Ракета в морг

Третий день: суббота, 1 ноября 1941 года

Фотография и знание того, что снимок сделал один из изображённых на нём.

“Этого мало, чтобы двигаться дальше”, — подумал Маршалл, сидя за своим столом и просматривая последние рутинные отчёты по Джонатану Тарбеллу, ничего ему не сообщившие.

И что связывает эти два дела вместе? Номер телефона и чётки.

Любой из его коллег расхохотался бы ему в лицо или, по крайней мере, насмешливо улыбнулся бы. Но Маршалл не мог не поверить, что эти два дела — одно, а его главная обязанность на данный момент не столько раскрыть убийство бродяги Тарбелла, сколько предотвратить убийство Хилари Фоулкса.

— Позволь ему быть убитым, — сонно протестовала Леона, когда они ложились вечером спать. — Тогда это будет крупное дело с заголовками про Наследника Фоулкса, а ты сможешь раскрвыть его и прославиться. И кому какое дело, жив Хилари или умер?

Тогда Маршалл принялся объяснять базовую святость и важность человеческой жизни, жизни любого человека (что было весьма любопытным предметом разъяснений для 1940-х годов), а также значение превентивных мер сравнительно карательных в выполнении полицейским своих обязанностей, пока Леона не сказала, что на дебатах в Оксфорде он был великолепен, но в такое время перебудит детей. И он заснул, но во сне продолжал преследовать и пытаться сорвать планы широкогрудого чернобородого человека, пытавшегося удушить чётками того фаната со странной фамилией, что напоминал Хилари.

Там ещё было что-то про ракету и старый томик “Кто есть кто”, хотя утром он не смог припомнить, к чему они там возникли. (Полная запись этого сна вызвала бы сильнейший интерес Остина Картера или Хьюго Чантрелла, поскольку оба были учениками Дж. У. Данна[35].)

Сон напомнил ему, что делать. Отложив отчёты по Тарбеллу, Маршалл снял трубку, набрал внутренний номер и распорядился тщательно опросить всех театральных костюмеров, чтобы проследить аренду большой лопатообразной чёрной бороды для роли Дерринджера. Наверное, нет смысла, но попытаться стоит.

Всё ещё держа трубку в руке, он поколебался, затем решительно кивнул самому себе, вызвал внешнюю линию и набрал неуказанный нигде номер Хилари Фоулкса.

“Алло” Вероники Фоулкс было щедро наделено неопределённым эмоциональным подтекстом. Маршалл мог представить, как она заказывает продукты, если вообще предаётся столь плебейскому занятию, с величием Борджа, закупающей месячный запас аква-тофаны[36].

— Могу я поговорить с мистером Фоулксом?

— Кто это?

— Дьявол с трубкой, — извращенчески выразился Маршалл, заинтересовавшись, не сбросит ли она звонок.

Она этого не сделала. Через мгновение мягкий низкий голос Хилари спросил:

— Да? Да?

— Это Маршалл, мистер Фоулкс.

— О. Подождите минуту. Я переключу на аппарат в своём кабинете. Подождите минутку.

Маршалл ждал и размышлял, почему Хилари всегда всё повторяет. Это походило на заикание или тик и, вероятно, немало бы развлекло психоаналитика.

— Да, — через несколько секунд продолжил Хилари. — Я не хотел тревожить жену, лейтенант. Она ужасно нервничает после того случая с бомбой. Ужасно. А что вы об этом узнали? Что это была за бомба?

— Самая распространённая. Никакого творческого воображения. Любой человек со связями в преступном мире легко может такую раздобыть.

— В преступном мире? Связи? Но, лейтенант… Вы же не имеете в виду, что мне угрожает банда?

— Не спешите с выводами, мистер Фоулкс. У самых неожиданных людей могут быть связи в преступном мире. Особенно с учётом политической обстановки в этом городе. Я полагаю, что даже столь посторонний всему этому человек, как вы, имея ваши средства, мог бы заполучить такую машинку, немножко принюхавшись и умаслив. Наша единственная надежда отследить её — через коробку, и это не слишком вероятно.

— О, — печально проговорил Хилари.

— Но я хотел спросить вот что: вы вспомнили ещё каких-нибудь… так сказать, кандидатов?

— Нет, лейтенант. О Боже, нет. Кроме того, что я говорил…

— Да. Различные люди, кого вы могли задеть как распорядитель прав. Тогда скажите: вы когда-нибудь задевали некоего Остина Картера?

— Картер? Картер? Позвольте… О да. Это тот человек, что хотел цитировать всё подряд из книг моего отца и не платить за это. Я проявил твёрдость; так что он убрал все цитаты, лишь бы мне не платить.

— И всё?

— Да, лейтенант. Да, кроме… Ну, — хихикнул Хилари, — сознаюсь, я мог сыграть некоторую роль в том, что “Метрополис-Пикчерз” отказали мистеру Картеру с его последним романом. Я, естественно, чувствовал, что человек, проявивший столь шокирующую непочтительность к моему отцу, едва ли приемлем на той же студии, что проделала такую прекрасную работу по выпуску фильмов о докторе Дерринджере. Естествннно.

— Естественно, — эхом откликнулся Маршалл, восхищаясясь наивной изобретательностью, с которой Хилари подавал дело.

— Но, лейтенант…

— Да?

— Вы имеете в виду, что вы… что у вас есть какие-то улики против этого мистера Картера?

Маршалл поколебался.

— Вы будете сегодня днём дома?

— Да.

— Хорошо. Давайте встретимся. Я хотел бы задать вам ещё несколько вопросов и дать некоторое представление о том, какие у меня есть доказательства. Там посмотрим, пожелаете ли вы предъявить обвинения.

— Бог мой! — ахнул Хилари. — Такая быстрая работа, лейтенант. Такая быстрая. Я и не ожидал…

Последовало долгое молчание. Маршалл дважды повторил: “Да?” Ответа не последовало. Он громко произнёс: “Мистер Фоулкс!” и услышал стон и что-то вроде грохота. Затем на линии повисла тишина.

Он безрезультатно покачал телефонным аппаратом, затем повесил трубку и вновь набрал номер. Занято — трубка у Фоулкса была всё ещё поднята.

Маршалл набрал внутренний номер, отдал определённые распоряжения, повесил трубу и потянулся за шляпой.

Затем, по некотором размышлении, он набрал номер, найденный у Джонатана Тарбелла.

Перед зданием не было никакого ажиотажа. Ни толп, ни патрульной машины.

— Может, тревога и ложная, — сказал Маршалл сержанту Рэгленду. — Но оставайся здесь, перед входом. В это время утра толп не будет. Узнавай имена всех, кто выходит, и причину их пребывания здесь.

Первым делом он поднялся к управляющей. Та сдержанно поприветствовала его.

— Да, я поднималась к Фоулксам. Но миссис Фоулкс сама открыла дверь и заверила меня, что её муж, как обычно, работает в кабинете. Я не могла врываться, не правда ли? И, поскольку вы решили не говорить мне, в чём дело…

— Всё в порядке, — сказал Маршалл. — Спасибо.

— Надеюсь, вы понимаете, — продолжала она, — что в этом доме не так уж привычны к полиции…

— Простите. Но мы появляемся, когда нужны. Спасибо.

Он поднялся на лифте, почти что испытывая облегчение. Если Вероника Фоулкс, в той же самой квартире, ничем не обеспокоена… Он мысленно запнулся. Если, конечно, не сама миссис Фоулкс…

На звонок в дверь Фоулксов ответила горничная Алиса.

— Я хотел бы поговорить с мистером Фоулксом.

— Он у себя в кабинете, сэр, и, боюсь, он не хотел бы, чтобы его беспокоили.

— Это очень важно.

— Я помню, сэр. Вы из полиции. Но даже ради полиции я не могу отрывать мистера Фоулкса. Он очень привередлив, сэр.

— В чём дело, Алиса? — К горничной подошла Вероника Фоулкс, облачённая в неглиже слишком впечатляющее и пышное, чтобы быть соблазнительным. При виде посетителя её глаза заблестели. — Опять вы!

— Простите, миссис Фоулкс. Но очень важно немедленно поговорить с вашим мужем.

Глядя на служанку, она словно подавила в себе целую коллекцию замечаний.

— Вы говорили с ним по телефону не позднее получаса назад.

— Вы с тех пор его видели?

— Нет. Он всё ещё в кабинете.

— Тогда, боюсь, я должен просить вас впустить меня. Или, — добавил Маршалл, заметив её колебания, — мне потребовать официально?

— Очень хорошо. Проходите, — с покорным жестом сказала Вероника.

Она пересекла гостиную и постучала в дверь кабинете. Постучала второй раз и открыла её.

Когда в гостиную вошёл Маршалл, мягкий голос проговорил:

— Доброе утро, лейтенант.

Маршалл огляделся и вздрогнул. Он был так поражён, увидев в этой квартире сестру Урсулу, что всё ещё не подобрал слов приветствия, кодга по комнате разнёсся пронзительный крик Вероники Фоулкс.

— Он умер! — выдохнула Вероника. В голосе её звучали ужас и искренняя скорбь. Она осталась стоять в дверном проёме, не в силах заставить своё тело двинуться вслед за направлением взгляда на то, что лежало на полу.

Маршалл протиснулся мимо неё и склонился над Хилари Фоулксом. Крови почти не было; но между пухлыми лопатками виднелась лишь резная металлическая рукоять. Сам нож глубоко ушёл в тело. Телефон валялся на полу, такой же инертный и безмолвный, как его владелец.

— Вы! — с нажимом продолжала Вероника. — Пока я не встретила вас, ничего не происходило. Жизнь была в порядке. И что вы делаете? Сперва оскорбляете меня, затем доводите бедного Хилари до бессознательного состояния, потом нападаете на меня, и вот…

Маршалл встал. Напряжение исчезло с его лица.

