Офен, а третий привел его в отель «Шлоссхоф» в Блумау, где Макс расплатился за номер девятнадцатого июня 2005 года. Списание с его карты в Фелькермаркте состоялось двадцать второго числа. От Блумау до Фелькермаркта триста пятьдесят километров. Одну из ночей он, вероятно, провел в Мариборе, куда от Фелькермаркта можно добраться за один день. От Марибора до Загреба еще день пути. Следовательно, скорее всего, Макс преодолел три ста пятьдесят километров между Блумау и Фель кермарктом за три дня.

Стоп. А если в одном отеле он платил при заселении, а во втором при выезде? Такое ведь тоже возможно. Тем не менее моя реконструкция маршрута, основанная на географических данных и накопленном опыте велосипедной езды, выглядит правдоподобной. Это означает, что в первой части велотура «Радость» Макс опередил меня на целые сутки.

48

Вчера, переев мяса и выпив лишку, я долго не мог уснуть и ворочался с боку на бок. Сердце колотилось, еда камнем лежала в желудке, было очень некомфортно. Однако я и понятия не имел, что это только цветочки.

Ягодки появляются утром: я просыпаюсь с головной болью, все тело ломит. Когда сажусь на велосипед, становится во сто крат хуже. Я решаю, что поеду сегодня в черепашьем темпе, главное — не сбивать дыхание и пульс.

Мышцы просят пощады, но я велю им не сдаваться. Отдых пока не предвидится, я не хочу отставать от Макса еще больше, мне нужно доехать и завершить путешествие как можно быстрее.

С какого-то момента мои мысли сосредоточиваются на Максе, и мне кажется, что я сам вот-вот сойду с ума. Дорога по-прежнему пролегает через узкую долину, иногда уходя в туннели, которые защищают путников от камнепада. В туннелях темно, влажно и воняет мочой, они примерно в четыре раза шире гравийной дорожки, идущей снаружи вдоль скалистой стены. Поначалу я недоумеваю, для чего в этих туннелях стоят скамейки. Кому охота сидеть тут, в темноте, среди груд вонючего мусора?

Вскоре к моему недоумению примешивается гнев на горную долину. За пределами туннелей растительность словно ведет кровавый бой: каждое деревце вцепляется в горло соседнему, каждая увитая плющом ветка содрогается в агонии. Под разлагающимся слоем листьев, веток и туш животных мне мерещатся очертания гниющих человеческих конечностей. Поток черной реки наполняет мои ноздри зловонием.

Над долиной тень, чешуйчатые облака застыли в небе гнойной коростой. Такое чувство, что здешняя флора не способна к фотосинтезу и безжалостные растения только поглощают кислород, которого в этой адской долине и так мало.

На пути я не встречаю ни единой души. Нет ни одного свидетеля того, как растения ожесточенно цепляются за мои лодыжки. Когда дорога снова выводит на улицу, по которой едут машины и грузовики, я с наслаждением вдыхаю выхлопные газы, возводя их в ранг союзников в борьбе живых с ненасытной смертью.

Наблюдая за собственными ощущениями, я не перестаю думать о Максе. Как он чувствовал себя здесь? Как окружающая обстановка влияла на него, переживающего маниакальную стадию психоза? Он хоть что-нибудь замечал? А может, в начале лета эта долина выглядит совсем иначе?..

Наверняка я знаю одно: у Макса тоже болела задница.

49

Mens sana in corpore sano[10], как гласит крылатое выражение римского поэта Ювенала, жившего в первом веке нашей эры. Полагаю, ассоциации инвалидов едва ли с ним согласятся, ведь если Ювенал прав, в больном теле здорового духа быть не может.

Но эта его идея прижилась в умах человечества, и когда кто-то говорит о своих психологических проблемах, мы невольно думаем, что за три дня на свежем воздухе они запросто рассосутся, либо, если этот кто-то совсем уж сошел с ума, пусть заберется на лето в Альпы, пасет там овец и поедает сыры — глядишь, к осени поправится. Сбалансированно питайтесь, делайте зарядку — и ваша душа будет здорова.

