Ракета в морг

Второй день: пятница, 31 октября 1941 года

— А почему, — спросил лейтенант Маршалл Кончу Дункан, когда они под палящим солнцем ехали на запад, — Мэтт так зол на Хилари?

— Я совсем не виню его, — нахмурилась девушка. — Только болтать об убийстве несмешно.

— Убийство подобно самоубийству. Или писательству. Чем больше об этом говоришь, тем меньше склонен сделать. Спусковой клапан. Но каков мотив?

— Это был грязный трюк… Не думаю, что вы знаете Дона Стюарта? В любом случае, он был известным фантастом, а теперь редактор “Удивительных историй” (это научная фантастика) и “Миров по ту сторону” (это фэнтези). Он купил кое-что из вещей Мэтта и, похоже, решил, что тот перспективен. В итоге у Стюарта появилась блестящая идея, что было бы забавно написать несколько новых рассказов о докторе Дерринджере. — Маршалл кивнул. — В этом и состоял замысел. Фоулкс умер лет десять назад, правильно? И даже тогда он слегка, так сказать, отстал от времени. В современной науке полно областей, которых великолепный доктор даже не касался. Представьте, что он мог бы сделать с распадом атома или теориями времени Данна[17]. Смотрите — сколько сейчас доктору Дерринджеру?

— Ты имеешь в виду, как давно эти рассказы написаны?

— Я имею в виду, насколько стар этот великий человек. Первые рассказы вышли на рубеже веков, а ему тогда было лет сорок… Тогда сейчас восемьдесят. Вполне мог бы быть полон сил.

— А разве не полон? В смысле, неужели никто не чувствует, что он существует? Но продолжай.

— Так и говорил Стюарт. Что люди думают, что он реален. Поэтому он написал Остину Картеру, изложил эту идею и сказал, что если тот не хочет, то должен передать ещё кому-нибудь в ЛОМ, и тогда…

— Ого! Просто чтобы прояснить ситуацию, кто такой Остин Картер?

— Самое громкое имя во всем писательском стойле Стюарта. Собственно, думаю, он все три самых громких имени там. И он тоже милый; помог в самом начале Мэтту.

— А ЛОМ?

— Литературное общество Маньяны. Остин Картер стал называть его так, потому что все всегда болтают, какой потрясающий рассказ собираются написать завтра[18]. Типа как вы говорили об… убийстве. Только большинство из них действительно их пишут. ЛОМ объединяет тут всех, кто пишет фэнтези и научную фантастику, а Картер обеспечивает своего рода связь между ними здесь и Стюартом в Нью-Йорке.

— Улавливаю. Хотя у меня ощущение, что я хожу по грани странного нового мира. Продолжай.

— Итак, Картер скинул эту идею про Дерринджера Мэтту. Мэтт, конечно, воодушевился, потому что он говорит, что три величайших литературных персонажа за всю историю — это доктор Дерринджер, Шерлок Холмс и Волшебник страны Оз. Так что он придумал краткое содержание для шести рассказов, Стюарт их одобрил, и он написал наследникам Фоулкса, которые дали разрешение за чисто символические деньги, о сумме которых договорятся по завершении работы, и Мэтт работал как всегда и сдал рукописи в набор. Только тогда Хилари объявил сумму. Пятьдесят долларов за рассказ без права поторговаться. Мэтт получил от Стюарта за них четвертную премию, так что вышло по шестьдесят два с половиной за рассказ. И к тому времени, когда он всё выплатил Хилари, у него осталось всего семьдесят пять долларов прибыли за шесть рассказов. И он ещё не всё выплатил, потому что мы потратили большую часть денег Стюарта, а он говорит, что ни в жизнь не коснётся никаких моих денег, чтобы заплатить свои долги.

Маршалл заворчал.

— Я не слишком его виню. В смысле, за позывы к убийству. Хилари просто милашка.

— Я ещё не рассказала вам худшего. В тот самый день, когда Мэтт получил письмо от Хилари и подпрыгнул до потолка, мы прочитали в колонке сплетен, что миссис Фоулкс только что купила за пятьдесят долларов меховую шубу для своей собаки. Честное слово, лейтенант, если я когда-нибудь увижу эту собаку… Мэтт говорит, что был бы не против, если бы его трудовой пот позволил миссис Фоулкс купить платье, или шампанское, или ещё что-нибудь разумное; но меховая шуба для собаки…

— И, полагаю, это пекинес.

— Возможно… О, поверните здесь направо.

Монастырь Сестёр Марфы Вифанской изначально был большим, официальным поместьем на Вествудских холмах. В разгар депрессии он был щедро подарен монахиням богатым и милосердным мирянином, который не мог больше платить налоги и сборы.

Для монахинь это имущество стало бессмысленным, но прекрасным, нескончаемым источником тревог и восторгов. Солнце, вид на океан с вершины холма и невысказанная, но явная зависть настоятельниц обителей других орденов частично искупали полуторамильную дорогу до автобусной остановки и постоянные заботы о содержании. А богато украшенный бассейн стал прекрасным угощением для мексиканских детишек, каждую неделю приезжавших на школьных автобусов с северного края городка.

Сестра-привратника подозрительно скосила глаза на лейтенанта Маршалла (она наслаждалась своими слегка еретическими взглядами на важность мужчин, будучи склонной представлять Небеса благородным матриархатом, где Дева щедро уступила Сыну определённое положение), но улыбнулась Конче, чья тётушка была одной из самых верных жертвовательниц обители.

— Можете подождать в патио, — сказала им она. — Хотя там сестру Урсулу ждёт ещё одна дама.

Даже в пасмурные дни этот дворик казался ярко-зелёным от словно бы подводного колорита растений. Сегодня, в ярком осеннем солнечном свете, он купался в изумрудном блеске.

— Мне тут нравится, — признался Маршалл, — даже если я не чувствую здесь себя уместным. Раньше у меня были странные представления о монастырях. Вроде Марии Монк[19]. Нечто промозглое, мрачное и молчаливое, не считая редких воплей из-за новой кирпичной стены. Но тут всё такое свежее и чистое. Это… это как больница без боли.

— Это больница, — промолвила Конча. — Но она исцеляет иную боль.

Маршалл помолчал, набивая трубку.

— Какая торжественная мысль, Конча! И почему католики так любят выражаться парадоксами?

Она слегка покраснела.

— Я не сама придумала. Слышала, как сестра Урсула однажды это говорила. Но вы не расскажете мне, для чего мы здесь? Что вы хотите у неё спросить?

Лейтенант задумчиво курил трубку.

— Ничего особенного. К сожалению. Мне просто нужна кое-какая техническая информация. — Он извлёк из кармана чётки с семью декадами. — Видела когда-нибудь такое?

Конча нахмурилась.

— Забавно. Нет. Я думала, у тёти Элен есть все виды чёток, скапуляриев[20] и образков, какие только могут быть, но такие с семью декадами ни разу не видела. Это… это улика?

— Возможно. Пока не знаю. Поэтому я и здесь.

— Сэр! — повелительно потребовал женский голос.

Маршалл повернулся. Эта женщина была не такой, какую можно было ожидать встретить в монастыре. Тело её было зрелым, полным и не связанным ни с одним из двух идеалов Церкви — девственностью или материнством. А её шикарный осенний костюм, должно быть, стоил — ну, он точно в таких вещах не разбирался, но если бы увидел подобное на Леоне, то наверняка встревожился бы за их банковский счёт.

— Должны ли вы, сэр? — проговорила она.

Маршалл выглядел озадаченным.

— Прошу прощения. Должен что?

— Должны ли вы курить трубку в этом священном месте?

Он облегчённо улыбнулся.

— Простите, если это вас тревожит, мадам. Но монахиням очень нравится. Сестра Урсула говорит, что монахи именуют трубочный дым “благовониями садовника”.

Женщина вскинула хорошо выщипанные брови.

— Но какое легкомыслие! Даже если бы я сама курила, я должна была бы думать здесь не о курении, а…

— Я заставила вас ждать? — Орденское одеяние заставляет большинство женщин двигаться либо с неуместной суетливостью, либо со столь же чрезмерным величием. Но в случае сестры Урсулы они казались единственно возможной при её тихой, энергичной походке одеждой. В её голосе тоже не звучало ни приглушённого благочестия, ни дисциплинарной строгости; это был просто хороший и приятный голос.

— Я помогала сестре Пациенции с шеллаковыми пластинами для слепых. Извинишь меня? — Она улыбнулась Маршаллу, легонько поцеловала Кончу и с любопытством взглянула на странную женщину.

— Эта леди пришла раньше нас, — сказал Маршалл.

— Помилуйте, лейтенант! Вы заставляете меня чувствовать себя как в мясной лавке.

— Я не хочу вторгаться, — с обиженным высокомерием закапала словами женщина. — Подожду в часовне. Где единственный фимиам, — решительно прибавила она, — это то, что возносят в честь и славу Божию. — Она унеслась прочь. Походка её была одновременно благочестивой и благородной, но изгиб полных бёдер всё же нельзя было не заметить.

— Бог мой! — выдохнула Конча. — Кто она?

— Не знаю, дорогая моя. Даже как её зовут. Она просто пришла и сказала привратнице, что страдает и хочет поговорить с Невестой Христовой. Думаю, преподобная матушка была слегка озадачена столь благочестивыми словами, но попросила меня поговорить с ней. В конце концов, если у неё какие-то проблемы, а мы можем помочь ей…

— И, — с добродушным уколом добавила Конча, — у вас проблемы с финансированием той детской клиники на заводе “Локхид”.

Сестра Урсула улыбнулась. Улыбаясь, она выглядела немногим старше Кончи. Серьёзной она была совершенно лишена возраста. Лейтенант Маршалл и даже его проницательная, женственная супруга никогда не осмеливались даже выдвигать предположения, сколько же сестре Урсуле лет.