— Прошу прощения за обман ожиданий, миссис Фоулкс, но ваш муж ещё жив. И медицинская помощь сейчас куда важнее, чем разрушение вашей версии. — Он вновь прошёл мимо неё в гостиную и повернулся к сестре Урсуле. Там же, как он заметил, была и сестра Фелицитас, как обычно спавшая.

— Сестра, — искренне проговорил он, — не знаю, как, во имя вашего любимого святого, вы здесь оказались, но я никогда и никого не был так рад видеть. Я попрошу вас быть полезно. Если бы я был шерифом, то привёл бы вас к присяге как своего заместителя. Наблюдайте за этими женщинами и не позволяйте никому, ни по какому поводу входить в кабинет, пока не придёт врач.

Сестра Урсула кивнула и сказала:

— Конечно.

Горничная вытаращила глаза, а уже знакомая Маршаллу кузина нерешительно застыла в дверях холла, вопросительно глядя на Веронику.

— Мой муж умирает! — восклицала миссис Фоулкс. — И вы запрещаете мне…

— Боюсь, что так.

— И попробуйте остановить меня!

Он попробовал. Как только она рванула к телу Хилари, рука Маршалла сжала её запястье, резким рывком отправив её через всю комнату на диван к монахиням.

— И оставайтесь там! — коротко заключил он.

Маршалл воспользовался телефоном у управляющей внизу. Использование телефона Фоулкса означало бы замену упавшего аппарата, а он хотел его точно сфотографировать. В то время как управляющая с видом вдовствующей герцогини предавалась бормотанию молитв, чтобы название дома не попало в газеты, он запросил скорую помощь, врача, дактилоскописта и фотографа, поблагодарив свою счастливую звезду за предусмотрительность ещё до отъезда из управления, благодаря которой он мог быть уверенным, что такую просьбу мгновенно удовлетворят.

В вестибюле, всё ещё охраняя вход, стоял сержант Рэгленд.

— Никто выйти не пытался, — сказал он.

— Прости, Рэг. Иди наверх. Ты там можешь понадобиться.

— Жмурик, лейтенант? — просиял Рэгленд.

— Не совсем. Скрести-ка пальцы.

Разместив разочарованного сержанта у двери в кабинет, Маршалл выступил перед собравшимися свидетелями. Их было пятеро, и все — женщины. Он застонал, но мысль о присутствии на месте преступления проницательной сестры Урсулы его утешила.

— Итак, — начал он. — В десять тридцать пять я позвонил мистеру Фоулксу. Вы, миссис Фоулкс, ответили на звонок и позвали его к этому телефону. Он хотел поговорить наедине и переключился на дополнительный телефон в кабинете. Я так понимаю, дверь закрыл за собой он?

Вероника кивнула.

— Так. Продолжайте, что было дальше.

— Затем в дверь позвонила управляющая, она хотела увидеть моего мужа, Бог знает зачем. Я сказала ей, что он работает.

— Боюсь, это дело моих рук. Я подумал, что если что-то случилось, она может помочь ему до моего прибытия. А потом?

— Потом, — с убийственной сдержанностью произнесла Вероника Фоулкс, — пришли вы.

— Но это было спустя полчаса, а что было затем, я и сам знаю. Сейчас я хочу прояснить промежуточный участок времени.

— Но миссис Фоулкс совершенно права, — заговорила сестра Урсула. — Насколько нам, находившимся в этой комнате, известно, не произошло ничего — то есть ничего, касающегося мистера Фоулкса — между тем моментом, когда он ответил на ваш звонок, и вашим прибытием сюда.

— Вы находились здесь всё время, сестра?

— Здесь, в этой комнате, с миссис Фоулкс и сестрой Фелицитас.

— А где были вы? — повернулся он к горничной.

— На кухне, сэр, пекла. Поэтому не ответила по телефону, когда вы звонили. Только что закончила, когда вы позвонили в дверь, сэр.

— А вы, мисс…

— Грин, — сказала кузина. — И могу я надеяться, что остальное вы забываете столь же легко, как моё имя?

Маршалл покраснел и ощутил любопытствующий взгляд сестры Урсулы.

— Вы… вы послали за доктором? — нетерпеливо продолжала девушка.

— Конечно, мисс Грин. И пока мы больше ничего не можем сделать для вашего кузена. Всякая любительская попытка сдвинуть его с места или вытащить нож может быть крайне опасна.

— Но он?.. — Её голос слегка дрожал.

— Не думаю, что есть какая-то опасность. И лучший способ помочь ему — это помочь мне предотвратить новое нападение. — Его голос звучал на удивление нежно. Было так необычно приятно наткнуться на кого-то, кто, похоже, всерьёз переживал за Хилари. — Так где вы находились между тридцатью пятью минутами одиннадцатого и моим появлением?

— В своей комнате, перепечатывала письма, которые продиктовал кузен Хилари.

— Так. — Маршалл нахмурился. — Я не очень представляю план этой квартиры.

— Знаю. — Девушка невольно засмеялась, и Маршалл вновь покраснел. — Но это довольно просто, по крайней мере, в той части, что сейчас нужна вам. К востоку от этой гостиной — то есть, с той стороны — только кабинет Хилари и смежная с ним ванная. К западу находится остальная часть квартиры: две спальни, кухня, столовая и комната горничной.

Маршалл переварил это описание.

— Так. Тогда любой — скажем, вы или Алиса — идущий из остальной части квартиры в кабинет неизбежно проходит через эту комнату?

— Да. Или, само собой, можно пройти холлом. У кабинета отделньый вход.

— Хорошо, — кивнул Маршалл. — Сестра, во сколько вы приехали?

— Вскоре после десяти, лейтенант.

— Вы были в этой комнате, когда мистер Фоулкс ответил на мой звонок?

— Да. Он заканчивал завтракать в столовой. Пришёл сюда (должна сказать, что он выглядел несколько удивлённо, увидив нас с сестрой Фелицитас) и ушёл в кабинет.

— А вы оставались здесь?..

— Всё время вплоть до вашего прибытия. И позвольте предвосхитить ваш следующий вопрос: после мистера Фоулкса через эту дверь никто в кабинет не входил.

— И не выходил?

— Нет.

— И миссис Фоулкс всё время была с вами?

— Это уж слишком! — взорвалась Вероника. — Вы не только задаёте моим гостям и слугам все те вопросы, которые по праву должны задавать мне, но теперь даже намекаете…

— Прошу вас, миссис Фоулкс, — мягко вставила сестра Урсула. — Лейтенант лишь выполняет свои обязанности. Надеюсь на это, — добавила она с жестом, который у любого другого человека выглядел бы подмигиванием.

— Благодарю вас, сестра. И миссис Фоулкс была с вами?

— Да.

— Вы слышали какой-либо шум из кабинета?

— Признаюсь, что нет. А вы, миссис Фоулкс?

— Нет. — Вероника старалась отвечать монахине, а не полицейскому.

— Но потом мы с ней глубоко погрузились в беседу, а сестра Фелицитас, как вам известно, глуховата. Думаю, чтобы мы услышали, должна была бы произойти серьёзная борьба.

— Так. Тогда ясно, что нападавший на мистера Фоулкса вошёл в кабинет через дверь в холл и бесшумно, без всякой драки, обрушил его на пол ударом ножа. Хорошо. Думаю, это всё, что мне нужно спросить у вас на данный момент. Впрочем, прошу вас остаться здесь, пока я не поговорю с доктором, который будет с минуты на минуту. — Он встал, слегка поклонился и прошёл в кабинет.

Хилари недостойно растянулся в одной рубашке с коротким рукавом. (Сегодняшная была нежно-лиловой.) Великолепный красно-золотой халат висел на стуле в другом конце комнаты. Он был всё ещё без сознания. И хорошо. Любое движение до прибытия врача и скорой помощи лишь влечёт за собой ненужную боль и опасность. Маршалл рассмотрел рукоять и угол наклона и прикинул, что даже худшие возможные последствия окажутся не столь уж значительны. Как он надеялся.

Он порылся в кармане, извлёк кусок мела, нагнулся и обрисовал положение тела, не слишком беспокоясь о следах от мела на персидском ковре. Леона, он знал, просто разбушуется.

— Лейтенант!

Он поднял взгляд.

— Сестра! Как вы сюда вошли? Рэгленд!

Сержант выглядел смущённым.

— Сразу после вас, лейтенант. Я думал, она с вами.

— Хорошо. Итак, сестра, раз вы здесь?..

Сестра Урсула стояла у двери в холл.

— Посмотрите.

Маршалл посмотрел. Мало того, что была нажата кнопка, указывающая, что дверь заперта. Её можно легко захлопнуть за собой. Но изнутри была накинута и цепочка.

Он не проронил ни слова. Аккуратно обернув руку носовым платком, он взялся за ручку, повернул её, чтобы освободить замок, и открыл дверь. С надетой цепочкой она приоткрылась примерно на дюйм. Недостаточно далеко, чтобы протянуть руку и накинуть цепочку.

Упрямая досада застыла на его лице.

— Кто-то защёлкнул её потом.

— Кто? Когда? Вспомните, лейтенант, что до вашего приезда в комнату не входил никто, кроме мистера Фоулкса. Потом миссис Фоулкс не заходила дальше порога. Когда она попыталась продвинуться вперёд, вы её отбросили. Когда вы ушли, я, следуя вашим инструкциям, наблюдала, чтобы никто не входил. А затем там встал сержант Рэгленд.

— И?

— И… Прошу вас, не сдерживайтесь из-за моего присутствия, лейтенант. Выражайтесь свободно, если хотите. Но, боюсь, вы вновь столкнулись с тем, что Леона называет проблемой запертой комнаты.