Подействовали бы эти методы на Макса или нет, я не знаю. Что касается меня, физически я чувствую себя превосходно, чему определенно способствуют мышечные боли, гуляющие по моему привыкшему к креслам и диванам телу, а вот за свое психическое благополучие уже начинаю опасаться. Время от времени я разговариваю сам с собой или напеваю вслух обрывки фраз, которые проносятся у меня в голове.

— Hey, Jesus, how is it hangin’? — нараспев обращаюсь к Иисусу, мокнущему под моросящим утренним дождем на обочине дороги. Я только что выехал из Санкт-Лоренцена в Пустерталь. Это далеко не первое распятие, которое встретилось мне в пути. Ноги уверенно жмут на педали, голова чуть раскачивается в такт мыслям. Я уточняю вопрос: — How’s it hangin’, Jesus?.. How’s it hangin’ up there on that cross… It looks pretty uncomfortable to me, Jesus… Like ridin’ a bike for nine hundred kilometers… Don’t you wanna come down off that cross?.. Oh Jesus, come on down and ride with me…[11]

Уже середина сентября, предыдущие два дня было солнечно, а сегодня погода опять портится. Провести ночь в палатке удалось всего однажды, потому что за всю поездку мне попался один-единственный кемпинг. Ночью температура опускается ниже нуля. Сколько еду, вокруг практически никого, разве что изредка попадется какая-нибудь дама, выгуливающая собаку, или фермер в поле. Я настолько отвык от людей, что не стесняюсь петь — то тихо, то во весь голос. В один из таких моментов краем глаза замечаю велосипедиста, он катит на горном велосипеде без всякого багажа и медленно обгоняет меня на подъеме. Я резко умолкаю и смущаюсь: должно быть, он давно меня слушает. Надеюсь, не принял меня за чокнутого?

Поначалу мне очень не по себе. Но едва человек проезжает мимо меня, не взглянув и не поздоровавшись, я вскидываю кулак и грожу ему вслед.

— Oh, Jesus, strike it down…[12] — снова горланю я уже через минуту.

Странные мысли приходят мне в голову и в Каринтии. Я еду по деревням-музеям, смотрю на дома-музеи и не встречаю ни души. Спрашивается, кто содержит эти дома в порядке, кто кормит кур и кошек, из которых, похоже, только и состоит местное население? Куда все подевались, черт возьми? Почему никто не любуется тщательно подстриженными газонами, геранями в горшках перед окнами или чистенько подметенными тротуарами?

Проезжая через эти деревни, мысленным взором я снова вижу Макса. Вот он крутит педали, озадаченно таращится по сторонам и выкрикивает: «Эге-ге-е-ей! Есть кто живой?» В какой-то момент он даже слезает с велосипеда, подбирает с обочины камень и швыряет его в окно, на котором висят самые ажурные занавески.

50

Вскоре после Санкт-Лоренцена я выезжаю на дорогу, проходящую вдоль Дравы, четвертого по протяженности притока Дуная.

Если бы сейчас светило солнце, я с удовольствием колесил бы вдоль реки и любовался восхитительными видами, каждый из которых хочется непременно запечатлеть на фото. Увы, пока я еду от Санкт-Лоренцена до Линца, от Линца до Филлаха и от Филлаха до Фелькермаркта, непрерывно идет дождь. Он не прекращается в течение трех дней.

Мое снаряжение по-прежнему не пропускает воду, разве что ноги успевают слегка намокнуть на длинных перегонах. Но льющаяся отовсюду вода понемногу подтапливает мою душу. Выезжая из Линца, я всем сердцем ненавижу эту злополучную Драву.

Я пересек ее бесчисленное количество раз по бесчисленным мостам, двигаясь то по левому, то по правому берегу, и она успела мне жутко надоесть. Краем глаза я то и дело замечаю ее ухмылку, а когда всматриваюсь, то вижу насмехающиеся надо мной миллиарды капель, число которых увеличивается с каждой секундой, потому что с тучных облаков тоже безостановочно падает вода, она струями барабанит по моему шлему, рукам, коленям и спине, образует на моем пути лужи и вместе с рекой превращается в монстра-великана, который нахально гогочет мне в лицо.