— Уверена, — укоризненно проговорила та, — столь недостойная мысль никогда не приходила в голову преподобной матери. По крайней мере, осознанно.

Маршалл вновь разжёг свою вересковую трубку.

— Она полагала, что я кощуннил, дымя здесь.

— О Боже. Предвижу неприятности с ней. Обычно достаточно сложно сделать людей святыми. Но когда они считают себя много более святыми, чем когда-либо предполагалось для них Господом или Его Церковью, тогда поистине ужасная проблема — низвести их обратно к человечеству. — Она направилась к озарённой солнцем каменной скамейке. — У вас выходной, лейтенант, или вы прибыли по долгу службы?

— Боюсь, что последнее.

— Вы имеете в виду, что хотите, чтобы я… — Сестра Урсула подалась вперёд, и в её глазах почти незаметно вспыхнула искорка. Но внезапно она замолчала и снова выпрямилась. — Бог мой, я опять, — вздохнула она. — У нас, Невест Христовых, как справедливо именует нас та дама (хотя я и должна сказать, что нахожу это выражение куда более удобным в религиозной поэзии, чем при обычной беседе), есть свои недостатки. Вы знаете мой и продолжаете ему потакать. Но сперва скажите мне: как Урсула?

— Уже улыбается, и, знаете, по-человечески. А весит на две унции больше, чем Терри в её возрасте. Приходите посмотреть её.

— Постараюсь. — Когда Маршалл полез в карман, она улыбнулась. — Снимки уже есть?

— Нет.

Улыбка сменилась хмуро озадаченным выражением лица, как только она увидела, что он извлёк из кармана.

— Лейтенант! Я думала, вы самый стойкий из всех агностиков.

— Боюсь, я ношу эти чётки не в религиозных целях. Я просто хочу узнать, что вы можете о них мне рассказать.

Сестра Урсула долго ломала голову над этими искусно вырезанными бусами.

— Откуда они у вас? — спросила она, наконец.

— Что это? — возразил Маршалл.

— Чётки, — медленно проговорила она. — Но не Чётки с большой буквы. То есть, не обычный набор бусин, с помощью которого предаются медитации, размышляя о тайнах искупления в преданности нашей Благословенной Матери.

— Да? Я думал, чётки есть чётки.

— О Боже, нет. Известная молитва, открытая монаху Доминику, безусловно, создала самый распространённый вид чёток[21], но есть и другие. Я знаю, например, про чётки Пражского младенца; и, полагаю, есть, конечно, тибетские и другие нехристианские чётки. Количество и расположение бусин, естественно, зависит от молитвы, в помощь чтению которой они предназначаются, а у этих чёток семь декад. Распятие, конечно, исключает что-либо ламаистское. Но что может символизировать семёрка. Семь таинств… Семь скорбей…

— Или что-то краткое семи, — предположила Конча. — У обычного розария пять декад, так что нужно три круга для всех пятнадцати тайн.

— Кратное… Да, спасибо, Мэри. Теперь я вспоминаю.

— Вы знаете, что это.

— Да. Это чётки Крестного Пути[22]. На нём четырнадцать остановок, и их перебираешь дважды, размышляя за каждую декаду об одной остановке.

— Никогда о них не слышала, — сказала Конча.

— Я не удивлена. Один священник в Сан-Франциско придумал их лет сорок назад, чтобы многие калифорнийцы, жившие вдали от храма, могли вспоминать о Крестном пути. Но отец Харрис погиб при землетрясении, и традиция сошла на нет. Полагаю, она так никогда и не была формально утверждена Святым Престолом. Нет, конечно, это не значит, что её следует осудить. Любой волен произносить должные молитвы в той форме, что больше всего ему подходит.

Маршалл выглядел разочарованным.

— То есть вы имеете в виду, что тут всё в порядке? Они ортодоксально-католические?

— Быть может, не совсем ортодоксально, но, конечно, не еретические.

— Ох. Если бы они принадлежали какой-нибудт малой секте, это сильно помогло бы мне сузить круг поисков.

— Думаю, даже сейчас вы можете его сузить. Подобная традиция процветала всего несколько лет и практически только в одном городе. Дерево необычное, а резьба очень высокого качества; эти чётки, вероятно, исполнены по заказу и стоит немалых денег. Несомненно, они принадлежали одной из богатых покровительниц отца Харриса.

— Звучит логично, — кивнул Маршалл. — И если эти чётки чего-то стоят как произведение искусства, то это объясняет…

— Можно внести предложение? Оставьте их мне, и я покажу их сестре Перепетуе, которая знает о религиозном искусстве больше, чем я могу представить. Не удивлюсь, если она назовёт вам даже имя резчика и собственно тот период его работы, когда они выполнены.

— Спасибо. Попытаться стоит. — Он вручил чётки.

— И, лейтенант… Вы не станете мне ничего говорить об… обстоятельствах? — В её глаза вновь вспыхнули искорки.

— Конечно. Но там ничего интересного. Достойного вас, сестра. Просто нужно попытаться проследить бродягу, позволившего себя убить. Эти чётки — единственная нить, по которой мы можем установиьт его личность.

— Так-так… Нет! О, лейтенант, я стыжусь себя. Я уже год была добродетельна, не так ли? Мы добрые друзья, я люблю ваших детей и никогда не пыталась вмешиваться и раскрывать ваши дела за вас. Я даже заткнула уши в тот вечер, когда вы пытались рассказать мне о деле с отравлением Магрудера, и посмотрите, как прекрасно вы сами его раскрыли.

— Через три недели, — сказал Маршалл, — и готов поклясться, что вам не понадобилось бы и пяти минут, чтобы найти ключ в той нетронутой коробке спичек.

— Прошу вас. Не пытайтесь мне льстить. Это ваше дело — раскрывать преступления, а не моё. Я хочу быть добродетельной. Но я так долго была такой, что в итоге… зазудело.

— Мадам, после вашей работы год назад вы можете раскрывать мои дела в любое время, когда захотите. И если зудит, почему бы не почесать?

— Трудно объяснить… Но взглянем на вещи так. Вы знаете сестру Фелицитас. У неё есть порок; это любовь поспать подольше. Вы были бы… ну, можно сказать, что вы бы дали ей повод согрешить, предложив ей хорошую перину. Или сестра — нет, не буду называть имён; но вспоминаю двух или трёх, кому лишь дьявол способен оставить коробку шоколадок. Видите ли, правила ордена, не говоря о нашей собственной преданности вере, оставляют в нашей жизни немного места для того, что мир считает большими и серьёзными пороками. Так что мы начинаем осознавать важность остальных из Семи смертных грехов. Все признают зло Похоти, большинство людей опасаются Скупости, по крайней мере, на словах; но есть опасность для души и в Чревоугодии, и в Лености. И в Гордыне. Когда вы только что были столь добры, что сказали, будто я помогла вам… Нет, это ложная скромность, худшее проявление Гордыни. Когда я помогла вам, то очень гордилась тем, как я умна. Я почувствовала силу. Я даже, — опустила она глаза, — почувствовала власть над жизнью человеческой. И не хочу этого вновь. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы узнать то, что вам нужно, об этих чётках, но не хочу знать большего. Точнее, хочу, но не хочу этого хотеть.

— Хорошо. Но я тоже должен признаться. Весь последний год я надеялся как-нибудь соблазнить вас вернуться туда, где вы, думаю, на своём месте. Да, мне нужна была помощь с этими чётками, но я был рад ей, потому что это дало мне возможность предложить вам дело, требующее ваших специальных знаний. Это не так уж и важно, но если вы меня выслушаете и скажете…

— Нет, — твёрдо произнесла сестра Урсула. Мгновение они, полицейский и монахиня, сидели, глядя друг на друга серьёзно, словно несчастные влюблённые. Затем Маршалл улыбнулся.

— Хорошо. Но если дьявол когда-нибудь решит невыносимо искусить вас, я буду на его стороне. Наши силы потеряли прекрасного полицейского, когда вы решили надеть клобук.

— Спасибо. А теперь мне пора пытаться утешить сестру Пациенцию — или нет, в часовне ждёт та странная женщина.

— Что случилось с сестрой Пациенцией? — потребовала Конча. Для неё монахини, знавшие её с детства, были кем-то вроде тётушек.

— Боюсь, она довольно-таки раздосадована, и это понятно.

— Что случилось?

— Она транскрибировала шрифтом Брайля один из романов о докторе Дерринджере и написала наследникам Фоулкса. Известно, что подобное согласие всегда даётся автоматически, нужно просто получить формальное разрешение. Так вот, наследник ответил, что был бы рад, если слепые прочитают произведение его отца, и возьмёт стандартную сумму за переиздание.

— Опять Хилари! — присвистнул лейтенант Маршалл. — Если так пойдёт, я ещё буду расследовать его убийство.

Часовня — целомудренная новая бело-золотая мемориальная часовня Руфуса Харригана, выстроенная на средства Элен, тёти Кончи — была пуста, если не считать элегантно одетую женщину, преклонившую колени у алтарной преграды. Услышав шаги монахини, она встала и перекрестилась — медленно, как человек, для которого этот жест ещё нужно обдумывать шаг за шагом.

Сестра Урсула преклонила колени перед алтарём.

— Вы хотели поговорить со мной? — тихо спросила она.

— Если вы будете так добры к страдавшей.

— Можем выйти в патио. Непочтительный мужчина с трубкой ушёл.

— Благодарю вас, сестра.

— Что вы хотели? — спросила сестра Урсула, пока они шли по коридору.

— Я хочу знать всё о том, каково быть Невестой Христовой.

Рука монахини бездумно теребила странные чётки.

— Знаете, на этот вопрос нелегко ответить. Сестра Иммакулата работает сейчас над биографией блаженной матушки Ла Рош, основательницы нашего ордена. Она говорт, что любая, кто пытается выразить словами истинный смысл жизни монахини, должна быть или святой Терезой, или простушкой.