Доктор закончил осмотр и встал.

— Отвратительно, — заметил он. — Но я-то его вытащу. Окей, мальчики! — Он махнул санитарам с носилками.

— Вы не можете подождать до приезда фотографа? — запротестовал Маршалл.

— Прошу прощения, мальчик мой. — Он был моложе Маршалла, но эта фраза казалась частью его профессионального снаряжения. — Что вы предпочитаете: фотографию трупа или беседу со здоровой жертвой? Так что смиритесь.

— Подождите. Нам понадобятся его отпечатки, если мы хотим что-нибудь узнать из этой комнаты. Если этот стол послужит площадкой… — Стол послужил, и Маршалл занялся безвольными руками Хилари. — Когда я смогу с ним побеседовать? — спросил он, покончив с этим.

— А я знаю? Может быть, днём. Приходите попозже — и посмотрим. Хотя, возможно, придётся посадить его на опиаты. А ведь почти попал. Судя по тому, где вошёл нож, ждёшь, что он заденет сердце. Но удар был направлен вправо. Странно.

Маршалл отложил лист с отпечатками.

— Теперь можете забирать его. Будете осторожны с рукояткой, когда станете вынимать нож?

— Отпечатки? Я знаю своё дело, мальчик мой, и если убийца знал своё, это всё равно неважно. Увидимся вечером.

— Подождите, — вмешалась сестра Урсула.

— Да, сестра?

— Могла ли быть эта рана нанесена самому себе?

Доктор высокомерно фыркнул.

— Смотрите. — Он схватил лейтенанта, развернул его и ткнул длинным пальцем в точку между позвоночником и левой ключицей. — Попробуйте заколоть себя туда. Просто попробуйте.

— Боюсь, я к этому непривычна. — Сестра Урсула попыталась. — Но, мне кажется, если бы не мешали рукава, я бы могла дотянуться туда.

— Дотянетесь, конечно. — Доктор продемонстрировал. — Плечевые мускулы придётся поднапрячь, но дотянуться можно. И даже ударить, пожалуй, можно. Но снизу. Так что, даже если бы вы нанесли удар с достаточной силой, чтобы проникнуть внутрь, в чём я сомневаюсь, удар был бы направлен вверх. А у этой раны — вниз.

— Этого нельзя добиться иным путём? — спросил Маршалл. — Сверху?

— Физическая невозможность, — догматически отрезал доктор.

Носильщики прошли в соседнюю комнату. Вероника Фоулкса принялась нечленораздельно и коротко стонать, когда её лежавшего без сознания мужа понесли мимо неё.

— Тогда он, определённо, подвергся нападению, — сказал Маршалл.

Доктор ещё раз фыркнул и безмолвно удалился, пригнувшись в манере Граучо Маркса[37].

— Так, — присвистнул Маршалл. — Спасибо, что прояснили этот пункт, сестра. Я считал это само собой разумеющимся — а так думать всегда плохо. Но теперь мы уверены, и куда это нас приводит? — Он открыл дверь ванной. Там было одно оконце. Карлик, вероятно, протиснулся бы через него, но даже карлик нарушил бы аккуратный ряд бритвенных принадлежностей, расставленных на подоконнике. (Среди них, как заметил Маршалл, не было талька, прорекламированного Хилари Сент-Джоном Фоулксом в общенациональном масштабе.)

Он отдёрнул занавеску душа. Кабинка была пуста.

Он вернулся в кабинет. Одно из больших окон было открыто. Оба прикрывали изнутри экраны. Он отвернул экран и высунулся. Стена была абсолютно голой, если не считать окон. Никаких карнизов, ничего, кроме подоконников, на добрых пятнадцать футов в любом направлении. Тремя этажами ниже — голая цементная площадка.

Он обернулся.

— Проблема, — заметил он, — не в том, чтобы попасть внутрь. Нет ничего опровергающего версию, что нападавший мог дожидаться здесь, возможно, спрятавшись в ванной, когда Хилари зашёл ответить на мой звонок. Но что касается выхода… Сестра, я могу вам дать три возможных описания этого потенциального убийцы.

— Да, лейтенант?

— Итак. А) Он Человек-невидимка собственной персоной и прошёл там прямо мимо вас. Б) У него на ногах присоски, как у геккона, и он цеплялся там за стену, пока с помощью какого-нибудь трюка с верёвкой закреплял экраны, а затем, всё ещё карабкаясь на присосках, сполз на землю или на крышу. В) У него псевдоподиальный[38] палец, который он просунул в дюймовую щель в двери, чтобы навесить цепочку. Итак, выбирайте.

— Мне больше всего нравится первая, — серьёзно сказала сестра Урсула. — Человек-невидимка.

— А почему?

— Вспомните, лейтенант, что это заголовок не только романа Уэллса, но и рассказа Честертона. И, как католичка, я, естественно, предпочитаю второй.

Лейтенант Маршалл смиренно пожал плечами. Но, прежде чем он успел воспользоваться столь загадочным намёком, явились фотограф и дактилоскопист. Следующие двадцать минут выдались бурными.

Когда эксперты закончили, терпение Маршалла почти истощилось, а знал он не больше, чем до их прихода. Почти все отпечатки в комнате принадлежали Хилари или горничной, с отдельными случайными и правдоподобными отпечатками мисс Грин или миссис Фоулкс (а снятие отпечатков пальцев последней было одним из величайших кошмаров в жизни эксперта). На двери в холл были только отпечатки Хилари на обеих ручках изнутри и снаружи — и никаких следов перчаток. На телефоне тоже только его отпечатки.

Маршалл лично улёгся ради фотографа в начертанный мелом контур. То есть, он поместился в него настолько успешно, насколько его шесть футов два дюйма вписывались в очертания от пяти футов девяти дюймов Хилари. Затем он поэкспериментировал с падениями из разных положений и пришёл к выводу, что Хилари должен был (как, естественно, и выглядело очевидным с самого начала) упасть от удара ножом, когда сидел за столом и говорил по телефону. Сестра Урсула проверила, что в соседней комнате, если там разговаривают, звуки падения даже более тяжёлого тела Маршалла слышны, но не бросаются в глаза. Их слышно, только если прислушиваться.

Наконец, лейтенант вновь обратился к женщинам в гостиной.

— Я сделал здесь всё, что мог, — проговорил он, — и мне больше не о чем вас спрашивать, пока я не поговорю с мистером Фоулксом. Вы сделаете одолжение полиции, если не будете приставать к больнице, пытаясь с ним увидеться, пока я не сообщу вам, что это возможно. Тем временем все вы можете попытаться вспомнить любые события сегодняшнего утра или за более ранний промежуток времени, которые могли бы пролить свет на это дело и, особенно, на тех, кто, по вашему мнению, мог предпринять такую попытку. Конечно, мистер Фоулкс может сообщить нам личность нападавшего и, мы верим, что он без проблем это сделает. Но надо быть готовыми на тот случай, если ему это не удастся. Сестра, вас отвезти?

— Конечно, лейтенант. И у вас найдётся место для сестры Фелицитас?

Он совершенно забыл про вторую монахиню. Как всегда.

Сестра Урсула вместе с лейтенантом разместилась на передних сиденьях седана. Сержант Рэгленд забрался вместе с сестрой Фелицитас на заднее и чувствовал себя смущённым сочетанием заднего сиденья и монашек, пока не решил, что может тоже немного вздремнуть.

— Ладно, — наконец, проговорил Маршалл. — А теперь расскажите мне, почему вы там были.

Сестра Урсула, не колеблясь, ответила:

— Помните, я рассказывала вам о сестре Пациенции и её наборе шрифтом Брайля “Под бездной”?

— Да.

— Ну, она очень хотела, чтобы эта книга попала в руки слепых читателей, а отказ мистера Фоулкса стал ужасным юридическим препятствием. Она подумала, что если обратится к нему лично, он, возможно, смягчится. Но она совсем не привыкла иметь дело с посторонними; она живёт почти что так, словно состоит в ордене с закрытым образом жизни. И, поскольку именно меня преподобная матушка всегда использует для того, что можно назвать связями с общественностью…

— Это была идея самой сестры Пациенции?

— Ну… Возможно, я намекнула ей, что личный подход часто помогает…

— А как вы узнали, где живёт Хилари?

— Позвонила редактору колонки сплетен в “Таймс”.

— Так. И всё это потому, что я работаю над делом об убицстве, в котором каким-то образом замешаны чётки первой миссис Фоулкс.

— Лейтенант! — нахмурилась сестра Урсула, но в голосе её таилась улыбка. — Как вы можете обвинять меня в подобном? Вы… вы не сердитесь на меня, не так ли?

— Сержусь? — ухмыльнулся Маршалл. — Сестра, когда я пришёл к вам вчера, то больше всего боялся, что дело Тарбелла слишком скучно, чтобы соблазнить вас. Теперь всё переменилось. Если и было когда-либо дело, требовавшее вашей особенной проницательности, то это оно. И вам больше нет нужды тревожиться об искушениях. Вы прямо в центре его. И вы услышите всё, что мне о нём известно. — И он рассказал ей всё, начиная от Джонатана Тарбелла до покушений на жизнь Хилари и проведённого с фантастами вечера.

Когда он закончил, она кивнула.

— И вы подозреваете этого Остина Картера?

— Что делать? У него первоклассный мотив отомстить, если Хилари сорвал ему экранизацию. В его фотолаборатории должен быть какой-нибудь цианистый препарат, вроде того, что использовали при попытке отравить шоколадками, и у него есть костюм доктора Дерринджера, фигурировавший при попытке послать бомбу.

— А есть у него, — мягко спросила сестра Урсула, — ноги как у геккона или псевдоподиальный палец?