Приближаюсь к фелькермарктскому водохранилищу, но радоваться еще рано: чтобы въехать в сам городок, я должен преодолеть весьма крутой подъем над рекой и озером.

Собираюсь с силами и напоминаю себе, что до отеля «Крона» на Мюнцгассе всего несколько километров, а этот отель как-никак второе место, где точно останавливался Макс. Спустя некоторое время я наконец отыскиваю нужный адрес. Вокруг темно и ни души. Я дрожу от холода, сырости и усталости, а на двери… А на двери висит табличка: «Закрыто навсегда».

Я слишком выбился из сил, чтобы расстраиваться. Если верить смартфону, в Фелькермаркте есть еще два отеля. Отправляюсь на поиски, кружу по улицам, ничего не нахожу и наконец понимаю, что те два тоже закрылись навсегда. Да что ж такое!

Из дома неподалеку выбегает мужчина и устремляется к припаркованному автомобилю. Отплевываясь от дождя, я спешу к нему и спрашиваю, где тут можно переночевать. Увы, больше отелей в городке нет, но чуть в стороне от главной улицы, если проехать в гору, расположен гостевой дом «Караванкенблик». Указав мне дорогу, собеседник садится в машину и уезжает. Везет же ему, в салоне-то сухо и тепло…

Вскарабкиваюсь на велосипед. Колени хрустят. Ахилловы сухожилия вопят. Задница стонет. Но мне уже не привыкать. Спустя пятнадцать минут я на месте. В гостевом доме, на мое счастье, свободен удобный недорогой номер. Хозяин, человек преклонных лет, подает ужин. Еда жирноватая, но питательная. Пожилая чета, которая приезжает сюда ежегодно, рассказывает мне что-то о ежиках. Я сыто улыбаюсь и в ответ сообщаю о своих передвижениях.

— От девяноста до ста двадцати километров? — фыркает муж-толстяк. — Это разве много? Мы с друзьями тоже в молодости путешествовали на велосипедах, но всегда проезжали не меньше ста пятидесяти километров в день.

«Заткнись, мудак», — мысленно фыркаю я в ответ.

51

Утром по-прежнему идет дождь. Он сопровождает меня до самого Марибора, где я наконец вижу первые проблески голубого неба. В центре захудалого городишки нахожу не менее захудалый хостел, но это не портит мне настроения: наконец-то снова выглянуло солнце!

До Загреба сто двадцать километров, говорит мне на следующее утро администратор хостела, сам, как оказалось, заядлый велосипедист. По моему маршруту получается чуть больше, потому что он проходит в стороне от главных дорог. «Восемьдесят и сорок, а может, семьдесят и пятьдесят, — прикидываю я. — Так за сегодня-завтра потихоньку до Загреба и допилю». Мне, конечно, приходила мысль отмахать все сто двадцать километров за один день, чтобы прибыть в Загреб на десятые сутки, но голос разума и ноющие конечности ее не поддержали.

На границе словенский таможенник решает проверить мой багаж на наркотики. Велит мне спешиться, открыть все сумки, расстегнуть все карманы и отчитаться, что есть что. Наконец он отпускает меня. Его хорватский коллега по ту сторону границы машет мне рукой.

Светит солнце, погода приятная, мои суставы и связки согрелись, жизнь прекрасна… Неожиданно я обмираю: прямо передо мной возникает перевал. Это что еще за новости? На карте перепада высот такой не значится!

Неведомо откуда появляются силы. Взмываю вверх по перевалу так, словно я альпинист и вот-вот окажусь в высшей точке восхождения.

Спускаясь по противоположной стороне склона, замечаю указатель: «Загреб 50 км». Съезжаю в долину. Смеркается. А я мчусь к своей цели со скоростью тридцать километров в час.

Я точно прибуду в Загреб сегодня, чего бы это мне ни стоило.