— Святая Тереза! — вздохнула женщина. — Та милая малышка[23]!

— Я имела в виду другую Терезу, — улыбнулась сестра Урсула, — Авильскую, которая…

Но женщина прервала её:

— Прошу прощения, сестра, но эти чётки…

— Да?

— Где вы их взяли? — На мгновение её благочестие исчезло, сменившись явной заинтересованностью. — Откуда они появились?

— Не знаю, — честно ответила сестра Урсула. — А что? Вы что-нибудь знаете о них?

— Знаю? Ну, я уверена, это мой… — Женщина замолчала. Она подняла к своей полной груди сцепленные пальцы и задумчиво опустила голову. — Но мы сейчас не должны думать о таких вещах, не так ли? Нет, сестра, это неважно. Расскажите мне, что можете, о своей жизни.

Сестра Урсула закусила губу. Эти чётки были у убитого. Если женщина знает что-то о них… Хотя какая связь может быть между столь дорогой вещью, как они, и тем, кого лейтенант назвал “бродягой”… Тем не менее, если только попробовать выяснить…

Сатана редко душил её с такой силой. Но она сказала лишь:

— Думаю, лучший способ объяснить, это показать вам что-то из дел наших рук. Мы именуемся, как вам известно, Сёстрами Марфы Вифанской, поскольку матушка Ла Рош верила…

В те дни, когда Ольсен и Джонсон только начинали, а ад ещё и не думал раскрываться[24], действие одной их сценки происходило в гостиничном номере. Среди множества удивительных неудобств этой комнаты был пьяный, время от времени забредавший туда в поисках ванной.

При пятом своём появлении он, взирая на двух несчастных комиков, отчаянно стонал:

— Так вы во всех комнатах?

Именно так чувствовал себя сейчас лейтенант Маршалл. Он доставил Кончу в квартиру Дунканов, отказавшись прервать работу Мэтта даже ради похвального проекта по распитию пива, и направился в совсем другой, роскошный апарт-отель, номер которого был найден на трупе Тарбелла.

На пути в монастырь он слышал о Хилари Фоулксе от Кончи. В монастыре он ещё больше услышал о Хилари Фоулксе от сестры Урсулы. А здесь первым же именем, привлекшем его взгляд на почтовом ящике, было ХИЛАРИ С-Т ДЖ. ФОУЛКС.

— …во всех комнатах… — пробормотал лейтенант Маршалл.

Дверь открыла горничная в форменном платье. На вопрос Маршалла, можно ли поговорить с мистером Фоулксом, она запросила визитную карточку.

— Боюсь, у меня её нет. Просто скажите ему, что это полиция. — Он собирался добавить что-нибудь обнадёживающее, чтобы отвести обычный ужас мирных граждан перед полицией, но лицо девушки мгновенно просветлело.

— О да, инспектор, я скажу ему. Он будет очень рад.

Маршалл не почесал в затылке. Он не был склонен к этому жесту, да не знал никого к нему склонного, но понял, что романисты имеют в виду, когда пишут: “Он почесал в затылке”. Доселе он никогда не сталкивался с человеком, который бы столь горячо приветствовал полицию, а исходя из всего слышанного до тех пор о Хилари Сент-Джоне Фоулксе, определённо следовало полагать, что он последний, кто стал бы это делать.

Маршалл осторожно присел на изящный тонкий стул. Эта гостиная была женской. Тут не стояло прочных удобных кресел, в которых можно вытянуть ноги и закурить трубку. Вся комната была изящно, до боли опрятной. Ни следа пепла, очков, журналов или других признаков нормального человеческого удовольствие. Единственным материалом для чтения служил небольшой шкафчик, наполненный изысканно оформленными томиками в кожаном переплёте. Даже не глядя на них, Маршалл был уверен, что это полное собрание сочинений Фаулера Фоулкса.

Он закурил трубку, поискал пепельницу и безнадёжно засунул спичку в отворот брюк. Маршалл откровенно признавал в глубине души, что оказался здесь, потому что ему стало любопытно посмотреть, на что, чёрт возьми, похож этот Хилари. Не было и одного шанса из ста — или, точнее, был только один шанс из двадцати четырёх, — что Хилари как-то связан с трупом Тарбелла с Мейн-стрит. Но, как успокаивал он свою совесть, надо же было в этом отеле с чего-то начинать.

— Инспектор! Но это превосходно!

Голос удивил Маршалла. Едва ли он знал, почему, но ожидал чего-то более женственного. Этот голос, более глубокий, ясный и звучный, чем был его собственный в разгар карьеры на студенческих дебатах, едва ли соответствовал его общему представлению о Хилари.

Визуально этот человек подходил ему больше, чем на слух. Рост его был чуть ниже среднего, а вес чуть больше. Не то чтобы толстяк; просто можно обойтись щеками чуть менее пухлыми и шеей, не вылезающей из воротничка. На нём был великолепный красно-золотой халат, который сразу же захотелось иметь Маршаллу, поверх слишком узких брюк в тонкую полоску и нежно-розовой рубашки с жёстким белым воротничком, какого Маршалл не надел бы и на маскарад.

Походка его напоминала пингвина, и полицейский почти что ожидал, что вместо нетерпеливо схватившей его пальцы мягкой руки окажется ласта.

— Меня зовут Маршалл, — сказал он. — И я всего лишь лейтенант.

— Прекрасно, лейтенант, прекрасно. Садитесь. Чаю?

— Нет, спасибо. Я не займу у вас много времени. Просто хотел бы задать пару вопросов.

Хилари Фоулкс сел, вежливо подавшись вперёд и сжав рукой мочку правого уха. Маршаллу смутно припомнился широко известный рекламный плакат с портретом его отца в той же позе.

— Естественно, естественно. Но я поражён, лейтенант, такой быстротой действий.

— Быстротой?

В голосе Хилари прозвучала нотка обиженного сомнения.

— Вы из отдела по расследованию убийств, не так ли?

— Да, но…

Хилари облегчённо выпрямился.

— Продолжайте. Продолжайте. Просто всё это так быстро случилось. Не прошло и часа со времени моего звонка.

— Вы звонили в отдел по расследованию убийств?

— Конечно. А что ещё делать, если кто-то пытается меня убить?

Маршалл, укрывшись за трубкой, хранил бесстрастие.

— Естественно, мистер Фоулкс. Можно только желать, чтобы у большинства граждан было ваше чувство долга.

Если столь известный клиент так доволен быстрым обслуживанием отдела, зачем его разочаровывать? На самом деле, подумалось Маршаллу, звонок, должно быть, перенаправили бедному старому Хэллорану, который хорошо разбирается в чудаках и может в ближайшую неделю-две сюда и заехать.

— Теперь мне не совсем ясно, с чего начать, лейтенант. Возможно, если вы будете задавать мне вопросы по вашей обычной формуле — но есть ли она у вас для человека, которого убивают?

— Боюсь, мы больше привыкли иметь с ним дело после того, как это случится, но приятно хоть раз опередить. Прежде всего, мистер Фоулкс, кто пытается вас убить?

— Боже мой! Боже мой, лейтенант, будь мне это известно, вы думаете, я стал бы вызывать вас? Всё это для меня пока что тайна. И, само собой, мне любопытно.

— Тогда каков был характер покушения?

— Покушений, лейтенант. Покушений. Их было несколько. Погодите… Сперва была машина — или кирпич? Но они оба так неясны.

— Всё-таки расскажите о них.

— Что ж, машина. Машина. Это было примерно неделю назад. Я вывел на прогулку Питти-Синг. Мы переходили бульвар Уилшир, когда машина, вывернув из-под знака “Стоп” со скоростью, полагаю, добрых сорок миль в час, пролетела мимо нас. Мы спаслись одним только чудом. Чудом? Неважно.

— Это мог быть несчастный случай. Боюсь, наши лос-анджелесские водители имеют дурную славу.

— Безусловно. Один несчастный случай возможен, безусловно. Как и кирпич, упавший рядом со мной на другой вечер с недостроенного здания, где не было в тот момент рабочих.

— Вы регулярно выходите на прогулку?

— Регулярно? По крайней мере, часто. Да, часто. Обычно часов в семь вечера я вывожу Питти-Синг.

— Это ваша собака?

— Моей жены, лейтенант. Пекинес.

Маршаллу удалось не улыбнуться, вспомнив меховую шубу для собаки и свою подтвердившуюся теперь догадку.

— Вы заметили какие-нибудь особенности машины?

— Это был кабриолет — вероятно, “Меркурий”, хотя не поклянусь в этом. Я не заметил ни номера, ни сидевшего за рулём человека. Всё это произошло так внезапно…

— Конечно. А что-либо о случае с кирпичом?

— Ничего.

Маршалл затянулся трубкой.

— Не уверен, стоит ли вам беспокоиться, мистер Фоулкс. Понимаю, что двух таких случаев два вечера подряд достаточно, чтобы взволноваться, но ведь…

— О, но я ещё не рассказал вам о шоколадках. Шоколадках. На прошлой неделе у меня был день рождения, и среди прочих подарков я получил по почте коробку шоколадных конфет. Карточки не было, но я не придал этому значения. Магазины так часто ошибаются при упаковке, знаете ли. Но когда я взял первую шоколадку — хвала небесам, что рядом не было моей жены! Если бы она попробовала первой… Но, к счастью, взяв эту шоколадную конфету с вишнёвым ликёром, я заметил на дне её крошечный след, словно от булавочного укола. Я совсем недавно прочитал роман про отравленные шоколадки и, должен сознаться, вздрогнул. Можете назвать меня глупцом и трусом, лейтенант. Но сочетание машины, кирпича, отсутствующей карточки и романа встревожило меня. Я отдал шоколадки химику на анализ. В каждой из них хватало цианида, чтобы убить полдюжины человек, — если, конечно, полдюжины человек могут съесть одну шоколадку.