— А кого есть? Пока мы не разгадаем метод совершения этого покушения, лучше всего игнорировать его и ссоредоточиться на остальных. Мы уже однажды видели — или, точнее, вы видели, как абсолютно невозможная ситуация может иметь совершенно простое решение. А теперь расскажите, что произошло, когда вы приехали по просьбе сестры Пациенции. Вы видели Хилари?

— Он только что встал, когда мы пришли. Я сказала, что мы подождём. А потом, представьте, как я была поражена, когда развлечь нас явилась хозяйка!

— Не столь поражены, — усмехнулся Маршалл, — как она, когда увидела меня у тела её мужа с тикающей позади бомбой. Но что она вообще хотела от вас в тот день в монастыре?

— Думаю, того, что хочет порой каждый человек: тишины и покоя, утешения и уединения. О, я знаю, что она нелепая, шумная, мелодраматичная женщина, быть может, и не слишком умная. Но это только убеждает меня в её искренности. Всё её поведение бессмысленно, бесцельно. У неё нет основания, не за что зацепиться. И она пришла туда в поисках чего-то твёрдого.

— Она замужем. Это вполне достаточное основание для Леоны и меня.

— Она не Леона. А вы не Хилари. Собственно, говоря, у миссис Фоулкс была, по-видимому, некая романтическая идея расторгнуть этот брак и стать монахиней. “Отказ от плотского брачного ложа ради духовного”, — так она это называла, и я заверила её, что едва ли такая интерпретация восприятия Церковью брака верна.

— Так. И, вы полагаете, есть опасность, что она это сделает?

— Только при самых необычных обстоятельствах, например, длительнейшем исчезновении или безнадёжном помешательстве мужа, существует хотя бы малейшая возможность, что монастырь примет замужнюю женщину.

— Никого, кроме девственниц?

— По крайней мере, старых дев. И, конечно, вдов.

— Вдовы! — вскинул голову Маршалл. — Отличная идея. Как вы думаете… Чёрт возьми, это безумие, но когда религия доходит до фанатизма, невозможных мотивов не бывает. Как вы думаете, могла она настолько воодушевиться своей идеей Невесты Христовой, чтобы попытаться сделать себя вдовой?

— Прекрасно, лейтенант, — улыбнулась сестра Урсула. — Поздравляю вас с самым восхитительно извращённым мотивом убийства, о каком я когда-либо слышала. Но, боюсь, здесь это не подходит. Миссис Фоулкс скорее потакает своим эмоциям, чем фанатична. Не могу себе представить, чтобы у неё было столь сильное, столь (если я могу использовать здесь это слово со всей его серьёзностью) проклятое заблуждение, чтобы взять такой курс. И, кроме того, думаю, что я излечила её от желания вступить в наш орден.

— Как?

— Просто показав ей, что мы делаем. Вы знаете, почему мы зовёмся Сёстрами Марфы Вифанской. Наша основательница, блаженная матушка Ла Рош, была готова признать, что Мария избрала лучшую долю, только потому, что так сказал Господь; но она думала, что есть что сказать и о Марфе, которая делала всю работу по дому, пока её сестра предавалась духовной жизни. Так и наш орден делает грязную работу. Некоторые из нас ухаживают за больными, другие работают со слепыми, многие просто выполняют чёрную работу за бедных матерей-инвалидов. Мы собираем одежду, помогаем создать общежития для молодёжи и тех, кого вы называете бродягами… О, мы заняты, лейтенант. Мы прославляем Бога, делая братьям нашим меньшим то добро, какое способны. И, боюсь, видение монашеской жизни миссис Фоулкс состояло исключительно из песнопений, благовоний и прекрасных белых одеяний.

— Думаю, это удержит её, — ухмыльнулся Маршалл. — И о чём вы говорили сегодня утром?

— Главным образом, всё о том же. Хотя она и не говорила этого, но хотела знать, существуют ли какие-нибудь религиозные ордена, в которых можно быть экстатически святой, ничего не делая.

— А этот религиозный тет-а-тет затрагивал, например, тему чёток?

— Как ни странно, да. Но не думаю, что я что-то узнала. Она сама подняла этот вопрос. Сказала, что читала благочестивые воспоминания первой жены своего свёкра, где та упоминала необычное поклонение Крестному Пути, и ей стало интересно, не такие ли чётки она видела у меня в руках. Я это подтвердила, и она захотела узнать, откуда они; но мне удалось уйти от вопроса. Я спросила ей, нет ли, возможно, таких чёток в качестве фамильной реликвии у её мужа, но тут уклонилась и она, сравняв счёт.

— Очаровательно. Истинно христианский итог. И, похоже, всё это ведёт в тупик…

— Так мило было с вашей стороны отвезти нас домой, — сказала сестра Урсула, когда машина остановилась у монастыря, и она разбудила сестру Фелицитас. — Куда вы дальше?

— Узнать, где был в десять тридцать сегодняшнего утра Остин Картер.

— Удачи. И, — добавила она, — присматривайте за этим псевдоподом.

За дверью нитросинкретической лаборатории слышался быстрый стук клавиш. Маршалл постучал.

— Идите к чёрту! — послышалось из-за стука клавиш привычное для говорившего.

Маршалл открыл дверь.

Половина комнаты была заполнена таинственными аппаратами, которые он отнёс к проявлению и печати снимков. Остальную часть комнаты занимали диван, письменный стол и книжные шкафы, заполненные, в основном, дешёвыми журналами с развлекательной литературой. На одной из стен висело впечатляющее изображение космического корабля, поглощаемого чем-то, напоминавшим космического осьминога. На дальней стене, слишком далеко, чтобы её можно было разобрать, помещалась составленная от руки хронологическая таблица.

Остин Картер, не поднимая глаз, набрал три строчки. Затем он выдернул лист из машины, положил ег сверху на стопку и проговорил:

— Если бы у меня была совесть, Маршалл, я бы твёрдо послал тебя к чёрту — и подольше. Но я добрался до места, где неплохо остановиться, и могу немного передохнуть и выпить пива. Присоединитесь?

— Спасибо. — Маршалл присел на диван. — После столь замечательной вывески комната разочаровывает.

Картер подошёл к маленькому холодильнику, в каких обычно держат детское питание, достал две банки пива, проткнул их и протянул одну гостю.

— Ваше здоровье, сэр!

Он был высок, этот Картер, даже чуть выше лейтенанта, и столь же строен от плеч до бёдер. Держал он крайне собранно, а двигался с рассчитанной точностью. Маршалл попытался нащупать в своём сознании, кого же напоминает ему этот человек, и решил, наконец, что это Филеас Фогг, объехавший мир за восемьдесят дней.

— Я интересно провёл прошлый вечер, — сказал он. — Боюсь, Мэтт соблазнил меня новым источником наслаждений.

— Хорошо. Всегда рад новообращённым. Читали что-нибудь у Мэтта?

— Пока нет.

— Он новичок. Немного слаб по части науки, но превосходен в фантастике.

Маршалл покосился на пишущую машинку.

— И посередине чего я вломился?

— Это? Думаю, выйдет забавно. Знаете, что-то типа развилки “Если”.

— Боюсь, не знаю. Помните, я невинен.

— Ну, это… Вы знакомы как-нибудь с современной теорией времени? Дж. У. Данн или, может быть, популяризация его трудов Пристли? Но нам нет нужды вдаваться в подробности. Проще говоря, предположим, что каждая альтернатива подразумевает своё собственное будущее. Другими словами, всякий раз, когда что-либо могло произойти или не произойти, оно и происходит, и не происходит, и отсюда идут две разные линии развития мира.

Маршалл немного подумал.

— Вы имеете в виду, что, скажем, на данном этапе истории возникнет один мир, если Гитлер будет действовать бесконтрольно, и другой, если он потерпит поражение?

— Не совсем. Это старо и очевидно. Я имею в виду, что будет один мир, в котором он будет действовать бесконтрольно, и другой, в котором он потерпит поражение. Каждый мир существует так же полноценно, как и другой. Так и в прошлом. Мы находимся в мире, в котором американская революция победила. Есть мир, где она потерпела поражение. Возьмём, для примера, этот рассказ: я пишу о мире, в котором Эптон Синклер выиграл здесь, в Калифорнии, кампанию “Покончим с бедностью”, но Лэндон победил Рузвельта в 1936 году[39]. В результате Калифорния всё больше смещается влево, а нация — на крайне правые позиции, пока не происходит гражданская война, итогом которой становится установление на западном побережье первой англоязычной социалистической республики. С этого момента… но я пока ещё сам не уверен в деталях. Лучше подождите, прочитаете сами.

Маршалл присвистнул.

— О чём вы только думаете, ребята.

— О, эту идею вовсе не я придумал. Только приложил к определённому материалу. Думаю, первым был Стэнли Вейнбаум, серьёзно ей занявшийся в своих “Мирах “Если”” в старых “Удивительных историях”[40]. Потом были блестящие “Развилки “Если”” де Камп[41], бродвейский хит “Если бы Бут промахнулся”[42] и превосходный рассказ Стивена Винсента Бене[43], что было бы, родись Наполеон на двадцать лет раньше. И, конечно, это “Если, или Переписанная история” Беллока, Честертона, Гедаллы и десятка других авторов[44] — выдающаяся книга! — и, в менее космическом плане, говоря о “если” человеческой жизни, есть пьеса Дансени “Если” или блестящий интеллектуальный триллер Пристли “Опасный поворот”. — Всю эту содержательную библиографию он изложил так же спокойно, как потягивал пиво.

— Попробую что-нибудь из этого, — сказал Маршалл.

— Лучшее из эссе того сборника “Если” — это “Если бы Ли проиграл при Геттисберге”. Вы читаете это название, дважды задумываетесь и говорите: “Но он действительно проиграл”. А потом читаете эссе и понимаете, что оно написано как бы профессором, живущим в мире, где Геттисберг стал грандиозной победой южан, и рассуждающим о возможностях “если”-мира, где они потерпели поражение (то есть, естественно, нашего мира), тем самым раскрывая природу своего собственного. Великолепная работа, и знаете, кто её написал? Уинстон Черчилль, вот так. Есть определённое удовлетворение в том, чтобы называть его братом авторов фэнтези.

— Я лучше дождусь той вашей истории, — сказал Маршалл, и всерьёз. — Как она называется?

– “ЭПИК”[45]. Дон Стюарт любит односложные заголовки, а тут получается хорошая двусмысленность. Только она будет не под моим именем, а Роберта Хэдли.

— Почему?

— Потому что все рассказы Остина Картера должны соответствовать этой таблице. Все они взаимозависимы — переходящие персонажи и непротиворечивая схема будущего. То есть, события истории А — часть прошлого истории N, происходящей на тысячу лет позже. Этакая миллениальная и галактическая comedie humaine[46], за которой чертовски трудно следить без этой таблицы. Да и с ней тоже. Так что всё помимо серии — это Роберт Хэдли, то есть то, что продаётся по центу за слово и дороже. Я не хочу наносить ущерб коммерческой ценности этих имён, так что всякий раз, когда я продаю брак дешевле цента, это Клайд Саммерс.

Маршалл был почти против своей воли очарован. Возможно, Остин Картер слишком любил слушать самого себя, но говорил он хорошо. Болтовня другого человека, если тот умён, самое интересное, что можно слушать; а данный образец болтовни был интересен в высшей степени.

Тем не менее, лейтенант был при исполнении.

— Каковы ваши рабочие часы? — спросил он.

— Я, как правило, встаю где-то в половине девятого, а к половине десятого уже стучу здесь. Перекусываю, когда можно приостановиться, а потом, если получится, работаю до трёх-четырёх. Знаю, некоторым лучше работается по ночам, но я предпочитаю дневное время, разве что не укладываюсь в срок.

— И вы работали над этим весь день?

— Да, не считая сандвича совсем недавно, и весьма приличного. Сегодня работа пошла.

— И в одиночестве, конечно? — Картер странно посмотрел на него, и Маршалл поправился: — В смысле, боюсь, у вас много помех вроде меня?

— Нет, и, честно говоря, я бы добавил “Слава Богу”, если бы вы не появились меня потревожить как раз в тот момент, когда я рад был отвлечься. Ещё пива?

— Спасибо, полагаю, что стоит. Скажите, Картер. У вас хороший теоретический ум. Вы когда-нибудь пробовали применить его к иным проблемам, помимо науки и фантастики?

Остин Картер протянул ему пиво.

— Вы имеете в виду убийство?

— А почему вы спросили?

— Припомнил, что ваша жена — фанат. Подумал, может, она вам создала какие-то проблемы.

— Собственно говоря, так и есть. Она пробует свои силы в детективном романе и творчески заперла сама себя в запертой комнате, из которой теперь не может выбраться. Подумал, может, вы захотите развлечься.

— Продолжайте, — кивнул Картер. — Попробую. Иногда достаточно подбросить идею, и что-то да выгорит.

— Итак: у вас есть человек с ножом, вонзённым в спину под таким углом, что доктор клянётся — эту рану нельзя нанести себе самому. Он в кабинете своей квартиры, комнате с тремя дверьми. Одна из них ведёт в ванную в тупик. Перед другой три абсолютно надёжных свидетеля, которые заверяют, что её не использовали. Третья на цепочке изнутри и открывается только на дюйм, так что ни одна рука не могла бы накинуть эту цепочку снаружи. Оконные экраны закрепляются изнутри, а стена снаружи окон, находящихся в трёх этажах над землёй, совершенно отвесная. Она пыталась создать самую запертую в мире комнату и, боюсь, перестаралась.

Говоря всё это, Маршалл внимательно наблюдал за хозяином дома, но не заметил ни малейшего проблеска чувства сины. Вместо этого худое лицо Картера расцвело весёлой улыбкой. Он сделал большой глоток и объявил:

— Сама простота, мой дорогой Ватсон.

— Мило, — сухо заметил Маршалл. — Так как убийца вышел?

— Ну, я могу придумать три возможных способа. А) Он не выходил, потому что его там никогда и не было. Кинжал телепортировался сквозь пространство в сердце жертвы. Вспомните Чарльза Форта[47] и не смейтесь сразу. Если в запертой комнате с потолка могут падать камни, если люди могут сгореть на нетронутых огнём кроватях, то телепортировать кинжал просто. Не то чтобы я уверен в угле направления удара при телепортации; но, в общем, вам нравится?

— Продолжайте.

— Б) Убийца разобрал составляющие его атомы с одной стороны стены, профильтровал их осмосом[48] и вновь собрал на другой стороне. Не то чтобы я много думал об этом. Склонен полагать, что сознательная или подсознательная перегруппировка атомов тела объясняет превращения вурдалака и способность вампира проходить сквозь запертые двери; но сомневаюсь, овладело ли этой силой какое-либо нормальное, не сверхъестественное существо.

Маршалл проникся духом происходящего.

— А есть какая-то гарантия, что убийца нормальный, а не сверхъестественный?

— В детективе — да. Правила игры. В жизни, конечно, нельзя быть столь уверенным, не так ли? Но куда более вероятно: В) Убийца просто вошёл и вышел сквозь четвёртое измерение пространства. Вспомните, что для обитателя двумерного пространства проблема того, как войти в квадрат, очерченный со всех четырёх сторон, фантастична и неразрешима. Для нас в этом нет ничего сложного; мы просто проходим сквозь третье измерение. Например… — Его ловкие пальцы выложили на столе квадрат из четырёх спичек. — Наш друг Игнатиус К. Флатман, — (являвший собой скрепку), — хочет туда попасть. Он пробует каждую стену квадрата, и это невозможно. Но я могу просто поднять Игнатиуса… вот так… и поместить его прямо посередине его невозможной ситуации. Так и ваш убийца мог покинуть запертую комнату посредством иного измерения, перпендикулярного всем трём, известным нам. Или вот, ещё красивее: возможно, Нечто подняло его из той комнаты, как я сейчас поднимаю Игнатиуса, и, возможно, Нечто постепенно, в шутливом расположении духа, переместит его… вот так… прямо в ваши руки.

Маршалл поднял Игнатиуса К. Флатмана и принялся его жестоко крутить.

— И это всё?

— Я назвал три варианта? Ну, вот четвёртый, и он мне нравится больше всего. Г) Убийца вошёл в комнату совершенно обычным способом и столь же обычным способом из неё вышел, возможно, через дверь гостиной.

— Но показания…

— Знаю. Только, видите ли, убийца сделал это в… Когда произошло убийство?

— Между половиной одиннадцатого и одиннадцатью.

— Тогда убийца ушёл примерно в девять утра.

— До убийства?

— Конечно. Он совершил убийство, перевёл циферблаты своей верной машины времени примерно на час назад и вышел из комнаты. Он мог запереть каждый мыслимый выход изнутри, а затем спокойно вернуться и уйти через один из этих выходов до того, как его запер. И, что ещё лучше, к Невозможной ситуации он мог добавить Безупречное Алиби. Он мог затем позвонить детективу, ведущему дело, и навестить его в тот самый момент, когда было совершено убийство.

— Я как пьяный, — проговорил Маршалл.

— Теперь понимаете, почему в научной фантастике не бывает детективов? Это единственная форма, невозможная для гипотетического журнала Дона из двадцать пятого века. Логически возможно столько манёвров, что исключить чью-либо вину никогда не удастся. Итак, теперь вы понимаете, как по-детски проста ваша запертая комната для научного фантаста?

— Понимаю. — Голос Маршалла помрачнел.

— А теперь, лейтенант, может быть, вы будете столь любезны рассказать мне, есть ли у вас какие-то соображения, кто убил Хилари?

Маршалл пил пиво, когда в него столь легко швырнули эту гранату. Брызги не пошли на пользу костюму, а ведь он только что вернулся из чистки. Теперь он стоял, возвышаясь над сидящим Картером.

— Если только, — медленно проговорил он, — вы не представите убедительного объяснения этим словам, то совершите небольшое путешествие в центр города.

— Полагаю, в этот момент я должен небрежно зажечь сигарету? Очень хорошо, я так и поступлю. — Пламя спички в его руке не шелохнулось. — Конечно, я знал, кто вы, лейтенант. Нет, Мэтт не предавал вас; но я вспомнил ваше имя из отчётов по делам Рима и Харригана, и я знал, что Конча Дункан — Харриган. Так что когда вы, детектив из отдела убийств, предположительно при исполнении, приходите сюда и услужливо выслушиваете мой бред, пока не появится возможность спросить, где я был утром, то я начинаю что-то подозревать. Затем вы детально излагаете “гипотетическое” убийство, якобы описанное вашей женой. Это уже слишком, лейтенант. Моя жена, конечно, пишет, и, кстати говоря, очень недурно, но сомневаюсь, смогла ли бы она это делать с двумя детьми на руках. Нет, вы так жестоко ошиблись, приплетя жену, что я стал абсолютно уверен — меня допрашивают, чтобы я Осознал Свою Вину в настоящем убийстве.

— А почему Хилари? — тихо настаивал Маршалл.

— Так это он? Не возражаете, если я издам скромное “Ура!”?

— Вы признаете, что были бы рады его смерти?

— Конечно. Поэтому я и догадался, что ваш визит связан с ним. Вы упоминали его вчера вечером, а он единственный человек, мотив для убийства которого я могу у себя найти.

Некоторое время оба они молча смотрели друг на друга. Затем Остин Картер проговорил:

— Ещё пива?

Маршалл расслабился.

— Нет, спасибо.