Маршалл хмыкнул. Он ожидал всего лишь монолог изнеженного невротика с комплексом преследования, и машина с кирпичом превосходно соответствовали этому образцу. Шоколадки — другое дело. Он взял протянутый Хилари отчёт химика. Фирма известная. Репутация безупречная. Чёрт возьми, с ним реально что-то происходит.

— Признаюсь, — проговорил он, — это придаёт делу иной оттенок. У вас осталась обёртка от этой коробки?

— Нет, — удручённо признался Хилари. — Горничная их все сожгла ещё до того, как я сделал своё открытие.

— А сама коробка?

— Всё ещё у химика вместе с шоколадками. Я дам вам записку к нему.

— Вы заметили, где она собрана?

— Здесь, в Лос-Анджелесе. Одна из стандартных двухфунтовых коробок кондитерской “Дорис Дейнти”, хотя, естественно, я не имею представления, из какого именно магазина.

Маршалл вздохнул. Пытаться проследить покупку коробки со стандартным товаром в сети из тридцати с лишним отделений!

— Ладно, — сказал он. — Хорошо. Быть может, лучше попробуем с другого конца. Кто может быть заинтересован убить вас, мистер Фоулкс?

— Убить? Убить меня? — Хилари Фоулкс невиннейшим из жестов вскинул свои пухлые ручки. — Это меня и беспокоит. Кому, ради всего святого, хотеть меня убивать?

Прежде чем Маршалл успел подавиться столь очаровательной наглостью, в комнату вошла девушка. Стройная, длинноногая, державшаяся с лёгкой и ненавязчивой грацией.

— Кузен Хилари… — начала она. — О, простите. Я не поняла, что вы…

Маршалл встал, но Хилари не последовал его примеру. Томно взмахнув рукой, он проговорил:

— Да, моя дорогая?

— Я не люблю перебивать, но Алисе нужно знать, вернётся ли Вероника к обеду. Я даже не знаю, куда она ушла.

— Как и я, моя дорогая. Как и я. Но она, несомненно, вернётся. Можешь сказать Алисе. — Его взгляд упал на всё ещё неловко стоящего полицейского. — О, Дженни, это лейтенант Маршалл. Моя кузина, мисс Грин.

В голосе девушки, лёгком и дружелюбном, заметен был английский акцент.

— Как поживаете, лейтенант? Надеюсь, кузен Хилари проявляет к вам должное гостеприимство. Нельзя сделать слишком много для тех, кому, быть может, скоро придётся защищать нас.

— Боюсь, — улыбнулся Маршалл, — я не такой лейтенант. Просто полиция.

— О! — Её глаза расширились. — Хилари, что вы, ради всего святого, задумали?

Хилари изогнулся.

— Ничего важного, моя дорогая. Ничего важного. Лейтенант просто… просто…

— Я просто хотел узнать, — закончил Маршалл, — слышал ли когда-либо ваш кузен о человеке по имени Тарбелл. Часть рутинных распросов.

Хилари и девушка выглядели одинаково озадаченными.

— Джонатан Тарбелл, — добавил Маршалл. — Или, — продолжал он, — говорят ли ему что-то чётки с семью декадами.

— Это наборы бусин? — спросила девушка. — Семь наборов? Разве это не… — Хилари не шелохнулся, не выдал себя дажё лёгким блеском в глазах, но девушка замолчала. — Нет, — проговорила она. — Я думаю о чём-то не том.

— И, боюсь, — проговорил с мягкой улыбкой Хилари, — лейтенант не сочтёт меня столь уж полезным. Мистер Тарбраш и чётки равным образом мне неведомы.

— Я не буду задавать встречных вопросов, — улыбнулась Дженни Грин. — Оставляю вас мучать Хилари. Ой. — И она запнулась. — Вы тот лейтенант Маршалл, что раскрыл в прошлом году дело Харригана?

Маршалл кивнул.

— Боже! Мы тогда были в Нью-Йорке, но в газетах только об этом и писали. Это было чудесно, и не пытайтесь ничего сказать, я знаю, что только смущаю вас. Простите и до свидания.

Пока Маршалл вновь усаживался, Хилари глядел вслед девушке.

— Понимаете, я не хотел упоминать об этих попытках убийства при ней. Это только встревожит её.

— Конечно.

— И мне хотелось бы поздравить вас, лейтенант, с той скоростью, с какой вы уловили мой намёк. Изобретательнейшие вопросы о чётках и мистере Тарпоне. Изобретательнейшие.

Маршалл позволил делу идти своим путём. Эти зацепки можно будет изучить позже и с куда большей пользой.

— Но, возвращаясь к нашим мотивам… — начал он.

— И мне очень повезло, — продолжал Хилари, — что я привлёк человека, раскрывшего дело Харригана. Очень повезло. Любопытное дело, не правда ли? Убийство в запертой комнате, если я правильно припоминаю.

— Да, — терпеливо проговорил Маршалл. — Но, возвращаясь к нашему нынешнему делу: это чепуха, мистер Фоулкс, говорить, что никто не хочет вас убить. На земле нет ни одного человека, о ком можно было бы такое сказать. Естественно, вы можете предложить какие-то кандидатуры?

— Откровенно говоря, лейтенант, нет, — озадачился Хилари. — Поверьте. Я веду тихую, мирную и ненавязчивую жизнь. У меня нет близких друзей, а значит, и близких врагов. Моя жена верна мне, а я ей.

— И вы богаты.

— Это так. Но обязательно ли этот факт означает, что кто-то хочет меня убить?

— Боюсь, что так. Секс и деньги — два преобладающих мотива для убийства, а из них двух я всегда ставлю на деньги. Так что позвольте спросить: кто ваш наследник?

— Моя жена, конечно. Детей у нас нет. Мисс Грин, с которой вы только что познакомились, получит приятный пожизненный доход из трастового фонда. В остальном моя жена наследует всё имущество.

— Включая права на наследие вашего отца?

— Естественно.

— А кто будет выступать как литературный душеприказчик прав на Фоулкса?

— Брат моей жены, Д. Вэнс Уимпол. Он казался логичным выбором для этой должности, поскольку отец его был, на мой вкус, кем-то вроде самозваного Босуэлла[25]. Более того, он сам пишет, хоть и всякое бульварное чтиво, — эти ужасные слова Хилари произнёс с невыразимым пренебрежением, — и вообще член семьи в высшей степени. Он не только мой шурин; скоро он женится на моей кузине.

— Следовательно, после вашей смерти этот мистер Уимпол получит жену с приятным пожизненным доходом и контроль над чрезвычайно ценной литературной собственностью?

Хилари как будто смутился.

— Вздор, мой дорогой лейтенант. Сущий вздор. Вэнс — чудак, если хотите, безумец, но убийца? Бог мой! Кроме того, он сейчас на Камчатке, или в Каламазу, или в каком-нибудь другом диковинном месте. Шоколадки были посланы из Лос-Анджелеса.

Маршалл безнадёжно искал, куда бы выбить трубку.

— Мистер Фоулкс, если вы настаиваете на том, что на вас покушаются, и это определённо подтверждается отчётом химика, то вы должны признать, что у кого-то есть на то причина. Очевидно, ваша жена, ваша кузина и ваш шурин существенно выигрывают от вашей смерти. Как насчёт кого-то ещё? Вы… У вас были когда-нибудь деловые враги? Например, в силу вашего управления наследием Фоулкса?

Хилари вновь принял позу, сопровождавшуюся подёргиванием мочки.

— Похоже, вы отзывчивый человек, лейтенант. Столь многие не понимают трудности моего положения.

— Да?

— Если бы мой отец изобрёл мышеловку мистера Эмерсона[26], никто бы не оспаривал моего права взимать плату с тех, кто следует проторенной дорогой к его двери. Если бы мой отец построил какое-нибудь крупное и всемирно известное предприятие, никто, кроме коммуниста, не пожалел бы, что я получаю от него доходы. Но, поскольку мой отец обогатил мир великим персонажом и множеством бессмертных повествований, иные люди насмехаются надо мной и утверждают, что я не имею прав на этот доход. Как вам хорошо известно, у меня есть все законные права. Наши законы об авторском праве защищают потомство автора столь же тщательно, как и самого автора. И у меня есть и моральное право. Собственно говоря, это моральный долг. Моральный долг следить, чтобы труд моего отца уважали, чтобы он не попал в общественное достояние, где любой незначительный болван сможет делать с ним всё, что пожелает, чтобы произведения Фаулера Фоулкса охранялись столь же тщательно и сейчас, как он сам их охранял при жизни.

— Короче говоря, — подытожил Маршалл, — вы всё же полагаете, что могли нажить себе каких-либо врагов, управляя наследием отца.

— Это возможно. Возможно, хотя кажется нелепым, что столь мелкая вражда может привести к убийству. Но, если вы требуете откровенности, лейтенант, то я не могу вспомнить никого, кто мог бы хотеть убить меня, Хилари Фоулкса, конкретного человека. Подобные атаки должны быть направлены против сына Фаулера Фоулкса, против управляющего наследием Фоулкса.

— Ещё один момент. Ваш день рождения. Если выбрать этот день, то можно быть уверенным, что вы откроете коробку, к которой в ином случае могли бы отнестись с подозрением. Не указывает ли это на близкое знакомство?

— Мой день рождения упомянут в автобиографии моего отца. И, кажется, в мемуарах Уимпола тоже.

— Так. — Маршалл нахмурился и захлопнул записную книжку. — Хорошо. Тогда, мистер Фоулкс, если бы вы назвали имена любых лиц, которые…

В этот момент вошла горничная с громоздкой посылкой.

— Извините, сэр. Это доставил посыльный, и оно помечено спешной доставкой. Я подумала, возможно…

— Поставь там, — отмахнулся Хилари. — Что ж, лейтенант, мне, естественно, невозможно вспомнить имена всех тех, чьи неразумные претензии я в то или иное время счёл нужным отклонить. Быть может…

— Та посылка, — прервал Маршалл. — Вы что-то заказывали?