— До меня доходили зловещие слухи, что полиция не приемлет гостеприимства убийц.

— Это у британцев. Мы не столь привержены ритуалам. Но мне нужно поговорить с Хилари.

Картер поднял бровь.

— Лейтенант! Всё-таки спиритизм?

— Нет, — улыбнулся Маршалл. — Видите ли, Картер, нападение провалилось. Хилари Фоулкс всё ещё в высшей степени жив.

Картер был поражён и недоволен.

— О, ну ладно, — наконец, проговорил он. — Хоть что-то…

— Конечно.

— И я не арестован?

— Посмотрим, что скажет Хилари. Спасибо за пиво. — Маршалл остановился в дверях. — Кстати, сугубо конфиденциально, какой из этих методов вы использовали?

— Машину времени, конечно. Продемонстрировать?

— Как-нибудь в другой раз. Пока.

Стук клавиш возобновился почти что сразу после того, как Маршалл захлопнул за собой дверь.

Маршалл поднялся по впечатляющим ступеням, ведущим в больницу “Кедры Ливана”. В скорой помощи ему сообщили:

— Он достаточно оправился, чтобы двигаться самостоятельно, и настаивал, что хочет восстанавливаться в комфорте.

А “Кедры”, больница в Голливуде, естественно, подходили для отпрыска Фоулкса куда лучше скорой помощи.

— Я хотел бы увидеть мистера Фоулкса, — сказал он, подойдя к стойке.

— Вы из прессы?

— О Боже, нет. Я из полиции.

— О. Подождите-ка. Посмотрю, сможет ли он принять вас.

Маршалл нахмурился.

— С ним всё в порядке?

— Да, но…

— В какой палате Хилари Фоулкс? — осведомился молодой человек с торчащими зубами.

— Вы из прессы? — повторила девушка.

— А то как же, детка? — Молодой человек помахал карточкой.

— Идите прямо наверх. Третий этаж. Там на стойке вас направят.

Маршалл вздохнул.

— Послушайте-ка! — попенял он. — Вы заставляете полицию ждать, а этого щенка посылаете…

— Простите, сэр. Мистер Фоулкс распорядился пропускать только прессу. Если вы подождёте…

Но Маршалл был уже в лифте. На стойке третьего этажа он не озаботился быть вежливым. Он показал значок и голосом бандита из вестернов проговорил:

— Фоулкс?

В комнате Хилари было пятеро человек, все с карандашами и блокнотами. Была живо двигавшаяся медсестра, ловко расставлявшая цветы. И был Хилари, сидевший в кровати, наклонившийся вперёд, демонстрируя рану на спине, но в остальном как новенький.

— Д-е-р, — говорил он, — р-и-н, д-ж-е-р. О, лейтенант, рад вас видеть. Очень рад. Только представьте, некоторые из этих юнцов не читали рассказов о докторе Дерринджере, как вам?

— Развращённое поколение, — отметил Маршалл. — Как только огни рампы притомят ваши глаза, мистер Фоулкс, я бы хотел обсудить с вами несколько вопросов.

— Лейтенант, — повторил один из репортёров. — Эй! Вы не из отдела убийств, а?

— Почётное звание швейцарского флота, — сказал Маршалл и стал рассеянно наблюдать за медсестрой, в то время как Хилари следил за тем, чтобы каждая значимая подробность карьеры его отца перекочевала в записные книжки репортёров. На прикроватном столике лежали две книги, предположительно, привезённые по такому случаю из дома: “Жизнь и доктор Дерринджер: Автобиография” Фаулера Фоулкса и “Фоулкс Великолепный” Даррела Уимпола. Но Хилари не было нужды сверяться с ними. Он знал свою тему так же хорошо, как актёр в “Табачной дороге”[49] должен знать свои реплики в конце представления, или, что куда уместнее, как священник знает слова ежедневно служимой мессы. Ритуальным словам соответствуют ритуальные жесты. Вместо грызения репы или крестного знамения здесь было подёргивание мочки. И этими манипуляциями с ухом, словно эхо, Хилари словно обретал толику властного достоинства, столь характерную для рекламных фотографий его отца.

— К тому времени, — проговорил Маршалл, когда удалились последние журналисты, — когда всё это станет достоянием международных агентств, будет продано несколько тысяч экземпляров книг Фоулкса.

— Вы имеете в виду?.. — Хилари рассмеялся. — Что ж, лейтенант, я верю, что вы считаете меня способным разыграть всё это просто для увеличения гонораров. Боже мой, я потрясён подобной идеей. Потрясён. Просто я столь многим обязан моему отцу. Можно сказать, всем.

— Разумеется.

— Так что, естественно, я чувствую, что обязан хранить память о нём. Я не мог пройти мимо столь приятного аспекта этого удивительнейшего происшествия.

— Вы в порядке, мистер Фоулкс?

— Я жив, — просто сказал Хилари. — Жив. И это само по себе столь чистое и прекрасное облегчение, что мне даже не хочется думать, как близок я был к смерти.

— Не принесёте пива или чего-то в этом роде? — повернулся к медсестре Маршалл. — Боюсь, это совещание по конфиденциальному деловому вопросу.

Медсестра перевела взгляд со значка лейтенанта на лицо.

— Мне больше нравится челюсть Дика Трейси[50], — сказала она, но удалилась.

Хилари ещё больше подался вперёд.

— Скажите, лейтенант, вы его арестовали?

Маршалл чуть не выдохнул от облегчения.

— Так вы видели, кто это был. И, полагаю, пресса узнала раньше меня. Ну, давайте. Ордер выпишем сразу.

— О нет, лейтенант. Вы неправильно меня понимаете. Я думал, вы уже знаете.

Маршалл выругался.

— Я не только не знаю, Кто, но и не имею ни малейшего представления, Как. Но давайте начнём; возможно, ваш рассказ даст мне какую-то зацепку.

— Я говорил с вами, — медленно проговорил Хилари. — Помните? Вы спрашивали меня об Остине Картере… — Вдруг он замолчал. — Это сделал он? В смысле, Остин Картер?

— Естественно, — кисло сказал Маршалл. — Он сознался. Сделал это с помощью своего маленького устройства.

— Не понимаю.

— А я? Но продолжайте. Вернёмся к мистеру Картеру позже.

— Очень хорошо. Как я уже сказал, я говорил с вами, когда внезапно услышал позади себя лёгкие шаги. Я начал разворачиваться, но не успел, почувствовав между лопатками ужасную боль. Ужасную боль. Она сопровождалась ударом такой силы, что меня швырнуло на стол. Я попытался подняться, но потерял равновесие и упал на пол. И это последнее, что я помню, прежде чем оказался в клинике скорой помощи.

— Вы ничего не видели, а слышали только “лёгкие шаги”?

— Верно, лейтенант.

— Вы можете что-нибудь определить по этим шагам? Мужские или женские? Широкие или коротенькие?

— Боюсь, нет. У меня не было времени внимательно слушать.

— Они удивили вас?

— Очень.

— Тогда это, возможно, указывает, что они были мужскими и широкими? Если бы этот звук мог значить вполне нормальное появление вашей жены или горничной, то вы, возможно, так не удивились бы.

— Красиво, лейтенант, красиво, — просиял Хилари. — Я убеждён, что вы быстро поймаете этого злодея. Очень быстро.

— А теперь скажите: когда вы вошли в кабинет, на двери в холл была цепочка?

— Не знаю. Точно не знаю. Обычно так и есть.

— А окна были открыты или закрыты?

— Закрыты.

— Все?

— Я открываю одно окно, когда захожу, чтобы заняться утренним просмотром отчётов по управлению авторскими правами. Но сегодня утром я подошёл к телефону прямо от стола, где завтракал.

Маршалл хмыкнул.

— Геккон, — проговорил он.

Хилари с любопытством уставился на него.

— Да, лейтенант?

— Чёрт, надо было вам сказать. Даже если бы окно было Бог знает зачем открыто, никто не мог бы через него ни войти, ни выйти.

— Нет. Конечно, нет.

— Ваша жена и две гостьи-монахини наблюдали за дверью в гостиную. Никто не появлялся между телефонным звонком и моментом, когда я нашёл вас. А на двери в холл была цепочка.

— Бог мой!.. — благоговейно промолвил Хилари. — Бог мой!..

— Короче говоря, если бы не медицинское свидетельство о характере вашей раны, я бы заподозрил вас в постановке ради той пресс-конференции, что вы только что провели, — исключительно ради того, чтобы сберечь память о вашем отце, конечно.

— Лейтенант! Тогда это… Но это же запертая комната! О небо, да я счастливчик!

— Счастливчик?

— Ведь дело ведёте вы. То дело Харригана тоже было запертой комнатой, и посмотрите, как вы его аккуратно разобрали. Так аккуратно. Ведь вы для этого идеальный человек. А это для вас идеальное дело.

— Мило.

— И должен быть какой-то способ сказать, кто там был и напал на меня. Отпечатки пальцев? — предположил он со слепой уверенностью непрофессионала.

— Только ваши и горничной. Даже на кинжале только ваши, местами смазанные, что, несомненно, частично произошло при извлечении его из вашего тела. Раз уж мы об этом… — Он полез в нагрудны карман и извлёк убийственно прекрасный образец персидской чеканки. — Знаете это?

— Конечно же! Это мой нож для разрезания бумаг. Был отцовским. Земиндар из Кота-Гути подарил его ему, прочитав “Пурпурный свет”. Очень многие думают, что это была лучшая книга моего отца, хотя сам он всегда предпочитал “Миссии в сумраке”. А вы что думаете, лейтенант?

— О вопросах эстетики позже, мистер Фоулкс. Побожсь, что ничего я так не люблю, как обсуждать доктора Дерринджера; но прямо сейчас я хотел бы знать, был ли этот нож для разрезания бумаг на вашем столе сегодня утром?