— Нет. Понятия не имею, что это. Понятия не имею. Но оно подождёт. Из таких случаев последним был…

Маршалл склонился над посылкой и поднял руку, призывая к тишине. Безапеляционная сила этого жеста мгновенно принудила Хилари замолчать.

В тихой комнате отчётливо слышалось тикание.

— Где тут у вас телефон? — рявкнул Маршалл.

— Тикает, — заметил Хилари. — Как интересно! Тикает…

— Где телефон?

— Это… Господи! Лейтенант! Это же бомба!

— Такая возможность существует, — сухо заметил Маршалл. Так где телефон?

В первый раз за всё это время Хилари двигался быстро. Он прыгнул на посылку, и Маршаллу пришлось немедленно оттолкнуть его.

— Но лейтенант! Нам надо отнести её в ванну! Нам надо… — Его голос поднялся на целую октаву.

— Вы вызвали полицию, — твёрдо заговорил Маршалл, взяв его за руку. — Хорошо. Полиция здесь и при исполнении, а вы делаете то, что я скажу. Оставьте эту коробку в покое и покажите, где телефон.

— Оставить её в покое и показать вам, где телефон. — Хилари хихикнул. — А вы струхнули, лейтенант. Струхнули.

— Телефон! — рявкнул Маршалл.

— Да здесь он. — Всё ещё на грани истерического хихиканья Хилари убрал декоративную резьбу, скрывавшую аппарат.

— Играть с возможными бомбами — вредно, — пояснил Маршалл, автоматически отметив, что номер телефона Хилари отличается от найденного у Тарбелла. — И бросать их в воду — популярное заблуждение. Единственная безопасная среда — смазочное масло, и сомневаюсь, что у вас под рукой есть полная канистра. Алло. Это Маршалл из отдела убийств. Дайте отдел по чрезвычайным ситуациям. Нет, мистер Фоулкс, оставим это экспертам. Можете уйти, если хотите, и… Алло. Это лейтенант Маршалл. Я хочу сообщить о возможной бомбе. Я…

Он отвлёкся от хозяина, и Хилари Фоулкс, воспользовавшись шансом, бросился к посылке. Каковы могли быть его намерения, узнать так и не удалось. Длинная нога Маршалла метнулась наперерез, и Хилари с грохотом упал, оставшись лежать неподвижно.

— Нет, — спокойно пояснил в трубку Маршалл. — Это была не бомба. Просто помеха.

Он продиктовал адрес, выслушал обычное предупреждение ничего не делать до приезда специалистов и повесил трубку. Затем он склонился над Хилари, на мгновение встревожившись, но вскоре обнаружил, что ничего страшного не произошло. Удар по затылку от приземления на один из тонких стульев. Никакого ущерба, но у Хилари было бы меньше проблем, если положить голову на лёд.

Маршалл нахмурился, затем кивнул. Миновав два коридора, он попал на кухню. Горничная, отражавшаяся в алюминии, чистила картошку.

— Привет, — сказал он. — Мистер Фоулкс ожидает неких посетителей по крайне секретному делу. Их ни в коем случае нельзя видеть. Не выйдете ли на прогулку? — Он вручил ей долларовую купюру. — Выпейте газировки, посмотрите новости в кино, что-нибудь такое.

— Но мне надо готовить обед, а если он не будет готов к приходу миссис Фоулкс… — Она осеклась. — Вы из полиции?

— Да.

— Я ухожу.

— И скажите мисс Грин тоже уйти. В квартире есть кто-то еще?

— Только Питти-Синг, она спит.

— Она может остаться, — мрачно проговорил Маршалл. — А кто в квартире внизу?

— Она пустая, сэр.

— Хорошо.

Квартира Фоулкса была большой и замысловатой. Поворот и дверь, в которых Маршалл уверенно ожидал дорогу в гостиную, привели его в целомудренно обставленную спальню.

— Я слеп без очков, как летучая мышь, — громко объявил он. — Это вы, мистер Фоулкс?

Дженни Грин рассмеялась, и в этом смехе звучали и смущение, и юное веселье:

— Вы джентльмен, лейтенант.

Её свежая розово-белая кожа исчезла в выцветшей обёртке.

— Порой я об этом забываю, — сознался Маршалл. — Но послушайте: у вашего кузена есть некие секретные дела, и он хотел бы, чтобы вы исчезли на полчаса.

— Вы шутите?

— Нет. Похоже, он имеет в виду именно это.

— Ой. А когда Хилари что-то имеет в виду… Понимаю. Спасибо.

Вторая попытка сработала, и он добрался до гостиной. Хилари по прежнему лежал без сознания. А посылка по-прежнему тикала.

Маршалл приподнял край ковра, вытряхнул трубку и бросил ковёр обратно поверх пепла. Закурив новую трубку, он уставился на коробку. Искушение изучить её было велико, но он вспомнил ободряющие истории про умных копов, решивших, что они не хуже чрезвычайников; их ему рассказывали в полицейской школе. Он записал в свой блокнот название курьерской службы и загадочные цифры, которые, должно быть, помогут отследить заказ.

Коробка продолжала тикать.

Он слышал, как ушла горничная, а вслед за ней и мисс Грин. Квартира снизу пуста. Потолок высокий. Если бомба взорвётся в ближайшие десять минут, то не сможет ранить никого, кроме, конечно, Хилари Фоулкса и лейтенанта. Вероятно, можно привести Хилари в чувство и унести его вниз. Но в то же время ему следует оставаться здесь на страже бомбы. Мисс Фоулкс может в любое время вернуться. Если она войдёт и решит вскрыть посылку…

Он подымил трубкой и попытался разобраться в том, что уже узнал. Автомобиль, кирпич, отравленные шоколадки и бомба. Кто-то был явно серьёзен и в то же время удивительно неэффективен. И как-то с этим связаны чётки, номер телефон и труп с Мейн-стрит. Они должны вписаться; на вопрос о чётках последовала заметная реакция.

Коробка продолжала тикать.

Расхождение в телефонных номерах объяснимо. Вероятно, этого номера нет в справочнике. Любой, кто попытается связаться с Хилари, не сможет его узнать и вынужден будет довольствоваться номером многоквартирного дома в целом. Но зачем Джонатану Тарбеллу…

Тиканье стало громче.

Громче музыкального автомата в полночь, громче радиосериала, громче сирены воздушной тревоги, громче всего мира. Тикал сам мир.

Маршаллу вспомнилось Сердце-обличитель[27]. Но там было доказательство Случившейся Смерти. Это тиканье доказывало Смерть Грядущую…

Он выругался, осмотрелся, нашёл радиоприёмник и врубил его на полную громкость. Он так и не заметил, что за звуки раздались. Лишь знал, что они заглушают тиканье.

Они заглушили и появление Вероники Фоулкс. Оповестил Маршалла о её присутствии громкий крик, достаточно громкий, чтобы заглушить тиканье, радио и всё остальное.

— …чтобы ваши руки оставались мягкими и белыми в жёсткой воде… — раздался глухой голос.

Маршалл выключил радио.

— Вы! — вопила Вероника. — Вы тот человек с трубкой в саду!

— Как приятно вновь встретиться, — поклонился лейтенант. — А теперь, мадам, будьте любезны…

— Хилари! Что вы сделали с Хилари! Он не говорит со мной! Он… он просто лежит там…

— С вашим мужем, миссис Фоулкс, произошёл небольшой несчастный случай. Всё будет в порядке. Я представляю полицию и исполняю свой долг. А теперь, если вы просто…

— Я не верю. Вы не полицейский! — Её грудь вздымалась, и она была из тех, кто умеет это делать. — Вы напали на Хилари, и я…

— Прошу вас! — запротестовал Маршалл. — Я пытаюсь предостеречь вас. Будьте любезны покинуть эту квартиру.

— Предостеречь меня? Так вы признаёте, что вы преступник! Я знала это. Полицейские не курят трубок в монастырях. Убирайтесь отсюда! И немедленно, или я вызову настоящую полицию!

— Но, миссис Фоулкс, мой долг сообщить вам, и я пытаюсь это сделать, что здесь бомба…

— Бомба! О! Вы пытаетесь всех нас убить. Вы…

И с этими словами она бросилась на него. Фраза “зубами и когтями” внезапно приобрела для лейтенанта Маршалла свежий и яркий смысл. Тщетно пытаясь прижать её запястья к бокам, он ощутил, как течёт из раны на его щеке кровь. Длинные шпильки туфель злобно впивались в его голени, и она изливала слова, казавшиеся неуместными для столь щепетильного знатока монастырского этикета.

Наконец, он крепко сжал её запястья и сумел обхватить длинной ногой обе щиколотки.

— Теперь, мадам, — задыхаясь, выговорил он, — вы успокоитесь?

Следующий её шаг лишил его дара речи. Она подняла глаза, пробормотала: “Вы такой сильный”, и поцеловала полными, приоткрывшимися губами.

Естетственно, именно в этот момент прибыла команда из отдела по чрезвычайным ситуациям.

Они куда больше заинтересовались происходящей сценой, а не бомбой. С обманчивой лёгкостью и небрежностью двое из них перенесли тикающий предмет в металлический контейнер, доверху наполненный смазочным маслом.

— По соседству незастроенный участок, — сказал сержант Бориджян, — разберём её там.

С тем же привычным безразличием полицейские подняли контейнер и унесли замасленное тиканье. И всё это время они не сводили глаз с покрасневшего лейтенанта, пухлой задыхающейся женщины и лежащего без сознания на полу мужчины.

Когда подчинённые удалились, сержант Бориджян, ухмыльнувшись, заметил:

— Вы тут, похоже, уже разошлись, лейтенант.

Маршалл попытался заговорить, но его прервала Вероника Фоулкс:

— Мой муж! Вы ничего с ним не будете делать?

— Похоже, он уже много чего с ним сделал, — рискнул предположить сержант.

Хилари застонал. Во мгновение ока Вероника оказалась рядом с ним, поглаживая по лбу и бормоча фразы, более уместные для Питти-Синг. Хилари медленно приоткрыл глаза и словно был поражён, что и сам он, и комната ещё целы.

— Тикало… — запинаясь, выговорил он. — Где оно?

— Там, — забормотала Вероника. — Он больше не напакостит. Здесь настоящий полицейский. В форме.

— Лейтенант, — сказал сержант Бориджян, — я, к сожалению, не могу решить, сообщить о вашем поведении начальству или вашей жене.

— Откуда ты появилась, Рон? — приняв сидячее положение, выговорил Хилари. — Но неважно. Где бомба, лейтенант? Где бомба?

— Мистер Фоулкс, — сказал Маршалл, — это сержант Бориджян из отдела по чрезвычайным ситуациям. Его люди изучают бомбу. Всё под контролем, а вы в полной безопасности.

Вероника переводила глаза с одного на другого.

— Что здесь происходит?

— Ладно, моя дорогая, ладно. — Хилари уже вскочил. — Позже объясню. Вы узнаете, кто это, лейтенант?

— Как вам должно быть понятно, мистер Фоулкс, я чертовски плохо продвинулся в этом вопросе, и завтра придётся ещё раз побеседовать с вами. Но именно сейчас я собираюсь проверить доставку этой посылки. — Он, заколебавшись, взглянул на Веронику. — Только вот…

— Можете говорить в присутствии моей жены свободно, лейтенант. Теперь безнадёжно пытаться от неё что-либо скрыть. Безнадёжно.

— Вы хотите, чтобы мы поставили в вашей квартире охрану? Это легко организовать.

— Пожалуй, нет, — неуверенно покачал головой Хилари. — Понимаете, лейтенант, мне хочется знать, кто это. Если мы спугнём его охраной, то можем никогда не узнать этого.

— Подумайте. Я бы предпочёл не знать, кто пытался вас убить, чем определённо доказать, что ему это удалось сделать. Позвоню вам утром. Идёте, сержант?

Пока они ждали лифта, сержант Бориджян предложил:

— Хотите посмотреть? Издали, конечно; мы не любим, когда мешаются дилетанты из отдела убийств.

— Нет, спасибо. Надо проверить доставку по горячим следам. Дайте клерку выспаться, и он всё забудет. Я позвоню в управление узнать ваш отчёт — за час уложитесь?

— В общем плане — да. — Грузный сержант задумчиво замолк. — Послушайте, лейтенант, — наконец, взорвался он. — Моя работа — не давать бомбам взорваться и выяснять, из чего они сделаны. Мне всё равно, кто их шлёт, кому и зачем. Но когда я зашёл и увидел детектива-лейтенанта в таком… Может, вы объясните мне, какого чёрта там происходит?

— Хотел бы я, чтобы вы мне это объяснили, братец, — с чувством произнёс Маршалл.

Маршалл ненавидел отслеживание заказов. Это всегда означало демонстрацию полномочий и принятие на себя неприятной роли полицейского. Все, находящиеся при исполнении, по-видимому, опасаются, что любой спрашивающий является зловещим агентом некой иностранной державы или, того хуже, конкурентов.

После долгих столкновений Маршаллу удалось убедить центральный офис Службы доставки Анджиуса сообщить, что посылка, номер которой он назвал, была отправлена из голливудского отделения её служащей, и признать, что Q73X4 означал нашу мисс Джонс.

Нашу мисс Джонс можно было бы назвать заметно хорошенькой, не загримируй она себя как следует макияжем на тот случай, если руководителю отдела по кастингу вздумается отправить посылку.

— Конечно, — весело проговорила она, — я помню того, кто отправил эту посылку. — Она сверилась с записями. — Это было в десять тридцать пять утра, только он сказал, что посылку надо доставить после трёх. Вот я его и запомнила.

— Должно быть, у вас много заказов за день, — осторожно предположил Маршалл. — Вас что-то заставило запомнить именно этого человека?

— Само собой. Сперва я подумала, что как-то глупо отмечать посылку срочной доставкой и оставлять инструкцию не доставлять её в ближайшие четыре с половиной часа. А потом заметила имя получателя. Хилари Сент-Джон Фоулкс.

“…во всех комнатах…” — вспомнилось Маршаллу.

— А почему именно это имя вас заинтересовало?

— Ну, мы с моим парнем вчера вечером листали журнал, а там была реклама мужского талька с кучей подписей — ну, знаете, кто советует его — и это всё были такие большие шишки, только именно этго я не знала, поэтому так и сказала своему парню, мол, “А кто этот Хилари?”, а он сказал “Это же сын Фаулера Фоулкса”, а я сказала “Но кто он?”, а он сказал “Я только это про него и знаю”, и я сказала “То есть когда ты чей-то сын, то получаешь бабло за рекламу всякой ерунды?”, а он сказал “Чей-то сын? Но он сын Фаулера Фоулкса!”, и я сказала “А кто он?”, и в итоге мы поругались. Вот поэтому я и обратила внимание на имя.

— Хорошо. — Маршалл удовлетворённо кивнул. Свидетели порой похожи на тех местных жителей, что говорят исследователю именно то, что тот ожидает услышать, будь оно правдой или нет, и перекрёстного допроса такие свидетели никогда не выдерживают; но рассказ девицы был обстоятелен и убедителен. — А теперь, мисс Джонс, не могли бы вы описать отправителя этой посылки?

— Конечно. Забавный старичок.

— Старичок?

— Да-а. Ему, должно быть, все пятьдесят. Не то чтобы высокий, но крупный такой, если понимаете, о чём я. Большая грудь, как у гориллы или кого-то такого. Нос большой и загнутый — вроде это называется римский. И большая-пребольшая чёрная борода. Такого не забудешь. Ах да, и у него была трость с серебряным набалдашником. — Наша мисс Джонс недоумевала, почему детектив сперва смотрел с таким недоверием, а затем разразился восторженным хохотом.

Маршалл сообразил, что ему предстоит противостоять убийце с просто возмутительным чувством юмора. Девушка только что в точности описала доктора Дерринджера.

— Нет ничего лучше пива, когда закончен рабочий день. — Мэтт Дункан отвернул крышку и протянул пенящуюся бутылку лейтенанту Маршаллу.

— Вам не нужен стакан? — предложила Конча.

— Если нет кружки, — проговорил Маршалл, — то прямо из бутылки — лучший вариант. Кроме того, зачем создавать тебе лишнюю посуду для помывки?

— Благодарю вас, добрый господин.

— А ты не будешь?

— Э-э. Я не люблю пиво и не собираюсь становиться одной из тех девиц, что делают вид, будто его любят.

Мэтт сделал хороший глоток и громко выдохнул.

— Прямо в точку. Идёте по следу, Теренс?

Лейтенант Маршалл имел самый печальный вид.

— Проклятие профессии. Никто и никогда не решил, что ты просто забежал по дружбе.

— То есть ты зашёл не по работе?

— Ну…

— Это не так, — сказала Конча. — Вижу, что у вас глаза блестят. Бьюсь об заклад, дело в тех чётках, о которых вы спрашивали сестру Урсулу.

— Что это? — лениво спросил Мэтт.

— Ничего важного. Одного типа по фамилии Тарбелл убрали на Мейн-стрит. Но это не то, что я…

— Тарбелл… — наморщил лоб Мэтт. — Я недавно где-то встречал какого-то Тарбелла. Не самое частое имя. Джонатан Тарбелл…

— Так, — подался вперёд Маршалл. — Может быть, это всё-таки профессиональный визит. Когда? Где?

— Чёрт, не могу вспомнить. Так случайно… Знаю. У Остина Картера.

— Помните, — вставила Конча, — тот человек, о котором я вам говорила, из Литературного общества Маньяны.

Маршалл кивнул.

— Так этот Тарбелл — друг Картера?

— Нет, думаю, он с кем-нибудь пришёл.

— Кем?

— Не помню. Я там мало кого знаю. Может, Рансибл или Чантрелл.

— Так. — Маршалл медленно кивнул сам себе. — Мэтт, прошу тебя об одолжении и не буду объяснять причины этого. Тебе придётся мне поверить на слово.

Что-то зазвенело.

— Телефон. Я возьму, — сказала Конча и исчезла.

— Окей. Предварительное согласие получено, — признал Мэтт. — В чём дело?

— Отвезите меня к Картеру на следующее собрание Литературного общества Маньяны. И не представляй меня как лейтенанта. Просто ещё один забредший, полезный на будущее.

— Я не задаю тебе вопросов, а ты мне не лжёшь, так?

— Примено.

— Ну, во-первых, Теренс, ты плохо представляешь себе ЛОМ. Это не какие-то регулярные обрания. Просто иногда кое-какие парни пересекаются, обычно у Картера. Кроме того, не знаю, какую мне сшить овечью шкуру для такого волка, как ты, в нашем тихом стаде.

Маршалл поставил бутылку на стол.

— Мэтт, если я расскажу, то смогу тебе объяснить, как это важно. Есть чертовски хорошая возможность раскрыть одно убийство и предотвратить второе. И, коли ты настаиваешь, я расскажу. Но не хочу этого делать. Не сейчас.

Мэтт хотел что-то сказать, но вместо этого уставился в своё пиво.

— Дружба — одно, — наконец, проговорил он, — а полиция — совсем другое. Не знаю, хочу ли я…

Именно в этот момент вернулась Конча.

— Просят вас, лейтенант, и это сестра всех людей Урсула. О, послушайте, что я подумала: мы сегодня собирались к Картеру, а он всегда рад новым людям. Почему бы вам с Леоной не пойти с нами? Вам понравятся фантасты. Они чокнутые.

Мэтт покорно пожал плечами.