— Честное слово, лейтенант, не знаю. Честное слово. Я торопился ответить на звонок. Не смотрел на стол.

— Вряд ли убийца потянулся через ваше плечо, чтобы схватить оружие. Вероятно, это было сделано раньше, что указывает на… Он был там вчера?

— Вчера? Да. Да, я уверен. Вскрывал им почту.

— Во сколько?

— Около трёх.

— Тогда в некое время между тремя часами вчерашнего дня и половиной одиннадцатого сегодняшнего утра этот нож был украден. И даже если убийца каким-то образом стащил его у вас под носом, это всё равно указывает на знакомсво с вашим кабинетом. — Маршалл провёл большим пальцем вдоль лезвия. — Видите, какой он короткий? Именно это, вероятно, спасло вам жизнь. То же оружие с лезвием подлиннее могло бы стать смертельным.

— Но, лейтенант… — Круглое лицо Хилари выразило недоумение.

— Да?

— С моим кабинетом никто не знаком. О, конечно, Рон, Дженни и Алиса не в счёт. Но все те остальные, о ком мы говорили, люди, кого я мог задеть как душеприказчик, — это всё было по почте.

— Так. А ваш шурин?

— Вэнс? Но я даже не знаю, где он, и, в любом случае…

Маршалл встал.

— Тем не менее, я хотел бы иметь полный список всех ваших потенциальных деловых врагов.

— Думаю, Дженни сделать это куда легче, чем мне. То есть мисс Грин. Знаете, она иногда выполняет обязанности моего секретаря. Понимает всё в таких делах.

— Поговорю с ней. И хотел бы, чтобы вы, для вашего же спокойствия, мистер Фоулкс, знали, что здесь в коридоре до вашего отъезда дежурит полицейский, а другой будет у вас дома. И я советовал бы вам не принимать никаких газетчиков, кроме как группой, и даже тогда проверять их удостоверения. Я бы посоветовал вам вообще с ними не видеться, но мне хватит решения одной невозможной проблемы.

— Спасибо, лейтенант. Спасибо. И вы дадите знать, когда поймаете моего убийцу, да?

Последняя просьба была столь трогательно детской, что заставила Маршалла взглянуть на дело с нового угла. Возможно, это и был ключ к Хилари: его бесконечное ребячество. Он, как ребёнок, жадно копил свои сокровища, как ребёнок, восхищался совершенством чудесного отца, как ребёнок… Маршалл задумался о перезревшей плотью Веронике Фоулкс. Каково это — быть замужем за ребёнком?

Телефонная будка напомнила ему о неприятной, но необходимой части рутинной работы. Он вошёл, бросил монетку и набрал номер Дунканов. Они жили в многоквартирном доме через дорогу, но для этой цели он предпочёл безликость телефона. К счастью, ответила Конча.

— Это Теренс Маршалл, — сказал он, — и не говори Мэтту. Он слышит?

— Вышел погулять. Но в чём дело, лейтенант? Полагаю, я должна быть польщена, когда красивый офицер полиции просит меня хранить что-то в тайне от мужа, но я всего лишь озадачена.

— Вот что: где был Мэтт сегодня утром?

— Работал, конечно.

— Ты тоже была в квартире?

— Гладила и штопала. Всё время, только в магазин выходила.

— Как долго тебя не было?

— Полчаса или больше. Может, почти час.

— А когда это было?

— Между десятью и одиннадцатью. Но, лейтенант, вы как будто об алиби говорите. В смысле, как будто пытаетесь его проверить. Вы?..

— Пожалуйста, Конча. Ты скоро поймёшь, о чём речь. И поймёшь, почему я настаиваю, чтобы ты не говорила Мэтту об этом ни слова. В рутинном порядке мне следовало его проверить, но нет нужды беспокоить его.

— И он чист? — Голос Кончи задыхался.

— Чист, — солгал Маршалл и повесил трубку.

Газеты воодушевились происходящим. Даже посреди войн и слухов о войне всегда приветствуется загадочное закалывание знаменитости, а Хилари с удовольствием представил дополнительные детали о бомбах и отравленных шоколадках. Рассказ обогащали краткая биография Фаулера Фоулкса и сжатая библиография его наиболее известных произведений; в целом ни у Хилари, ни у издателей не было ни малейшего повода для недовольства.

Когда её муж вышел из нитросинкретической лаборатории, Бернис Картер читала вечернюю газету.

— Судьба, милорд, справедлива, — заметила она.

— Хилари? — небрежно спросил Остин Картер.

— Угу-гу. Кто-то пытался разделать его при крайне маловероятных обстоятельствах. Это научит его расстраивать продажи сценариев. Вот газета, можешь… Погоди-ка!

Картер чиркнул спичкой о камни камина и закурил сигарету.

— Да?

— Откуда ты знаешь, что я имела в виду Хилари?

— Люди, — вздохнул он, — продолжают спрашивать меня, откуда я всё знаю. Разве они не верят в экстрасенсорное восприятие? Разве не осознают мои скрытые возможности телепата?

— Но как ты узнал?

— О моя верная помощница… То лейтенант Маршалл зашёл сегодня днём и, как, полагаю, будет уместно выразиться, поджарил меня. О, очень ненавязчиво, сама понимаешь.

— А что ты сделал?

— Что я сделал? Сознался, конечно. Разработал великолепную схему совершения убийства с помощью машины времени. Думаю, получится хорошая повестушка для Дона.

— Мусорщик! — улыбнулась Бернис. — Пока я пытаюсь выкроить свои фантазии из цельного куска ткани, ты просто берёшь всё происходящее вокруг и даёшь ему научное обоснование. Слава Богу, у Дона строгие стандарты цензуры. Благодаря ним мои самые интимные тайны не окажутся в каждом газетном киоске по центу за слово.

— Думаю, по полтора цента, — рассудительно проговорил Остин Картер. — Они наверняка накинут премию.

— Но, милый… — В холодном голосе Бернис на сей раз звучало лёгкое волнение.

— Да, мадам?

— Если лейтенант решил, что тебя стоит поджарить допросом… Ты же — ты ничего общего не имеешь с этим, да? Ты не… ничего не делал с Хилари?

— Нет, мадам, — ровно и убедительно прозвучало в ответ.

— Тогда, чёрт возьми, почему ты этого не сделал? — вновь улыбалась Бернис.

Вероника Фоулкс отбросила газету. Её чашка зловеще загремела, когда она принялась помешивать в ней чай.

— И ни слова обо мне! У Хилари как будто вообще нет жены, судя по всему, что мелет эта… эта тряпка.

— Послушай, Вероника, — запротестовала Дженни Грин. — Как ты можешь беспокоиться о такой мелочи, когда Хилари лежит там в больнице…

— …в полной непринуждённости и комфорте с красивой медсестрой и репортёрами, просто толпящимися вокруг. Нет, Дженни, у меня не так много сочувствия, чтобы тратить его на Хилари. Бог знает, как он попал в эту беду, но, думаю, вышел он из неё весьма удачно. Хилари не лучше тебя знает, что такое нервы.

— Но разве он в безопасности? Если они предприняли все эти попытки, они же не остановятся теперь, да?

Вероника поставила чашку, которую только что взяла в руки.

— Бог мой, Дженни! Это так. Они могут вернуться, и… О, но нет. Этот ужасный лейтенант дал ему охрану, и полицейский приедет с ним сюда, и мы в полной безопасности. Так что расслабься, дорогая. Разве ты не видишь, как мне нужно утешение? Женщина с моими нервами не может столько выносить.

Дженни Грин, так и не притронувшись к чашке, встала.

— Понимаю. Знаешь Рон, я тоже не могу столько выносить.

— Ты!.. О, но дорогая моя! Тебя-то что заботит, хотела бы я знать? О, я знаю, Хилари твой кузен, и тебе очень повезло получить такой чудесный дом тут с нами, и это ещё одна причина, по которой тебе стоит уделить мне немного внимания. Сколько жён, спрашиваю я тебя, позволили бы своим мужьям приводить родственников в свой дом и жить вместе?

— Перестань, Вероника. — Дженни Грин уже не улыбалась. — Если бы вы не терпели меня в вашем прекрасном доме, Хилари пришлось бы нанять машинистку. А сколько жён позволили бы своим мужьям, и так далее, и тому подобное? — Это, моя дорогая Дженни, просто вздор, — рассмеялась Вероника. — Ты хоть на секунду можешь подумать, что я способна ревновать к Хилари? Ты думаешь, я не знаю… — Она оборвала себя. — Всё, что я могу сказать, это что если бы какая-нибудь женщина когда-нибудь соблазнила Хилари стать мне неверным, она была бы рада тому, что получила бы. И что, по-твоему, это значит для женщины моего…

— Вероника. — Голос Дженни был холоден. — Порой я думаю, что для всех, и особенно для Хилари, будет лучше, если ты просто перестанешь болтать и пойдёшь найдёшь себе любовника или клобук. Но, боюсь, проблема в том, что тебе нужно и то, и то.

— Как ты смеешь!.. — Обычно хриплый голос Вероники, утратив слова, поднялся до пронзительного тембра. — Если Хилари когда-нибудь… Куда это ты?

— К себе в комнату. Надо кое-что напечатать для Хилари.

Вероника Фоулкс, оставшись одна, закусила губу, топнула ногой и выдавила из глаз подступившие слёзы. Потом резко передумала, вытерла глаза и осмотрела лицо в зеркальце. Не исключено, что появятся репортёры.

Перекинув через мускулистые плечи покрытый зелёным мехом шестиногий труп проклятого трикса, капитан Комета продолжал свой длинный путь по бескрайней марсианской пустыне. В течение двух дней он не видел ни следа жизни, не считая трикса, чью смертоносную атаку он в последнюю минуту предотвратил декомпо-лучами своего бластера.