— Может и не повезёт.

— Да, сестра? — отвечая на звонок, Маршалл про себя улыбался.

— Леона сказала мне, что вы еще не вернулись, и я подумала, что позвоню сюда. Это может быть важно.

— Да?

— Те чётки. Сестра Перепетуя говорит, что это очень известный образец резного искусства, считавшийся утерянным. И что их сделал Доменико Салтимбанко, судя по тому, как она произносит его имя, личность в высшей степени выдающаяся, по заказу первой миссис Фаулер Фоулкс.

Маршалл выругался и поспешно извинился.

— Не извиняйтесь, лейтенант. Это и правда удивительно, ведь мы только сегодня говорили о Хилари Фоулксе, не так ли? Но это не мать Хилари; думаю, он родился во втором браке. Первая миссис Фоулкс была католичкой и в высшей степени почтенной прихожанкой.

— Не знаю, как и благодарить вас, сестра.

— Если вы действительно хотите отблагодарить меня… Но нет. Не буду даже просить. Ведь я стараюсь быть добродетельной. До свидания, лейтенант.

Объявление гласило:

Маршалл остановился, созерцая его.

— Так, — заметил он. — А что такое, чёрт возьми, нитросинкретическая лаборатория?

— Хорошая шутка, да? — улыбнулся Мэтт Дункан. — Понимаешь, из-за того, что этот дом стоит на холме, люди обычно подходят к этой двери, а не главному входу. Это кабинет Остина, и он потратил кучу времени на коммивояжёров. Стук в дверь отвлекает, когда работаешь над крахом межгалактической империи. Но с тех пор, как он повесил эту табличку, продавцы глядят на неё, пожимают плечами и удаляются ко всем чертям.

— Попробую что-нибудь такое, когда дети спят, — засмеялась Леона.

— Дети… — повторила Конча. — Должно быть, так приятно произносить это столь непринуждённо.

— Я говорю непринуждённо? Конечно, я пытаюсь, но всё ещё каждый раз меня охватывает какое-то тепло.

Маршалл отказлялся.

— Дети спят дома под надзором компетентной девицы. В данный момент они её дети, а мы — просто люди. Пошли, дорогая. Посмотрим этот фантастический зверинец.

В должной двери их встретила Бернис Картер.

— Остин вещает, — мягко проговорила она. — Отложим представления, пока он не закончит.

— Это Маршаллы, — сообщил Мэтт. — Они просто хотят послушать.

— У них будет такая возможность, — сказала Бернис.

В тот вечер зверинец имел скудный ассортимент. В большой гостиной сидели всего пятеро. Высого и худого, разместившегося в тяжёлом кресле у настольной лампы, Маршалл по праву счёл хозяином. Что до остальных, один был несколько пухл и невысок — что-то вроде версии Хилари для бедных, без того почти бессознательного представления о собственной важности, которое даётся только урождённому наследнику Фоулкса. Другой был коренастой личностью серьёзного вида с козлиной бородкой (но без усов). Ещё один, юнец с дружелюбным лицом, мог быть второкурсником в колледже. Четвёртым был невысокий мужчина с острыми чертами лица, чьи глазки выражали странную смесь скуки и полного погружения в тему.

— И в этом, — разглагольствовал Остин Картер, — и состоит проблема с его писаниями. Они слишком галактичны. Научная фантастика интересна до тех пор, пока сохраняешь человеческий взгляд на мир. Конечно, читатель должен подумать: “Бог мой, это чудесно! Космические корабли, бластеры и всё такое!” Но он должен думать и другое: “В конце концов, может, я именно это и чувствовал бы на космическом корабле”. Если ваши концерции станут слишком грандиозными, вы оставляете читателя на тысячу парсеков[28] позади себя.

— И всё же его вещи продаются, — возразил остролицый. — А фанаты с воем требуют новых.

— Держу пари, долго так не продержится. Только пока удаётся занимать читателя новыми концепциями. В конце концов, он скажет: “Фу-уй!” и вернётся к более привычным банальностям вроде моих или здесь присутствующего Джо, ибо мы скромно полагаем разрушение солнечной системы или даже одной планеты достаточно колоссальным, не требуя налево и направо уничтожения галактик.

Второкурсник открыл рот, задумался и нерешительно проговорил:

— Стэплдон.

— Олаф Стэплдон[29] — особый случай. С одной стороны, он великий писатель, и почти всем нам не стоит и надеяться с ним сравняться. С другой стороны, он не выходит на журнальный рынок. Но, прежде всего, он обладает удивительнейшей способностью так подводить читателя к своим величественным концепциям, что тот готов принять их за уже знакомые.

— И это, — проговорил козлобородый, — одна из величайших услуг, какие научная фантастика может оказать науке. В этом отношении Стэплдон, несомненно, самый замечательный талант в этой области со времён Фаулера Фоулкса.

Остин Картер нахмурился, услышав имя Мастера. Остролицый фыркнул. Бернис использовала тишину, чтобы вернуться к роли хозяйки дома.

— Эти люди, кажется, слушают с восторгом, но им стоило бы знать, что они слушают. Или кого, если это люди подходящей категории. Мэтт, думаю, ты всех знаешь, и ты, наверное, тоже, Конча. А это, как сообщил мне Мэтт, Маршаллы. Мой муж, Остин Картер, мистер Рансибл, — (пухлый), — мистер Фин, — (остролицый), — мистер Чантрелл, — (козлобородый), — и Джо Хендерсон.

Маршалл и Леона должным образом обменялись со всеми ними приветствиями.

— Они новички, — пояснил Мэтт. — Не ожидай от них должного почтения к великим именам. И я не про тебя, Остин.

— Итак? — Маршалл вопросительно взглянул на версию Хилари для бедных. Рансибл было фамилией если и не прославленной, то, по крайней мере, восхитительно причудливой.

Рансибл покачал головой и неопределённо взмахнул рукой, отказываясь от славы.

— Нет, — рассмеялся Остин Картер. — Рансибл пока фамилия, существующая лишь в подписях посланий издателям. Хотя на будущее можете её запомнить; из фанатов выросли иные личности первого ряда. Но Мэтт был поражён трепетом, впервые услышав здесь имя Джо Хендерсона.

Второкурсник заёрзал и опустил голову.

— Я немного пописываю.

— Под этим, — перевела Бернис Картер, — имеется в виду, что он старейшее имя в научной фантастике из всё ещё пользующихся успехом. Когда он находит время, отвлекшись от возни с капитаном Кометой, то всё ещё выдаёт вещи, кладущие молодых выскочек вроде нас с Остином на обе лопатки. Он уже пятнадцать лет ведущий автор в нашем жанре, но выглядит всё ещё на девятнадцать лет и, приложи я усилия, пугается на них же.

По лицу Джо Хендерсона расплылась улыбка — со скоростью чеширского кота, но куда более тёплая, чем у того.

— Валяй, Беми, — протянул он.

Картер хлопнул его по спине.

— Скромность истинного гения, — объявил он. — И я очень рад, что не претендую ни на одно из этих качеств. Но, как я говорил Джо, когда вы, ребята, вошли…

— Ещё одна минута в роли хозяйки, — прервала Бернис. — А потом можешь продолжать. — Она собрала салфетки, приняла заказы на напитки и испарилась.

— Будет кто-нибудь ещё? — спросил Мэтт. — Хотелось бы мне, чтобы эти невинные овечки увидели ЛОМ в самом разгаре.

— Могут зайти Энсон Макдональд и Лайл Монро[30], или даже Тони Баучер. Слушай, Мэтт, что ты думаешь о том последнем опусе Тони?

— Чушь. Он это писал с закрытыми глазами и обхватив себя одной рукой со спины. Всё то же старьё. Мятеж на космическом корабле, неизвестный астероид, битком набитый урановой рудой, и марсиане, пытающиеся украсть его при помощи искривления времени. Одно и то же, чёрт подери.

— Невинной овечке, как справедливо именует меня Мэтт, трудно проглотить всё это залпом, — заморгал Маршалл. — Я не могу думать о космических кораблях, уране и марсианах как чём-то уныло обыденном.

— Но так нужно думать, — сказал Остин Картер. — Представьте, что в реальной жизни вы взломали запертую дверь и нашли труп, истекающий кровью из двадцати ран при полном отсутствии оружия. Вы можете решить, что это немного странно. Но фанат детективов скажет…

— Просто ещё одна запертая комната, — поддержала, как фанат детективов, Леона.

— Точно. Так что для нас это просто “ещё один космический корабль”, или “ещё одно искривление времени”, или…

— А что такое, — спросил Маршалл, — искривление времени?

— Обычно, — признал Картер, — это удобная штука. Термин, конечно, связан с теорией пространственно-временного континуума. Искривление этой структуры может привести к любопытнейшим результатам — например, отправить вас не в обычное путешествие во времени, а за пределы этого континуума вообще.

— Мне нравится выражение “обычное путешествие во времени”, — сказала Леона. — Так прозаично.

— С искривлением времени можно весело провести время, — поделился Джо Хендерсон.

— В первый раз, — рассмеялась Конча, — я наткнулась на одно из них в вашем произведении, Джо. Там упоминался персонаж из предыдущей части, который исчез после искривления времени, и его больше никогда не видели. Тогда я решила, что это какой-то особый вид пьянки.

— Искривление времени, — продолжал Картер, — очень удобно. Это часть жаргона, подобно подпространству, и не просите меня его объясняет. Оно позволяет делать самые ужасные вещи научными. Вполне возможно, что они и есть таковы. Спросите Чантрелла; он из Калтеха[31].

— На мой взгляд, мистер Маршалл, — не без тяжеловесности заметил козлобородый, — свобода писательского воображения имеет большую научную ценность для прогресса человечества, чем девяносто процентов докторских диссертаций.

— И это воображение абсолютно свободно? Тогда и убийство сойдёт с рук.