Теперь даже бластер был бесполезен. Он нуждался в подзарядке, и нужно было ждать, пока он вновь не отыщет космический корабль. Его чрезвычайный синтетический паёк тоже подходил к концу. Га-Джет, механический мозг, был в руках ксургильских контрабандистов. Адам Финк звенел в плену, во власти безумных жрецов Чтарбуджа. А принцесса Зурилла…

Капитан Комета покачал усталой головой, прогоняя все эти мрачные мысли. Ярко-оранжевая кровь трикса стекала по его плечам, пока он взбирался на ещё одну из бесчисленных дюн розового марсианского песка. Может ли космический корабль скрываться за этой дюной? Его радиочувствительный индикатор ясно указывал на источник атомной энергии где-то поблизости.

Он поднялся на дюну. А там, расстилаясь в вечерней тени, блестел…

Был ли это типичный марсомираж? Или то был… и его сердце замерло… то был сказочный Потерянный Город Ксанатопсис?

Джо Хендерсон выдернул лист из пишущей машинки.

— Вот что интересно, — тихо ответил он на свой собственный вопрос. Затем посмотрел на диван. — Всё ещё считаешь перезвон пенсов?

М. Хэлстед Фин отрицательно хмыкнул.

— Читаю газету. — Минуту он молчал, а затем громко возопил: — Христе Боже! Но в меру! — с чувством прибавил он.

— Что там?

— Посмотри. Ты только посмотри, а?

Джо Хендерсон прочитал статью.

— Бог мой! — только и сказал он.

Агент возбудился.

— Но послушай, Джо. Это великолепно. Смотри, здесь написано, что это только последнее в серии покушений. А если кто-то работает над сериалом, то на этой части не остановится. он будет продолжать и всё-таки расквитается с Хилари.

— Но почему ты-то так волнуешься из-за этого?

— Почему? Помнишь сделку с “Галактическими” насчёт перепечаток? Итак, Хилари крышка, и кто же будет душеприказчиком? Сам понимаешь, я не уверен, но есть вероятность, что это будет Вэнс Уимпол. Итак, Вэнс — душеприказчик. Можно с ним поговорить. Он в деле. А после такой рекламы, с серией переизданий доктора Дерринджера всё будет как по маслу. Слишком быстро мы их все прогнать не сможем. Их расхватают потихоньку, но расхватают! Это великолепно. Джоуи, милый, если ты когда-нибудь молишься, помолись сейчас за меня!

— Не знаю, — протянул Джо Хендерсон. — Не знаю, могу ли я молиться о смерти человека. Даже, — добавил он, как следует поразмыслив, — если это Хилари.

— В этом деле все жрут друг друга, Джо. К чёрту совесть.

— Кроме того, — практично добавил Хендерсон, — почему ты уверен, что с Вэнсом всё будет как надо?

— Вполне уверен. О, я уверен, что всё будет в порядке. — Новый, ещё более яркий свет вспыхнул в глазках Фина. — Знаешь что, Джо? Вэнс ведь никогда не пользуется агентом? Всегда продаёт напрямую?

— Насколько мне известно.

— Думаю… Да, думаю, я ещё буду заниматься после этого всеми продажами Д. Вэнса Уимпола. Он этого ещё не знает, но будет только рад. Рад. — Фин, ухмыляясь про себя, развалился на диване.

Конча Дункан и гордо, и печально поставила стейк на стол.

— Мне надо научиться лучше готовить, Мэтт. Я могу поджарить хороший стейк, но…

Мэтт точил разделочный нож, и блеск в его глазах указывал на разгорающийся аппетит.

— Стейк мне годится. И покажи человека, который ему не рад.

— Знаю. Но ты всё говоришь, что мне надо укладываться в бюджет с покупками, а Леона всё советует, что делать с дешёвыми нарезками, а с ними ничего не выходит, и я снова покупаю стейк, а это всё отражается на бюджете. Если бы ты только позволил мне…

Мэтт вскрыл хрустящий коричневый оттенок, обнаружив под ним сочный красный, и смотрел, как густой тёплый сок стекает на тарелку.

— Нет, дорогая. Не будем опять об этом. Мы живём на мой доход. Такой, какой есть, и да поможет мне Бог.

— Хорошо. — Конча села за стол и стала раскладывать горошек и картофельное пюра. — Думаю, оно на этот раз удалось. Никаких комочков. Может, я ещё и дотянусь до стандартов Леоны.

— Леона, — заявил Мэтт, — вероятно, самая замечательная жена, какая когда-либо была у мужчины. И я не променяю тебя на неё, даже с Терри, Урсулой и жалованьем лейтенанта впридачу.

Конча послала через стол воздушный поцелуй и сказала:

— Милый.

— И картошка чудесная.

— Продавец сказал, что партия очень хорошая. О, когда я ходила за покупками, что встретила Дорис Клайд. Ты её не знаешь, мы вместе учились в школе. Она ужасно милая. И, как только я её увидела, тут же подумала: “Может, вот девушка для Джо”. Только оказалось, что она замужем. Он чертёжник в “Дугласе” и очень неплохо зарабатывает.

— Все, кого мы встречаем за пределами ЛОМ, или в авиации, или на госслужбе. Две великие профессии современности. И черновик на завтра. Бьюсь об заклад, из этого можно вытащить кое-какой символизм, если повозиться… Но почему вы, женщины, всё время пытаетесь найти девушку для Джо? Бернис такая же нехорошая. Зачем не оставить бедолагу в одиночестве?

— Потому что он… не знаю… он такой милый и беспомощный. Ведёшь себя по-матерински и думаешь, что ягнёночку нужна Хорошая Женщина.

— Ему не нужна Хорошая Женщина, даже если б у него и была. Я думаю, на самом деле Джо хочет настоящую суку, распущенную, как его злодейки. Хорошие женщины ему ужасно надоели — по крайней мере, так он говорит.

— Но… те были бы ему так плохи. Он такой добрый и милый.

— Тогда оставим его в одиночестве. Рад, что твоя подруга замужем. Были другие увлекательные приключения по ходу покупок?

— Нет… Мэтт?..

— Да?

— Ты был дома всё время, пока меня не было?

— Конечно. А что? Ждала доставку?

— Нет, просто… О, просто подумала. — Какое-то время они ели молча. — Мэтт… как ты думаешь, тебе действительно стоит говорить так, как ты говорил в тот вечер у Маршаллов? В смысле, про… ты знаешь.

— Об убийстве Хилари? — весело спросил Мэтт. — Дорогая, это та самая дрожь, которую технически именуют мурашками? Всегда было интересно, как это выглядит.

— Не глупи, — засмеялась Конча. — Мурашки в лесу живут.

— О. Я думал, ты из них желе сделала.

— Или, конечно, — предположила Конча, — с этого можно начать сказку на ночь. В некотором лесу…

Мэтт посмотрел ей прямо в глаза.

— Ладно. Чудесный весёлый бредовый диалог. Прелесть. Только что-то тебя беспокоит. Что-то не так с Хилари?

— Я… я слышала по радио, когда готовила сегодня днём. Мэтт… Кто-то пытался убить Хилари.

Муж уставился на неё.

— Ну, зажми мой говорливый рот! — мягко сказал он.

В пульмановском вагоне-салоне поезда, следовавшего из Сан-Франциско в Лос-Анджелес, расположился с двумя стаканами виски и блондинкой высокий худощавый мужчина с бледным лицом и огненно-рыжими волосами.

— …и как только я выстрелил, — рассказывал он, — между нами прыгнул ягуар. Сила винтовочной пули была так велика, что унесла его прямо в разинутую пасть льва, с такой силой, что лев задохнулся насмерть. Таким образом, я сэкономил пулю.

— Не верю, — сказала блондинка.

Д. Вэнс Уимпол улыбнулся сам себе.

— Попробую ещё раз. Сегодня вечером, к немалому своему удивлению, я прочитал в газете, что на моего зятя напали и пытались убить. Его закололи почти насмерть в комнате, все выходы из которой были заперты или находились под наблюдением. Никто не мог ни войти, ни выйти, а в центре комнаты лежал мой зять с кинжалом в спине. Веришь?

— Нет, — сказала блондинка.

— И я тебя не виню. — Уимпол задумчиво покрутил стакан. — Вообще не виню. Поэтому я и еду в Лос-Анджелес, понимаешь? Если кто-то действительно собирается убить моего зятя, я ни за что не упущу такую веселуху. Но тем временем…

— Хм? — сказала блондинка.

— Тем временем ночь тоьлко начинается, и для начала мы ещё выпьем, а потом мало ли что ещё случится.

— Уверена в этом, — сказала блондинка.

Сестра Урсула из газетных сообщений не узнала ничего нового, но факты дела о запертой комнате Хилари продолжали беспокоить и отвлекать её, когда он помогала сестре Розе приводить в порядок алтарь для завтрашней мессы.

Завтра будет второе ноября, День всех святых, день, который церковь посвящает памяти умерших. Хилари оправится от раны; это казалось очевидным. Но убийцы известны своей настойчивостью. К следующему Всех святых не придётся ли молиться за его усопшую душу? И, быть может, за другую душу, что оставит тело в маленькой камере, наполненной газом?

А пока был бродяга Тарбелл, туманный персонаж, чья душа уже отправилась на частный суд[51].

“Animula vagula nebula”[52], — с усмешкой подумала сестра Урсула, а затем перешла на более подобающую церковную латынь: — “Requiescat in pace”[53].

И разве это, подумалось ей, не подходящая молитва и за живых? Пусть покоятся с миром. Те, кто страдает, борется и стремится убить, пусть покоятся с миром. Пусть все мы покоимся с миром.