— Не настолько, — покачал головой Картер. — Или, по крайней мере, не на лучших рынках. Хорошая научная фантастика требует большей последовательности, большего правдоподобия, чем любой реализм, какой только можно представить. Ваш мир будущего не может существовать в чисто фантастическом вакууме. Он должен быть реальным, проработанным и населённым реальными людьми. Со всеми извинениями капитану Комете, Джо, дни историй про устройства и галактических вестернов прошли.

Маршалл благодарно принял от хозяйки дома пиво.

— Похоже, я не совсем улавливаю эти термины.

Картер оглядел собравшихся.

— Боюсь, наличие двух новых жертв вынуждает меня повторить свою знаменитую лекцию по научной фантастике. Рансибл возражать не будет, ведь фанаты ничто так не любят, как слушать, а Фин всегда надеется, что я могу сказать что-нибудь стоящее кражи. Перед остальными я прошу прощения, но хотел бы сказать вот что: научная фантастика — это, по сути, поле для журналов. Помимо Фаулера Фоулкса и Герберта Уэллса, почти что ни один современный писатель с творческим воображением не преуспел коммерчески в издании книг. Так что развитие жанра необходимо изучать по журнальным рассказам. А они в первое время были, пожалуй, не так плохи — для посторонннего, а не фаната. Безусловно, были в них размах и воображение, оригинальность и энергия, мало с чем сравнимые в развлекательной литературе; а это именно те качества, которые особо ценились на этой ниве. Но присутствовала в них и некая холодная бесчеловечность. Важна лишь наука, и чёрт с ними, с людьми вокруг. С одной стороны, то, что я назвал межпланетными вестернами, порой слабыми даже в своей научной стороне. Просто вестерны, перенесённые в космические условия. Вместо того, чтобы сражаться с бандами враждебных краснокожих, вы отбивались от банды враждебных марсиан, и, когда вы вытаскивали свой верный бластер, они один за другим валились в звёздную пыль. Истории об устройствах были куда интереснее. Они часто и честно пытались прогнозировать развитие науки. Атомная энергия, исследование стратосферы, полёты ракет, которыми так увлечён Чантрелл, всё то, что может произвести революцию во второй половине нашего столетия подобно тому, как радио и самолёт изменили эту половину — всё это стало там привычными, рабочими вещами. Но на этом писатели и остановились. Интерес заключался в устройстве как таковом. И научная фантастика зашла в тупик, пока не пришло понимание, что даже научно-фантастическая литература должна оставаться литературой, а литература говорит в основном о людях, а не субатомных бластерах или искривлении времени. Так появилась новая школа, и, полагаю, Дон Грант, редактор “Удивительных”, несёт за неё ответственность, как никто другой. Идея Дона, поистине революционная, была такова: раздайте все гаджета и с этого начните свой рассказ. Другими словами, допустите определённое развитие цивилизации, а затем тщательно продумайте, как оно может затронуть жизнь обычных людей вроде нас с вами. Например, в одном рассказе Рене Лафайета[32] пьют много виски, а марка его — “Старый косморейнджер”. И одна эта фраза рисует картину цивилизации, в которой межпланетные путешествия стали банальным явлением. Никакие технические описания не сделают факт существования космических кораблей более убедительным. Другими словами, резюмирую всё это словами Дона: “Мне нужен рассказ, который можно опубликовать в журнале двадцать первого века”.

После этой лекции разговор приобрёл общий характер. Мэтт и Картеры обсуждали журнал, худощавый Фин время от времени вставлял примечательно коммерческие замечания, а мистер Чантрелл рассказывал о предстоящих испытаниях своей последней ракетной разработки.

Маршалл, откинувшись на спинку кресла, пил пиво. Это был действительно странный — и захватывающий — новый мир. Но он не мог уделить ему всё своё внимание. Разум полицейского возвращался к своим обязанностям, и посреди фраз о клистронах, космических орбитах и позитронных мозговых извилинах роботов Азимова он пытался подытожить для себя этих людей в связи с покушениями на жизнь Хилари Фоулкса.

Это не удавалось. Совсем. Несмотря на цветущую в их беседах фантазию, они были самыми обычными людьми, каких он когда-либо встречал. Или в этом и дело? Не указывают ли именно их самые обычные черты на связь с убийством?

О мотивах он судить пока что не мог, но казалось не слишком невероятным, что кто-либо из присутствующих мог когда-либо столкнуться с Хилари. И, если говорить о мотиве, как могли отреагировать эти личности?

Бернис Картер — хладнокровная хозяйка и собеседник. Может ли то же хладнокровие распространяться на спокойное исполнение необходимого устранения?

Остин Картер, в куда более разумном смысле, столь же самодостаточен и самоуверен, как Хилари. Может ли столкновение двух столь доминирующих характеров привести к фатальному конфликту?

Фин (очевидно, агент, специализирующийся в этой области литературы) проницателен и жаден. Может ли он счесть личную выгоду достаточным поводом для каких-либо действий?

Джо Хендерсон невразумителен и подавлен. Могут ли неприятности, копившиеся слишком долго, вылиться в летальный исход?

Чантрелл…

Но это были случайные догадки, недостойные детектива-лейтенанта даже вне службы. Маршалл дождался удобного момента и сказал:

— Я на днях видел кое-кого способного заинтересовать людей вашего рода деятельности. Хилари Фоулкса — сына великого Фаулера.

— О, — проговорил Остин Картер. — Хилари. — Его голос был абсолютно лишён выражения.

— Вы его знаете?

— Я знаю его шурина, Д. Вэнса Уимпола. Это, сэр, одна из примечательнейших фигур во всей развлекательной литературе, и он справляется с большей частью её областей. Успешен в научной фантастике и превосходен в фэнтези. Но вот что я имею в виду под примечательностью. Как-то вечером мы с Доном Стюартом провожали в Нью-Йорке его в Чикаго. Он болтал и обрисовал сюжет фэнтези-рассказа с начала до самого конца. Дону понравилось, но он сказал: “Проблема в том, что ты никогда его не напишешь. Ты никогда не пишешь то, что уже рассказал”. А Вэнс ответил: “Неужели?” В восемь он уехал на поезде в Чикаго. На следующее утром на столе Дона лежал доставленный срочной авиапочтой рассказ. Не скажу, что это был шедевр, но его вполне можно быть опубликовать, как есть, а отзывы фанатов были неплохими.

— Таков Вэнс, — кивнул Джо Хендерсон.

— А где он сейчас? — спросила Бернис.

— Я получил вчера от него письмо, — сказал Чантрелл. — Из Виктории[33]. Он возвращается с Аляски и будет здесь где-то через неделю. Откладываю тестовый запуск до его приезда.

— Вы уверены? — потребовал агент. — Я думал…

— Да?

— Ничего.

— Хотел бы я познакомиться с этим вундеркиндом, — сказал Маршалл. — Но…

— О, — продолжал свой рассказ Картер, — Вэнс — это что-то. Он пользуется особой электрической пишущей машинкой, потому что печатает быстрее, чем способна вынести любая обычная машинка. Работает он только шесть месяцев в году, а остальные шесть проводит в охоте на кого угодно — от полярных медведей до блондинок. Он…

Маршалл с неохотой слушал всю невероятную сагу о Д. Вэнсе Уимполе. С темы Хилари ловко свернули, но не раньше, чем он успел заметить резко заблестевшие глазки Фина и облегчение, выразившееся на лице Бернис Картер, когда её муж увёл разговор в сторону.

Около одиннадцати часов Леона прервала увлекательную дискуссию (о возможности создания робота-вурдалака) словами:

— Было весело, но у нас девушка сидит с нашими детьми, и ей нужно успеть вернуться домой.

Скорбь Картеров звучала весьма искренне.

— Ты тоже, Мэтт? — добавил Остин.

— Боюсь, что да. Хочу поработать с утра.

— Тогда подожди минутку. Я хотел показать тебе те фото с “Денверенции”. Совсем забыл.

Когда Картер спустился в нитросинкретическую лабораторию, Маршалл спросил:

— Я всё ещё слишком невинен. Что за “Денверенция”?

— Поклонники научной фантастики хорошо организованы, — объяснила Бернис, — и собираются ежегодно на всемирные конференции. Последняя была в Денвере, поэтому фанаты, неисправимые любители неологизмов, назвали её “Денверенцией”. Следующая будет здесь, в Лос-Анджелесе, и, боюсь, её обзовут “Тихокон”.

Последующие десять минут все рассматривали фотографии неведомых Маршаллу людей. Как он понял, Картер был энтузиастом фотографии, знакомым со всеми известными фотографическими ухищрениями и даже дополнившим их список в нитро-лаборатории, где сам занимался их разработкой и печатью фотографий. Фотографии были хороши, особенно обнажённая, забредшая туда по ошибке. Она напомнила ему Леону до её реформирования. Он сообщил это, после чего остальные мужчины выказали ей определённое уважение, которого не демонстрировали в адрес матери двух замечательных детей.

— А что, — спросил он наконец, — это за странное зрелище?

— Это? Костюмная вечеринка в последний день. Оденьтесь Своим Любимым Персонажем Сай-Фая. Берни хотела пойти как Дейл Арден[34], но, боюсь, это был слишком амбициозный проект.

— А кто этот тип с бородой и палкой?

— Остин, — сказала Бернис. — Нравится мне это фото.

— Ага. И на чём вы в итоге остановились?

— Злая королева Иксиона из цикла Джо про Космический легион. Вышло забавно.

— Было весело, — повторила Леона, когда они спускались по лестнице. — Думаю, отложу на время детективы и попробую эту странную штуку. Выглядит аппетитно. А ты? А ты? — повторила она в наступившей тишине.

— Эм? Ой. Извини, дорогая. — Лейтеннт Маршалл задавался вопросом, стоит ли ему рассказать Хилари Фоулксу, как проницательно он вдруг догадался о личности его столь неуклюжего убийцы.